Форум » Коллективное творчество » Если мы когда-нибудь... - 7 » Ответить
Если мы когда-нибудь... - 7
Цапля: Название: Если мы когда-нибудь встретимся вновь. Идея: Цапля. Авторские варианты: Хелга и Юлия Джастина Бэла apropos Axel Это ветер от тёмной реки Пробежал невесомый по коже, Осторожно, мы слишком легки Мы опасно близки И ужасно похожи. Это ветер и мы для него Просто пара случайных прохожих Он играет над сонной Москвой как опавшей листвой мишурой наших слов Этот ветер ещё не любовь А. Кортнев Страница игры на сайте
Юлия: С тех пор она приходила сюда почти каждый день и, устроившись на своем месте, просто сидела, рассматривая людей, наблюдая службы, которые в будние дни рано утром совершались прямо перед ней, а не в центральном приделе. Службы эти были проще, не такие шумные и многолюдные. Простые мелодии, которые пел хор, быстро запомнились Ляле, и она с удовольствием их подпевала из своего угла. Служил обычно все тот же маленький рыжий добродушный священник. В конце он выходил к собравшимся и говорил смешные вещи. Ляля никогда не думала, что священники бывают такие забавные. - Как же так происходит, дорогие мои?! – Обращался он к обступившим его прихожанам. - Люди приходят к нам в храм, а мы их обругаем или свечкой тычем, а то и вовсе зонтиком огреем! Они, конечно, развернуться да убегут отсюда подальше. И уверятся, что церковь наша старушечья, что мы только пихаться можем да ругать. И правы будут! Ведь мы с вами из-за платка можем человеку голову пробить! А зачем? Ну и что, что девушка зашла без платка в храм! Большое ли дело платок?! Голова она ценна не тем, что на ней надето, а тем, что есть у человека. Вы в глаза их поглядите! Ведь человек просто так в храм не пойдет! А если даже и из любопытства! Так и это хорошо! Вы их приголубьте, да послушайте, да пожалейте, да усадите, а не пихайте под бок, как только молодой человек присядет. Вот они увидят, как у нас здесь любовно да мило, тихо и радостно, да молитвенно, и останутся с нами. Милости хочу, а не жертвы, Господь нам говорит. Будем милостивы, дорогие мои! Ляля улыбнулась словам священника и вздрогнула от неожиданного появления в ее укрытии человека. - Извините, пожалуйста, я не хотел вас испугать. Ляля посмотрела на обратившегося к ней мужчину: среднего роста, лет тридцать с небольшим, короткая аккуратная борода делала его немного старше, волнистые каштановые волосы были зачесаны назад, открывали приятное лицо и внимательные карие глаза. - Простите, - еще раз извинился он, - меня зовут Сергей Николаевич, я здешний регент, руководитель хора, - добавил он, видя ее растерянный взгляд, - Я случайно услышал, как вы поете. У вас прекрасное сопрано. Вы не хотели бы петь в нашем хоре? - Петь в хоре? - Ляля удивленно раскрыла глаза, совершенно растерявшись. – Н-нет, простите, я… я не могу. - Простите, мне, видимо, не следовало так сразу обрушиваться на вас. Но вы все-таки подумайте, - смущенно улыбнулся Сергей Николаевич и, пожав плечами, отошел. Он уходил расстроенный, она это почувствовала, и это спугнуло ее мирный настрой. Сердце вдруг заколотилось в груди, и Ляля ощутила смешанное чувство похожее на сожаление. В этот момент Сергей Николаевич обернулся, и она ненароком не то взмахнула рукой, не то просто поднесла ее к лицу, она сама толком не поняла. Но он развернулся и поспешил к ней обратно. Она улыбнулась ему. - Давайте попробуем, - обратился он к ней, - пойдемте. – И видя ее замешательство, добавил: - Не стесняйтесь! Сейчас уже все разошлись, там никого нет. Ляля взглянула вперед. Действительно храм опустел, и только одна женщина задержалась около иконы. - Пойдемте, не бойтесь! – подбодрил ее Сергей Николаевич, и Ляля последовала за ним. Они подошли почти к самому иконостасу, а потом повернули направо, и оказались перед небольшим балкончиком, чуть-чуть возвышающимся над уровнем пола, от ее глаз он все время был скрыт массивной колонной, к которой прилепился, словно гнездо. - Это называется клирос, - пояснил ей Сергей Николаевич, - здесь располагается хор. Он пригласил ее подняться. Оказавшись на балкончике-клиросе, она огляделась: небольшая площадка, около стенки лавочка, а у ограды высокая тумбочка, с покатым верхом. Теперь она знала, что эта тумбочка называется аналой, но тогда она была для нее просто еще одной церковной странностью. - Простите, вы не сказали, как вас зовут, - улыбнулся смущенно Сергей Николаевич. - Ляля, - просто ответила она. - Очень приятно. Ну что ж давайте начнем с простых фраз, - предложил ей Сергей Николаевич, - Попробуйте, Ляля, повторить за мной, - и пропел: - Господи, помилуй. У него был красивый бархатный голос, Ляля не взялась бы определить, что это - тенор или баритон,- но звучал он одновременно мягко и мужественно. Ляля тихо повторила за ним. - Смелее, - подбодрил он ее, - у вас дивный голос, Ляля, не бойтесь его. Ляля повторила громче, и замолчала, испугавшись своего высокого голоса, одиноко ворвавшегося в тишину храма. - Прекрасно! – похвалил ее Сергей Николаевич. Они несколько раз спели «Господи, помилуй», потом «Подай, Господи», «Аминь». - А теперь, я буду петь вторым голосом, - предупредил ее Сергей Николаевич и, дав ей тон, запел. Запела и Ляля и тот час же соскользнула на второй голос. - Нет, нет, пожалуйста, старайтесь держаться наверху. Вы здесь идете наверх, это у меня мелодия спускается. Не волнуйтесь, постарайтесь сейчас прислушаться не ко мне, а к себе. Ляля повторила и у нее получилось. - Замечательно, Лялечка! У вас настоящий талант, вы моментально все схватываете! – не преставал ее хвалить Сергей Николаевич. - А теперь давайте попробуем разучить шестой глас, он очень простой. Слушайте и смотрите на мою руку, я буду показывать вам, как будет идти мелодия, наверх или вниз. Он пропел сам, поднимая и опуская руку как по ступенькам, а затем они спели ее вместе. Потом он рассказал ей про колена*, показывал тексты, объяснял их значения. Ляля не очень вникала в его объяснения. Она пела. Ее высокий звонкий глосс поднимался ввысь к недосягаемым сводам, переливался и звенел там. И она возносилась вместе с ним к солнечным лучам, играющим в оконцах купола собора. - Сережа, прости, ты меня потом заберешь из тюрьмы часа в три? Восторженный полет Ляли прервал обратившейся к Сергею Николаевичу лохматый человек, одетый в растянутый свитер и джинсы. Ляля не сразу узнала в нем добродушного священника. - Да, конечно. А как же ты сейчас туда доберешься? - спросил его Сергей Николаевич, кивнув в сторону двух огромных мешков у ног священника. - Меня сейчас Евгений захватит. А у вас спевка? Я очень рад вас здесь видеть, - обратился он к Ляле, отчего та смутилась и покраснела. – Ну, не буду вам мешать. - Отец Павел, благослови, новую певчую, - обратился к нему вдруг Сергей Николаевич. Священник внимательно с улыбкой посмотрел на Лялю, - Вы хотите петь в нашем хоре? – наконец спросил он ее, делая ударение на первой части своего вопроса. Ляля смущенно кивнула. - А как вас зовут? - Ляля, - еле слышно проговорила она. - Благословляю тебя, чадо Божие Ляля, - улыбнулся отец Павел, перекрестив ее. - Елена, - поторопилась поправиться Ляля. - Очень приятно, - кивнул священник, - а я отец Павел, будем служить вместе, Елена. До свидания. - До свидания, - пробормотала Ляля. Так Ляля стала певчей церковного хора. Это было странно. Но Ляле было все равно. В хоре Ляля чувствовала себя неплохо. Сергей Николаевич был заботлив и неизменно добор к ней. Второй голос Галя, ужасная сплетница и болтушка, нашла в ней слушателя, еще незнакомого со всеми приходскими сплетнями, и с удовольствием делилась ими. Голос Гали, как и она сама, был резковатый и въедливый, и часто выбивался из общего строя. Грустная полная красивая Гуля, певшая красивым низким альтом, создавая особое звучание их хору, была немногословна, но доброжелательна. Библиотекарша Валентина Михайловна милая интеллигентная женщина, пела вторым голосом, как и Галя, но тембр у нее был мягче и теплее, благоволила к Ляле и всячески ее опекала. Молодой тенор Леша, поющий чисто и звонко высоким мальчишеским голосом, всегда краснел и смущался в ее присутствии. Бас Игорь Иванович, пожилой невысокий человек с окладистой бородой, был миролюбив, и к ней относился по-отечески. Единственный человек, с которым у Ляли никак не складывались отношения, была сопрано Ася. Красивая тонкая восточного типа девица, ревниво относилась к появлению Ляли в хоре, и невзначай всегда была рада подставить ей подножку. Но даже это не выбивало Лялю из колеи. Единственное, что ее сейчас занимало – это ее голос. Ее голос! Удивительное ощущение свободы и восторга, которые она ощущала, когда пела, примиряли ее со всеми странностями и неудобствами церковной жизни. Это волшебное чувство было еще более удивительно тем, что никогда раньше Ляля ничего подобного не испытывала. Ее голос, словно самостоятельное независящее от нее явление увлекало ее и пьянило, и все же это был именно ее голос. И с каждым днем он становился все чище и сильнее и возносился к невиданным высотам неизъяснимого восторга и благодарности. - Кто на исповедь? – услышала она трубный голос отца Петра, ворвавшийся в ее воспоминания. Со всех сторон храма стали по одному подходить к нему прихожане. Робкой стайкой они остановились на почтительном расстоянии от священника. Тот грозно оглядел их и произнес: - Сейчас я прочту молитву, а затем вы по очереди будете подходить ко мне. Не толпитесь, дайте исповедаться друг другу. Чужие грехи вам ни к чему, своих достаточно, - мрачно закончил он свою речь, отвернулся от них к иконостасу и монотонно загудел молитву. Ляля облегченно вздохнула, она была рада тому, что была избавлена от подобного общения со строгим суровым отцом Петром, а исповедовалась добродушному и мягкому отцу Павлу. После того, как она начала петь, он часто обращался к ней, подшучивал и подбадривал, и она не боялась и любила его. Как-то раз он спросил ее, причащается ли она, и Ляля вдруг ужасно испугалась. Снова подкатила тошнота, и противные иголочки заплясали по всему телу. Она была самозванкой! Она не причащалась и даже не знала толком, что это такое! Ее выгонят отсюда! Но отец Павел улыбнулся и, потрепав ее по плечу, сказал: - Ты как-нибудь приходи ко мне, мы поговорим, ты исповедуешься и потихоньку начнешь причащаться. Не бойся, я помогу тебе. Если что непонятно, ты не стесняйся, подходи и спрашивай. И Сереже скажи, чтобы он почаще объяснял тебе. Ты справишься. Он был так добр, что Ляля разрыдалась. А он, похлопывая ее по плечу, рассказывал ей смешные истории о своих прихожанах. И она успокоилась. Ляля шла домой и в голове у нее звучала песнь Богородицы, которую она недавно выучила: «Величит душа Моя Господа и возрадовался дух Мой о Бозе Спасе Моем, яко призре на смирение рабы Своея…» Ляля с трудом понимала слова, которые она пела, да она и не задумывалась о них. Музыка, ее голос, открывали ей дверь в неизвестный доселе мир пьянящих переживаний, которые она теперь звала обретенной верой. И это еще не все...
apropos: Юлия Как же ты замечательно пишешь! Рука мастера и в церкви не оплошает. Могу порадоваться за Лялю - авторы нашли ей успокоение - пока не в религии (но шажки к этому определенные сделаны), но в пении, да еще церковном - все занятие для измученной души. Ну и священнослужители - почти как на подбор. когда Ляля отпустит Сашу - ему будет легче, конечно, хотя... хотя все равно тяжело. но, подождем развития событий.
Цапля: Юлия очень красиво, проникновенно но ожидаемо . Ляля нашла спасение в религии? пожалуй, самый верный путь. Я от этого далека, но не могу не признавать сильнейшего влияния, которое может оказать церковь на растерянную, мятущуюся, больную душу. Спасибо!
Юлия: Спасибо вам !
Юлия: Цапля пишет: проникновенно, но ожидаемо Это да. По внезапным поворотам у нас есть другие мастера
apropos: Юлия Все аплодисменты - автору! Девочки, скоро и страничка с нашими сочинениями появится (по секрету - сделали приблизительную по картинам - она еще мною не утверждена - но оч. впечатляет ) Горжусь нашими авторами!
Цапля: apropos пишет: по секрету - сделали приблизительную по картинам - она еще мною не утверждена - но оч. впечатляет В виде карты?!
Юлия: apropos пишет: и страничка с нашими сочинениями появится apropos , прости за оффтоп! Ты мой исправленный вариант по "мылу" получила?
apropos: Цапля пишет: В виде карты?! Естественно. Юлия пишет: исправленный вариан Девочки, все получила, но еще не вставила, т.к. дизайн страницы мной еще не утвержден.
Хелга: Юлия Так все логично вписывается, по моему скромному... И напряженность предыдущих частей спадает и свет в конце туннеля уже ясно виден. Как у тебя проникновенно получается, и мысли о церкви такие близкие, именно они...
apropos: Хелга пишет: мысли о церкви такие близкие Спасение от одиночества и того угла, в который загоняет порой жизнь.
Юлия: Хелга
Юлия: Хелга пишет: и мысли о церкви такие близкие, именно они... Еще же есть продолжение
Хелга: Юлия пишет: Еще же есть продолжение В ожидании....
Marusia: apropos пишет: Спасение от одиночества и того угла, в который загоняет порой жизнь. Для Ляли - скорее, обретение себя. Юлия, Хелга!
Юлия: Marusia ВЫ всегда читаете так созвучно моим мыслям!
bobby: Юлия Какое проникновенное и трогательное продолжение. Открывшийся талант у Ляли как нежданный дар, посланный ей свыше, для обретения себя в новой, открывающейся перед ней жизни. Еще очень понравилось обращение священника к прихожанам в начале. Юлия пишет: Люди приходят к нам в храм, а мы их обругаем или свечкой тычем, а то и вовсе зонтиком огреем! Они, конечно, развернуться да убегут отсюда подальше. И уверятся, что церковь наша старушечья, что мы только пихаться можем да ругать. И правы будут! Ведь мы с вами из-за платка можем человеку голову пробить! А зачем? Ну и что, что девушка зашла без платка в храм! Большое ли дело платок?! Голова она ценна не тем, что на ней надето, а тем, что есть у человека. Вы в глаза их поглядите!Ведь человек просто так в храм не пойдет! А если даже и из любопытства! Так и это хорошо! Вы их приголубьте, да послушайте, да пожалейте, да усадите, а не пихайте под бок, как только молодой человек присядет. Вот они увидят, как у нас здесь любовно да мило, тихо и радостно, да молитвенно, и останутся с нами. Милости хочу, а не жертвы, Господь нам говорит. Будем милостивы, дорогие мои! Юлия, как это верно подмечено. Так ведь и бывает. Отец Павел - очень мудрый человек.
Юлия: Хелга пишет: и мысли о церкви такие близкие, именно они... bobby пишет: Так ведь и бывает. Отец Павел - очень мудрый человек В церкви, действительно, все бывает. "Широк человек..." Вот и вносит всю свою ширь от святости до гадости. Спасибо вам, мне очень дорого такое чуткое и серьезное воспричятие моих мыслей и наблюдений для меня очень важных. А отец Павел практически списан с реального священника. В отличие от отца Петра являющегося образом собирательным, хотя и гораздо более узнаваемым. Волнуюсь, как воспримется моя дальнейшая трактовка лялиного духовного пути.
Юлия: И снова о Ляле... Ляля вздохнула, бросив взгляд на робко жавшихся друг к другу исповедников, подняла глаза к иконе. Она услышала, как к ней подошел Сергей Николаевич, но не отводила взгляда от кроткого лика Богородицы. Он молча сел рядом и взял ее за руку. Она улыбнулась, повернувшись к нему. - Как ты? – спросил он ее участливо. - Трудно, - ответила она. – Помолись за меня. - Обязательно, родная, - ответил он почти шепотом и поднес ее руку к своим губам. – Ты справишься, ты умница, - уговаривал он ее, не отпуская ее ладонь из своих рук. - Иди, Сережа, - ласково сказала она, - я сейчас приду. Он вздохнул и поднялся, все еще не выпуская ее руку. - Иди готовься к службе, - словно непослушному ребенку выговорила она ему. Он ушел. Она смотрела ему в след и улыбалась. Но когда она впервые почувствовала, что Сергей Николаевич увлечен ею, она испугалась. Нет, не почувствовала, поняла. Почувствовала она его расположение почти сразу. Но не думала об этом. Ей было очень хорошо от его заботливого взгляда, от его восхищения ее голосом, его желания быть с ней, несмотря на его патологическую занятость. Он был композитором, писал музыку, преподавал и еще служил в храме. Он ей казался человеком из какого-то высшего мира, где нет несправедливых, злых или лживых людей. И она купалась в его любви, не смущаясь и не заботясь ни о чем. Но как-то вечером на спевке перед службой, когда Сергей Николаевич, остановил Асю, в очередной раз набросившуюся на Лялю, Галя зашептала Ляле на ухо: - Смотри, Лялька, как ты Сергея подцепила! Здесь все по нему сохли, даже красавица Аська, а уж Гулька та, вообще, только из-за него и крестилась, хотя у самой и муж и дети, да и вообще она татарка! - выпалила она, походя обругав Гулю, которую недолюбливала. - А он ни в какую, ни с кем даже ни-ни. А как ты появилась, он сразу вляпался! Ты смотри, как ты его! – развязано хохотнула женщина, а у Ляли похолодела спина. Она испугалась, ей вдруг показалось, что она переступила какую-то заветную черту. Что здесь в церкви, ничего подобного просто не должно было быть. Ей был дан голос. И больше ей ничего! А теперь она его потеряет и уже никогда не сможет петь! Она не должна была позволять ни себе, ни Сергею Николаевичу! «Ведь я замужем»! – ахнула она про себя. Как странно?! Ее замужество, Саша, даже ее болезнь – все это незаметно отошло на второй план, чуть-чуть ослабив натяжение, когда она стала петь. А теперь она поплатится за свое легкомыслие! Она чуть не заплакала, но тут началась служба, Сергей Николаевич, всех призвал к вниманию, раздался возглас отца Павла, и они запели. Расстроенная Ляля не смогла вступить во время и замолчала. А когда она запели предначинательный псалом, она не услышала верхнего тона, который дал Сергей Николаевич, а Ася, увидев ее растерянность, специально перешла на второй голос. Ляля попыталась запеть свою партию, но тут же сползла со своей высоты и, издав фальшивый звук, замолчала. Сергей Николаевич посмотрел на нее, пригрозил пальцем Асе, и та снова вернулась к первому голосу. Он сделал знак Ляле петь, но она не смогла издать ни звука. Словно невидимая рука сжала ее горло. Ее голос не слушался ее! У нее закололо в носу, и предательски закипели слезы, она поспешила уйти с клироса. Когда она спустила ногу на ступеньку, она почувствовала, как сильная рука сжала ее запястье, остановив ее. Это был Сергей Николаевич, он посмотрел на нее твердо и… нежно, и она остановилась и не вырвала руки. Не смогла. Так они и простояли всю службу. Он регентовал левой рукой, держа ее за руку правой, а она, отвернувшись от хора, стояла и плакала. Плакала о том, что потеряла власть над своим голосом и над самой собой. О том, что у нее нет сил отказаться от его любви, хотя она замужем за Сашей. За человеком чужим, нелюбящим и несправедливым, которого она не видела уже больше полугода, но который, оставаясь ее мужем, продолжал вносить в ее жизнь горечь и смуту. Когда служба кончилась, Сергей Николаевич усадил ее на скамейку и, усевшись на корточки перед ней, заглядывая ей в лицо, спросил: - Скажи мне, Ляля, что случилось? Ведь это не из-за Аси? Но Ляля не могла произнести ни слова, пряча от него свое заплаканное покрасневшее лицо. - Тебя что-то задело, тебе что-то сказали? – не отставал он от нее, пытаясь заглянуть ей в глаза. Но она закрывала глаза и отворачивалась. - Ты не хочешь говорить со мной? – спросил он. Ляля отрицательно покачала головой. - Подожди здесь минуту, только никуда не уходи, ладно? Он поднялся, и поспешил в алтарь. Ляля осталась одна. Она всхлипнула и подумала, что ужасно выглядит с распухшим носом и красными глазами. Зачем он попросил подождать ее? Она все равно не может с ним говорить. Что она ему скажет? Что замужем?! Что лечится у психиатра?! Ляля встала и поспешила к выходу. Она услышала торопливые шаги у себя за спиной и подумала, что это Сергей Николаевич, но ее окликнул отец Павел. - Елена, подожди. Она остановилась. Он подошел к ней и, взяв за руку, усадил на скамью, на ее излюбленное место около иконы Богородицы. Она думала, что же он сейчас ей скажет, но он молчал. Она подняла на него глаза. Он не смотрел на нее, лицо его было сосредоточенно, но теплая ладонь, лежащая на ее руке, легонько похлопывала ее, подбадривая и успокаивая. И Ляля заговорила первая. - Я не могу, отец Павел, оставаться здесь, я больше не могу петь… Священник внимательно смотрел на нее. - И куда же ты собралась? – вздохнув, задал он вопрос, и, не дожидаясь ее ответа, продолжил: - Куда нам идти с тобой, милая? Много ли у нас путей-дорог? Мы от нищеты здесь с тобой оказались. Из тупиков мы с тобой сюда выбрались. Так куда же нам бежать отсюда, из отцовского дома, в лютый мороз? Мы там с тобой замерзнем. Давай-ка лучше здесь потихоньку слезы вытрем и примемся дом прибирать, чтобы всем хорошо здесь было, и нам с тобой, и тем, кто нас обидел, а Отец наш утешит нас, да и мы в трудах успокоимся. Он говорил так мягко, так искренне, и под кротким взглядом Богородицы его слова казались самыми верными. Ляля смягчилась, на глаза набежали слезы благодарности, но тут она увидела Сергея Николаевича, он выходил из алтаря, и волна отчаяния накатила на нее с новой силой. - Я не могу, я грешная! – судорожно всхлипнула она, испугавшись того, как громко у нее это вышло. Отец Павел удивленно поднял брови: - А кто у нас здесь безгрешный? Господь к грешникам и пришел. Нас с тобой спасти, а не праведников. - Я замужем, я убить себя хотела! – истерично воскликнула Ляля. - Меня спасли, а я все равно жить не хотела! И мужа своего ненавижу! Я и сейчас лечусь у психиатра, я таблетки пью, и уколы мне делают, чтобы я снова на себя руки не наложила! Чтобы от тоски, от бессонницы бесконечной не убежала! Жить я больше не могу! Нет сил у меня! А здесь я никто! Я случайно оказалась, и даже не знаю, что значит причащаться! Я… - А почему ты жить не хотела? – вопросом остановил ее отец Павел, так тихо, словно ему самому было больно. Ляля задохнувшись, изумленно уставилась на него, не зная, что ответить. - Не знаю… Муж меня разлюбил, а я аборт сделала из-за него, – неожиданно для самой себя ответила она ему. - Ах, бедные вы, бедные! – с болью в голосе проговорил, сокрушенно качая головой, отец Павел, - Так вы рассорились, что детку свою погубили! Бедные вы мои! Ляля растерянно смотрела на него. - Мы не ссорились, - наконец возразила она и почему-то с вызовом прибавила: - он не хотел ребенка, а я не послушала его и забеременела! Она вспоминала, как она сообщила Саше о ребенке, и ей показалось это таким далеким, нереальным, словно это происходило не с ней, а с какой-то другой чужой женщиной. Она растерянно смотрела на отца Павла, как будто он мог объяснить ей все это. - Знаешь, - тихо произнес он, - Господь сказал, что за каждым ребенком стоит ангел, который пред Господом о нем предстательствует. И я думаю, что все детки, которые покинули своих родителей, даже такие как ваш, не рожденные, они сами, как ангелы, на небесах пред Господом за своих родителей просят. Ты посмотри в небо, - и он указал рукой в окно, в котором темнело бархатное ночное небо, - найди в нем звездочку самую маленькую, как твой ребеночек, и помолись Господу. Чтобы душа его, как эта звездочка, у Господа сияла, а он о тебе помолится, чтобы и твоя душа здесь на земле не страдала так, не мучилась. Ты молись за него, и тебе легче станет. Ляля смотрела в ночное небо с россыпью звезд, где-то там есть одна маленькая, самая маленькая звездочка, ее ребеночек. Как же она могла?! «Как же я сделала это?!» – вдруг ужаснулась она. - Господи! Детка моя, прости меня, - рыдала в голос Ляля, закрыв руками лицо и уткнувшись в колени. - Прости меня! Отец Павел сидел над ней, положив руку ей на голову и слегка шевеля губами. Когда она выплакалась, и подняла измученное лицо к священнику, он, продолжая шептать что-то, улыбался, глядя на нее. - Вот ты и исповедалась, - наконец тихо сказал он. – Ты раскаиваешься? Ляля всхлипнула и кивнула головой. - Сейчас я накрою тебя епитрахилью и произнесу разрешительную молитву, - предупредил он ее. И Ляля снова согласно кивнула. Отец Павел встал перед ней, положил ей на голову конец длинной парчовой полоски ткани, словно узкий фартук, висящей у него на шее, и произнес: - Господь и Бог наш, Иисус Христос благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти, чадо Елена, вся согрешения твоя, и аз недостойный иерей, властию Его мне данной, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. - А завтра утречком, приходи, как обычно в храм, на клирос, попоешь на литургии и вместе с другими причастниками подходи к Чаше, я тебя причащу. Он еще рассказывал ей, что это такое и зачем надо причащаться, поглаживал ее по голове, и она всхлипывала, как ребенок, и, слушая его, смотрела на икону, успокаивалась и затихала. Ей казалась, что Младенец чуть заметно улыбался ей. Утешенная его ласковым взглядом Ляля вдруг со всей очевидностью поняла, что этот хрупкий ребенок и есть Бог, избавляющий от страданий. И сердце ее рванулось к Нему в немой молитве о спасении. Всю ночь она не спала, но это уже не была тягучая мучительная бессонница, ее переполняли совсем иные чувства. Она не обдумывала, не пыталась понять, что случилось накануне вечером. Она просто знала, что произошло самое важное из всего, что когда-либо происходило с ней. Она явственно ощущала, как со страшным скрежетом, как заржавевший механизм, ее мир вдруг соскочил со старой сломанной оси, вокруг которой он бессмысленно крутился всю ее прежнюю жизнь, пока не переломал ее, и прочно встал на новую крепкую прямую ось, словно направляемый чьей-то умелой рукой. Все это было связано с появлением на ее небосводе той самой маленькой звездочки, что, засияв, сдвинула основание всего мира, направив его движение совсем в другую сторону. Он еще поскрипывал и кряхтел, с трудом освобождаясь от старых поломок и увечий, но все увереннее набирал ход, подчиняясь новому плавному ритму мотора. Она лежала без сна, но дышалось ей легко и спокойно, обрывки мыслей и песнопений, сменяя друг друга, плавно текли в спокойном сознании свершившегося освобождения. Да, именно освобождение было главным мотивом ее ощущений. Оно давало свободу дыхания, высвобождало из рабства томительной безнадежности бессонницы, снимало с ее сердца мучительные оковы страха. Оно же разрубило тяжелые путы ее замужества, что мучили и душили ее последние полгода. Ляля вдруг осознала себя совершенно свободной от Саши. Они вдвоем представлялись ей как два преступника, связанных одним преступлением, ненавидящих и боявшихся друг друга. Но теперь, когда она призналась во всем и получила прощение, ее отпустили на свободу, в том числе и от него. Она больше не боялась Сашу и не испытывала его власти над собой. Она была свободна. Ляля поднялась с кровати и достала шкатулку, в которой лежало ее обручальное кольцо. Она должна отдать его Саше. Она не хотела его оставлять у себя, словно пока оно было у нее, он мог вернуть прежнюю власть над ней. Наутро она пришла на клирос и пела. Голос ее звучал свободно и звонко, легко воспаряя в вышину. А когда они запели запричастный стих и причастники пошли к чаше, она, впервые в жизни не оглядываясь ни на кого, пошла самостоятельно решить свою судьбу: запечатлеть все то, что она пережила со вчерашнего вечера, как настоящий выбранный ею самой путь. Она видела, как дернулся Сергей Николаевич, почувствовала, что он хотел пойти за ней, поддержать, направить ее. Она знала, что через несколько шагов ей это понадобиться. Она сама будет искать это. Но сейчас она хотела все сделать сама. Ощутить себя самостоятельной, стоящей, самоценной. Литургия заканчивалась. А Лялю переполняли восторг и удивительное чувство легкости. Она пела, и в ее голосе звучали, вырываясь из ее груди, благодарность и радость, непонятая и неизъяснимая. Она была счастлива.
Юлия: Месяц спустя как-то после службы вышел отец Петр и возгласил «Благоденственное и мирное житие…» отцу Павлу, у которого были именины. Хор пропел «Многая лета», а потом все пошли пить чай в трапезную, небольшое строение рядом с собором. Настоятель суровый отец Петр к отцу Павлу относился весьма сухо, недовольный его несерьезными проповедями («Блюдися смеха, смех и кощунства веселят бесов», - любил повторять он при всяком случае) и стремлением привлечь в храм всяких опасных отщепенцев, как он именовал бедолаг, с которыми возился добродушный священник. Но сегодня он был непривычно снисходителен к своему коллеге по духовному цеху. Кроме отца Петра и отца Павла в трапезной собрались дьякон отец Николай, их хор в полном составе, Антонина Петровна, служащая за ящиком и ее помощницы Анастасия и Ольга Николаевна, баба Аня, сторож Митя, староста Борис Иванович, бухгалтер Лидия и еще несколько человек, которых Ляля вообще не знала. Беседа была непринужденной и шумной. А когда отец Петр покинул свое местно во главе стола и, сославшись на занятость, в сопровождении дьякона покинул трапезную, там воцарилась самая непринужденная обстановка. Отец Павел, прекрасный рассказчик с замечательным чувством юмора, был душой этого разномастного собрания. Ляля на удивление спокойно чувствовала себя там. Прошло уже не мало времени после ее появления в храме, и она успела освоиться и почувствовать себя своей. Ее красота и, в общем, мирный нрав обеспечили ей ровное доброжелательное отношение почти всех обитателей собора. Даже отец Петр, не очень расположенный к чадам отца Павла, подозревая их «в вольнодумстве и зубоскальстве», к Ляле относился добродушно. И с явным удовольствием поглаживал ее по голове, когда она подходила к нему под благословение. Лялю занимало другое. Она нарочно не села рядом с Сергеем Николаевичем, чтобы иметь возможность видеть его. С того самого памятного для нее вечера ее исповеди, она стала замечать, что он как будто отстранился от нее. Нет, он не перестал заботиться о ней, и опекал ее даже сильнее, словно больную, предупреждая буквально каждое ее движение. Но их разговоры потеряли прежние теплоту и откровенность. Ляля не могла понять, что это и чем вызвано, но она очень хорошо чувствовала эти нюансы. Вначале она не замечала этого, переживая ощущение необычайного восторга и облегчения, родившееся в ней после причастия. Затем, заметив, решила не думать об этом, но у нее ничего не вышло, наоборот, как в шутке о белой обезьяне, она только об этом и думала. Наконец, она поняла, что ей необходима его любовь. Она нужна была ей хотя бы потому, что была безусловна. Как бы она себя не вела, как бы ни выказывала себя: резко споря с Асей, устраивая истерики во время спевки, демонстрируя очевидную неграмотность в музыкальной сфере - он неизменно оставался к ней расположен. Его любовь к ней была для нее несомненной. Она чувствовала, как он мучается, замечала, как он смотрит на нее украдкой, как иногда начинают дрожать его руки, когда они оказываются рядом друг с другом. И его нежелание с ней объясниться, которого она еще недавно сама так боялась, его сознательное отстранение от нее теперь раздражали и мучили ее. Ляля вполуха слушала разговоры за столом, думая о своем, когда отец Павел попросил Сергея Николаевича спеть. Тот взял гитару и, настроив ее, слегка коснулся струн, те мелодично отозвались красивым аккордом. Он тихо запел: «Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу…». Его бархатный голос постепенно набирал силу. Он казался совершенно спокойным, голос звучал ровно и уверенно. Но Ляля чувствовала, как напряжены его чувства, словно норовистые кони, они рвались вперед, сдерживаемые только сильной умелой рукой возницы. Их энергия, их готовность к бешеному бегу, придавали его голосу такую непередаваемую вибрацию, что Ляля затрепетала. Все ее существо рванулось к нему, и она с ужасом ощутила страстное влечение. Сердце ее колотилось и стонало в унисон с его голосом. Ляля закрыла глаза, боясь себя выдать. Он кончил петь, и она поднялась из-за стола. - Простите, - пробормотала она, ни к кому конкретно не обращаясь, и вышла из комнаты. Она слышала, как сидящие за столом выражали шумное восхищение его голосом и просили его спеть еще. А она схватила свою одежду с вешалки и выбежала во двор. Было уже темно, мороз усилился, и Ляля запахнула дубленку. «Или он сейчас выйдет за мной, - думала она, - или…». Она не успела додумать, как услышала за спиной стук захлопывающейся двери. - Ляля, подожди, - услышала она его голос и остановилась. Не в силах больше сделать ни шагу, она не обернулась. Он подошел к ней, медленно повернул ее к себе, и она подставила ему лицо. Не открывая глаз, она ощутила у себя на губах легкое прикосновение его губ и щекотание усов и бороды. Она страстно прильнула к нему губами и он, прижав ее к себе, начал целовать, уже не сдерживая своих чувств. Забывая, что они на церковном дворе, они не могли оторваться друг от друга. Он обнимал ее, покрывая поцелуями ее лицо и шею, невнятно бормоча: - Лялечка, любимая, я люблю тебя, милая моя, я так люблю тебя, родная моя... И они снова задыхались в долгом страстном поцелуе. Потом он буквально сгреб ее в охапку и потащил к воротам. - Пойдем, нам надо поговорить, - сказал он, целуя ее куда-то в висок. Но до разговоров они добрались еще не скоро. Оказавшись на безлюдном бульваре, они устроились на лавочке. Он распахнул свою куртку и, укутав в нее, прижал Лялю к себе. Ее рука лежала на его груди, и она ощущала как колотится его сердце. Она провела по его шее, дотронулась пальцами до его щеки, всматриваясь в его лицо, словно видела впервые, коснулась его красивых пушистых бровей, он прикрыл глаз, легонько щекотнув ее пальцы ресницами, она улыбнулась, провела пальцами по его губам, и он поцеловал их. - Я никогда раньше не целовалась с бородатым мужчиной, - прошептала она. - Пора начинать, - улыбнувшись, ответил он и, наклонившись к ней, поцеловал долгим нежным поцелуем. Так продолжалось довольно долго, пока, с трудом переводя дыхание, он не сказал: - Ляля, ты сводишь меня с ума. Давай поженимся. «Поженимся», - ахнуло в ответ лялино сознание. Ведь он ничего про нее не знает! Сердце Ляли сначала гулко упало, а затем, подскочив к горлу, больно затрепыхалось от страха, противные иголочки заплясали по всему телу. Она смотрела на него расширенными от ужаса глазами. - Что с тобой, милая?! Что я сказал?! Прости, я обидел тебя? Я испугал тебя? Я тороплюсь? – скороговоркой задавал ей вопросы, но Ляля не могла шелохнуться. - Ты только не молчи, милая - умоляюще поговорил он, - скажи хоть что-нибудь. Он попытался ее обнять, но она отпрянула. Он не стал настаивать. - Милая, я не хотел пугать тебя. Ты не хочешь выходить за меня замуж? – осторожно спросил он, вглядываясь в ее лицо и взяв за окоченевшую руку. Ляля с трудом качнула головой. - Нет? – он силился понять ее движение. - Я не могу, - наконец просипела Ляля, не справляясь со своим голосом. Он с болью посмотрел на нее и попытался снова обнять, но она не далась, напрягшись, как натянутая струна. - Ты сам откажешься от меня, если узнаешь кто я, - с трудом проговорила она, до рези в глазах всматриваясь в его лицо. - Не откажусь, - тихо ответил он, - Я знаю, что с тобой. Я тогда случайно услышал твои слова, когда ты разговаривала с отцом Павлом. Прости… Она молчала. - Я и раньше догадывался, что… - Что я больна?! – с вызовом спросила Ляля. - Что тебя сильно ранили, - ответил он, прижав ее руку к губам. – Я не оставлю тебя, Ляля. Если ты согласишься, я буду оберегать тебя всю жизнь. - Даже когда я надоем тебе?! Даже когда разглядишь, что я не такая, как ты предполагал?! Даже, когда ты поймешь, что я ничего не смыслю в твоей музыке?! - ее вдруг захлестнула старая обида на Сашу, на отца, на всех мужчин сразу. Он нежно коснулся ее головы, погладил ее щеку, покрыл поцелуями ее руки, согревая их в своих теплых ладонях. - Бедная моя, родная моя, как ты можешь надоесть? Ты удивительная, нежная, талантливая, кроткая. Ты моя единственная в мире женщина. Я ждал тебя. Я долго ждал, очень долго, всю жизнь. И теперь я тебя не отдам никому, я буду защищать тебя от всех бед, - шептал он ей, обнимая ее. И она уже не сопротивлялась, укрывшись в его объятиях, верила ему и плакала. Плакала от нежности и счастья. Ей было хорошо с ним и спокойно, он полюбил ее такой, какая она была. Ей не нужно доказывать ему каждый день, что она достойна его любви, как это было с отцом и с Сашей, где она потерпела полное фиаско. Она подняла лицо к нему, и он смотрел на нее, улыбаясь, с такой нежностью, что, пожалуй, впервые в жизни ей было наплевать, что у нее распух нос и покраснели глаза.
полная версия страницы