Форум » Коллективное творчество » Проект "Рождественская (новогодняя) сказка" 2008 - 2 » Ответить
Проект "Рождественская (новогодняя) сказка" 2008 - 2
Дафна: Первый новогодне-рождественский сборник - 2008 г. Внимание! Рождественский (новогодний) рассказ-2009. Эпиграф от SlavnaYa Чудной сказкой, белым пухом снег искриться за окном, Тихо, тикая часами, он приходит в каждый дом! Много радости и счастья, и огня живого глаз, Новый свеженький зеленый, Новый год несёт для Вас! Пусть сбываются надежды, исполняются мечты, Новый свеженький зеленый — полный света, красоты! Вам желаю я здоровья и подарочков не счесть, Новый свеженький зеленый – принесет благую весть! Выполнения – проектам, процветания во всем! Пожелаю Вам Успеха! С Новым Годом! С Рождеством!
apropos: Юлия Красиво и сказочно! И повеяло Алыми парусами - девочка, которая верила и ждала чудо, и над ожиданиями которой смеялись... Чудесное начало рождественской истории! Кстати, на сайте уже сделаны (пока не "прицеплены" ссылками) страницы с ногодне-рождественскими рассказами. Условия все те же - говорите, чьи рассказы (или их начало) можно забирать с форума, а кто пришлет сам. Хочу опубликовать именно начала сочинений, не дожидаясь их окончания, чтобы заинтересовать и привлечь к ним посетителей сайта.
Юлия: apropos apropos пишет: повеяло Алыми парусами - девочка, которая верила и ждала чудо, и над ожиданиями которой смеялись... Хотелось бы надеется, что получится не очень банально... Приготовления к Рождеству Мона любила даже больше, чем сам праздник. Беспокойная предпраздничная суета таила в себе волнующее ожидание чуда, в то время как сам праздник с открытыми подарками и съеденным рождественским пирогом терял волшебство, оставляя позади все таинственное и необычное. В семье Грантов было принято украшать дом к празднику всем вместе. Даже отец обязательно выкраивал для этого время, несмотря на то, что для почтмейстера Рождество – самая напряженная пора: надо успеть доставить все письма с поздравлениями и посылки с подарками, чтобы никто не остался на праздник без радостной вести. Всей семьей они отправлялись в лес, чтобы выбрать елку и нарезать ветки сосны, пихты и остролиста. Дома, пока мужчины возились с елкой, устанавливая ее в крестовину, женщины разбирали ветки и плели венки и гирлянды. А затем наступал самый важный момент, без которого никто из них не мыслил Рождества. Украсив елку, что делалось всегда сообща, каждый из них распаковывал – обязательно сам – свою любимую игрушку и вешал ее на определенное место, так, чтобы все вместе они образовали квадрат, в центре которого вешался Моной большой голубой шар из толстого переливающегося стекла, украшенный сахарным инеем, серебряным месяцем и золотыми звездами. Это был любимый шар Лии. И дотрагиваясь до него, родные чувствовали, как в таинственном голубом мерцании шара к ним спускается нежная детская душа маленькой девочки, когда-то выбравшей его своей любимой игрушкой. И всем становилась чуть-чуть теплее и радостнее. Семья снова была в сборе. А потом оставалось развесить гирлянды, горящие алыми ягодами остролиста и расставить праздничные свечи, украшенные пушистыми зелеными веночками, перевязанными золотыми и красными ленточками. Аппетитные пряные запахи из кухни переплетались с терпким хвойным ароматом и сладковатым запахом воска, создавая непередаваемое благоухание Рождества. Нарядная елка переливалась золотыми орехами и стеклянными шарами в мягком свете свечей и камина. Мона стояла у елки, обнимая перевязанную широкой расшитой лентой свою рукопись. Она с радостью готовила свой подарок родным, но почему-то в последний момент, когда и оставалось-то только, что положить его под елку к другим подаркам, Мона вдруг ощутила непонятную тоску, словно ей предстояло расстаться со счастливым окончанием ее истории, которое было лишь в этом свертке, но не в жизни. В последнюю их встречу Доктор сказал, что его пациентка заметно оправилась, и вскоре, оставив подробные рекомендации ее врачу, он покинет эти места. С тех самых пор Мона не находила себе места. Конечно, он должен возвратиться в свою клинику, должен продолжать свою работу и исследования, такие важные и необходимые. А она останется здесь… И больше никогда его не увидит. И никаких других вариантов быть не может. Сердце девушки сжала тянущая надсадная боль. Мона, чуть помедлив, положила свой подарок под елку, где уже лежали украшенные разноцветными лентами и золочеными шишками свертки. – Вот она моя сказка – на бумаге, и никак иначе, – прошептала девушка. За окном сгущались вечерние сумерки, в розоватом отсвете неба кружились в медленном танце крохотные снежинки. Наконец наступило Рождество. Обитатели небольшого провинциального городка собрались вместе в тесной церквушке, чудесным образом превратившейся в эту волшебную ночь в прекрасный дворец, сверкающий огнями тепло потрескивающих свечей. Свечи были повсюду, наполняя небольшое и обычно сумрачное пространство церкви светом, раздвигающим ее своды. Казалось, что в затейливом кружении прозрачной дымки воскуряющихся благовоний, над головами собравшихся парили легкие фигуры ангелов, отчего замирало сердце, и слегка кружилась голова в ожидании чуда. В радостном пении рождественских гимнов таинственным образом соединялись сердца всех прихожан. Все – малыши и взрослые, богатые и бедные, красивые и уродливые – в едином хоре, без раздоров и пренебрежения, воспевали хвалу и славу Богу. Богу, который пренебрег своим могуществом и явился беззащитным Младенцем, чтобы одарить каждого из них любовью и избавить от проклятия и отчаяния. И Мона, любившая эти красивые, наполненные сказочным волшебством службы, вдохновенно пела вместе со всеми, но вдруг уколовшись об иголки хвойных гирлянд, которыми была украшены не только стены и кафедра, но и скамьи прихожан, девушка почувствовала острую боль, отозвавшуюся гулким эхом в дальнем уголке ее сердца. Закончилась феерия службы, прихожане, поздравляя друг друга, неспеша расходились по домам. Вскоре к семейству почтмейстера подошел Учитель, и отец любезно пригласил его на завтрашний праздничный обед, как того и хотела Мона. Но сейчас ее это не занимало, с трудом поддерживая малозначащий разговор со своим другом, взявшимся проводить их домой, она все еще надеялась увидеть Доктора, хотя прекрасно понимала, что его здесь просто не может быть. Наскоро распрощавшись с Учителем и пожелав родным спокойной ночи, Мона поспешила укрыться в своей комнате, чтобы дать наконец волю обуревавшим ее чувствам. Оставшись одна, она горько расплакалась, жалея себя и проклиная свою горькую участь, в которой не предусмотрено даже рождественского чуда. Утром она встала совсем разбитая, от ночных рыданий лицо было припухшим, а веки и скулы покрылись противными розовыми пятнами. Мона стояла у зеркала и с каким-то мстительным удовольствием рассматривала все безобразные особенности своей внешности. – Милая, ты уже поднялась? – услышала она голос матери. Госпожа Грант заглянула к дочери, чтобы помочь ей причесать ее буйную медную гриву, с которой маленькая слабая Мона не могла справиться самостоятельно. Девушка села, послушно наклоняя голову к матери. – Какие у тебя стали красивые волосы, как у настоящей принцессы, – любовалась госпожа Грин, бережно расчесывая густую шелковую прядь дочери. С возрастом непослушные рыжие мелкие кудряшки Моны превратились в тяжелые крупные локоны глубокого цвета темной меди. Но красота волос не могла тягаться с безобразием ее лица и неуклюжестью фигуры и не утешала девушку. – Милая, почему ты так молчалива, что-то произошло? – решилась спросить непривычно притихшую дочь госпожа Грин. – Нет, мама, все осталось как прежде, – ответила Мона, не находя в себе сил улыбнуться. После завтрака вся семья собиралась в гостиной, чтобы раскрыть приготовленные подарки. Это был торжественный и волнительный момент. Каждый по очереди, начиная с отца, доставал свои свертки из-под елки и вручал их родным. Мона получила от отца в подарок книгу, прекрасный кружевной воротник от матери и резную шкатулку от Тома. Теперь настал ее черед. Девушка подняла свою рукопись и преподнесла отцу. – У меня для вас один подарок на всех, – смущенно проговорила Мона, пока господин Грант развязывал ленту. – Ну что ж, дочка, я вижу, ты написала для нас целую книгу, – добродушно проговорил он, поглаживая ладонью гладкую бумагу титульного листа. – Так давайте, устроимся поудобней и послушаем, что за историю подарила нам Принцесса. Мона дрожащими руками приняла из рук отца свою сказку и, присев на стул перед родными, принялась читать. – Давным давно на самом краю деревни у дубовой рощи в небольшом уютном домике, черепичная крыша которого утопала в купах могучих деревьев, жила маленькая девочка, – начала Мона. Она читала, и волнение ее отступало. Произнесенные слова обретали несколько иное звучание и смысл, чем написанные ею. И она не могла поверить, что сама написала все это. Ее сочинение, каждая запятая в котором была продумана и выстрадана ею, составляющее с ней некогда единое целое, теперь невероятным образом отделялось от нее, обретая свое собственное независимое от нее существование. Удивительное непередаваемое чувство восторга от осознания ее участия в рождении нового из ничего наподобие божественного творения, затопило все существо Моны, отстранив даже ее сердечную боль. – Золотой отсвет волшебства легкой вуалью покрывал девушку и ее принца, сумевших победить жестокое проклятие, распознав под безобразной маской черты прекрасной души, а в бессвязных звуках чужого наречия – стремления благородного сердца. Мона закончила и подняла глаза на своих родных. Они молчали, не в силах в волнении произнести ни слова. Наконец, госпожа Грант, первой поднявшись со своего места, подошла к дочери и порывисто обняла ее за голову, прижав к своей груди. – Милая моя, – плакала она, – Это так прекрасно! Смущенные отец и Том топтались около Моны, не зная, как выразить свое одобрение. – Принцесса, ты настоящая писательница! Мне и в голову не приходило, что ты можешь не только читать, но и писать книги, – похлопывая сестру по руке, хвалил ее Том. – Молодец, дочка, ты славно потрудилась. И история твоя вышла не хуже, чем в любой другой книге, что ты нам рассказывала. Этот хор смущенных и радостных похвал прервало появление в гостиной их старой служанки. – Пришел иностранный доктор, что графиню лечил, – объявила она своим хозяевам, когда за ее спиной показалась статная фигура врача. – Frohe Weihnachten!****** – с легким поклонам приветствовал он оторопевшее семейство почтмейстера. Не ведая, что делает, Мона, всем существом своим рванувшаяся к долгожданному гостю, вылетела к нему, и только оказавшись прямо перед ним, остановилась, в ужасе осознавая, как выглядит ее поведение в глазах других. – Вам придется быть моим толмачом, любезная фройляйн Грант, – с улыбкой обратился доктор к потерявший дар речи Моне. С трудом справляясь с волнением, девушка обернулась к родителям, чувствуя, как жаркий румянец заливает ее щеки. – Это господин Доктор. Он поздравил нас с Рождеством. Почтмейстер и его супруга с удивлением взирали на молодого благородного господина, неведомо какими судьбами оказавшегося в их скромной гостиной. Наконец хозяин, приветливо протянув руку навстречу нежданному посетителю, проговорил: – И вам счастливого Рождества, господин Доктор. Расположившись в предложенном ему кресле, гость с заметным удовольствием рассматривал небольшую, нарядно украшенную гостиную, не смущаясь растерянным взглядам всего семейства Грантов. – Я пришел к вам с предложением начать лечение в нашей клинике, – обратился доктор к Моне, и девушка послушно перевела его слова родителям. – Вот мои рекомендации, а также письмо графа, получившего возможность ознакомиться с моей работой. Он передал бумаги Моне, и та протянула их отцу, который медленно перебирал, написанные на незнакомом ему языке бумаги, сумев справиться только с письмом, которое господин граф, к его удивлению, адресовал непосредственно почтмейстеру. – В последние годы мне удалось достичь весьма хороших результатов в лечении вашей болезни, фройляйн Грант, – тем временем продолжал Доктор. – Полного выздоровления я не могу вам гарантировать – хотя нам удалось добиться этого в ряде случаев, – но заметное облегчение вашего состояния наступит обязательно, и, принимая предложенные вам лекарства, вы сможете продолжать жить почти как совершенно здоровый человек. Но лечение это долгосрочное, может занимать несколько лет и находится необходимо все это время в клинике. Мона переводила иностранную речь гостя, находясь в каком-то странном оцепенении, с трудом понимая смысл его слов. Отец с матерью переглянулись. – Простите, господин Доктор, а вы уверены, что смогли бы помочь нашей девочке? – спросил его почтмейстер. – Совершенно, – спокойно и уверено ответил тот. – А сколько будет стоить лечение в вашей клинике? – настороженно поинтересовался отец, опасавшийся, что названная сумма намного превысит их скромный доход. – Этот вопрос не должен волновать вас, он уже улажен, – проговорил Доктор и поспешил продолжить: – проживать фройляйн Грант сможет в специальном пансионе для молодых девиц и одиноких дам при нашей клинике, где ей будет предоставлены жилье и еда, лекарства она будет получать у меня, я же буду ее лечить. Вам необходимо только доставить вашу дочь в клинику и обеспечить ее средствами на личные нужды и обратный путь. Господин Грант растерянно молчал не в силах поверить в услышанное. – Мне бы хотелось получить ваш ответ сейчас, чтобы иметь возможность уладить некоторые формальности, – обратился к нему Доктор, видя замешательство почтенного отца семейства. Почтмейстер посмотрел на жену, и та чуть заметно кивнула мужу в знак одобрения. – Мы очень благодарны вам, господин Доктор, – вздохнув, начал господин Грант, – наша девочка заслужила исцеления, у нее доброе сердце и хорошая головка. Но только как же она будет жить так долго в такой дали от дома совсем одна? Доктор подробно рассказал волнующемуся отцу о репутации клиники, о строгих нравах пансиона и о возможности сопровождать Мону, если они смогут позволить себе подобные затраты. Наконец получив согласие, он поднялся, раскланявшись с госпожой Грант и молодым Томом, задержал похолодевшие пальцы Моны в своей руке чуть дольше положенного и тихо проговорил: – Мы победим вашу болезнь, только вы должны довериться мне, – поле чего в сопровождении отца отправился в контору, соседствующую с квартирой почтмейстера, чтобы записать подробный адрес клиники и рекомендательное письмо для фройляйн Грант, по которому ее там примут. Мона, словно громом пораженная, оставалась стоять посреди гостиной. Она слышала словно издалека доносившиеся до нее голоса Тома и матери. «Он пришел, и он избавит меня от безобразной болезни! Слова старой нищенки оказались правдой!» Поспешные сборы, прощание с родными и ее другом – все прошло в каком-то тумане. Она с трудом соображала, что ей говорят, и умела только улыбаться в ответ, пребывая в сладостных грезах о предстоящем избавлении и встрече с Доктором… ****** Счастливого рождества! (нем.) Продолжение следует...
Tatiana: Юлия! Сказочно, чудесно. А вот этот кусочек такой замечательный! Осталось очень приятное послевкусие. Юлия пишет: Решение было принято: она напишет историю превращения несчастной уродливой девочки в счастливую красавицу! Но купив стопку бумаги, устроившись за столом и вооружась пером, Мона обнаружила, что записать все, что рисовало ее воображение гораздо труднее, чем ей только что думалось. Мысли разбегались, слова прятались, фразы не строились. Но девушка не собиралась сдаваться, и как послушная ученица, она упорно нанизывала слова на строчки, предложение за предложением, абзац за абзацем. Перечитывала, перечеркивала, рвала и начинала заново. И незаметно для нее самой ее изнурительный труд превратился в увлекательнейшее занятие. Стоило лишь словам угомониться и послушно вставать на свои места, и действие само выстраивалось на бумаге в стройных рядах строк. Теперь Мона, где бы она не была и чтобы она не делала, была всецело занята воплощением своего замысла. Она словно заядлый охотник внимательным взглядом выхватывала из всего происходящего вокруг нее свою добычу – образы, фразы, слова, сюжеты, из которых потом, как из кирпичиков, возводила свою сказку Очень жду продолжения. Через 1 мин. Ура! Уже есть новый кусочек.
Юлия: Tatiana Большое спасибо за теплые слова! Tatiana пишет: А вот этот кусочек... Немного из личного опыта
novichok: Юлия Какая чудесная зимняя сказка Я немного запуталась... Юлия пишет: ....в семье городского почтмейстера Грина родилась здоровая бойкая девочка.... – Ты опять забралась в свою берлогу? – услышала девушка голос матери. Госпожа Грант....
apropos: Юлия Чудесное продолжение! Может быть, чудеса и вправду случаются?
Юлия: novichok Большое спасибо за добрые слова и удачно брошеный тапок Сейчас исправлю! apropos Спасибо! apropos пишет: Может быть, чудеса и вправду случаются Надеюсь
novichok: Юлия В последнем кусочке тоже чередуется Грин с Грант Юлия пишет: чтобы помочь ей причесать ее бурную медную гриву странное определение для волос. Может буйную?
Axel: Юлия Очень интересная история.
Юлия: Axel novichok Большое спасибо, кажется все поймала...
Хелга: Юлия Ох, как хорошо! Разогналась, зачитавшись, уже было надеялась, что узнаю, что будет дальше....
Tatiana: Юлия пишет: Немного из личного опыта тоже знакомо. Грин-Грант тоже в процессе чтения мелькнул, но потом как-то вымелькнул. Очень-очень нравится. Именно сказочное повествование. Хелга пишет: Разогналась, зачитавшись, уже было надеялась, что узнаю, что будет дальше.... А может быть продолжение скоро будет. Пока я писала первый отзыв, появился новый кусочек. Не то, чтобы я намекаю, но вдруг и сейчас...
novichok: Юлия пишет: кажется все поймала... с гнусной настойчивостью Юлия пишет: – Милая, почему ты так молчалива, что-то произошло? – решилась спросить непривычно притихшую дочь госпожа Грин. Tatiana пишет: А может быть продолжение скоро будет очень хочется
Цапля: Юлия прекрасная история с непременной надеждой на чудо, возможное в Рождество. Как замечательно описаны сомнения юной писательницы. И очень хочется надеяться на то, что сказка станет былью
Юлия: Хелга novichok , большое спасибо! Дорогим читателям Прошло три года. Мона сидела в дилижансе, кутаясь в теплый плед. Несмотря на то, что все восемь пассажиров – заняты были даже откидные места у дверей – усиленно согревали карету своим дыханием, а солома, призванная защитить от замерзания, покрывала их почти до пояса, было очень холодно. Мона пыталась читать, но сильная тряска и раскатистые звуки храпа грузного господина, сидевшего напротив нее, очень затрудняли чтение. От угнетающего чувства холода, которым чревата каждая зимняя поездка, избавиться не удавалась ни на почтовых станциях во время коротких остановок для замены лошадей, ни во время ночевок на постоялых дворах, маленькие убогие комнатки которых как на подбор грешили чадящим камином и постоянными сквозняками. Но Мона спешила поспеть домой к Рождеству, потому, не дождавшись приезда матери и теплой погоды, решилась совершить дальнее путешествие самостоятельно. Проведенное заграницей время пошло ей на пользу: она заметно похорошела, ее прежняя порывистость уступила место благовоспитанной сдержанности, Мона научилась держаться с людьми с достоинством и тактом. Но кроме того ее характер закалился, она стала тверже и решительнее, когда, оставшись без родных, она оказалась один на один со всеми своими проблемами. А пережить ей пришлось не только само лечение и связанные с ним скорби, но и душевные раны. Преуспеть на столь трудном поприще Моне помогло простое правило, которому ее научила мать: «вытирая слезу другому, ты осушаешь свои собственные». А в клинике, где она провела эти три года, всегда находился люди, кому было больнее. Выручали ее и знания, которыми она в свое время так щедро была одарена Учителем. Благодаря им Мона могла общаться со всеми обитателями клиники, прибывшими сюда из разных стран. И они с удовольствием принимали ее помощь и утешения. И взамен одаривали ее сердечной дружбой, добрым советом, а то и приглашали в небольшие поездки по окрестностям и достопримечательностям этого удивительного края, которых сама Мона не могла себе позволить. Очень поддерживала девушку неожиданная дружба с маленькой девочкой, живущей по соседству, мать которой вынуждена была оставить ее на попечение няни и вернуться к другим детям далеко отсюда. Вынужденное сиротство сблизило их, и девушка с удовольствием проводила время со своей маленькой подругой. Чтобы утешить ее, Мона начала сочинять сказки. Небольшие веселые истории давались ей легко и приносили не меньше радости, чем той, для кого они писались. Так она возобновила свои занятия сочинительством. И ее переживания, радостные и печальные, истории ее новых друзей, их черты, речи, мысли и поступки находили отражение в ее небольших рассказах, которые она с увлечением писала. И в этом немудреном занятии она не только коротала время, но находила утешение, вдохновение и радость. Затекшая от долгого сидения спина ныла. Мона слегка подвинула плечом и выпрямилась, стараясь не потревожить соседку, очень скромно одетую женщину с посеревшим от усталости лицом, что прикорнула, прислонившись к ее плечу. В рано опустившихся зимних сумерках продолжить чтение не было никакой возможности, и Мона, спрятав книгу, еще плотнее укуталась в плед и откинула голову на маленькую расшитую подушечку. Это приспособление, облегчающее путешественнику тяготу дороги, прислали Моне из дома, среди всевозможных забавных мелочей, которыми задаривали ее отец и Том, не охочие до писания писем. Писала ей только госпожа Грант длинные обстоятельные письма, с лихвой искупая эпистолярную скупость мужа и сына. Она уделяла внимание всем сколько-нибудь значительным событиям семейной и городской жизни. И Мона с радостью читала и перечитывала их, окунаясь в милый ее сердцу мир домашних забот. В один из вечеров ее первого лета в клинике, она получила очередное письмо от матери и, устроившись в кресле, с удовольствием погрузилась в чтение. Отдав должное описанию хозяйственных хлопот и легкой простуды Тома, госпожа Грант сообщила о том, что Учитель навсегда покинул их края. Он продал лавку и книги, – которые не купил граф, отдавал за гроши, – и большие охотники до распродаж горожане скупили у него все до последнего листочка. Он уходил их города пешком с одним небольшим саквояжем. Прочитав письмо, Мона еще долго сидела в прозрачной синеве летних сумерек, не зажигая свечей. Она и сама знала, что это должно было случиться: ее друг всю жизнь путешествовал по свету и их маленький ничем непримечательный городок не мог всерьез надолго заинтересовать его. Но тянущая боль саднила сердце. Неизвестно, встретятся ли они когда-нибудь вновь. Его дружба была самым отрадным и прекрасным событием ее детства, а она, казалось, только сейчас, в разлуке с ним, поняла, что Учитель действительно значил для нее. Но теперь уже не будет долгих дружеских бесед и горячих споров за чашкой горячего шоколада. Некому будет рассеять ее сомнения, объяснить, потешить притчей, которыми Учитель заменял нотации за ее нерадение или ошибки. Больше не услышит она его мягкий голос с певучим акцентом, не взглянет в близорукие, и оттого всегда немного растерянные, добрые глаза, не увит его долговязую неловкую фигуру. Мона тяжело вздохнула и заплакала. Она проплакала почти всю ночь, не в силах остановить неудержимо бегущих по щекам слез, а под утро тихо заснула в глубокой печали от огромной потери и несбывшейся мечты. Какой мечты и о чем, Мона не знала, но это чувство так и осталось в ее сердце, когда боль утраты уже притупилась. Мона, чуть приподняв голову с подушечки, взглянула в окно. В густой синеве спустившегося вечера мелькали лишь неясные тени, освещенные неверным светом скрывавшейся в облаках луны. Только на мгновение фонарь кареты выхватывал из темноты оказавшиеся у дороги куст или дерево или дорожный столб. Красота края, с быстротой молнии проносившегося за окном, была укрыта от любопытствующего взгляда путешественника темнотой, словно плотной вдовьей вуалью. Мона удрученно вздохнула: чуткая к красоте природы, она часами могла рассматривать ее причудливые картины, находя в этом немалое удовольствие. Когда к концу второго года ее лечения, избавившись от страшного зоба, она стала чувствовать себя значительно лучше – прошли мучавшие ее долгие годы слабость, отдышка и сердцебиение, – она обошла все живописные окрестности, любуясь блистающими в синеве неба снежными вершинами и тонкими оттенками нежных красок цветущих лугов, покрывающих склоны теряющихся в синеватой дымке холмов. Теперь она, не страшась, поднималась по горным тропинкам, вьющимися затейливыми узорами среди огромных камней, отвесных скал и гулких ущелий, и не утомлялась, подолгу бродила по живописным берегам прозрачных голубых озер, внезапно загорающимися золотым огнем в лучах заходящего солнца. Любила поднимать она и к теплым лечебным источникам. Эти удивительные, созданные по прихоти природы, кипящие ключи находились высоко среди скал, и для удобства больных в морщинистых серых глыбах каменных утесов были вырублены ступени и устроены удобные площадки для отдыха. Однажды поднявшись к курящемуся паром роднику, обладающему, несмотря на неприятный запах, поразительным исцеляющим действием, Мона увидела Доктора в окружении его пациентов. Тогда она впервые заметила, какие восторженные взгляды устремляют на него больные, сколько благодарности и любви было в каждом их слове и вздохе, обращенном к нему. Сам же он был одинаково добр и внимателен ко всем. Мона была совершенно уверена в исполнении пророчества нищенки, ее привязанность и благодарность к Доктору давно уступили место пылкой юношеской любви, ее преображение завершилось и теперь осталось лишь дождаться, когда он назовет ее своей избранницей. И Мона терпеливо ждала этого, восторженно взирая на него влажными от переполнявших ее чувств глазами, не замечая вокруг него восторженного хора таких же, как и она, влюбленных поклонниц чудо-целителя. Мона одиноко стояла посреди небольшой площадки у источника, но Доктор, увлеченный беседой, так и не подошел к ней, ничем не выделив ее и ограничившись лишь легким поклоном с неизменной улыбкой, которой он одаривал всех без исключения. И тогда, словно пелена спала с ее глаз, девушка ясно увидела, что была и остается для своего спасителя не более чем одной из его пациенток. Время для Моны остановилась. Она стояла, пораженная своим открытием, не в силах сдвинуться с места. Вокруг нее суетились люди, спеша попасть к источнику или покинуть его, толкали ее и извинялись, но она ничего не замечала. – Дорогая, вы не могли бы помочь мне спуститься, – обратилась к ней маленькая хрупкая старушка в высоком накрахмаленном чепце. Это была ее давнишняя приятельница, госпожа Висдом. Мона уставилась на нее, не понимая, что та от нее хочет. – Милочка, да вы совсем разомлели на солнце, давайте-ка, присядем в тенечке, – и старушка, взяв ее за руку, решительно повела к небольшой нише, вырубленной в скале и затопленной синевой тени. Мона послушно пошла за нею. Добрая женщина усадила ее на каменную скамью и, расположившись рядом, забеспокоилась, заметив неестественную бледность лица девушки. – Милая моя, да у вас кровинки в лице нет! Нате-ка мои соли, – она стала суетливо рыться в бесконечных складках своей пышной юбки. Выудив наконец маленький стеклянный флакон с нюхательной солью, госпожа Висдом сунула его Моне в нос, от чего девушка, дернулась, испытав резкую боль, на глазах ее выступили слезы, и она закашлялась. – Ну ничего, ничего, – проговорила старушка, легко похлопывая девушку по плечу своей сухонькой ручкой, – теперь вы придете в себя. Мона откашлялась, вздохнула, вытерла платочком глаза. – Вы очень добры, сударыня. Мне значительно лучше. Старушка, склонив на бок птичью головку, с интересом рассматривала девушку. – Да я, кажется, ошиблась, – наконец пробормотала она себе под нос, – и дело совсем не в солнце. А знаете что, милая, пойдемте-ка со мной, вы поможете мне спуститься с этой лестницы, а я вас угощу чаем. Здесь есть прелестная кондитерская, где подают очень вкусные пирожные. Мона согласно кивнула и, механически прошептав помертвевшими губами: – С удовольствием, – послушно сопроводила госпожу Висдом с высокой крутой лестницы, что вела от источника вниз. Старушка что-то щебетала, а Мона думала о том, что все вокруг потеряло для нее смысл. «Если сказке не суждено сбыться, значит все было напрасно… Но почему в самом конце, когда все уже готово было счастливо разрешиться, предсказание дало осечку?! Прекрасный принц оказался просто добрым человеком!» – Милая, да вы меня совсем не слушаете! – Мона наконец обратила внимание на слова госпожи Висдом, отчаянно теребившей ее рукав. – Так дело не пойдет! Вы можете додуматься до бог знает каких нелепостей! Послушайте меня, – начала она, понизив голос и наклонившись к самому уху Моны, – я вижу, вы чем-то уязвлены… Мона молча смотрела на старушку. – Вы влюблены? Мона продолжала молчать. Но старушка удовлетворенно кивнула, словно прочла ответ в ее глазах. – Это наш красавец Доктор? Мона с ужасом вытаращилась на нее: неужели это так заметно?! Они подошли к кондитерской, расположившейся на первом этаже красивого розоватого здания с пышной белой лепниной, словно само оно было огромным пирожным. В стеклянной витрине были выставлены блюда и многоэтажные вазы со всевозможными сластями: затейливо украшенные торты, творожные пончики, усыпанные белой пудрой, залитые разноцветной глазурью кексы, марципановые фигурки, конфеты, пастила, печенье – чего только там не было?! Но Мона ничего этого не видела. Пораженная догадкой старушки, она застыла, не замечая, что находится на самом пороге кондитерской, загораживая вход в нее. – Милая, – старушка наконец оторвалась от созерцания роскошного изобилия витрины и, заметив состояние своей спутницы, взяла ее под руку – ну что вы окаменели, словно соляной столб? Она ввела Мону в зал и, усадив за столик, стоявший чуть в отдалении и отгороженный от других пышной пальмой, доверительно продолжила: – То, что вы влюбились в него, – это так естественно! Каждая женщина всегда влюбляется – хоть самую малость – в того, кто пришел к ней на помощь. Но это не страшно, это скоро пройдет. Только не надо так сокрушаться! Вы так милы! Я уверена, что вы обязательно встретите того, кто действительно составит ваше счастье. – Нет, – воскликнула Мона, – вы не понимаете! – она с трудом справлялась с охватившим ее волнением. – Вы не понимаете. Этого не может произойти! – Почему же? – пожала плечами старушка. – Он был предначертан мне! – Боже мой, как вы романтичны, дитя мое! С чего вы взяли, что предначертан вам именно он?! – Но ведь это он спас меня! – Дорогая, если вы решились искать суженного с помощью предначертаний, то вы должны знать, что они задают лишь направление нашим поискам, и чтобы следовать им, надо научиться правильно понимать их знаки, – госпожа Висдом для пущей убедительности качала головой, приподняв совсем белые брови. – Какие знаки? – не поняла Мона. Старушка пожала плечами: – Указательные знаки, – проговорила она таким тоном, словно речь шла о совершенно обыденных вещах. – Да что за дело мне до каких-то знаков?! – досадливо воскликнула Мона. – Люблю-то я его! – Милая моя, да с чего вы взяли это?! Мона молчала, уставившись на старушку, сбитая с толку ее бессмысленным замечанием. – Мудрено ли вообразить, что любишь красавца-удальца, сумевшего исцелить тебя от болезни, что мучила и уродовала тебя?! Ну что вы о нем знаете, кроме того, что он хорош собой да искусный врач?! – и сама ответила, уставив на Мону тонкий крючковатый палец, – Вот именно – ничего! А разве это любовь?! Милая, красота с годами поблекнет, силы растеряются, ум притупиться, и только сердце останется тем же. А чтобы узнать сердце человека, тут одного восхищения и благодарности мало. Госпожа Висдом помолчала и, вздохнув, продолжила: – Глупости это все, что полюбить можно кого-то, увидев разок да при всех регалиях! Нет, ты бок о бок потрись с ним годок-другой, в богатстве да в бедности, в силе да слабости погляди на него, тогда и скажешь, любишь ли ты его, или обманываешь сама себя! – Вот так-то, милая моя! – старушка улыбнулась и потрепала притихшую девушку по руке. – Разберешься, милая, сердечко у тебя умненькое. И суженного найдешь и счастлива будешь, коль не поленишься. Открытие, которое неожиданно свалилось на Мону у теплого источника, выбило почву из-под ее ног. На протяжении многих лет она знала, что существует на земле человек, который спасет и полюбит ее. Порой она сомневалась, что он появится в ее жизни, запрещала себе его ждать и надеется на встречу. Но то, что произошло на самом деле, казалось каким-то злым розыгрышем! Он появился, такой, каким и описывала его старая нищенка, он спас ее, как она и предсказывала, но не полюбил ее, несмотря на то, что именно это и было счастливым завершением предсказания! К таком развороту событий Мона была совершенно не готова. Ей представлялось, что вся ее жизнь разрушена жестоким обманом. Все казалось бессмысленным, пустым и безнадежным. Теперь она уверилась в том, что ее безобразие было всего лишь внешним проявлением некого скрытого уродства, из-за которого ее просто невозможно полюбить. Даже став миловидной, она все так же не могла вызвать любовь. Она провела несколько томительных дней и бессонных ночей в мучительных раздумьях, сменявшихся то сумрачной апатией, то бурными рыданиями, то яростными обвинениями, которые она, отчаявшись, бросала куда-то вверх, не представляя себе ясно их адресата. Когда совершенно обессилив, она лежала на неразобранной кровати в своей комнате, к ней постучала ее маленькая подруга и попросила ее погулять с ней: – Няня накануне подвернула ногу, когда мы спускались с холмов и теперь с трудом передвигается даже по комнате, – объяснила девочка свою просьбу. Мона коротко кивнула и отправилась на прогулку. Она медленно брела по тропинкам, а вокруг нее кружила ее подруга, простодушно восхищаясь всем вокруг. Но для Моны краски этого дивного места потухли, она не замечала ни величественной красоты гор, ни хрустальной глади озер, ни изумительного аромата цветущих лугов. – Мадемуазель Грант, – обратилась к ней девочка, мягко грассируя звуком «р», – расскажите мне, пожалуйста, вашу сказку. «Сказку!» – словно насмешка прозвучала просьба подруги для измученной переживаниями Моны, и она с каким-то мрачным удовольствием, наказывая себя за глупую надежду быть любимой, стала рассказывать девочке сказку, которая обернулась для нее крахом. Она рассказывала и вспоминала, как писала ее. Вспомнила, как сидела над пустым листом бумаги, не в силах выдавить из себя ни слова, как сердилась, разрывая в клочки исписанные листы, и как постепенно, не заметно для нее самой, слова стали тесниться в голове, фразы складывались с завидной быстротой, и перо едва поспевало за ними. Вспоминала упоительные часы обсуждений, проведенных с Учителем, поддержку и помощь мамы. И ей стало казаться, что тогда она была намного счастливее, чем сейчас. Как не хватало ей их любви, их веры в нее, их беззаветной преданности! – Entschuldigen Sie, Darf ich Sie mal stoeren?**– услышала бедная девушка у себя за спиной дивную музыку чужеземной речи, а когда обернулась, перед ней в галантном поклоне склонился благородный красивый юноша, – рассказывала она сказку девочке. Мона вспомнила свою первую встречу с Доктором. «Благородный, мужественный и красивый, – вздохнула она про себя. – Но почему?! Почему он спас меня?!» Закончив сказку, она проводила девочку к няне и вернулась в свою комнату. «Зачем он взялся лечить меня, если был совершенно равнодушен ко мне?! Зачем?!» – беспрерывно вопрошала Мона, словно в ответе на этот вопрос таилась отгадка. Она, напряженно размышляя, беспокойно расхаживала по комнате, вспоминая малейшие подробности, связанные с решением Доктора вылечить ее, и вдруг остановилась: ей почудилось, что она все поняла. Мона накинула на плечи шаль, надела шляпку и стремительно вышла из комнаты. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не побежать по улице. Ей, во что бы то ни стало, надо было немедленно встретиться с Доктором. Подходя к зданию больницы, она увидела его выходящим из дверей. – Господин Доктор! – бросилась к нему Мона, забывая правила хорошего тона. -Добрый вечер, фройляйн Грант, – приветливо поздоровался он, приподнимая шляпу. – Как вы себя чувствуете? Он с тревогой отметил сбившиеся дыхание и мертвенную бледность своей выздоравливающей пациентки. – Не беспокойтесь… Простите меня, но мне очень надо знать! Пусть это не покажется вам бестактным, – Мона смешалась и не могла подобрать приличествующие случаю фразы, – но мне действительно очень нужно знать! Кто оплатил мое лечение в вашей клинике? Доктор внимательно смотрел на взволнованную девушку. – Видите ли, я не могу ответить вам на этот вопрос, – произнес он после минутной паузы. – Почему? – изумилась Мона. – Я дал слово, что вы не узнаете об этом. – Но почему я не должна об этом знать?! – не унималась она. – Таково было его решение. Извините, я не могу вам помочь, – развел руками Доктор. Девушка молчала, опустив голову. – Простите, фройляйн Грант, я, к сожалению, вынужден откланяться, меня ждут больные. Вы хорошо себя чувствуете? Пойдемте со мной в больницу, там сестра поможет вам, обопритесь на меня, – он заботливо подставил девушке локоть. Но она, отшатнувшись, предостерегающе подняла руку. – Спасибо, со мной все в порядке. – Она устремила на доктора горящий отчаянный взгляд, – Вы дали слово не говорить самому, но если я назову вам имя, вы можете мне сказать права я или нет? Доктор пожал плечами: – Ну если вы сами догадались… – Это был Учитель? – выпалила Мона. Доктор смотрел на возбужденную девушку, размышляя, не скажется ли такое волнение отрицательно на ее лечении. – Это был он? – не дождавшись ответа, повторила свой вопрос Мона. – Не сложно было догадаться, не правда ли? Я так ему и сказал. – Но почему, почему он не хотел, чтобы я знала? – недоумевала девушка. – А об этом вам лучше спросить его самого, – проговорил Доктор и, слегка поклонившись, приподнял шляпу. – Доброй ночи, фройляйн Грант. – Доброй ночи, – эхом отозвалась Мона. ** Извините, можно вас побеспокоить? (нем.)
Tatiana: Юлия пишет: Милая, красота с годами поблекнет, силы растеряются, ум притупиться, и только сердце останется тем же. А чтобы узнать сердце человека, тут одного восхищения и благодарности мало. Какие мудрые слова.
Axel: Юлия Отличное продолжение . Я так рада, что главной любовью оказался Учитель. Я за него "болела".
novichok: Axel пишет: Я так рада, что главной любовью оказался Учитель. Я за него "болела". А я, честно, пошла по видимому пути - Доктор
Tatiana: Возможен и третий вариант... Кто знает...
apropos: Юлия Учитель был, Доктор есть... остался Принц. Очаровательная история!
полная версия страницы