Форум » Проба пера » Черная Роза (роман) » Ответить
Черная Роза (роман)
Дебора: Автор - Дебора Редактор - она же Название -"Черная Роза" или "RoseNoire" Жанр-авантюрно-любовный роман Комментарии: роман псевдоисторический, не претендует на дотошное следование фактам, датам, событиям. Заранее прошу прощения у хорошо знающих ту эпоху и историков за могущие попасться ляпы, неологизмы, анахронизмы и т.д. Критику переношу стоически, так что прошу высказываться по полной программе.
Ответов - 71, стр:
1 2 3 4 All
Дебора: Франция, 13 век. Период Альбигойских войн Прованс и Лангедок охвачены восстанием против короля Людовика, возглавленным знатнейшими дворянами провинций. К катарам (религиозное направление, которое преследовалось Папой, королем и инквизицией) присоединилось и много католиков. Людовик отправляет на подавление бунта войска под предводительством двух полководцев—Симона де Монфора (реал. истор.персонаж) и некоего дворянина в белом плаще, украшенном черной розой, никогда не снимающего с лица черную маску. Этого дворянина все называют герцогом Черная Роза (RoseNoire). После долгих и кровопролитных сражений Монфор и Черная Роза, о которых ходят ужасные слухи об их зверствах, насилиях и убийствах, одерживают ряд блистательных побед, и вскоре у восставших остается всего несколько замков и крепостей, которые осаждаются королевскими войсками. Замок графа Шарля де Руссильон, знатного лангедокского вельможи. 1.Посланец Черной Розы. Увидев перед подъемным мостом из окна донжона троих закованных в броню рыцарей, один из которых держал в руке копье с привязанным к наконечнику белым флагом парламентера, граф де Руссильон велел опустить мост и поднять решетку. Но в замок был пропущен только один из троих, двое остались ждать с его лошадью на мосту. Этот рыцарь, в алом плаще и серебристом шлеме, последовал быстрым шагом за камердинером графа, Бастьеном. Зала в донжоне, главной башне замка, где ждал посланца осаждающих старый граф, была большой и пышно обставленной. Руссильона называли одним из богатейших дворян Лангедока, и это была чистая правда. Ткани, мебель, коллекция восточного оружия на стене,—все говорило о власти и богатстве хозяина замка. Посол нашел графа сидящим в высоком дубовом кресле с массивными подлокотниками в виде львиных голов. По обе стороны кресла на стене висели красные полотнища с крестом и четырьмя вертикальными полосами—герб Руссильона. Над гербом красовалась вышитая золотом графская корона. Посланец снял шлем, украшенный белыми перьями, и легко поклонился Руссильону. Старик тотчас узнал этого красивого светловолосого молодого человека,—это был маркиз Анри де Брие. --Итак, маркиз де Брие,--начал граф,--приступим сразу к делу. --Признайтесь, вы не ожидали, что мы вступим с вами в переговоры. --Да, удивлен. Это не похоже ни на Монфора, ни на Черную Розу…Удивлен—но отнюдь не обрадован. --Даже если я принес в ваш замок, после пятнадцати дней осады, оливковую ветвь мира?—чуть насмешливо осведомился маркиз. --Мир между нами невозможен,--резко ответил старый граф.—А если вы явились ко мне с предложением о сдаче Руссильона…Мы не собираемся сдаваться! Нам слишком хорошо известна милость ваших предводителей,—об их жестокостях и насилии над несчастными, попавшими живыми в их лапы , ходят легенды по всему Лангедоку… --Я—посланец не Монфора, а герцога Черная Роза,--высокомерно сказал де Брие,--и, клянусь честью,--все, что говорят о нем и о его зверствах—выдумки и гнусная ложь! Что же касается Руссильонского замка…Войдя в него, я увидел во дворе множество людей,—среди них дети, старики, женщины. У вас ,как нам прекрасно известно, почти не осталось еды. Люди истощены, они падают с ног от усталости и голода. Говоря—«Мы не сдадимся!»--вы выражаете мнение своё—или их? Граф поджал тонкие губы. Он тоже, как заметил молодой маркиз, был очень бледен и имел усталый и измученный вид. Веки голубых глаз покраснели и опухли,--старик явно не спал несколько дней и ночей, подготавливая замок к отражению возможного штурма. «Из тех, кто умирает, но не сдается,--подумал маркиз,--да, этот граф—крепкий орешек! Но мы его расколем!» --Послушайте, господин граф,--вслух сказал он,--у меня есть для вас два послания, которые я должен вам передать. Первое—от вашей старшей дочери Марианны, из замка Монсегюр… --От Марианны?—недоверчиво спросил Руссильон. --Да; несколько дней назад герцог Черная Роза лично присоединился к своему отряду, осаждавшему Монсегюр, и взял его приступом. Теперь замок занят королевскими войсками. Не волнуйтесь.—ни вашей дочери, ни зятю, графу Монсегюр, ни их первенцу не угрожает опасность, в чем вы и сможете убедиться, прочтя послание графини,--если, как я надеюсь, она написала правду… Старый граф взял в руки письмо и, посмотрев на печать, вскрыл его. Пробегая глазами строчки, написанные таким знакомым и родным почерком, он несколько раз с силой дернул себя за седой ус, чтобы не позволить пролиться внезапно подступившим слезам. В письме Марианны говорилось, что Монсегюр ,действительно, захвачен Черной Розой и его отрядом, но что и она сама, и малютка Шарль, родившийся всего два месяца назад, и её муж, раненный в руку при взятии замка, находятся в безопасности; им предоставлено несколько комнат, и с ними хорошо обращаются. В конце послания Марианна умоляла батюшку сдаться на милость короля и его войска, дабы избежать напрасного кровопролития. «Монсегюр пал!..Я столько надежд возлагал на него и его воинов! Рассчитывал, что мой зять вот-вот придет на помощь Руссильонскому замку!.. А муж Марианны ранен!—и, может быть, не так легко, как она пишет…И мой внук! Маленький Шарль! Я так и не увидел его ещё из-за этой проклятой войны!» «А он сентиментален, этот старик,--размышлял тем временем и де Брие,--хоть и пытается скрыть это…Его дочь Марианна очень на него похожа—такой же чеканный ,как на римской камее, профиль, тонкие губы, высокий лоб, голубые глаза. Волосы у графа совсем седые; какого они были цвета в молодости? У старшей его дочери они белокурые…Интересно, а младшие его дочки, действительно, тоже красавицы, как о них говорят?» Руссильон поднял, наконец, глаза на маркиза. --Откуда мне знать, что это письмо не написано Марианной с приставленным к её горлу кинжалом? Она пишет, что мой зять де Монсегюр ранен в руку…А, быть может, он ранен тяжело—или уже мертв? --Нет, все это—чистая правда; с ней и с вашим внуком все в порядке; что касается графа де Монсегюр,--то его ранил сам герцог Черная Роза, в честном поединке, в схватке один на один…И после этого люди вашего зятя сложили оружие. --Его ранил герцог—в честном поединке? Не может этого быть! Де Монсегюр—лучший меч Лангедока!—воскликнул старый граф. --Ну, а Черная Роза—лучший меч Французского королевства, а, возможно, и всей Европы,--гордо отвечал де Брие.—Граф, недоверие—плохой советчик…Почему бы вам прямо не взглянуть в глаза реальности? Уже почти все ваши сторонники либо мертвы, либо сдались, либо бежали за границы Франции. Осталась лишь горстка повстанцев, но и они скоро будут, милостью Божьей, раздавлены. --Тогда к чему ваш визит, ваши переговоры со мной?—резко спросил Руссильон.—Пусть ваш герцог осаждает замок… или берет его приступом! --Дело в том, господин граф, что вы—наиболее знатный и уважаемый дворянин в провинции Лангедок. Вы могущественны и влиятельны. К вашему мнению прислушиваются, с вами считаются. К тому же вы, в отличие от многих бунтовщиков, не изменили нашей святой католической вере. И к вам,—и это самое главное,—у нашего государя особое, отнюдь не враждебное, как вы, наверное, полагаете, отношение. Его величество хорошо помнит вас и ваши прежние заслуги перед французским престолом. Если вы склоните перед королем голову и вновь признаете его законным и единственным своим сюзереном, вашему примеру последуют многие другие… И вот поэтому я и должен вручить вам второе послание—лично от его величества. --Послание…короля?—изумленно воскликнул Руссильон. Маркиз же расстегнул золотой замочек на висевшем у него на поясе, рядом с мечом, бархатном футляре, достал оттуда свиток и, благоговейно приложившись губами к большой красной печати, передал его графу . Невольно дрогнувшей рукой, не в силах скрыть волнение, старик взял свиток и, сломав печать, прочел содержание королевского послания. Затем, ещё более изумленно, он воззрился на де Брие. --Что же это, маркиз?—воскликнул Руссильон.—Как же так? Ни слова о моем бунте…о восстании против королевской власти…И потом—это предложение?.. Должен ли я поверить? --Обязаны,--серьезно отвечал молодой человек.—Письмо написано пять дней назад в Париже, в королевском дворце, и доставлено лично мною сюда, в лагерь герцога Черная Роза. Монсеньор приказал мне немедленно ехать к вам в качестве парламентера. Вернее, писем государя было два—одно из них предназначалось герцогу, и монсеньор отнесся к нему как к повелению, требующему немедленного повиновения…Что касается письма его величества к вам, граф,--король Людовик продиктовал его мне перед тем, как собственноручно запечатать, и мне известно его содержание,--то государь, действительно, не называет вас бунтовщиком, не выражает ни слова неодобрения вашими действиями… Наш наихристианнейший король—само милосердие! Вы полностью прощены,—и главным доказательством оного служит предложение его величества! --Выдать одну из моих дочерей за близкого родственника Людовика? --За одного из его кузенов,--подтвердил маркиз. --Но…Но это же огромная честь! --Да, вы правы. Ни один из лангедокских вельмож ещё не вступал в такое близкое родство с членом королевской фамилии; и теперь-то, граф, я надеюсь, вы удостоверились, что милость его величества безгранична, и что вы прощены окончательно,--если, конечно, вы не отклоните столь лестное для вас предложение союза… --И кому же из кузенов короля предназначается рука одной из моих дочерей? --Герцогу Черная Роза,--отвечал маркиз де Брие. --Но.. разве герцог—кузен короля?—недоверчиво спросил Руссильон. --Да, мне понятно ваше удивление, граф,--улыбнулся де Брие.—Таинственность, которой окружено имя этого человека, его мужество, сила, жестокость, витающий над его головой ореол неуязвимости; наконец, его маска и белый плащ с черной розой,--всё это вы, вероятно, как человек просвещенный и проницательный, сочли неким дешёвым трюком, желанием какого-то возгордившегося ничтожества (возможно, даже не дворянина) превратиться в нечто наподобие легенды, внушающей и черни, и знати безмерный ужас, и способной одним своим видом обратить в бегство врагов… --Да…что-то в этом роде я и предполагал…-- задумчиво промолвил Руссильон. --На самом же деле знайте, что весь этот маскарад вынужденный, что Черная Роза скрывает свое лицо под маской и свое настоящее имя за выдуманным прозвищем совсем по другим причинам. И, когда я назову вам подлинное имя монсеньора,—надеюсь, граф, вы сохраните его в тайне ото всех,--вы , полагаю, поймете герцога…--И, наклонившись к уху графа, де Брие прошептал несколько слов, заставивших старика поднять удивленно брови. --Да, да, я сказал вам чистую правду! Теперь, когда вам все известно,--каков будет ваш ответ на предложение его величества? Руссильон опять дернул себя за ус. Он понимал, что дело его партии практически проиграно, соратники, в большинстве своем, либо погибли, либо сдались; к тому же он уже давно начал и сам сомневаться в справедливости этого дела,—слишком много пролилось крови, в том числе и невинной; да и отец Игнасио, капеллан замка, не раз говорил графу, что бунт против помазанника Божьего—страшный грех, идущий от диавола. Да, милость французского государя была безгранична,—его, графа, дочери,--его, взбунтовавшегося против своего короля!—предложить стать женой двоюродного брата его величества!.. Но гордость и честь старика восставали при мысли о капитуляции---пусть и такой почетной. «Не лучше ли и достойнее—идти до конца, не сдаваться и умереть в бою, не посрамив славы и чести моих благородных предков?—спрашивал себя старик, подойдя к одному из окон залы, выходящему во внутренний двор замка. Взгляд его остановился на людях, сидящих и лежащих,—кто—на рванье, кто—на голых камнях. Все они, оборванные, измученные и истощенные, были не постоянные обитатели замка, а сбежавшиеся сюда со всех окрестностей крестьяне-вилланы, бросившие свои жалкие лачуги и скудные пожитки, до смерти напуганные приближением войска герцога Черная Роза. Глядя на этих несчастных, граф понял—он не сможет отказаться от предложения Людовика. Да, сам он и его немногочисленные воины готовы были сражаться и погибнуть – в бою ли, или под пыткой после пленения,--но эти жалкие людишки, жмущиеся к стенам замка, как слепые щенки к бокам матери-суки?... Ведь они тоже, после взятия Руссильона, станут жертвами, невинными жертвами-- и, прежде всего, его, графа, упрямства и несгибаемой гордости. А дочери, его любимые четыре дочери?...Что станет с ними , когда замок падет? Страшно подумать! --Решайтесь же, господин граф,--нетерпеливо сказал маркиз де Брие, как будто прочитавший мысли Руссильона.—У герцога под стенами вашего замка двести человек, прекрасно вооруженных, сытых и рвущихся в бой; а у вас—горстка безумно уставших, голодных воинов…Подумайте, и что будет со всеми этими вилланами; и с вашими дочерьми, наконец, когда Черная Роза захватит замок! Если вы согласитесь на этот союз, одна из ваших дочерей станет кузиной короля, герцогиней и одной из знатнейших и богатейших сеньор Франции; а, если вы откажетесь,--вместо брачной ночи с законным и достойным супругом она же окажется в постели герцога—но уже как добыча, и будет навеки обесчещена! А, быть может, её, как и других женщин в замке, ждет ещё более позорная и страшная участь, и она станет забавой для бойцов Черной Розы… Рисуя перед побледневшим графом эти картины, маркиз был сам себе противен, ибо кривил душой,--он прекрасно знал, какую железную дисциплину поддерживал в своих людях, в отличие от жестокого Монфора, герцог Черная Роза. Монсеньор не позволял ни грабить, ни насиловать,-- и любой, осмелившийся на это, немедленно подлежал повешению. Но Руссильон, конечно, был уверен, что будет именно так, как сказал де Брие. Старик вздрогнул. Мысль обо всех этих ужасах была невыносима,--но такова была та безжалостная кровавая эпоха, и граф понимал, что молодой человек вовсе не сгущает краски. --Я согласен,--хрипло произнес Руссильон. --Я знал, что вы—человек разумный и внемлете голосу рассудка, а не ложной гордости…Позвольте мне теперь спуститься вниз и приказать трубачу, ждущему на подъемном мосту, протрубить сигнал для герцога Черная Роза. Монсеньор ждет в своем лагере итогов наших переговоров. Звук трубы скажет ему, что мы заключили союз, и герцог тут же явится в замок. Граф молча кивнул. Де Брие спустился вниз и отдал приказ ; и чистый звук трубы далеко огласил окрестности осажденного замка. Не прошло и пятнадцати минут, как послышался стук копыт, и к подъемному мосту подскакало трое всадников. Впереди ехал тот, в ком Руссильон без труда узнал герцога Черная Роза—своего недавнего врага, который совсем скоро должен будет стать мужем одной из прекрасных графских дочерей.
Хелга: Дебора Начало очень любопытное. В исторических реалиях того времени я профан, но атмосфера старинная, немножко, может, пафосная, но это уже дело вкуса. Спасибо!
Яна: Дебора Начало интригующее! Может делать сноски 1 и 2, а не писать в скобочках? катарам (религиозное направление, которое преследовалось Папой, королем и инквизицией) Симона де Монфора (реал. истор.персонаж)
ирина: Дебора пишете интересно, спасибо за прекрасное начало - продолжения жду с нетерпением
Дебора: Хелга , Яна, Ирина, спасибо! Яна, на счет сносок согласна. Правда, таких разъяснений будет очень мало. Не уверена, можно ли назвать Ваши отзывы критическим разбором, после которого только, как я поняла, можно продолжать...Рискну. На мой взгляд, первая глава как раз слабая, но все мои попытки ее "усилить" закончились крахом. А без нее вроде никуда не деться.
Дебора: 2. Невеста Черной Розы. …Не узнать герцога, которого, вместе с его союзником, графом Симоном де Монфором, людская молва уже окрестила «Дьяволом Лангедока», было невозможно. Он восседал на вороном, без единого пятнышка, огромном андалузском жеребце. Серебристая кольчуга Черной Розы сияла на солнце так, что слепила глаза; длинный белоснежный плащ с черной каймой был оторочен по краям и понизу драгоценным горностаевым мехом, и в центре этого плаща красовался вышитый шелком легендарный цветок; серебристый шлем с опущенным забралом украшали черные страусовые перья, красиво колыхавшиеся при каждом движении лошади и всадника. Один из сопровождавших герцога оруженосцев высоко держал в правой руке белоснежное знамя с изображением черной розы и загадочным девизом под ним: «Et post Leti Stabilitas est»,--которое дальнозоркий граф , понимавший по-латыни, перевел как «Постоянство и после смерти». Второй оруженосец вез герцогский щит с теми же знаками. Итак, Черную Розу сопровождали только двое совсем юных подростков; и в этом жесте старый граф с невольными чувствами уважения, благодарности и облегчения увидел и тактичность знатного гостя, и отвагу, и доверие его к своему будущему тестю. Ведь герцог вполне мог, из опасения быть захваченным графом, явиться к Руссильону с доброй сотней своих людей, которых и негде было бы разместить, и которые бы до смерти перепугали всех, собравшихся под крышей замка. Черная Роза со своей маленькой свитой въехал в Руссильонский замок шагом и, когда он оказался во дворе, находившиеся здесь люди, ищущие прохладу от утреннего, но уже палящего солнца в тени крепостных стен, отнюдь не сразу поняли, кто пожаловал к хозяину замка. Кинув поводья одному из своих юных пажей, рыцарь легко соскочил на землю и, с изящной непринужденностью истинного дворянина перебросив через руку в стальной перчатке подол длинного плаща, последовал за ожидавшим его камердинером Бастьеном в залу, где находились старый граф и де Брие. Только когда Черная Роза ,звеня золотыми шпорами, начал подниматься по лестнице во внутренние покои, до собравшихся во дворе дошло, наконец, что они видели самого Дьявола Лангедока. Трепет ужаса пробежал по несчастным; но люди настолько обессилели, что просто вжались в каменную кладку стен замка и стали шепотом возносить молитвы Господу, прося или защитить их, или послать им, по крайней мере, легкую и быструю смерть. Между тем рыцарь вошел в залу, которую граф мерил шагами, пребывая в некотором смятении чувств. Сняв шлем, под которым оказалась черная бархатная полумаска, герцог поклонился старику—как равный равному. Руссильон ответил на поклон, невольно подумав, что черно-белое одеяние гостя делает его похожим на фигуру на шахматной доске ( игру эту старик любил, и одна из его дочерей, Мари-Доминик, нередко составляла ему партию в дождливые вечера). --Приветствую вас в Руссильонском замке, монсеньор герцог… --Черная Роза,--сказал замаскированный рыцарь, прерывая старика, и добавил, открытой улыбкой прося за это извинения:—Я хотел бы, граф, сохранить свое инкогнито, и прошу вас пока держать мое настоящее имя в тайне ото всех обитателей замка. Граф склонил голову в знак согласия. --Простите меня, монсеньор, но я не смогу принять вас так, как подобает вашему и моему сану…Согласно древнему здешнему обычаю, хозяин замка подает кубок с вином дорогому гостю; но—увы!—бочки в моем погребе опустели. В Руссильоне слишком много людей, среди них есть больные и даже раненые, и все они мучились от жажды… --Не извиняйтесь, граф, прошу вас,--отвечал герцог,--я прекрасно понимаю, каково приходится осажденным, и рад, что скоро этому будет положен здесь конец. Старый вельможа знал стоявшего перед ним человека,--еще несколько лет назад Руссильон часто бывал при дворе и был знаком с большинством знатных дворян королевства. «Однако, не скажи мне де Брие его имя, я бы, пожалуй, не узнал его…Эта полумаска…и бородка…он отпустил её, чтобы скрыть нижнюю часть лица,--ведь бороды сейчас при дворе не носят. Одет довольно скромно для своего звания – меч и ножны без украшений, плащ сколот на плече серебряной пряжкой; только золотые шпоры да горностаевый мех на плаще выдают в нем рыцаря самого знатного происхождения.» Руссильон сделал знак камердинеру Бастьену, чтобы тот удалился, и они остались втроем—Черная Роза, граф и де Брие. --Итак,--сказал герцог,--вы приняли предложение короля Людовика, господин де Руссильон? --Да, монсеньор. --В таком случае, позвольте мне ознакомить вас с письмом государя ко мне,--ведь речь идет о наших общих интересах,--и рыцарь, сняв перчатку, достал из-за пояса такой же свиток, как тот, что недавно вручил старому графу маркиз. Его величество был немногословен: «Буде граф де Руссильон согласится на свадьбу одной из своих дочерей с нашим кузеном, именующим себя ныне герцогом Черная Роза,--мы повелеваем означенному кузену под этим именем немедленно сочетаться браком с оною девицей, дабы положить мир и спокойствие в нашей провинции Лангедок и доставить сиим добрым союзом радость и удовольствие нашим Величествам.» --Как видите, граф, мой августейший кузен весьма краток и недвусмыслен,--не без злой иронии произнес герцог,--а потому давайте приступим сразу к делу. Как мне известно, у вас несколько незамужних дочерей… --Четверо, не считая старшей, Марианны. --С нею я знаком; графиня де Монсегюр очень красивая и достойная женщина. Скажите, граф, все ли ваши дочери находятся сейчас здесь, в замке? --Да, все. --Могу я узнать их имена и возраст? --Конечно, монсеньор. Мари-Флоранс, старшая из них,--ей шестнадцать лет, Мари-Доминик—тринадцать, Мари-Николь—десять и Мари-Анжель—восемь. --И все они носят первое имя—Мари?—недоуменно спросил Черная Роза. --В честь моей покойной жены, которую я…к которой я был очень привязан. Она была прекрасна и телом, и душой, моя бедная Мари… --У вас нет сыновей? --Увы, Господь не дал нам этого счастья…Наша самая младшая дочь, Мари-Женевьева, умерла младенцем, и вскоре после этого скончалась и графиня…--Старик закашлялся и отвернулся, вытирая лицо платком. Герцог слегка нахмурился. «Одни девчонки!» Поняв его мысль, де Брие тихо шепнул ему : « Монсеньор, ведь первенец Марианны—мальчик; надеюсь, что и вы постараетесь с вашею женой!» --Не будем тянуть с церемонией,--сказал, слегка усмехнувшись словам маркиза, Черная Роза.—Я должен обвенчаться с вашей дочерью сегодня же вечером; брачную ночь, если вы позволите, мы проведем здесь же, в замке; а завтра на рассвете я со своим отрядом отправлюсь на помощь де Монфору,—на юге ещё остались группы вооруженных бунтовщиков, и графу приходится несладко…Распорядитесь, прошу вас, чтобы капеллан подготовил часовню к обряду. --Это не долго; отец Игнасио весьма расторопен и исполнителен. Ещё до заката солнца все будет готово. Но вот что касается свадебного ужина… --Не беспокойтесь, господин граф,--отвечал герцог.—В моем лагере найдутся и мясо, и хлеб, и дичь, и несколько бочонков отличного вина. Понимаю, что времени немного, и вашим кухаркам не удастся приготовить изысканное угощение для свадебного пира; но, надеюсь, голодным в замке сегодня вечером не останется никто. Ну, а теперь ,господин де Руссильон, я бы хотел, наконец, познакомиться со своей невестой. --Я велю Бастьену привести всех своих дочерей сюда, монсеньор… --Включая и девочку, которой всего восемь лет?—усмехнулся рыцарь.—Поверьте, я не ем детей…Вы оказываете мне большую честь, предоставляя мне право выбора; но, я думаю, будет разумнее, если вы сами определите, кто из ваших дочерей станет мне наилучшей супругой. Мы находимся в слишком стесненных временем условиях, и я в любом случае за несколько часов не смогу хорошо узнать свою нареченную, тем более—выбрать её из четверых…Говорят, что все ваши девочки очень красивы; и я надеюсь не оказаться в положении библейского Иакова, который вместо прекрасной Рахили получил безобразную Лию. --Благодарю за высокое доверие, монсеньор,--с поклоном сказал старый граф,--но герцог почувствовал, что отцовская гордость задета его последними словами. А старик про себя не без горечи подумал: «Ему все равно, на ком он женится,--лишь бы поскорее! Да, желание короля—закон для его подданных…Но эта свадьба скорее похожа на простую случку! Да и животных благородных кровей , бывает, случают не столь быстро…Моя бедная Мари-Флоранс! Не так, совсем не так я хотел выдать тебя замуж!» Граф уже сделал выбор,—он пал на его старшую незамужнюю дочь, которой совсем недавно исполнилось шестнадцать. Сейчас старик вдруг вспомнил, как совсем недавно, недели три назад, Гийом Савиньи, юный паж друга Руссильона, барона Дюваля, попросил у него, у графа, руки Мари-Флоранс. Мальчик был ровесником Фло, и не раз Руссильон видел, как эти почти дети гуляли вместе в саду, или сидели на скамье, и Гийом тихо наигрывал что-то на лютне, или читал его дочери книгу. Конечно, граф отказал дерзкому мальчишке, который даже не удостоился ещё рыцарского звания, к тому же был беден как церковная мышь... Руссильон мечтал увидеть Мари-Флоранс ( да и всех своих девочек) замужем не за безродным нищим юнцом, а за богатым владетельным знатным сеньором…Что ж! Его мечты относительно старшей дочери сбылись! Но ни гордости за столь блестящую для неё партию, ни радости граф не испытывал. Каково придется его бедной Фло, когда она уже через несколько часов обвенчается с абсолютно чужим человеком, да ещё про которого ходят столь ужасные слухи! А ночью….ночью ей придется разделить с ним ложе… Старик встряхнул головой, отгоняя эти тягостные мысли. Он позвонил в серебряный колокольчик и велел явившемуся Бастьену привести в залу Мари-Флоранс. В ожидании своей нареченной, Черная Роза отошел к окну. Не только графа одолевали невеселые думы. Глядя на бегущие на север белые, похожие на стада барашков, облачка, рыцарь думал: «Какое унижение! Меня, двоюродного брата короля Людовика, богатейшего вельможу Франции, женят, не спрашивая моего согласия, как последнего холопа!.. Женят на какой-то незнакомой девице, которую я никогда не видел и не люблю, и с которой отныне до конца своих дней буду связан неразрывными узами! Мари…Мари, Мари! Как странно, что все дочери графа носят это имя!.. Как зовут ту, которую позвал мой будущий тесть? Впрочем, какая разница! Склони покорно голову перед королевским рескриптом…О, я догадываюсь…и даже знаю, кто стоит за насмешливыми строками этого послания! Не мой кузен король Людовик, нет… а прекрасная, черноволосая Бланш! Она одинаково неистова и в любви, и в ненависти! Жестока месть отвергнутой женщины; и жестока вдвойне, если эта женщина—французская королева! Ей мало того, что я уже испытал из-за её безумной страсти; ей мало того, что я прячу свое лицо под этой маской, как прокаженный; мало того, что вместо гордого имени своих предков скрываюсь под вымышленным прозвищем; теперь она решила меня насильно женить !...Впрочем,--и тут герцог невольно улыбнулся,--к твоей досаде, прекрасная Бланш, мой jus primae noctis (право первой ночи, лат.) никто не посмеет у меня отнять!» Но тут послышался легкий шорох женского платья, и рыцарь обернулся. В залу вошла высокая стройная девушка, и это была, без сомнения, его невеста. Герцог не ожидал, что она явится так скоро,—прошло не более пяти минут,--воистину пример дочернего послушания! На девушке было платье темно-вишневого палермского шелка с высоким стоячим воротником, выгодно подчеркивавшем её лебединую шею; платье это облегало фигуру и лишь от бедер ниспадало красивыми складками. Стан юной графини был перевит серым поясом, расшитым бисером. Из украшений на Мари-Флоранс было лишь серебряное распятие на груди, висевшее на серебряной же длинной цепочке. В руках девушка держала книгу и, хотя внешне была спокойна, пальцы её, как заметил герцог, нервно сжимали тисненый золотом корешок. Что касается внешности его невесты,—она была гораздо красивее своей старшей сестры, и Черная Роза уголком глаза заметил, как невольно отвисла челюсть у его соратника и друга Анри де Брие, когда девушка вошла в залу. При первом взгляде, брошенном на дочь Руссильона, можно было сказать просто: «Рыжая!» Однако, это было не совсем—вернее, совсем не так! Кожа её была чиста и бела как алебастр—и, что совсем не характерно для рыжеволосых,--ни одной веснушки! Уже цвет кожи был редкостью для уроженки южной провинции Лангедок…Хотя сейчас, как заметил Черная Роза, эта белизна носила немного голубоватый оттенок,—графиня была очень бледна. Чуть волнистые волосы необычайно красивого медного цвета, отливавшие на солнце, как благородное старое золото, были приподняты на затылке и связаны в тугой узел,--они были так густы, что гордая посадка чуть откинутой назад головки девушки была, казалось, вызвана тяжестью этой массы волос. Для своих шестнадцати лет Мари-Флоранс была совершенно сложена,—высокая и полная грудь, довольно широкие бедра, и –при этом—настолько тонкая талия, что герцог легко мог обхватить её своими пальцами. Возможно, его будущая супруга была немного худощавее, чем должно; но, как тут же напомнил себе рыцарь, и бледность, и худоба графини объяснялись долгой осадой замка и тем, что все его обитатели, похоже без исключения, страдали от голода. Держалась девушка очень прямо, и в её плавных и грациозных движениях были гордость и поистине королевское величие. Да, она была для него достойной женой, и она была само совершенство,--и Черная Роза почувствовал, как быстрее забилось его сердце, и кровь забурлила в жилах;--его невеста, действительно, была прекрасна и желанна! Лишь на мгновение, войдя в залу, красавица подняла глаза на отца и двух рыцарей, стоявших рядом. Очи её были темные, кажется, карие,--герцог не успел разглядеть, ибо девушка тут же опустила их долу, прикрыв длинными густыми , абсолютно черными, как и соболиные брови, ресницами. «Догадывается ли она, зачем позвал её отец?—подумал Черная Роза.—Она взволнована… но не испугана, даже моим «ужасным» видом. Возможно, камердинер графа предупредил её, что у отца гости, и сказал, кто они.» --Моя возлюбленная дочь,-- высокопарно начал Руссильон,--я хочу сообщить тебе необычайную и счастливую…--тут он откашлялся,--новость…Наш всемилостивейший король Людовик, недаром прозванный Львом, ибо он соединил в себе и силу, и храбрость, и великодушие этого благородного зверя,--примирился со мною и даровал мне полное свое прощение… Девушка не выразила ни малейшей радости, пробормотав лишь: «Счастлива слышать это, батюшка…» --И это ещё не все, дочь моя; в своем великодушии наш государь не только простил меня, но и выразил желание заключить союз между своим близким родичем и одной из моих дочерей…Знай же, что стоящий перед тобой рыцарь—кузен короля, и что я выбрал ему в жены тебя, как достойнейшее из своих чад. Она опять на секунду подняла глаза—и, как показалось Черной Розе, с надеждой посмотрела на красивого золотоволосого де Брие. «Ещё бы!—горько усмехнулся про себя герцог.--Не только мое имя внушает ужас! Моя маска, как всем кажется, скрывает жуткое уродство или безобразные шрамы! Ну ничего… До ночи осталось совсем недолго! И, если перед всеми я вынужден носить эту маску,--в постели я её сниму,--и тогда эта надменная красавица увидит, что, если я и не смазлив, как герой какого-нибудь рыцарского романа, то и не уродлив, как сатир.» Граф между тем закончил свою речь словами: --Итак, дочь моя, сегодня ты станешь женою герцога Черная Роза! Девушка пошатнулась, как будто её ударили. Маркиз тут же бросился к ней и, поддерживая её за талию, сказал: --Позвольте помочь вам, прекрасная графиня! Идемте сюда, к окну, здесь прохладнее, присядьте на скамью…--Ухаживая за дочерью Руссильона, он тем не менее бросил насмешливый и торжествующий взгляд на герцога—« Я первый коснулся её!» Когда-то, будучи ещё подростками, в Париже, они нередко забавлялись, пугая в сумерках по вечерам одиноких молодых горожанок, доводя бедняжек чуть не до обморока, выскакивая перед ними из темных закоулков на узких парижских улочках, с криками и диким хохотом. При этом юноши заключали между собой пари: кто первый подбежит и прикоснется к незнакомке. Но однажды эта вполне невинная, как им казалось, шалость, чуть не привела к трагедии,—напуганная ими девушка бросилась бежать и едва не попала под проезжавшую мимо карету… Черная Роза вспомнил, как он выхватил несчастную (и, что удивительно, тоже рыжеволосую) девушку прямо из-под копыт бешено несшихся лошадей; вспомнил, как они с Анри, оба белые, с трясущимися руками, принесли бедняжку в ближайший кабачок. Там её, потерявшую сознание, привели в чувство. Когда она рассказала, что с ней произошло, герцог—глупый мальчишка!—вытащил кошелек с золотом и протянул девушке. Он не ожидал, что его поступок вызовет такую бурю! Собравшееся в кабачке простонародье набросилось на него и де Брие, и они еле унесли тогда ноги… Этот случай сильно потряс тогда юного герцога. Он понял, как, порой, невинная шалость или бездумная прихоть могут привести к необратимым и трагическим последствиям…И ещё—он дал себе слово: никогда не причинять зло женщинам, к какому бы социальному слою они не принадлежали, будь это аристократки или простые крестьянки. Воспоминания на минуту отвлекли Черную Розу от его невесты, вокруг которой, между тем, хлопотали де Брие и её отец. Девушка теперь совершенно пришла в себя. Она сидела на скамье у окна, все так же опустив глаза и прижимая к бурно вздымающейся груди свою книгу, словно это был некий щит, способный оградить её от ужасной действительности . Герцог подумал, что он должен тоже подойти к своей нареченной и попытаться успокоить её. Приблизившись к ней и низко поклонившись, он ласково спросил: --Сударыня, вам уже лучше? Она молча кивнула. --Она почти не спала и почти не ела несколько дней...--сказал граф,--все время проводила на коленях в часовне, молясь за замок и его обитателей ... При этих словах, заметил герцог, легкая краска выступила на бледных щеках девушки. Возможно, ей было стыдно за проявленную ею слабость; рыцарь решил отвлечь её и спросил, указывая на книгу: --Что вы читаете, сударыня? Она, опять же не говоря ни слова, повернула к нему книгу,--это было Евангелие. Герцог услышал, как де Брие тихо фыркнул за его спиной. --Моя дочь--набожная католичка,--произнес немного задетый этим смешком Руссильон.--Надеюсь, такая же ревностная, как и вы, господа! --Конечно, конечно, господин граф,--сдерживая улыбку, примирительно заверил его Черная Роза. Монашка! Ничего, став его женой, она быстро позабудет про молитвы и забросит свое Евангелие! Он покажет ей другой мир--мир плотских удовольствий и безграничных наслаждений, которые, судя по всему, она считает сейчас смертными грехами... А юная графиня по-прежнему смотрела не на жениха, а куда-то вниз. --Взгляните же на меня,--попросил он,--поверьте, я не так страшен, как вы, наверное, вообразили...Смелей! Она сделала над собой видимое усилие, закусила губы и--подняла голову, жестом какой-то гордой отчаянности, что необычайно ему понравилось,--и посмотрела прямо ему в лицо. О, Боже!..Глаза у неё были глубокого синего цвета, огромные и прекрасные! "Как васильки..."--подумал герцог. Эти васильковые глаза смотрели на него,—но нет, не с ненавистью, не с ужасом, не с презрением,--в них были безграничное, глубочайшее горе и безысходность, и они поразили рыцаря в самое сердце. Между тем в залу быстрым шагом вошла полная женщина средних лет с добродушным и открытым лицом. Это была кормилица и служанка графини, за которой Руссильон послал своего камердинера. Неловко поклонившись графу и рыцарям, женщина подошла к своей госпоже, которая тут же, как за спасательный круг, схватилась за её руку. --Элиза,--сказал Руссильон,--Мари-Флоранс сегодня выходит замуж... При этих словах служанка вытаращила глаза и открыла было рот, чтобы что-то произнести или возразить,--но юная графиня крепко, до боли сжала ей руку и быстро проговорила: --Элиза, я хотела бы вернуться в свою комнату! --Конечно, моя голубка,--по-деревенски растягивая слова, с сильным окситанским акцентом сказала кормилица. Граф же продолжал: --Церемония состоится в нашей часовне. Приготовь для Мари-Флоранс свадебное платье её матери и помоги ей одеться и причесаться; венчание начнется перед закатом. Когда его невеста со служанкой оставили их, герцог обернулся к Руссильону. Он никак не мог забыть того единственного взгляда, которым наградила его прекрасная графиня. Это отчаяние, это безмерное горе могли объясниться лишь одним,--девушка любила другого! --Граф,--сказал Черная Роза,--хотя мы и мало знакомы с вами, но мне кажется, что вы--прекрасный и любящий отец, желающий счастья своим дочерям... --Надеюсь, что это так, монсеньор; конечно, для девочек была ближе мать, но после её кончины я, как мог и как умел, старался заменить её им... --И они поверяют вам свои чувства, склонности и желания? --Ну,--отвечал немного смущенный этими вопросами старик,--мои девочки слишком юны, чтоб иметь какие-то особые желания и склонности. Но вот когда моя старшая дочь, Марианна, увидела на турнире графа де Монсегюр, она в тот же день сказала мне, что хотела бы стать его женой; надеюсь, и остальные дочери были бы так же откровенны... --Будем говорить без обиняков,--сказал герцог,--мне показалось, что обморок графини был вызван не длительным постом и истощением; она так тяжело перенесла известье о нашем браке потому, что питает к кому-то сердечную склонность... Время еще есть, и возможно все исправить,--ведь у вас имеются три другие дочери, и я готов жениться на любой из них. --Благодарю за откровенность, господин герцог, и за то, что вам небезразличны чувства Мари-Флоранс; но вы ошибаетесь...Я уверен,--и готов в том поклясться,--что она никого не любит...( тут старик неожиданно опять вспомнил про Гийома Савиньи, но сказал про себя: "Что за ерунда?...Детская привязанность, дружба, не более! ") и сердце её свободно. Впрочем, если вы настаиваете...Я переговорю с отцом Игнасио--это священник и духовник моей дочери; если даже от меня у неё есть тайны, то своему духовному отцу она доверяет всё. Черная Роза задумчиво кивнул головой. Они обсудили с графом еще оду важную тему,--ту, которая обычно поднималась первой при брачном соглашении,--размеры приданого Мари-Флоранс. Несмотря на то, что герцог был несметно богат, он с интересом выслушал, что дает за его будущей женой Руссильон. В эту эпоху, когда то и дело вспыхивали войны или эпидемии, уносящие тысячи и десятки тысяч жизней, когда даже короли не чувствовали себя в безопасности на своих тронах,--в эту эпоху бескорыстие не считалось большой добродетелью. Вступая в брак, даже очень богатые люди стремились приумножить то, что имели, думая не только о себе, но и о своих потомках, для которых земли, замки и поместья станут гарантами власти, могущества и безопасности. Дочь графа приносила Черной Розе два замка, обширные владения на юге Лангедока и плодородные земли Минервуа и Люнеля. --Я сейчас же велю отцу Игнасио, --он у меня прекрасный секретарь--составить все бумаги, и передам их вам после венчания,--сказал граф.--А также распоряжусь о подготовке часовни к обряду...Не угодно ли вам, монсеньор, будет ещё что-нибудь? --Я пока пошлю маркиза в мой лагерь за продуктами и вином для свадебного пира; поскольку мы заключили союз, господин граф, осада замка снята, и Анри сообщит об этом моим людям. Вы же можете сообщить эту радостную новость обитателям замка и всем, кто нашел здесь приют; они могут вернуться в свои дома и никто не задержит их и не причинит им вреда…Если же кто-то захочет остаться на праздник--добро пожаловать! Мой брак с вашей дочерью--отнюдь не тайный, хоть я и вынужден буду по-прежнему носить пока маску,--и, чем больше человек станут его свидетелями ,тем быстрее новость о нем разнесется по окрестностям и скоро облетит весь край. Лангедок должен знать, что граф де Руссильон--снова верный подданный короля! Граф наклонил голову в знак согласия. --Я оставлю вас пока, господа, но скоро вернусь. Когда он удалился, герцог спросил де Брие: --Ты все понял, Анри? Мои люди должны немедленно снять осаду и выпустить из Руссильона всех, кто этого пожелает! --Конечно, монсеньор,--с улыбкой подтвердил молодой человек,--я полечу, как на крыльях! Все передам, и привезу и мясо, и дичь, и вина...Только смотрите, как бы ваша красавица-невеста не объелась после столь долгого поста и не подпортила вам первую брачную ночь, мучаясь животом! Черная Роза улыбнулся. Никому, кроме своего друга, он бы не позволил столь дерзкой шутки. Де Брие направился к двери, но, уже открыв её, обернулся опять к герцогу. --Да, и ещё...На вашем месте я бы все же взглянул и на остальных дочерей графа... --Зачем? --Согласно законам логики, если Мари-Флоранс гораздо красивее своей старшей сестры Марианны,--то самой прекрасной должна оказаться младшая дочь Руссильона, которой сейчас восемь лет!
ole4ka: Вот уж не знаю, что и думать. Вроде на сайте приветствуется критика, а я между тем её совсем не заметила (замечания вроде нравится, не нравится, я лично критикой не считаю, это дело вкуса). Я на распутье. Понятие не имею, что писать в посте. *вопрос к самой себе: Может я вообще зря это затеяла?*. Но раз уж начала… Могу присоединиться к остальным в том плане, что сюжет действительно интересный. Но вот исполнение. *тут я скромно замолкаю*. Если вам действительно интересно, то я могу подробно расписать, что заметила. Но это смотря, как вы реагируете на критику.
Дебора: ole4ka , конечно, пишите! Можете бить по всем фронтам.
ole4ka: Не Боже мой, никого бить я не собираюсь. Я вовсе не злобное чудовище. Правда, правда. Дебора, история, действительно, увлекает. У вас есть хорошие шансы стать настоящим писателем (если, конечно, это вам интересно). Потому что если нет, то тут и говорить не о чем. Но у вас есть одна существенная проблема, которая красной нитью идет через все повествование. Это неимоверное длинные предложения, со сложными конструкциями. Таких довольно много. Вот примеры: Дебора пишет: Зала в донжоне, главной башне замка, где ждал посланца осаждающих старый граф, была большой и пышно обставленной. Пока читала про графа, успела забыть, что речь идет о зале. Не лучше ли так: Главная зала в донжоне была большой и пышно обставленной. Именно её выбрал старый граф для встречи с посланцем осаждающих. (помните, это лишь пример, над которым я, кстати, не очень корпела, так что как именно разбивать предложения решать вам). Дебора пишет: Черная Роза со своей маленькой свитой въехал в Руссильонский замок шагом и, когда он оказался во дворе, находившиеся здесь люди, ищущие прохладу от утреннего, но уже палящего солнца в тени крепостных стен, отнюдь не сразу поняли, кто пожаловал к хозяину замка. Опять слишком длинно и непонятно. О чем это предложение о герцоге, въезжающем в замок, о людях или все-таки о погоде? Выберете что-то одно. Как вариант могу предложить: Черная Роза со своей маленькой свитой въехал в Руссильонский замок. Солнце палило нещадно и люди, столпившиеся во дворе, искали прохладу в тени крепостных стен. Они в недоумении провожали взглядами странную троицу, еще не осознавая, сколь влиятельный гость посетил замок. Дебора пишет: Кинув поводья одному из своих юных пажей, рыцарь легко соскочил на землю и, с изящной непринужденностью истинного дворянина перебросив через руку в стальной перчатке подол длинного плаща, последовал за ожидавшим его камердинером Бастьеном в залу, где находились старый граф и де Брие. Тоже самое. Это лишь примеры, а ведь таких предложений масса. Старайтесь избегать грамоздких конструкций. Дебора пишет: до собравшихся во дворе дошло, наконец, на мой взгляд (и это мое личное мнение) слово дошло не совсем подходит к описанию средневековья. Лучше заменить его синонимом. Дебора пишет: Ведь герцог вполне мог, из опасения быть захваченным графом, явиться к Руссильону с доброй сотней своих людей, которых и негде было бы разместить, и которые бы до смерти перепугали всех, собравшихся под крышей замка. Это абзац, как мне кажется, вообще лишний. Читатель и сам способен догадаться о том, что мог бы сделать герцог. Ни к чему такие подробности, дайте людям возможность думать самим. Им это нравится. Это то, что я успела заметить. Но еще раз оговорюсь, я не критик, я всего лишь такой же начинающий писатель, как и вы. Правда, возможно, прочитавший больше книг по мастерству.
Дебора: ole4ka , по мастерству я книг, действительно, каюсь, много не читала. Ваше замечание мне понятно. Возможно, в этом есть резон, хотя у В. Скотта и Гюго часто одно предложение занимает полстраницы. М-да, понимаю, это вызовет усмешку, со своей книгой в калашный ряд и т.д....Если можно назвать это стилем, то это мой стиль, учту на будущее, но не совсем с Вами согласна. "Дошло"-конечно, заменю, это я словечко пропустила. Мне часто хотелось вставить какие-то современные обороты в этот роман. Вначале он писался очень легкомысленно, отсюда и штампы с "васильковыми глазами", героиней, умеющей играть в шахматы и владеть мечом, и другими невинными глупостями, столь характерными для ЛР. Спасибо за подробный разбор и что не разгромили повсюду, оставив мне все же клочки надежды на то, что роман не совсем бездарен . Я уже боялась, что меня сейчас затопчут ногами. (Шучу).
ole4ka: Вы правы насчет Гюго и Скотта. Но это была другая эпоха, другие нравы и, увы, другие редакторы в издательствах (или их тогда вообще не было? Вот интересный вопрос). Рискую повториться, но если вы пишите с целью издать на бумаге свое произведение (и я имею в виду не самиздат, а полноценную книгу, выпущенную за счет издательства, с выплатой вам авторского гонорара), то хочешь, не хочешь, но во многом придется наступить на горло собственной песни. Если же нет, пишите, как вам подсказывает сердце. Всегда найдутся люди, кто с удовольствием будет вас читать. Хотя бы потому, что вы пишите намного лучше других начинающих авторов.
Дебора: ole4ka , спасибо за комплимент! ole4ka пишет: увы, другие редакторы в издательствах (или их тогда вообще не было? Вот интересный вопрос). Да, вопрос интересный. Думаю, в то время на горло своим песням авторы не наступали. Неужели у нас такие придирчивые редакторы? У Вас, наверное, есть какой-то опыт. Ой, а гонорар-то как хочется....
ole4ka: Дебора пишет: Неужели у нас такие придирчивые редакторы? Они не причудливые, они злые и противные. А если серьезно, то редакторы очень не любят, когда молодые авторы демонстрируют свои неординарные идеи и стиль. По их глубокому убеждению на это имеют право только состоявщиеся авторы. Дебора пишет: Ой, а гонорар-то как хочется.... Не обальщайтесь, по началу он мизерный.
Дебора: ole4ka , я снова шучу. Слава куда важнее гонораров!
Дебора: 3.Ссора и поединок. …Пока в зале замка происходила описанная выше сцена, во дворе его развивались события ещё более драматические. Как уже было упомянуто, герцог Черная Роза приехал к Руссильону в сопровождении двух пажей-оруженосцев, которые, пока шел разговор их господина с графом, остались во дворе замка. Это были юноши лет пятнадцати; один--- тот, что вез знамя герцога, широкоплечий голубоглазый блондин, судя по всему, нормандец; второй--истинный сын Лютеции, худощавый и верткий, кареглазый и черноволосый. Оставшись вдвоем, пажи, не слезая с коней, осмотрелись кругом, но не нашли ничего, достойного их внимания, кроме нескольких десятков крестьян с изможденными лицами, жмущихся к стенам. Солнце меж тем пекло вовсю; наступило самое жаркое время суток. Парижанин воскликнул, наконец: --Черт меня побери! В этом замке совсем не соблюдают законов гостеприимства! Я хочу пить, и хочу, чтоб мне принесли вина, и самого лучшего! --А жареную пулярку не хочешь?--протянул с ухмылкой нормандец.--Ты что, не видишь, Жан-Жак, что люди здесь истощены, как голодные собаки? Он спрыгнул с коня и, бережно свернув знамя с черной розой, прислонил его к стене. Затем снял плащ и, расстелив на камнях, уселся на него. --Ну и жара!..Я, пожалуй, вздремну,--сказал он. Второй оруженосец остался сидеть на лошади. Он был одет весьма модно, элегантно и даже роскошно,--поверх алого цвета верхней рубашки-котты с узкими рукавами, на которых были нашиты золотые пуговицы, на Жан-Жаке был парчовый плащ-сюрко ярко-бирюзового цвета, расшитый золотым позументом. На голове его была зеленая шапочка, украшенная фазаньими перьями, приколотыми драгоценной сапфировой брошью. На поясе вместе с мечом у него висел кинжал с серебряной рукоятью в ножнах, украшенных драгоценными камнями. По-видимому, юноша был отпрыском богатого рода. Так как делать было нечего, Жан-Жак вытащил из ножен свой кинжал и, с нежностью проведя пальцем по острому лезвию, начал тренироваться, перебрасывая его из одной руки в другую, стараясь делать это как можно быстрее. --Ну и ловко у тебя получается!--сказал ему, зевая, нормандец. --Я упражняюсь каждый день, Жерар,--отвечал ему Жан-Жак.--Одинаково хорошо владеть оружием обоими руками очень важно для рыцаря, особенно в пешем поединке! Ты ленив и неуклюж, а я когда-нибудь буду таким же искусным бойцом, как монсеньор герцог! --Ну, это вряд ли...Монсеньор учился и у итальянцев, и у испанцев,--а они, как говорят, лучшие мастера! --Недавно герцог показал мне один прием... Смотри! Надо вот так перебросить клинок из правой руки в левую...и вот так нанести удар! Здесь все дело в быстроте и неожиданности для противника! Монсеньор сказал, что этому удару он научился у одного венецианца, и что мало кто сможет отразить его... --Да, хитроумно,--снова зевнув, сказал его товарищ. Он уселся поудобнее, прислонился головой к древку знамени и закрыл глаза. Жан-Жак продолжал свою тренировку; но неожиданно его внимание отвлекла странная процессия, показавшаяся из-за угла крепостной стены. Впереди с важным видом шли две белокурые девочки в одинаковых голубых платьицах, лет восьми и десяти; одна из них несла в руке длинную палку, к верхушке которой были привязаны за лапки пять голубей со свернутыми шеями. За девочками шествовали трое мальчишек- подростков, одетых в домотканые льняные рубашки и штаны, изрядно перепачканные грязью; на поясе у каждого мальчика в веревочных петлях болтались заостренные палки, отдаленно напоминающие мечи; на голове одного из подростков была шапочка с петушиными перьями и, в отличие от своих босых приятелей, он был обут в сапожки из мягкой белой кожи. Все трое имели весьма победоносный и гордый вид. За ними следовала толпа детей, от трех до десяти лет, одетых совсем в лохмотья, смеющихся и галдящих, как стайка воробьев. --Николь и Анжель!--звонко крикнул мальчик в шапочке.--Несите эту великолепную дичь на кухню, и пусть старуха Жанна немедленно зажарит её! И скажите ей, чтоб вам она дала по два крылышка, мои маленькие ангелочки! Девочки с голубями, а за ними остальные детишки бросились к кухне. Подростки, смеясь, смотрели им вслед. --А я хочу грудку,--произнес, облизываясь, один из них, самый рослый парень. --Ну уж нет, Пьер!--живо возразил ему мальчик в шапочке.--С чего бы, черт тебя возьми, тебе получать самый лакомый кусок? --А кто вам напомнил, что на заднем дворе, где сложили поленницу, был месяц назад рассыпан мешок с пшеницей, и надоумил вас разобрать её и найти зерна, чтобы приманить голубей? --Верно; но ведь трудились-то мы там все вместе, и здорово, кстати, перепачкались!--рассудительно сказал второй паренек, очень смуглый и щуплый.--К тому же, если бы мы решили стрелять по голубям из лука, как хотели вначале, мы подбили бы одну, ну --двух птиц, а остальных бы спугнули; а идея Дом взять сеть и накинуть на голубей сверху оказалась просто гениальной! --Смерть Христова, Филипп,--сказал мальчик в шапочке.--Кто бы мог подумать, что сворачивать шеи этим милым птичкам окажется таким приятным занятием! --И он плотоядно улыбнулся. --Ну, не грудку, так хоть крылышко,--не сдавался рослый Пьер.--Я это заслужил, Дом! --В замке полно детей гораздо младше тебя, и есть они хотят не меньше!--жестко ответил ему мальчик по имени Дом --хоть и самый низкорослый, именно он, судя по всему, главенствовал в этой компании. Немного смягчившись, он добавил:--Не переживай, Пьер! Скоро мы все наедимся вдоволь! Осада не продлится долго! Сегодня утром я слышал, как мой отец сказал Бастьену, что он с часа на час ждет подкрепления из Монсегюра! А граф Монсегюр--самый сильный, ловкий и отважный воин в Лангедоке! Он разобьет проклятую Черную Розу, отрубит этой скотине голову и водрузит её над воротами Руссильона!--И ярко-синие глаза этого дерзкого юнца сверкнули холодной ненавистью. --Аминь!—с надеждой ответили его приятели. И тут мальчик в шапочке оглянулся --и увидел оруженосцев герцога--спящего Жерара и Жан-Жака, который все ещё сидел верхом и, поняв, что его заметили, опять принялся играть со своим кинжалом. --Откуда, черт возьми, взялись эти двое? Ведь замок осажден,--сказал Дом,--и что это ещё за разряженный попугай? И вся троица с удивлением уставилась на Жан-Жака, делавшего вид, что не обращает на нее никакого внимания. Если бы он понял, что сказал про него и про его господина мальчик в шапочке, то вряд ли стерпел бы такое оскорбление,--но подростки говорили на окситанском языке, неизвестном ему-- жителю центральной Франции. --Когда мы ловили голубей,--сказал смуглый Филипп,--я слышал звуки трубы. Наверное, в замок явилось посольство... А Дом, между тем, увидел коня Черной Розы. --Кровь Господня!--воскликнул он в восхищении.--Что за красавец! --Да, таких коней и на графской конюшне не сыщешь,--согласился Пьер. --Такой жеребец самому королю впору!--выразил свои чувства и Филипп, которому само его имя должно уже было внушать любовь к лошадям. Дом между тем продолжал с видом знатока рассматривать коня. --Надо выяснить, кто же на нем приехал,--наконец, решил он,--спрошу у этого разряженного пугала. --И, подмигнув приятелям, он подошел к лошади, на которой сидел Жан-Жак, и обратился к пажу с весьма вежливой речью, перейдя на прекрасный французский язык: --Приветствую вас в Руссильонском замке, добрый господин! Не будете ли вы так любезны сказать, кому принадлежит этот великолепный жеребец? Жан-Жак с презрительным удивлением воззрился на дерзкого мальчишку-деревенщину, который умел, однако, так изысканно выражаться. У юнца было загорелое веснушчатое лицо, на котором ярко сияли большие синие глаза в обрамлении длиннющих ресниц; из-под его шапки выбивались спутанные рыжие кудри. Нос и подбородок Дома были испачканы засохшей грязью; рукава рубашки закатаны, и на правой руке от запястья до локтя тянулся свежий, только начавший заживать порез. Держался этот мальчишка непринужденно, а за его видимой почтительностью оруженосцу герцога почудилась скрытая насмешка. Но восхищение жеребцом Черной Розы было, несомненно, искренним; и Жан-Жак сказал, не отвечая, впрочем, на приветствие: --Это конь моего господина, монсеньора герцога Черная Роза. Его зовут Сарацин. Паж никак не ожидал, что слова его вызовут такой эффект: рот юнца вдруг исказился, лицо побледнело так, что даже веснушки на нем стали серыми; он судорожно схватился рукой за длинную палку на поясе и, задыхаясь от злобы, воскликнул: --Что?!!! Смерть Христова! Не может быть! Это ложь! Неожиданная ярость этого деревенского простофили, видимо, насмешила Жан-Жака. Однако, он не привык, чтобы его слова ставили под сомнение. --Кто посмел сказать, что я лгу?--надменно произнес он и, соскочив с коня, подошел к своем спящему в обнимку с о знаменем товарищу, выхватил последнее из его рук и, развернув, продемонстрировал Дому герб и девиз Черной Розы. --Et post Leti ...Stabilitas est...--прочитал мальчишка, к изумлению Жан-Жака, по-латыни и тут же перевел на французский:--И после смерти...постоянство.--Он недоверчиво поднял свои потемневшие синие глаза на все еще спокойного пажа, как бы не в силах осознать происшедшее. Но вдруг ярость Дома прорвалась с новой силой; не в силах справиться с собой, он с невнятным криком выхватил из веревочной петли на боку свою заостренную палку--и рубанул наотмашь по герцогскому знамени. Бархатная ткань с треском порвалась,--так силен был удар,--и стяг расстелился на камнях двора; черная роза и девиз герцога оказались под ногами Дома, и он стал с ненавистью топтать эти загадочные символы своими белыми сапожками. --Ты ...что ты делаешь, гнусный мерзавец?!!--закричал ошарашенный Жан-Жак, оцепеневший в первую секунду от неожиданности и растерянности. Его товарищ Жерар, проснувшийся, но еще не совсем пришедший в себя, с выпученными глазами и открытым ртом смотрел на поругание гордого стяга Черной Розы. Пьер и Филипп тоже стояли не двигаясь, видимо, изумленные этой дикой выходкой своего друга. --Вот, вот и вот!!!--крикнул Дом, топча бархат своими сапожками.--Вот так надо поступать с теми, кто грабит, насилует и убивает невинных! --Он был в полном исступлении.-- И ваш подлый герцог, и вы--все вы грязные собаки, и вас надо повесить на первом же столбе! --Ах...ах ты, скотина!--побагровел от бешенства Жан-Жак.--Ты слышишь, Жерар?..Ты слышишь, что эта свинья сказала о монсеньоре? Но взгляд тугодума Жерара был прикован к несчастному куску бархата, превратившемуся, благодаря стараниям Дома, в грязную тряпку. Ещё никогда герб Черной Розы не подвергался такому беспримерному унижению! --О всемогущий Боже!--в ужасе пробормотал нормандец,--герцог убьет меня за знамя... …Наконец, Жан-Жак вышел из ступора. Судорожно схватившись за рукоять меча и наполовину вынув его из ножен, он бросился на Дома с криком: --Сейчас я вгоню эти слова прямо в твою гнусную пасть! …А тот и не собирался отступать. Размахивая своей деревянной палкой, он, по-видимому, пребывал все еще в состоянии слепого бешенства и не осознавал, что в руках у него не настоящее оружие, и что одного удара стальным клинком будет достаточно, чтобы разрубить напополам и палку, и его самого. Друзья Дома бросились ему на помощь, также достав свои почти игрушечные "мечи". Но тут и Жерар все-таки опомнился. Зная ловкость и силу юного парижанина, он не сомневался, что тот легко одолеет всех троих. Он схватил друга за рукав и крикнул: --Жан-Жак!.. Что ты делаешь! Ты же убьешь их! Возможно, это не остановило бы оруженосца герцога; но новое соображение пришло ему в голову. Он вдруг вложил свой меч обратно в ножны и с невыразимым презрением посмотрел на довольно жалкую троицу с деревянными палками в руках. --Ты прав, Жерар,--сказал он,--негоже благородному дворянину пачкать свой меч этой грязной кровью...Но граф де Руссильон узнает о том, что сделали его холопы, и их засекут до смерти! --Это кого ты называешь холопом ?--вдруг взвился Дом.--Я--Доминик де Руссильон!..Мой отец--граф Шарль де Руссильон! --Сын графа?...Скорее, графский ублюдок,--ухмыльнулся Жан-Жак. --Ах ты подлец!--закричал Дом и, вырвавшись из рук друзей, которые пытались остановить его, подбежал к пажу герцога и наотмашь ударил его по лицу, --да так, что кровь хлынула из носа Жан-Жака на его бирюзовое сюрко. --Ну, мерзавец...Ты мне за это дорого заплатишь!--зарычал разъяренный оруженосец. Казалось, вид крови привел Дома в чувство; он неожиданно успокоился и уже довольно спокойно повторил, прибавив формулу, обязательную для рыцарского поединка: --Я--Доминик де Руссильон... клянусь честью, что четыре поколения моих предков были свободными людьми...и я тебя вызываю сразиться со мной! Наблюдавшие поначалу эту сцену крестьяне давно уже попрятались кто куда, боясь попасть под руку разгневанным господам, --и на дворе замка никого теперь не осталось, кроме Дома, его двух друзей и пажей герцога. Слова Дома прозвучали в полной тишине и вдруг отрезвили всех пятерых подростков. Тяжело дыша, веснушчатый мальчишка и размазывающий по лицу кровь из носа парижанин мерили друг друга угрюмыми взглядами. --Я принимаю твой вызов, Руссильон,--наконец, сказал Жан-Жак.--И, клянусь Спасителем, ты не увидишь сегодня заката солнца! Он обернулся к Жерару. --Дай ему свой меч,--сказал он.--Деревяшкам не место на настоящем поединке! Пьер и Филипп в это время что-то шептали на ухо Дому, который яростно мотал головой. --Это сумасшествие, Доминик!--наконец, воскликнул Филипп.--Я немедленно скажу все его сиятельству! --Только попробуй!--сверкнул на него глазами мальчик.--И нашей дружбе конец навсегда! --Что ж, господа,--сказал он Жерару и Жан-Жаку,--здесь, на дворе, драться неудобно,--нас могут увидеть и помешать нам. Но на крепостной стене есть прекрасное место,--там ровная широкая площадка, подходящая для нашего боя. Предлагаю пойти туда. Жан-Жак кивнул; но его друг сказал: --А как же конь герцога и наши лошади? --Поскольку нас трое, а вас всего двое, будет честным, если здесь останется один из моих друзей,--промолвил Дом.--Пусть Пьер посторожит лошадей, пока мы... пока не вернется тот, кто победит,--мрачно закончил он. --Справедливо,--сказал Жан-Жак.—И если твой друг, Руссильон, захочет помочь тебе и вступить в схватку,--Жерар возьмет его на себя! --Но у меня же не будет меча!--возразил нормандец. --Я дам тебе свой кинжал, а ты дашь свой другу Руссильона. В таком случае вы будете одинаково вооружены, так же как и мы. И четверо мальчиков направились к лестнице, ведущей на крепостную стену. Пока они поднимались по крутым ступеням наверх, идущие впереди Дом и Филипп вели между собой разговор на окситанском языке. --Одумайся, Дом, остановись!--сказал очень бледный Филипп.--То, что ты делаешь,--безумие! Оскорбление нанесено тобой и, возможно, если ты извинишься... --Извиниться? Кровь Господня! Да никогда в жизни! Я могу повторить тысячу раз все, что было сказано мною! Герцог Черная Роза--чудовище, монстр, заливший вместе с Монфором кровью невинных весь Лангедок! Он --убийца, насильник женщин и детей, гнусная, омерзительная скотина! И эти двое вполне под стать своему господину... --О Боже, если бы я остался с лошадьми...--пробормотал как бы про себя Филипп. --Да, я прекрасно знаю, что ты бы сразу бросился к моему отцу! Поэтому внизу и остался Пьер,--он-то не предаст меня, как сделал бы ты! --Послушай, Дом...Этот оруженосец на голову выше тебя и явно сильнее! И потом, потом-- он...он... --Ну, договаривай!--гневно промолвил Дом.--Он--мужчина, ты это хотел сказать? А кто я? В его глазах я -- жалкий мальчишка, деревенский увалень, умеющий размахивать только деревянной палкой! Но я заставлю его изменить обо мне мнение! Он не знает, что мой отец давал мне уроки с трех лет, не знает, что я и с вами каждый день упражняюсь по нескольку часов...Не знает, что сам граф де Монсегюр--лучший меч Лангедока!--сказал, что я--достойный для него противник, и что только силы не хватает моим рукам ,а в ловкости и проворстве мне нет равных! --О чем это они там переговариваются?--спросил Жерар Жан-Жака. --Видимо, совещаются, какую тактику выбрать в поединке,--насмешливо отвечал его друг.--Щенок, конечно, не трус...Но вряд ли этот деревенщина знает больше пяти самых простых приемов! Вот увидишь,--я уложу его на первой же минуте! И, на крайний случай,--прибавил он с кровожадной радостью,--у меня есть ещё венецианский удар... --Жан-Жак! Убивать сына графа де Руссильон, в его собственном замке...это очень плохо пахнет! --Ты что, не помнишь, что говорили монсеньор и маркиз де Брие о графе? У него нет сыновей, одни дочери! --Тогда...тогда как же этот мальчишка называет себя графским сыном...и как ты ему поверил? Ты же не можешь драться неизвестно с кем!-- недоумевающе воскликнул Жерар. --Ты не понимаешь, простак? –Ухмыльнулся парижанин.-- Этот щенок--графский ублюдок, прижитый им от какой-нибудь замковой потаскухи! И, голову даю на отсечение, у Руссильона он не один--наверняка, целая дюжина! Так что невелика потеря! А я решил все-таки биться с ним, потому что он, во-первых, страшно оскорбил меня и монсеньора, и, во-вторых, в этом юнце все-таки течет графская кровь--пусть и наполовину! Но вот мальчики вышли на площадку, о которой говорил Дом. Она была прямоугольная, около двадцати туазов длиной и десяти--шириной, и представляла идеальное место для предстоящего поединка. С площадки открывался чудесный вид на цветущие отроги Пиренеев; слева высилась башня донжона, которая служила жилищем уже нескольким поколениям Руссильонов. На площадку выходило всего одно окно, и оно привлекло внимание Жан-Жака. --Что это за окно?-- подозрительно спросил он.--Нас могут увидеть оттуда! --Это окно комнаты моих младших сестер, Мари-Николь и Мари-Анжель,--отвечал Дом.--Они сейчас на кухне , где кухарка жарит голубей, и не скоро вернутся к себе! Жан-Жак успокоился. Он снял свое сюрко и бережно сложил его на камнях парапета, оставшись в своей алой рубашке-котте, рукава которой он засучил выше локтей. Затем, опустившись на колени, он прочитал" Отче наш..."и поцеловал висевшее на груди золотое распятие. Дом последовал его примеру и тоже прочитал молитву; ибо оба мальчика чувствовали, что только один из них покинет площадку живым. …Теперь, когда поединок был близок и неминуем , оба соперника стали серьезны и сосредоточены. Встав с колен и беря в руки мечи, они обменивались оценивающими взглядами. Впрочем, Жан-Жак был полностью уверен в своем превосходстве; хотя ему и не приходилось еще убивать противника в подобном поединке, он был-- много раз--свидетелем подобного, и никогда ни жалость к побежденному, ни ужас при виде предсмертных мук не трогали его кровожадное сердце. Разглядывая сейчас невысокого, тоненького, почти хрупкого Дома, оруженосец Черной Розы даже досадовал, что в первом серьезном бою ему достается такой слабый и хлипкий противник. Однако, когда Дом взял в руку длинный обоюдоострый одноручный меч и несколько раз ловко перекинул из правой руки в левую, примеряясь к его тяжести и проверяя баланс и центровку клинка, Жан-Жак невольно насторожился. Но вот мальчики встали в боевую стойку,--и поединок начался. Оруженосец герцога сразу пошел в наступление, делая неуловимо быстрые выпады; Дом отступил, почти не парируя; но, как заметил паж, отступил так, чтобы Жан-Жак повернулся лицом к солнцу. "Хитрый, щенок!"--подумал юный парижанин; но подобная тактика была ему хорошо известна, и он не купился на эту уловку. Он теснил Руссильона к парапету, стремясь зажать юнца в угол ,так как понимал, что тому не по силам ближний бой; Дом же стремился к схватке на расстоянии, потому что в ней нужны были больше быстрота и ловкость, а именно эти качества давали сыну Руссильона некоторое преимущество перед явно сильнейшим противником. Парируя удары Жан-Жака, мальчик ускользал в сторону, не давая прижать себя к стене, выжидая и одновременно экономя силы, зная, что в бою с тяжелым мечом они терялись очень скоро. Глаза Дома были сощурены, рот плотно сжат, лицо было бледным и напряженно-сосредоточенным; он ждал ошибки противника…и дождался. Жан-Жак, обманутый отступлением Руссильона и не ожидающий нападения, замахнулся для рубящего удара,--этот удар легко мог раскроить череп,--и тут Дом прыгнул вбок, легко упал на колено и нанес молниеносный выпад; клинок его вонзился в левую ногу оруженосца Черной Розы, ниже бедра. Оба мальчика вскрикнули одновременно: сын графа -- победно и с радостью , герцогский паж, уронивший свой меч,--от боли и удивления. Опустив клинок и не пытаясь напасть на обезоруженного соперника, Дом смотрел на кровь, струящуюся между пальцами Жан-Жака, который прижал к ране руку; и последний с изумлением увидел, что на лице Руссильона, сменяя гордость и торжество, появляются новые чувства --раскаяние и сострадание. "Этот ублюдок смеет меня жалеть!"--и бешенство овладело оруженосцем, утроив его силы и заставив забыть о боли в раненой ноге. Бросившиеся к соперникам Жерар и Филипп были остановлены резким криком парижанина: --Нет, я не сдаюсь! бой не окончен! Это просто царапина! Мы продолжаем схватку! Тяжело дыша, Жан-Жак с ненавистью смотрел на очень бледного и немного растерянного тем, что раненый противник хочет продолжить поединок, Дома. --Ну, Руссильон,--негромко процедил паж,--это была просто разминка...А теперь будет настоящий бой --и, клянусь Всевышним, я не буду сыном графа де Сю, если мой клинок не напьется твоей крови! …И он, почти не хромая, подняв с земли свое оружие, с диким воплем бросился на Дома. Теперь оруженосец крутил тяжелый меч, делая им широкие дугообразные движения, стремясь ошарашить соперника и не дать ему даже пустить свое оружие в ход. Маневр Жан-Жака удался,---Дому все еще не удалось сосредоточиться, и он начал отступать, обороняясь и не пробуя нападать, видя перед собой одно сверкающее лезвие, которое, казалось, атакует со всех сторон. Его единственным преимуществом было проворство, так как раненный в ногу парижанин не мог теперь быстро двигаться и поворачиваться. Филипп, ломая от ужаса руки, воскликнул: --Святители небесные! Надо их разнять! --Поздно,--мрачно изрек Жерар. Он никогда не видел Жан-Жака в таком исступлении, и был уверен, что минуты Дома сочтены. А Жан-Жак готовился нанести венецианский удар; правая рука его, вращавшая клинок, начала уже уставать; надо было одним ловким движением перебросить его в левую--и тогда...Он был уверен в победе! Он видел, как герцог Черная Роза в бою с тремя противниками уложил их всех по очереди этим ударом! Дому же больше не хотелось крови. "Да,--сказал он себе,--я хочу прекратить это! Но как сделать так, чтобы мы оба остались в живых, если этот безумец поклялся убить меня?" …Прервем ненадолго эту трагическую сцену и вернемся в залу, к герцогу Черная Роза. Расставшись с де Брие ( маркиз вышел из башни в тот момент, когда мальчики поднимались по лестнице на площадку), он дожидался графа Руссильона. Последний, отдав распоряжения Бастьену и переговорив с отцом Игнасио, возвращался к своему будущему зятю в несколько расстроенном состоянии. Слова священника не успокоили старого отца, как он того ожидал; наоборот, они породили в сердце графа сомнения и неуверенность. Капеллан сказал, что Мари-Флоранс была очень нежно привязана к Гийому Савиньи и надеялась, что, несмотря на бедность и незнатный род юноши, Руссильон даст согласие на их брак. Отказ графа был для девушки очень сильным ударом. "Ваша дочь --натура глубоко чувствующая и очень впечатлительная,--говорил священник,--хотя внешне она всегда так выдержана и спокойна..." Однако, продолжил он, после отъезда графа Дюваля и его пажа из Руссильона, Мари-Флоранс ни разу не пришла к нему на исповедь; капеллан лишь видел, что она стала очень много времени проводить в часовне , и порой выстаивала на коленях перед распятием всю ночь. "И что бы это значило, святой отец?--спросил граф священника. "Я полагаю, что Гийом Савиньи по-прежнему держит в плену сердце Мари-Флоранс; но, как послушная дочь, она покорилась вашей воле, и теперь молитвами и постом наказывает себя за неодобренное вами чувство к этому юноше..." Это, несомненно, было правдой…Итак, его дочь была влюблена,--герцог был прав! И теперь Руссильону предстояло принять важное решение,--решение, от которого зависела судьба Мари-Флоранс,--и не только её. Он нежно любил всех своих пятерых девочек, и Мари-Флоранс не была исключением. "Я могу сказать монсеньору, что сердце её занято, и тогда ...тогда он должен будет жениться на одной из трех моих младших. На ком? Мари-Николь и Мари-Анжель--совсем крошки! Конечно, браки нередко заключаются и между детьми гораздо младше; но все же...все же...А--если не они, тогда остается Мари-Доминик, моя любимица...Ей уже тринадцать, и она почти взрослая...наверняка, герцог выберет её! --Старик даже вздрогнул.--Боже всемогущий! Она ненавидит самое имя Черной Розы, её трясет, когда она слышит упоминания о нем! И ей--стать его женой?!! Да она или выбросится из окна замка, или...или зарежет его в постели в первую брачную ночь!»--И граф снова содрогнулся, представив себе, что будет, если в его замке совершится такое страшное преступление--да ещё против кузена короля! Нет, допустить этого нельзя...Что же делать?.. И тут Руссильон вспомнил, как много лет назад он посватался к прекрасной и юной Мари де Шеном. Ему уже было около сорока, а ей не исполнилось и шестнадцати. Но он был знатен, могуществен и богат,--и родители Мари с радостью дали свое согласие. Поговаривали, что девушка любит другого--своего дальнего родственника, бедного, но очень красивого. Но-- Мари вышла за Руссильона и, хотя и не сразу, своей нежностью, доверием, безграничным обожанием граф завоевал сердце рыжекудрой красавицы. Они прожили в мире и согласии много лет, и он готов был поклясться, что его жена счастлива в замужестве! " Так же может произойти и с Мари-Флоранс...--подумал он,--в конце концов, браки заключаются на небесах! Её сердце сейчас принадлежит Гийому Савиньи, но, я уверен, герцог будет ей достойным супругом,--я знал его когда-то в Париже как истинного рыцаря и шевалье и, хотя о нем и при дворе, и в Лангедоке ходят ужасные слухи, --возможно, все это --выдумки? Ведь доказал же он ,что умеет тонко чувствовать, когда сразу понял, что она влюблена! Он был с ней безупречно учтив и даже ласков... Он не сделает моей Флоранс больно!.. А если все же то, что говорят о нем, правда, и он действительно сжигал, насиловал женщин и детей, распарывал животы беременным?.. Нет, нет! Это все гнусная ложь! В конце концов, Мари-Флоранс будет его женой, герцогиней, и он не посмеет с ней дурно обращаться!" И граф вошел в залу, твердо решив, что женой Черной Розы станет Мари-Флоранс . Подойдя к герцогу, Руссильон сообщил ему о сделанных приготовлениях и добавил: --Отец Игнасио, духовник Мари-Флоранс, считает, что нет никаких препятствий для вашего с ней союза. Моя дочь будет вам прекрасной и верной женой. --Очень рад это слышать,--отвечал рыцарь. --А теперь, монсеньор, остается подумать о том, какую комнату предоставить вам и вашей будущей супруге. Я бы с радостью поселил вас в комнатах моей покойной жены,--они лучшие во всем замке,--но, к сожалению, после её кончины в них уже несколько лет никто не жил... --Поверьте, граф, мне не нужны роскошные апартаменты, я довольствуюсь самой скромной комнатой. --В таком случае, господин герцог, если вы не будете возражать...очень удобна спальня моих младших дочерей, Мари-Николь и Мари-Анжель. Она расположена в самом конце коридора, весьма уединенно, а из окна там открывается очень живописный вид... " Вряд ли у меня и у моей жены будет время и желание в нашу первую брачную ночь любоваться видами из окна,"--подумал герцог. Вслух же он сказал: --Если вы, любезный граф, считаете это удобным, и если я не стесню ваших дочерей, я с удовольствием займу эту комнату. --О, вы нисколько не стесните моих девочек! Они переночуют в спальне Мари-Доминик,--и ведь это только на одну ночь ! К тому же...--и Руссильон слегка покраснел,--кровать в этой комнате весьма удобная и широкая...Если хотите, мы осмотрим это помещение; я распоряжусь только, чтоб там убрались.--И граф вызвал Бастьена и приказал ему приготовить для Черной Розы комнату своих дочерей. Уже через десять минут камердинер вернулся и доложил, что все выполнено. ---Идемте, монсеньор,--сказал Руссильон. --Я в вашем распоряжении,--отвечал герцог; и они вышли из залы. Это было в тот момент, когда Дом ранил Жан-Жака в ногу. Они пошли по коридору, опоясывавшему башню донжона; в самом его конце , перед высокой дверью светлого дерева, хозяина замка ждали две женщины. С низким поклоном та из них, которая, вероятно, была домоправительницей, подала ему ключ; в руках другой был тюк с одеждой или бельем. Увидев же следовавшего за их господином замаскированного герцога, обе женщины в ужасе прижались к стене, крестясь и шепча молитвы. "Правду говорят --худая слава по дороге бежит, а добрая в ...
Дебора: ... углу сидит...--с горечью подумал Черная Роза.--И меня, как и этого зверя Монфора, всегда будут вспоминать в Лангедоке вот с таким ужасом, ненавистью и отвращением; тысячью добрых дел мне не смыть позор жутких деяний моего "союзника"! Граф между тем отпер дверь, и они вошли. Спальня дочерей Руссильона была просторная комната с большим окном на северо-запад, прикрытым ставнем. Посередине комнаты стояла широкая кровать с голубым парчовым балдахином на резных столбиках, обвитых золотыми шнурами с тяжелыми кистями внизу. Пол устилали мягкие ковры глубокого синего цвета, стены были обиты белыми шелковыми обоями с незабудками. Около окна стояли два столика для рукоделий с мозаичными столешницами, инкрустированными яшмой и бирюзой, и два невысоких стульчика. --Прекрасная комната,--сказал, оглядываясь, герцог,--я очень благодарен вам, граф. Внезапно в коридоре послышались два веселых детских голоса и быстрые легкие шаги, и в спальню вбежали две девочки-погодки, в голубых платьицах, смеющиеся и раскрасневшиеся. Они увидели сначала графа--и бросились к нему, перебивая друг друга и мешая французские и окситанские слова: --Папа!..-начала одна. --Мы ловили голубей!--крикнула вторая. --Доминик накинула на них сеть... --Это было так здорово!.. --Мы отнесли их на кухню... --Их было целых пять!.. --И Жанна нам их поджарила!.. -Я в жизни не ела ничего вкуснее!.. Руссильон потрепал дочерей по белокурым головкам. --Ну, ну, Мари-Николь, Мари-Анжель! Погодите! У нас гость, и я хочу вас с ним познакомить... И тут девочки увидели герцога. Они осеклись и попятились, и на их веселых личиках одновременно появилось выражение растерянности и страха. --Это герцог Черная Роза, дочки...--сказал граф.--Поздоровайтесь с монсеньором. Девочки молча слегка присели--без особой почтительности. Мари-Николь, та, что была постарше, смотрела на герцога своими светло-голубыми глазами исподлобья, закусив губу. Младшая, Мари-Анжель, более непосредственная, немного осмелев и, вероятно, думая, что гость не поймет её, пробормотала на окситанском : --А как же вы говорили, что у него рога, и хвост, и копыта?.. Отец хотел её одернуть, но герцог выступил вперед, ослепительно улыбнулся, отвесил юным графиням изысканный поклон и сказал на чистейшем окситанском языке: --Прекрасная госпожа, мне очень жаль, что я разочаровал вас! Но сейчас в аду не носят ни рогов, ни копыт; зато, как видите, в моду вошли черные маски! Анжель ойкнула и залилась краской. --Девочки,--торжественно сказал граф,--герцог Черная Роза сегодня вечером женится на вашей сестре Мари-Флоранс. --Надеюсь,--произнес рыцарь, стараясь оставаться серьезным и опять низко кланяясь,--что мои будущие сестры почтут своим присутствием свадебную церемонию. --Ступайте, милые мои..--промолвил Руссильон,--я предоставил вашу комнату в распоряжение монсеньора. Вы сегодня переночуете в спальне Мари-Доминик. Девочки, не произнеся ни слова, опять присели и вышли. "Обе белокурые и голубоглазые--как и самая старшая, Марианна,--мелькнуло в голове герцога.--Конечно, они будут очень хорошенькими, когда подрастут! Но до Мари-Флоранс им далеко! Она обладает редкой, бесценной красотой! Так что, Анри, ты был не прав, когда советовал мне взглянуть на остальных дочерей Руссильона! " Вслух же он сказал: --Ваши дочери все очень благонравны и послушны, дорогой граф! --Да,--согласился Руссильон,--все они добры, послушны и кротки, как овечки...Но что это?--вдруг осекся он, услышав жуткий, почти звериный вопль. Он повернулся к окну, за которым раздался этот страшный крик и, подбежав, поспешил отворить ставень. Герцог, тоже услыхавший вопль, следовал за ним. Мужчины выглянули из окна. Справа налево тянулись за стеною замка живописные отроги зеленых гор, чьи вершины исчезали в жарком послеполуденном мареве. Но взоры графа и Черной Розы устремились не на эту благостную картину, а на зрелище куда более страшное, --внизу, в десяти туазах под окном, на крепостной площадке, сражались на мечах двое подростков. Услышанный мужчинами безумный крик был издан Жан-Жаком, когда раненый паж герцога вновь бросился на Дома. То, что это не тренировочный поединок, а схватка не на жизнь, а насмерть, и герцог, и граф, как опытные воины, поняли сразу,--как поняли и то, что бой близится к концу, и чаша весов уже склонилась в пользу победителя. Оба дворянина узнали дерущихся; герцог--своих оруженосцев, а граф--окаменевшего от ужаса Филиппа и того, кто назвал себя его сыном. И, увидев этого последнего, Руссильон побелел как полотно и схватился за сердце. "Что это с ним?--подумал, кинув на него взгляд, герцог,--на нем лица нет!" Черная Роза был тоже взволнован, хотя и не так сильно, как его будущий тесть; за своего пажа он не беспокоился, хотя и заметил, что тот ранен,--неужели этим веснушчатым деревенским пареньком?-- он молниеносно просчитал в уме все шансы противника Жан-Жака, понял, что они ничтожно малы,--и жалость к бедолаге уколола его сердце. Сделать герцог ничего не мог, кроме как крикнуть из окна; но он прекрасно видел, в каком исступлении находится его паж и какое безумное у него лицо,--вряд ли Жан-Жака бы остановил даже гром, грянувший над самой его головой! Оруженосец между тем все-таки загнал Дома в угол между стеною и парапетом. Кровь обильно текла из раненой ноги, но Жан-Жак, казалось, не замечал этого. Он, как тростинку, вертел в руке свой клинок, в то время как Дом явно устал и с трудом отражал каждый выпад оруженосца. А паж весь собрался для решающего удара,--победа, чувствовал он, была близка! Из окна комнаты графских дочерей Черная Роза видел, как Жан-Жак, заложив левую руку за спину, незаметно для противника, быстро разминает пальцы, чтобы удобнее перехватить тяжелый меч. "Он хочет нанести венецианский удар!--понял герцог.--Удар, которому меня научил Марко Анунцио!" Да, этот удар был практически неотразим, -- и уйти из-под него живым тоже почти никому не удавалось...Он наносился сверху вниз и слева направо--и, при большой физической силе, вполне мог пронзить противника насквозь от шеи до бедра. "Этот рыжий мальчишка погиб!"--мелькнуло в голове рыцаря. Вся описанная выше сцена заняла по времени не более одной минуты... И вот--наступила кульминация. Жан-Жак стремительно перебросил меч из правой руки в левую--и с диким криком ударил...Но его клинок, молниеносный и смертельный, рассек воздух,--и отрезал лишь петушиное перо на шапочке Дома; сына графа спасли мгновенная реакция и --случайность, которую вполне можно было бы назвать и божественным провидением. Дом успел пригнуться,-- но, скорее всего, все равно был бы тяжело или смертельно ранен, если бы Жан-Жак не поскользнулся на собственной крови, обильно орошавшей каменные плиты площадки. Вместо того, чтобы нанести венецианский удар сверху вниз, паж Черной Розы, уже начиная падать назад, взмахнул мечом слева направо,--и, все же потеряв равновесие, грохнулся на спину, пребольно ударившись затылком . Не воспользоваться этим данным Фортуной шансом Дом не мог. Он прыгнул, как тигр, на поверженного противника и, прижав его грудь коленом и приставив свой меч к его горлу, задыхающимся голосом, но громко, потребовал : --Сдавайся --или умри! Полуоглушенный падением и ударом, придавленный ногой противника, чувствуя, как начинает невыносимо болеть рана, и из неё продолжает сочиться кровь, паж герцога не сопротивлялся более. Он прохрипел: --Я сдаюсь...сдаюсь, черт возьми!..--Но эти слова, довольно грубо отступающие от тех, которые произносились побежденными на турнире, не разозлили Дома. Его охватила невыразимая радость--поединок был выигран, оруженосец Черной Розы повержен...и они оба остались живы ! Дом высоко поднял свой клинок и -- ликующе крикнул на окситанском языке: --Победа Руссильона!--и прибавил звонким, ясным голосом:-- И, клянусь всеми святыми, когда-нибудь и проклятый герцог Черная Роза будет так же лежать под моим коленом и скулить, моля о пощаде!
apropos: Дебора пишет: "обезопасив" себя заранее фразой "псевдоисторический" , я потеряла сразу чрезвычайно много в глазах большинства - серьезных и вдумчивых форумчан. "Псевдо" - да, лучше бы сообщили о костюмно-авантюрном или не-знаю-как романе, потому что объявленная "лжеисторичность" как-то сразу смущает. Кстати, чувствуется, что Вы писали на вдохновении, и у Вас определенно есть способности к письму и умению выстраивать интригу, чем далеко не каждый начинающий автор может похвастаться. Вы хотите писать в жанре любовно-авантюрного романа, поэтому не обязательно вдаваться в какие-то исторические особенности выбранного Вами времени, углубляться в политические, военные и прочие детали. Но раз уж Вы взялись описывать события на определенном историческом фоне, то Вам нужно иметь о нем - мы о том говорили - определенные знания, чтобы этот фон выглядел хотя бы относительно достоверным. Я не знаю описываемой эпохи, но похоже, что "ляпов" достаточно. Хотя бы по слову "холоп". Почему не посмотреть, например, сразу в словаре и не узнать, что это слово исконно русское? Так назывались крепостные крестьяне в России, в Европе же они назывались вилланы. Для справки. Как и то, например, что по любви замуж не отдавали, пажи не могли просить руки графинь, а брачные договоры заключались чуть не при рождении дочерей богатых и влиятельных феодалов, Хм. Признаться, я тоже некогда написала авантюрно-любовный роман с "переодеваниями" - Англия начала 19-го века. И предупредила читателей, что он авантюрный. И хотя интрига была совсем неисторична, так скажем, я старалась тщательно следить за соблюдением особенностей эпохи и этикета в остальном, потому что авантюра-авантюрой, но раз уж автор берется описывать какое-то время, он должен его знать. Ну и по поводу штампов. Ну скажите, зачем Вы сразу "низводите" свою героию до Барби, приписывая ей "лебединую шею" и "васильковые глаза", неправдоподобно-тонкую талию и полную грудь - это в 16-то лет у худой девушки, угловатого почти подростка - такие формы? Мне было интересно читать до этого момента. Наткнувшись на "лебединую грудь".... Хм. Вот и вопрос: стоит ли писать, ориентируясь только на любительниц "лебединых шей" и героинь с "васильковыми" глазами, а не стараться расширить аудиторию возможных и потенциальных, хотя и более требовательных читателей? Кстати, Вы проходили тест на Мэри-Сью?
Дебора: Русское слово "холоп"(мне оно чуть знакомо) можно было заменить рабом. Но "холоп" показалось точнее, в этом слове есть нечто уничижительное. "Виллан" больше крестьянина напоминает, в этом слове подтекста недостаточно, а "раб" слишком откровенно. Что делать с шеей-не знаю. Можно девушку без шеи оставить. И без полной груди. Хотя в 16 лет почему бы ей вполне не сформироваться? Даже если фигура тоненькая, грудь может быть полной. Цвет глаз -неужели это столь важно? почему бы им не быть синими?
Дебора: Пробелы и тире-это мои враги, не умею я с ними обращаться.
Marusia: apropos пишет: "низводите" свою героиню до Барби, приписывая ей "лебединую шею" и "васильковые глаза", неправдоподобно-тонкую талию и полную грудь Ну кто тут ГГ-ня еще вопрос В третьей главе серьезную заявку на это звание сделала Дом. Хотя меня очень смущает, что ей пока всего 13. Но это пока. Возможно, описание Фло - это обманный ход, чтобы ввести в заблуждение герцога, а заодно и нас, неискушенных читательниц. И «лебединую шею», и «полную грудь» можно было бы пережить, если бы не одно «но»: замок долго был в осаде, голодали все, в том числе и дети графа. А при описании внешности получается явный диссонанс: вроде бы худая и бледная, но при этом волосы, отливающие золотом на солнце (не говоря уже о бюсте) явно принадлежат девушке, пышущей здоровьем. В защиту вилланов - о них упоминалось в 1-й главе. Предложение от безродного нищего пажа руки и сердца дочери графа - это, конечно, лихо. Дебора В третьей главе события стали разворачиваться значительно динамичнее, интересно знать: что дальше.
полная версия страницы