Форум » История и повседневная жизнь Англии и других стран » Т. Диттрич. Повседневная жизнь викторианской Англии - 2 » Ответить
Т. Диттрич. Повседневная жизнь викторианской Англии - 2
apropos: Главы из книги Татьяны Диттрич "Повседневная жизнь викторианской Англии" Благодаря Chantal у нас есть возможность познакомиться с отдельными главами из этой книги. Привожу здесь и ссылку на рецензию книги: Ненадежный рассказчик [more]Главы нужно переводить в текстовый файл и вычитывать, так что дело быстро двигаться не будет, к сожалению. Текст к тому же, увы, изобилует опечатками и грамматическими ошибками - не столько в отсканированных страницах, сколько в самой книге. Что вижу - исправляю. Что случайно пропустила - не обессудьте. В ряде случаев сохранена авторская пунктуация - в частности, многочисленные восклицательные знаки. [/more]
Ответов - 29, стр:
1 2 All
apropos: Лакей «Когда модная леди выбирала себе лакея только по росту, фигуре и форме его икр, — писала миссис Бнтон, — то не удивительно, что вскоре она обнаруживала, что новый слуга ленив, завистлив, жаден и не является компенсацией ни за деньги, ему обещанные, ни за еду, на него потраченную». При выборе пары лакеев довольно часто предпочтение отдавалось видным молодым людям и форма их икр рассматривалась пристальнее, чем черты характера. В 1850 году в «Тайме» было опубликовано объявление, в котором молодой человек, искавший работу лакея, так себя описывал: «Высокий, симпатичный, с широкими плечами и большими икрами ног, предпочитаю работать в районе Белгрэйв-сквер, с северной стороны парка». Еще один добавлял; «...шесть месяцев в году предпочитаю находиться в городе, и если работать предстоит в месте, не очень удобно расположенном, то в качестве компенсации прошу добавить пять гиней дополнительно к жалованью». Чем дольше лакей находился на службе, тем труднее было найти другого слугу, который соответствовал бы его физическим параметрам и красиво смотрелся рядом при выездах, по обе стороны двери или лестницы. В конце века жалованье увеличивалось пропорционально росту. Чарлз Бут в книге «Жизнь и работа людей в Лондоне» приводит следующие цифры: 2-й лакей Высота ===== Жалованье (фунтов в год) 5 футов 6 дюймов ====== 20-22 6 футов ============ 28-З0 1-й лакей 5 футов 6 дюймов ====== до 30 Б футов ========== 32-40 Здесь один метр равен 39,4 дюйма и один фут — 12 дюймам. (I дюйм = 2,54 см; 1 фут = 12 инч = 30,48 см.) После XVIII века, когда мужчины все еще надевали бриджи и чулки, во многих домах XIX века броская одежда, являвшаяся ранее прерогативой аристократов, стала высшим шиком и верхом респектабельности для слуг. Вышитые сюртуки и камзолы, напудренные парики, цилиндры были очень популярны r начале правления Виктории н очень богатых домах. Однако в конце иска предпочтение отдавалось униформе, повторявшей одежду джентльменов. Большинство хозяев заказывали для своих слуг ливрею по собственному дизайну, чтобы, даже находясь вне господского дома, слуги всегда могли быть узнаны по их внешнему виду и вели себя хорошо. К лакеям обращались по именам, но необязательно их собственным. Хозяева не хотели затруднять себя запоминанием новых, и чаще всего имя передавалось имеете с должностью. Чарлз, Джеймс, Джон — распространенные имена для лакеев, если, конечно, их хозяев звали иначе. Руководства, которые, скорее всего, лакеи никогда не читали, учили их, как складывать салфетки в форме лилии при сервировке стола, на каком расстоянии от края класть приборы, сколько места оставлять для каждого гостя. Также там говорилось, что, когда шел снег, обязанностью лакея было чистить дорожки к дому, в поместье колоть лед на пруду, для того чтобы перенести его в погреб. В больших домах лакеи проводили большую часть дня на ногах. Однако самой тяжелой работой было таскать уголь. Многие особняки сжигали больше, чем тонну угля в день. А в некоторых это количество использовалось только на кухне. В остальное время лакей чистил серебряные подсвечники. Как только эта работа была закончена, он переодевался в униформу и вставал за дверьми. Позднее он сервировал и носил ужин, прислуживал за столом, а по окончании дня — тушил свечи и лампы. Однако гораздо более напряженной и физически более трудной была работа бегущего лакея или скорохода, как они назывались в России. Такой слуга имел две обязанности: срочно доставлять послания и бежать впереди кареты, в которой сидел хозяин или члены его семьи. Роль таких лакеев была чрезвычайно велика в XVIII веке, но к началу правления Виктории — это уже вымирающий тип службы, отказаться от которого все еще никак не хотели старомодные гордые аристократы Князь Лаудердельский, находясь в своем замке и устраивая там ужин, был проинформирован, что не хватает тарелок для гостей. Услышав это, он приказал послать скорохода в другое свое имение, находившееся в пятнадцати милях. Лакей побежал за недостающей фамильной посудой и успел принести ее к началу званого ужина. Другой аристократ однажды вечером приказал своему скороходу сбегать в Эдинбург по одному очень важному делу. Когда на следующее утро граф спускался по лестнице из частных покоев, он увидел своего слугу, спящего посредине парадного холла на полу. Возмущенный хозяин хотел уже было наказать лентяя за непослушание, когда тот объяснил, что он уже выполнил приказание, пробежав тридцать пять миль в одну сторону и вернувшись обратно. Английский писатель Джон О'Киф так описывал свое наблюдение за бегущим лакеем, которое он помнил из своей молодости: «Он выглядел таким проворным и воздушным, как Меркурий, он, не разбирая дороги, бежал всегда самым коротким путем и с помощью своего шеста совершенно, казалось, перелетал через ямы, придорожные кусты и небольшие ручьи. Главные качества этого слуги — верность, выносливость и проворство!» Бегущий лакей, опережавший своего хозяина, являлся посланником, информировавшим о важности прибывавшего гостя, обеспечивая тем самым ему достойный прием. Сейчас подобного добиваются всего лишь с помощью телефонного звонка от секретаря, ассистента или администратора, которые, находясь в другом месте, не могут проследить, как идет подготовка к встрече важного гостя, что в свою очередь делал бегущий лакей. Каждый из них был готов покрывать в день расстояние в шестьдесят с лишним миль, со скоростью в среднем 6—7 миль в час. Недаром название «лакей» по-английски дословно переводится как мужчина на ногах (footmen). Ясно, что в этом случае предпочтение отдавалось молодым, здоровым юношам, которые понимали, что не смогут до старости находиться на таком сытом месте. Джон Макдональд, уже упоминавшийся ранее, рассказывает в своих записках, как его детские наивные мировоззрения менялись за время службы. «Я думал, — писал Джон, — что, если я буду читать Библию, я не попаду в ад! Если кто-нибудь умирал в миле или двух от дома хозяев, то меня посылали посидеть с покойником. Меня всегда можно было найти на поминках». Когда не требовалась карета с шестеркой лошадей в упряжке, работы у него было немного. И леди Энн Гамильтон послала его в школу. Конюх был рад, поскольку он считал, что Джон беспокоил лошадей своими молитвами. Вскоре леди Энн захотела сделать Джона своим личным лакеем и была очень недовольна, узнав, что он уже нашел себе место в качестве кучера графа Крауфорда. Особенно ее рассердило, что она понапрасну беспокоилась об образовании Джона. Правда, вскоре он вернулся в имение к своим бывшим хозяевам, но уже в качестве слуги Джона Гамильтона. Определяя круг своих обязанностей, он признавал: «Я был всем, кем хозяин хотел, чтобы я был: дворецким, стюардом, домоправителем, главным поваром и лакеем. Я выбирал продукты, следил за домовыми книгами, хранил ключи от всех комодов дома, я даже учил горничную, как заправлять шотландские блюда». В это время джентльмены считали ниже своего достоинства замечать своих слуг не только в собственном доме, но и при неожиданной встрече на улице. «Если он встречал меня на улицах Дублина и я поднимал свою шляпу в знак приветствия, он делал так же, но не более того!» Однажды, отправясь с хозяином в путешествие, на одном постоялом дворе в Голландии Джон вместе с другими слугами ужинал на кухне. Один лакей отказался есть вместе со всеми и, захватив свой кусок мяса и положив его на хлеб, отправился в гостиную, есть в присутствии своих хозяев, беседуя с ними о предстоящей поездке и состоянии дорог. На Джона Макдональда это произвело неизгладимое впечатление. Он засмеялся от мысли, что он — лакей позволил бы себе не только есть, но даже сидеть в присутствии своего джентльмена! Его хозяин был настолько горд, что даже во время прогулок верхом предпочитал исключительно общество своей лошади. Однако, несмотря на все это, слуги во всем старались подражать своим господам. Не был исключением и Макдональд. Когда ему удалось устроиться на очень выгодную службу, он закатил бал для своих друзей, на котором сорок человек принимали участие только в приготовлении ужина и напитков. Его гостями являлись в основном такие же слуги, как и он сам. Он устроил им первоклассное угощение, заказал оркестр и потратил на все, включая чаевые для официантов, 5 фунтов 10 шиллингов — годовое жалованье горничной в деревне. Желание пустить пыль в глаза — человеческая черта, не зависимая от сословий и грамотности. Кстати, грамотные слуги встречались очень редко. Не каждый джентльмен мог похвастаться тем, что его слуга читает ему по вечерам. Даже такие гордые и богатые аристократы, как граф Бедворд, хотя он и имел дюжину слуг мужского пола, но все они могли поставить только крестики под своими фамилиями. Когда один известный в свое время аристократ случайно открыл письмо, которое его лакей написал своей возлюбленной, он был поряжен стилем и красотой изложения и сказал своему слуге: «Джэймс. Ты будешь большим человеком! Это письмо должно быть напечатано в журнале». И оно было напечатано с комментариями о том, как был удивлен хозяин, узнав, что его слуга не только испытывает глубокие чувства, что было видно по его письму, а еще и обладает талантом излагать их в таком романтическом стиле. Однако этот пример еще раз доказывал, что, обнаружив письмо у своего слуги, джентльмен не подумал поинтересоваться, как он отреагирует на то, что его частная жизнь будет выставлена напоказ. Ведь учитывались только желания хозяина. Написав свои воспоминания, Джон Макдональд не только оставил после себя исторически важный документ жизни XVIII—XIX веков, но и воспользовался возможностью сказать своим бывшим хозяевам, что же он о них думал. Он упрекал их в том, что, когда господин игнорирует старание честного слуги, тем самым он .блокирует его желание стараться и дальше. Какую гордость он может испытывать за хозяина, оказывающего расположение только своей собаке? Несмотря на то что всю жизнь Джон был слугой, он, к счастью, не приобрел черт подхалима и лизоблюда, и вся его книга показывает, что под ливреей молчавшего, терпеливого слуги билось гордое и независимое сердце. Чаще всего Макдональд оставлял службу по собственному желанию. То ему становилось невыносимым постоянно ждать вместе с хозяином его леди, то он завидовал валету, с чьим мнением его хозяин считался. Но иногда его прогоняли. Однажды его рассчитали потому, что он не сумел достать вовремя колоду карт. В другой раз, когда он вместе с хозяином вернулся с ужина в известном доме. «Я, как обычно, помог ему раздеться, закрутил его волосы в папильотки, а затем взял его сапоги в левую руку и на ту же руку повесил его пальто, чтобы отнести в гардеробную. Когда хозяин это увидел, он сказал: — Ты так держишь мое пальто, как будто никогда не видел раньше приличного платья! Я не выдержал и ответил: — Сэр, за свою жизнь я держал много раз в своих руках одежду намного лучшую, чем ваша! В результате он меня прогнал сначала из своей комнаты, а потом со службы. За одно глупое слово я потерял хорошее место и потом очень жалел об этом». В поисках работы, он терпел одну неудачу за другой, то приходя слишком хорошо одетым для требуемой позиции, то слишком плохо. Но в целом безработица не сильно занимала его, хотя в это время в Лондоне рыскало более двух тысяч лакеев в поисках работы. Одним из его хозяев стал банкир, который в течение месяца искал себе хорошего слугу, чтобы тот причесывал его по утрам, и отказал уже двадцати кандидатам. Проблема заключалась в том, что он надевал парик поверх собственных волос, и когда Макдональд стал исполнять эту обязанность, прическа банкира всегда была в порядке. Однажды его хозяин подхватил лихорадку. «Я не снимал своей одежды в течение шестнадцати ночей, ухаживая за ним. Каждую ночь я поддерживал огонь и не гасил лампы, чтобы подогревать все, что он хотел!» Преданность слуги была вознаграждена. Его жалованье достигло 40 гиней в год, и вместе со своим хозяином он побывал в Индии, Португалии и Испании. Он считался одним из лучших слуг, потому что ему достаточно было три часа на сборы и он готов был ехать куда угодно и делать что угодно! К середине века модным стало обходиться без двух лакеев в экипаже, а брать с собой только одного. Его присутствие было необходимо не только для того, чтобы, опустив ступеньки кареты, помочь леди спуститься, но и для того, чтобы отгонять попрошаек и другую грязную публику. Далее он следовал за своей хозяйкой на некотором отдалении, чтобы в любой момент, если она захотела бы послать его с каким-нибудь поручением, быть под рукой. Во время посещения магазинов он должен был открывать перед своей леди двери и терпеливо ждать, когда она закончит выбирать товар, чтобы потом нести все покупки, сделанные ею. По воскресеньям он следовал за ней в церковь, неся ее Библию и книгу с молитвами. Если леди делала визиты, то тогда, подходя к дому, ему следовало обогнать ее, чтобы, успев постучать в дом, заставить слуг открыть перед нею дверь. Часто кучер обеспечивал хозяину шумное прибытие, а затем лакей так сильно стучал кольцом, что неизбежно складывалось впечатление о важности заехавшей особы. «Хоть он (лакей) подчеркивал важность визитеров тем, сколько шума он при этом делал, все же он должен был учитывать нервы хозяев дома и покой соседей». Разницу в обязанностях между лакеем и пажом порой было трудно установить. В чрезвычайно богатых аристократических домах паж чувствовал себя преемником породистых молодых людей, которые по своим функциям стояли очень близко к важным лицам. В голландском доме властная леди Холланд во кремя приемов за ужином посылала пажа к другому концу стола с устным замечанием своему мужу, чтобы тот замолчал и дал возможность послушать кого-нибудь другого. Однажды, когда леди Холланд потянула мышцу на спине, ее навестила знакомая и поинтересовалась, в каком месте та чувствует боль. Хозяйка позвонила в колокольчик, вызывая своего любимого пажа — неуклюжего двадцатилетнего увальня. Когда он прибыл, леди Холланд заставила его повернуться спиной к гостье, и на его теле показала место, где она чувствует боль. После этого ему было приказано удалиться. Когда по возрасту он уже не мог исполнять обязанности пажа, его хозяйка придумала для него должность кучера библиотеки, назначение которой сама не могла объяснить, К концу XIX века должность пажа была практически забыта. Сейчас их роль часто исполняют маленькие дети во время свадебных церемоний. В их обязанности входит нести шлейф или подол длинного платья невесты.
apropos: КАК ОДЕВАЛИСЬ ВИКТОРИАНЦЫ Как одевались леди Что носила женская прислуга Викторианцы ожидали от одежды, что она прослужит им многие годы, а бог даст, перейдет по наследству детям, как передавались подвенечное платье и фраки. Бедные изготавливали одежду сами от начала до конца, как это было принято на фермах: пряли, ткали, кроили и шили; или покупали с рук ношеную, как это было в городах. Многие не брезговали носить то, что было выброшено за ненадобностью. Крашеные вещи стоили дороже, поэтому яркие краски были привилегией богатых людей. Однако в середине XIX века, когда из-за развития мануфактур цены на вещи упали, низшие классы уже смогли позволить себе приобретать разноцветные юбки и брюки (если на них все еще возможно было увидеть цветовую гамму), доставшиеся им после долгого пути, проделанного этой одеждой, переходившей из рук в руки. Качество материала на вещах, принадлежавших обеспеченным людям, тоже являлось показателем их достатка. Молодые богатые девушки старались следовать последней моде, но это же считалось легкомысленным для зрелых респектабельных женщин, которые постоянно не успевали за последними нововведениями, сначала осуждая их и только потом принимая на вооружение. Состоятельные люди должны были соответствовать своему статусу: дом, в котором бросался в глаза достаток, сытые, хорошо воспитанные дети. Жена в этом случае была действительно показателем, по которому судили о финансовых возможностях мужа. Она одевалась в модные дорогие наряды и ни в коем случае не должна была выглядеть худой и изможденной. Одежда в викторианское время отражала не только то, что их владельцы делали, но и то, кем они были. В статье 1847 года было написано: «Одежда становится языком, на котором люди без слов говорят друг с другом, его так же необходимо знать, как и английский... Каждая женщина, одеваясь, как бы говорит о себе: "Я элегантна, у меня есть вкус"; "Я добродетельна, Хотя и немного небрежна"; "А я хоть и небогата, но хороша собой и не прочь позабавиться!" В свою очередь, как ни странно это звучит, для некоторых женщин одеваться хорошо — это скорее обязанность, чем удовольствие». Женщины так легко понимали этот язык, что новеллистам порой достаточно было указать несколько деталей одежды описываемой героини, чтобы читательницы немедленно поняли, к какому классу ее отнести. Каждая деталь рассматривалась и оценивалась. Главное — не что было надето, а сколько это стоило, было ли сшито у портнихи или куплено готовым, соответствовала ли одежда классу и месту, где она носилась. Одежда жены студента медицины отличалась от нарядов жены хирурга, получавшего постоянную зарплату в госпитале. При этом обе всеми силами старались выглядеть наилучшим образом в пределах денежных возможностей мужа, чтобы соответствовать своему положению. «Веселый наряд с утра или при прогулке на улице — вульгарно! То же относится и к шелковым или хлопковым перчаткам, которые у порядочной женщины из кожи козленка (лайковые). Замужние женщины должны одеваться богаче и наряднее, чем еще не вступившие в брак. Капор на голове уместен для экипажа или кеба. Носить же его в другое время — очень плохой вкус.» Все правила сводились к одному: «Леди никогда не должна позволять себе быть одетой лучше и богаче, чем позволял ей ее статус.» — или, иными словами, не должна претендовать на принадлежность не к своему классу. В маленьких городках, где все знали друг друга, в этом напоминании не было смысла. «Здесь леди не чувствуют себя обязанными следовать моде со всем старанием. Какая разница, во что мы одеты, когда все наши секреты и гак известны всей улице». Личный вкус не являлся главным и определяющим. Он должен был зависеть от того, что считалось красивым и приемлемым другими дамами общества. Миссис Брукфилд — знаток хороших манер — писала: «На днях я встретила на улице странно одетую женщину, которая при этом носила волосы в удивительной манере спадавших колечек по всей спине. Вы представляете! Она так нарядилась только потому, что ей так хотелось!». Демонстрировать свой вкус расценивалось как своеобразие — качество, отнюдь не приветствовавшееся в Англии XIX века! Идти в ногу со временем — вот что стояло во главе всего! Не забегать вперед моды, поскольку это бы осуждалось как нездоровый интерес к одежде, а выглядеть соответственно, не слишком выделяясь.«Обязанность девушек выглядеть хорошо, опрятно и чисто самим и в своих одеждах, но так, чтобы о них нельзя было сказать, что они придают этому большое значение». «Мама Молли Хагес желала, чтобы я была равнодушна к моему внешнему виду, только бы я выглядела чистой и ни одной пуговицы бы не было потеряно. Она резко одернула меня однажды, когда я заметила, что нравлюсь себе в новом платье: "Это не твое дело, как ты выглядишь!"» Но конечно же на самом деле каждая женщина должна была следить за собой. Это было так естественно, что об этом не говорилось как о домашней работе. В произведении Уилки Коллинза «Бедная миссис Финч» читаем, что невестка миссис Финч была отмечена обществом как безнадежно не соответствующая своему статусу не только из-за полного безразличия к одежде, но также из-за привычек, выказывавших леность. То есть женщина, которая была невнимательна к себе, осуждалась с той же строгостью, как и та, которая слишком заботилась о своем внешнем виде. С появлением дешевых модных журналов с четкими иллюстрациями, распространявшихся по железной дороге в провинциальные города, магазины одежды стали быстрее ориентироваться на моду, так как их покупательницы хотели следовать тому, что и как носить в каждом сезоне. Мода более не принадлежала только богатым дамам, и новые направления одежды вырабатывались и для женщин других сословий. «Брюнеткам, — указывала миссис Битон, — или тем, у кого смуглая кожа, пойдет шелк темного оттенка. Для блондинок или тех, у кого бледная кожа, предпочтительнее светлые тона». Таковы были вкусы этого времени. Неслучайно, наверное, при описании новеллистами коварных дам типаж брюнетки в темно-бордовом туалете подходил более всего. Вот что писала заботливая мать своей дочери, которая надеялась купить новый наряд в Лондоне: «Если ты собираешься приобрести новое платье, то выбирай хорошо пошитое. Я предпочту заплатить за хорошее шитье, чем за материал. Покрой всегда важнее, чем цвет. Я не имею в виду, что я хочу видеть тебя в дешевом шелке, но я лучше увижу тебя в коричневом голландском (недорогой материал) и шитым хорошим портным, чем в шелке дорогом, неэлегантном, плохо сидящем!» Сколько денег необходимо было потратить для того, чтобы достойно выглядеть, зависело от класса. В середине 1870-х годов рабочая семья из пяти человек одевалась на шесть фунтов в год или на два шиллинга три пенса в неделю. В обеспеченной семье среднего класса джентльмен одевался на тридцать фунтов в год, леди — на пятьдесят. На наряды детей тратилось от десяти до пятнадцати фунтов. Итого сто двадцать. Однако Джанет Маршалл и ее сестра Ада, принадлежавшие к высшему классу и имевшие репутацию конформисток (очень современных девушек), никогда не тратили более тридцати фунтов каждая, хотя, не в пример многим женщинам, имели гардероб из сорока новых платьев в год. В основном экономия производилась за счет того, что девушки шили платья сами. Они прибегали к помощи портнихи только в крайних случаях, когда требовалась высококвалифицированная работа; при изготовлении вечерних туалетов и для шитья лифов. В основном платья они шили к зимнему и летнему сезонам и тратили на эту работу по три часа ежедневно. Кроме того, девушки постоянно искали в магазинах нужные материалы, узоры, кружева, ленты, отделку. Это был трудоемкий процесс, занимавший много времени, так как выбор был огромен. Продавались всевозможные виды шляпок, манжетов, воротничков, так же как и украшений к ним: бантиков, ленточек, косичек, цветков. Одних только европейских компаний, изготавливавших кружева и работавших на британском рынке, было более пятидесяти: Point de BruxeUes; Point d'Alsace; Point de Vence; Mtiano; Genoa; Greece, и каждая из них предлагала очень широкий ассортимент товара. В моде были фалды, вышивка, пропущенный шнур и множество других деталей отделки, требовавших большого искусства. Чаще всего приходившая на дом портниха раскраивала платье и сшивала корсаж, в то время как женщины сами шили юбки и нашивали простую отделку. За самую простую работу портниха получала в день два шиллинга и не тратилась на еду, поскольку ее кормили в домах, куда приглашали. За сложную, тонкую работу — три шиллинга в день. Хеллен Маршалл, мать Джанет и Ады, заказывала приходившей портнихе свои вечерние платья целиком. Если семья была очень богата, то леди могла позволить себе шить у портних, державших ателье. Тогда на пошив тратилось приблизительно сто фунтов в год. В 1830-х годах сестрички Маршалл, следуя моде, одевались одинаково. Принцесса Александра с сестрой Дагмар (будущей русской царицей) были сфотографированы в совершенно одинаковых нарядах перед их бракосочетаниями: Александры с принцем Уэльским, а Дагмар с русским наследником престола (будущим царем Александром III). Эта мода оказалась непродолжительной, но тем не менее даже в 1873 году на некоторых журнальных картинках, запечатлевших городскую жизнь, можно было видеть приблизительно такие сцены: хорошо одетый джентльмен, к которому прильнула молодая девушка в наряде для прогулок, идут по парку несколько впереди девушки, облаченной в такой же наряд, пряча руки в муфту, младшая сестра, а их родственную принадлежность можно понять по одинаковым одеждам, в данной ситуации играет роль свахи. Своим присутствием она не давала репутации влюбленной пасть очень низко, хотя и то, что она позволяла сестре встречаться с мужчиной, не являвшимся женихом, говорило отнюдь не в пользу обеих. По этикету того времени женщины должны были переодеваться по нескольку раз в день. Вот что писалось о кузине Молли Хагес, которая, выйдя замуж, вынуждена была переехать в Гвензи, но сохранила все привычки, которые она приобрела в своем городе: «К завтраку она надевала симпатичный халатик, расшитый цветами. В десять часов она переодевалась в простой деловой костюм, сшитый портнихой для выхода за покупками. По возвращении она меняла его на более удобную одежду и поверх надевала рабочую безрукавку немного короче юбки, для того чтобы не испачкаться. Ее снимали для ланча, и затем днем она облачалась в хорошее платье, чтобы делать визиты. Когда мы, немного усталые от старания выглядеть прекрасно и быть очень вежливыми, возвращались домой, свободное платье для чая было именно то, что нужно. В нем она и оставалась до тех пор, пока надо было переодеваться к ужину». Семь различных нарядов в самый обычный день! Если же в обществе появлялась модная дама, то все детали ее одежды моментально брались на заметку, обсуждались и копировались. Для оперы требовалось декольтированное платье, для театра — менее откровенный туалет, для мюзик-холла — высокая блузка, если, конечно, вечером не случалось продолжения праздника, где требовался иной наряд. В рестораны одевались по-разному: в лучшие приходили в платьях с глубокими вырезами, в менее престижные — в выходных костюмах или вечерних платьях. Конечно, большинство женщин не могли следовать этим правилам. Даже в высших слоях населения многие думали о том, что трех туалетов на день, с двумя дополнительными платьями для вечерних мероприятий, достаточно. Внушительная и богатая тетя Станбори из произведения Тролоппа «Он знал, что он был прав», имела на день пять платьев, сшитых из черного шелка: одно для церкви, одно для вечерних приемов, одно для выездов, и два для принятия визитеров дома. Тетя Станбори жила рядом с главным собором, поэтому лучший наряд она надевала в церковь. К одежде относились бережно. По утрам надевалось платье, которое было сшито два года назад для работы по дому, и в нем же леди могла принимать близких гостей и не очень важных знакомых. От большинства женщин среднего класса ожидалось, что они будут носить платья до десяти лет и покупать очередную обновку через три-четыре года. Однако в более бедных семьях изобретательные женщины умудрялись приобретать платье каждый год всего за десять шиллингов, выбирая темные тона, чтобы оно могло быть использовано в дальнейшем для домашней работы. С помощью различных отделок ему придавался привлекательный вид, а меняя кружева на ленты, они давали понять, что у них новый наряд. Также оборотистые дамы покупали две новые пары сапог или ботинок каждый год за один фунт три шиллинга, цветные чулки на зиму и белые на лето обходились им в один фунт десять шиллингов. Шесть пар перчаток: четыре темных и две светлых — за один фунт один шиллинг, пять шиллингов они отдавали за белые и цветные воротнички и манжеты, соломенные шляпки ежегодно обходились им в один фунт восемь шиллингов, новый капор — еще в один фунт. Итого семь фунтов в год на одежду. Перчатки являлись прекрасным показателем статуса: если они облегали руку и легко отделялись друг от друга, это означало, что их хозяйка не обременяла себя работой. Их было очень трудно чистить и дорого заменять. Можно было купить полуфабрикат платья, когда одежда была либо раскроена по определенному фасону, либо сшита самая трудная часть — лиф. Хотя при этом всегда оставалась угроза того, что платье будет морщинить сзади.
apropos: Нам трудно понять сегодня, что когда-то, зайдя в магазин, мы не увидели бы развешанных повсюду юбок, блузок, жакетов и другой приготовленной для продажи одежды, зато обнаружили бы необыкновенный выбор материалов, отделок, крючков, ниток, бисера, гаруса, пуговиц, шнуров, бахромы — то есть всего, что нужно было мастерицам для шитья. Готовое платье можно было купить, только если в ателье клиентка отказалась от своего заказа и покупательнице подошел ее размер, либо в местах, где торговали поношенным товаром, или у портних, которые, заметив какой фасон очень популярен в этом сезоне, решили скопировать его для нескольких заказчиц. В 1861 году в магазине мод впервые предлагалась реклама полностью готовых платьев, а через десять лет клиентам уже рассылались журналы с предлагаемыми видами услуг в магазине «Дэбенхэм»: целиком сшитый туалет; одежда, сшитая в магазине по меркам клиента, сшитый на заказ лиф с готовой юбкой. Материал и предлагаемый фасон отсылались даме, и она, обмерив себя, заказывала наряд. Готовое платье стоило дешевле, и с 1880 года леди постепенно стали пользоваться уже готовой купленной одеждой, чего не было никогда ранее. Одежда для леди практически целиком скрывала фигуру с головы до пят. Работать или заниматься спортом в таких нарядах было невозможно. Несколько часов в день дамы проводили за одеваниями и переодеваниями в различные туалеты для дома, для улицы, для гостей, для выхода, для утренних визитов, для вечернего выхода и т. д. Женщины в начале XIX века одевались в очень легкие романтические платья с завышенной талией и вечерние шелковые платья преимущественно светлых тонов. По наличию, вернее, по отсутствию большого количества нижней одежды эта мода была наиболее близкой к современной. Однако она очень скоро прошла. На голое тело стали надевать легкую сорочку, на нее корсет, затем поверх еще одну приталенную сорочку. В 1850-х годах количество сорочек, которое до этого постепенно увеличивалось, сократилось в связи с приходом кринолина и металлического рамного каркаса, одевавшегося для увеличения пышности юбок. «Джентльмены, придерживая цилиндры, задирали головы вверх, осматривая Хрустальный дворец, а дамы, разодетые в сшитые к этому случаю платья, на недавно вошедшем в моду кринолине, осматривали туалеты собравшейся публики, ничуть не заботясь о том, отличаются ли одни стеклянные панели от других. Оборки и фалды на юбках и рукавах соперничали с бантиками по всему платью, и наибольшей популярностью пользовалась миссис Сорти, подол юбки которой занимал такую площадь, что, если прочертить под ним окружность, она была бы примерно с Биг Бен в диаметре». Поверх кринолина надевалась нижняя рубашка, которую покрывали нижней юбкой, завязывавшейся петлей на талии. Завершался наряд верхней юбкой. Панталоны или, как их называли, женские кальсоны вошли в моду из-за того, что кринолин, балансируя, открывал ноги. Панталоны чаще всего были фланелевые и опускались чуть-чуть ниже колен. Мода на кринолин держалась десять лет. Но и гораздо позднее многие старомодные дамы все еще носили металлический каркас, защищая себя от возможных неприятностей. Женщины, распрощавшиеся с кринолином, для придания формы стали надевать нижние юбки из конского волоса, завязывавшиеся на талии. К 1880 году они трансформировались в подкладку из того же конского волоса, которую крепили сзади ниже талии, так как в моде был «откляченный зад», как называли его в простонародье. К 1900 году в моду входит строгий костюм с подчеркнутой талией и зауженным низом под названием «русалка». Легкая приподнятость рукавов сохраняется, но «фонарей» уже нет. «Среди приглашенных была миссис Вуд, младшая дочь когда-то известной своей приверженностью моде миссис Сорти. К сожалению, в противоположность своей ультрасовременной маме, миссис Вуд отличалась чрезвычайно консервативным вкусом, говоря языком света, и была ужасно старомодна, говоря языком сплетен. Несмотря на то что мода на шарообразные рукава прошла лет десять тому назад, она. упорно не желала с ними расстаться. Ее кремовое платье оформлялось двумя широченными пузырями, в каждый из которых легко могла бы поместиться подушка среднего размера. И несмотря на то, что в моде были вышивка, кружева и мех, она успешно проигнорировала все нововведения и, заказывая платье на новогодний вечер, отдала предпочтение бантикам, располагавшимся везде, где они только могли уместиться». Корсет, однако, был главенствующим элементом в женской одежде. Его затягивали так сильно, что давление от него на внутренние органы приравнивалось весу в 21 фунт, а в некоторых случаях и в 88 фунтов (44 килограмма). Время, когда девушка начинала носить вместо лифа корсет, свидетельствовало о ее вступлении во взрослую жизнь. Она уже не принимала участия в шумных играх с братьями, не ребячилась, а ходила, высоко держа голову, и отрабатывала походку. Писатели того времени не очень себе представляли, для каких целей в первую очередь служил корсет. Одно можно было точно сказать: его присутствие ставило еще большие нравственные и физические преграды для случайных сексуальных опытов. Журналы ведения домашнего хозяйства для английских женщин, редактором одного из которых был муж миссис Битон, представляли картинки новых течений в дамской моде. Не обошли они своим вниманием и дамскую нижнюю одежду. Удивительно, что эти чрезмерно скромные, с современной точки зрения, рисунки рассматривались многими как неприличные изображения, провоцирующие сексуальные фантазии. Первые корсеты затянуть слишком сильно было невозможно, так как обметанные ниткой отверстия в ткани, через которые проходила шнуровка, рвались. С 1820 года стали использовать металлические крючки и петли, и дамы вдруг резко «похудели», приобретая все более и более тонкие талии. Некоторые шли так далеко в своем стремлении быть красивой, что удаляли нижние ребра. В Leicestershire Museums Sendee представлена коллекция из 197 разных корсетов, из них только один зашнуровывался на талию 18 дюймов (46 сантиметров). А остальные — на талию от 20 до 26 дюймов, другими словами, дамы выглядели не более миниатюрными, чем современные женщины, изнуряющие себя физическими нагрузками в тренажерных залах. Дети в то время одевались в матросские костюмчики. Одежда разделялась по возрасту, но до трех лет не различалась по половому признаку. Мальчиков и девочек облачали в длинные платья и нижние рубашки. Только после трех с половиной лет одежда для детей начинала различаться. Мальчики парились в жакетах, жилетках, сорочках, бриджах, чулках, шляпах, ботинках, зашнурованных до щиколотки. Вспоминая о своем детстве, многие содрогались от обилия ненужной одежды: «Мое сердце истекает кровью, когда я смотрю на свои детские фотографии, где я играю в саду в страшную жару, одетая всегда в толстые шерстяные черные чулки и высокие ботинки. Руки закрыты длинными рукавами, и на голове шляпка или панама. Я чувствовала себя всегда нашпигованной одеждой». «Я помню себя потного, с рвотными позывами, с телом, которое страшно чесалось под толстой шерстяной жилеткой, под форменной блузой, застегнутой до подбородка, с воротником, давившим в шею... На мне бриджи, с пуговицами под коленами. Каждую ночь, сорок недель в году, в течение многих лет я видел на своем теле красные отпечатки пуговиц, которые проходили только к утру». Такое ощущение, что взрослые и не ждали от одежды удобства ни для себя, ни для своих детей. Новеллистка миссис Олифант писала: «Никто, кроме женщины, не знает, как ее платье закручивается около коленей, удваивая утомление и забирая всю силу!» Не случайно многие обращались к докторам, жалуясь на постоянную усталость и неспособность проходить даже небольшие расстояния. Причиной этого было не нездоровье, а количество одежды, которую им приходилось напяливать на себя. К концу века женщины, следовавшие за модой, носили на себе вес в тридцать семь фунтов (18,5 килограмма). Вот что молодая леди надевала на себя каждый день (за один раз): 1. Толстая, почти до пола, шерстяная рубашка с длинными рукавами. 2. Поверх нее белая хлопчатобумажная рубашка с пуговичками и рюшками. 3. Лиф, переходивший в пояс для чулок с подтяжками. 4. Черные шерстяные чулки. 5. Белые хлопчатобумажные панталоны с пуговичками и рюшами. 6. Белый хлопчатобумажный нижний лиф с вышивкой, пуговичками и рюшами. 7. Короткая белая фланелевая нижняя рубашка. 8. Длинная нижняя рубашка с оборками внизу. 9. Розовая фланелевая блузка. 10, Высокий накрахмаленный белый воротник, застегивавшийся с помощью запонки. 11. Галстук. 12. Юбка до пола, пристегнутая сзади к блузке с помощью безопасной булавки. 13. Кожаный пояс, обвивающий очень плотно талию. 14. Высокие ботинки на пуговицах. Для сравнения: вес современной одежды, брюк, шерстяного свитера, кардигана, носков и нижнего белья, соответствует всего двум фунтам (одному килограмму). Такое количество одежды, напяливаемой одновременно, требовалось из-за постоянной боязни простуды, которая могла перерасти в более серьезные заболевания. Детей зимой заставляли надевать две пары шерстяных чулок одни на другие, несколько кофт под пальто, шапку и повязывали сверху пуховым платком. Второй важной причиной был все тот же статус. «Я помню, когда я выросла, то спросила свою кузину: действительно ли юбка для леди должна содержать такое бесконечное количество материала? Она ответила, что нe может сказать, что это совершенно необходимо, но достойная девушка должна помнить, что иначе в обществе решат, что она хочет показать под платьем свои формы.» Небольшие послабления делаются ближе к концу века. Для спортивных девушек дозволяются блумерс - шаровары для катания на велосипеде. Название они получили в честь Амалии Блумер, которая в 1851 году появилась в Хрустальном дворце в сногсшибательном наряде, состоявшем из легких шаровар до щиколоток с завязками. Это была первая женщина, позволившая себе «рациональную одежду» — так она назвала свое изобретение. «Миссис Гольдберг с осуждением поглядывала на дам, которые, вместо того чтобы прислушиваться к умным речам, обсуждали появившуюся на выставке миссис Амалию Блумер, храбро вышагивавшую в коротком (ниже колен) широком платье с надетыми под ним шароварами, — одну из первых героинь, осмелившихся надеть брюки. Шум, возникший при ее появлении, заглушил умную речь героя дня, и мнения присутствовавших разделились. Мужчины с негодованием осуждали посягательство на их привилегии и считали подобный костюм оскорблением мужского достоинсгва. Дамы восторженно перешептывались, запоминая детали сенсационного туалета, а миссис Сорти, недовольная тем, что перестала быть самой модной дамой, презрительно кривила губы и говорила: "Это еще что, походила бы она в таком широком кринолине, как у меня!" Но ее никто не слушал, даже собственный муж вставал на цыпочки и подпрыгивал, стараясь разглядеть из-за высоких цилиндров необыкновенную даму». Ее последовательницы, одевшись в подобные шаровары, устроили митинг в Лондоне, а затем промаршировали по главным улицам столицы. Мужчины были в шоке, считая такую одежду поползновением на их права. Еще больше были разгневаны моралистки, называя женщин, надевших это подобие брюк, разрушительницами браков. Им была нетерпима мысль о том, что кто-то осмелился показать свои щиколотки, поскольку во всех книгах по этикету XIX века было записано: «Ни одна достойная женщина не должна надевать юбку, открывавшую ее лодыжки!» Дамы в это время были чрезвычайно скромны в отношениях друг с другом. Они могли показаться перед подругами в нижних юбках, но никогда без. Разгуливать в лифе и панталонах можно было только при своей горничной. В школе один вид девушки в кружевных панталонах вызывал моральную отповедь, подобную взрыву, даже в домашнем халате дамы не спускались в жилые помещения. Наличие заплаток на платье не рассматривалось так пристально, как количество нижней одежды, с помощью которой женщины отделяли себя и физически, и нравственно от внешнего мира. Элегантное белье расценивалось как аморальное, поскольку показывало интерес к предмету, о котором лучше не думать. Баронесса Стаффи в своей «Гардеробной для леди» предостерегала: *Добродетельная женщина испытывает отвращение к излишне роскошному нижнему белью. Даже женщины с эксклюзивным вкусом до сих пор еще носят белье из белого льна и ситца, которые стираются так легко, и предпочитают их крашеному шелку. Сорочка из ситца с принтованным рисунком розового или голубого цвета, лиловый шелк имеют один серьезный недостаток: они не могут быть как следует выстираны. Кроме того, они заставляют сомневаться во вкусе хозяйки. Добропорядочные женщины не имеют наклонности к излишней роскоши в нижней одежде, Они не любят слишком много кружев и вышивки, лент или бантов. Они их обрезают, подшивают с чувством меры, которое определенно говорит в их пользу». «Если нижняя юбка, панталоны, подъюбочник и лиф — все подобрано в одной расцветке, это будет выглядеть очень мило и будет признаком хорошего вкуса. Они должны быть из хорошего батиста или сатина с вышивкой или нежными умеренными кружевами. Очень симпатичны длинные нижние сорочки, или доходящие до бедер, с лентами, продернутыми через ткань по линии плеч. Линия горла и рукавов украшается обшитыми дырочками или кружевами с вышивкой. Очень важно, чтобы нижняя юбка была не слишком широкой и длинной. Однако ночная рубашка, наоборот, должна доходить до пят, иметь длинные рукава. Она должна быть дополнена оборками, вышивкой или шнуровкой и заканчиваться большим воротником, падающим на плечи складками, или даже плиссе». Друзья некоторых известных женщин из общества указывали на поведение настоящих леди, заслуга которыx была в том, что они не столько заботились о качестве белья, сколько о его количестве. Меньше — ни коем случае! «Нижнее белье может быть и очень простым, но оно должно быть безукоризненным даже больше, чем одежда, в которой даже одно пятнышко — полный позор. Они предпочитают достаточно простое нижнее белье, которое легко сможет отстирать горничная и которое они меняют каждый день». Цветные чулки реже надевали летом и только вместе с туфлями. Однако с сапогами возвращается мода надевать белые шерстяные или хлопковые чулки. В конце XIX века была изобретена резинка для одежды, и в это время очень модными становятся резинки для чулок. Не все могли их себе позволить, и еще много лет крестьянки и жительницы отдаленных мест продолжали подвязывать длинные чулки над коленями веревками и лентами. «Служанки, которые более цивилизованны, покупают эластичные подвязки с пряжками. Нужно следить за тем, чтобы они отличались чистотой и не были поношенными или потертыми, хотя цвет их оставляется для решения хозяйки. В Америке, к примеру, носят одну подвязку желтой, а другую — голубой, считается, что это приносит удачу, но, как известно, жительницы этой страны никогда не были законодательницами мод». И конечно же никто не может переносить, когда нижнее белье очень тесно. Ноги тогда распухают под давлением и появляются варикозные вены. В таком случае чулки должны быть пристегнуты с помощью ленточных подтяжек, однако довольно часты случаи, когда подтяжки растягиваются или отрываются от основы, и тогда чулок неудержимо ползет к пятке, и вы оказываетесь в очень неудобном, если не сказать смешном, положении. Чтобы избежать этого, рекомендуется наряду с подтяжками носить еще и подвязки, не тесные, но способные придержать чулки в их позиции, пока вы не почините порванное нижнее белье. Ни в коем случае не рекомендуется подвязывать чулки под коленями. Это определенно дурной тон». Содержать вещи белоснежными являлось очень трудной задачей. Каждая горничная должна была обладать, элементарными знаниями, как с помощью подручных средств очистить пятна. «Для чистки шелковых блуз и лент перемешайте 300 миллилитров джина, 225 граммов меда и 225 граммов мягкою мыла с 300 миллилитрами воды». «Для возвращения белизны подпаленному белью вскипятите 300 миллилитров уксуса, 50 граммов fuller's earth (порошок, получаемый из земли), 25 граммов сухого помета от домашней птицы, 15 граммов мыла и сок от двух больших луковиц». Найти все необходимые ингредиенты не составляло им никакого труда. Во время непогоды женщины старались по возможности оставаться дома, ведь первая водоустойчивая одежда была изготовлена только в 1817 году. Более практичная прорезиненная, непромокаемая ткань была изобретена только в 1844 году; впрочем, она не пропускала и воздух, и если в нее не попадала вода сверху, то все равно внутри было мокро от пота. Носить ее стеснялись, потому что резина так пахла, что даже с другой стороны улицы можно было почувствовать. В 1851 году компания •Вах & Со» изготовила шерстяной материал, который не пропускал воду и был комфортен в носке. Впервые он был представлен на Великой выставке и после этого был заказан для солдат, уходивших на Крымскую войну. В 1870 году Берберри запатентовали габардин — материал для непогоды, и после этого стали появляться накидки от дождя для любого пола. К 1870 году зонтики стали необходимым предметом, который старался приобрести каждый. Однако не все могли себе позволить купить их, и тогда они стали сдаваться напрокат на три часа за четыре пенни при депозите четыре шиллинга или за девять пенни на сутки. Зонты могли быть возвращены в любом месте, любой прокатной компании, большинство из которых обосновались на железнодорожных станциях. Многочисленная женская одежда весила так много, что в дождь дамы старались оставаться дома, даже имея зонты, ведь, намокнув, накидки и юбки тяжелели настолько, что каждый шаг в мокрой одежде давался с большим трудом. Тем более что в холодную и влажную погоду носили платья с фланелевыми нижними юбками и шерстяными сорочками — материалы, тяжелые уже сами по себе. Выходя на улицу, даже прячась под зонтом, невозможно было не промокнуть, а лужи и грязь на дороге, пристававшая к ботинкам, делали передвижение для физически слабых женщин настоящей пыткой. Не случайно в Национальной галерее, куда вход был бесплатным, весь парадный подъезд набивался бедными женщинами, которые искали там укрытие в непогоду. От нечего делать, пережидая дождь, они отправлялись ходить по залам, чем вызывали недовольство патронов музея, боявшихся за натертые полы, К концу века изменился и цвет женской одежды. В моду вошли яркие тона. Фиолетовые краски были так популярны, что из-за них всю декаду назвали лиловой.
мариета: apropos, Такое количество платьев и юбок! А если в семье несколько женщин( как у Бенеты), одно наследство на них не хватит
Надина: apropos Спасибо, особенно за одежду. Неудивительно, что женщины считались слабыми и беспомощными существами, они таковыми и являлись. Ну, ладно, еще знатные дамы, я понимаю, они могли ничего не делать, но женщинам среднего класса с одной служанкой, например, много работать приходилось работать в такой одежде. А, кстати, я невнимательно читала, видимо, а у бедных женщин одежда была проще? В смысле корсета не было и такого обилия нижних юбок?
Marusia: apropos Тридцать семь фунтов (18,5 килограмма) - впечатляющий вес для женской одежды.
apropos: Надина пишет: видимо, а у бедных женщин одежда была проще? В смысле корсета не было и такого обилия нижних юбок? Боюсь, что беднее, но не проще.
apropos: Как одевались джентльмены. Что носила мужская прислуга Мужская мода менялась значительно медленнее, чем женская. Но готовый костюм вошел в обиход для джентльменов гораздо раньше, чем для леди. Хлопковые сорочки заменили льняные, то же случилось и с нижним бельем. Стирать его стало гораздо легче. Сапоги заменялись ботинками и туфлями. Те, кто не мог себе позволить обувь кожаную, носили деревянную. Тогда о социальном статусе человека судили по его костюму и головному убору. С непокрытой головой никогда не выходили на улицу, поскольку это считалось неприличным. Тысячи модисток изготавливали женские шляпки, которые покупались к каждому наряду. Кружева, ленты, цветы и птичьи перья красовались на них, поражая своим разнообразием. Стиль же мужских головных уборов был гораздо более скромен. Джентльмены, относившиеся к высшему классу, носили высокие шелковые шляпы, называвшиеся в России цилиндрами, меняя только их цвет. К пальто, фраку для вечернего приема и деловой встречи полагался черный, а летом к светлому костюму или пальто — белый или бежевый цилиндры, а фиолетовый, коричневый или серый дополняли сюртуки соответствовавших цветов. В театр выезжали в специальном «оперном цилиндре», который при нажатии на выступавшую верхнюю часть, складывался и убирался в днище. Средний класс носил котелки, а рабочий класс, дети и спортсмены — кепки. Мужская мода, плавно изменяясь, из века XVIII, когда мужской одежде уделялось чрезвычайно много внимания — пряжки на туфлях, напудренные парики, даже иногда мушки на лице, переходила в век XIX. Парики в 1800-х годах уже не носят, но бриджи по-прежнему в моде и носятся с высокими сапогами. К 1840-м годам одежда становится темнее, вместо бриджей появляются брюки и на ноги надевают ботинки. Книги по модной одежде в это время советуют: порядочный мужчина должен иметь в споем гардеробе четыре камзола для утренних визитов, сюртук вечерний и пальто, несколько видов брюк и пять жилеток. На званых обедах было принято появляться в приталенных черных пиджаках с длинными фалдами, которые назывались фраками (от слова фрог — лягушка), и белых галстуках. Почти все мужчины в 1840—186Ох годах носили густые бакенбарды и усы. К концу века они продолжали носить усы, которые стали более элегантными и оттого требовали тщательного ухода. Тогда же появились специальные чашечки, в которых при изготовлении сверху делалась накладка, соответствующей формы, чтобы не замочить этот элемент украшения мужского лица. Джентльмены надевали корсеты для верховых прогулок, чтобы выработать хорошую посадку. Надевали они их и в других случаях, к примеру, чтобы спрятать живот, но скрывали это от окружающих. Произвести впечатление было невозможно, если мужчина надевал ошибочный вид шляпы. Уильям Кок стал первым графом Лейстерским при вступлении Виктории на престол, и его семья жила в чудесном дворце в Норфолке. Его сын — тоже Уильям — вошел в историю как создатель известного нам всем головного убора под названием «котелок». Однако он не был ни портным, ни шляпных дел мастером. Он считался великолепным хозяином и агрономом своего времени. В какой-то момент он стал беспокоиться, что некоторые его слуги, ответственные за проведение охоты, могут пострадать от низко висящих веток при быстрой скачке и от браконьеров, часто наведовавшихся в его владения. Чтобы защитить их головы от ударов, он сконструировал шляпу с твердой фетровой тульей. Нарисовав головной убор необычного фасона, он отнес рисунок знакомому шляпному мастеру в Лондоне и попросил изготовить для примера один экземпляр. К изображению он приложил и описание того, как с помощью шеллака достигнуть нужной прочности тульи. Вернувшись через неделю, он увидел свое изобретение и даже опробовал прочность, встав на него. Так родился котелок — головной убор в половину цилиндра, с полями и очень прочным верхом! Удовлетворенный результатом, Уильям Кок заказал еще двенадцать котелков и заплатил за каждый по двенадцать шиллингов. Скоро всякий уважавший себя слуга высокого ранга в округе имел такой головной убор. Его создатель не предполагал, что немного позже его детище будут носить по всей Англии, а затем и по всему миру. Этот вид шляпы вскоре надели инженеры и банкиры, он стал символом престижа для среднего класса в викторианское время не только в Англии, но и во многих других странах. В простонародье он назывался «билликок» (Уильям Кок). В то же время бедным людям было не до моды. Они носили то же, что и их бабушки и дедушки. Правда, значительно подешевевшая, производившаяся в массовых масштабах одежда позволила и им одеваться прилично по воскресеньям и праздникам. Наряжаясь в выходной день, они все еще не надевали нижнего белья, которое расценивалось рабочим классом как роскошь. Очень дорогой по-прежнему оставалась одежда из шерсти, однако льняные и хлопковые брюки, платья, кофты были очень популярны, несмотря на то, что их называли бумажными из-за неспособности согревать зимой. Бедные женщины взамен двух цветов: чистого и грязного впервые наслаждались крашеной одеждой и очень полюбили яркий, броский рисунок. Тем не менее старые вещи по-прежнему хранили, перешивали, перелицовывали. Дети донашивали пальтишки, платья, ботинки за старшими братьями и сестрами. Более или менее новой выглядела обувь, потому что ее носили только по праздникам. Идя в школу, обували и разувались сразу, как заходили на двор. Привычка покупать поношенную одежду на барахолках сохранялась, поскольку все равно она была дешевле, чем новая.
apropos: ЗДОРОВЬЕ Город и болезни Город не был здоровым местом ни для бедных, ни для богатых, поскольку опасность таилась в самих домах, то есть там, откуда ее совсем не ждали. Пыль, проникавшая в тяжелые портьеры, прятавшаяся в коврах, застилавших каждую комнату, осаживалась на всевозможных мелких безделушках, которыми были наполнены дома викторианского периода, забивалась в легкие, покрывала слизистую оболочку носа и рта. При всей своей вредности эта пыль природного характера была не опасна, в отличие от паров, исходивших от стен, окрашенных пигментом, приготовлявшимся на основе красного и белого свинца. Любой перепад температур, влажность приводили к тому, что выделявшиеся мельчайшие частицы свинца проникали в организм проживавших в доме людей либо с дыханием, либо через поры кожи. Не лучше были и бумажные обои. Яркие краски на них также производились на основе отравляющих веществ. Особенно опасным был зеленый цвет, для получения которого применялся мышьяк, а также лиловый, розовый, некоторые оттенки голубого и серого. В некоторых обоях скапливалось до 50 процентов мышьячной кислоты. В довершение всего, при разбавлении киновари, модного в середине ХIХ века ярко-красного цвета, использовавшегося для покраски стен во всех домах, где был достаток, также применялся красный свинец. Мысли древних римлян о целебности свежего воздуха помогали в таких случаях. Заболевшие люди уезжали к морю из своих пропитанных ядовитыми парами жилищ и там, дыша чистым воздухом, действительно чувствовали себя лучше, но, возвращаясь домой, заболевали опять. Сильные колики, головные боли, даже частичная парализация нередко настигали людей в то время. Не зная причину своих болезней, они не подозревали, что и одежда, которую ежедневно надевали на свое тело, также была окрашена красками, приготовленными на мышьяке. В 1862 году в «Таймс» Чарлз Дарвин опубликовал рекомендации доктора Лезаби (для леди любого возраста), как можно легко определить, есть ли в одежде опасные яды. *Каплю аммиака или нашатырного спирта капните на зеленые листья рисунка ваших обоев или платья. Если они станут голубыми, то это определит наличие мышьяка, с помощью которого зеленый цвет выделяется из меди. Если каждая леди вместо привычной нюхательной соли будет носить с собой флакончик нашатырного спирта, то одна его капля на материал, вызывавший сомнения, сможет помочь их разрешить». Возможно, отголосками именно этого совета великого ученого явилось то, что даже в середине XX века флакончики с нашатырным спиртом находились в сумочках большинства женщин Англии и России. Однако первоначально эти рекомендации не воспринимались достаточно серьезно. В 1890 году женщин все еще настойчиво предупреждали об осторожности в отношении одежды, особенно нижнего белья, чулок и перчаток, объясняя, что яркие цвета лифов, сорочек, корсетов и прочего не только менее гигиеничны, но и опасны для жизни. Известный лозунг *красота требует жертв* в викторианские времена звучал очень актуально. Именно тогда же предлагалось заменять массивные портьеры на окнах жалюзи или легкими шторами, также советовалось женщинам заняться новым хобби — самим сделать окна цветными и тем самым отгородиться от внешнего мира, не прибегая к пылесобирающим материалам. Однако опасность была не только в пыли и ядовитых испарениях со стен и одежды. Газ, использовавшийся для освещения и отопления, источал и без того грязный воздух. Если картины помещали в комнате, освещавшейся газом, то их рекомендовалось вешать на веревке, а не на проволоке, потому что газ разъедал проволоку, и она ржавела. Однажды даже был проведен эксперимент и складском помещении, где хранился хлопковый материал. Через несколько месяцев верхние ткани, находившиеся под газовым освещением, заметно обесцветились, а после года — стали значительно менее прочными от перегруженной газом атмосферы, как объяснялось в складских отчетах. Эта проблема была настолько существенной, что в магазинах, которые раньше домов стали использовать для освещения газ, чтобы светом привлекать покупателей, с 1850 года стали перемещать газовые лампы из внутренних помещений на улицу, под витрину, чтобы не пострадали вещи, выставленные для продажи. Другая опасность таилась в питьевой воде. В 1840 году от холеры умерло 16 тысяч англичан, в 1866-м — уже 20 тысяч. Эта болезнь считалась особенно страшной не только потому, что смерть выкашивала целые улицы, она была новой, завезенной из Индии. Первый случай зарегистрировали в Нью-Касле в 1831 году, следующие вспышки — несколько позже, в 1849 и 1854 годах. Симптомами холеры на самой ранней стадии являлись неконтролируемая диарея, температура и рвота. Никто не знал, как она возникает и почему распространяется с такой быстротой. Не было никакого лекарства против этого заболевания, и никто не знал, как помочь беднягам. Считалось, что холера возникает от плохого воздуха, и этой же причиной объяснялась малярия. Кстати, эта точка зрения практически не изменилась со времен римского владычества в Британии. Именно римлянами была выстроена в Англии первая канализация две тысячи лет назад, потому что они стремились освободиться от неприятного запаха, считавшегося, с точки зрения медицины того времени, опасным для здоровья. Именно дурной воздух они считали причиной всех бед, а не сами нечистоты. Для подобного заключения у лондонцев викторианского периода было еще больше оснований, поскольку 24 тонны лошадиного навоза и полтора миллиона кубических футов человеческих фекалий стекало ежедневно в Темзу через канализационные каналы, до того как была выстроена закрытая канализационная система. Каждый, кто дышал этим воздухом ежедневно, мог заболеть чем угодно. Но все же причина холеры была совсем в другом. Первым в Лондоне, кто стал понимать, что инфекция таилась в грязной воде, был доктор Джон Сноу. Большинство заболевших умирали в течение нескольких дней, а некоторые всего за сутки. Изучая предыдущие эпидемии холеры, он предположил, что раз первыми симптомами являются диарея, рвота, то причина должна заключаться в том, что человек перед этим проглотил. Если бы причиной был дурной воздух, то тогда бы первыми пострадали легкие. Каким простым и естественным кажется этот вывод сегодня. Однако Джону Сноу пришлось доказывать свою теорию и многочисленными наблюдениями подтверждать ее. В 1854 году очередная эпидемия началась там, где он жил, в Сохо. Пятьдесят шесть случаев заражения было зарегистрировано 31 августа на одной улице, и около трехсот в следующие два дня. За две недели умерло пятьсот человек. Составляя карту улиц, где заболели люди, он выявил эпицентр болезни. Обходя и расспрашивая больных, он заметил, что те, кто вместо воды пил пиво и эль, остались здоровы, а заболели только люди, бравшие воду из колонки, находившейся на перекрестке. Джон Сноу немедленно приказал снять с этой колонки рычаг, качавший воду, и холера прекратилась сама собой. Оказывается, именно в этом месте канализационный канал дал течь, заражая чистую питьевую воду. В переполненных городах любая инфекционная болезнь распространялась с мгновенной быстротой, поэтому тиф, желтая лихорадка, оспа, холера уносили половину населения. Грязь и разлагавшиеся помойки привлекали в больших количествах мух, которые, садясь на еду, разносили инфекцию. В бедных домах на одной постели по очереди могли спать все члены семьи, оставляя после себя тифозных вшей. Последствия такого общежития могли быть ужасными. Кроме того, нездоровая пища, недостаток в организме витамина С, получаемого из овощей и фруктов, способствовали распространению среди горожан цинги. У многих детей были кривые ножки от рахита, образовавшегося от недостатка солнечного света и плохого питания. Они часто не доживали до своего пятилетия. В бедных семьях, где родители работали с утра до вечера, причинами смертности часто являлись недогляд, отсутствие медицинского надзора, а главное — недостаток питания. Одна из четырех рожениц умирала от инфекции. Идея о применении противозачаточных средств считалась скандальной и осуждалась обществом, а аборты объявлялись вне закона.
apropos: Роженицы и младенцы Многие женщины, измученные постоянной беременностью и большим количеством голодных ртов, шли к подпольному доктору и умирали от непрофессионализма последнего. Матери стеснялись объяснять дочерям до их замужества о подобных интимных вещах, только рожавшие подруги могли приоткрыть завесу, но в викторианское время многие девочки видели в своем доме только взрослых людей и детей родственников, которые необязательно становились подругами. Неосведомленность о данном предмете была вопиющей, и часто бедняжки, не зная простейших вещей, только на поздних сроках понимали, что они беременны. Это неудивительно, ведь об этом не говорилось! Если девушка выказывала интерес к интимной стороне жизни, то она уже не расценивалась как невинная. Это было плохо уже само по себе с точки зрения будущего замужества, но еще хуже то, что окружавшие могли заподозрить: а нет ли у любознательной девушки причин интересоваться этим вопросом?! Миссис Пантон, которая написала книгу на эту тему, ни разу не назвала вещи своими именами и период, в который женщина ожидала ребенка, называла «уединением». «Наступает момент в жизни каждой леди, когда она должна удалиться от общества и прислушаться к себе». Урсула Блюм, которая в своей книге описала жизнь своей матери, принадлежавшей к верхушке среднего класса, заметила, что в ее семье «считалось неблагоприятным, если джентльмен видел ее в определенный момент жизни. Предполагалось, что даже папа не имел представления о том, что происходило в его доме. Он не спрашивал, почему у мама приступы тошноты и она частенько была замечена со слезами на глазах». В России еще в 60-х годах XX века, почти через его лет, считалось, что говорить о беременности женщины в обществе не совсем прилично. Даже будущие матери, обсуждая между собой этот вопрос, говорили: «Оиа в положении! В ее положении следовало бы позаботиться о себе!» В XIX веке так не думали. Раз об этом состоянии женщин не говорилось, то и не считалось необходимым как-то облегчить жизнь на это время. Работницы продолжали трудиться до родов, и даже в домах среднего класса ожидалось, что жена будет исполнять все свои функции по дому, как она это делала и раньше, без каких-либо скидок на свое самочувствие. Организм женщины устроен так, чтобы справляться со всеми трудностями. Было бы также вредно для жены работяги бросить свою работу, как и для леди среднего класса отказаться от подметания пола или приготовления обеда. Нужно относиться к труду как к необходимым упражнениям, с помощью которых леди сохраняют физическую силу. На вершине общества картина была совершенно другая. Королева Виктория писала своей дочери: «Первые два года моего замужества были совершенно испорчены по этой причине! Я не могла путешествовать и проводить много времени с любимым Альбертом». Тем, кто мог позволить себе не работать в этот период, говорилось, что много двигаться вредно для здоровья. К 1840 году идея ношения корсетов во время беременности постепенно исчезает, их заменяют другие приспособления, помогавшие поддерживать тяжелый живот. Это привело к тому, что в обществе начинают появляться округлевшие дамы, состояние которых первыми замечали наблюдательные глаза светских сплетниц. Большинство все же предпочитали удаляться от людей на несколько месяцев, боясь нехорошего глаза, и занимались подготовкой одежды для младенца и для себя. При родах в середине века присутствовала вся женская половина дома; сестры, тети, суетившиеся служанки бегали вверх и вниз по лестнице с кувшинами кипяченой воды. Мужчины бесцельно ходили по гостиной и, прислушиваясь к крикам наверху, нервно курили. Роды принимала акушерка, и некоторые заботливые мужья предпочитали быть рядом с женами в трудный момент. Принц Альберт стал свидетелем рождения своей первой дочери в 1841 году. Однако после I860 года, когда приоритет присутствия при постели рожениц приобретают доктора и медсестры, членам семьи, даже матерям роженицы, более не позволяется находиться рядом. После появления на свет младенца молодая мама окружалась заботой и ей не разрешали вставать с постели в течение девяти дней. Ее кормили с ложечки, не рекомендуя даже садиться на кровати. Если же она поднималась раньше, то это рассматривалось как бравада. Все окна в комнате, где находилась роженица, были закрыты, чтобы не допустить и малейшего дуновения ветерка. Во многих аристократических семьях настаивали, чтобы только что родившая женщина оставалась в кровати до месяца. Не удивительно, что после такого срока отвыкшая от движений мама чувствовала слабость и головокружение, когда первый раз выходила на свежий воздух. В бедных семьях не было материальных возможностей для сантиментов и часто перерыва на отдых не делалось совсем. Многие, кроме того, были вынуждены скрывать свою беременность, чтобы не потерять рабочее место, На следующий же день после родов они поднимались и шли на фабрику, где работа была сопряжена с очень тяжелым физическим трудом. С 1847 по 1876 год очень многие женщины умирали от родильной горячки. Не было средств, которые могли бы спасти больных. Доктора прописывали опиум, коньяк с содой и даже шампанское. Но только, чтобы облегчить состояние. В 1795 году в Вене австрийский доктор значительно сократил смертность среди рожениц, заставляя всех, кто входил к ним в комнату, обрабатывать одежду с помощью хлорной извести. Только через пятьдесят лет в Лондоне обратили внимание на этот факт. И даже в 1848 году, когда в Королевской медицинской академии обсуждался вопрос дезинфекции, доктора настаивали, что причина родильной горячки кроется в перевозбуждении от случившегося, то есть зависит от состояния ума женщин в главный момент их жизни. (Кстати, до сих пор в Англии в палаты с роженицами посетители входят в верхней одежде и берут ребенка, родившегося несколько часов назад, грязными руками.) Женщины были совсем не подготовлены к рождению ребенка и в этом вопросе полагались на более опытных служанок в доме, которые часто еще помнили детьми родителей молодой мамы. Миссис Битон в своих рекомендациях писала: «Поскольку все окна на ночь наглухо закрываются, шторы над кроватью опускаются, а количество кислорода, потребляемое взрослыми, настолько велико, что его не хватает младенцу, ни в коем случае ни матерям, ни няням не класть грудных детей с собой в кровать. Углекислой кислотой, выделяемой ими при дыхании, можно просто отравить маленького человечка». Она также считала, что младенцев лучше кормить из бутылки, чем грудью, поскольку, с ее точки зрения, тогда дети менее реагируют на инфекционные заболевания. Но, к сожалению, стерилизация емкостей для питания стала применяться только с 1890 года и тогда же вошла в обиход резиновая соска. Применение чистой бутылочки с соской спасло множество жизней, поскольку появилась возможность использовать сцеженное молоко. Ранее вместо резиновой соски в аптеке покупалась кожа от соска теленка. Если у матери не хватало молока, то до середины XIX века младенца кормили размоченной в воде хлебной кашицей, не понимая, что маленькие желудочки еще не приспособились к грубой пище и нуждаются только в жидкой. Как ни странно, даже матери в семьях среднего класса не знали элементарных вещей. Им было неизвестно, что, когда у младенцев начинают пробиваться зубки, это часто вызывает температуру и беспокойство ребенка. В этот момент у него обильно текут слюни, и он тащит в рот все подряд, чтобы почесать воспаленные десны. Аппетит в это время пропадает. Видя, что ребенок отказывается от молока, давали ему твердую пищу, а когда он начинал кричать от боли в желудке, показывали доктору, который прописывал препараты, содержавшие опиум. В результате младенец погибал из-за элементарного невежества ухаживавших За ним людей. «Я был поражен не тем, какое количество детей умирало, а тем, что вообще хоть кто-то выживал в таких условиях!.. Два дня назад одна леди обратилась ко мне за консультацией по поводу своего младенца, которому было менее двух месяцев, страдавшего от диареи. Когда я поинтересовался, чем же она его кормит, то был поражен, услышав, что она дает ему овсяную кашу! Ей не приходило в голову, что в этом возрасте ребенок может умереть от подобной пищи и что именно от нее у него диарея!» Доктор Чаваз рекомендовал приготавливать для ребенка с четырех месяцев, когда материнского молока не хватало, следующую смесь: хлебные крошки кипятить в воде в течение трех часов с добавлением в конце небольшого количества сахара и молока. Другое использовавшееся викторианцами питание для грудничков состояло из муки, туго закрученной в чистую тряпку, кипевшей в воде в течение четырех-пяти часов. Образовавшуюся на материале корку затем сковыривали, а то, что оставалось внутри, разбавляли молоком и добавляли сахар. Следовать подобным рекомендациям было практически невозможно. Разве хватит выдержки слушать по пять часов крики голодного ребенка? У кого имелись деньги, те покупали готовую детскую еду. К концу XIX века появилось довольно много фирм, занимавшихся продажей питания для младенцев. В это время достаточно было опубликовать в газете, что в семействе такого-то появилось пополнение, как представители всех этих компаний бросались по указанному адресу и допекали новых родителей своими предложениями. Остальные либо просили слуг приготовить смесь из муки, либо делали это сами заранее. Согласно рекомендациям доктора Чаваза, младенцев не следовало купать в ванне, а только протирать тельце с помощью губки. От бедных деток наверняка ужасно пахло, и по этой причине количество одежды, надевавшейся на них даже в летний день, было неимоверным. Все это мало способствовало оздоровлению нации. Однако второй существенной причиной детской смертности была грязь. Чтобы утихомирить крикунов, в бедных домах им давали в рот тряпочку с хлебной жвачкой. Если полагались на женщину, присматривавшую за детьми, пока их матери работали, то она, мало беспокоясь об их здоровье, вряд ли когда-либо стирала те тряпки, в которые заворачивала хлебный мякиш и которые совала младенцу в рот вместо соски. Кроме того, во многих бедных домах грязь была ужасающая из-за отсутствия воды и оттого, что матери, убивавшиеся на работе, просто не имели ни сил, ни возможности привести жилище в порядок. К тому же количество посторонних людей, живших в одной комнате, делало это практически невозможным.
apropos: Сестры милосердия для своих ближних До конца XIX века госпитали обслуживали только бедных. Люди среднего класса лечились дома. В каждой спальне висели полочки с аптечкой над письменным столом, за который садился доктор, посещавший больного, чтобы выписать рецепты на необходимые лекарства. Ведь спальня — это потенциальная палата для больного, а жена — потенциальная сиделка. Как писала миссис Битон: «Каждая женщина в какой-либо период ее жизни должна становиться сестрой милосердия, чтобы ухаживать за своими близкими». Женщины подразделялись на две категории: няни и няньки. Няни — это те, кто заботился о муже и семье, как это всегда делает жена и мать, а няньки были вынуждены заботиться о ком-то не по своей воле. В «Дэвиде Копперфильде» Софи, невеста Томми Трэдаса, принадлежала как раз к такой группе. Она, получив от Томми предложение выйти за него замуж, считала очень трудным для себя оставить близких, забота о которых лежала на ее плечах. Когда она сказала матери о своей помолвке, та упала в обморок, и Софи не могла вернуться к вопросу несколько месяцев. Больная сестра, узнав о том, что она собирается выйти замуж, «обхватила ее руки своими, закрыла глаза, побелела и застыла, а потом ничего не ела два дня». «Ты понимаешь, они так нуждаются в Софи, что им даже сама мысль невыносима, что она когда-то выйдет замуж. Они решили, что она так и будет всегда заботиться о них, и называют ее старой девой». До середины XIX века, заболев, полагались только на близких или знающих знакомых женщин. При родах звали родственниц и акушерок, которые, правда, не всегда славились хорошей репутацией. Показаться доктору-мужчине считалось почти что аморальным. Даже Елизавета, окружив себя доктора мужчинами, никогда не позволяла им себя осмотреть. Обо всех симптомах они знали только с ее слов и согласно сказанному проводили лечение. Так было практически везде. Кстати, трубка-стетоскоп для прослушивания легких, которую прикладывают к груди пациента, была изобретена оттого, что иначе доктор должен был своим ухом прикасаться к груди пациенток (одетых в нижнюю сорочку). Доктора вынуждены были совершать действия, чрезвычайно смущавшие и пациенток, и самих эскулапов, отказываясь от которых, многие женщины платились жизнью. Изобретение стетоскопа помогло распознать такие болезни, как плеврит, пневмония, бронхит и эмфизема. Для женщин знать и понимать в медицине хотя бы на домашнем уровне было вполне естественным. Однако они не учили латыни и не разбирались в терминах. При появлении таких технологий, как анестезия, мужчины заняли главную позицию в медицине. Тогда же появившиеся лжедоктора — недоучившиеся, подрабатывавшие студенты — видели для себя широкое поле действия. Чем меньше пациенты знали, тем лучше названные «доктора» себя чувствовали в отличие от их больных. Порой, не имея представления о болезни, от которой лечили, они прописывали дорогостоящие препараты наобум, получали свои проценты от аптекаря и плату за работу, ничуть не заботясь, что больному становилось хуже. Если близкие пациента все же хотели знать подробнее о болезни, то тогда доктора или начинали кричать, или забрасывали любопытного непонятными латинскими терминами. Вот что писал в 1857 году доктор Бэкнел в своей книге, имевшейся почти в каждом доме: «В своем трактате я даже не буду пытаться объяснять симптомы болезней, поскольку я убежден, что лечение домашними силами произведет больше вреда, чем пользы. Подумайте сами, как человек, не имеющий никакого образования, может обнаружить болезнь и решить, как ее лечить, прочитав всего лишь что-то на бумаге... Лучший совет, какой я могу дать, каждый раз, когда кто-то заболевает в семье, посылайте за доктором рано утром в тот же день!» Далее доктор Бэквел задерживался на подробном изложении, какое неудобство для врача представляли не вовремя сделанные вызовы, и называл точное время, когда их нужно делать, не забывая указать, как надо себя вести при прибытии медицинской помощи: «Стойте рядом с доктором тихо и с готовностью помочь. Когда он обратится к вам, объясняйте симптомы сегодняшнего дня, не вдаваясь в подробности, что случилось месяц назад... Многие, особенно низшие классы, рассказывают что угодно, только не то, что доктор хочет услышать!» Трудно представить, что доктор, останавливавшийся на мелочах, касавшихся его, а не пациента, мог быть полезен последнему. А ведь медицинские услуги стоили очень дорого. Большинство семей не только не могли вызывать врача каждый раз, когда кому-то было плохо, а и тогда, когда речь шла о жизни и смерти. Для таких случаев все та же бесценная книга миссис Битон, объяснявшая, как ухаживать за больными, что давать при тех или других симптомах, воистину была лучшим советчиком в каждом доме. Многие не знали элементарных вещей, таких, например, что болезнь может быть от грязи, плохой воды, укуса насекомых, которых в тот период можно было встретить в комнатах слуг даже в богатых домах. Большинство предпочитало полагаться на советы, изложенные в ее книге, не только потому, что это было значительно дешевле, а и оттого, что репутация докторов была не высока. Доктор Джон Бернет описал в женском журнале «Заболевание в женских органах» следующий случай. Один почтенный человек, заботясь о жене, у которой в довольно молодом возрасте стала развиваться близорукость, отвел ее к доктору. Окулист после осмотра женщины заметил, что глаза слабеют оттого, что она страдает от выпадения матки. И возвратить ее зрение возможно только при удалении этого органа. Обращаясь в журнал, доктор Бернет преследовал свои цели, он заявил, что мог помочь женщине восстановить естественные размеры матки благодаря гомеопатии. Можно, конечно, предположитъ, что окулист владел навыками чтения диагноза по роговице глаз. Также можно допустить, что гомеопат был очень хорош. Но ведь, скорее всего, оба были шарлатанами. И с позиции людей XIX века это выглядело именно так. «Я без особого уважения отношусь к людям, которые зовут доктора каждый раз, когда застудят голову!» Это была довольно часто встречавшаяся точка зрения. Женщины сами знали, как избавиться от обычных болезней. Припарками лечились болезни живота, ими же — и простуженное горло. От фурункулов избавлялись следующим образом: больное место очищалось, а затем с помощью липкого вещества прикреплялся бандаж и оставлялся на несколько часов. Вещество, которое было в бандаже, заставляло фурункул созревать быстрее. Для этой же цели использовался пар от чайника или горячий утюг. Затем ножницами делался прокол, дававший возможность избавиться от жидкости, скопившейся в нарыве, и рану прикрывали повязкой с оливковым маслом, обладающим заживляющим эффектом (это знание передалось еще от римлян). При высокой температуре в комнатах, где находился больной, жгли серу, чтобы защититься от дурных испарений, исходивших от него. В XIX веке часто в романтических новеллах описывались женщины, страдавшие плохим здоровьем. Для этого существовало много причин, начиная с того, что смертность среди новорожденных девочек была гораздо выше, чем у мальчиков. Питание для разных полов было различным. Считалось, что еда для дочерей должна содержать гораздо меньше протеина, чем для сыновей, поскольку тогда это поможет легче перестроиться организму в период созревания. Даже воспитывались дети по-разному. Мальчики постоянно находились на свежем воздухе и были вовлечены в разные спортивные игры и занятия, девочки гораздо больше времени проводили дома. Когда они становились женами, то по-прежнему находились в атмосфере, переполненной мелкими частицами горения (угля или газа). Все это и многое другое, о чем упоминается далее, приводило к тому, что женщины XIX века были существами нежными, обладали плохим здоровьем и слабой, неокрепшей нервной системой. Вспомните, практически в любом произведении этого периода дамы или девушки падают в обморок. Лишаться чувств при малейшем потрясении было вполне естественно для леди и только доказывало хрупкость женского организма. «Элизабет ушла довольно далеко, собирая клубнику в жаркий летний день. На обратном пути она почувствовала головокружение и потеряла сознание... Прошло много дней, прежде чем к ней вернулись ее прежний дух и бодрость, и в течение нескольких месяцев после прогулки она чувствовала себя вялой и утомленной».
apropos: «Мои старые слабости» Однако существовало много и таких примеров, когда зажиточные женщины находили удовольствие в своей постоянной болезненности. Как написала Джулия Стефен — «искушенный инвалид» ХГХ века: «...искусству быть больным не легко научиться, но им владеют в совершенстве многие великие страдальцы». Еще в юности она задумывалась о том, что у женщины нет совершенно времени для себя. Все, о ком она заботится, ожидают, что в каждую минуту своей жизни она думает о них. Те же мысли приходили в голову Флоренс Найтингель — одной из самых известных женщин своего времени, вылечившей множество солдат во время Крымской войны, Она писала, что замужняя женщина иногда жалеет, что не сломала ногу, потому что тогда все в доме крутились бы вокруг нее, а не она вокруг всех. Но если Флоренс только мечтала о недолгой передышке, то многие женщины XIX века постара лись ею воспользоваться Марион Самборн страдала от многих заболеваний, которые она сама характеризовала как «мои старые слабости». День ото дня она чувствовала себя слабой и уставшей. Она пробовала лечиться многими методами, включавшими очень популярную в период 1880— 1890-х I годов молочную диету, пинту бордо и турецкие бани, куда она отправлялась раз в неделю. Частенько она оставалась в постели до полудня и чувствовала себя гораздо лучше за ужином и в театре. В результате кем-то было замечено, что Марион не так больна, как она думает. Для женщин высшего класса стало обычным делом постоянно жаловаться на плохое самочувствие. «У меня раскалывается голова!», «Мои нервы на пределе!» — фразы, часто звучавшие в домах аристократов. «Моя тетя Этта была образцом инвалидизма. Когда ей было 13 лет, после приступа дифтерии доктора рекомендовали, чтобы она некоторое время принимала завтрак в постели. После этого за всю свою жизнь она больше никогда не поднялась к завтраку. Плохое самочувствие стало ее профессией, и разговоры о болезнях — единственной темой для разговора. Она всегда уходила отдохнуть на случай, если она потом устанет». Однако не только женщины были влюблены в идею постоянного плохого самочувствия. Мужчины тоже были подвержены этому в не меньшей степени. Самым большим «инвалидом» своего времени являлись члены семьи Чарлза Дарвина. «В доме моего деда всегда была траурная атмосфера постоянной болезни. Возможно, это было оттого, что мой дед (Чарлз Дарвин) был постоянно болен, и его дети, обожавшие своего больного, подражали ему, а еще и потому, что это было так приятно, когда бабушка постоянно жалела и ухаживала за ними. В доме хранились сотни писем, в которых содержались рецепты, описания опасных болезней, касавшихся каждого из них. Многие недомогания носили несомненно нервический характер, хотя наверняка существовали и настоящие болезни. Однако насколько они были больны, мы никогда не узнаем. Можно сказать одно, что в целом отношение к здоровью в семье Дарвина было нездоровым! Быть больным там считалось нормальным». Чарлз Дарвин представлял собой удивительный экземпляр. Родители его — доктора, и в семье были известны случаи нервной нестабильности. Много книг написано на эту тему. Ральф Колп в книге «Инвалид: болезнь Чарлза Дарвина» предполагал, что экзема великого ученого была следствием его постоянных переживаний о том, как будет воспринята обществом его теория о происхождения человечества. Экзема проходила, когда он переставал говорить об этом, и появлялась, когда он вновь возвращался все к той же теме! Джон Винслоу, однако, считал, что Чарлз Дарвин страдал от отравления мышьяком, который содержался в некоторых препаратах, прописанных ему после диагноза «диспепсия». Пациент должен был начинать с очень маленькой дозы, которую должен был увеличивать по мере привыкания желудка к яду. Инвалидизм XIX века происходил оттого, что во время, когда предъявлялись очень строгие требования ко всем членам общества, человеку требовались уважительные причины просто для того, чтобы отдохнуть. Другая причина подобного поведения отсылает нас к истории об Алисе Джеймс, которая была инвалидом по желанию всю свою жизнь. Уже в двадцать лет совершенно здоровая девушка стала выказывать признаки чрезмерной заботы о собственном здоровье. Когда ей исполнилось тридцать, ее отец заметил как-то в разговоре: «Она то и делает, что либо бьется в истерике, либо пытается лишить себя жизни, и все это при постоянных жалобах, что она больна всем, чем только можно!» К этому времени ее братья и сестры уже имели семьи, у нее же не было ни мужа, ни детей, ни занятий, кроме того, что ежедневно записывать в дневник сведения о своем самочувствии. Она использовала собственные надуманные болезни, чтобы защититься ими от стремлений достичь чего-либо в жизни. Брат Алисы Генри написал позднее, что ее плохое самочувствие явилось для нее защитой от всех жизненных проблем. Жизнь в доме, где находится больной, обычно вращается вокруг него. Любое невнимание приводит к взрывам. «Когда в моей комнате горничная немного приоткрыла окно, на следующий день я уже страдала от ревматизма в голове. Я просто была не в состоянии ни двинуться, ни вздохнуть в течение 12 часов. Сколько же нужно иметь здоровья, чтобы быть больным!» Когда же наконец у Алисы обнаружили рак груди, она этому чрезвычайно обрадовалась: «С самого начала, как я заболела, я все ждала и ждала, когда же у меня найдут хоть какую-либо болезнь! Воистину, кто долго ждет, тот дожидается!» Вскоре братья Алисы по ее запискам издали книгу «Трагическая муза» и даже поставили пьесу. «Неплохое шоу для одной семьи!» — заметила Алиса. «Особенно, если я, наконец, умру — это самая трудная его часть!»
apropos: Медицина Население городов росло, докторов требовалось все больше и больше, поэтому медицинские школы расширялись, обучая учеников новым технологиям, таким как, к примеру, анестезия, которая стала использоваться при операциях в 1846 году. Ранее пациенту давали алкоголь, который не мог заглушить чудовищную боль, когда ему ампутировали (отпиливали пилой) ногу. Операцию очень часто производили в так называемом театре, напоминавшем современный цирк, на арене которого находились пациент и доктор, а зрительские места оставляли для студентов, обучавшихся медицинской науке. Хирург появлялся на операции одетый в сюртук не первой свежести с повязанным сверху фартуком, с кровью, оставшейся от предыдущих пациентов. Руки он мыл только после ампутации. Больной, накачанный бренди, в ужасе взирал на разложенные инструменты, вид которых мог повергнуть в страх любого нормального человека (они мало изменились с викторианского времени). Ознакомившись с предстоящей работой, доктор брал в руки прямой острейший операционный нож и, повернувшись к аудитории, говорил: "Засекайте время, джентльмены!» (Девушек среди них не было.) Если ампутировали ногу, то врач делал мгновенный круговой надрез вокруг икры, а затем пилой отъединял кость. Очень важно было, чтобы операция проходила очень быстро. На все требовалось тридцать секунд, но тридцать процентов больных умирало от болевого шока или потери крови. Действия хирурга сопровождались душераздирающими криками несчастных, над которыми производилась операция. Студенты падали в обморок. К счастью для всех нас, американский зубной врач Уильям Мортон, экспериментируя с эфиром в 1846 году, заметил, что, приводя с его помощью пациента в бессознательное состояние, тем самым врач облегчал себе работу. Английский доктор Джон Сноу, упоминаемый ранее в связи с холерой, заинтересовавшись этим открытием, убедил королеву Викторию использовать хлороформ при родах в 1853 году, когда на свет появился принц Леопольд, и через четыре года — принцесса Беатриса. После королевского одобрения анестезия стала поощряться повсеместно, несмотря на то, что дозировка еще не была выверена, и в комнатах, освещавшихся газом, атмосфера, насыщенная эфиром, становилась чрезвычайно пожароопасной. Хлороформ был не горюч и легче в применении, поэтому им стали заменять эфир. Анестезия явилась колоссальным достижением в медицине, позволившим спасти миллиарды человеческих жизней. Поскольку пациенты находились в бессознательном состоянии, скорость перестала быть основным фактором при операциях и хирург теперь мог работать аккуратнее и осторожнее, не нанося ненужных повреждений тканям. Появилось время на то, чтобы как следует ознакомиться с открывшейся во время операции проблемой, на обдумывание и принятие решения, на аккуратное сшивание кровеносных сосудов. В результате смертность значительно снизилась и выздоровление наступало гораздо быстрее. По той же причине хирурги перестали заниматься только ампутацией, как было ранее, и начали делать операции по вырезанию воспалившегося аппендицита или удалению камней из почек. Это привело к тому, что доктора перестали быть мясниками и старались использовать свои возможности в науке. Следующее достижение в хирургии — применение антисептика. В 1867 году в руки к шотландскому доктору Джозефу Листеру попал маленький мальчик с открытым переломом руки. Зная, что в рану скорее всего попала инфекция, доктор решил прочистить ее с помощью карболовой кислоты, которую применяли при чистке дренажной системы. К такому неожиданному заключению он пришел не сразу, экспериментируя до этого с животными. Рука мальчика была спасена, и этот опыт вскоре стал широко известен в медицинском мире, где стали применять антисептики для предотвращения попадания инфекции в раны, Доктор Листер и был так впечатлен достигнутыми успехами, что даже сконструировал распылитель карболовой кислоты, более известной под названием «фенол», чтобы с его помощью очищать воздух перед операциями. Немного позже Листер понял, что инфекция таится не в воздухе, а находится на коже больного, хирурга и инструментах, которыми производилась операция. После этого открытия инструменты стали делать не с деревянными ручками, как это было ранее, я целиком металлическими для облегчения стерилизации. В 1876 году были впервые использованы медицинские перчатки, и хирурги стали мыть руки перед операциями. Использование всех нововведений XIX века привело к тому, что смертность значительно снизилась. Повсеместно стали открываться медицинские школы, где студенты осваивали последние достижения науки. А теперь обратимся еще раз к Флоренс Найтингейль, имя которой стало известно всей Англии после Крымской войны, где англичане воевали против России. Она отозвалась на письмо, опубликованное репортером, побывавшим на войне. Он писал, что французские полевые госпитали хорошо организованы, а английские совершенно заброшены. «Разве нет у нас в стране преданных женщин, способных штурмовать наших министров, чтобы они отпустили их выхаживать наших бедных, раненых собратьев». Именно это она и сделала, услышав крик с поля боя в этом газетном материале, и, добившись разрешения высших инстанций, выехала на войну с 38 медсестрами. Приехав на фронт, она обнаружила в госпитале километровые ряды кроватей, на каждой из которых лежало по нескольку солдат. Раненые находились на одной койке с обмороженными, тифозными и холерными. Тех, кого не могли разместить, клали на пол, по которому нельзя было пройти, не испачкав ноги мочой, кровью и калом. Ни о какой гигиене не могло быть и речи! Не было никакой санитарии, горячей воды, мыла, полотенец. Подчас не было даже еды. Солдаты умирали ежедневно. Тысячи из них скончались от инфекционных болезней. Леди Флоренс стала всеми силами бороться за то, чтобы больных не сваливали где попало, чтобы строили временные кровати или настилы, мыли полы, стирали бинты, что, конечно, делалось и ранее, но не с такой тщательностью, как теперь под ее строгим надзором. Присутствие Флоренс Найтингейль и женского медицинского персонала на фронте спасло огромное количество жизней. Мужчины, привыкшие в Британии, что быт организовывался женщинами, нуждались в их помощи и на войне. С их прибытием в госпитале не только появились порядок и санитария, являвшиеся необходимым условием для выздоровления, но и ласка, и сострадание, так нужные солдатам в минуты их слабости. Если женщины не могли более ничем помочь раненым, то хотя бы сидели рядом и, держа их руку, передавали им тепло, участие и сострадание. Флоренс называли леди с лампой. Она совершала ежевечерние обходы, следя за порядком и надлежащим уходом за больными. Будучи обстоятельной женщиной, она вела ежедневные записи, в которых учитывала все: количество поступавших в госпиталь солдат, умерших и выздоровевших, условия, в которых они содержались, применяемые виды лечения, температуру воздуха и воды и даже расстояние между кроватями. Вернувшись в Англию, она презентовала свои записи королеве в виде цветного веера, где розовым цветом указала количество солдат, умерших от ран, и зеленым тех, кто умер от инфекции. Подобный наглядный доклад лучше всего передал информацию о количестве солдат, которых можно было спасти. На лепестках веера Флоренс привела статистику, которую методично документировала на фронте. Она также написала рапорт, в котором яростно критиковала порядки в армии, при которых забирались на войну здоровые молодые люди, из которых каждый год погибало полторы тысячи только из-за плохого питания, болезней и небрежения, «Это все равно что просто поставить их к стенке и без всякой вины расстрелять!» — писала она. Страстный тон и факты, которые ранее скрывались от правительства, наконец пробились через все бюрократические препоны. К ее словам стали прислушиваться, и работа госпиталей значительно улучшилась. Порядок, наведенный ею, спас жизнь многим и облегчил женщинам дорогу в медицину. После 1865 года им было разрешено заниматься медициной и получать квалификацию докторов. В начале XIX века единственным средством лечения зубов почти всегда являлось их удаление. Это не случайно, поскольку бормашина еще не была изобретена, а дантисты не имели профессиональной школы. Плохие зубы в это время были у большинства населения, особенно у бедных классов, которые вырывали их сами, привязывая за нитку к двери. После изобретения дрели, сначала приводимой в движение с помощью ножной педали, положение не изменилось, ибо устрашавший вид этого приспособления отпугивал всех обратившихся к врачу. Дрель долго раскручивалась и не сразу останавливалась. Профессиональное обучение дантистов улучшилось только к 1921 году. Наличие медицинских школ привело еще к одной проблеме — недостатку тел в анатомичке. Ведь изучить строение человека можно было, только работая с мертвым телом прежде, чем резать живое. Обычно для обучения студентов доставляли трупы преступников, умерших в тюрьмах, на виселицах, или нищих из работных домов. Но даже этого количества было недостаточно. Людей, безусловно, умирало очень много, и доставка трупов для обучения стала очень грязным бизнесом в викторианской Англии. Было много охотников зарабатывать на свежепохороненных покойниках, выкапывавших их из могил и продававших в анатомички. Стоимость зависела от длины, особые цены назначались за короткие трупы, то есть за детей. Население всячески боролось с осквернением могил. Их огораживали решетками, что нетипично для Англии, нанимали сторожей, карауливших захоронения по ночам. Предприимчивые старосты кладбищ не только смотрели сквозь пальцы на то, что свежепохороненные тела выкалывались и продавались для работы над ними в морги, а и сами избавлялись от старых захоронений, чтобы нажиться на новых, вытаскивая старые гробы и продавая новые места. В среднем, по статистике того времени, покойники в одной и той же могиле заменялись приблизительно каждые шесть месяцев. Разросшиеся города нуждались не только в новых домах для жизни живых, но и в последних пристанищах для мертвых. В 1852 году актом парламента были созданы новые кладбища за пределами городов. На железнодорожной станции Ватерлоо даже появилась платформа, называвшаяся «Некрополь», с которой пассажиры уезжали в последний путь в сопровождении рыдавших родственников прямо на кладбище Бруквуд. На нем находятся могилы и знаменитых гробокопателей, которые, занимаясь своим страшным ремеслом, часто наталкивались на гробы с царапинами с внутренней стороны, сделанными людьми, которых захоронили, считая умершими. Стремясь поживиться быстрее, пока тело не испортилось, они спасли нескольких человек тем, что вовремя их откопали. Случаи захоронения живьем в то время не были единичными. Иногда врач не мог определить, умер пациент или нет. Единственным верным средством считалось поднесение зеркала к губам усопшего. Если оно запотевало, значит, человек был жив. Однако многие люди были так бедны, что не могли пригласить доктора, и довольно часто бедняг хоронили живыми, в бессознательном состоянии, которое окружающими принималось за смерть. В 1843 году Кристиан Эйзенбрандт запатентовал свинцовый гроб с пружинной крышкой, лежа в котором, очнувшийся покойник мог нажать кнопку, находившуюся внутри, и дать понять окружавшим, что он жив. Другой изобретатель С. Ни-коль, обеспокой вшись, что в этом новом, популярном в то время гробу можно задохнуться, запатентовал молоток для разбивания стеклянной пластинки, которая вставлялась над лицом покойного. Были и другие нововведения для предохранения от захоронения живьем: флаг, качавшийся, если в могиле было движение, и электрический звонок, слышимый даже с очень большой глубины. Но вскоре качество жизни стало улучшаться. Мыло подешевело и перестало быть прерогативой высшего и среднего классов. Хлопковая одежда стала доступной по цене. Ее было легче стирать, чем шерстяную, она также быстрее сохла, что позволяло, выстирав ее вечером, утром надевать чистую. Водопровод и канализационная система улучшились, люди стали мыться чаще. Подешевела еда, хотя городское население все равно ело недостаточно овощей и фруктов. Молоко, которое хоть и разбавляли водой, все же было натуральным и питательным — его еще не научились долго сохранять. Все население пило его свежим, практически сразу из-под коровы. Кстати, этих милых животных держали в городах или в ближайших к нему местах именно по этой причине. Английские портные заметили, что к концу века молодые люди стали выше, чем их родители. Это лучше всего доказывало, что в целом население стало здоровее. Личная гигиена и улучшенные условия жизни спасли больше людей, чем это смогла бы сделать самая лучшая медицина.
apropos: КАК РАЗВЛЕКАЛИСЬ ВИКТОРИАНЦЫ Каждый развлекался как мог. Например, зять Виктории принц Кристиан, потерявший глаз на охоте, забавлялся тем, что на приемах, где часто присутствовали важные зарубежные гости, вдруг просил лакея принести к столу коллекцию из его искусственных глаз. Когда белые глазные яблоки выставлялись перед всеми на столе, Кристиан начинал вдохновенно рассказывать присутствующим о каждом из них. Его любимым было налитое кровью око, которое он вставлял, когда заболевал или очень сердился. Говорят, в коллекции был также и подбитый глаз! Старший сын Виктории Эдуард, получивший королевскую корону в 1901 году, был очень большим любителем развлечений. Он задавал тон всему высшему обществу. Бесконечные маскарады, балы, охоты, нескончаемые фейерверки стали его любимыми занятиями. Несмотря на родителей, чьи отношения являлись примером, воодушевлявшим всю страну, Эдуард с юношеского возраста отличался ветреностью и слабостью к женскому полу. Пока был жив отец, он еще старался держаться в рамках, но после его смерти в 1861 году слава о принце как о неисправимом соблазнителе распространилась по всей Европе. Даже женитьба на очень красивой принцессе Александре не помогла. До Виктории постоянно доходили слухи, что Эдуард, который любил путешествовать, портил репутации дамам в Италии, Испании и Франции. Бедной старой королеве это было очень неприятно. Такое поведение противоречило ее взглядам на то, как должен был себя вести наследник престола. Она продолжала контролировать сына до своей смерти, когда ему было уже шестьдесят лет. Сколько раз на ее упреки в письмах о том, что Господь накажет его за грехи, он отвечал: «Я не имею ничего против контроля вселенского, бессмертного Отца. Однако я — единственный мужчина в стране, у которого мать тоже вечная!» Очень многие развлечения, известные нам сегодня, получили свое развитие в викторианское время. К 1840 году размеры городов сильно увеличились. Если раньше их легко можно было обойти за несколько часов, то теперь не хватало и дня. Индустриальная революция изменила Британию. Люди не только мигрировали с полей на фабрики, из деревни в города, они также учились тратить деньги не только на необходимое, но и на развлечения. У сельчан стали очень популярными выездные ярмарки с аттракционами, ранее приводившимися в движение с помощью лошадей, ходивших по кругу. Механик Фредерик Савадж первым стал использовать паровой двигатель при вращении им же изобретенных каруселей-лошадок. Он назвал их Gallopers, от слова «галоп». Лошадки не только ездили по кругу, но также имитировали движение настоящих, слегка подбрасывая седока кверху. Они были чрезвычайно популярны не только среди детей, но и среди взрослых. Кстати, именно Савадж изобрел карусели на цепях, при кружении на которых создавалось впечатление полета. А название нашего велосипеда пошло после распространения его аттракциона под названием Velocipede, когда полдюжины двухколесных механизмов были приварены друг к другу по кругу. Ездоки, начиная вращать педали, раскручивались быстрее и быстрее, так привлекая публику, что жители одного местечка чугь не повыкидывали с сидений велосипедную команду, оккупировавшую аттракцион на целый час. Во многих более поздних моделях использовались изобретения Саваджа. Они отличались гениальной простотой. Поразительно, что человек, внедривший в развлекательную индустрию известные и по сей день механизмы, никогда не умел ни читать, ни писать. Давая задание в своей мастерской, Савадж чертил на земле прутиком и не предполагал, что впоследствии его чертежи принесут кому-то миллионы. Большинство людей работали 10—12 часов в день и имели только один выходной — воскресенье. Не у всех была возможность поехать за город и подышать свежим воздухом. По этой причине в населенных пунктах стали устраивать парки, где население могло отдохнуть, не платя за это ни пенни. Там часто играли оркестры, устраивались состязания по футболу, крикету, теннису. Семьи приглашали знакомых на пикники. С 1871 года были утверждены публичные, дополнительные выходные дни. Они назывались Bеmk Holidays. Это означало, что понедельник добавлялся к воскресенью, удлиняя отдых. С этого момента стало очень популярным для представителей высшего и среднего классов выезжать по железной дороге к морю и проводить там выходные дни или отпуска. Это стимулировало развитие многих приморских городов, таких как Блэкпул, Исборн, Бормут, Брайтон. На пляж одевались в лучшие наряды, поскольку там можно было встретить много знакомых. А вот раздевались для купания в специальных хижинах на колесах, которые завозили в море. Войдя в них по ступенькам с пляжа в обычной одежде, выныривали с другой стороны в купальном костюме, закрывавшем практически все тело. Разнообразие купальных шапочек чрезвычайно оживляло в это время морское пространство у берега. Как будто множество красивых бабочек слеталось на воду. Нам сейчас трудно представить себе, что когда-то понятия «туристы» не существовало вовсе. Люди перемещались с места на место только по необходимости, навещая родственников, ища работу, переезжая на учебу или выходя замуж. Большинство населения никогда не выезжало с места рождения далее расстояния в двадцать—тридцать миль. К любому перемещению готовились как к вселенскому событию. Строительство железных дорог изменило не только дальность поездок, но и менталитет. Расстояние перестает быть основным пугающим фактором, и появляется интерес к другим местам. Зачинателем туристического движения является Томас Кук (1808— 1892), который был типографам и проповедником. В 1841 году он нанял паровоз на 570 пассажиров, чтобы проповедовать им во время путешествия о вреде пьянства. Через десять лет он организовывает экскурсии на посещение Великой выставки, а к 1856 году уже предлагает осуществить путешествие вокруг Европы. Вскоре сын Джон стал его партнером. Они первыми начали бронировать места в отелях во время организации групповых поездок. К 1870 году путешествия совершались уже в Европу, на Святую землю и вниз по Нилу для осмотра пирамид. Вскоре появились и первые путеводители. Растущее количество школ способствовало популяризации спорта и выработке правил для многих игр. Тогда же регби отделилось от футбола, простая драка без перчаток трансформировалась в бокс и ограничилась временными рамками (раундами). Теннис, известный в Англии более 500 лет, стал очень популярным досугом для всех, в то время как раньше он был привилегией мужчин. Им стали увлекаться дамы, несмотря на неудобную одежду, длинные юбки, оплетавшие ноги. Среди леди были очень популярны стрельба из лука и крикет. Велосипедный спорт стал более доступным. Два колеса, большое и маленькое, не были очень устойчивой моделью, но крутившие педали дамы и джентльмены имели возможность наслаждаться разнообразными видами, открывавшимися им по мере движения. Образуются спортивные клубы, специализировавшиеся на одном виде спорта: самый первый из них, клуб пловцов в Лондоне, был создан в 1837 году, затем в 1843 году при госпитале в Лондоне сформировался клуб любителей регби и футбола. В 1870 году появились новые развлечения, такие как катание на роликах, волейбол. Апогеем спортивных достижений в викторианское время стала первая олимпиада, прошедшая в 1896 году в Афинах. Во второй половине века открываются клубы по интересам: фотографические, атлетические, драматические. У населения появляется возможность общаться с людьми, близкими по духу. Развлечения становятся более разнообразными, менее примитивными и жестокими, чем это было раньше. Травля быков и медведей была уже запрещена к этому времени, хотя петушиные бои и травля крыс все еще оставались очень популярными занятиями. Любимым отдыхом оставалась и охота, которая, благодаря железной дороге, теперь проводилась не только на лис, кроликов, фазанов и прочую живность в Англии, но и на оленей и тетеревов в Шотландии. В начале правления Виктории театры не являлись популярным и престижным времяпрепровождением. Актеров и актрис предпочитали приглашать домой, где они разыгрывали представления на темы благородной любви, исторические трагедии или комедии. В театрах, где была публика попроще, показывали пьесы жизненного характера, в основном на темы ограблений и убийств. Публика не стеснялась в выражении своих чувств, часто забрасывая надоевших актеров гнилыми овощами. Артисты в основном были бродячими, перемещавшимися из города в город, из деревни в деревню. Чаще всего они выбирали для выступлений ярмарки, рынки, скачки — то есть места большого скопления народа. Чем беднее были люди, посещавшие театр, тем яснее была их реакция на увиденное. Испорченные помидоры, яблоки и бананы летели в артистов, как только их вид начинал раздражать публику. Стремясь удержать интерес публики, сценические эффекты даже в очень маленьких и бедных театрах старались делать впечатляющими. Появлявшиеся ниоткуда привидения, настоящие лошади, морские баталии, роскошные декорации приближали вымысел к реальности. Зрители по большей части были рады любому развлечению, жонглерам на улице, скрипачам, дрессированным животным. Для детей популярные кукольные персонажи Панч и Джуди разыгрывали свою нехитрую историю под открытым небом за старой занавеской. Средние классы ходили на оперу, балет или концерты. Одной из причин возраставшей популярности театров был необыкновенный свет, использовавшийся там. Газовое освещение, известное с 1800 года, было тусклым, мерцающим и для театра малопригодным. С расстояния нескольких метров мимика актеров расплывалась, и сцена скрывалась в полутьме. В 1809 году Гемфри Дэви изобрел дуговую лампу, которая состояла всего лишь из двух углеродных стержней, каждый из которых был присоединен к батарее. Когда стержни разъединялись — сильная электрическая дуга проскакивала между ними, образуя яркое, до боли в глазах, белое свечение. Освещение это сразу поставило театры в разряд престижных мест. Приходя туда, теперь невозможно было скромно отсидеться в полумраке, наблюдая за действием. Все погрешности в косметике стали очень заметными, и дамы перестали слишком ярко краситься, как было необходимо при свечном и газовом освещении. В антрактах знакомые разглядывали и оценивали друг друга. Дуговые лампы помимо явного преимущества имели свои недостатки. Они были пожаро- и взрывоопасны. Степень освещения, то есть проскакивавшего заряда, трудно было рассчитать. Их все чаще стали применять на маяках, стоявших далеко от других зданий, и для освещения улиц. В 1881 году был построен лондонский театр «Саввой», где впервые было проведено электрическое освещение. С этого момента театры становятся в основном местом для состоятельной публики. Комические оперы Гильберта и Силливана, сатирические пьесы Оскара Уайльда стали очень популярны в восьмидесятых годах XIX века. Одной из самых известных актрис была Элен Терри (1847—1928), которая впервые вышла на сцену в возрасте девяти лет и выступала до своего 78-летия. Ее партнером в течение долгого времени являлся актер по имени Генри Ирвинг — настоящее имя Джон Генри Бродриб (1838—1905). Он был первым лицедеем, возведенным в рыцарское достоинство за гениальную игру в шекспировских пьесах. Театр становится любимым развлечением. По всей стране открывались все новые и новые сцены, начиная от респектабельных, очень дорогих и известных, кончая однодневками, которые переносили свои деревянные скамьи и шатер с места на место. Возможно, по причине любви к театру, три сестры из маленького городка в Америке, расположенного неподалеку от Нью-Йорка, Кэти, Ли и Маргарет заявили, что они вошли в контакт с духом умершего медника, похороненного под полом их дома. Девочкам захотелось оказаться в центре большого действия, но они еще не представляли себе его размаха. Родители, не поверившие сначала их рассказу, потребовали доказательств, и девочки продемонстрировали, как они получали ответы от привидения с помощью постукиваний: один удар — «да» и два — «нет». Это было продемонстрировано друзьям и родственникам, и скоро уже весь город знал про удивительную семью. Сестрам было предложено устроить публичную демонстрацию своих способностей, что они и сделали при довольно большом стечении народа. С этого момента к их дому потянулось множество желавших установить контакт с ушедшими в мир иной близкими. Вскоре у сестер появились последователи, которые, переезжая в другие города, продолжали ту же практику, зарабатывая деньги на каждом сеансе. Слухи о вызывании духов распространились по всей Америке, а затем и Европе. В Лондоне почти в каждой гостиной, на каждом приеме или балу устраивались спиритические сеансы Они стали привычной частью времяпрепровождения в викторианской Англии. В условиях строгих нравов, когда общение между девушками и молодыми людьми было очень сильно ограничено, спиритические сеансы стали прекрасным поводом, чтобы переброситься несколькими словами, не вызывая ни у кого подозрений. Кроме того, можно было сидеть рядом плечо к плечу, а в большинстве случаев и рука в руке, поскольку участники должны были образовывать единый круг. Часто сеансы были просто предлогом, чтобы пообщаться почти в интимной обстановке со своим предметом интереса. Ведь волнения, которое молодые люди испытывали от такой близости, в темноте никто не видел. Обычно несколько гостей садились в круг за стол вместе с предсказательницей (в основном это были женщины) и наблюдали, как она входила в транс. Свет выключался, чтобы не мешать призывать духа, который принадлежал краснокожему индейцу или древнему египтянину. Медиумы подразделялись на две категории. Одни из них предпочитали разговаривать за духов сами. Исторгавшиеся из них низкие, загробные голоса и мужской тембр поражали публику, верившую, что это голос духа исходит из тела медиума. Другие же получали ответы с помощью стуков и двигавшегося стола, на котором по кругу был написан алфавит. Передвижение стрелки, закрепленной в центре, или просто линейки от одной буквы к другой показывало ответ потусторонней силы на заданный вопрос. Часто во время сеансов лица сидевших обдавались ледяным или, как говорилось, могильным холодом, свеча задувалась без видимой причины. Иногда кто-нибудь из притихшей компании ощущал прикосновение к плечу или голове, неожиданно открывались окна, хлопали занавески. Все это пугало и убеждало в истинности контакта с загробным миром. Спиритизм стал настолько модным, что медиумы вынуждены были придумывать все новые трюки, чтобы уверить присутствовавших на сеансе людей в своих неординарных способностях. Самыми известными медиумами в Англии XIX века были Эвсапия Палладино и Даниэль Дуглас Хьюм. Эвсапия была неграмотной итальянкой, которая сумела убедить всех своих необыкновенных способностях в спиритизме. Во время транса она, как казалось присутствовавшим, могла перемещать по воздуху тяжелую, громоздкую мебель и даже, в особых случаях, летать. Кроме того, она умела материализовать пару рук в дополнение к тем, что сцепленные лежали на столе. Даниэль Дуглас Хьюм, в отличие от остальных медиумов, работал в ярко освещенной комнате. В 1894 году сэр Уильям Крукс — изобретатель катодных лучей и известный экспериментатор в атомной физике писал о своей встрече с Хьюмом: «Я однажды видел его выхватившим голыми руками из ярко горевшего пламени раскаленный докрасна кусок угля. Положив его во впадину на ладони и прикрыв сверху другой рукой, он начал сильно дуть, нагнетая температуру, как в горне печи, до тех пор, пока уголь не стал белым и пламя, прорываясь наружу, не стало лизать пальцы». На сеансах Хьюма предметы висели в воздухе, музыкальные инструменты играли без посторонней помощи, и однажды он сам перелетел из одной комнаты в другую. Одним из самых поразительных явлений, о котором свидетельствовали очень многие люди, было верчение стола. Участники садились вокруг, клали кончики своих пальцев на его край и ждали в темноте, что же произойдет. Через некоторое время стол начинал содрогаться, заставляя нервных участников подпрыгивать от неожиданности и страха. Когда же, успокоившись, они садились опять, прикасаясь пальцами к поверхности, качание повторялось. Постепенно движение стола становилось все сильнее и сильнее, казалось, что он танцует по комнате. При этом все участники клялись, что они его не толкали и дотрагивались только слегка. Подобные эпизоды были зафиксированы на пленку много раз, и нет сомнений в том, что стол действительно двигался. Как же это происходило? Многие ученые задавались целью разгадать этот феномен. Среди них был и Майкл Фарадей. Он провел два эксперимента, чтобы понять, двигался ли стол самостоятельно или его передвигали сидевшие за ним люди. Во-первых, он попросил группу экспериментаторов положить руки не на поверхность стола, а на картон, тремя слоями покрывавший его, между которыми был нанесен медленно застывавший клей. Такая подготовка была рассчитана на то, чтобы при первом же движении рук они скользнули бы вдоль картона. Если стол сам начинал качаться, то руки бы слегка запоздали, сдвигая за собой картон, но если руки были первыми, то верхний слой картона бы сдвинулся, что и произошло во время эксперимента. Свои объяснения феномена качающегося стола Фарадей опубликовал в газете «Тайме» и некоторых научно-популярных журналах, где объяснял, что после долгого сидения в застывших позах мышцы заставляли пальцы и руки непроизвольно подергиваться, приводя стол в движение. При этом, чувствуя качание, люди, сидевшие с другой стороны, автоматически пытались надавить на стол, чтобы его остановить, и тем самым они неосознанно слегка двигали его в свою сторону, что и приводило к перемещению. Правда, многие участвовавшие в спиритических сеансах, несмотря на объяснение Фарадея, были убеждены, что вступали в контакт с потусторонним миром, так как не только слышали голоса своих умерших близких, но и любимые выражения, которые они часто повторяли при жизни. Они хотели верить и верили, находя в этом комфорт и успокоение измученной душе. Многие медиумы были конечно же талантливыми трюкачами. Состарившись и уже не практикуя, они признавались, что сеансы являлись не чем иным, как хорошо подготовленным спектаклем. Все зависело только от их способности убедить зрителя в том, что происходившее у них на глазах есть на самом деле контакт с загробным миром. Потерявшие близких люди хотели верить в чудо и получали его. В 1888 году сестры Фокс публично признались, что никогда не верили в духов и всю историю затеяли исключительно от скуки, научившись издавать своими суставами на руках и ногах странные звуки. Однако даже их признание уже не могло остановить волну спиритизма. Отовсюду стали появляться предсказатели, гадалки, вошел в моду гороскоп. Иногда, стараясь убедить всех в присутствии потусторонней силы, медиумы прибегали к помощи фотографий, на которых действительно можно было разглядеть расплывчатый образ привидения, а иногда всего лишь пятно. Помогая экстрасенсам в начале (сеанс — по-английски чувство, ощущение, то есть дословно — это человек, обладавший дополнительным пятым чувством, помимо осязания, зрения, вкуса и слуха), фотография, усовершенствовавшись, стала их врагом.
apropos: Балы Медиумы довольно часто приглашались и на балы. В то время как часть гостей резвилась на танцах, другая располагалась в таинственной темноте. Задача хозяйки состояла в том, чтобы удовлетворить потребности обеих сторон и все подготовить для отдыха и развлечений. «С раннего утра назначенного дня весь дом был поставлен с ног на голову. Слуги, почти незаметные до сих пор, больше не старались скрыться с глаз, как только видели господ. Все были заняты делом. Пол в гостиной был натерт до блеска, там же расставлены диваны и диванчики, кресла, стулья. На возвышении приготовлено место для оркестра. По неписаным законам того времени, гостиная для танцев освещалась дополнительно. Везде, где только возможно, у стен были расставлены и развешаны дополнительные светильники, чтобы ни одно лицо в зале не могло скрыться в темноте. Правда, учитывая, что яркий свет мог раздражать нежные глаза дам, свечи ставили в затемненные стеклянные плафоны. В соседней небольшой комнате рядом с танцевальной залой был накрыт стол для желавших выпить чаю и перекусить до ужина. Продумана была каждая мелочь. Для пожилых гостей, не желавших танцевать, готовилась комната для игры в карты, обустраивались туалетные комнаты для джентльменов и дам. Залы поражали натертым до блеска паркетом, украшенными цветами горками и пирамидами, яркими китайскими пергаментными фонариками, развешанными в коридорах. Миссис Фолти, немного уставшая от всех забот этого дня, едва успела проверить каждую парадную комнату, напомнить дворецкому о праздничных ливреях для лакеев, садовнику — об украшении гирляндами дорожек в парке, домоправительнице — о порядке, в котором нужно подавать к ужину блюда, и, наконец, одеться к балу, когда стали прибывать первые гости. Вместе с Мэри, миссис Гольдберг и Люси она встречала гостей перед парадной лестницей, ведущей наверх в главную залу. Леди входили первыми, целовались с хозяйкой или жали ей протянутую руку, а за ними следовали их мужья. Местное общество показалось Люси немного более раскрепощенным, чем у них в городе. Декольте были глубже, платья подняты спереди чуть более дозволенного так, чтобы показалась туфелька. Во всем замечалась близость к столице — в модах, в разговорах, в шутках. Шляпки были меньшего размера, юбки заужены книзу и заканчивались шлейфом, цветовая гамма приглушена, и очень популярен цвет пожухлой листвы. Бал открывался танцем миссис Фолти с почетным жителем города виконтом Эшером, благородным седовласым джентльменом, который двигался на удивление легко для своих лет. После того как виконт проводил свою даму и поцеловал ей в благодарность руку, другие джентльмены стали приглашать выбранных ими леди. Люси чувствовала себя провинциальной в своем чрезмерно украшенном цветами платье, и, глядя на высоко убранные прически, ей захотелось избавиться от завлекалочек из волос, которые, причесывая ее, намеренно оставила горничная Дженни. Если, готовясь к балу и глядя в зеркало, она казалась себе очаровательно шаловливой, то сейчас перед всеми этими людьми она чувствовала себя выглядевшей глупо, растрепанно и старомодно. Она так была собой недовольна, что когда Берти подошел к ней и спросил: "Могу ли я иметь честь танцевать с вами?" — она буркнула: "Благодарю, но у меня уже все танцы расписаны!"» В приведенном здесь эпизоде показано, что бал являлся событием в жизни каждого человека независимо от его возраста, пола и положения. Люди не только приятно проводили время и встречали старых знакомых, но и заводили новые знакомства, которые могли быть очень полезны в будущем. В эпоху, когда развлечения еще не вошли в каждый дом вместе с телевизором, радио и компьютером, взрослые порой веселились как дети, играя на балах в разные игры и хохоча до слез. Танцы в это время не были прерогативой только молодых людей. Седовласые старцы и одетые в чепчики матроны делали по натертому паркету круг-другой к общему удовольствию присутствовавших, поощрявших их размять старьте косточки. «За кадрилью следовала мазурка, затем шла полька. Грязь выбивалась из-под ног танцующих, уже воск стал капать на кружившихся под канделябрами, а Люси все еще не приглашали. Приглядываясь к поведению местных барышень, она с удивлением обнаружила, что Берти, оказывается, очень популярен и они, отказывая другим кавалерам, предпочитали его. Против своей воли Люси отмечала, что он танцует очень хорошо и ладно. Наконец миссис Фолти вспомнила о своих обязанностях шаперон {великосветски: свахи) для Люси на этот вечер и стала знакомить ее с молодыми людьми. Ее подопечная тут же была приглашена на вальс и была счастлива показать Берти, как изящны в танце ее движения и что ее замечают кавалеры. Однако на этот счет она волновалась напрасно. Молодые люди, как всегда и везде, сначала приглядывались к незнакомке, а после того, как она была выбрана кем-то еще, то и дело подходили к ней, чтобы записаться на танец. — Могу я иметь честь ангажировать вас на номер 12? — Если у вас не занят еще номер 15, я был бы счастлив вальсировать с вами! В конце концов вся ее бальная книжечка оказалась расписанной, но Берти к ней так больше и не подошел». Это было время, когда уважение к старшим ценилось настолько, что если молодым людям делалось кем-то замечание, то не остановиться, не выслушать с почтением и не принять к сведению являлось огромным неуважением, после чего ни один отец не захотел бы отдать такому наглецу в жены свою дочь. Молодежь вес делала с оглядкой на старшее поколение, не желая вызвать неудовольствие, ведь именно пожилые влиятельные люди и определяли мнение общества. Нравы были очень строги, каждое нарушение этикета мгновенно подмечалось пожилыми леди, которые, сидя на удобных диванах в танцевальной зале, от нечего делать ругали молодежь. Ведь в это время в обществе появилось очень много людей, которые достигли своего положения благодаря деловой хватке, а не родословной. Новые англичане хоть и учились этикету и манерам, но не впитали их с молоком матери, как большинство настоящих джентльменов и леди. Хотя последние смотрели на них свысока, они все-таки вынуждены были принимать безродных богачей в своем обществе. Одним из лучших вариантов брака для их детей считалось поженить деньги на титуле, что в основном и происходило. Бал в этом случае оставался лучшим местом, где подобное знакомство могло состояться. Шаперон, бывшие у каждой девушки до ее замужества, оценивали молодых людей, которых они подводили знакомиться со своими подопечными. Все разговоры, по правилам, должны были происходить только в их обществе. Именно поэтому так популярен стал язык жестов. «Их ложа была во втором ярусе. Они удобно устроились, и Люси стала разглядывать обмахивавшихся веерами дам и джентльменов, сидящих внизу в партере. — Ты заметила? — проследив ее взгляд, спросила Мэри, — Что заметила? — не поняла Люси. — Эта дама, на которую ты смотрела, только что дала понять кому-то из зала: "Смелее, отбросьте сомнения!" — Как ты это узнала? — удивилась Люси. — Ты что же, не знаешь языка жестов? — поразилась Мэри. — Это первое, чему тебя учит сваха! — У меня еще не было постоянной свахи! — заметила Люси. — Я еще и не думаю о замужестве! — Ну, конечно, ты моложе меня, у тебя еще все впереди. Но поверь мне, что язык жестов или разговор веером — это то, что любая девушка должна знать в первую очередь. Это так удобно! Люси заинтересованно посмотрела на Мэри. — Вот, например, тебе понравился кто-то. Если это не сын друзей дома, то у тебя не будет никакого шанса поговорить с ним наедине. Все время кто-нибудь будет рядом. Или сваха, или родственники, или слуги. А так ты, по крайней мере, можешь сказать главное! Хотя бы дать понять, что он тебе интересен! — Мэри, ты должна научить меня! Ну, пожалуйста! — Ну, хорошо. Вот три основных знака: веер впереди в правой руке, вот так, — показала она. — Это означает "...вы слишком торопитесь!". Обмахивания веером левой рукой, вот так, от себя — "...я люблю другого!". Веер в правой руке поднесен к щеке — "..я люблю тебя!". — Как все просто! А знают ли этот язык молодые люди? — Поверь мне, что они учат его так же добросовестно, как и мы!» Полутона были нормой в общении людей викторианского периода. Говорили полунамеками, имели в виду что-то и очень редко говорили прямо. Так откровенно и просто между собой, как в приведенном отрывке, могли разговаривать только юные и очень хорошо знакомые девушки. Манерность и уклончивость поощрялись и принимались всеми за норму. После танцев гости приглашались к ужину в зал с уже накрытым длинным столом, где были расставлены карточки с именами гостей. Кроме красивых ваз, свечей, цветов и предметов сервировки, на стол ничего не ставилось. Рассаживаясь, гости снимали перчатки (по этикету обнажать руки разрешалось только за столом). Пока лакеи разливали первое блюдо, устричный суп, проголодавшиеся за время танцев гости переговаривались друг с другом. За супом перемены следовали одна за другой, каждая из которых торжественно вносилась лакеями на огромных блюдах. По английской традиции они ставились на расположенные вдоль стен низкие буфеты, откуда лакеи раскладывали порции на тарелки гостям. Очень скоро блюда опустошались и там оставались только головы зверей, рыб и птиц, их скелеты и украшения из овощей. Аппетит после танцев у всех был отменный. «— Говорят, что у синьора Кастальоне лучший повар в Италии, — заметила миссис Фолти. — У него такая известность, что в доме маэстро подают живность без голов! Вы представляете! — Как без голов? — удивились дамы. — Но это же против всех правил приличия! Должны же гости видеть, что блюда свежие! — Да-да, — поддержал разговор мистер Фолти, — ведь продукт, как известно, портится именно отсюда! — Он постучал себя по лбу, и все засмеялись. — И потом, как узнать, что ты ешь? Как-то неаппетитно! — Кроме того, — продолжала миссис Фолти, — всем известно, что основное правило хорошей кухни — эти когда сладкое и кислое смешиваются при приготовлении блюд. Так вот, его повар все подает отдельно! И маэстро все сходит с рук. Вот что значит известность!» Желе, ставшее популярным в Викторианскую эпоху, удивляло своими разнообразными формами и изысканным вкусом. Мороженое завершало праздничный ужин, и гости возвращались к танцам, играм и другим развлечениям бала, «Убирая после господского ужина оставшееся от десерта мороженое, Нэнси должна была положить остатки в холодильник — вместительный стеклянный ящик, в котором постоянно находилась принесенная из ледника глыба льда. Она убрала в холодильник нетронутое мороженое, но не знала, что делать с начатым клубничным, и решила втихомолку съесть его сама. Она поставила его в прохладное место и торопилась закончить уборку, пока оно окончательно не растаяло».
apropos: Магазины В период индустриализации, когда налаживалось массовое производство различных товаров, повсюду в городах стали открываться новые магазины. Доставка товара производилась быстрее и дешевле, и рынок начал заполняться не только английскими изделиями, но и диковинками со всего мира. Первые этажи зданий на шумных улицах переделывались под торговые помещения, которые привлекали покупателей большими окнами-витринами с выставленными в них яркими тканями, красивыми шалями, дамскими сумочками, перчатками. Магазины отделывались дорого, используя все последние нововведения: закрывавшиеся на ночь ставни, газовое освещение, большие вывески над входом, а кроме того полотняный полосатый навес, защищавший прохожих от яркого солнца, а товары от выцветания. Каждый хозяин старался, чтобы его магазин хотя бы снаружи отвечал всем современным требованиям. Многие торговые точки, открывшиеся в это время, до сих пор продолжают свою деятельность: Harrods (1849). John Lewes (1838), Tоmas Burberry (l856),Fenwick's (1882). Базар в Сохо, открытый в 1816 году и продававший разнообразный товар под одной крышей, нанес первый удар по идее XIX века, когда каждый магазин специализировался только на одном виде продукции. Он стал предшественником современного супермаркета. Начинает меняться и мировоззрение горожан, которые большую часть столетия считали, что женщины, появившиеся на улице без сопровождения мужчин, — это проститутки. Например, сестры Маршалл, уже упоминавшиеся ранее как мастерицы, которые сами шили себе все наряды, ходили вместе по магазинам в поисках нужных тканей, отделки, ниток, ходили даже в парк вдвоем, но не отваживались появляться на улицах, где находились клубы, пабы, театры, рестораны, поскольку там доминировали мужчины. К 1880 году главные улицы, которые женщины по упомянутой причине ранее избегали, стали заполняться модными магазинами, и теперь здесь днем были заметны преимущественно покупательницы. Тогда же стало модным посещать дамам чайные магазины, где они могли посидеть вместе за столиками и выпить чаю с вкусными пирожными. Это нововведение сразу стало очень популярным в женской среде не только из-за того, что сюда они могли прийти без прислуги, а значит, посекретничать без лишних ушей, но еще и потому, что в чайных магазинах имелись дамские туалеты, чего не было ни в одном другом заведении. Раньше женщины выходили из дома только на расстояние, которое не требовало удалиться по нужде. (По той же причине, если было невозможно избежать длительного пребывания на улицах города, то некоторые дамы не надевали нижнего белья, чтобы замаскировать свои действия широкой кринолиновой юбкой.) У бедных женщин на нижнее белье просто не было денег. Героиня Шарлотты Бронте Люси Сноу, не привычная к большому городу, думала, что идти одной по улице в Лондоне — уже само по себе приключение. «Когда она наконец дошла до кофейной комнаты в отеле, то была чрезвычайно взволнована, но успокоилась, увидев, что на нее не обращают внимания». «Я не могу отрицать, что входя я дрожала, чувствовала себя неопределенно, одиноко, жалко, желая знать, поступаю я правильно или нет, однако я ничего не могла поделать... Там было много разных людей, которые завтракали за столиками, и я подумала, что чувствовала бы себя гораздо более уверенно, если бы среди них я увидели женщин, однако там были только мужчины! Слава богу, что никто из них не показал вида, что думает, что я делаю что-то странное, один или два джентльмена взглянули на меня, но никто не смотрел открыто». Изобретение газового освещения в 1800 году и установка его на центральных улицах Лондона к 1830 году позволили строить здесь большие магазины, такие как торговые аркады, очень популярные в это время. Возводились они для богатых людей и напоминали крытые улицы, где, переходя из одной секции в другую, покупатели продолжали оставаться под арочной стеклянной крышей, закрепленной на чугунных колоннах и рамах. Таким образом, не думая о грязи под ногами и не отвлекаясь на грубую жизнь, которая постоянно давала о себе знать на улицах, покупатели могли спокойно сосредоточиться на выборе товара. Продукция из других стран, доставляемая на кораблях с паровым двигателем, стала гораздо доступнее и дешевле, поскольку время ее доставки сократилось во много раз. В связи с этим многие продукты питания, считавшиеся раньше привилегией богатых людей, стали появляться на столах у среднего класса и даже по праздникам у бедняков. Чай, кофе, какао, лимонад охотно покупали все сословия. Эти напитки позволили сократить количество алкоголя, выпиваемого раньше в стране, Ведь пиво пили вместо воды, а завезенный в Англию в XVIII веке джин стал национальным бедствием, из-за того, что огромное количество бедняков, включая женщин и детей, спивались. Пищевые мануфактуры довольно быстро поняли, что продукция продается гораздо быстрее, если на коробках или бутылках приклеиваются яркие, броские этикетки. Кроме того, если на них писалось, что, к примеру, горчица «Колман» используется на королевской кухне, то ее покупали охотнее, несмотря на более высокую цену. Люди в XIX веке были гораздо доверчивее, чем сейчас, о чем прекрасно повествовал О. Генри в своем произведении «Короли и капуста». Как в Америке, так и в Англии находилось много желавших воспользоваться простодушием людей. Мази от облысения, лекарства от всех болезней, средства, как вернуть мужскую силу, таблетки от бесплодия продавались даже в городских аптеках, правда, из-под полы. Стремясь к наживе любым способом, многие производители добавляли ядовитые вещества к продуктам, например красный свинец — в сыр, кислоту — в вино, мел — в муку и молоко. В бакалеях чай смешивался с сухими листьями деревьев, сахар и соль подмачивались для веса и т. д. Зная о мошенничестве, покупатели предпочитали покупать продукты, какие было возможно, в запечатанных коробках. Это и возможность долгого хранения продуктов являлись причинами быстрого развития консервной промышленности. Начинают производиться банки с уже сваренной фасолью в томате, кукурузой и горохом. Делаются первые консервы из мяса, которые было очень удобно брать с собой в дорогу. Правда, производители еще не нашли для изготовления банок такого сплава, который бы не окислялся при долгом хранении в них продуктов, поэтому было зафиксировано много случаев пищевого отравления. К 1848 году появилась консервированная кукуруза и была изобретена жвачка в Америке. В 1886 году там же налажено производство сгущенного молока, кока-колы и кукурузных хлопьев. Хрустящая кукуруза начала продаваться в Америке с 1853 года, но до Британии дошла только в начале XX века, С 1870 года большие корабли-рефрижераторы стали привозить еду из-за океана, из Америки и Австралии в европейские порты, Именно тогда в Британию попала новинка — консервированная вареная фасоль Хейнза, без которой сейчас не обходится почти ни одна английская семья. Здесь потребляется больше приготовленной фасоли, чем в какой-либо другой стране мира! Даже больше, чем в Америке, где придумали это блюдо. Согласно одной истории, консервированную фасоль начал продавать житель Лондона, которого звали Даниел Дэйгуд, а друзья прозвали его «Добрый день!». Однако человеком, осуществившим идею производства, являлся американец Тенри Джон Хейнз. Пока его соотечественники убивали друг друга во время войны между Севером и Югом, он придумал, как накормить обе противоборствующие армии. Хитрость заключалась в том, что еда изготавливалась в одном месте, а съедалась в другом, гораздо позднее. Сохранить фасоль, дешевый и сытный продукт, долгое время возможно было только с помощью консервирования. Консервация пищи в металлических банках, с целью се сохранения, началась еще в 1810 году, а первая консервированная фасоль была закручена в жестянки в 1875 году. Однако Хейнз обогнал других конкурентов, так как стал приготавливать фасоль в томате, что было вкуснее, а кроме того, его фирма продавала пятьдесят восемь различных консервированных блюд, разрекламированных по всей Америке и Европе. «За завтраком или ужином посмотрите, что на вашей тарелке? — Это готовая фасоль в томатном соусе!»— инструктировала первая реклама Генри Хейнза. Сначала люди недоверчиво относились к консервам, но затем, осознав, как это удобно, сытно и дешево, стали охотно покупать их. Для многих это был хороший выход из положения, ведь часто работа находилась на расстоянии многих километров от дома. Чтобы поспеть к началу трудового дня, надо было очень рано вставать, а вечером, иногда уже за полночь, не было ни сил, ни времени заниматься стряпней. Консервированная фасоль тогда являлась хорошим подспорьем. Для работяг, которые не имели возможности приготовить ужин дома, на улицах продавалась горячая еда. На «прикормленное» место привозилась на телеге походная печь. Уголь в нее засыпали снизу, трубу водружали сверху, а устье печи заставлялось противнями, на которых жарилась картошка, разогревались супы, готовились разные блюда. Здесь всегда толпился народ. У кого было немного денег — покупали с пылу с жару, а остальные грелись и смотрели с завистью в рот счастливчику, поедавшему с удовольствием картошку. Кто-то покупал себе кружку кофе или чаю, а кто-то был рад и простому кипятку, лишь бы погреть желудок. Повсеместно на улицах продавались и жареные каштаны. Во многих перенаселенных домах не разжигали печей либо по причине отсутствия денег на уголь, либо из-за того, что кухня сдавалась хозяевами под жилье, и остальным жильцам не на чем было готовить. Нередко по утрам и вечерам в пекарнях выстраивалась очередь. Это работавшие матери, идя на фабрику, заносили пекарю сырое мясо, или картошку, или рыбу, и вечером, за небольшую плату, получали от него свою еду вареной или печеной. К концу XIX столетия мороженое стало очень популярным лакомством в Англии благодаря замечательной поварихе Агнессе Маршалл, служившей у миссис Делии Смит. В 1880 году она открыла кулинарную школу в Лондоне и стала продавать свое оборудование, использовавшееся для приготовления пищи, включая ледники, которые она изобрела сама. Ей также принадлежит право создания первого вафельного мороженого под названием «Уголок» (известное у нас как «Рожок»), которое впервые появилось в 1888 году. Каждую неделю в присутствии публики она показывала желающим, что готовить и как. Подобные практические занятия были в новинку. Множество любопытных собирались на них, стремясь попасть в первые ряды в надежде, что удастся попробовать что-нибудь из приготовленного у них на глазах. Запахи, достигавшие их носов, были так аппетитны, что зрители глотали слюни в течение всей демонстрации. Агнесса Маршалл не ограничивалась выступлениями, она также печатала статьи в журнале «Стол» и писала кулинарные книги. Первую и последнюю из них читатели раскупили мгновенно, так как они были посвящены приготовлению мороженого. Вот один из ее описываемых там рецептов: «1 пинта крема, четверть фунта кускового сахара, 8 яичных желтков. Положить крем в кастрюльку, поставить на огонь, довести до кипения. Добавить сахар, смешанный с желтками. Полученную смесь опять подогревать, постоянно помешивая, пока не загустеет до тех пор, чтобы приставала к ложке. На этот раз до кипения не доводить. Затем процедить через сито и оставить остывать, Добавить ваниль, джем или шоколад и заморозить. Перед тем как будет готово, покрыть сверху слегка подсахаренным взбитым кремом». Для того чтобы замораживать приготовленную смесь, она использовала обыкновенную деревянную бочку небольших размеров, на дно которой клались лед и соль, комбинация из которых держала температуру приблизительно -18 градусов Цельсия. В эту смесь она ставила алюминиевый барабан, надеваемый на трубу, вокруг которой по кругу насыпался лед. Поворачивая верхнюю ручку, она постоянно перемешивала лед, заменяя подтаявший, и, соскребая со стенок готовое мороженое, опускала его в жидкое до тех пор, пока оно не было готово, после чего раскладывала его в вафельные формочки. Чай с конца XIX века перестал быть монополией китайцев, как это было в течение нескольких столетий. Англичане стали выращивать чай на плантациях в своих колониях в Индии и Шри-Ланке, и цены на него значительно упали. Они же завезли овец в Новую Зеландию и Австралию, обеспечив эти страны не только шерстью, но и мясом.
apropos: ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КО ДВОРУ По достижении 18 лет жизнь девушек и молодых людей совершенно менялась. Они готовились стать полноправными членами общества. Представление девушки или молодого человека королеве означало вхождение в свет. Молодые люди проходили эту торжественную церемонию обычно после того, как заканчивали обучение в Оксфорде или Кембридже. Но презентация могла состояться и в другой период жизни — после замужества или женитьбы, перед тем как появиться на королевском балу или концерте или просто по достижении совершеннолетия. Несмотря на то, что этого момента так долго ждали, всегда немного волновались. Со всех сторон на юношей сыпались долгие напутствия, как себя держать, как отвечать на вопросы и реплики. Произвести впечатление на двор было исключительно важно, ведь от этого зависела будущая карьера. Молодых людей не опекали так, как девушек. На них в этом возрасте смотрели уже как на молодых мужчин, отвечавших за свои поступки и принимавших самостоятельные решения. А вот девушки до замужества все еще считались детьми. Однако и они нервничали не меньше. Ведь если юные леди производили нужное впечатление, то тем самым они увеличивали свои шансы на хороший брак. Часто выход в свет начинался с представления королеве Виктории в торжественном, предназначенном для таких случаев зале, где юноши в костюмах конца XV11I века и юные девы, облаченные в вечерние платья с длинными шлейфами, медленным шагом, скрывая внутреннюю дрожь, двигались по бесконечной ковровой дорожке навстречу самой влиятельной женщине мира. Мужчины на эту самую торжественную церемонию в жизни по этикету надевали бриджи, туфли с пряжками, вешали на бок шпагу. Когда подходила очередь, леди оставляли верхнюю одежду в карете и со шлейфом, перекинутым через левую руку, в сопровождении мужчин спешили в длинную галерею, где ожидали, когда все соберутся в присутственной палате. Независимо от времени года, на них открытые платья с обнаженными шеей и плечами (если только не было представлено заключение от доктора о необходимости держать эти части тела покрытыми), с длинным шлейфом в три ярда. Сзади на прическе закреплялись птичьи перья «достаточно высоко, чтобы было видно ее величеству». Когда наступало время, леди входили через указанную дверь, медленно и торжественно направлялись к трону через всю огромную залу, мягко ступая по ковру, чуть слышно шурша плывущими у них за спинами шлейфами, которые по необходимости быстро и красиво поправлял служитель дворца. Имена представляемых громко оглашались, и леди, приседая перед королевой, в знак благодарности за особую милость со стороны ее величества целовали ей руку. Если леди являлась дочерью пэра или его женой, то королева сама целовала ее в лоб. Затем представляемые приседали, кланялись снова и выходили из зала, не отворачивая своего лица от королевских особ. Церемония всегда назначалась на три часа, после нее следовал или ужин в обществе ее величества, или бал. Поразительно, что кроме умения красиво двигаться по ковровой дорожке и правильно приседать в знак уважения королевы никаких специальных навыков и умений не отрабатывалось. Повторяли разве что манеры поведения за столом и оговаривали возможные темы для разговора. Юноши и девушки вступали из своих классных комнат прямо в жизнь, где от них требовалось вести себя с полным блеском. Чтобы показать себя, они должны были уметь, поддержав разговор на любом уровне, быть обаятельными и заметными без видимого старания выделиться, что считалось бы нескромным и для девушек могло снизить шансы на хорошую партию. Красиво двигаться в танце, петь приятным голосом под собственный аккомпанемент на рояле и в целом уметь произвести впечатление — вел1 что ожидалось от них. Принцесса Мария Луиза вспоминала, как в юном возрасте, после представления королеве была приглашена самой Викторией в замок Балтимор в Шотландии, где венценосная семья любила отдыхать. Там взволнованная девушка обнаружила за ужином, что ее соседом по столу является сам лорд-канцлер. Она боялась произнести лишнее слово, когда ее бабушка прошептала ей на ухо: «Королева желала бы напомнить молодой принцессе, что ее обязанностью является развлекать своих соседей за столом!» Девушки не должны были много знать, они должны были быть приятной компанией. Возможно, тот факт, что юные девы из аристократических фамилий большую часть времени проводили в конюшнях со своими лошадьми, помогал им, преодолев стеснение, найти общий предмет для разговора. Джентльмены, которые искали себе невест, хотели, чтобы они были невинны, но с хорошим чувством юмора. Вот как описывает свой дебют в обществе Вайолет Бонхам Картер, дочь премьер-министра от либеральной партии: «Выход в свет, хотя все и готовились к нему, всегда был неожидан. Несмотря на нетерпение, с которым я хотела скорее вырасти, весь процесс подготовки к этому самому важному вечеру в своей жизни я нашла чрезвычайно волнительным и очень болезненным. Я была растеряна, испугана и чувствовала себя на грани истерики. Впервые в моей жизни волосы, которые всегда спадали красиво по моим плечам, были подняты вверх в замысловатую прическу, я была зашнурована в дорогое белое сатиновое платье, не могла дышать и чувствовала озноб. Я спустилась вниз и увидела сорок незнакомых людей, которые были приглашены к нам на ужин, среди которых находились двадцать молодых людей, одетых как официанты (черный фрак и белый галстук), только гораздо богаче. Все наставления вылетели у меня из головы. Я думала только о том, как бы не упасть. Никогда потом я не могла забыть эти свои первые минуты вступления в жизнь!» Когда человек принадлежал к высшему обществу, то в какой-то момент жизни он обязательно должен был быть представлен ко двору. Если аристократы уже благодаря своему рождению удостаивались этой чести, то остальное население могло добиться такого почета только при наличии огромного богатства, связей, удачного замужества или женитьбы и выдающихся достижений. После этого удивительного события все двери были открыты для счастливчиков, и репутация их считалась незапятнанной. Какие бы за человеком ни водились грехи: сомнительный бизнес, недобродетельные поступки, порочные пристрастия — после представления ко двору никто уже не имел права подозревать его в чем-либо. На мужчине как бы немедленно ставилась печать — честный! А на женщине — добродетельная!
apropos: Общество и сезон Большинство аристократических семей в середине апреля закрывали свои дома в имениях и отправлялись в Лондон на сезон. «Моя семья отправлялась из Ирландии со всеми слугами. Первыми выезжали нагруженные коляски, кареты, повозки под присмотром второго кучера, где также ехали лакеи, дворецкий и садовник, затем лошади незапряженные, сопровождаемые двумя конюхами (лошадьми дорожили больше, чем средствами передвижения), затем бричка с домоправительницей, кухаркой и служанками по их выбору, а затем уже ехали мы с нашими горничными и валетами». Дорогие дома в Мэйфэр и Белгрэйв-сквер к приезду господ приводились в порядок снаружи и. внутри, и на нижних этажах появлялись ящики с красивыми цветами. Сезон для каждого человека в свете означал очень многое. Выехав из уже наскучившего имения, насладившись с лихвой охотой и всеми развлечениями, которые могла предоставить природа, господа наконец приезжали в Лондон, где их ждали несколько месяцев развлечений: балов, приемов, маскарадов, фестивалей, а также опер, театров, балета и пр. Высшее общество в XIX веке жило в основном на западе города, в районе Гайд-парка и Мэйфэр, несколько позже к таким респектабельным местам стал относиться и Белгрэйв-сквер. Многие, желая продлить сезон, начинали съезжаться в Лондон к Рождеству, которое празднуется и Англии 25 декабря. Как писали в XIX веке — сезон зависит от парламента, а парламент зависит от спорта. В городе приехавшие семьи стремились сохранять свои привычки и совершать утренние прогулки верхом. «Моя сестра ехала на своем любимом коне в сторону Гайд-парка по Оксфорд-стрит, там где теперь большой магазин "Selfridge's", когда неожиданный порыв ветра поднял ее юбку, обнажив сапоги и бриджи. Чрезвычайно смущенная, она посмотрела вперед и успокоилась, не увидев ни души». Ей очень повезло, поскольку Лондон в это время уже был переполнен жителями. Для тех, кто не заседал в парламенте, день начинался рано с прогулки верхом по Гайд-парку желательно по Гнилому Ряду — так странно называлась посыпанная песком дорога, где часто совершали утреннюю верховую прогулку дамы. Раскланявшись по пути со знакомыми, прогарцевав эффектно перед понравившейся леди, молодые люди приглядывались к девушкам, поскольку увидеть их без сопровождения было возможно только вот на таких верховых прогулках. Их отпускали без провожатого, считая, что в это время они как бы находились под присмотром... лошади. Как ни смешно это сегодня для нас, для ХIХ века такое положение вещей было вполне естественным. Только во время верховой прогулки молодой человек мог увидеться и даже перекинуться словом с ранее понравившейся девушкой без свахи, тети, матушки или служанки. Заведя лошадей в конюшни, все отправлялись домой на завтрак. Покончив с домашними распоряжениями, леди разъезжались за покупками, а мужчины, если они уже не были на службе, по своим делам. Также господа обоих полов навещали знакомых или совершали ответные визиты, которые делались из вежливости и были кратковременными. Затем мужчины отправлялись на ланч в клуб, а дамы заезжали домой, чтобы позже продолжить визиты или съездить оплатить счета, или посетить портниху. Ужин чаще всего начинался в шесть или семь часов. Это время проводили не только дома или в гостях, но часто в театре, а по средам и субботам — в опере. Балы или танцевальные вечера открывались в десять вечера и продолжались до трех часов утра. Пик сезона выпадал на время, следующее за открытием парламента, поэтому вплоть до марта многие семьи продолжали оставаться в имениях. Только после пасхальных каникул начиналась настоящая череда увеселительных мероприятий, следовавших друг за другом. Дня неженатых молодых людей и незамужних девушек кроме веселья и развлечений в это время главной целью было найти себе достойную пару. Недаром сезон называли «свадебным рынком», поскольку все лучшие женихи и невесты собирались на несколько месяцев в Лондоне. С того момента, как девушка была представлена обществу, она окуналась в шумную атмосферу балов, фестивалей, маскарадов, стараясь не пропустить ни одного. Она, говоря современным языком, ловила момент, поскольку если через два-три сезона все еще оставалась не замужем и до тридцати лет жила со своими родителями, то в обществе ее считали безнадежной, и была вероятность того, что она из девушки могла превратиться в старую деву. Леди Дороти Невил в 1849 году побывала за сезон на 50 балах, 60 вечеринках, 30 ужинах и 25 завтраках. «Моя тетя Олив, которая вышла замуж в конце своего первого сезона, не раз делилась со мной, каково ей было оставить свою классную комнату в апреле, а через несколько месяцев уже стать женой. Она тряслась от страха, когда с родителями спускалась на свой первый взрослый ужин, боясь произнести что-нибудь лишнее неловко себя повести и показаться в дурном свете. Однако джентльмены были очень снисходительны и терпеливы, и, скоро освоившись, она уже вполне наслаждалась их вниманием к себе. Там же, находясь с родителями, она наблюдала лучших леди в их великолепных украшениях, послов и генералов в их роскошных мундирах. Когда молодой человек подошел к ее родителям на балу и попросил у них разрешения пригласить их дочь, его имя тут же было вписано в ее бальную карточку. В конце сезона ее родители уехали и оставили ее под покровительством замужней сестры. И именно в ее доме, в зимнем саду, высокий темноволосый незнакомец, с которым она всего несколько раз сидела рядом на больших приемах, попросил ее руки. Она согласилась, потому что он был так красив!» Теперь, будучи замужем, Олив, в душе еще не выросшая маленькая девочка, сидела во главе длинного стола — фамильного сокровища ее мужа, украшенного изумрудами. Она была влюблена, но все же ей было грустно так быстро прощаться со своим детством. В мае и июне все общество встречалось на скачках Дерби и Королевском эскорте, где дамы стремились перещеголять друг друга своими туалетами и шляпками (подобная традиция продолжается до сих пор на этих мероприятиях). Бернард Шоу описывал первый выход Элизы Дулитл в свет именно во время скачек. В июле общество развлекалось спортивными мероприятиями: регатой по Темзе и крикетом. Но поскольку пригревавшее солнышко и манящая природа настраивали мысли на отдых в имениях, на морских прогулках, путешествиях, — сезон прекращался до зимы. Теперь все основные развлечения для высшего класса перемещались в провинцию. Если появлялись новые богатые люди, во время индустриальной революции это стало привычным явлением, то они первым делом покупали дорогой просторный загородный дом. Далее необходимо было организовать охоту для приглашенных гостей, или осмотр окрестностей верхом, или спортивные состязания на свежем воздухе. Главное — найти лазейку в общество и пригласить нужных людей. Чтобы утвердить себя в свете и заслужить право называться джентльменами, богачам без родословной требовались годы, однако путь лежал через общепринятые развлечения на воздухе и спортивную удаль. Не все наслаждались периодами сезонов. Многие девушки гораздо увереннее чувствовали себя верхом на лошади, чем на паркете. Непосредственность деревни сильно контрастировала с лицемерием города. Если бедняжка улавливала, что она не вписывается в лондонское общество и над ней потихоньку смеются новые подружки, которые в лицо говорят ей комплименты, она замыкалась, становилась молчаливой и получала клеймо «скучной». Если же девушка была открытой и, чтобы завоевать расположение томных городских дев, старалась заинтересовать их рассказами, то на нее вешался ярлык «простушки» до тех пор, пока она наконец не замечала, что смеются не над ее шутками, а над нею. Если же она была достаточно умна, чтобы не обидеться, а извлечь урок и, посмеявшись со всеми над собою, более не говорить лишнего и, тонко в разговоре одну за другой поставив своих обидчиц на место, заставляла их переменить к себе отношение, тогда ее позиция в свете утверждалась. Не всем девушкам удавалось составить себе партию в первый же сезон. Многим из них этого и не хотелось, поскольку гораздо интереснее было увлекать и увлекаться, однако денежная ситуация в семье подчас подталкивала их к первому же, заинтересовавшемуся ими поклоннику. Тогда, если семья девушки рассматривала его положение в обществе как достойное, то на бедняжку оказывалось всяческое давление, чтобы она не упустила жениха. Выход в свет дочерей был дорогостоящим событием. К тому же родители должны были думать и о подраставших сестрах уже выпущенной в свет старшенькой, что заставляло их беспокоиться о том, как бы возложить материальные заботы о последней на кого-то другого. Иного шанса могло не представиться, и бедняжку вырывали из приятного романтического круга и выдавали замуж. И если сезон вскоре заканчивался, охота за женихами не прекращалась круглый год.
мариета: apropos, спасибо за продолжение! Я понимаю, что источник ненадежный, но не могу не признать, что книга захватила. Все очень интересно описано, примеры иллюстративные... Признаюсь, если не было замечание в начале, я бы беспрекословно поверила автору.
apropos: мариета пишет: я бы беспрекословно поверила автору. Вот поэтому я о ссылочке и позаботилась.
полная версия страницы