Форум » Литературные обсуждения » "Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова » Ответить
"Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова
Гала: Сейчас этот роман пользуется большой популярностью: его читают и перечитывают, растаскивают на цитаты, даже учат наизусть. Хотелось бы узнать мнение форумчан об этом бессмертном произведении. Советую прочитать книгу диакона А. Кураева "Мастер и Маргарита: за Христа или против?". В ней представлен очень полный и объективный анализ романа, высказываются некоторые оригинальные, интересные мысли. http://www.interfax-religion.ru/bulgakov/21.html От администрации Поскольку далеко не все участники форума (и читатели МиМ) согласны с тем, что в рекомендованной книге представлен полный и тем более объективный анализ романа, к чтению рекомендуются и другие критические материалы на эту тему. Статья из "Книжного обозрения" Фантастический роман о дьяволе Новиков. Михаил Булгаков - художник М. Булгаков «Черновые наброски к главам романа, написанные в 1929-1931 г.г». (К сожалению, не нашла электронный вариант лучшей, на мой взгляд, статьи о романе Булгакова - И.Бэлза "Генеалогия Мастера и Маргариты" - если у кого есть, поделитесь, пожалуйста.))
Цапля: Beryl Надеюсь, Вы меня извините за завершение дискуссии с моей сторны, я не любитель теологических споров. По той банальной причине, что я агностик, но ни в коем разе не хочу задеть чувства верующих. Поэтому нет резона верующему в Богочеловека и предпочитающему мастерски изложенную Булгаковым версию о сыне человеческом, так и не ставшем мессией, спорить о предпочтениях соответствия христианским догмам или возможности "свободного полета мысли". Не так давно прочла у Тревельяна замечательную фразу: "Обаяние истории заключается в силе воображения". Я отношусь к Евангелию как к серьезнейшему, оказывающему огромное влияние на умы, но - историко-культурному памятнику. А к истории Иешуа и Пилата - как к памятнику феноменальному Мастерскому воображению.
Luiza: Цапля, Лично мне наиболее близка именно Ваша точка зрения. Спасибо, что сумели изложить ее в словах, а то у меня уж который день одни эмоции.
ДюймОлечка: Beryl пишет: вставной роман мастера для тех, кто верит в Бога, представляет собой именно такой рассказ абсолютно чуждого по духу и даже враждебного экскурсовода. Ух ты, как вы за всех то разом подписались. Весьма смело. Beryl пишет: Если бы церковники тех времен рассуждали, как бы им привлечь побольше народу и какие бы куски Евангелия выбрать, они бы убрали и про меч, который Христос принес в мир, и про то, что пришел разлучить мать с дочерью, и очень много другого. Ну мы не церковники, тем более не того времени, но история показывает как и какими способами церковь пользовалась для "приведения в норму" умов и душ. Не могу только понять - Булгаков где-то написал, что его романом нужно заменить Евангелия? Я не встречала, так почему же такие ярые теологические споры над художественным произведением? Каждый человек видит, то что хочет видеть, так будем же менее ограничены и примем за правило - возможность существования других, отличных от нашей точек зрения.
Beryl: Цапля пишет: Надеюсь, Вы меня извините за завершение дискуссии с моей сторны, я не любитель теологических споров. Взаимно) у меня даже от виртуальных споров сердце колотится) ДюймОлечка пишет: как вы за всех то разом подписались Не за всех. "Для тех, кто", а не "для всех, кто". ДюймОлечка пишет: Не могу только понять - Булгаков где-то написал, что его романом нужно заменить Евангелия? Я не встречала, так почему же такие ярые теологические споры над художественным произведением? Каждый человек видит, то что хочет видеть, так будем же менее ограничены и примем за правило - возможность существования других, отличных от нашей точек зрения Не писал. Но ведь есть читатели, не столь осведомленные в одном из центральных вопросов романа, как сам Булгаков. Поэтому Гала и звела именно такую тему. Именно из-за существования других точек зрения и возникает форум. А какой в нем иначе смысл? Ведь можно тогда вообще не обмениваться мнениями. Если человек приходит на форум и признается, что не видит разницы между двумя трактовками, почему бы не прояснить этот вопрос? Или надо было сказать: да нет, и не надо в этом разбираться, просто наслаждайтесь прекрасным романом)). Торжество толерантности, но не более того. Не интересно.
Хелга: Эта статья была опубликована в №5 журнала "Иностранная литература" за 1991 год. Показалась весьма интересной в свете продолжения дискуссии и просто для понимания романа. ЭЛЛЕНДЕА ПРОФФЕР Художник и власть По страницам романа «Мастер и Маргарита» Критик, знакомый с предыдущими работами Булгакова, вряд ли сумел бы предсказать появление «Мастера и Маргариты». Несмотря на присутствие тем, мотивов и характеров, типичных для его творчества в целом, последний роман Булгакова—произведение явно иного масштаба, дающее возможность оценить истинные размеры его таланта. В этом романе Булгаков настолько свободен, что позволил себе поместить созданных им фантастических героев в знакомую среду, пойти на рискованный пересказ евангельской истории, вывести на сцену дьявола — этого самого литературного из всех мыслимых литературных персонажей. Пренебрегая опасностями, которыми чревато писать о писателе, Булгаков с помощью вставных глав о Пилате великолепно доказывает, что его герой, Мастер, и в самом деле выдающийся писатель. Щедрость и блеск этой работы особенно поразительны, если вспомнить, что она писалась в Москве тридцатых годов, в период, когда значительной скованностью отличалось большинство национальных литератур. Если литература — это нравственность, воплощенная в воображении, некое зеркало, в котором отражается общественное и политическое здоровье, и если правда об историческом периоде обнаруживается в его искусстве, то роман Булгакова создан в невеселые времена. На каждом шагу нас ожидают лицемерие и наушничество, а главное сравнение, которое приходит в голову читателю,— Римская империя эпохи Тиберия. Очевидно и то, что терзания Пилата имеют прямое отношение к эпохе самого Булгакова. «Мастера и Маргариту» нелегко отнести к определенной жанровой категории, Смесь сатиры, реализма и фантазии в этом романе можно было бы назвать Менипповой сатирой, можно — и энциклопедической прозой. Но линейную, нередко связанную с мотивами путешествия, композицию этих жанров Булгаков замещает искусной сетью, в которую вовлечены практически все события и герои. И если Сервантес, например, строит свое повествование в виде последовательных изолированных эпизодов, то для Булгакова исключительно важна взаимосвязь событий. На этой взаимосвязи, в частности, и держится в основном философия и этика «Мастера и Маргариты». Причины и следствия в романе так переплетены, что решение одного в конце концов влияет на жизнь многих. Стоит критику Латунскому опубликовать разносную статью о романе Мастера — и сосед Мастера Алоизий Могарыч, позарившись на его квартиру, доносит на него за хранение запрещенной литературы. А тайная полиция, действуя по этому доносу, хватает Мастера, и тот сходит с ума. В другой сюжетной линии романа, за две тысячи лет до Латунского, некий прокуратор Иудеи рассматривает обычное судебное дело. Исчерпав собственные возможности спасти осужденного, римский наместник предлагает первосвященнику освободить одного заключенного на выбор. Заурядная история. Но выбор, сделанный Каиафой, приносит и ему самому, и Пилату, и Вар-Раввану то бессмертие, которое мы назвали бы сомнительным. Действия, вызванные предыдущими поступками, никогда не проходят бесследно. Для большинства героев романа поли¬тическая выгода куда важнее нравственности. Критики, нападающие на Мастера, первосвященник, расставляющий западню для Иешуа, прокуратор, который в конце концов поступает ничуть не лучше, чем любой в его положении,— все они сходны в одном. Зная, что ведут себя неверно, они тем не менее отказываются прислушаться к голосу совести. Недаром в «Мастере и Маргарите» вновь и вновь подчеркивается бренность мирской власти. Если человек, подобно Берлиозу, может умереть в любой момент, то чего же стоит вся его преданность государству или империи? Да и сами империи в конце концов погибают, и память о них хранят только историки. Булгаков — нравственный абсолютист. Для него понятия о добре и зле остаются неизменными в любой империи — ив Римской, и в советской. Многочисленные черты сходства между Москвой и древним Иерусалимом, усилен¬ные повторением мотивов и структурных элементов, лишний раз проясняют отношение Булгакова к идее прогресса. Здесь читатель может обнаружить десятки тонких параллелей — от черт пейзажа (золотые идолы и золотые купола) до реального перемещения героев по городу (Арбат, Нижний Иерусалим). Однако истинное сходство между этими городами, разделенными двумя тысячелетиями, связано с природой человека, со способами выживания тирании, с доносами, отречениями, обыкновенным страхом. Под этим углом зрения и сам Пилат выступает предтечей тех, кто вершил правосудие на открытых процессах сталинской эпохи. У главных героев «Мастера и Маргариты» есть предшественники в раннем творчестве Булгакова. Все они — предки Мастера, который, не сумев победить страха, отрекается от собственного таланта. В раннем творчестве писателя обнаруживаются и другие ключи к «Мастеру и Маргарите». Есть, например, роман, где женщина спасает близкого человека с помощью сверхъестественных сил. Другая выступает спасительницей, совершая подвиг. Там же мы встречаем поэта-атеиста, который приходит к вере, встречаем город, играющий роль одного из героев, встречаем порой безобидную, а порой убийственную иронию. Мы видим и тему опасных мифов, и тему вечности, сопоставленную с текущими политическими проблемами. Мы говорим, конечно, о «Белой гвардии», единственной, кроме «Мастера и Маргариты», крупной прозаической книге Булгакова. Заметим еще, что и в этой книге одной из точек отсчета служит Библия, прежде всего, разумеется, Апокалипсис. Не появляясь в таком открытом виде, как в «Мастере и Маргарите», дьявол присутствует в «Белой гвардии» за кулисами, в виде часто упоминаемого «антихриста». Это определение применяется по отношению к Троцкому, Шполянскому и Петлюре. В известном смысле эти трое персонажей действительно напоминают Воланда хотя бы тем, что «катализируют» действие романа. Булгаков, естественно, развивал свои идеи с течением времени. Если главный грех в «Белой гвардии» определяется как уныние, то в последнем романе он превращается в трусость. Однако трусость есть и в «Белой гвардии». В дальнейшем мы еще вернемся к связи между двумя этими произведениями. В «Мастере и Маргарите» Булгаков выступает во всех своих ипостасях. Здесь равно присутствуют и сатирик «Театрального романа» и «Похождений Чичикова», и фантаст «Блаженства» и «Адама и Евы», и историк «Последних дней». Здесь мы вновь сталкиваемся с привычными темами и мотивами — гастрономией, розами, Фаустом, квартирным вопросом, театральным миром. Булгаков вновь пишет о богатстве и бедности, о докторах и больницах, о снах и галлюцинациях. Его снова заботят темы насилия, бюрократии, зловещего шепотка власть имущих. Вместе с ним мы размышляем о природе истории, о столкновении художника с обществом, о деяниях божественной справедливости. Продолжение следует...
Хелга: В повествовательной структуре «Мастера и Маргариты» присутствуют три линии, причем в каждой из них обнаруживается свой собственный стиль. Сатирические сцены из московской литературной и театральной жизни написаны языком, напоминающим о комических повестях Булгакова, прежде всего о «Театральном романе». Для этого языка характерны канцеляризмы, не слишком вежливые разговорные выражения, а также подробные физические описания действующих лиц. История Понтия рассказана другим стилем — уравновешенным и красноречивым, окрашенным экзотической лексикой. Рассказчик в этих главах прозрачен. Что же до глав, где описываются чисто фантастические события, то они, пожалуй, созданы по законам кино, с упором на зримые детали. На первый взгляд эти три линии представляются независимыми друг от друга. Внимательное чтение, однако, раскрывает постоянное взаимопроникновение их тем и мотивов. С точки зрения стиля этот роман— наиболее свободное творение Булгакова. Рассказчик — или рассказчики, в зависимости от взгляда читателя,— предстает в нем актером, то надевающим, то снимающим иронические маски. В иные минуты он настроен лирически, иногда страдает от острого недостатка сведений, порою предстает в виде комического хлопотуна, отвечающего на свои собственные риторические вопросы. А в главах о Пилате рассказчик полностью исчезает, предоставляя читателю свободу делать самостоятельные выводы. Булгаков был по природе склонен к созданию романа внутри романа, пьесы внутри пьесы и сочинению литературы о писателях. Трудности этих приемов вполне очевидны — автора подстерегает опасность либо наскучить читателю, либо разочаровать его. Но Булгаков не обманывает наших ожиданий. Не ограничиваясь практическими последствиями писательского ремесла, он описывает и источник вдохновения, и сам процесс творчества. А в «Мастере и Маргарите» писатель намеренно доводит читателя до са¬мой грани неверия в его художественную систему, чтобы еще надежнее заставить его принять все невероятные вещи в романе. Первая глава истории Пилата рассказывается от лица свидетеля, Воланда. Во второй главе повествование ведется через сон Ивана Бездомного, героя, целиком принадлежащего к московской линии романа. И только две последние главы представлены как отрывки из произведения Мастера. Эта композиция подчеркивает связь Пилата со всеми главными героями. Берлиоз — редактор поэмы об Иисусе, написанной Бездомным. Воланд присутствует на допросе Иешуа Пилатом. Маргарита читает отрывок из произведения Мастера в первой же главе, где появляется. Латунский пишет разгромную рецензию на опубликованный отрывок из романа. Сосед Мастера, которого он считает своим другом, пишет на него донос, и, наконец, Мастера арестовывают за его собственные сочинения — точь-в-точь как Иешуа приговаривают к смерти за его слова. Так даются примеры силы слова. К концу романа Воланд упоминает о том, что и Иешуа, и Пилат прочли роман Мастера — и круг замыкается. В эпилоге, где рассказано о судьбе большинства героев, Ивану снятся Пилат, Иешуа, Мастер и Маргарита. Многообразны связи между «библейскими» главами романа и остальным текстом. Прежде всего они заключаются в общности тем, фраз и мотивов. Это розы, красный, черный и желтый цвета (те же самые, которыми пользуется при описании дьявола Данте Алигьери), фраза «О боги, боги!» (заимствованная из «Аиды») — всё это подразумевает временные и пространственные параллели между героями и событиями. Однако есть связи и более глубокие, которые осуществляются через сложный процесс пародирования и раздвоения. Они заметны лишь при более тщательном изучении романа. Это справедливо и по отношению к физическим описаниям (бал Воланда, например, происходит, по-видимому, во дворце Ирода), и описаниям героев (у Воланда, Иешуа и Стравинского есть общие черты). Особенно поразительно это сходство, если мы рассмотрим один из видов взаимоотношений — между учителем и учеником. В главах о Пилате у Иешуа всего два друга — Левий Матвей и Иуда. Один из них — предатель, другой — действующий из лучших побуждений, но сбитый с толку человек, который плохо понимает своего учителя и, как замечает Иешуа, неверно записывает его слова. Кроме того, Левий Матвей— фанатик, по мнению Пилата неправильно понимающий дух учения Иешуа. По сути дела, Левий Матвей не верит в кротость — он готов пойти на убийство, чтобы отомстить за гибель учителя. При всем отличии от Иешуа главный герой московской линии — Мастер — находится в тех же отношениях со своими двумя друзьями — Алоизием Могарычем и Иваном. Алоизий, как и Иуда, предает друга, впрочем, не за серебро, а за жилплощадь. Что до Ивана, то он, вместо того чтобы продолжать труд Мастера, то есть роман о Пилате, становится профессором в институте, которым, правда, Мастер весьма интересовался. Однако от своей веры в Мастера и связанных с ним событий Бездомный отказался. Хотя Иван Николаевич и не может «совладать с этим весенним полнолунием», ему хорошо известно, что «в молодости он стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился и вылечился». Таким образом, Бездомный также оказывается учеником, который мало что усвоил у своего учителя. Несмотря на происходящее с ним ежегодно в весеннее полнолуние, Ивану — ныне профессору Поныреву — удается видеть героев романа Мастера лишь под действием морфия, во сне, где Пилат, подобно многим другим персонажам Булгакова, пытается утешить себя, настаивая на том, что главного насилия над Иешуа — казни — «не было». Связь между Мастером и Иваном не сводится ни к пародии, ни к зеркальному отображению отношений Иешуа и Левия Матвея. Вернее говорить здесь о сознательной параллели. Иван — не Левий Матвей, да и Мастер — не Иешуа. В противоположность последнему Мастер утратил веру в себя и в других. Если Иешуа перед лицом опасности продолжает говорить правду, то Мастер сжигает свой роман. Иешуа остается самим собой и приемлет собственную судьбу. Мастер сдается. Пускай в обычном смысле слова Иешуа не герой, но он не поступается убеждениями.
Хелга: Повесть о Пилате и московские главы взаимосвязаны и по-другому, через намеки, подсказки и такой любимый прием Булгакова, как смещение. Одна из центральных сцен «ершалаймской» линии — допрос. Против ожиданий, ничего подобного в московских главах не имеется. И если римский тиран дает почувствовать свою силу в любом решении Пилата, то на тогдашнего диктатора России автор даже не намекает. Все, что представляется нам типичным для жизни в Советском Союзе в тридцатые годы, при Сталине, наиболее ясно показано в главах о Пилате. В сущности, при внимательном чтении жизнь в Ершалаиме обнаруживает глубокое сходство с жизнью в настоящей — в противоположность вымышленной — Москве этого периода. В то же время некоторые очевидные параллели между двумя городами лучше рассматривать как параллели между Иерусалимом и другим городом — Киевом. Ершалаим весьма напоминает Киев времен булгаковской юности хотя бы тем, что он оккупирован солдатами иного вероисповедания, и местную веру поддерживают священники-коллаборационисты, которые пытаются защитить своих последователей от оккупантов. Да и с географической точки зрения Киев больше подходит на роль двойника Ершалаима — в Киеве тоже есть Верхний город, Нижний город и даже своя собственная Лысая Гора. Далее мы увидим, что последний роман Булгакова разрабатывает многие темы и идеи «Белой гвардии», не в последнюю очередь — идею о двойственной роли церкви, останавливая внимание на том решительном моменте, когда на смену одной религии в стране приходит другая. Под красноречием и иронией в главах, посвященных Пилату, скрывается титаническая исследовательская работа, масштабы и глубина которой стали проясняться лишь в последние годы. Булгаков, разумеется, не впервые выступает в роли ученого. Тщательная подготовка предшествовала написанию пьесы о Пушкине и биографии Мольера. Собрав и оформив все исторические сведения, Булгаков заполнял пустые участки холста тем, что он считал — с учетом имеющихся фактов — психологически оправданным. На ранних стадиях работы Булгаков, как и его отец, был прежде всего ученым. На поздних этапах он превращался в художника, который оставлял последнее слово за своей — надо заметить, весьма просвещенной — интуицией. Соблазнительно думать: а не полагал ли Булгаков на самом деле, что раскрыл подлинную историю Пилата и его пленника, записав, подобно некоему новому Ионе, продиктованную божественным вдохновением «правду» о происходившем? Видимо, это все-таки не так. Булгаков явно стремится заставить читателя поверить в то, что его повествование более правдоподобно, более убедительно и лучше написано, чем Евангелия. Этого достаточно, чтобы вызвать к писателю ненависть религиозного ортодокса. Но нельзя забывать и о том, что Булгаков был из тех иллюзионистов, которые никогда не раскрывают секрета своих фокусов. Эти главы с самой блестящей стороны представляют нам Булгакова-мистификатора. И действительно, будучи насыщены огромным количеством исторического материала, ожидающего будущих исследователей, они в то же время изобилуют ложными следами и аллюзиями в той же мере, что и московские главы романа. И если москов¬ская линия книги в некотором смысле представляет собой анти-Фауста, то библейские главы можно назвать анти-Евангелием. С любой ортодоксально-церковной точки зрения Булгаков — настоящий еретик. Это неудивительно, если вспомнить отношение писателя к церкви, выраженное в его книгах. Это, конечно же, антипатия. Причем, с одной стороны, многие из его сильных духом героев —- священников — скорее политики, чем духовные вожди. С другой — их основное занятие орудовать людьми, используя именно человеческую потребность в мифах. Священники, служащие церковную службу для Петлюры, архиепископ Африкан в «Беге», архиепископ Шаррон в «Мольере» — во всех этих героях, вплоть до первосвященника Каифы, творящего зло во имя добра, прослеживается неослабевающее презрение Булгакова к носителям религиозной власти. Иешуа — простой и добрый человек, который действительно следует золотым правилам жизни, верит в прощение и милосердие. Но для канонических Евангелий главное не в этом, а в мифе о непорочном зачатии, о появлении на земле Сына Божия. Как Лев Толстой, чье переписанное Евангелие отчасти сродни булгаковскому, автор глав о Пилате не отрицает важности религиозного чувства, однако ставит под сомнение необходимость в организованной религии. Он подчеркивает, что пергамент Левия Матвея содержит многое, чего Иешуа никогда не говорил. Иными словами, Левий Матвей уже начал создавать миф об Иешуа, человеке, который никого и никогда не просил становиться его учеником. В работах Булгакова миф выступает как могучая отрицательная сила. Словно Наполеон у Толстого, обретает мифические черты Петлюра в «Белой гвардии», и во имя этого мифа люди гибнут точь-в-точь как во времена инквизиции — да и в другие времена — гибли во имя Христа. Неудивительно, что Булгаков так мало пользуется каноническими евангельскими текстами. На первый взгляд общая канва ершалаимских событий в «Мастере и Маргарите» соответствует евангельской. Пилат против собственной воли вынужден отправить на казнь человека, которого считает невинным. Иешуа и Иуда погибают. Однако все остальное у Булгакова отличается от Святого Писания настолько, что, по сути, большинство основ¬ных тезисов Евангелия в «Мастере и Марга¬рите» обращается в свою противоположность. Практически каждая деталь, каждый разговор или описание в плотной ткани повести о Пилате содержит литературные отсылки — исторические или легендарные. В описаниях флоры и фауны Иерусалима, в подробностях организации римской армии, в упоминаниях о политических событиях, происходивших еще до того, как Пилат впервые увидел преступника,— повсюду чувствуется стремление автора убедить читателя в достоверности своего повествования. Характерно, что в этом нескончаемом потоке сведений попадаются и неожиданные включения легендарного материала. Любой источник хорош для Булгакова, если он дает правдоподобные или занимательные подробности.
apropos: Хелга Спасибо! Очень интересная статья (уже все или будет продолжение?).
Хелга: apropos пишет: Очень интересная статья (уже все или будет продолжение?). Еще не все, но не знаю, выкладывать ли дальше.
Luiza: Хелга пишет: но не знаю, выкладывать ли дальше. Думаю, надо выкладывать. По-моему, очень интересно.
apropos: Хелга пишет: выкладывать ли дальше Выкладывай, конечно! ))) Потом непременно соберемся и обсудим.
Бэла: Хелга пишет: Еще не все а дальше?...
Хелга: Познакомившись, наконец, с пергаментом Левия Матвея, Пилат находит там приводящую его в ужас фразу о трусости. Однако остальное содержание пергамента принадлежит к иному философскому уровню, дает пример апокалипсического мышления. В особенности это касается пророчеств Иешуа о природе грядущих счастливых времен. «Смерти нет... вчера мы ели сладкие весенние баккуроты...», и «Мы увидим чистые веды реки жизни... человечество увидит солнце сквозь прозрачный кристалл...» Эти фразы напоминают о пророчествах из Апокалипсиса, касающихся далеких будущих столетий, жизни после жизни. Однако они же и подчеркивают, что в настояшее время смоковница бесплодна и человечеством правит зло. Лишь в ином мире может воцариться справедливость, только там настанет торжество Иешуа, а на земле покуда царствует Тиберий. И в то же время Иешуа, несомненно, служит своего рода совершенным образцом. Он —обыкновенный человек, принимающий страдания за свои убеждения. Представляется, что в повести о Пилате никак не участвуют сверхъестественные силы, несмотря даже на то, что в первой же главе «Мастера и Маргариты» читателю сообщают о незримом присутствии Воланда во дворце наместника. В пределах отведенных им ролей и Пилат, и Кайфа обладают относительной свободой воли. Судьба Пила¬та — быть в этот момент прокуратором, судьба Каифы — защищать интересы своего народа (вернее, то, что он считает его интересами), принося в жертву одного единственного человека — Иешуа. Однако между ними есть и глубокое различие. Пилат знает о невиновности Иешуа, а Кайфа пребывает в непоколебимой уверенности, что подсудимый — шпион Пилата. Пилат мог спасти Иешуа, лишь рискуя своей карьерой и жизнью. На это он пойти не решился. Как проясняется из первых же строк романа, написанного Мастером, Пилат отождествляет себя со своей должностью, считая себя прежде всего не человеком, носящим имя Пилат, но прокуратором, игемоном. Оттого и ведет он себя столь бесчеловечно в начале допроса Иешуа. Не напрасно употребляет здесь автор еще один стилистический прием, отличающий повествование от евангельского. Во всех этих сценах Иешуа неизменно именуется «обвиняемым» и «арестованным» — что лишний раз подчеркивает превосходство Пилата и его равнодушие к существу, стоящему перед ним. На самом деле у Пилата достаточно вла¬сти для того, чтобы вести себя совсем по-другому. Давлению священников он поддается только из-за страха перед каким бы то ни было риском. Только после казни, внезапно «прозрев», он не останавливается перед своими страхами, чтобы искупить собственную вину. Да и то поступок его — приказ убить доносчика Иуду — не из тех, что одобрил бы казненный Иешуа. Каков же главный мотив этого поступка? При всей силе фантазии Булгаков-писатель был прочно связан с общественной и политической реальностью, шла ли речь об эпохе Пилата, Пушкина или Мольера. В этих столь различных на первый взгляд обществах его интересовали прежде всего черты сходства с его собственным временем. А они были — всюду он видел тирана, окруженного армией доносчиков, всюду видел власть, основанную на страхе. Этому чувству в «Мастере и Маргарите», кроме Воланда и его свиты, не поддается только Иешуа — за исключением момента, когда он понимает грозящую ему опасность. Страх, мотивирующий поступки героев «ершалаимских» глав, исходит от импера¬тора. Но толстовские слова о государственной власти, звучащие из уст Иешуа, весьма важны и для понимания «Мастера и Маргариты» в целом. «Всякая власть является насилием над людьми... настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Повесть о Понтии Пилате показывает, как при деспотическом правлении извраща¬ются закон и справедливость, сама природа человеческих отношений. Римская империя Булгакова напоминает этим сталинскую Россию. Заметим, что рассказ Булгакова остается исторически точным. Для доказательства своей точки зрения ему нечего изменять в исторической реальности — пускай и не все подробности его книги основаны на достоверных источниках. Следует отметить, что в источниках Булгакова были определенные области, которые остались не освещенными ни историками Древнего Рима и Иудеи, ни исследователями Библии прошлого века. В таких случаях Булгаков находил своеобразный выход, пользуясь апокрифами и легендами, в том числе средневековыми. Однако Булгаков пользовался лишь теми деталями, которые облекали плотью его исторический материал, будучи при этом достаточно правдоподобными, и вторжение апокрифического материала в историческое повествование не касается ни одного из поворотных пунктов сюжета, «окрашивая» рассказ лишь с поверхности. В то же время напряженность между историческими и мифическими элементами в романе указывает и на нечто иное, а имен¬но на борьбу между двумя точками зрения на вопрос о существовании Христа. В первой главе «Мастера и Маргариты» Берлиоз защищает взгляды так называемой мифологической школы, утверждающей, что Иисус Христос не существовал и что окружающие его легенды сходны с присутствующими во многих религиях мира. Эти мысли были популярны во времена Булгакова, особенно в периоды антирелигиозных кампаний. Сторонники противоположной, исторической школы утверждали, что человек по имени Иисус — реальное лицо и сведений о нем, при всей их противоречивости, вполне достаточно для доказательства его существования. Ко времени публикации «Мастера и Маргариты» мифологическая школа уже перестала доминировать в советской науке. Однако в двадцатые и тридцатые годы, когда создавался роман, взгляды Берлиоза еще были достаточно популярными. Булгаков был знаком с основными христологическими трудами, принадлежавшими к обоим направлениям. В романе он явно стоит на стороне исторической школы, хотя и не во всех аспектах. Следуя Давиду Штраусу, основателю критического подхода в христологии, Булгаков исключает из романа мессианскую тему, а также большинство других подробностей мифологического характера. После этой операции остается Христос Нагорной проповеди, человек, советовавший подставлять обидчику другую щеку и веривший в то, что все люди от природы добры. Иешуа есть воплощенная идея христианства, в то время как Пилат олицетворяет земную власть. Спор между ними, в сущности, неразрешим. В известном смысле Булгаков считает, что разрешать его не следует. Возможно и другое истолкование намеренного смешения источников, к которому прибегает Булгаков. Булгаков пользовался главным образом апокрифическими источниками средневекового происхождения, то есть принадлежащими к тому периоду, с которым тесно связан мир Воланда. Средневековые легенды, таким образом, формируют один из пластов романа, пересекаясь как с «Фаустом» Гёте (основанном на тех же источниках), так и с «Адом» Данте. Выбор источников указывает и на другие цели Булгакова. С одной стороны, Лысая Гора, на¬пример, это место распятия Христа (под названием Голгофа), с другой — место, где на свой шабаш собираются ведьмы. Древний языческий мир Пилата, новый мир религии, основанной именем Иешуа, и мир Воланда, существующий параллельно им обоим, составляют части конструкции, которая представляется вполне манихейской. В этом случае становится ясным истинный смысл обращенной к фанатику Левию Матвею речи Воланда, где тот утверждает, что свет и тень равно необходимы миру. Независимо от того, заимствовал ли Булгаков эту философию у Гёте или из древних религий вроде зороастризма, но она, несомненно, оказала на него определенное влияние.
Хелга: И ранние и поздние книги Булгакова насыщены образами, созданными на основе собственного жизненного опыта. Однако от одного произведения к другому эти образы претерпевают эволюцию, покуда не получают окончательного художественного разрешения. Символические описания Булгакова выполняют особенную, сложную функцию в его последнем романе, где и в московских, и в ершалаимских главах выделяются об¬разы золотых церковных куполов и золотых идолов. Настойчивое возвращение к этим живописным подробностям указывает на их глубокое значение. В повести о Пилате золотые идолы, представляя собой еще одно оскорбление иудейской веры, запрещавшей поклоняться кумирам, символизируют мощь римских оккупантов. Все они исчезают, когда в романе появляется грозовая туча, покрывающая Ершалаим с тем, чтобы великий город «исчез... будто и не существовал на свете». Этой туче предшествует в «Белой гвардии» образ собора св. Владимира, крест на котором, превращаясь в меч, пророчит кровопролитие и конец старого мира. Но в этом образе есть и более глубокое содержание. Все исчезающие приметы города являются символами Рима — и главный иудейский храм, например, не упомянут в их числе, исчезает только мост, соединяющий его с дворцом наместника. Эта гроза предвещает не иудейские войны, а приход христианства, новой веры, которая будет так же ненавидеть золотых идолов, как иудейская, но по другой причине. Золотые идолы в Ершалаиме станут столь же бессмысленны, как золотые купола в Москве — и те, и другие из религиозных символов становятся простым украшением. Тема гибели старой веры, скрыто присутствуя на всем протяжении «Мастера и Маргариты», объединяет немало внешне разрозненных элементов от антирелигиозной пропаганды Берлиоза до пергамента Левия Матвея, представляющего собой пропаганду христианскую. Интересно, что прагматичный и терпимый язычник Пилат находит фанатическими обе точки зрения; и, несомненно, чувствовал бы то же самое по отношению к идеологии, заменившей религию в Москве времен Мастера. Многое еще можно было бы сказать о библейских главах «Мастера и Маргариты». Однако даже наших кратких наблюдений достаточно, чтобы оценить размах и изящество этого романа внутри романа. И в то же время, в противоположность «Легенде о Великом Инквизиторе» из «Братьев Карамазовых» Достоевского, которая, очевидно, повлияла на Булгакова, хотя бы по принципу отталкивания, роман о Пилате вряд ли можно рассматривать как самостоятельное произведение. Его художественная и философская сила зависит от его места в главном романе, и целая сеть кровеносных сосудов тесно связывает его с остальным текстом «Мастера и Маргариты». Контекст, весь материал, окружающий историю гибели Иешуа, соотнесен с приездом дьявола в атеистическую Москву, где истинным заве¬там Иешуа следует лишь ничтожная кучка людей. В этом пласте романа царит апокриф из апокрифов, полная противоположность всякой религии — одним словом, волшебство. В повести о Пилате, как мы видим, материал, традиционно связанный с историей Иисуса, настолько изменен, сокращен и даже превращен в свою противоположность, что Новый Завет для него стал всего лишь простой точкой отсчета. Ни своим образам, ни концепциям Булгаков не приписывает постоянной величины, иной раз приводя читателя к ложным выводам. Двойственна, например, роль черной магии в романе. Разумеется, проделки Воланда и его свиты оборачиваются массой неприятностей для московских обывателей. Но приводят ли они хотя бы к одной подлинной катастрофе? В советском мире двадцатых — тридцатых годов черная магия оказывается менее примечательной, чем реальный быт, с его ночными исчезновениями и другими видами узаконенного насилия. При этом для московских глав романа характерна своеобразная фигура умолчания — о российском тиране в них нет ни одного слова. Вся политическая жизнь как бы перенесена из этой линии в ершалаимскую. По прихоти Воланда и его подручных москвичи — эти граждане рационалистического, материалистического государства — оказались вовлечены в нечто, отличное от ежедневной чертовщины их жизни. Несовпадение внешнего и реального — одна из главных тем романа — остается для них непостижимым, заставляя изобретать самые неправдоподобные объяснения. Чертовщина ежедневного быта, составлявшая основу «Дьяволиады», используется в «Мастере и Маргарите» с особой целью — противостоять настоящему дьяволу и его ученикам. Если жизнь нелогична и случайна по самой своей сути, то есть ли смысл в изощренных теориях, претендующих на объяснение и систематизацию истории? Булгаков наглядно показывает, что все эти теории — касаются ли они божественного права императоров, или основаны на диалектическом материализме — имеют мало общего с подлинной жизнью. В эпилоге мы видим преображение большинства второстепенных персонажей, которые сознательно отказались поверить в свое соприкосновение с миром дьявола! Для Мастера и его подруги волшебство имеет совершенно иное значение. Ключ к этому мы находим в главе 30-й, где Мастер говорит: «Конечно, когда люди совершенно ограблены, как мы с тобой, они ищут спасения у нечистой силы!» Для этих героев романа черная магия оборачивается добром. Воланд и впрямь приносит им спасение, сначала выполняя просьбу Маргариты увидеться с Мастером, а затем по приказу свыше давая им окончательное прибежище. Такой силой не обладает ни Мефистофель у Гёте, ни другие литературные воплощения дьявола, известные автору этих строк. Иешуа — не традиционный Иисус. Но и Воланд далек от традиционного Мефистофеля, веселого и злорадного искусителя, смахивающего на бесенка из «Братьев Карамазовых». При всей зависимости от образов, созданных Гёте и Гуно, Воланд куда величественнее. Сарказм, а не ирония — вот его основная черта. Это и в самом деле пад¬ший ангел, главный грех которого составляла гордыня. Воланд выступает в романе в первую очередь как судья. Он является в Москву выяснить, изменилось ли человечество. И для этого проводит жителей города через всевозможные испытания, которых те обыкновенно не выдерживают. Однако в отличие от Мефистофеля Воланд не получает осо¬бого удовлетворения, лишний раз убеждаясь в корыстолюбии и низости людей, хотя ничего другого от них и не ожидает. При редких же встречах с теми, кто еще не утратил способности к состраданию, он иронически удивляется и, что характерно, выполняет их просьбы. Играя на земле роль бога мести, Воланд наказывает настоящее зло, а изредка дарует свободу тем, кто достаточно настрадался. Он явно не враг того бога, которому подвластны недоступные для Мастера области света. Скорее, он его помощник, искупающий некое тяжкое прегрешение. При внимательном чтении обнаруживается, что Воланд, обладая властью над землей, со всеми ее бьющими в глаза несправедливостями и злом, не в силах решать, когда обрываться человеческой жизни. И последнее слово в решении судьбы Мастера и Маргариты тоже принадлежит не ему — даже если они и отправляются в подвластные ему области. Да и Пилату приносит свободу не крик Маргариты, а заступничество того, с кем он так отчаянно хочет поговорить, то есть Иешуа. Отсюда, кстати, ясно, что Иешуа — не бог, как полагают некоторые критики, ибо как же он мог бы ходатайствовать перед самим собой? При всех своих надмирных качествах Иешуа все-таки смертен. Полностью изменяя тему Фауста, Булгаков заставляет не Мастера, а саму Маргариту связаться с дьяволом и вступить в мир черной магии. Мастер, в сущности, с фаустовскими мотивами совсем не связан. Един¬ственным персонажем, который отваживается на сделку с дьяволом, оказывается жизнелюбивая, беспокойная и отважная Маргарита, готовая рисковать чем угодно, лишь бы отыскать своего любимого. Фауст, разумеется, продавал душу дьяволу не ради любви — им двигала страсть к возможно более полному познанию жизни. Интересно, что в романе, который на первый взгляд так сильно зависит от «Фауста», нет ни одного героя, который бы достаточно близко соответствовал заглавному герою Гёте. Несомненно лишь сходство мировоззрений, лежащих в основе этих двух произведений. И в том, и в другом случаях мы сталкиваемся с теорией сосуществующих противоположностей и с идеей, что человек имеет право ошибаться, но при этом обязан к чему-то стремиться, а не пребывать в застое. Есть, конечно же, и еще одно важное сходство — и Фауст, и Мастер получают спасение от любящих женщин...
Хелга: Вместе с тем не стоит забывать, подобно иным литературоведам, что многие аллюзии в «Мастере и Маргарите» — ложные. Пользуясь фрагментами и мотивами любимых произведений, будь то оперы, романы или стихотворения, Булгаков создавал свое собственное, в высшей степени оригинальное творение. Воланд — единственный герой, присутствующий во всех пластах романа. Отчасти это отражает первоначальный замысел автора, по которому дьявол был центральной фигурой произведения. Всякое присутствие Воланда в данном конкретном месте сопровождается некоторым искажением времени, тем, что физик назвал бы электронным возмущением. Именно это искажение указывает нам, что Воланд действительно был на балконе у Понтия Пилата. Допрос Иешуа начинается часов в десять утра. За ним следует долгое совещание. Приговор же Пилат выносит, по всей видимости, не раньше полудня. Это не мешает Булгакову закончить главу фразой: «Было около десяти часов утра». С момента, когда Пилат впервые взглянул на Иешуа, время останавливается. Таких примеров в книге несколько. Вспомним, как был потрясен Иван незаметным наступлением вечера вслед за долгой историей Воланда. Тот же Иван, преследуя Воланда и его подручных, передвигается с невероятной, сверхъестественной скоростью. Это явление, видимо, связано с верой Булгакова в способность искусства побеждать время и пространство — ведь Воланд, помимо всего прочего., еще и фокусник, то есть художник, артист. Говоря об инверсиях, характерных для романа, можно обратить внимание на то, что в «магических» московских сценах обнаруживаются те отсылки на различные евангельские события, которые в «ершалаимских» главах отсутствуют. Эти отсылки создают род профанической пародии на христианские источники. Иван с бумажной иконкой и Маргарита с тяжелым изображением пуделя на шее — это варианты изображения распятья, отсутствующие в рассказе об Иешуа. Двенадцать апостолов появляются в зале заседаний Грибоедова, только ожидают они не Христа, а погибшего Берлиоза. Этикетки от нарзана и другие предметы превращаются в деньги — как вода в Евангелии претворяется в вино, кото¬рому тоже находится место в романе,—в него превращается кровь Майгеля, когда ее подносят в кубке Маргарите. Бенгальский и Берлиоз воскресают подобно Лазарю, но с помощью дьявола. И, наконец, после своей мнимой смерти Мастер и Маргарита испытывают мнимое воскресение и «вознесение». В московские главы своеобразно вторгается и хронология Евангелий. Например, выступ¬ление Воланда происходит в четверг, тогда же, когда и тайная вечеря. Иисус говорит с учениками примерно в то же время, когда и Мастер — с Иваном (который становится его учеником). Воскресным утром воскресает Христос, а Мастер и Маргарита вступают в вечную жизнь. Соблазнительно увидеть в этом недоверие Булгакова к Евангелию как к историческому источнику, пародию, столь для него характерную. Однако образ Воланда далеко не пародиен. В этом состоит один из парадоксов романа. Отец лжи выступает в «Мастере и Маргарите» защитником истины. Словно Мефистофель, он играет роль провокатора, на что указывает эпиграф к книге. Однако, в отличие от Мефистофеля, если Воланд и испытывает людей, если и расставляет для них ловушки, то всегда дает искушенным выбрать между добром и злом, шанс использовать свою свободную волю. Потому-то он и не оставляет, подобно Мефистофелю, впечатления существа, стремящегося творить зло, а добро совершающего лишь невольно. И если присмотреться к его взглядам, если вспомнить потрепанный наряд, в который он облачается в домашней обстановке, то мы увидим, что скорее Воланд, а не Мастер, ближе всего к воплощению собственных воззрений и характера Булгакова. Кто главные герои романа? Напрашивается ответ, что это Пилат и Воланд, фигуры, доминирующие в двух основных повествовательных линиях книги. Самим Мастеру и Маргарите отведено слишком мало места в тексте, появляются они слишком поздно, да и характеристики их слишком скудны. На это обращается мало внимания, поскольку большинство исследователей считает Мастера художественным портретом самого автора. К сожалению, эта точка зрения не выдерживает критики, ибо ведет к многочисленным недоразумениям. В частности, она не может объяснить, почему в конце романа Мастеру отказывают в праве на свет. Что мы, в сущности, знаем о Мастере? Его история дана самыми скупыми штрихами. Он историк, работавший в музее. У него была жена. Он получил выигрыш в лотерее. Его роман с Маргаритой, о котором он так трогательно и в то же время так кратко рассказывает Ивану, дает крайне мало личных сведений о нем самом. Ко времени знакомства с Иваном Мастер — уже человек конченый, насмерть перепуганный. Он настаивает на том, что сломала его не только тюрьма, что страх завладел им еще до ареста. Есть всего один источник сведений о Мастере, еще не искалеченном страхом,— это его роман. Главным событием в жизни Мастера было создание романа о Пилате. И если прочесть главы о Пилате, с точки зрения Мастера, мы увидим героя наиболее схожего с ним в самом Пилате, человеке, живущем в страхе, хотя и не окончательно захваченном им, человеке, утратившем всю свою веру в других людей. При всем своем кажущемся сходстве с Иешуа Мастер столь же не похож на этого наивного верующего в людскую доброту, сколь и Пилат. Мастер— это такой же художник, противостоящий обществу, как Мольер и Пушкин. Но, в отличие от них, он не принимает своей судьбы и, не сумев полностью осуществить требования своего дара, сдается, как только ему приходится дей¬ствительно страдать за искусство. Жало своего сатирического дара Булгаков направил не на Иерусалим, не на клинику Стравинского (хотя туда и попадают в конце концов многие герои) и не на квартиру номер 50. Его главной мишенью стал писательский клуб — Грибоедов. Для Булгакова этот клуб воплощает принципы социалистического неравенства, управления искусством с помощью кнута и пряника, выдачу лицензий на творчество путем голосования. Подручные Воланда напоминают нам, что принадлежность к МАССОЛИТу не означает наличия писательского дара. Не случайно два главных общественных собрания в романе — это полночные пляски в Грибоедове и бал Сатаны, который также разворачивается в полночь. Писатели, населяющие Грибоедов,— литераторы явно второсортные. Об этом говорят уже малоаппетитные фамилии «пляшущих» поэтов и прозаиков в абзаце, где в бесконечно пошлом подражании балу у Воланда веселится вся посредственность официального литературного мира. Литераторы, которые склочничают на предмет дач в Перелыгине, путевок и кооперативных квартир, не имеют ничего общего ни с великими русскими писателями прошлого века, ни с одиноким и самоотверженным Мастером. Но Мастер — не положительный герой. На это указывают многочисленные тонкие подробности, проходящие через весь роман. Подобно Пилату, Мастер страдает в полнолуние. И не случайно именно луна оказывается последним пунктом его назначения. Причина этого, как и в «Божественной комедии», лежит в том, что Мастер не исполнил своего долга, не смог продолжать писательского труда. «У меня больше нет фамилии,— говорит он,— я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней». И подчеркивает: «У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновений тоже нет». К концу романа он замечает, что ничего больше не боится — его «слишком пугали и ничем более напугать не могут». И тем не менее он советует Маргарите оставить его, чтобы не ломать своей жизни, а та называет его в ответ «маловерным, несчастным человеком». Мастер прекратил борьбу. Он жаждет только покоя. Не таков Пушкин, продолжавший свои труды в самых печальных обстоятельствах. Не таков и Мольер, который нередко заблуждается, нередко заискивает перед властью, но. до самой смерти не оставляет своего призвания. Булгаков в своих произведениях всегда внимательно присматривается к конфликтам, вытекающим из напряженных отношений между художником и обществом. В роли художника при этом мог выступать писатель, а мог и ученый. Самым тяжким грехом для Булгакова был отнюдь не компромисс —на них приходилось идти и Пушкину, и Мольеру, и самому Булгакову. Он не прощал другого — предательства своего предназначения. И главной целью для Булгакова был не просто талант, но «дар» в набоковском смысле, божественное слово. Слово играет ключевую роль в жизни. Пока не произнесено слово, не может обрести свободы Пилат. Левий Матвей, ученик Иешуа,— писатель. И хотя он неправильно передает слова Иешуа, в них остается достаточно вдохновения, чтобы повлиять на Пилата в той же мере, как на многие следующие поколения, которые прочтут Новый Завет. При всех очевидных ссылках на произведения Гёте, Данте и других иностранных авторов, главным источником аллюзий в романе остается литература русская — от Грибоедова, Пушкина и Гоголя до Толстого и Достоевского. Что до крупных советских писателей, то они появляются лишь в пародийном обличий. В «Мастере и Маргарите» доминирует литература золотого века. Можно, разумеется, не увидеть в этом ничего, кроме любви Булгакова к отечественной словесности. Как это бывает в значительных произведениях, одной из главных тем «Мастера и Маргариты» является сама литература. Есть, вероятно, и другая причина. Подобно самому Булгакову, Мастер подвергается ожесточенной травле современных критиков. В конце двадцатых годов рапповцы избрали своей мишенью тех писателей, которые, продолжая традиции XIX века, пытались показать связь между до- и послереволюционной Россией. Мы окажем скверную услугу роману, если вслед за некоторыми критиками будем искать в нем прежде всего аллегории сталинизма. Используя в своей работе множество реальных лиц и событий, Булгаков ставил более значительную цель. Он стремился описать катаклизмы собственной жизни, русскую революцию и правление Сталина в исторической перспективе, вновь подтвердить связь своего дара с великими традициями XIX века. Несомненно, в «Мастере и Маргарите», как и в ранних вещах писателя, немало новых воплощений прохвостов и тупоголовых чиновников, навеянных Гоголем, Салтыковым-Щедриным и Сухово-Кобылиным. Но из того же века, из той же традиции приходят в роман и интеллигенты. Даже в эту людоедскую эпоху появляется Мастер, сочиняющий роман об Иешуа, и человек, сочиняющий роман о Мастере. Критикуя интеллигенцию, Булгаков гордился своей принадлежностью к этому классу и отказывался считать его ценности устаревшими и непригодными в «прекрасном новом мире» сталинского «Краткого курса». Роман Мастера и роман Булгакова доказывают одно и то же — существование нравственных абсолютов, которые не могут поколебать ни революции, ни тирании. Булгаков сосредоточивает внимание на тех, кто способен все понять, на тех, кто слышит голос совести, но заглушает его по политическим соображениям. В тридцатые годы эта идея была опасна. Даже людям совестливым хотелось верить, что ради блага общества можно приносить в жертву отдельных его членов. Стояла, в сущности, эпоха Великого Инквизитора, который присваивал себе исключительное право на моральные решения. Выла такая эпоха, когда даже интеллигенция жаждала быть к чему-то причастной. Ответом на все страдания Булгакова и его современников было обещание справедливости — не в этой, а в другой жизни. Но есть и другая, более реальная надежда. Это суд истории, это способность искусства даровать бессмертие, побеждать пространство и время так, как не под силу даже Воланду. В конечном итоге в искусстве продолжается жизнь Пушкина, а не императора. Перевод с английского Б. КИНЖЕЕВА
apropos: Хелга Спасибо! В выходные непременно изучу. И выскажусь.
Beryl: Хелга пишет: "Булгаков исключает из романа мессианскую тему, а также большинство других подробностей мифологического характера. После этой операции остается Христос Нагорной проповеди, человек, советовавший подставлять обидчику другую щеку и веривший в то, что все люди от природы добры". Язык не дает соврать. Именно операция (сразу почему-то вспоминается г-н Бовари, напрасно отрезавший ногу). Возможно, для поколений, выросших без какого-либо знакомства с Евангелием, не говоря уже о вере, такая "деталь", как "отрезание" Христа-Бога от Христа-Человека, - не более чем деталь. Ну, подумаешь, героиня была в красном платье или в желтом. Главное, что человек хороший. Толстой тоже баловался такими операциями, когда переписывал Евангелие. Правда, делал это от своего имени. Не уверена, что Булгаков разделял взгляды Мастера. Как раз этому посвящена книга Кураева. Вряд ли он замахивается на то, чтобы кого-то в чем-то переубедить, но провести какой-то ликбез, вернуть вещам их масштаб - да.
Хелга: Beryl пишет: Как раз этому посвящена книга Кураева. Вряд ли он замахивается на то, чтобы кого-то в чем-то переубедить, но провести какой-то ликбез, вернуть вещам их масштаб - да. Кураев также размышляет, предполагает, сомневается и при этом, как мне показалось, не берет на себя функцию ликбеза. Beryl пишет: Язык не дает соврать. Именно операция (сразу почему-то вспоминается г-н Бовари, напрасно отрезавший ногу).Возможно, для поколений, выросших без какого-либо знакомства с Евангелием, не говоря уже о вере, такая "деталь", как "отрезание" Христа-Бога от Христа-Человека, - не более чем деталь. Ну, подумаешь, героиня была в красном платье или в желтом. Это всего лишь слово. Анализ произведения не одно слово, а множество таковых. Впрочем, не о том речь. Странно вести разговор, постоянно подчеркивая невежество собеседников в обсуждаемом вопросе. А вдруг они не столь невежественны, как это представляется вам? Бывает же и такое...
Belka: Хелга, спасибо за интересную статью. Я в некотором замешательстве, признаться, чиатала дискуссию (как и сам роман, каждый раз, когда к нему прикасалась). От статьи полегчало немного... Странно, но никогда не приходило в голову поместить все в контекст эпохи.
Надюша: novichok пишет: Хелга , возвращаюсь к твоему вопросу. Книга называется: "Великий канцлер. Черновые редакции романа МиМ". Издательство Новости, Москва, 1992г. г. Моя маман сказала, что книга примерно тогда же и куплена. я нашла где этй книгу можно скачать или читать онлайн.Вот ссылка click here
полная версия страницы