Форум
Сергей да Марья (повесть) Ирбис - 2
Ирбис: Автор: Ирбис Название: Сергей да Марья (рабочее) Место действия: СССР, 1986 год, Сибирь. Редактор: Marusia От автора: Поначалу я не хотел опубликовывать эту повесть, писал больше для себя и друзей, чтобы не забыть дурную молодость свою, про тех, кто тогда был со мной рядом. Ведь в то время все мы были молодые, да и к тому же совсем другими…. Критику выслушаю.
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Марти: Такие уж мы
Ирбис: Бомж поневоле Как-то в один из дней Сергей попросил меня помочь. Тимуровец из Бурятии опять пообещал какой-то бабульке врыть столб во дворе, а помочь кроме меня некому. Когда с сумкой картошки и банкой сметаны пошли назад в свой дом, встретили свинью с поросятами. Один из поросят замешкался и что-то жевал в кустах, а мамаша уже отошла довольно далеко. Неожиданно Серега с невероятной ловкостью для его габаритов, мгновенно, в два шага, очутился возле него. Крик был довольно резкий и громкий, но короткий. Но и этого было достаточно, чтобы свинья резко обернулась и тараном пошла на меня. Ни Серегу, ни поросенка она не видела – только меня. Мне, гремя сапогами на всю деревню, держа в руках сумку, пришлось удирать от нее со всех ног, но, слава богу, догонять не стала. Когда вернулся, Серега был без куртки. В куртку он уже завернул свою добычу и ждал меня. - Удрал? - Я то удрал! А вы, Сергей Иванович, - обратился к нему официально, - похоже, начали увлекаться. Недавно мы уже одного съели. Вы так скоро всю деревню без свиней оставите. Да сегодня и неаккуратно как-то: слишком много шума наделали. - Слушайте, господин «Честный», вы эту свинью жрать будете? - Буду! - честно признался я. - Ну тогда нечего говорить! Неси - полпути ты, полпути я. Взяв поросенка, я продолжал. - Преступление, совершенное в состоянии голода, конечно, можно понять, но нельзя оправдать. - Слушай… - Не злись, помнишь, я тебе про Игоря с Ольгой рассказывал? - А это, когда молодой развратник тайно проник в жилище… - Да, но я не про это. Я знаком с ними с шестнадцати лет. Познакомились случайно, я тогда купил себе собаку в Москве редкой породы - ньюфаундленд, я уже про нее рассказывал… - Ох, какая бы шапка… - Помолчи. Сперва я познакомился с Ольгой: у неё тогда овчарка была. Сначала мы просто сообща собак выгуливали на набережной. Потом она меня познакомила со своим Игорем. Несмотря на то, что у Игоря была большая компания друзей, я им почему-то стал ближе всех. Тут конечно все дело в Ольге: компания его друзей – алкашей-деградантов – её очень раздражала, я отличался от них: хорошо учился, начитан, фотографией, электроникой занимался. Сама она девкой была неглупой, красивой, а для нее я представлял некую отдушину. Несмотря на то, что она любила Игоря, без меня она не могла прожить и одного дня. Мать моя ее недолюбливала, хотя мне в жизни мало попадалось женщин с такой чистой и честной душой. А Игорь – он чем-то похож на того Ваську, который меня бил. Такой же белобрысый и высокий, такой же дерганый. Он просто был для нее первым мужчиной в жизни женщины, и вдобавок олицетворял собой некий символ мужественности и бесстрашия. Хотя если честно, для меня представлял эталон обычного негодяя, но люди в любви слепы. У них была одна общая черта: Ольга и Игорь были, можно сказать, – как мать моя про них говорила – сироты. У Ольги рано умерла мать, отец получал за нее пенсию, несчастные пятьдесят рублей, но и ту часто мог пропить, да и жил отдельно. Игорь никогда не видел отца, мать тоже пила и тоже жила отдельно. Что может получиться из человека, никогда не чувствовавшего родительской любви? Проще говоря, они, как и все люди, тоже хотели есть. Если из сочувствия – я мог позвать Ольгу с собой в столовую, ну или картошки ей из дому принести. Но Игорю просто некуда было деваться, он в то время поступил в лесотехнический техникум, правда, потом бросил. Но есть то хочется – и он пошел воровать; но воровать он же не пойдет один – и пошел с ним я... Так и грабили продуктовые сарайки, а мне ничего оттуда не надо было, у меня дома всегда поесть было. Приносил к нему домой, и всё: еда кончалась – и опять по-новому. - И ни разу не поймали? И родители ни о чем не догадывались? - Нет, ты не представляешь, какой он хитрый и осторожный был. И собака у Ольги обучена была на шухере стоять, а родители мои тогда в разводе были, им не до меня было. Тут мы уже подошли к избушке. Я остановился, сел на лавку, достал сигарету. Серега посмотрел на меня, улыбнулся: - Темная ты личность, Володя, оказывается. - Неправда, - обиделся я. - Если честно, я бы на твоем месте так же поступил, хотя, с другой стороны – неимоверная глупость. Мы тоже по огородам шастали, хотя это считалась деревенской забавой. Поймают, всыплют по первое число, и все. А у тебя совсем другое. Долго грабили? - Не помню уже: он бросил учебу, пошел работать – с тех пор прекратили. А в Новосибирске меня голод тоже толкал на преступления. - Ты про что? - Ладно, долго рассказывать, вечером за ужином расскажу. - А про собаку ты, Вова, не совсем прав, они и предназначены для этого - всегда на шухере стоять. *** продолжение следует
Ирбис: Зайдя в дом, небрежно кинув поросенка на лавку, Серега стал раздеваться. Марья увидела поросенка и запричитала как малая. - Ты кого принес, он же маленький! Как ты мог? Ты ребенка убил! - Ну и что, все равно съем, и все съедят, и ты тоже. - Живодер, - подбежала к тушке, стала гладить его, - может, его еще можно оживить? - Нет, Серега из него всю кровь выпил, - пошутил я. - Фиг, я свинячью не пью, только медвежью, - презрительно ухмыльнулся Сергей. - Живодеры, - плакала Марья. - И что вы с ним будете делать? - Сергей сказал: ща-ас как зажарит, - мне было немного смешно, что городские женщины пищу в таком виде не переносят. - Только не при мне, я его даже есть не буду, - уже рыдала Марья. - Давай я на костре зажарю, прям как на вертеле, сделаю,- Сергей уже переоделся, прихватил свой нож. Потом взял поросенка и пошел к выходу и жестом показал, что мне тоже надо выйти. - Вова, ты Марье ничего не рассказывай, что мне говорил сегодня: она из другого теста, не поймет. - Я знаю. На вертеле готовить не стали - стушили на сковороде с картошкой да сметаной. Максим с Андреем просто изошлись слюной на «нет», пока дождались ужина. Марья отказалась наотрез. Мы уже за стол сели, а она все не переставала: - Медвежонка, наверно бы, не убил, а поросенка маленького, значит, можно. - Марья! Я медвежонка потом убью, когда вырастет, а здесь мне некогда ждать, когда он в кабанчика превратится. Иди ешь, Вовка опять нам кое-что расскажет. - Если Марья сядет, я расскажу. Вы, наверно, представляете запах жареной картошки, лука и мяса приготовленных на дровах в деревянной избушке! Думаю, потому, вручив ей вилку, долго уговаривать даму не пришлось. Шмыгая без конца носом, уселась с нами. - Давай рассказывай. - Это было в 1980 году. Когда еще и Брежнев был жив. В это время я работал на РМЗ слесарем, и послали нас тогда в совхоз «Чалкино». Заработал тогда всё вместе рублей примерно восемьсот и пятнадцать отгулов. Для восемнадцатилетнего парня в те времена это были сумасшедшие деньги, и решил я купить себе сразу два магнитофона - катушечный и кассетный. Но у нас в городе не было того, что я хотел. И решил я ехать за товаром в Новосибирск. Дело было уже под конец сентября, уже довольно холодно, но деньги жгли карман, и я поехал. Поезд прибыл в 6 утра, я пока погулял по городу и, когда в десять утра стали открываться магазины, сразу приступил к разграблению города. Объехав несколько магазинов, я купил себе вожделенные магнитофоны. Затем наступила очередь подарков для любимых сестренки и матери. Тогда разница в ассортименте товаров между городами была существенной. Набрав конфет, кукурузных палочек, «Пепси-колы» и еще много чего-то, я стал походить на известное вьючное животное, к тому же с трудом передвигающееся. Счастливый, я прибыл на вокзал, купил билет домой. До поезда оставалась часа три, и решил сдать вещи в автоматическую камеру хранения. Бросил пятнарик, поставил первые цифры своего телефона и, облегченный, побежал к выходу. На выходе меня встретила табличка: «А вы запомнили номер кабинки, куда положили вещи?!» Внутри все похолодело. Оглянувшись назад, понял, что я – самый последний растяпа и рассеянный идиот: я не запомнил, куда положил вещи! Кинулся в зал, обратно пытаясь примерно определиться, где я был. Но не тут-то было. Кидая пятнарик в камеру, я крутил ручки с моим номером, но ни одна не открывалась. Битва продолжалась уже длительное время, а все без толку. Во рту все пересохло. Скоро подошел, а потом и ушел поезд, а я, растерянный и злой на свою глупость, пытался собраться с мыслями. Ничего умного в голову не приходило, пришлось сходить к дежурной и объяснять, что к чему. Но она ответила: раз я не помню, куда положил, то помочь сможет только на третьи сутки, когда сработает таймер, а сейчас я могу топать, куда мне хочется. Такой вариант меня не устраивал – опять поплелся в зал крутить, как больной аутизмом, один и тот же номер. (В последствии оказалось, что эту кабинку я пытался открыть несколько раз, но из-за неисправности она не открывалась). Настал вечер, уже хотелось жутко есть и пить. В кармане оставалось всего пять рублей. Сходил в буфет, поел и снова как заведенный в зал. В конце концов, не понравился милиционеру, который забрал меня в комнату милиции для выяснения. После трехчасового сидения в этой комнате отпустили. Я опять пошел к дежурной, там была уже другая женщина, и сказала: что я могу написать заявление с подробной описью вещей, тогда она откроет десять кабинок, по тридцать копеек за каждую. Я согласился. Открыли - вещей моих нет. Отдав ей последние деньги, я понял: с этой минуты я стал бомжем, с неизвестно где спрятанным богатством. Город наш, сами знаете, режимный, и позвонить, попросить помощи и предупредить – было невозможно. Усталый, я пошел в зал ожидания и там заснул. Через некоторое время меня опять разбудил наряд милиции, и опять доставили в комнату для выяснения. Слезно просил у них деньги в долг, но не дали. После милиции я снова почувствовал голод. Молодой организм усиленно требовал белков и углеводов, а карманы были пусты. Решил терпеть, но простая вода из под крана усиленно вымывала из организма последние калории. Милостыню я просить стеснялся, пытался в проходящих поездах в Томск отыскать хоть одно знакомое лицо, но тщетно. Через какое-то время меня начало от голода тошнить, и я поплелся в буфет, где увидел на столах недоеденные булки. Хотел взять, но побрезговал. Побродив еще часа четыре, понял: бомж не должен выпендриваться, если хочет жить. Вернулся, взял недопитый кефир и булку – кое-как, испытывая отвращение, я съел, но выбора не было. При этом думал: ну еще пару дней я так проживу, а где деньги брать на билет? Первая мысль была понятная – у кого-нибудь выпросить, вторая – кого-нибудь ограбить. Приступил к первому варианту, но люди от меня шарахались и, видя перед собой парня с руками и ногами, почему-то давать не хотели, тем более я не умел просить как Киса Воробьянинов. За все время выпросил, может, копеек сорок, которые тут же потратил на еду. В милиции, куда снова забрали, помочь деньгами отказались, еще при этом выгнали, обозвав нахалом.
Ирбис: Наступил вечер, темнело рано, и я решил приступить ко второму варианту. Грабить я не умел, даже не знал какую жертву выбрать. Женщины, старики, дети были сразу исключены. И потому бесцельно ходил возле вокзала. И тут заметил: в сопли пьяный, идет мужичонка от вокзала домой. Я поплелся за ним, попутно обдумывая план ограбления трудящегося. Думал, наверно, долго, но вдруг, откуда не возьмись, из подворотни, вылетает молодая бомжиха с ребенком, которую уже не раз видел на вокзале. Ловко валит мужика на землю, придавив его коленом, при этом, не выпуская ребенка из рук, снимает с мужика часы, вытаскивает кошелек – и бежать. Мужик вопит, а ее и след простыл. Тогда я понял: в любом деле нужен талант, пусть даже и в криминальном. Больше я о грабеже и не думал, и пошел опять спать на вокзал. Так я, и питаясь объедками, и прося без результата милостыню, все-таки дождался, когда сработает таймер. Получив свои вещи, положил в другую камеру хранения и на этот раз запомнил всё. Наконец мне улыбнулась удача: увидел директора одного из магазинов нашего города, он даже жил неподалеку. Он вышел из поезда, что-то хотел купить на вокзале. Я подлетел к нему, сказал: что я его знаю, что попал в беду и прошу всего пять рублей доехать до дома, и деньги я завтра ему занесу. Дал он мне трояк и говорит: «Извини, больше нет». Билет тогда стоил четыре. Но выхода не было. Решил добираться на электричке. Купил до Тайги. Добрался без приключений. А в Тайге до Томска электричек уже не было, только утром. Сел я на лавочку и не знаю что делать. Другие поезда идут, а денег не хватает. Тут подсел ко мне мужик поддатый, разговорились, я ему свою историю и рассказал. Он посмеялся и дал мне пять рублей на дорогу. Купил билет на первый попавшийся и поехал, при том билеты имелись только в купе. Думал, ну все, закончилось, но не тут-то было. В купе со мной ехали два попутчика - один взрослый мужчина, второй лет двадцати пяти парень, который, увидев столько добра у одного человека, буквально не сводил завистливых глаз. А в Юрге он исчез, я забеспокоился, говорю мужику: поди, от поезда отстал, и вещи его остались. А мужик мне говорит: «Да ничего страшного: он попутку поймает – на два часа раньше, чем мы, приедет». Ну и ладно, думаю, раз так. Наконец поезд прибывает в Томск-I. Вещей много, дожидаюсь, когда все выйдут. И всё, в вагоне никого, я навьючиваюсь своим добром и начинаю выходить из купе. Тут же вижу своего бывшего соседа, пропавшего в Юрге, с двумя крепкими парнями, которые, даже не дав выйти, толчком впихивают меня обратно и глубокомысленно говорят: «Ты не торопись, мы тебя проводим». Стало понятно, что из навьюченного осла я сейчас превращусь в стриженого барана, а может даже и заколотого. К этому времени я уже натерпелся столько унижения и неприятностей, что сразу решил: живым не сдамся. Отступил на пару шагов назад и с жутким криком: «А-А-А….!!!», я пошел на таран. Таран, усиленный товарами народного потребления, буквально разметал неприятеля в разные стороны, и я помчался как арабский скакун в сторону вокзала, и при этом совершенно не чувствуя тяжести ноши. Залетел в автобус и, слава богу, доехал, и автобус не сломался. - Да …! А все из-за рассеянности, но питаться объедками я бы не стала, - протянула Марья. - На четвертый день бы стала, ты, значит, не была еще голодной по-настоящему… - стал спорить я. - А знаете, я представил Вовку, если бы у него все это отобрали! Лежит на холодном перроне, бьет кулачками и ногами об асфальт и рыдает… - потешался Сергей. - Я бы этого не перенес: на восемьсот рублей набрать, и все бы отобрали, - сочувствовал Женька. - Знаете, когда я опустился на это «дно», пусть даже на пять дней, хорошо было видно, как воры людей обкрадывают, как менты взятки берут, многое такого повидал, что при Марье рассказывать не хочется. - Кстати, в той деревне, где я был, однажды в клубе были танцы. Мы пошли туда, но местные с нами драться не стали, а просто вежливо попросили, и мы ушли, - добавил я. Так за разговорами от поросенка остались только кости, которые предусмотрительный Сергей закопал на огороде. Утром, умываясь в бане, Сергей спросил: - Я вчера все хотел спросить, но при Марье не стал. Ты мне про своего друга рассказывал, вы сейчас с ним дружите? - Нет! Мы с ним расстались врагами. - А из-за чего? - Знаешь, Серега, подробностей я тебе не скажу: для меня это слишком болезненно. Но просто из негодяя он превратился в настоящего подлеца. - Вот так, Вова… - посочувствовал забайкалец. Игоря в 90-х годах многие уже боялись, друзья стали разменной монетой в его нечестной игре... вооруженный разбой, когда все подельники сели, а он вышел сухим из воды, много чего…. Пройдет всего десять лет, и Господь насмотревшись на Игоря, отправит его в преисподнюю, но похоронят его на Аллее Почета. Мертвые сраму не имут.
Ирбис: Поездка в район - Послезавтра папа приезжает, - неожиданно заявил Максим. У него была возможность звонить с почты к бабушке, да и бабушка жила в том же районе. - Хорошо тебе, - отозвался Серега. - У меня день рождения послезавтра. - А что раньше молчал? Слышали? Надо обмыть, - предложил я, - повод же. В серости деревенской жизни такие события – всегда большой праздник. И я предложил: если гулять, так по полной. Марья, конечно, тоже обрадовалась, но перспектива пить самогон ее удручила: всегда испытывала к нему непреодолимое отвращение. Серега предложил слетать в район. Если ехать с утра, то к обеду можно затариться и к вечеру уже быть дома. Наша трусиха от такой идеи испугалась сразу: - По одному не отпущу, а одна я не останусь. - Ну почему одна? - удивился я,- и Макс и Женя с тобой будут. - Нет, и все, - капризничала как ребенок. В конце концов вспомнил: - Там же конфеты шоколадные и газировка есть. В сельпо-то, в нашем, одни пряники. А там каких только конфет нет. Да вино нормальное там всегда есть! Продажность женщины почувствовал сразу: - Конфеты, говоришь? Конфеты я бы поела. Сопротивление было сломлено, и тут же состоялся сбор денег. Все выложили, сколько могли, оставив себе только на самое необходимое. Я уже хотел сложить в карман, как она, заглянув мне в лицо хитрым взглядом, спросила: - А у тебя, Вов, есть еще деньги? - Есть. - Тогда отдай мою десятку и вложи свои. Я отдал, а Серега в шутку возмущался: - А говорила – не еврейка, да самая настоящая! А то - папа грек… Но та, уже довольная, сложила червонец в кошелек. Мы посидели, как говорится, на дорожку, при этом наша трусиха без конца причитала, что если кто придет, то у ней просто не выдержит сердце. Серега вздохнул и подал ей свой чехол с ножом. - На, держи нож на всякий пожарный и не порежься. Думали, не возьмет, но нет, взяла. - Мне так спокойней будет, - и положила нож под подушку. Сборы были недолгими. И тут мы с Серегой совершили довольно большую глупость: мы не учли одно обстоятельство – ну нельзя в зоне «сухого закона» передвигаться с вино-водочными изделиями без средств маскировки. Мы взяли обычную сумку, полиэтиленовые пакеты и устремились на автобус. Туда добирались почти без приключений, если не считать, что Сергея утрясло и разморило в автобусе. Бурят стал клевать носом, голова стала клониться в бок, на плечо молодой женщине, сидящей рядом. При полном погружении в сон голова опускалась и падала на нее со всего размаху. И тогда он вздрагивал, просыпался, говорил «извините», и продолжалось дальше в том же духе. Я стоял рядом, наблюдал и без конца прыскал от смеха. Наконец ей это надоело, и при следующей посадке головы ей на плечо просто взяла ладонью его голову и прижала, чтоб больше не подымал. А затем сама прислонила свою голову на его черные волосы – так они и спали, пока мы не добрались до пункта назначения. Приехав, они улыбнулись друг другу и вышли, я тут же подколол товарища: - Выспался? - Ой, еще бы маленько. - Знаешь, я даже залюбовался вами, пока ехали: как дети прям, ну такие… даже... слов нет… - Правда?! - ! Бегали по магазинам, которых в райцентре немного. Купили подарок, и сколько память не напрягал, так и не вспомнил, что же это было. Набрали вина, причем оказалось только «Тырново» и знаменитое «Яблочное» по «рупьсемнадцать». Но на безрыбье и рак – рыба. Конфет, как сейчас вспоминаю, ассортимент был приличный. Хотели еще и пива, но не нашли. Пришли на автовокзал, но выяснилась вторая глупость, даже скорей неопытность. Билеты надо было брать сразу, тем более в воскресенье. Но глупость уже сделана, пришлось добираться автостопом, половину пути проехали без проблем, потом как будто пересекли невидимую границу. За этой границей все как один не хотели брать денег, и требовали жидкую валюту, которая торчала у нас из сумок. Привезли от бутылок меньше половины. Приехали, Марья повисела на каждом из нас, сказала, что никогда еще в жизни так ни за кого не переживала. В избе была удивительная чистота, втроем с Максимом и Женькой провели генеральную – зря, как видно, тоже не сидели. Отец Максима приехал на следующий день, привез сахар к чаю, отварную курицу и торт. Наличие торта в деревне привело Марью в неописуемый восторг. Папа Максима сел на стул, сложил руки на груди, при этом строго сдвинув брови и поправив очки, посмотрел на сына и, чуть наклонив голову, обращаясь к Сереге, спросил: - Сергей Иванович, мне бы хотелось услышать от вас о поведении моего сына. Как он себя ведет, слушается ли старших? Марья чуть со смеху не упала, но я показал ей кулак, и глазами показываю, что папа у него тоже странный, и смеяться лучше не надо. Но она уже не могла и потому выбежала на улицу выплеснуть свой хохот. В этот момент я увидел, как у Максима запылали уши. Но не от того, что за папу неудобно. Накануне выкинули нам фортель, заставив переживать нас по полной программе. Да так особенного ничего и не случилось. Мы в этот вечер втроем прогулялись по улице, а когда пришли домой не обнаружили Максима и Андрея в привычных позах на кровати. Женька валялся и читал книжку про разведчиков. - Жень, а где парни? - спросил обеспокоенный Сергей. - Не знаю, Максим зашел, позвал его, и они вместе ушли. Я не спросил куда. Ну, подумали: скоро будут. А время шло, их не было, я еще как-то был более спокоен, а Марья с Серегой бледнели с каждой минутой. Прошло два часа, а мы, даже перебрав все варианты, просто никак не могли сообразить: куда два не вполне адекватных человека могли исчезнуть. На улице темно, клуб не работает, знакомых у них в деревне нет. Сергей не выдержал первым. - А что мы сидим? Идемте, пройдем по деревне, не найдем - придется к председателю идти. Вот она - опять эта чертова неизвестность, тем более в чужой деревне, даже и не знаешь что думать. Прохожих здесь, как в городе, нет – спросить не у кого. Пройдя нашу Зареченскую до половины, неожиданно увидели их в окне дома. Дом принадлежал подшефной тимуровца, бабе Зине, где эти голубчики с ангельским видом сидели и смотрели телевизор. Злости Сереги не было предела, он орал на них при Марье, не стесняясь в выражениях. Потом каждый, получив в воспитательных целях крепкий пинок, отправился домой. А баба Зина оправдывалась перед Серегой. - Я блинчиков напекла, их к себе позвала, думала, пусть мальчишки со сметанкой их покушают. А потом за телевизор усадила. Ты прости меня, Сережа, не подумала про тебя – дура я старая. Хорошо, что хорошо кончается. Но теперь Серега строго посмотрел на Максима и, обращаясь к Геннадию Сергеичу, слегка веселым тоном сказал: - Геннадий Сергеич, нормально он вел себя, нет к нему претензий. Уши при этом у Максима запылали еще больше, да и зачем жаловаться. Мы же не знаем, какая у странного папы может быть реакция. Сели за стол, папа достал курицу, торт; мы тут со своим вином, конфетами да консервами. Марья курицу попробовала первая и, удивленно посмотрев на странного папу, спросила: - Геннадий Сергеич, а вы что курицу не потрошили, перед тем как варили? - Нет, а зачем? Достал из морозилки, бросил в кастрюлю и проварил три часа. А что? - Там желчный пузырь лопнул, она вся горькая. - Да…? Я никогда их не потрошу. А мы поели. Она отвращением смотрела на то, как мы поедаем эту горькую курицу. Но пусть даже пропитанная лопнувшим желчным пузырем, нам мужикам она казалась гораздо лучше, чем фаршированные мухами котлеты. Потом был торт, я и Сергей отдали его остальным четверым. Пили «Тырново», Серега был весел как никогда, травили политические анекдоты, песен правда не пели. Потом я, посмотрев на веселую Марью, с грустью подумал: жаль, что не захватил магнитофон – могли бы и танцы устроить. Серега как всегда захмелел быстро, потом расчувствовался и без конца душил нас с Марьей в своих медвежьих объятиях. Папа остался ночевать, а рано утром уехал.
Marusia: Ирбис пишет: - Это было в 1980 году. Когда еще и Брежнев был жив. В это время я работал на РМЗ слесарем, и послали нас тогда в совхоз «Чалкино». Заработал тогда всё вместе рублей примерно восемьсот Восемьсот рублей по тем временам - это действительно были бешеные деньги. Вся эта история с магнитофонами как пособие по выживанию в экстремальных условиях
Ирбис: Ссора На следующий день, как назло, пришлось пить опять. В конце работы наш уважаемый тракторист дядя Ваня достал бутылку водки, стаканы, закуску и объявил: - У меня день рождения сегодня, справлять не буду, вот с вами выпью, и хватит. А что там бутылка водки на шестерых: выпили – я даже не почувствовал. Когда забирали Марью с работы – по Сереге заметила сразу. - Что это вы сегодня пить решили? - Да дядя Ваня нас угостил: именинник он сегодня. Но наша красавица стала явно недовольной. Пока шли домой, ничего не сказала. Пошла в баню умываться, и мне как всегда пришлось караулить. По ней всегда было видно, что ближе к вечеру на нее наползает этот непонятный вечерний страх. Даже видя ее совсем недавно, когда она уже через столько лет проходила вечером мимо двора школы, я узнал ее и окликнул. Но, похоже, не узнала или опять напал тот страх – так она просто рванула вперед с необычайной быстротой. Догонять я ее не стал. И сейчас она без конца проверяла опять. - Ты здесь? Выходя, с немного недовольной миной буркнула. - Будешь теперь ночью дышать перегаром мне в лицо. Мог бы и не пить сегодня. Черт бы меня побрал, бывает же иногда: выпьешь на копейку, а выступаешь на рубль. - Слушай, ты мне не жена, чтобы указывать! Сверкнув на меня антрацитовым блеском глаз, реакция была незамедлительной, у неё сразу изменилась походка: стала ходить очень быстро, почти летать, но это так мелочь. Она перестала меня видеть. Разговаривала в домике со всеми, а обо мне просто забыла, и я уже начал жалеть о своем поступке. А с другой стороны, ну что такого я ей сказал? Я попытался извиниться перед ней, но она полностью потеряла слух и меня не слышала. Ночью демонстративно отвернулась от меня, а когда я попытался до нее дотронуться - предложила перебраться на Толькину кровать. Да… женщиной оказалась чрезвычайно вредной, я уже просто не знал, как к ней подступиться. Думал, к утру остынет, но издевательство продолжалось. Когда вышли все на улицу, неожиданно схватила Женьку под руку и пошла с ним вперед, при этом он до этого никогда с женщинами не дружил и шел испуганно оглядывался на меня. Неужели он подумал, что я его буду бить? - Что, поссорились? - посочувствовал Серега. - Да… обиделась. - Ничего, помиритесь, куда она без тебя здесь. Женька был скучным собеседником, и я подумал, рано или поздно ей надоест с ним идти – так и случилось. На середине пути она неожиданно остановилась и, не глядя на меня, спросила: - Сережа! Ты дверь хорошо закрыл? - Хорошо - не беспокойся. Потом повернулась ко мне и глядя сердитым взглядом: - Нравится? - Нет, - вздохнул я честно и очень грустно. - Еще будешь так говорить? - Никогда, извини меня. - Извини…, - передразнила самая вредная женщина на свете, - я вчера уже думала: до конца уборочной не буду с тобой разговаривать. - Марья, ну разве можно так жестоко наказывать человека, - вступился за меня мой друг. - Я его еще не наказывала, хотя надо бы. А то ночью обниматься лезет: то его обними, то спину ему почеши. И мне заявляет: «ты мне не жена» – не жена так не жена. Ладно, пойдемте, и не дай бог… - посмотрела на меня еще более сердитым взглядом, но в глазах уже злости не было. В столовой неожиданно заявила, обращаясь ко всем, но имея в виду явно меня: - Я не хочу больше в обед этот суп есть, не знаю, как он у них называется: то ли «Полевой», то ли «Половой»! - Ну ты размечталась, Марья, - протянул Серега. - Вова, - повернулось ко мне ядовитое растение, - иди и скажи, что мы не будем больше «Полевой» суп есть, и пусть в обед, чтобы я пришла, у них было что-нибудь другое. Женька смотрел на меня сочувственно, Серега ехидно хихикал, а у меня уже было прекрасное настроение. И я встал и подошел к поварихе, как мы все ее звали, тете Гале, вспоминая все способы воздействия на женщин. К моему удивлению, пожилая повариха тетя Галя оказалась полным антиподом Антонины Петровны. - Да что я вам приготовлю, сынок: морковь да картошка – чего из них придумаешь-то? Я придумал, хотя кулинарных техникумов не кончал. - Теть Галь, у вас в деревне ведь молоко есть, ну можно же молочный сварить? - Можно, хорошо - в обед будет. Вернувшись на место сел и повернувшись к ядовитому цветку, спросил, ожидая всяческих реакций: - Молочный будешь? - Да, буду! С удовольствием! - неожиданно для меня произнесла Марья и легла головой на мое плечо, - вот так, Сережа, а ты мне - «размечталась»… Оказывается: все просто. Вас пока не подтолкнешь, то до самой смерти, наверно, пришлось бы эту бурду есть. Так в моих глазах белена превратилась в аленький цветочек. Неподалеку сидел Палыч и что-то шептал Валерке, работавшему у нас шофером, поглядывая на Марью и на меня. Неожиданно Валера встал и, хлопнув Палыча по плечу, довольно громко сказал: - Дурак ты, Палыч, нормальные ребята, у нас все им завидуют. Палыч встретился с моим взглядом и, самое удивительное, - смутился и покраснел. Валерка достал из сумки мешок с кедровыми шишками, положил нам на стол. - Угощайтесь, вчера мы в кедрач смотались, а тебе, Вов, я отдельный подарок приготовил, - и достал обрезок железной трубы. - Держи, пригодится. Трубу я, правда, потом выкинул. После этого Серега все время в шутку возмущался: - Ты чего, Марья, моего друга под каблук загоняешь, смотрю: вон уже на все готов ради тебя. - Не на всё, Серега, есть вещи, которые я не могу сделать, так как панически боюсь этого, - засмеялся я. - Чего ты боишься? - Я познакомился с девушкой, дружил с ней неделю. Потом она сказала, что ходит в парашютную секцию и приглашает меня завтра поехать с ней. Я представил, как я подхожу к люку… Больше мы с ней не дружили. - Меня с тобой не было, - заржал Серега, - я бы один раз выкинул тебя из самолета, потом бы привык. Я хотел в десант идти, а меня не взяли.
мариета: Отлучилась на пару дней, а тут столько нового! Прямо вторая часть появилась Ирбис Спасибо тебе! (можно на "ты"? Меня это "Вы" ужасно мучает) С превеликим удовольствием читаю, просто захотелось побыть вместе с вами в этом домике. Ощущение такое, что каждый день был наполнен эмоциями А сколько длились эти поездки - около месяц?
Ирбис: Можно на ты, уже полгода я здесь в этом клубе думаю уже давно свой среди своих. Я когда писал шапку забыл написать строчку - просто побудьте со мной рядом в эти дни, Хелга пишет: Время хорошо тем, что это была молодость... , а в молодости столько эмоций, наша молодежь как раз этим от сегодняшней и отличалась. Вспомните свое студенчество... Поездка заняла примерно дней 40, мы уезжали, а студенты по моему до октября еще оставались.
Ирбис: Сосиски Я уже поел, я всегда раньше всех заканчивал. Хотя перед едой у нас всегда был один и тот же обряд. Марья, ломая ложкой котлету, всегда проверяла ее на наличие инородных вкраплений – если таковые находились, то она меняла свою тарелку на мою. Обратил внимание, как Максим, смотря на меня, тоже торопится и чуть не давится. - Макс, не подавись, все равно не догонишь. У меня горло совершенно другое после одного случая, - пошутил я. - После какого случая? - сразу заинтересовалась Марья, уже подозревая какую-нибудь невероятную историю. Ведь со мной постоянно что-то приключается. - Ну тогда слушайте, но только не смейтесь, - хотя знал, что это невозможно, - я тогда в ремцехе работал, холодильники ремонтировал по магазинам. Послали меня как-то в магазин «Спутник» в колбасный отдел: камера там стала плохо морозить. Зашел в камеру, а запах колбас стоит такой чудесный, что прямо желудок свело и голова закружилась. Я достал инструмент и уже хотел открутить фильтр, но передумал. Решил все-таки для начала сосисечку съесть, ну хотя бы одну. Ну не обеднеет магазин без одной сосиски. Воровать, конечно, не хорошо, но соблазн был так велик. Да и организм молодой – ему белков надо. Оторвав от ленты самую симпатичную, на мой взгляд, и уже пошире открыв рот, готовился смаковать. В этот момент открывается дверь. Дверь открывалась так быстро, а колбасное изделие уже было во рту, и я даже не успел приступить к жеванию продукта. В голове сразу вспыхнул недавний случай: один уже попался с яблоком. Я как самый главный комсомолец из «Комсомольского прожектора» сфотографировал бедолагу, повесил газету на проходной со статьей «Позор несунам!», и при этом газета висела месяца три. Наш художник еще его изобразил в карикатуре: как он выходит с магазина с полными карманами наворованных яблок. Беднягу распилили на части на комсомольском собрании, где парторг орал и громко топал ногами. А несчастный даже рыдал и всем клялся, что такого больше не повторится. Дело для него закончилось довольно неприятным образом: и премию сняли, и выговор, и отпуск зимой. Это все за какую-то микросекунду отобразилось в моем мозгу, но теперь в главной роли должен быть я. С карикатурой - выходящим из магазина, с целым шлейфом сосисок за собой. На начале второй микросекунды, я как настоящий шпагоглотатель отправил сосиску без разжевывания в глубь, подальше. Но сосиска по пищеводу двигалась плохо и, даже я бы сказал, довольно очень больно. В результате у меня полились слезы. Зашедшая продавщица сразу обратила внимание на плачущего холодильщика и спросила: - Вам плохо? Я ничего не мог говорить – стоял и плакал. Но, в конце концов, она все-таки проскочила и упала, только тогда я смог проговорить: - Фреон потек, глаза просто режет. На Марью было жалко смотреть: сначала она просто дернулась, задев спиной Палыча. Палыч, пролив полкомпота, с ненавистью посмотрел на Марью, и что-то зло пробормотал. Но она его не слушала – просто упала на стол и еле всхлипывала. Остальные закрыли лица ладонями и хохотали. Не смеялся только я. Я никогда не смеюсь, когда рассказываю смешные истории. Дальше я уже знал, по какому сценарию все будет развиваться: сколько бы лет не прошло, но реакция на эту историю у всех всегда одинаковая. Идя на работу, у Марьи проснулось все юмористическое красноречие, на какое она только была способна. - Вова! А ты только сосиски глотать умеешь? Наврал, поди… сарделька, может, это была? Я сделал вид, что уже обижаюсь, и прошел вперед. Она шла сзади, кидала в меня репейник и продолжала: - У меня продавщица знакомая в колбасном отделе работает, хочешь, познакомлю? А всю ленточку мог бы проглотить? Потом подбежала и, сделав серьезный, но довольно ехидный вид, спросила: - А она вышла или еще нет? Я, сделав шутливо-сердитый вид, рявкнул: - Нет! - Ну тогда катай меня! - запрыгнула мне на спину, - чтобы вышла! Пришлось катать, ну как я ей откажу. Потом она сказала, что катаю я плохо, перепрыгнула на спину Сереге. Сергей обрадовался и скакал с ней до самой работы. На весовой нас встретила Нина и долго смеялась: - Ну Марья, я смотрю ты здорово рысаков объезжаешь. Мы повернулись, пошли дальше, но Марья догнала меня, чмокнула в щеку и шепнула: - Домой приедем, обязательно позову в гости - на сосиски. Я не ответил – я только вздохнул. Еще долго пока таскали волокуши, Серега с Женькой на меня смотрели с нескрываемым интересом, без конца прыская со смеху. Ну что ж поделаешь, бывают и такие истории. Да и много разных курьезов было, но только забывать уже про них начал. На следующий день Марья заявила, что она больше не хочет, чтобы нас сопровождал «разбойник с большой дороги» Сергей, имея в виду его уже порядочно отпущенную бороду. - Иди, садись, я подровняю и подбрею, но в таком виде я не хочу, чтобы ты ходил с нами. Серега попытался упрямиться, но мы с Женькой надавили на него, и бородач, вздохнув, сел на табуретку. Мне пришлось принести все свои одноразовые станки, уже давно изношенные. А в сельпо импортных не продавали. Один раз я побрился Женькиной «Невой», потом выглядел так, как будто меня через малинник протащили. Пришлось также Марье объяснять, как можно бриться мылом, а не пеной. Серега морщился, черная щетина у него была пожестче, чем у меня, а станки с трудом рвали его волосы на щеках. Скоро уже пошли в ход ножницы, и стало заметно приближение нового облика. Некоторая непривычность нового лица заставила взять меня сигарету и выйти на улицу, чтобы не смущать его своей улыбкой. - Вов, иди, смотри на Серегу, - позвал Женька. Больше «разбойника» не существовало – Серега крайне нервничал и смотрел на себя в зеркало. Теперь его смело можно было записывать в покорители женских сердец. - И как я теперь ходить буду, я никогда так не брился… - Серег, - показав ему большой палец, - нормально! - Нормально… - передразнила меня Марья, - никогда не похвалят… не нормально, а отлично! - Точно? - почему-то спросил он у меня, как будто я великий знаток мужской красоты. - Все девки – твои, Серег! Пойдемте на работу, а то опоздаем, - еще раз показав ему большой палец, стал торопить команду.
Ирбис: Семечки Мы вышли из столовой, до конца обеда время еще позволяло расслабляться. Прошли на задний двор, Серега развалился на лавке, а мы просто подставили свои морды для обогрева последнему теплу, скупо подаренном нам солнышком. Марья трепалась в столовой с какой-то девушкой, потом вышла, встала напротив крыльца, навалилась спиной на забор, о чем-то задумалась. Так и стояла, без конца щелкая семечки, при этом просто смотрела вниз. Напротив на ступеньках крыльца сидели, тоже отдыхая, обладатель красивого «Москвича» Геннадий Петрович и яркий представитель женоненавистников Дед-Палыч. Палыч что-то тихо говорил, показывая Петровичу в сторону Марии пальцем. И потом очень громко и отчетливо, обращаясь к Марье: - Марья - проститутка! Все растерялись, нависла тишина, Геннадий Петрович удивленно смотрел на Палыча. Марья, подняв голову, оторвалась от забора, не спеша подошла к ступенькам, поставила ногу на ступеньку рядом с Дедом и наклонилась, глядя ему прямо в лицо. - Повтори, что ты сказал, - сказала она, смотря на него немигающим взглядом и при этом яростно закидывая семечки в рот. - Марья - проститутка! - повторил, щерясь своими прокуренными зубами, Палыч. В следующее мгновение лицо Палыча покрылось нажеванной шелухой, да так что глаз не видно. Геннадий Петрович захохотал на весь двор, ну и мы вслед за ним, и даже почти никогда неулыбающийся Андрей. - Так тебе и надо, старый дурак! - утирая слезы, еле промолвил Петрович. Она, грациозно опустив ногу и также грациозно виляя задницей, которую мне не разрешали гладить по ночам, дошла до калитки и сделала нам приглашающий жест рукой. Мы прошествовали мимо злого как черт, стирающего с лица шелуху Деда… дернуться на нее он побоялся. Неожиданно идущий сзади Максим остановился и плюнул Палычу на еще не утертую рожу, окончательно поставив точку, и побежал догонять нас. Геннадия Петровича стали бить неимоверные судороги и он сполз по ступенькам. Я всегда догадывался, что Макс относится к ней с какой-то чуть ли не благоговейной симпатией, хотя она ему была ровесницей. Палыча не стало через пять лет, квартиру он получил, жил в ней один. Один и умер. Только на пятые сутки соседи позвонили в милицию и сообщили о странном запахе…. Это мне Геннадий Петрович потом рассказал, лет через шесть, все спрашивал: «Как там «огонь-девка» поживает?». Рассказал, что после того случая Палыч за эти семечки ее на весь город грозился ославить – глупый… кому мы нужны? Прошло уже столько лет, я изучал психологию, видел разных людей, но так и не понял: за что он тогда на неё так взъелся…
Ирбис: Прогулка на почту С утра до обеда лил сильный дождь, и стало ясно: работы сегодня ни у кого не будет. Мало того, по дождю никому не захотелось идти на обед, за исключением Андрея. Он поглядел на часы и собрался. Пока надевал свои сапоги, Серега у него спросил: - И охота тебе по дождю в такую даль? Андрей, даже не посмотрев на Серегу, вышел и закрыл за собой дверь. - Серега, у меня такое ощущение, что он запрограммирован, - засмеялся я, - живет по режиму, ест тоже, даже письма маме и сумку ковыряет свою в определенное время. Где у него кнопочка находится? Ну не может человек целый день ничего не делать. Максим, а ты, случаем, не знаешь, что Андрей дома вечерами делает? - Знаю! Он телевизор смотрит, - ответил Макс. - Ну хоть что-то… - вздохнул я, и почему-то вспомнив Жанну из игрового зала в парке, которая вечно ходила за мной по пятам и совала нос во все мои дела. Как ни странно, она прекрасно считала, и обучить ее работе на кассовом аппарате составило десять минут. И при этом ни разу не ошиблась… - Марья, - спросил Серега, - а кто лучше работает у вас: Макс или Андрей? - Андрей. «Точно, робот» – подумал я. Марья стала писать письмо, легла в своем махровом халате на кровать и принялась строчить свое письмо мужу или родителям; она их писала, наверно, три раза в неделю, в отличие от меня, пославшего всего два письма. Закончив письмо, предложила: - Давай, Вов, на почту сходим. - Сходите, дождь кончается, а я хоть посплю, - одобрил Серега, разморенный полным бездельем. Мы шли по деревне. Дорога была пустынная, моросил мелкий дождь. Никто, похоже, сегодня не работал. Шли не спеша, она несла в одной руке конверт, а другой держалась за меня. - Кому письмо? Мужу? - Да. - Ты его любишь? Кинув на меня вопросительный взгляд, утвердительно ответила: - Да, люблю. А что это плохо? - Да нет, хорошо. - Он совсем не похож ни на тебя, ни на Сергея: ни характером, ни внешностью. А зачем ты спрашиваешь? - Ты ему в письмах про меня пишешь? - съехидничал я. - Нет, конечно, он ревнивый просто ужас, я его иногда просто боюсь, - улыбнулась Марья. - А если кто донесет? - Плохо будет, я даже и думать не хочу пока об этом… и хватит душу травить, давай о чем-нибудь другом… ты сам-то будешь жене говорить? - Нет. Хотя бы потому, что ей все равно будет. Меня она никогда ни к кому не ревновала, даже не знаю почему… До почты нам оставалось метров тридцать. Тут буквально, наверно, звериным чутьем почувствовал чей-то взгляд. Слегка повернул голову, увидел Гришку с Васькой, они шли быстро, а мы плелись, прогуливаясь. - Слышь, Марья, сейчас, если что, беги назад за Сергеем со всех ног, а я их задержу, - вполголоса предупредил ее я. - А кто там? - на лице появилось выражение панического ужаса. - Гришка с Васькой. Она вцепилась мне в руку с такой силой, что у неё побелели пальцы. - Спокойней и не оборачивайся, - я уже напрягся как пружина и чувствовал, как она уже вся трясется. Была такая тишина, только с левой стороны дороги в луже барахталась свинья. И уже был слышен топот приближающих сапог. Слегка кинув взгляд назад, видел их ехидные ухмылки. Мне уже стало казаться, что нападать они на нас не собираются. Ритм стука сапог не менялся ни на секунду, и вот они уже поравнялись с моим плечом… И тут они резко поворачиваются в нашу сторону, даже вернее в её, и раскинув руки в стороны, громко рявкают на всю улицу: «УУУХХХ!!!» и загоготали, как конченые идиоты. Марья от испуга резко дернулась в сторону, чуть не упав в лужу, заплакала и крикнула: «Придурки!». Я развернулся к ним, приготовившись драться насмерть. Неожиданно для меня, Гриша начал заходить мне за спину – довольно подлейший прием, но для него из-за маленького роста это было нормально. Я стал поворачиваться к нему и в тот момент, когда он попытался схватить меня, резким выпадом руки попытался нанести ему удар. Гриша отскочил, и в тот момент на меня пошел Васька, но как только я повернулся к нему, он остановился, улыбаясь и глядя немигающим взглядом. И опять, стараясь не попасть в поле моего зрения, Гришка сзади пошел в атаку. И мне пришлось вертеться от одного к другому, не понимая, что за игру они затеяли. Ваську я не боялся, надеялся, что если злее буду, может и справлюсь; но маленький непонятно что делающий за спиной Гриша вызывал беспокойство, я даже не понимал, чего он хочет. Краем глаза видел: растерянная Марья стоит с перепуганным лицом в стороне. А я на нее злюсь: ведь сказал же ей, чтобы сразу бежала. Неудобные резиновые сапоги грозили запнуться друг об друга, рабочая куртка, тяжелая и не предназначенная для таких мероприятий, очень мешала. Пришлось куртку скинуть и я, вертясь как юла, стараясь не потерять за спиной Гришу, выжидал удобный момент, чтобы броситься на Ваську. Все это продолжалось недолго: может, минуту – не больше. Стыдно говорить, но спасли меня женские слезы: Марья, зачем-то сев на корточки, закрывая лицо ладонями, заревела на всю деревню. Это отрезвило деревенских придурков, они остановились и Васька, злобно посмотрев на меня, бросил на прощанье: - Ладно, Гринь, пошли, пусть живут. Вас же предупреждали, чтобы одни по нашей деревне не шарахались. Хозяева деревни повернулись, громко хохоча и топая сапогами, продолжили свой уверенный путь по собственной земле. Я, подняв куртку, подошел к плачущей Марье и сердито спросил: - Ты почему стояла! Я же тебе сказал: беги за Серегой! Она разревелась еще больше. - Я за тебя испугалась. Я успокаивал ее, как мог, но она продолжала рыдать, косметика расплылась по лицу, и пришлось идти к колодцу умываться. - Зачем ты так много красишься? - Потому что я с кучей мужиков живу, - всхлипнула и вяло улыбнулась. Умывшись да отправив письмо, пришли домой. Сергей – сразу как мы появились – проснулся и, повернувшись к нам: - Пришли? Заплаканные девичьи глаза заметил сразу. - Что случилось? Вздохнув, пришлось рассказывать. Бурят нахмурился – было видно, как желваки заиграли на его слегка азиатском лице). - Это потому, что она с тобой шла. Они знали, что ты им нормально не ответишь, - как камнем бросил в меня. - Я бы ответил, но драки как бы и не произошло. Ты зря так говоришь. Я психанул, взял сигареты и вышел на улицу курить. А в душе было более мерзко, чем погода на улице. Курил: одну, вторую – и все не мог успокоиться. Через много лет я понял причину того ощущения. Человек все равно животное: хоть и разумом живет, но по неписанным законам стаи. Человеческой стаи, где и людьми не всех назовешь. А законы такие же, как в дикой природе. Если он находится на своей территории и будет он даже тысячу раз не прав – всегда он сможет найти поддержку у своих. А чужак на его земле – всегда будет никем. Мы в своем городе и гаишнику нахамить можем при желании, но подобное никогда не придет нам в голову в другом городе. А отсутствие поддержки стаи вызывает страх даже у сильных людей. Страх, который парализует тело и волю. Мне потом уже стало понятно, что хоть Серега и был лидером, но если бы не я, готовый идти с ним хоть куда, он бы в одиночестве, вероятно, превратился в тех – в равнодушных людей из общаги. У меня не было страха, но я за нее испугался. И очень жалел, что не догадался взять Серегин нож. Хотя в жизни через несколько лет у меня была ситуация, когда мне в качестве самообороны пришлось схватить нож, но ударить человека я им не смог…
Ирбис: На холодное крыльцо вышла Марья и позвала: - Вов, простынешь, ну не обижайся на него. Может, просто ничего не надо было рассказывать. Зашел, на Серегу даже не хотел смотреть, лег на кровать. Марья села рядом, говорить тоже не хотелось. Краем глаза видел: Серега сидел на кровати, крутил свой охотничий нож и, похоже, еще не остыл. Парни притихли, так что их не было видно и слышно. Он встал, подошел к моей кровати, как бы нависая, еле сдерживая бешенство, стал продолжать. Я при этом отвернулся и смотрел в стену, чувствуя при этом странное состояние, как будто бы он встал на меня. - Я в армии служил. И знаю, что надо идти до конца, - и стал топтаться на моей голове как Гриня, но только уже словами, - иначе тебя просто задолбят...! Надо было так и сделать: кинуться в драку на них...! Если бы она прибежала, да я бы босиком побежал и просто разорвал их! Марья зарыдала. - Сережа, перестань! Я никуда бы не смогла бежать, - вскочив, кинулась к двери, - это все из-за меня происходит! Вспышка гнева у него сразу прошла, он поймал ее, посадил на свои колени и стал успокаивать как ребенка. Она сидела у него на коленях, а он все вполголоса сюсюкал и гладил по спине. Потом, подняв голову, выдохнул: - Я обещаю всем, что этого больше не повторится! Я на него уже не обижался. Может, он и был тогда прав. Просто когда я стал более взрослым, стал понимать: мы все в те годы были заражены одной болезнью - «юношеским максимализмом», а эта болезнь запросто могла нас кинуть в омут еще большей беды. В конце концов мне надоело слушать его «телячьи мерзости», которые он всегда сам презирал, приподнялся, подвинул кровать и уперся своими коленями в его, а потом просто перетащил предмет своего единственного очарования в этой мерзкой глуши к себе и сказал: - Я не трус и никогда им не был. А это не твое - не тронь. Он не обиделся, просто положил кулак под голову и все смотрел на нас. Так и просидели до ужина. Молча собрались, и до столовой так же ни полслова. После ужина на сытый желудок грустить никому не хотелось, настроение опять стало подниматься. Нет так чтобы весело, но уже и не печально. Назад шли - я обнял Марью, так и шли до самого дома. Уже дома, когда я сидел и курил на веранде, смотря на почти догорающий закат, ко мне подошел Серега и задал довольно интересный вопрос: - Вова, а как ты с ней все это время спишь, и между вами ничего не происходит? Неужели ничего тебе не хочется, как-никак ты же мужик все-таки?! - Что, Серег, колени отсидела? - посмотрел я на него с насмешкой, - такие вопросы стал задавать. Он сильно смутился, занервничал, как будто его уличили в чем-то довольно нехорошем. - Мне кажется, если бы она со мной спала, то рано или поздно я бы к ней полез. А тебе как будто ничего не хочется. Мне немного непонятно: почему так. - Эх, Серега, деревня ты и есть деревня, привык там у себя девок одну за другой на сеновал затаскивать… - Неправда, - сразу оборвал меня, - у нас не так в деревне. Похоже, моральным обликом своей деревни он очень дорожил. - Честно говоря - хочется. Мне не семьдесят лет. А еще по секрету скажу: ей хочется меня во много раз сильней, чем мне ее. Серега вытаращил на меня свои черные, такие же как у Марьи, почти без зрачков, глаза и недоверчиво вполголоса спросил. - А откуда ты знаешь? - Откуда…? Не знаю… чувствую… а как – я не могу тебе объяснить. Тебе это трудно понять, но я это чувствую каждый день и каждую ночь. Серега разволновался не на шутку. То сел на перила, то спрыгнул. - Я ничего тогда не понимаю. Ерунда какая-то. Чувствует… - Серега, в ней может внутренний стержень есть, может причина какая-то, которая не позволяет перешагнуть через себя. Ты видишь: она как ребенок, и ты предлагаешь мне давить на нее? А зачем…? Честно скажу: если бы она сама дала мне понять, я бы уже не смог отказаться. Раз не хочет, чтобы что-то произошло, я и не настаиваю. У меня жена, по секрету скажу, – первая женщина... и как-то… - замолчал я, и никак не мог закончить мысль. - А почему по секрету? Мне все равно, хоть десятая… - Да так… хочешь, я тебе историю расскажу, она мне самому непонятна, а тебе, наверно, тем более, но все равно расскажу? - Рассказывай. - В прошлом году я ездил в совхоз. У нас в общаге тоже женщины были. Так вечером все время приходила одна женщина к нам: чаю попить да в карты поиграть, Галей ее звали. Ей лет тридцать было, такая веселая – мне очень нравилась, да и не только мне. Был у нас Владик, у него к ней прямо какое-то маниакальное влечение было. Он без конца нам говорил: «Ну буду не я – если Галю не уломаю». Как-то мы все пошли в клуб, а его не было с нами. Он потом к концу кино появился, сел со мной рядом и показал мне знаком соответствующим: мол, всё – Галю… Я не знаю почему, но к нам она больше не приходила. А я его не уважал после этого. Знаешь, Серега: дружба между женщиной и мужчиной вещь тонкая. А тебе что в руки не дашь, ты все на сеновал тащишь… - Да достал ты меня сеновалом… пошли… - Куда пошли? Я Марью караулю, она в бане. Он ушел, а Марья, похоже, там замылась. Мне срочно вдруг захотелось пошутить. - Марья? - в шутку позвал ее через дверь, - можно я к тебе зайду? - Можно! - неожиданный ответ из-за двери, я даже растерялся. Медленно открываю дверь и осторожно заглядываю в предбанник. Марья, уже одетая, стоит перед зеркалом, причесывая мокрые волосы. - Чего крадешься? Заходи, что хотел? - Ну… ты помылась? – встал я в дверях, оперевшись на косяк. - Нет, еще моюсь… не видишь что ли? – повернулась ко мне и смеется. – Что вы там с Серегой говорили на веранде? - Я ему сказал, что ты самая красивая в этой деревне… и косметика тебе совсем не нужна. - А это не тебе решать: нужна или не нужна… пакет бери мой и пошли… - Не пущу… - сказал я, когда она подошла ко мне. Она неожиданно стала грустной, обняла меня. Запах свежих яблок шел от ее мокрых волос, и положив голову мне на грудь, легонько вздохнула. - Ну не пускай… Затем резко вскинула голову, посмотрела мне в глаза, тихо и испуганно сказала: - Ты знаешь …сегодня, когда возле почты Гришка за твоей спиной прыгал, мне показалось, у него что-то в руке было… может, показалось …я не уверена… но в этот миг я так испугалась, и вдруг ощутила такую резкую боль в животе, и даже стоять не могла... я и закричала так - от боли и страха. Я обнял ее и прижал к себе. - Вот гаденыш … Серега меня предупреждал: от него всего можно ожидать. Расслабились мы тут, Марья… - посмотрел я на ставшего в этот миг совсем родным человечка. - Ты будешь это Сереге говорить? - Нет… это не его дело… и ты ничего не говори… до дома недолго осталось. А хочешь, я с агрономом поговорю, и ты домой поедешь завтра? Справку дадут, отгулов, может, и не будет - они тем, кто раньше уезжают не дают - зато спокойно дома будет. Неожиданно толкнула меня, так что я чуть не упал. - Пошли в дом… а то простыну… я столько здесь пробыла и без отгулов? Нетушки… с вами и уеду. А тебе что хочется, чтобы я уехала? - Нет. - Зачем так говоришь тогда? Вспоминая те времена, когда ежегодный отпуск составлял всего пятнадцать дней, двадцать отгулов были единственным стимулом для подобных поездок. Ночью Марья неожиданно обхватила мою шею двумя руками, и в таком неудобном положении я заснул только часа через два. А еще через час я вылез из объятий, и до сих пор не понимаю: как женщины могут всю ночь спать в обнимку.
мариета: Ирбис пишет: Знаешь, Серега: дружба между женщиной и мужчиной вещь тонкая. Вот это мне очень понравилось. И интересно, как эта дружба хранится в такой экстремной ситуации, а потом, когда вы в городе вернетесь, наверное будет не то... Кстати, интересно, сохранилась ли она в городе? Имею в виду именно в том искренном виде, как в деревне?
Ирбис: мариета все узнаете... чуть позже.
Ирбис: Встреча И все-таки встреча состоялась. Через день. Подойдя к столовой, увидели красавчика Ваську, которого как булочки облепили местные поварихи и мило с ним ворковали. По их лицам было видно, что они прямо млеют от него. Похоже, представитель местной хулигенции пользовался успехом у своих барышень. Серега, слегка оттолкнув нас и чуть свернув с тропинки, резко направился к нему. Лицо его уже ничего хорошего не излучало – Васька это сразу понял, вскочил и приготовился к обороне. Поварихи не сразу сообразили что к чему, а когда повернули голову, увидев быстро приближающегося бурята – забеспокоились. Мы сразу догнали его, Мария схватилась за шею, я тоже повис на нем. Сзади за куртку вцепился Женька. - Сереженька, не надо! - кричала она своим полудетским голосочком. Васька, сжав кулаки, тоже сделал шаг вперед, они не боялись друг друга: за Васькой была деревня, а за Сергеем – только мы. Но силу каждого я уже почувствовал и знал: если я отпущу нашего медведя на деревенского волка, то Серега его просто убьет. Поварихи подняли душераздирающий вопль, похожий на визг недобитого Серегой поросенка, и тоже повисли на Ваське, закрывая его своими дородными телами. Марья висела на нем, без конца целовала в щеку: - Успокойся, пожалуйста! Но Сергей пёр как трактор и в тот миг я заметил, что у Васьки по лицу пробежала волна страха, но рядом были женщины, и отступать ему было просто нельзя. Повариха, что заслоняла собой Ваську, раздвинула руки в сторону, да так и стояла: одной удерживая Ваську, другой – Серегу. Не представляю, чем бы закончилась схватка медведя с волком, не вмешайся пожилая повариха Галя. Она выскочила на крики с черпаком и, стуча им по перилам, стала ругаться отборным матом: - Разойдитесь! …. Кобели хреновы, всё девок поделить не могут. За… всех уже - дерутся и дерутся! Разойдитесь, я вам говорю! Наконец Сергей расслабился и злобно, как бы рыча: - Еще раз подойдешь, и я тебя убью! Васька попытался что-то сказать, но повариха ловко закрыла ему рот ладошкой. В столовой Серега сердито смотрел на нас. - Зачем останавливали? Треснул бы ему разок, все зубы бы проглотил… - Серег, если бы ты его в сторонку отвел, я ничего бы тебе не сказал, - улыбнулся я, - но зачем при женщинах бить, ты явно его раза в три сильнее. Он разозлился еще больше, Марья перестала есть и встревожено посматривала на него. - А им значит можно?! – треснул по столу кулаком, так что чуть не перевернул тарелки. - Ну перестаньте вы… - жалобно стала просить Марья. - Серый, знаешь, что я тебе скажу, - облокотился я локтями на стол и придвинулся к нему поближе. – Есть у меня один приятель Леха, старше меня на пять лет, бабник страшенный, женщины все от него без ума, но я не об этом. Он книги обожал про офицеров девятнадцатого века, все просил меня фотомонтаж сделать – его в форме белогвардейского офицера. Леха мне как-то сказал: самое ценное качество у мужчины, которое всегда будет его отличать от быдла мужского пола, – это благородство. Хоть какой ты сильный, богатый, умный будешь, но если у тебя этого нет, ты – «дерьмо». Он когда-то при мне в ресторане подрался, нос парню разбил. И тот парень сидит на газоне, нос закрывает, кровь льется, он подал ему платок и говорит: «Иди в туалет, холодной водой сполосни лицо». Парень платок взял, а Леха ему руку подал, поднял его, и тот пошел в туалет. А мы пошли за столик свой. Но что бы его пинать…? - Ничего себе, - удивилась Марья. - Давай, Серега, не будем такими как они. Так что, пошли, выйдем и помахаемся с тобой? Все засмеялись… - Рисуется твой Леха, - сказал Серега, когда вышли на улицу. - Ничего он не рисуется! - заступился я за своего приятеля. - Он ко мне как-то в игровой зал пришел по своим делам, пока болтали, его первая жена с ребенком в парк пришла. Они давно развелись, и ребенка она уже во втором браке родила. Он увидел ее, обрадовался, потом взял ее мальчишку и давай по всем аттракционам бегать. Больше часа с ним по парку бегал, пока она со мной все это время разговаривала. Когда она ушла, мой напарник Витка спрашивает у него, ты зачем так носишься с ним, как будто это твой. Он ему ничего не ответил, посмотрел, даже не презрительно, а так снисходительно и сказал: «Вов, я пойду, а ты объясни ему». - Объяснил? - Нет… как объяснять человеку, который до его уровня никогда не дорастёт? Который, когда та девчонка больная ко мне приходила (я вам про неё рассказывал), все время кричал мне: «Иди, к тебе трахаться пришли!». Когда уже потом в городе я рассказал эту совхозную историю этому Витьке, моему напарнику из парка, он сказал, что было бы куда логичней, если бы я был тоже из спецшколы и кинулся на защиту, а второй оттуда же, его спас. Поскольку нормальные люди занимались своими делами, и не лезли, куда их не просят.
Марти: Ирбис, ну в общем реакция известная: а дальше? Когда уже потом в городе я рассказал эту совхозную историю этому Витьке, моему напарнику из парка, он сказал, что было бы куда логичней, если бы я был тоже из спецшколы и кинулся на защиту, а второй оттуда же, его спас. Поскольку нормальные люди занимались своими делами, и не лезли, куда их не просят. Я бы ему лицо-то попортила
Ирбис: Марти пишет: Я бы ему лицо-то попортила А я на другую реакцию от него не расчитывал...
Ирбис: Студенты Однажды Сергей пришел с таинственным видом. - Что я вам сейчас расскажу…, - и убежал в баню умываться. Мы еле дождались его, а он все тянул резину, чай наливал и не торопился, пока не дождался удара маленьким Марьиным кулачком по спине. - Я с Валеркой, шофером, разговаривал – ты помнишь его. - Да не помню я их по именам. - У которого волокуша зеленая. По таким меткам вспоминалось легко. - Ну вспомнил, и дальше что? - Там шофер с их общаги студентов на работу возит. Они ему и рассказали. Позавчера местные к студентам приходили, но те попросили их уйти, короче, послали их… Местные обиделись, пришли потом вдевятером. Так там такая драка была, даже девки кинулись в драку: местным волосенки, наверно, повыдирали. Короче, местные бежали с позором. - Вот это новость! - обрадовались мы с Марьей. - Гриша, наверно, как футбольный мячик летал по полю, - смаковал я. Тут Серега повернулся к нам и: - Его не было среди них! - Как не было? - удивился я. - Не было его, не знаю почему. Студентов я не любил. Почему? Да потому что они нравились Марье. Они всегда проходили мимо нашего домика: утром чуть раньше, вечером чуть позже. Шла большая толпа, всегда гитара и магнитофоны с примотанными изолентой батарейками. Завидев их из окна еще с поворота, наша пигалица соскакивала, быстро натягивала свою куртку, попутно на пути совала руку в карман Женькиной куртки и, вытащив горсть семечек, быстро улетала на лавочку перед домом. Закинув ногу на ногу, кидая в рот семечки, ждала, когда их большая группа парней и девок поравняется с ней, и с гуенпленовской улыбкой начиналось: - Здря-яствуйте! Здря-яствуйте! А после разгрома студентами местных сил, «Здря-яствуйте!» стало звучать только громче. Я злился: - Смотреть на тебя противно, растеклась как кисель по асфальту. - Ревнуешь? Сережа, смотри, ревнует. - Да я знаю, Марь. - А сам-то не так давно: «Ты мне не жена»,- передразнила меня. - Приятные парни и девчонки, что тут такого? Но однажды эта вертихвостка вернулась, буквально и минуты не прошло. Видно, что чем-то очень расстроена, и сообщила очень грустно: - Там Гриня с ними, впереди идет, кривляется – смотреть противно, я и убежала. Мы все высунулись в окна: и в правду, впереди шел Гриша рядом с самым здоровым студентом, о чем-то ему возбужденно рассказывал, без конца подпрыгивая и размахивая руками. И при этом, мне еще показалось, заглядывал ему прямо в глаза. - Да… интересно… с чего это? - удивлялись мы. Тут Серега лег, подумал и неожиданно захохотал. - Я все понял! Они его просто-напросто приручили! Зато Марья к моему глубочайшему удовлетворению выбегать на улицу больше не стала.
Ирбис: Последние дни Чувствовалось окончание нашей ссылки. Машины ходили все реже и реже. На яме просто валялись по полдня и домой приходили все раньше и раньше. И как-то Сергей неожиданно нас огорошил: - Я уже привык к вам, и может, вы поженитесь, а я вас повезу на Байкал, покажу вам все наши красоты. Домой чего только не привезете. До меня, между прочим, только вчера ночью дошло: тот твой сон – вещий, Вова! Все совпадает: деревня – вот она и деревня, та темненькая девушка – вот она, рядом. Мы с Марьей захохотали. - Ну ты, Серега, даешь, как тебе могло такое в голову прийти: там и имя другое было, и село другое. Логика железная у тебя… - смеялся всё над Серегой. - А ты не смейся, мало ли что там не совпадает, может, это тонкий намек на более толстые обстоятельства! - Да… Сережа! Вовка вон целый месяц почти со мной спит, а предложение мне не делает, только сцены ревности устраивает. Серега возмутился. - Вова, в чем дело? Мы тебя слушаем, где предложение? Пришлось просить у дамы руку и сердце. Всем стало весело. - Я согласна! - заявила Марья.- Когда едем на Байкал? Женька, поддавшись общему веселью, запереживал: - Меня с собой возьмете? - Конечно! Но тут Марья вздохнула. - Нетушки. Для нас с мужем родители квартиру разменяли, мы с ним и планы состроили на будущее. А тут съездила в совхоз… и нате вам. Шутки шутками… - Это потому что ты еврейка, - пробурчал недовольный Серега, - все ищешь повыгодней… чтоб все по полочкам… а ты знаешь сколько Вовка зарабатывает? - Нет, а сколько? - Да побольше, чем мы с Женькой вдвоем. - Да… у меня муж тоже хорошо получает. Вова, сколько ты получаешь? - Не скажу, - твердо ответил я, чувствуя, что у неё стал какой-то совершенно другой голос. - Правильно, Вова, не говори, а то еще начнет сравнивать – знаю я вашу хитрую женскую натуру, - смеялся Серега. - У меня не хитрая натура, Сережа! Да и Вовка сам не будет разводиться, он сам и года еще не живет. Так что пошутили … Мечтатель ты, Сережа, что толку воду в ступе молоть. Я уже и домой хочу, а это просто все скоро закончится, и останутся одни воспоминания. Ты, Вова, сам-то домой хочешь? - Глупый вопрос, конечно. А вспоминать о вас? Честно говоря, уже никогда не забудется, местные хорошо забили в меня все воспоминания, как гвозди. Да и с парнями мы вместе работаем, я их каждый день буду видеть. Но я ошибся, я еще совершенно не знал, что ждет меня дома. Беременность жены, учеба в техникуме, переезд моей мастерской в другое место, куча всяких других событий просто перевернули следующую страницу моей жизни, заставив почти забыть о тех днях надолго, но не насовсем. Но в этот день я еще попросту ничего не знал, да и никто не знал. - Я по городу соскучился, - продолжал я, - я не Серега, я городской житель. И по работе тоже скучаю, по родным и друзьям. - А я на охоту хочу, скоро сезон откроют охотничий, жаль, транспорта нет. С кем-то договариваться придется, - размечтался Серега. - У моей матери муж тоже охотник, он военный. Они туда на вездеходе капитально ездят, автомат даже берут. Серега подскочил и недоверчиво посмотрел на меня. - Автомат? Зачем? - Откуда я знаю, просто слышал, он по телефону разговаривал насчет предстоящей охоты. Говорит, один автомат бы не мешало с собой взять. Серега был профессиональным охотником, но про автомат ему показалось чем-то невероятным – долго не мог успокоиться. Всё смотрел на меня недоверчивым и удивленным взглядом. - Да у вас зверья-то столько нет, чтобы с автомата палить. - Серега, мы когда у агронома сидели, ты им там про охоту заливал, у меня ощущение было, что ты зверьё с автомата косил. - Так это я пьяный был. Так и провели за пустой болтовней время до вечера. Хандра от тоски по дому приводила к полной потере интереса к прогулкам, картам. Ничего уже не хотелось. Уже свет погасили, Марья спросила у Сереги. - Сереж, ты бы тоже какую-нибудь смешную историю рассказал. А то Вовка совсем квелый стал. Жену наверно уже хочет. - Ну, я только одну знаю – про сосиски, - прикололся Серега. Охотник не обладал ночным зрением, и он не видел, как я тихо поднял Марьин тапочек, сначала один, потом второй. Тапочки попали точно в цель. - Ой! Ты чего? Но мягкие женские тапочки урона не нанесли. Я вскочил на этого медведя и начал его душить, но задушить его тоже не удалось. А он все ржал, замотавшись одеялом. Проснувшись утром, я посмотрел на еще спящую Марью. Она спала, по-детски обняв подушку. Спящей, она казалась мне совсем ребенком и совершенно беззащитной. Я улыбнулся. Не удержавшись, я потянулся, чтобы нежно поцеловать её. Но как только мои губы дотронулись до нее, она сама обняла меня за шею и ответила на поцелуй, но тут же окончательно проснулась. Смутилась, даже немножко сердито посмотрела на меня и оглянулась, но все ещё спали. - Змей… - улыбнулась она. - Тебе что-то снилось? - Снилось…Тофик снился… - явно не зная, как соврать. - Ничего ты Тофика целуешь! – подколол я. Она в ответ начала меня щекотать, и все проснулись… Этот предпоследний день прошел, ничем не отличаясь, правда, получили расчет. Завтра домой можно было ехать уже с утра. Максим еще заранее звонил к бабке в Ювалу, и он, счастливец, должен был уехать утром с отцом. Вечером Серега, уже уставший от тимуровских дел, хотел отказать в помощи бабе Зине, неожиданно явившейся вечером, но вздохнул и поплелся за ней. Мне почему-то в этот вечер захотелось побыть с Марьей вдвоем. - Девушка, а вы не хотите со мной прогуляться до пляжа. - А где вы тут пляж нашли? - в тон мне ответила Марья. - Пойдем, я тебе покажу. Женька вскочил и тоже начал одеваться. - Жень! Мы твою куртку возьмем, а ты про партизан дочитывай… - Я не хочу читать, возьмите меня с собой, - заныл он. - Нет, Жень, так надо. Серега придет, передай: мы на пляж ушли, мы его там ждать будем, - настойчиво сказал я ему, зная что отвязаться от него бывает не только трудно, а порой просто невозможно. - Максим ему скажет, а я с вами пойду. - Женя! Ты комсомолец?! - громко и строго спросил я, Марья, смотрю зажала нос и губы ладонями. - Нет, а что? - У нас комсомольское собрание! Так что Сереге передай: явка обязательна, а тебе нельзя! - продолжил в том же строгом духе, повернувшись, забрал его куртку, и мы пошли. Пляж я заприметил еще в тот день, когда перебирался через реку. Не пляж, конечно, – метров десять квадратных песка – но все же. Разожгли костер, сели на куртки и смотрели, как языки пламени съедали веточки ивы: ветра не было, а комары очень редкие, еще летали, разбуженные то ли нашим появлением, то ли теплом костра. - Скоро домой… - мечтательно произнес я. - Да… расскажи мне, что-нибудь интересное. - Я уже всё тебе, по-моему, рассказал: и про детство и про друзей… уже и в голову ничего не лезет. Давай я про знакомого мальчика тебе расскажу? - Давай… - Жил-был мальчик – с виду обычный, но только он был «другим». Учился в обычной школе – и, можно сказать, всего лишь чуточку «другим». ОНИ, его одноклассники, это знали и всегда подчеркивали это, и дразнили. В классе у него был всего один друг, а другие не хотели принимать, потому что он отличался от них. Маленькая мелочь, но отличался. Дети, они жестокие – ты не такой как мы, значит всё… Хотя в другой школе, откуда он пришел, этого никто не замечал, так как все практически были с одного двора и все были его друзьями. Неизвестно что случилось в этот день с его учительницей: может, просто не с той ноги встала, а может, что-то личное. Но почему-то ей захотелось устроить показательное выступление с участием этого мальчика и продемонстрировать, как он будет смешон и жалок, потому что он «другой». Учительница, с какой-то нехорошей ухмылкой, издевалась весь урок. Класс покатывался со смеху, не смеялся только один человек - его друг. Он не был тогда еще подростком, который бы хлопнул дверью и ушел из этой школы навсегда. В эти минуты он был в шоке, как же, учительница - это почти бог: ее надо внимательно слушать, ведь она тебя учит разумному, доброму, вечному. Одноклассники, выходя из класса, били его по плечу и смеялись дальше. На другие уроки он не пошел. Дома у него тряслись руки, он в этот миг просто хотел умереть. Он чувствовал себя настолько раздавленным, что даже не мог плакать. Мать его всегда любила и заметила сразу, что что-то не так. Конечно, ему пришлось рассказать про то, что произошло в школе. - Мама, я не хочу быть «другим». Я хочу быть как ОНИ! - Знаешь, уже ничего не сделаешь, придется с этим жить, я сама много ночей проплакала, когда узнала, что ты таким стал. Но это не главное в жизни, ОНИ все глупые и ничего еще не понимают. А ты должен быть сильнее и лучше их, чтобы они тебе завидовали. Я знаю как тебе сейчас тяжело, но не сиди просто так, возьми почитай книжку, пусть она для взрослых, но именно сейчас она тебе нужна. И дала ему в руки книгу со странным названием: «Николо Паганини». Прочтешь ее и поймешь в жизни многое. А я не хочу, чтобы ты был как ОНИ, я хочу, чтобы ты вырос СОВСЕМ ДРУГИМ. А с учительницей я поговорю. Да, это книга ему многое объяснила. В этой книги он прочитал, что путь к славе у виртуоза скрипки не был усыпан розами. Он понял, чтобы стать СОВСЕМ ДРУГИМ, придется пройти очень многое, увидеть и плохое и хорошее и, засыпая, он прошептал: - Я им стану… я всегда буду стремиться везде быть первым… Марья, лежа на куртке, подложив кулачок под подбородок, прослушав рассказ, на минутку задумалась. - И у него получилось? - Не всегда, но уже получается… - улыбнулся я. - Я знаю, про кого этот рассказ. Мне Сережа на второй день про тебя все рассказал, что ты плохо слышишь, но ужасно стесняешься этого. Хотя это на первый взгляд незаметно, но я сразу почувствовала некоторые странности у тебя, особенно стоит только свет выключить. А после разговора с Серегой подумала: раз ты не говоришь сам, значит, я не буду у тебя ничего спрашивать, - сказала Марья, глядя на костер и повернув голову, посмотрела на меня смеющимися глазами, - обними меня, мне уже холодно. Мы сели на Женькину куртку, я обнял ее и укрыл своей. - Знаешь, Марья, честно говоря, когда я уже маленько подрос, понял, что для меня это оказалось полезным: после этого во мне злости стало побольше, а мне ее так не хватало. Да и мыслить я стал по-другому. У меня отец всегда любил говорить: «За одного битого двух небитых дают». Так мы и сидели, пока Марья не услышала, как наш медведь ломится через кусты. - Серега идет… Серега сбежал со склона и на повороте чуть не улетел в воду. - Вон где вы спрятались. Мне Женька сказал, что вы сюда пошли и мне прийти велели. Сам он разобиженный: они пошли, а меня не взяли. Про какое-то комсомольское собрание ты ему там наплел, зачем его обижаешь? - Мы в последний день хотели хоть пару часов побыть вдвоем, - ответил я за себя и за Марью. - Я вам помешал? - Нет, конечно, зачем бы мы тебя звали, а что ты там в сумке принес, - успокоил его и обратив внимание на принесенную с собой сумку. - Да решил отметить с вами последний день, знаю, что Марья самогон пить не будет, потому медовуху раздобыл. У бабки Зины брат пасеку держит. - Я знаю ее брата, он за рекой живет, мы в прошлый приезд с моим другом Витькой у него картошку убирали, медовухи напились, так еле домой дошли, - вспомнил я. Серега достал из сумки бутылку с бело-желтой жидкостью и кружкой. - А почему пряников не принес, у Женьки на окне лежали, чем мы ее закусывать будем, - отругала Серегу Марья. - Она и так сладкая, зачем закусывать? - удивился наш друг. Марья до этого не пила ее ни разу, ей очень понравилась. Но у медовухи есть свойство: голова остается вроде почти чистой, а ноги идут плохо. Это было заметно по Сереге, когда он после пляжа с трудом забрался на склон. Женька, глядя на Серегу, был очень удивлен. - Ну у вас и собрания комсомольские…
полная версия страницы