Форум » Наши переводы и публикации » Люси Монтгомери "Голубой замок" перевод » Ответить
Люси Монтгомери "Голубой замок" перевод
Лаванда: Уважаемые жители форума, Я долго присматривалась к вашему ресурсу (он показался мне слишком строгим), но в конце-концов решила зарегистрироваться, поскольку сейчас ради развлечения перевожу одну из своих любимых книг Л. Монтгомери. Я выкладываю ее и в других местах, но у вас на форуме, как мне показалось, "живет" много людей, которым эта книга могла бы понравиться не меньше, чем мне. К сожалению, у меня еще не достаточно литературных навыков, чтобы передать всю красоту и великолепие авторского стиля, но я надеюсь, что несмотря на это, мой перевод позволит другим ознакомиться с творчеством поистине чудесной канадской писательницы. Итак... поехали! Не сильно бейте тяжелыми предметами Автор: Люси Монтгомери Переводчик: Лаванда Бета: KuNe
Лаванда: Глава I Если бы в то майское утро не пошел дождь, жизнь Вэленси Стирлинг сложилась бы совсем иначе. Она бы отправилась со всей семьей на пикник по случаю годовщины помолвки тети Уэллингтон, а доктор Трент – в Монреаль. Однако шел дождь, и вы сейчас услышите, что с ней из-за этого приключилось. Вэленси проснулась рано, в унылый предрассветный час. Спала она плохо. Такое иногда случается с незамужними девушками, когда им исполняется двадцать девять лет, поскольку общество считает их неудачницами, не сумевшими заполучить мужчину. Жители Дирвуда, включая Стирлингов, давно записали Вэленси в старые девы. Правда, у самой Вэленси все еще теплилась жалкая надежда на то, что когда-нибудь и с ней случится романтическая история; но сегодня, ужасным мокрым утром, она проснулась и осознала, что ей уже двадцать девять, а ни один мужчина так и не проявил к ней интереса. Именно это и терзало ее душу. Остаться старой девой было не так уж и страшно. «Все-таки, – размышляла Вэленси, – старой девой быть куда приятнее, чем супругой дяди Уэллингтона или дяди Бенджамина, хотя и дядя Герберт – не самая лучшая партия». Ее тяготила мысль, что ей не представилась возможность самой сделать этот выбор. Ведь так никто и не попросил ее руки. Вэленси лежала в темной комнате, куда медленно проникал рассвет, на глаза навернулись слезы. Расплакаться так, как ей того хотелось, она не отважилась. Причин этому было две: прежде всего, она боялась повторения боли в сердце, пронзившей ее вчера перед сном с непривычной для нее силой; а также того, что за завтраком мать заметит ее красные глаза и начнет приставать с неприятными, словно комариные укусы, вопросами, выясняя, почему она плакала. «Положим, – при этой мысли Вэленси мрачно усмехнулась, – я скажу ей настоящую правду. Я плачу, потому что не получается выйти замуж. В какой ужас придет мать, услышав такое, пусть и она сама каждый божий день стыдится своей незамужней дочери!» Но, разумеется, нужно соблюдать приличия. – Девушкам не подобает, – и Вэленси представила строгий, властный голос матери, – думать о мужчинах. Вообразив, какое выражение лица будет у маменьки, Вэленси рассмеялась – она имела чувство юмора, о котором никто не подозревал. Впрочем, она обладала многими хорошими качествами, о которых никто в семье не догадывался. Однако её смех быстро угас и вскоре, свернувшись калачиком и слушая льющийся на улице дождь, пока беспощадные лучи холодного света продирались в ее убогую, мерзкую комнату, она чувствовала себя ничтожной и беспомощной. Свою уродливую комнату, которую она ненавидела, Вэленси легко смогла бы описать по памяти. На желтом полу лежал вязаный коврик с вышитой на нем огромной собакой. Каждое утро она встречала Вэленси злобным оскалом. На стене – выцветшие темно-красные обои, а на потемневшем от старых подтеков потолке – трещины. В комнате стояли маленький узкий умывальник и несуразный туалетный столик с треснувшим посередине зеркалом. На столике: банка со старой смесью сухих цветов, собранных матерью во время мифического медового месяца, украшенная ракушками шкатулка, теперь уже с отколотым углом, – ее когда-то сделала кузина Стиклс в своем не менее мифическом девичестве, и подушечка для иголок, обшитая по краям бусинками, половина из которых уже отвалилась. Над окном висел коричневый ламбрекен из бумаги с фиолетовыми розами. У окна стоял деревянный желтый стул. На стене красовались мрачный портрет прабабушки Стирлинг в рамке, на которой цветными нитками было вышито «Она ушла, но мы ее не забудем», и фотографии давно умерших родственников, теперь уже неугодные для первого этажа. Из всех картин и фотографий к родне не имели отношения только две: старое цветное изображение щенка, сидящего под дождем на пороге, и гравюра королевы Луизы, спускающейся с лестницы. Первое всегда наводило на нее грусть: несчастный маленький песик сидит на улице под проливным дождем (Почему никто не открыл дверь и не впустил его в дом?), а оформленная в паспарту поблёкшая гравюра, подаренная племяннице на десятилетие расщедрившейся тетей Уэллингтон, раздражала. Красивую королеву Луизу с самодовольной ухмылкой Вэленси ненавидела все девятнадцать лет, но снять так и не посмела. «Мать и кузина Стиклс придут в ужас или, – как непочтительно подумала Вэленси, – закатят истерику». В доме, конечно, уродливыми были все комнаты. Хотя на первом этаже внешний вид еще худо-бедно поддерживали. А вот на остальную часть дома, куда гостей не пускали, денег не хватало. Временами у Вэленси просыпалось желание облагородить свою спальню даже без затрат, если бы только ей это позволили, но мать отвергала любой кроткий намек, а Вэленси и не настаивала. Она боялась. Ведь миссис Стирлинг не выносила несогласия и, скажи ей слово против, несколько дней кряду обиженно дулась, словно оскорбленная герцогиня. Единственное, что Вэленси нравилось в ее спальне, так это то, что ночью она могла выплакаться. А, впрочем, какая разница, как выглядит комната, когда в ней можно только спать и переодеваться? Ни по каким другим причинам Вэленси не позволялось оставаться наедине с собой. Миссис Стирлинг и кузина Стиклс считали, что человек ищет одиночества не иначе как с дурными намерениями. Но в Голубом замке ее комната была пределом всех мечтаний. Вэленсия, запуганная, покорная и забитая в настоящей жизни, имела обыкновение с головой уходить в фантазии. Об этом не подозревали ни Стирлинги, ни другие родственники, а мать и кузина Стиклс и подавно. Они не знали, что Вэленси имела два дома: уродливую коробку из красного кирпича на улице Эльм и Голубой замок в Испании. С тех пор, как Вэленси себя помнила, она в мечтах жила в этом замке. Под его очарование она попала, будучи еще крошкой. Как только она закрывала глаза, пред ней во всем великолепии появлялся нежно-голубой замок, стоящий на вершине укутанной соснами горы на фоне закатного неба в прекрасной и неизведанной стране. Там все было удивительно красивым: ожерелья, достойные королевы, наряды цвета луны и пламени, диваны, отделанные золотом и розами. А длинные лестничные проходы с мраморными ступеньками, по которым прогуливались изящные девушки в дымчатых одеждах, были украшены шикарными белыми вазами; во дворах с колоннами и струящимися фонтанами, облюбовав мирты, пели соловьи. По зеркальным залам вышагивали только прекрасные принцы и прелестные дамы, а самой прелестной из всех была Вэленси, и мужчины, не задумываясь, отдали бы жизнь лишь за один ее взгляд. Серые будни она могла претерпеть только благодаря тому, что вечером погружалась в красочный мир фантазий. Правда, многие члены ее семьи, а может, и все Стирлинги, умерли бы от ужаса, узнав хотя бы половину того, чем Вэленси занималась в своем замке. Например, у нее водилось достаточно много поклонников. Конечно, не одновременно. Один из них добивался ее расположения с романтической страстью, как это делали во времена рыцарей, и заполучил ее сердце благодаря долгой преданности и отчаянной храбрости. Официальная церемония венчания состоялась в большой украшенной флагами часовне. Когда Вэленси исполнилось двенадцать, у нее появился красивый возлюбленный с золотистыми кудрями и синими, словно само небо, глазами. В пятнадцать он стал высоким, темноволосым и светлолицым, но не потерял своей привлекательности. В двадцать он перевоплотился в одухотворенного, любящего мечтать отшельника, а в двадцать пять у него уже появились резко очерченный подбородок и мрачное выражение на мужественном лице, которое было скорее суровым, нежели красивым. В Голубом замке она всегда оставалась двадцатипятилетней девушкой, но, несмотря на это, совсем недавно она встретила нового обожателя – мужчину с темно-рыжими волосами, сдержанной улыбкой и таинственным прошлым. Я не хочу сказать, что, взрослея, Вэленси умышленно избавлялась от своих поклонников – просто один постепенно исчезал, а на его месте появлялся другой. Однако в то судьбоносное утро ключа от замка она не нашла. Жестокая действительность тисками сдавила ей сердце, давая понять, что времени уже не осталось. Двадцать девять лет, одинокая, нежеланная, невзрачная – единственная дурнушка с безликим прошлым и без будущего в семье красавцев. Вспоминая минувшие дни, она видела скучную серую жизнь без единого мазка алого или пурпурного цветов, а заглядывая в будущее, почти не сомневалась, что так и проживет, пока не превратится в маленький жухлый листик, одиноко цепляющийся за зимнюю ветку. Когда женщина осознает, что ей незачем жить: нет ни любви, ни обязательств, ни планов, ни надежд – она умирает. «А мне ничего не останется, как жить дальше, потому что по-другому просто невозможно. Наверно, придется прожить до восьмидесяти лет, – подумала Вэленси, почти паникуя. – В нашей семье одни долгожители, и от этих мыслей тошнит». Дождь ее обрадовал, а точнее она почувствовала унылое удовлетворение оттого что сегодня пикника не будет. Это ежегодное мероприятие, на котором тетя и дядя Уэллингтон – их всегда называли в такой последовательности – праздновали свою помолвку, состоявшуюся тридцать лет назад на таком же пикнике, в последние годы превратилось для Вэленси в сущий кошмар. Волей злой судьбы день ее рождения совпал с датой их свадьбы, и после того как Вэленси исполнилось двадцать пять, ей всегда напоминали о возрасте. Как бы сильно она ни ненавидела этот пикник, ей никогда бы не пришло в голову, что туда можно не пойти. Казалось, что отстаивание своих прав было для нее чем-то совершенно чужеродным. Она прекрасно знала, что ей скажут собравшиеся там родственники. Дядя Уэллингтон, которого она не выносила, хотя он и воплотил в жизнь ожидания Стирлингов, «женившись на деньгах», спросил бы у нее своим отвратительным шепотком: «Замуж так и не собираешься, милочка?» - и при этом разразился бы громовым смехом, сопровождающим все его скучные замечания. Тетя Уэллингтон, перед которой Вэленси испытывала благоговейный страх, рассказала бы ей о новом шифоновом платье Оливии и нежном письме, которое та получила от Сесиля. И Вэленси должна была бы вести себя так, словно ей все нравится и очень интересно, как будто это платье и письмо принадлежат ей, иначе тетя просто-напросто обидится. Вэленси уже давно заключила, что лучше обидеть самого Бога, чем тетку Уэллингтон, потому что Господь, может быть, простит, а вот от тетки этого ждать бесполезно. Ужасно тучная тетя Альберта, имеющая привычку в разговорах любезно называть мужа местоимением «Он» (словно ее супруг единственный мужчина в целом свете) и никогда не забывающая о своей былой красоте, начала бы сокрушаться по поводу желтоватого оттенка кожи у Вэленси. – Не понимаю, почему все современные девушки такие загорелые?! Когда я была чуть-чуть моложе, моя кожа напоминала лепестки роз и имела сливочный цвет. Я считалась самой хорошенькой в Канаде, дорогуша. Дядя Герберт, наверное, промолчал бы или же отпустил бы шутливое замечание: «Как же ты за последнее время располнела, Досси!» Потом все бы громко засмеялись над его «веселой» шуткой, представляя Досси – тощую серую мышку – в теле. Красивый и импозантный дядя Джеймс – его Вэленси хоть и не любила, но все равно уважала, поскольку он зарекомендовал себя высокоинтеллектуальным человеком и пользовался в семье Стирлингов, которую Бог не слишком обременил мозгами, авторитетом, – скорее всего, подтвердил бы, что не зря славится своими язвительными насмешками, чванливо заметив: – Полагаю, ты теперь вся в заботах о приданом. А дядя Бенджамин, хрипло посмеиваясь, начал бы задавать свои отвратительные загадки и сам бы на них отвечал. – Какая разница между Досси и мышкой? Мышь – большая обжора, а Досси ищет ухажера! Эту загадку Вэленси слышала уже раз пятьдесят, и ей всегда хотелось что-нибудь в него бросить. Но она бы никогда так не поступила. Во-первых, у Стирлингов не было принято кидаться друг в друга, а во-вторых, бездетный вдовец дядя Бенджамин имел хорошее состояние. Вэленси с детства внушали благоговейный трепет перед его деньгами и постоянно ими пугали. Если она обидит дядю, то он вычеркнет ее из своего завещания – предполагалось, что он ее туда уже внес. Она не хотела, чтобы дядя Бенджамин лишил ее наследства. Всю свою жизнь она жила в бедности и на себе испытала унизительную горечь безденежья. Поэтому Вэленси терпела его загадки и даже дарила ему вымученные улыбки. Прямая в выражениях и неприятная, как холодный ветер, тетя Изабелла обрушилась бы на Вэленси с критикой, только, какие замечания сделала бы ей тетя, она предугадать не могла, так как Изабелла никогда не повторялась – у нее в запасе всегда имелась новая колкость. Родственница гордилась своим умением говорить в глаза правду, однако, ей не нравилось, когда другие делали то же самое по отношению к ней. Вэленси же всегда держала свое мнение при себе. Кузина Джорджина – ее так назвали в честь прапрабабки, которую в свою очередь нарекли в честь Георгия Четвертого – начала бы печально перечислять всех родственников, умерших со времен прошлого пикника, и гадать вслух, кто отправится следом за ними. Тетя Милдред, способностям которой все завидовали, начала бы без умолку рассказывать Вэленси о своем муже и одаренных отпрысках, потому что больше никто не стал бы ее слушать. По той же причине кузина Глэдис – троюродная, согласно строго просчитанному родству Стирлингов, – высокая, худощавая женщина, считавшая себя ранимой, в подробностях описывала бы муки, вызванные приступами неврита. Идеальная представительница семьи Стирлингов, Оливия, имевшая все, чего не было у Вэленси – красоту, популярность, любовь – стала бы форсить, привлекая внимание, и выставлять напоказ свои брильянтовые доказательства любви, ослепляя блеском полные зависти глаза Вэленси. Сегодня не придется все это выслушивать и не нужно будет упаковывать чайные ложки – этим всегда занималась Вэленси вместе с кузиной Стиклс. Однажды, шесть лет назад, из набора тети Уэллингтон, подаренного ей на свадьбу, потерялась серебряная ложечка. Вэленси и по сей день об этом напоминают. Призрак этой ложечки, словно Шекспировский герой Банко, теперь парит над всеми семейными праздниками. Да! Вэленси прекрасно представляла себе, как бы проходил этот пикник, и благодарила дождь за то, что он избавил ее от таких неприятностей. Ведь в этом году его уже не будет! Если тетя Уэллингтон по какой-то причине не могла отпраздновать помолвку в свой священный день, то она совсем отказывалась ее отмечать. Слава всем известным и неизвестным богам! Поскольку пикника не будет, Вэленси решила сходить в библиотеку за новой книгой Джона Фостера, если к полудню прекратится дождь. Романы ей читать не разрешали, но это были не романы. Как миссис Стирлинг объяснила библиотекарь, в этих книгах содержались описания природы. – Знаете, о лесе, птицах, жучках, ну и всяком таком. В конце концов Вэленси разрешили их читать, правда с большой неохотой, так как нельзя было не заметить, что она получала от них недопустимое удовольствие. Читать книги считалось у Стирлингов позволительным и даже похвальным занятием, которое должно было совершенствовать разум и укреплять веру. Если же книга доставляла удовольствие, то ее считали опасной. Вэленси не знала, усовершенствовался ли ее разум, но в глубине души чувствовала, что жизнь, возможно, предстала бы пред ней в другом цвете, если бы она познакомилась с Джоном Фостером еще несколько лет назад. Казалось, его книги открыли маленькую щелочку в мир, в котором она однажды побывала, хотя сейчас все двери были навсегда заперты. Работы этого автора попали в Дирвуд только в прошлом году, однако, как сказала библиотекарь, этот писатель был известен уже несколько лет. – Где он живет? – спросила Вэленси. – Об этом никто не знает. Судя по его книгам, он, должно быть, канадец, но другие подробности никому не известны. Издатели молчат. Джон Фостер – скорее всего, литературный псевдоним. Его книги настолько популярны, что они постоянно на руках у читателей, хотя я понять не могу, почему ими восторгаются. – На мой взгляд, у Фостера чудесные книги, – робко произнесла Вэленси. – Ну, не знаю... – Миссис Кларксон снисходительно улыбнулась, продемонстрировав, что мнение Вэленси ее не интересует. – Не сказала бы, что люблю букашек, но Джон Фостер, вне всякого сомнения, абсолютно все о них знает. Правда, Вэленси и сама не разобралась, интересовали ли ее жуки. Ее увлекли далеко не сверхъестественные познания автора о живой природе и жизни насекомых. Вэленси едва ли могла объяснить, что ее притягивало, и описать созданное Фостером чудо – ее манили какая-то непознанная тайна, возможность прикоснуться к чему-то сокровенному, едва уловимое эхо прекрасного и забытого. Да, она обязательно сходит за другой книгой. С того момента, как Вэленси начала читать «Урожай репейника», прошел уже целый месяц, поэтому мать не должна возражать против новой книги. Эту она прочитала уже четыре раза и знала наизусть целые абзацы. Она почти решилась проконсультироваться у доктора Трента по поводу странной боли в области сердца. В последнее время боль появлялась часто и сопровождалась учащенным сердцебиением, которое доставляло неудобства, не говоря уже о повторяющемся головокружении и одышке. Но осмелится ли она тайком от всех посетить врача? Безумно смелая мысль. Никто из Стирлингов не ходил к докторам, предварительно не обсудив это на семейном совете и не получив одобрения дяди Джеймса. Затем они обращались к доктору Марш из Порт Лауренса – он был мужем троюродной сестры Аделаиды Стирлинг. Доктор Марш Вэленси не нравился. Да и в любом случае она бы не смогла сама добраться до Порт Лауренса за пятнадцать миль от дома, а рассказывать кому-нибудь о своих проблемах с сердцем не хотела – иначе устроят переполох. Все члены семьи начнут приходить в гости, обсасывать ее болезнь, давать советы и предупреждать, при этом рассказывая жуткие истории про двоюродных бабушек и сорокоюродных кузин, которые «совершенно неожиданно свалились замертво». Тетя Изабелла напомнит о том, что всегда утверждала, будто у Досси плохое сердце, поскольку «она выглядит такой изможденной». А вот для дяди Уэллингтона это будет сродни личному оскорблению, ведь «еще никто в семье Стирлингов не страдал от болезни сердца». Джорджина пробормочет себе под нос, достаточно громко, чтобы слышали остальные, о том, как она сожалеет, что «бедная малышка Досси недолго протянет на этом свете». Кузина Глэдис отметит, что «у нее самой уже много лет ужасное здоровье», и сделает это таким тоном, словно другим вообще не позволено иметь сердца. Оливия же... Оливия, как обычно, будет блистать красотой, здоровая до омерзения, и щеголять своим превосходством, словно говоря: «Зачем поднимать суматоху из-за какой-то серой мыши Досси, когда у вас есть я?» Без надобности о своем визите к врачу Вэленси решила не рассказывать. Она почти и не сомневалась в том, что с сердцем нет ничего серьезного, и не хотела причинять родным беспокойства. К доктору Тренту она сходит сегодня же, тихонечко ускользнув из дома, заплатит ему деньгами, которые отец оставил ей в тот день, когда она родилась. Она тайком возьмет со счета небольшую сумму и оплатит визит, хотя ей не позволяют снимать даже проценты. Доктор Трент был грубоватым, прямым в выражениях и рассеянным стариком, но при этом считался хорошим специалистом по заболеваниям сердца, даже несмотря на то, что в Богом забытом Дирвуде работал всего лишь терапевтом. Ему уже исполнилось семьдесят и поговаривали, что скоро он уйдет на пенсию. Никто из Стирлингов не пользовался его услугами, поскольку десять лет назад он сообщил кузине Глэдис, что она нарочно придумала себе неврит и получает от этого удовольствие. Нельзя отдавать предпочтение доктору, оскорбившему подобным образом троюродную сестру, не говоря уже о том, что он пресвитерианин, тогда как все Стирлинги ходят в англиканскую церковь. Выбирая из двух зол: предать семейные убеждения или пережить суматоху с шумом, гамом и нескончаемыми советами, она решила попытать счастья с первым.
Хелга: Лаванда Очень любопытно! Спасибо. К своему стыду ничего не знала об этой писательнице. Устраиваюсь читать дальше. Возможно, стоит поместить небольшую биографическую справку об авторе?
bobby: Лаванда С удовольствием и большим интересом буду читать ваш перевод. Очень нравится писательница - я читала многотомник об Энн Ширли. Очень красивое и поэтичное повествование.
Лаванда: Спасибо за внимание. Эта писательница в России пока не очень известна, несмотря на то, что в Америке и Канаде считается практически классическим автором. Л. Монтгомери очень хвалил Марк Твен. Вот что я нашла на этом сайте, чтобы долго не писать, потом переведу какую-нибудь стоящую биографию, если силы найду, http://jbooks.mobi/Author_669.html : Люси Мод Монтгомери (30 ноября 1874 — 24 апреля 1942) — канадская писательница, известная благодаря серии своих книг о рыжеволосой девочке-сироте Энн Ширли. Люси Мод Монтгомери родилась в Клифтоне на острове Принца Эдуарда 30 ноября 1874 года. Когда девочке было 7 лет, ее отец переехал в Саскачеван. С тех пор она жила со своими родственниками по материнской линии недалеко от Кавендиша. Они растили девочку в строгости. В 1890 году Мод отправили в Саскачеван к отцу и мачехе, но через год она вернулась к бабушке и дедушке. В 1893 году после окончания школьного образования в Кавендише Монтгомери поступила в колледж Принца Уэльского в Шарлоттауне. Она закончила двухлетний курс за один год и получила аттестат учителя. В 1895 и 1896 годах она изучала литературу в университете Дальхаузи в Галифаксе (Новая Шотландия). После окончания университета Монтгомери работала учительницей в разных школах острова. А с 1897 года она начала публиковать короткие рассказы в журналах и газетах. Она писала довольно много и в период с 1897 по 1907 года опубликовала более 100 рассказов. В 1898 году Монтгомери вернулась обратно в Кавендиш. В течение недолгого периода с 1901 по 1902 года она работала в Галифаксе в газетах «Chronicle» и «Echo». В 1902 году она вновь вернулась к своей бабушке. Именно в это время она начала писать свою первую книгу. В 1908 году Монтомери опубликовала свою первую книгу «Энн из Зеленых крыш». В 1911 году писательница вышла замуж за пресвитерианского священника Ивена и переехала в Онтарио. Скончалась 24 апреля 1942 года.
Лаванда: bobby Да, про Энн Ширли у нее великолепные книги! Спасибо за проявленный интерес.
мариета: Лаванда Примите и меня в рядах ваших читателей. С этой писательницы я тоже познакомилась благодаря фильму «Энн из Зеленых крыш». Интересно будет прочитать еще что-то
Лаванда: мариета Конечно, мне очень приятно. Надеюсь, что мой перевод будет живым и легким.
Галина: Лаванда Мне тоже нравится, как у Вас получается. Читала все книги про Энн Ширли, перевод некоторых был совершенно отвратительным. Очень забавно было читать перевод, где имя героини переводят как Аня Ширли.
Лаванда: Галина пишет: перевод некоторых был совершенно отвратительным. Большое спасибо за такой лестный отзыв. Мне очень приятно. О да, видела я отвратительный перевод из серии про Энн Ширли. Жуть просто! Хотя читала и очень хорошую версию.
Лаванда: Вот, очередная глава. Глава II Кузина Стиклс постучала в дверь, и Вэленси поняла, что уже половина восьмого и пора вставать. Сколько она себя помнила, родственница всегда будила ее в это время. Миссис Стирлинг и кузина вставали в семь, но Вэленси позволяли понежиться в кровати подольше, поскольку в семье считалось, что она слаба здоровьем. Вэленси вылезла из постели, хотя сегодня ей этого хотелось меньше, чем когда-либо. Да и для чего было вставать? Ее ждал такой же безотрадный день, как и предыдущие, заполненный бессмысленной, малозначительной работой, не приносящей ни радости, ни пользы. Но если бы она тотчас не поднялась с кровати, то не успела бы вовремя спуститься к завтраку. А в доме миссис Стирлинг держали за правило кушать в строго отведенное время. Из года в год завтрак начинался в восемь, обед в час, а ужин в шесть вечера, и ничего не менялось. Опозданий не терпели и никаких оправданий не принимали. Так что, дрожа от холода, Вэленси начала одеваться. Прохлада сырого майского утра пронизывала ее до костей. В доме целый день будет зябко. У миссис Стирлинг было правило не топить с двадцать четвертого мая по двадцать первое октября. И хотя в мае иногда не успевал растаять лед, а в октябре наступали сильные морозы, комнаты обогревали строго по календарю. Еду готовили на заднем крыльце на маленькой керосиновой плитке, и только в конце октября миссис Стирлинг перебиралась на кухню и вечером разжигала в камине гостиной огонь. Родственники перешептывались, что покойный Фредерик Стирлинг, простудился и умер на первом году жизни Вэленси именно из-за того, что миссис Стирлинг отказалась растопить камин двадцатого октября. На следующий день огонь в камине горел, но отцу Вэленси это уже не помогло. Вэленси повесила ночную рубашку из небеленого полотна с длинными обтягивающими рукавами и закрытой горловиной в шкаф, натянув исподнее из той же ткани. Потом она надела коричневое платье в коричневую клетку, толстые черные чулки и башмаки на плотной резиновой подошве. В последние годы Вэленси привыкла причесываться, завесив окно, – тогда морщинки на лице не так бросались ей в глаза. Но этим утром она резко распахнула шторы и посмотрелась в отвратительное зеркало, полная решимости увидеть себя глазами остального мира. Увиденное было ужасным. Даже для настоящей красавицы резкий боковой свет стал бы испытанием. В зеркале отразились ее прямые черные волосы, короткие, жидкие и тусклые, несмотря на то что каждый вечер она по сто раз (ни больше, ни меньше) проводила по ним щеткой и прилежно втирала в корни, которые в это суровое утро выглядели более безжизненными, чем когда-либо, бальзам для волос «Редферн». Тонкие, прямые брови черного цвета; нос, который всегда казался ей слишком маленьким даже для ее светлого треугольного лица; небольшой рот с бледными губами, приоткрытый так, что виднелись острые зубки. Вэленси была худенькой с едва заметной грудью и довольно низкого роста. Каким-то чудом ей не передались высокие скулы, бывшие семейной чертой. Ее темно-карие глаза, слишком мягкие и слишком размытого цвета, чтобы называться черными, имели почти азиатский разрез. "Не считая глаз, - заключила Вэленси с горечью, - она бы не назвала себя ни хорошенькой, ни страшненькой - так, невзрачное существо". Как четко прорисовывались морщинки у век и губ под этим безжалостным светом! Еще никогда ее бледное, вытянутое лицо не выглядело столь бледным и вытянутым. Она подняла волосы вверх в стиле «Помпадур». Это уже давно вышло из моды, но, когда Вэленси впервые уложила их в такую прическу, это было еще популярно, и тетя Уэллингтон решила, что теперь Вэленси всегда нужно носить волосы именно так. – Другая прическа тебе просто не подойдет. У тебя слишком маленькое лицо, и поэтому ты должна его зрительно увеличивать, – объявила тетка, которая всегда изрекала банальности так, словно речь шла о непоколебимых, жизненно важных истинах. Вэленси страстно мечтала слегка спустить волосы на лоб и уложить их в букли над ушами, как это всегда делала Оливия. Но высказывание тетки Уэллингтон так на нее подействовало, что она больше никогда не отважилась сменить прическу. Но, с другой стороны, Вэленси много на что не отваживалась. «Всю свою жизнь я чего-то боюсь, – грустно подумала она. – Начиная с того самого дня, как кузина Стиклс сказала, что под лестницей в чулане живет большой черный медведь. Боялась и всегда буду бояться, я это знаю, только ничего не могу с собой поделать. Я даже не представляю, каково это – жить без страхов». Она боялась, что у матери начнется истерика, боялась обидеть дядю Бенджамина, боялась превратиться в мишень для тети Уэллингтон, которая ее презирала, боялась колких замечаний тетки Изабеллы и неодобрения дяди Джеймса. Также она боялась не соглашаться со взглядами и предрассудками родни, боялась, что не сумеет соблюсти все приличия, боялась высказывать свое мнение и боялась прожить старость в бедности. Страхи, страхи, одни только страхи – и от них не было никакого спасения. Они ее связали и опутали, словно стальная паутина. Лишь в Голубом замке Вэленси находила временное облегчение. Однако сегодня утром она поверить не могла в то, что когда-то была владелицей замка. И знала, что больше его не найдет. Ей двадцать девять лет, не замужем, никому не нужна – зачем ей сказочный Голубой замок? Она твердо решила навсегда вытеснить из своей жизни этот детский вздор и спуститься с облаков на землю. Вэленси отвернулась от противного зеркала и посмотрела в окно. Ее всегда поражал уродливый пейзаж: облупившийся забор, старая, покосившаяся каретная мастерская, на соседнем участке, залепленная грубыми яркими рекламными плакатами, а за ней – закопченная железнодорожная станция, на которой даже в такой ранний час околачивались вызывающие страх юродивые. Под проливным дождем все выглядело и того хуже, и особенно эта неприятная реклама «Сохрани молодой цвет лица!» Вэленси сохранила молодость кожи – и что толку? За окном не виднелось и проблеска красоты. «Прям как в жизни!» – с тоской подумала Вэленси. Однако ее короткая грусть быстро прошла. Вэленси, как обычно, безропотно смирилась с действительностью. Ведь жизнь всегда обходила ее стороной. Тут уж ничего не поделаешь. Вот в таком настроении она и спустилась к завтраку.
bobby: Лаванда Как все уныло в жизни героини! Ни одного светлого пятна, за исключением ее фантазий. Такой контраст с Энн ( поневоле сравниваешь ), хотя и общего много, в том числе и ее мечты о Голубом замке. Жду продолжения...
Armillaria: Лаванда, Только сейчас нашла в себе силы прокомментировать прочитанное... И слов нет, пока только эмоции. Очень интересная книга, сильное произведение! жаль, что я не встретилась с ним раньше. Спасибо Вам за перевод, с нетерпением жду новых глав.
Лаванда: bobby Да, произведение про Энн оказывает на душу сильное впечатление. Потом очень долго примеряешь этот сюжет и эмоции на другие книги подобного рода, а особенно те, что написаны Л. Монтгомери. Большое спасибо за то, что поддерживаете меня. Я иду очень неуверенными шажками, поэтому ваши комментарии мне дороги. Armillaria Большое спасибо за такой искренний и позитивный отзыв. Я рада, что вы приняли это произведение и не стали ругать переводчика. Книга на самом деле очень красивая. Сейчас работаю над 4 главой. 3 у меня уже переведена, но, я боюсь, что, выложив ее сейчас, слишком утомлю своих читателей. Читателям: Кстати, я потом по подробнее расскажу про автора. Сейчас разделаюсь с той главой, над которой работаю, и подкину вам несколько статей. Просто их перевести надо. Я рада, что моя работа не осталась без внимания. Не найдя этой темы на прежнем месте, я испугалась, что меня удалили, а, как оказалось, все просто замечательно.
Хелга: Лаванда Все больше нравится продолжение! Героиня, скованная условностями и семейством по рукам и ногам. Что остается, только уходить в грезы и мечты. И отчего Вы думаете, что утомите читателей? Лаванда пишет: Кстати, я потом по подробнее расскажу про автора. Сейчас разделаюсь с той главой, над которой работаю, и подкину вам несколько статей. Это было бы очень интересно.
bobby: Лаванда пишет: но, я боюсь, что, выложив ее сейчас, слишком утомлю своих читателей. Лаванда , ну что вы! Наоборот, так хочется продолжения. Перевод ваш мне очень нравится, читается легко, так что выкладывайте дальше...
Лаванда: Хелга, bobby, Спасибо вам за теплые отзывы и поддержку. Глава III Завтракали всегда одинаково: овсяная каша, которую Вэленси ненавидела, тост, чай и одна чайная ложечка джема. Класть две ложечки миссис Стирлинг считала непозволительным расточительством, но Вэленси было все равно, поскольку джем она любила ничуть не больше овсянки. Холодная, мрачная столовая сегодня казалась холоднее и мрачнее обычного. За окном лил дождь. Покойные Стирлинги сердито смотрели со своих портретов, теряющихся на фоне чересчур массивных рам отвратительно золотистого цвета. И все-таки кузина Стиклс поздравила Вэленси с днем рождения! – Не сутулься, Досси! – все, что сказала ей мать. Вэленси села прямо. С мамой и кузиной говорила она исключительно о том, о чем они всегда разговаривали, и ни разу не задалась вопросом, что произойдет, если вдруг сменить тему. Исход был ей хорошо известен, поэтому она никогда этого не делала. Миссис Стирлинг обиделась на Провидение за то, что Оно послало дождь в тот самый день, когда ей очень хотелось пойти на пикник, и по этой причине завтракала молча, за что Вэленси была весьма благодарна. Но Кристина Стиклс, как обычно, ныла, жалуясь на все подряд: погоду, протекающий потолок в кладовой, цены на овсянку и масло (Вэленси сразу показалось, что она слишком щедро намазала тост) и эпидемию свинки в Дирвуде. – Досси точно подхватит эту заразу, – предвестила Кристина. – Досси не следует ходить туда, где можно заразиться, – сурово сказала миссис Стирлинг. Свинкой Вэленси еще не переболела. Коклюша, ветрянки, кори или других заболеваний, которые она должна была перенести в детстве, у нее тоже никогда не было – ничего кроме ужасных зимних простуд. Они стали чем-то вроде семейной традиции. Казалось, что от них никак не уберечься. Миссис Стирлинг и кузина Стиклс делали все, что только могли. Однажды Вэленси всю зиму – с ноября по май – продержали в теплой гостиной. Ей даже не разрешали ходить в церковь. Тем не менее она постоянно простывала, а в июне заработала бронхит. – В нашей семье никогда не было таких болезных, – произнесла мать, подразумевая, что это должно быть передалось дочери со стороны Стирлингов. – Стирлинги тоже редко страдают от простуды, – обиженно ответила кузина на замечание родственницы. Она ведь и сама была одной из Стирлингов. – Мне кажется, – сказала мама Вэленси, – все зависит от человека. – Если она для себя решит, что не нужно простужаться, то и не станет этого делать. Вот он – источник неприятностей: Вэленси сама во всем виновата. Но этим утром Вэленси мучилась совсем не от простуды – всякий раз, когда ее называли Досси, она едва сдерживала раздражение. Двадцать лет она спокойно мирилась с подобным, и вдруг это стало абсолютно невыносимым. Ведь ее полное имя: Вэленси Джейн. Сочетание, конечно, ужасное, но ей нравилось имя Вэленси, с неким необычным оттенком чего-то чужеземного. Она всегда удивлялась тому, что Стирлинги позволили так ее окрестить. Ей рассказали, что имя выбрал дедушка по матери, Амос Вансбарра, а отец потом прицепил к нему Джейн, чтобы хоть как-то облагородить. Избрав простой путь, все родственники начали звать ее Досси. Обращение Вэленси она слышала только от чужих людей. – Мама, – робко произнесла она, – ты не могла бы с сегодняшнего дня называть меня Вэленси? Досси звучит так... так... В общем, мне не нравится. Миссис Стирлинг с изумлением посмотрела на дочь сквозь свои очки с весьма толстыми линзами, которые придавали ей особо недовольный вид. – Чем тебя не устраивает имя Досси? – Мне кажется... Оно звучит очень... по-детски, – запинаясь, проговорила Вэленси. – Ох! – Миссис Стирлинг родилась в семье Вансбарров, а у них улыбаться не любили. – Ясно. Тогда оно тебе в самый раз. Говоря по совести, ты сама все еще как ребенок, моя милая девочка. – Мне уже двадцать девять, – с отчаянием в голосе ответила милая девочка. – На твоем месте я бы не стала кричать об этом на каждом углу, – посоветовала ей мать. – Двадцать девять ей, видите ли! В этом возрасте я уже как девять лет была замужем. – А я вышла замуж в семнадцать, – с гордостью произнесла кузина Стиклс. Вэленси украдкой посмотрела на женщин. Мама выглядела не так уж и плохо, если не считать ужасных очков и крючковатого носа, превратившего ее в точную копию попугая. В двадцать она, наверное, была очень даже ничего. А вот Кристина Стиклс! Но все же и она понравилась мужчине. И поэтому, чувствовала Вэленси, имела над ней преимущество и право смотреть на нее свысока даже при своей внешности. Ее лицо было широким и морщинистым; глаза тусклыми и выпученными, на носу картошкой – большая родинка. Эту картину дополняли потрескавшиеся губы, подбородок с мелкой щетиной и желтая сморщенная шея. И при всем этом в кузине нуждалась миссис Стирлинг. Вэленси же только тоскливо представляла, каково это, быть для кого-то желанной. На всем белом свете она никому не была нужна, и никто о ней не вспомнит, если она вдруг отойдет в мир иной. Своей матери она приносила одни огорчения. Никто ее не любил. У нее и подруги-то никогда не было. «Я даже не умею дружить», – однажды призналась она себе с тоской. – Досси, ты не доела корку, – упрекнула ее миссис Стирлинг. Все утро, не прекращаясь, лил дождь, Вэленси шила лоскутное одеяло. Это занятие она ненавидела. Тем более в доме было полно одеял – на чердаке стояло три полных сундука. Миссис Стирлинг начала их собирать, когда Вэленси только исполнилось семнадцать, и до сих пор продолжала это делать, хотя представлялось маловероятным, что они когда-нибудь дочери потребуются. Однако Вэленси должна трудиться, а красивые материалы они не могли себе позволить. Праздность считалась в доме Стирлингов смертным грехом. Когда Вэленси была еще ребенком, ее каждый вечер заставляли записывать в маленький, черный блокнот, который она ненавидела, проведенные в безделье минуты. В воскресенье мать требовала, чтобы Вэленси их подсчитала и в молитве попросила у Бога прощения. Этим судьбоносным утром в праздности Вэленси провела всего лишь десять минут. Во всяком случае это бы назвали бездельем миссис Стирлинг и кузина Стиклс. Вэленси пошла в свою комнату за новым наперстком и воровато открыла книгу «Урожай репейника» на первой попавшейся странице. «Деревья совсем как люди, – писал Джон Фостер, – и для того чтобы их хорошо узнать, нужно среди них жить. Редких прогулок по проторенным тропинкам для близкого знакомства недостаточно. Если мы желаем, чтобы они стали нашими друзьями, то необходимо к ним стремиться и пытаться завоевать их любовь. Мы должны в тихом благоговении приходить к ним в гости утром, днем и вечером, в любое время года: весной, летом, осенью и зимой. Иначе мы никогда не узнаем их по-настоящему, и как бы мы не пытались притвориться, они это почувствуют. У деревьев есть замечательный дар держать чужаков на почтительном расстоянии и не подпускать близко к сердцу случайных прохожих. Искать общения с лесом можно только ради выражения искренней любви к нему – остальное бессмысленно, поскольку деревья мгновенно нас разоблачат и спрячут все свои древние секреты. Но когда они почувствуют, что мы пришли в лес, исполненные любовью к ним, то откроют пред нами сокровищницу красот и наслаждений, которые не купить ни на одном рынке. Ведь деревья, когда они чем-то делятся, одаривают своих истинных друзей безгранично, ничего от них не утаивая. Нужно приходить к ним с любовью, смирением, терпением и осторожностью, и тогда мы познаем, что скрывает живое великолепие дикой природы и тихих, пролегающих вдоль рек долин; увидим, что прячется в свете звезд и закате. Услышим неземную музыку еловых веток, напоминающую звуки арфы, и тихие напевы сосновой рощи; почувствуем нежные ароматы мхов и папоротников, растущих в уголках, куда пробиваются лучики солнца, или на влажной земле около ручейков; и изведаем, какие мечты, мифы и легенды прежних времен посещают лесные просторы. И тогда наши сердца забьются в унисон с бессмертным сердцем леса, и в наших венах потечет его хрупкая жизнь. Мы навеки сроднимся с ним и уже куда бы ни отправились, и как далеко бы нас ни занесло, мы всегда будем слышать его зов и снова возвращаться туда, где можно насладиться самой долговечной близостью душ». – Досси, – позвала мать из передней, – чем ты занимаешься там одна в комнате? Вэленси отбросила книгу, словно держала в руках горящие угли, и побежала вниз, сшивать лоскутки. Правда теперь она ощущала необычное возбуждение духа, которое охватывало ее, как только она окуналась в одну из книг Фостера. О лесах Вэленси знала немного, разве что ее Голубой замок был окружен дубовой рощей и соснами. Но в душе она всегда мечтала о нем, а эти книги почти ему не уступали. В полдень дождь прекратился, но солнце не выглядывало до трех. Вэленси робко сказала, что подумывала пойти в город. – Что ты там забыла? – сурово осведомилась мать. – Я хотела сходить в библиотеку. – Ты только на прошлой неделе взяла новую книгу. – Нет, месяц назад. – Месяц? Быть не может! – Да, мама, это правда. – Ты ошибаешься. Прошло не более двух недель – я не терплю, когда мне перечат. В любом случае не понимаю, зачем тебе потребовалась книга. Ты слишком много времени выбрасываешь на чтение. – Неужели мое время чего-нибудь стоит? – спросила Вэленси с горечью. – Не дерзи мне, Досси! – У нас закончился чай, – сообщила кузина Стиклс. – Если ей так уж хочется прогуляться, то она могла бы за ним сходить. Только вот... погода сырая... Вэленси снова подхватит простуду. Они еще минут десять обсуждали этот вопрос, и наконец миссис Стирлинг нехотя согласилась.
Хелга: Лаванда Спасибо! Какое живописное семейство, сами не живут и не дают жить другим.
Галина: Лаванда , приятно было прочитать очередную главу. С нетерпением жду продолжения.
Лаванда: ошибка
apropos: Лаванда Спасибо за перевод! Очень приятное, интересное чтение, легкий слог. Лаванда пишет: ошибка Лаванда Если Вы хотите что-то подправить в уже опубликованном тексте, то исправленный фрагмент выкладывается в специальной теме - click here (у нас правка своих постов возможна только в течение часа с момента отправки)
полная версия страницы