Форум » Наши переводы и публикации » "Голубой замок" Люси Монтгомери, перевод Хелга » Ответить
"Голубой замок" Люси Монтгомери, перевод Хелга
Хелга: Случилось так, что я влюбилась в эту книгу. И потихоньку начала свой перевод, для собственного удовольствия, ну и чтобы так долго не ждать продолжения. И хочется, чтобы народ прочитал эту книгу. Лаванда, которая начала перевод и заинтересовала книгой, за что ей огромное спасибо , выкладывает текст на нескольких ресурсах, если продолжит. А я только здесь. Начну пока с 10-й главы, на которой чтение остановилось. 9 глава, перевод Лаванда Тапки, замечания, обсуждения, реплики, розочки и кирпичи привествуются в любом виде, размере и количестве.
Хелга: Глава I Если бы то майское утро не выдалось дождливым, вся жизнь Валенси Стирлинг сложилась бы иначе. Она бы вместе с семьей отправилась на пикник тети Веллингтон по случаю годовщины ее помолвки, а доктор Трент уехал бы в Монреаль. Но был дождь, и сейчас вы узнаете, что произошло из-за этого. Валенси проснулась рано, в безжизненный, безнадежный предрассветный час. Она плохо спала. Если вам завтра исполняется двадцать девять лет, вы не замужем и живете в обществе и семье, где незамужние – это те, кто не сумел заполучить мужчину, неудивительно, если вам плохо спится. Дридвуд и Стирлинги давно отнесли Валенси к безнадежным старым девам. Но саму Валенси никогда не покидала пусть жалкая, стыдливая, маленькая, но надежда, что романтическая история еще ожидает ее – вплоть до этого ужасного дождливого утра, когда она проснулась, осознав, что ей двадцать девять лет, и она не нужна ни одному мужчине. Да, именно эта мысль ужалила ее. Валенси не слишком переживала из-за своего положения. Более того, она считала, что быть старой девой отнюдь не хуже, чем женой дяди Веллингтона или даже дяди Герберта. Ей терзало то, что у нее никогда не было выбора. Ни один мужчина никогда не желал ее. Она лежала одна в бледно-сером сумраке, едва сдерживая слезы. Она не отважилась заплакать так, как хотелось, по двум причинам. Она боялась, что плач может вызвать новый приступ боли в сердце. Приступ случился, когда она легла спать – худший из всех прежних. И боялась, что за завтраком мать заметит ее красные глаза и замучает настойчивыми, словно комариные укусы, расспросами, пытаясь выяснить причину. «Предположим, – подумала Валенси, мрачно усмехнувшись, – я скажу чистую правду: “Я плачу, потому что не могу выйти замуж”. В каком ужасе будет мама, хоть она и всю жизнь стыдится дочери-старой девы. Но, разумеется, приличия должны поддерживаться. «Нет, – Валенси почти услышала строгий диктаторский голос матери, – девушкам не положено думать о мужчинах». Возникшая в мыслях картина вызвала смех – у Валенси имелось чувство юмора, о чем никто из семейства и не подозревал. По правде говоря, у Валенси было множество интересных качеств, о которых также никто не подозревал. Но этот смех был невесел, она лежала, маленькая и потерянная, слушая дождь, шумящий за окном, с болезненным отвращением наблюдая, как бездушный утренний свет вползает в ее неуютную комнату. Она знала уродство этой комнаты наизусть – знала и ненавидела. Выкрашенный в желтый цвет пол, отвратительный «вязанный крючком» коврик у кровати, с гротескным вязаным псом, который вечно скалился на нее по утрам. Выцветшие темно-красные обои; потолок с подтеками и трещинами,; маленький узкий, неудобный умывальник; коричневый ламбрекен с фиолетовыми розами; треснувшее поперек старое заляпанное зеркало на дряхлом туалетном столике; банка с древними ароматными травами, собранными матерью в ее мифический медовый месяц; обклеенная ракушками шкатулка с отбитым углом, сделанная кузиной Стиклз в ее столь же мифическом детстве; украшенная бусинами подушечка для иголок – половина бусин была потеряна; жесткий желтый стул и выцветший от старости девиз: «Ушедшие, но не забытые», вышитый разноцветной пряжей над сморщенным лицом прабабушки Стирлинг; старые фотографии древних родственников, перемещенные из нижних комнат. Литография с изображением щенка, сидящего на крыльце под дождем. Эта картинка всегда вызывала грусть. Бедный маленький песик на ступеньке под дождем! Почему никто не открыл дверь и не впустил его? Вылинявшее паспарту обрамляло фото королевы Луизы, спускающейся по лестнице. Эту картинку тетя Веллингтон щедро подарила Валенси на десятый день рождения. В свой девятнадцатый она ненавидела красивую, самодовольную, самовлюбленную королеву Луизу. Но никогда не решалась уничтожить или хотя бы убрать. Мама и кузина Стиклз рассердились бы или – как Валенси неуважительно представляла в мыслях – закатили бы истерику. Впрочем, все комнаты в доме были столь же уродливы. Лишь внизу соблюдались приличия. Для мест, которых никто не видел, не хватало средств. Валенси иногда думала, что могла бы сама что-то сделать в своей комнате, даже не имея денег, если бы ей это позволили. Но мать отвергала любое ее робкое предложение, а Валенси не настаивала. Валенси никогда не настаивала. Она боялась. Ее мать не допускала возражений. Миссис Стирлинг, если была обижена, могла дуться день за днем, с видом оскорбленной герцогини. Единственное, что нравилось Валенсии — она могла оставаться здесь в одиночестве по ночам, плача, если ей того хотелось. Но, в конце концов, какая разница, уродлива ли комната, которой ты пользуешься лишь для сна и одевания? Валенси никогда не позволяли побыть одной, какой бы ни была причина. Люди, которые хотят остаться в одиночестве, как считали миссис Фредерик Стирлинг и кузина Стиклз, желают этого лишь для некой зловещей цели. Но ее комната в Голубом замке была именно такой, какой должна быть. Валенси, которую пасли, подавляли, игнорировали и оскорблял в жизни, привыкла погружаться в прекрасные мечты. Никто из клана Стирлингов или его ответвлений не подозревал об этом, а меньше всех — ее мать и кузина Стиклз. Они не знали, что у Валенси есть два дома: уродливая красная кирпичная коробка на улице Вязов и Голубой замок в Испании. Валенси жила в этом воображаемом замке с тех пор, как себя помнила. Она была совсем крошкой, когда обнаружила, что он существует. И всегда, закрыв глаза, она ясно видела его укутанные в чарующую бледно- голубую дымку башенки и знамена над заросшей соснами горой, на фоне закатного неба прекрасной незнакомой страны. Все здесь было удивительно и красиво. Драгоценности, достойные королев, драпировки из огня и лунного света, кушетки, украшенные розами и золотом. Длинные пролеты невысоких мраморных ступеней. Прекрасные белые вазоны и стройные, легкие как тени, горничные, бегающие вверх и вниз. Дворы с мраморными колоннами, где журчат фонтаны, и соловьи поют среди миртов. Залы с зеркальными стенами, отражающими только прекрасных рыцарей и только чудесных женщин – и ее, конечно, милейшую из всех, за чей взгляд умирали мужчины. Надежда, что ночью она уйдет в свою мечту, поддерживала ее в скуке дней. Большинство, если не все из Стирлингов умерли бы от ужаса, узнай они хоть малую долю того, чем занималась Валенси в своем Голубом замке. Во-первых, у нее было несколько возлюбленных. О, разумеется, не все одновременно, а только один. Тот, что добивался ее со всем романтическим пылом века рыцарства и покорял после долгой преданности и многих безрассудных свершений, и их венчание происходило в великолепной украшенной знаменами церкви Голубого замка. В ее двенадцать этим возлюбленным был честный парень с золотыми кудрями и небесно-голубыми глазами. В пятнадцать он стал высоким, темноволосым и бледным, но, разумеется, красивым. В двадцать он был аскетичным, мечтательным и возвышенным. В двадцать пять у него появились чисто выбритый подбородок, легкая усмешка, а лицо стало скорее грубым и суровым, чем красивым. В своем замке Валенси всегда оставалась двадцатипятилетней, но недавно, совсем недавно, ее герой заполучил рыжеватые волосы, кривую усмешку и загадочное прошлое. Я не утверждаю, что Валенси умышленно убивала своих возлюбленных, когда вырастала из них. Просто, когда появлялся следующий, предыдущий постепенно исчезал. Но в это судьбоносное утро Валенси не могла найти ключ от своего Голубого замка. Жизнь слишком сильно придавила ее, тявкая возле ног, как маленькая взбесившаяся собачонка. Ей было двадцать девять, она была одинока, нежеланна, нелюбима – скромная девушка в прекрасном клане, без прошлого и будущего. Оглянувшись назад, она видела лишь серую бесцветную жизнь без единого малинового или багрового пятнышка. Впереди все казалось таким же – она была лишь увядшим листом, прилипшим к замерзшей ветви. Момент, когда женщина осознает, что ей не для чего жить, – нет ни любви, ни долга, ни цели, ни надежды – имеет горький привкус смерти. «Но мне придется продолжать, потому что я не могу просто взять и остановиться. Возможно, придется прожить до восьмидесяти лет, – подумала она почти в панике. – Мы все — жуткие долгожители. Меня тошнит при одной мысли об этом». Она была рада, что идет дождь, точнее, она была глубоко удовлетворена, что идет дождь. В этот день не будет пикника. Этот ежегодный пикник, когда тетя и дядя Веллингтоны (все упоминали их именно в такой последовательности) неизменно праздновали свою помолвку, как и тридцать лет назад – в последние годы стал для Валенси кошмаром. По злому совпадению случилось так, что она родилась в ту же дату, и после того как достигла двадцати пяти, каждый считал своим долгом напомнить ей об этом. Она ненавидела этот пикник, но ей никогда не приходило в голову протестовать. Казалось, в ее природе не было ничего мятежного. И она точно знала, что скажут ей на этом пикнике. Дядя Веллингтон, которого она не любила и презирала, несмотря на то, что он осуществил высшее стремление Стирлингов «жениться на деньгах» спросит хриплым шепотом «Еще не надумала выйти замуж, дорогая?» и удалится с хохотом, которым неизменно заключает свои глупые реплики. Тетя Веллингтон, перед кем Валенси испытывала жалкий трепет, расскажет о новом шифоновом платье Олив и последнем преданном письме Сесила. Валенси должна будет восхищаться и интересоваться как платьем, так и письмом, словно они принадлежали ей, иначе тетя Веллингтон обидится. Валенси давно решила, что лучше обидеть Бога, чем тетю Веллингтон, потому что Бог может простить, а тетя Веллингтон – нет. Тетя Альберта, невероятно толстая, с приятной привычкой всегда говорить о своем муже «он», словно тот был единственным существом мужского пола на свете, никогда не забывающая, что в молодости была писаной красавицей, посочувствует Валенси по поводу ее желтоватой кожи. «Не знаю, почему все современные девицы такие загорелые. Когда я была молода, моя кожа была кремово-розовой. Я считалась самой красивой девушкой в Канаде, дорогая». Возможно, дядя Герберт не скажет ничего – или, может быть, шутливо заметит: «Как ты растолстела, Досс!» И все засмеются над этой весьма забавной мыслью, что бедная худышка Досс толстеет. Красивый важный дядя Джеймс, кого Валенси не любила, но уважала, потому что он считался очень умным и поэтому слыл семейным оракулом – мозги не были приоритетом в семействе Стирлингов – вероятно, заметит с глупым сарказмом, которым заработал свою репутацию: «Полагаю, ты сейчас занята своим приданым?» А дядя Бенджамин, хрипло посмеиваясь, загадает несколько своих гадких загадок и сам же ответит на них. "What is the difference between Doss and a mouse? «В чем разница между Досс и мышью?» "The mouse wishes to harm the cheese and Doss wishes to charm the he's." «Мышь желает поедать масло, а Досс – умаслить Едока». (плохой вариант ) Валенси слышала эти загадки раз пятьдесят, и каждый раз хотела бросить в него чем-нибудь. Но она никогда не делала этого. Во-первых, Стирлинги просто не бросались вещами, во-вторых, дядя Бенджамин являлся богатым и бездетным вдовцом, и Валенси была воспитана в страхе и предостережениях насчет его денег. Если бы она обидела его, он бы вычеркнул ее из своего завещания – предполагалось, что она туда вписана. Валенси не хотела быть вычеркнутой из завещания дяди Веллингтона. Она всю жизнь была бедна и знала унизительную горечь этого. Поэтому она терпела его загадки и даже натужно улыбалась над ними. Тетя Изабелла, откровенная и неприветливая, как восточный ветер, всегда критиковала ее – Валенси не могла предугадать в чем, потому что тетя Изабелла никогда не повторялась, обычно находя новую цель, чтобы уколоть. Тетя Изабелла гордилась тем, что говорит то, что думает, но ей не нравилось, когда другие говорили то, что думают о ней. Валенси никогда не открывала своих мыслей. Кузина Джорджиана, названная в честь своей пра-прабабушки – а та была названа в честь Георга Четвертого – скорбно перечислит имена родственников, умерших со времени последнего пикника, и поинтересуется «кто из нас будет следующим?» Угнетающе компетентная тетя Милдред будет бесконечно твердить о своем муже и своих чудо-детях, потому что Валенси будет единственной, кто ее слушает. По той же причине кузина Глэдис – на самом деле двоюродная кузина, согласно строгой системе, по которой Стирлинги распределяли свою родню – высокая, худая леди с ранимой душой будет несколько минут описывать свои страдания из-за неврита. А Олив, эта чудо-девушка семейства Стирлингов, имевшая все, чего не было у Валенси – красоту, популярность, любовь – продемонстрирует эту красоту и все, что дарит популярность, выставив свои бриллиантовые регалии любви перед ослепленным, завистливым взглядом Валенси. Но ничего из этого сегодня не произойдет. Как не будет и упаковки чайных ложек. Это дело всегда возлагалось на Валенси и кузину Стиклз. Но однажды, шесть лет назад, пропала серебряная ложечка из свадебного набора тети Веллингтон. С тех пор Валенси вечно о ней напоминали. Ее призрак, словно Банко*, витал над каждым последующим семейным праздником. О, да, Валенси точно знала, каким был бы этот пикник, и благословляла дождь, спасший от него. В этом году вообще не будет пикника. Если тетя Веллингтон не может устроить его в сей священный день, она не будет праздновать совсем. Спасибо всем богам, которые свершили это. Валенси решила, если прекратится дождь, пойти в библиотеку и взять следующую книгу Джона Фостера. Ей никогда не позволяли читать романы, но книги Джона Фостера не были романами. Это были «книги о природе» – так библиотекарь сказала миссис Фредерик Стирлинг – «о лесах, птицах, жуках и прочем». Поэтому Валенси разрешили читать их – неохотно, поскольку было очевидно, что книги ей очень нравятся. Позволительно, даже похвально, читать то, что улучшает ум и религиозность, но книги, приносящие удовольствие, были опасны. Валенси не знала, улучшается ли ее ум или нет, но смутно ощущала, что узнай она о книгах Фостера год назад, ее жизнь, возможно, стала бы иной. Ей казалось, что они дарят мимолетные картины до сих пор запертого от нее мира, того, где она, возможно, когда-то бывала. Книги Джона Фостера появились в библиотеке Дирвуда лишь недавно, хотя библиотекарь сказала Валенси, что автор известен уже несколько лет. «Где он живет?» – спросила Валенси. «Никто не знает. Судя по книгам, он, должно быть, канадец, но больше ничего неизвестно. Его издатели молчат. Вполне вероятно, Джон Фостер – литературный псевдоним. Его книги сейчас так популярны, что их сразу разбирают, хотя, честно говоря, не понимаю, что в них находят особенного». «Я думаю, они чудесны», – тихо сказала Валенси. «Ну да, – мисс Кларксон покровительственно улыбнулась, как обычно отправляя мнение Валенси на свалку.– Не могу сказать, что мне нравятся жуки. Но Фостер, определенно знает о них все». Валенси не знала, насколько она сама любит жуков. Ее привлекало не удивительное знание Джоном Фостером жизни диких существ и насекомых. Она едва ли могла объяснить свои чувства. Манящая прелесть нераскрытой тайны, тени великих секретов, слабое, иллюзорное эхо прекрасных забытых вещей – магия Джона Фостера не поддавалась определению. Да, она возьмет новую книгу Фостера. Прошел уже месяц с тех пор, как она прочитала «Плоды чертополоха», поэтому мама не сможет возражать. Валенси прочитала эту книгу четыре раза – и знала каждую главу наизусть. И – она вдруг подумала, что пойдет к доктору Тренту, чтобы спросить о странной боли в сердце. В последнее время боль повторялась слишком часто, а сердцебиение становилось пугающим, не говоря о головокружении и потерях дыхания. Но как она могла пойти к нему, никому не сказав? Это была очень смелая мысль. Никто из Стирлингов никогда не обращался к врачу, не собрав прежде семейный совет и не получив одобрения дяди Джеймса. Более того, они все лечились у доктора Амброуза Марча из Порт Лоуренса, который был женат на троюродной кузине Аделаиде Стирлинг. Валенси не нравился доктор Амброуз Марч. Да и добраться самостоятельно до Порт Лоуренса, находящегося в пятнадцати милях, она не могла. Она не хотела, чтобы кто-то узнал о ее сердце. Начнется суматоха, вся родня явится сюда, они будут обсуждать, давать советы, предостерегать и рассказывать ужасные истории о пра-тетках и кузинах до седьмого колена, с которыми произошло «нечто подобное, и которые внезапно скончались, моя дорогая». Тетя Изабелла вспомнит, как всегда говорила, что Досс походит на девушку, у которой проблемы с сердцем – «такая зажатая и изможденная», а дядя Веллингтон примет это как личное оскорбление: ведь «у Стирлингов никогда не было сердечных болезней»; Джорджиана будет громко вещать: «боюсь, что бедная маленькая Досс не долго проживет на этом свете», а кузина Глэдис скажет: «Ну и что, с моим сердцем уже много лет происходит то же самое» таким тоном, словно больше не у кого, кроме нее, нет сердца. А Олив – Олив будет просто выглядеть красивой, великолепной и отвратительно здоровой, словно заявляя: «Что за суета вокруг этой чрезмерно увядшей Досс, когда здесь есть я?» Валенси знала, что не может рассказать никому, да и не стоит. Она была почти уверена, что ничего особо серьезного с ее сердцем не происходит, и лучше избежать суматохи, которую вызовет ее сообщение. Она просто тихонько ускользнет и посетит доктора Тренча. А счет оплатит из своих двухсот долларов, положенных ее отцом в банк в день, когда она родилась. Она тайно возьмет деньги, чтобы заплатить доктору Тренту. Ей никогда не позволяли даже воспользоваться процентами. Доктор Трент был грубоватым, откровенным, рассеянным стариком, но признанным авторитетом по сердечным болезням, хотя и практиковал в пределах Дирвуда. Доктор Тренту было семьдесят, ходили слухи, что он намеревается уйти на покой. Никто из Стирлингов не лечился у него с тех пор, как десять лет назад он сказал кузине Глэдис, что она выдумала свой неврит и наслаждается им. Разве можно оказывать предпочтение врачу, который таким образом оскорбил вашу двоюродную кузину, не говоря уже о том, что он был пресвитерианцем, в то время как все Стирлинги посещали англиканскую церковь. Но Валенси, выбирая между скандалом из-за неверности клану и бездной суматохи, болтовни и советов, решила предпочесть первое.
Хелга: Глава II Когда кузина Стиклз постучала в дверь, Валенси знала, что уже половина восьмого, и она должна вставать. С тех пор, как она помнила, кузина Стиклз стучала в дверь в половине восьмого. Кузина Стиклз и миссис Фредерик вставали к семи, но Валенси было позволено полежать на полчаса дольше, потому что в семь ее традиционно считали слабенькой. Валенси поднялась, хотя в это утро ей не хотелось этого еще более, чем прежде. Для чего вставать? Следующий, тусклый, как все прочие предыдущие, день, заполненный бессмысленными мелкими делами, безрадостный и ничего не значащий, не приносящий никому пользы. Но если она сейчас не встанет, то не успеет к восьмичасовому завтраку. Раз и навсегда установленное время трапез было правилом в доме миссис Фредерик. Завтрак в восемь, обед в час, ужин в шесть, год за годом, день за днем. Никаких извинений от опоздавших не принималось. Поэтому Валенси, дрожа, выбралась из постели. Было очень зябко, холод сырого майского утра проник в комнату. В доме весь день будет холодно. Одним из правил миссис Фредерик было не разводить огонь после двадцать четвертого мая. Еду готовили на маленькой керосиновой плите на заднем дворе. И хотя май мог быть ледяным, а в октябре – ударить мороз, печи не топили до двадцать первого октября согласно календарю. Двадцать первого октября миссис Фредерик начинала готовить на кухне, а в гостиной по вечерам разжигала огонь в камине. Родственники шептались меж собой, что последний Фредерик Стирлинг подхватил простуду, что свела его в могилу в первый год жизни Валенси, потому что миссис Фредерик не топила до двадцатого октября. Она разожгла огонь на следующий день, но для Фредерика Стирлинга было уже поздно. Валенси сняла и повесила в шкаф свою ночную рубашку из грубого неотбеленного хлопка, с высоким воротом и узким рукавами. Она надела нижнее белье такого же качества, коричневое полотняное платье, толстые черные чулки и ботинки на резиновой подошве. В последнее время она привыкла укладывать волосы, не открывая штор, глядя в затененное зеркало, чтобы черты лица не казались четкими. Но в это утро она задернула штору на самый верх и взглянула в поцарапанное зеркало со страстной решимостью увидеть себя такой, какой ее видел мир. Результат был неутешительным. Даже красавица посчитала бы такой резкий, яркий свет испытанием. Валенси видела черные волосы, короткие и тонкие, всегда тусклые, несмотря на то, что она каждый вечер проводила по ним расческой по сто раз, не больше, не меньше, и честно втирала в корни бальзам Редферна для роста волос. Этим мрачным утром волосы показались ей еще более тусклыми, чем обычно. Прямые тонкие черные брови; нос, который всегда казался ей слишком мелким даже для ее маленького бледного треугольного лица, крошечный бледный рот, всегда чуть приоткрытый; ровные белые зубы; тонкая, плоскогрудая фигура намного ниже среднего роста. Каким-то чудом ей удалось избежать семейной скуластости, но темно-карие глаза, слишком мягкие и смутные, чтобы казаться черными, были почти по-восточному раскосы. «Если не считать глаз, я ни симпатична, ни уродлива, просто никакая», – горько заключила она. И сколь резко в этом безжалостном свете выделялись морщинки вокруг глаз и рта! Никогда ее узкое бледное лицо не выглядело настолько узким и бледным. Она уложила волосы валиком в стиле «помпадур». «Помпадур» давно вышел из моды, но его носили, когда Валенси впервые уложила волосы, и тетя Веллингтон посчитала, что она всегда должна иметь такую прическу. «Только это подходит тебе. У тебя слишком маленькое лицо, поэтому нужно увеличивать его эффектом “помпадур”», – сказала тетя Веллингтон, она всегда провозглашала простые вещи так, словно делилась глубокой и важной истиной. Валенси очень хотела спустить волосы ниже на лицо, с локонами над ушами, как носила Олив. Но авторитетное мнение тети Веллингтон произвело на нее такой эффект, что она так и не решалась изменить свою прическу. «Всю жизнь я всего боялась», – горько подумала она. Первым ее воспоминанием был страх перед большим черным медведем, который, по словам кузины Стиклз, жил в кладовке под лестницей. «И всегда буду – я знаю это – и не смогу справится с собой. Я не знаю, что это значит – не бояться». Боялась припадков угрюмости своей матери, боялась обидеть дядю Бенджамина, боялась стать мишенью оскорблений тети Веллингтон, боялась язвительных реплик тети Изабеллы, боялась неодобрения дяди Джеймса, боялась не следовать мнениям и предрассудкам семьи, боялась нарушить приличия, боялась сказать то, что на самом деле думает, боялась нищеты в старости. Страх – страх – страх – ей никогда не сбежать от него. Он связал и опутал ее, словно стальная паутина. Только в своём Голубом замке она находила временное избавление. Но в это утро Валенси больше не верила, что у нее есть Голубой замок. Ей никогда не найти его. Двадцать девять лет, незамужняя, нежеланная – что ей делать с этим сказочным поместьем? Раз и навсегда она выбросит всю детскую чушь из своей жизни и решительно взглянет в лицо реальности. Она отвернулась от недружелюбного зеркала и посмотрела в окно. Безобразный вид до боли угнетал ее: покосившийся забор; полуразрушенная вагонная мастерская в соседнем дворе, обклеенная грубыми, дико раскрашенными рекламными плакатами; закопченное здание станции вдали, где даже в этот ранний час слонялись жуткие бродяги. В потоках дождя пейзаж казался еще худшим, чем обычно, а особенно – реклама. «Сохраните цвет лица школьницы», Это было просто невыносимо. Нигде ни проблеска красоты, «точно, как в моей жизни», – мрачно подумала Валенси. Ее короткая горечь прошла. Она приняла факты, покорно, как всегда принимала их. Она была одной из тех, чья жизнь просто проходит мимо. Ничто не могло измениться. В таком настроении Валенси спустилась к завтраку.
Хелга: Глава III Завтрак всегда был одинаков. Овсяная каша, которую Валенси ненавидела, тост с чаем и одна чайная ложка мармелада. Миссис Фредерик считала, что две ложки – расточительно, но для Валенси это было неважно, она также ненавидела и мармелад. Холодная мрачная столовая была еще холоднее и мрачнее, чем обычно; дождь потоком лил за окном, со стен глазели ушедшие Стирлинги, в скверных золоченых рамах, шириной больше, чем портреты. А кузина Стиклз еще и пожелала Валенси многих повторений этого дня! «Сядь прямо, Досс», – было все, что сказала ей мать. Валенси села прямо. Говорила с матерью и кузиной Стиклз о том, о чем говорили всегда. Она никогда не задумывалась, что произошло бы, если попробовать поговорить о чем-то другом. Она просто знала. Поэтому никогда этого не делала. Миссис Фредерик была обижена на Провидение за то, что оно послало дождь в день, когда она хотела пойти на пикник, поэтому ела свой завтрак в обиженном молчании, за которое Валенси была ей весьма признательна. Но Кристин Стиклз, как обычно, ныла, жалуясь на все и вся – погоду, течь в кладовке, цены на овсянку и масло, – Валенси тотчас подумала, что намазывает свой тост слишком щедро – и эпидемию свинки в Дирвуде. «Досс обязательно прихватит ее», – предчувствовала она. «Досс не должна ходить туда, где может заразиться свинкой», – заключила миссис Фредерик. У Валенси никогда не было ни свинки, ни коклюша, ни ветрянки, кори и прочего, что ей следовало бы подцепить – ничего, кроме тяжелых простуд каждую зиму. Зимние простуды Досс стали чем-то вроде семейной традиции. Ничто, казалось, не могло защитить ее. Миссис Фредерик и кузина Стиклз сражались с ними изо всех сил. В одну из зим они с ноября по май держали Валенси дома в теплой гостиной. Ей даже не позволяли ходить в церковь. Но Валенси подхватывала простуду за простудой и закончила бронхитом в июне. «В нашей семье никогда такого не бывало, – сказала миссис Фредерик, намекая, что это, должно быть, склонность Стирлингов». «Стирлинги редко простужаются, – обиженно заметила кузина Стиклз. Она принадлежала к Стирлингам. «Я считаю, – сказала миссис Фредерик, – что если человек примет решение не простужаться, у нее не будет простуд». Так вот в чем была причина. Виновата сама Валенси. Но в это утро особенно невыносимым для Валенси стало то, что ее называли Досс. Она терпела это двадцать девять лет и вдруг поняла, что больше не может терпеть. Ее полное имя было Валенси Джейн. Сочетание звучало ужасно, но ей нравилось Валенси, с этим затейливым заморским привкусом. Оставалось загадкой, как Стирлинги позволили окрестить ее так. Ей рассказывали, что ее дедушка по матери, старый Амос Вансбарра, сам выбрал для нее имя. Отец добавил свой пенни, добавив Джейн, чтобы придать имени цивилизованность. А затем семейство нашло выход из положения, дав ей прозвище Досс. Никто, кроме чужих, не называл ее Валенси. «Мама, – неуверенно произнесла она, – ты не возражаешь против того, чтобы называть меня Валенси? Досс кажется таким… таким… мне оно не нравится». Миссис Фредерик изумленно взглянула на дочь. Она носила очки с чрезвычайно сильными линзами, которые придавали ее глазам особенно неприветливое выражение. «А что не так с Досс?» «Оно кажется слишком… детским», – пробормотала Валенси. «О! – миссис Фредерик была Вансбарра, а улыбка Вансбарра не была в ходу. – Я понимаю. Кстати, это очень тебе подходит. Ты еще дитя по разуму, мое дорогое дитя». «Мне двадцать девять лет», – в отчаянии сказало дорогое дитя. «На твоем месте я бы не кричала об этом на каждом углу, – заявила миссис Фредерик. – Двадцать девять! Когда мне исполнилось столько, я была замужем уже девять лет». «Я вышла замуж в семнадцать», – гордо добавила кузина Стиклз. Валенсии украдкой взглянула на них. Миссис Фредерик, если исключить ее ужасные очки и крючковатый нос, который делал ее похожей на попугая больше, чем сам попугай похож на себя, вовсе не выглядела уродливой. В свои двадцать она, возможно, была довольно симпатичной. Но кузина Стиклз! Удивительно, что нашелся мужчина, которому она понравилась. Валенси подумала, что кузина Стиклз с ее широким, плоским морщинистым лицом, с родинкой прямо на кончике короткого носа, щетиной на подбородке, желтой морщинистой шеей, выцветшими глазами навыкате, складками у тонкого рта, все же имела над ней преимущество – право смотреть сверху вниз. И она была нужна миссис Фредерик. Валенсии с горечью размышляла, что же это значит – быть необходимым кому-то, быть желанным. Она не была нужна никому на свете, и, исчезни она вдруг, никто бы не скучал по ней. Она стала разочарованием для своей матери. Никто не любил ее. У нее даже никогда не было подруги. «У меня даже нет этого дара – дружить», горестно призналась она самой себе. «Досс, ты не доела свои корки», — с упреком сказала миссис Фредерик. Дождь шел без остановки до полудня. Валенсии шила лоскутное одеяло. Она ненавидела шить лоскутные одеяла. Они были никому не нужны. Дом был заполнен лоскутными одеялами. Три больших сундука на чердаке были забиты ими. Миссис Фредерик начала собирать одеяла, когда Валенсии было семнадцать, и продолжала делать это, несмотря на то, что они вряд ли понадобятся Валенси. Но дочь должна была трудиться, а материалы для вышивания стоили слишком дорого. Безделье считалось основным грехом в доме Стирлингов. В детстве Валенси каждый вечер заставляли заносить в маленькую ненавистную ей, черную записную книжку каждую праздную минуту за день. По воскресеньям она должна была суммировать их и вымаливать у небес прощение. В этот судьбоносный день Валенсии провела в праздности лишь десять минут. Во всяком случае, миссис Фредерик и кузина Стиклз назвали бы это праздностью. Она поднялась в свою комнату, чтобы взять наперсток, и наспех открыла «Плоды чертополоха» на первой попавшейся странице. «Леса как живые существа, — писал Джон Фостер, — чтобы знать их, нужно жить с ними. Случайные прогулки по проторенным тропам никогда не приведут к их сокровенному. Если мы хотим подружиться с ними, нужно погрузиться в них, завоевать их частыми, почтительными визитами в любое время: утром, в полдень, вечером, в любое время года, весной, летом, осенью, зимой. И все равно мы никогда не сможем до конца ни познать их, ни обмануть своей уверенностью в этом знании. У них есть свой эффективный способ держать пришельцев на расстоянии и закрывать свои сердца от случайных экскурсантов. Нет смысла исследовать леса по иной причине, чем просто любовь к ним, они тотчас раскусят нас и спрячут свои сладостные старые тайны. Но если они поймут, что мы приходим к ним, потому что любим, они будут щедры и откроют такие сокровища красоты и радости, каких ни купить, ни продать не на одном рынке. Потому что леса, когда отдают – отдают безмерно, и ничего не требуют взамен от своих истинных поклонников. Мы должны приходить к ним с любовью, смиренно, терпеливо и внимательно, и тогда мы познаем, какая проникновенная красота таится в диких уголках и безмолвных долинах; лежит под звездными небесами и солнечными закатами, какие таинственные мелодии наигрывают на струнах своих арф старые сосновые лапы или напевают еловые стволы, какими нежными ароматами веет дыхание мхов и папоротников в солнечных уголках или возле влажных ручьев, какие мечты, мифы и легенды старых времен кроются там. И тогда бессмертное сердце леса будет биться в такт с нашими сердцами, а его таинственная жизнь незаметно проникнет в наши вены, и мы навсегда станем их пленниками, и куда бы мы ни шли и где бы ни скитались, нас вновь и вновь будут манить леса, как близкие дорогие друзья». «Досс, – позвала ее мать снизу, – что ты там делаешь, одна в комнате?» Валенси отбросила «Плоды чертополоха», словно горячие угли, и ринулась вниз к своим лоскутам, но ее не отпускало странное возбуждение, что всегда охватывало ее, когда она погружалась в одну из книг Фостера. Валенси почти ничего не знала о лесах – если не считать призрачных дубовых и сосновых рощ, окружающих Голубой замок – но всегда тайно желала попасть туда, и книга Фостера о лесах заняла в ее мечтах второе место после самих лесов. В полдень дождь прекратился, но солнце выглянуло из-за туч только около трех часов. Тогда Валенси осторожно сообщила, что хотела бы сходить в город. «Зачем тебе идти в город?» – строго спросила ее мать. «Я хочу взять книгу в библиотеке». «Ты уже брала книгу на прошлой неделе». «Нет, прошел уже почти месяц». «Месяц. Ерунда!» «На самом деле, мама». «Ты ошибаешься. Не могло пройти больше двух недель. Мне не нравятся возражения. И я не понимаю, зачем тебе брать книгу. Ты понапрасну тратишь время на чтение». «А чего стоит мое время?» – с горечью спросила Валенси. «Досс! Не разговаривай со мной таким тоном». «Нам нужен чай, – сказала кузина Стиклз. – Она могла бы пойти и купить, если хочет прогуляться, хотя в такую сырость легко простудиться». Они обсуждали проблему еще минут десять, и в конце концов миссис Фредерик скрепя сердце согласилась, что Валенси может пойти.
Хелга: Глава IV «Ты надела калоши?» – крикнула кузина Стиклз, когда Валенси выходила из дома. Кузина Стиклз никогда не забывала задать этот вопрос, если Валенси выходила в сырую погоду. «Да». «Ты надела фланелевое белье?» – спросила миссис Фредерик. «Нет». «Досс, я тебя не понимаю. Ты снова хочешь умереть от простуды?» Видимо, миссис Фредерик подразумевала, что Валенси уже не раз умирала от простуды. «Сейчас же иди наверх и надень!» «Мама, мне не нужно фланелевое белье. Мое сатиновое вполне теплое!» «Досс, вспомни свой бронхит два года назад. Иди и делай, что я тебе говорю!» Валенси пошла, но если бы кто-то знал, насколько близка она была к тому, чтобы вышвырнуть фикус на улицу. Она ненавидела это серое фланелевое белье больше всей прочей своей одежды. Олив никогда не приходилось носить фланелевое белье. Она носила сборчатое шелковое или батистовое, украшенное ажурными воланами. Но ее отец «женился на деньгах», и у Олив никогда не случалось бронхита. Знай свой шесток. «Ты не оставила мыло в воде?» – крикнула ей вслед миссис Фредерик, но Валенси уже не слышала ее. Она свернула за угол и оглянулась на уродливую, чопорную, респектабельную улицу, на которой жила. Дом Стирлингов был здесь самым безобразным, больше похожим на красный кирпичный ящик. Слишком высокий для своей ужины, и кажущийся еще выше за счет лукообразного стеклянного купола на крыше. Рядом находился пустырь, оставшийся от старого нежилого дома. Прямо за углом стоял очень красивый дом с освинцованными оконными переплетами, двойными фронтонами – новый дом, один из тех, в какие влюбляешься с первого взгляда. Клейтон Маклей построил его для своей невесты. Он собирался жениться на Дженни Ллойд в июне. Небольшой дом и, как говорили, меблированный от чердака до подвала, был готов принять свою хозяйку. «Я не завидую Дженни из-за ее жениха, – совершенно искренне подумала Валенси – Клейтон Маклей не входил в число тех, о ком она могла бы мечтать, – но я завидую ей из-за этого дома. Такой красивый новый дом. О, если бы у меня был свой собственный дом, пусть маленький, бедный, но свой! Но, – горько одернула она себя – какой смысл желать луну, если не можешь получить даже сальную свечку». В стране грез ничто бы не устроило Валенси, кроме замка из светлого сапфира. В жизни она бы удовлетворилась маленьким, но собственным домом. Сегодня она особенно остро завидовала Дженни Ллойд. Внешне Дженни вовсе не была лучше нее, да и не намного моложе. И все же именно она получала этот красивый дом. И чудесные крошечные уэджвудские чайные чашки; – Валенси видела их – и камин; и белье с монограммами; и скатерти, украшенные мережкой, и буфет. Почему одним достается все, а другим – ничего? Это было несправедливо. Когда Валенси, чопорную, безвкусно одетую в поношенный плащ и шляпку, которую носила уже три года, обрызгала грязью проезжающая мимо машина, издав оскорбительный рев, чувство протеста закипело еще сильнее. Автомобили были в Дирвуде редкостью, хотя стали обычным делом в Порт Лоуренсе; все дачники, приезжавшие на Мускоку, имели их. В Дирвуде машины имелись лишь у фешенебельной части общества, поскольку даже Дирвуд был разделен на социальные слои. Существовало фешенебельное общество – интеллектуальное общество – общество старых семей – к нему принадлежали Стирлинги – простонародье и несколько изгоев. Никто из клана Стирлингов не снизошел до автомобиля, хотя Олив и упрашивала отца купить машину. Валенси ни разу не ездила в машине. Но она не слишком и хотела этого. По правде говоря, она побаивалась автомобилей, особенно ночью. Они казались громадными ревущими чудовищами, стремящимися сбить вас или нанести ужасные разрушения. По горным дорогам, ведущим к Голубому замку, можно было передвигаться лишь на лошадях в красивой упряжи, горделивым аллюром, а в жизни Валенси вполне бы устроила двуколка, запряженная в хорошую лошадь. Ей удавалось прокатиться на двуколке, лишь когда один из ее дядьев или кузенов вдруг вспоминали о ней, словно бросали кость собаке.
Хелга: Глава V Разумеется, она должна была покупать чай в лавке дяди Бенджамина. Приобрести его где-то в другом месте было немыслимо. Необходимость зайти туда в свой двадцать девятый день рождения была ненавистна для Валенси. Никакой надежды, что он позабудет об этом. «Почему – зловеще ухмыльнувшись, спросил дядя Бенджамин, заворачивая чай, – юные леди похожи на плохих грамматистов?» Валенси, следуя желанию дяди Бенджамина, прочно укоренившемуся в ее голове, кротко ответила: «Не знаю. И почему?» «Потому что, – хихикнул дядя Бенджамин, – они не умеют отклонять предложения». Два клерка, Джо Хэммонд и Клод Бертрам, дружно фыркнули от смеха, а Валенси возненавидела их еще больше, чем прежде. Когда Клод впервые увидел ее в лавке, он шепнул Джо: «Кто это?» И Джо ответил: «Валенси Стирлинг – одна из дирвудских старых дев». «Излечимая или неизлечимая? – спросил Клод со смешком, очевидно, считая, что сострил. Валенси со жгучей обидой вспомнила этот старый подслушанный разговор. «Двадцать девять, – тем временем говорил дядя Бенджамин, – дорогуша, Досс, ты уже размениваешь второй десяток, и до сих пор не подумала о замужестве. Двадцать девять. Это же никуда не годится». Затем он выдал оригинальную мысль. Он сказал: «Как летит время!» «Думаю, оно ползет, – пылко ответила Валенси. Пылкость в понимании дяди Бенджамина настолько не сочеталась с Валенси, что он растерялся. Чтобы скрыть смущение, он загадал следующую загадку, упаковывая бобы – кузина Стиклз в последний момент вспомнила, что им нужны бобы, которые были дешевой и сытной пищей. «Какие два мира означают иллюзию? – спросил дядя Бенджамин и, не дожидаясь «поражения» Валенси, сообщил: «Мирьяж и мираж». «М-а-р-ь-я-ж произносится марьяж*», – коротко ответила Валенси, забирая покупки. На какое-то мгновение ей стало все равно, вычеркнет ли дядя Бенджамин ее из своего завещания или нет. Она вышла из лавки, пока тот смотрел ей вслед с открытым ртом. Затем покачал головой. «Бедняжка Досс переживает», – сказал он. Дойдя до следующего перекрестка, Валенси раскаялась в содеянном. Почему она не сдержалась? Дядя Бенджамин разозлится и наверняка скажет матери, что Досс надерзила «ему!», а мать целую неделю будет читать ей нотации. «Я держала язык за зубами двадцать лет, – думала Валенси. – Почему не могла подержать его там еще?» Да, прошло уже двадцать лет, отметила Валенси, с тех пор как ее впервые укололи отсутствием поклонников. Она отлично помнила тот горестный миг. Ей было девять лет, и она стояла одна на школьной площадке, тогда как остальные девочки играли в игру, в которой мальчики должны были выбирать девочек в качестве партнерш по игре. Никто не взял Валенси — маленькую бледную черноволосую Валенси в строгом платье с длинными рукавами, со странными раскосыми глазами. «Ах, — сказала ей одна симпатичная девчушка, — мне так жаль тебя. У тебя нет кавалера». «А мне и не надо кавалера», — с вызовом ответила тогда Валенси и с тех пор повторяла это целых двадцать лет. Но сегодня она перестала говорить так, раз и навсегда. «Буду честной перед собой, — угрюмо думала она. — Загадки дяди Бенджамина обижают меня, потому что они – самая что ни на есть правда. Я хочу замуж. Хочу свой дом, хочу своего мужа, хочу милых, толстых малышей, моих, собственных…» Валенси замерла, ошеломленная своим безрассудством, в почти полной уверенности, что доктор Столлинг, который только что прошел мимо, прочитал ее мысли и крайне не одобрил их. Она боялась доктора Столлинга, боялась с того воскресенья, двадцать три года назад, когда он впервые появился в приходе Святого Олбани. Валенси опоздала на занятия воскресной школы и тихонько вошла в церковь, устроившись на одной из скамей. В церкви никого не было, кроме нового ректора, доктора Столлинга. Он встал перед входом на хоры, поманил ее и сказал строго: «Подойди ко мне, мальчик». Валенси оглянулась вокруг. Никаких мальчиков здесь не было, вообще никого, кроме нее самой в этой огромной церкви. Странный человек в голубых очках не мог обращаться к ней. Она не была мальчиком. «Мальчик, — повторил доктор Столлинг более строго, указывая на нее пальцем. — Подойди сюда сейчас же!» Валенси поднялась с места, как загипнотизированная, и пошла вдоль рядов. Она была так напугана, что не могла делать ничего другого. Сейчас с нею произойдет что-то ужасное? Что случилось с ней? Неужели она и правда превратилась в мальчика? Она подошла и остановилась перед доктором Столлингом. Он покачал своим пальцем, длинным суставчатым пальцем и сказал: «Мальчик, сними свою шляпу». Валенси сняла шляпу. Ее волосы были собраны сзади в маленький хвостик, но доктор Столлинг был близорук и не заметил этого. «Мальчик, садись на свое место и всегда снимай шляпу в церкви. Запомни!» Валенси вернулась на место, машинально неся в руках шляпу. В этот момент в церковь вошла ее мать. «Досс, — сказала миссис Стирлинг. — Почему ты сняла шляпу? Немедленно надень ее!» Валенси быстро надела шляпу. Она похолодела от страха, что доктор Столлинг снова пригласит ее к себе. И ей, конечно, придется идти – ей не могло прийти в голову, что можно ослушаться ректора – но сейчас церковь заполнялась народом. О, что она будет делать, если этот ужасный тощий палец вновь укажет на нее перед всеми этими людьми? Всю службу Валенси просидела в агонии страха, и заболела на всю последующую неделю. Никто не знал почему, и миссис Фредерик вновь оплакивала свою стезю иметь такого хрупкого ребенка. Доктор Столлинг обнаружил свою ошибку и посмеялся над ней перед Валенси — но ей не было смешно. Она больше не могла пересилить свой страх перед доктором Столлингом. А сейчас, чуть не столкнулась с ним на углу улицы, думая о таких вещах! Валенси взяла новую книгу Джона Фостера «Магия крыльев». «Эта его последняя — вся о птицах», — сказала миссис Кларксон. Валенси решила было идти прямо домой, не заходя к доктору Тренту. Мужество покинуло ее. Она боялась обвинений дяди Джеймса, боялась недовольства матери, боялась сердитого бровастого доктора Трента, который, скорее всего, скажет, как сказал кузине Глэдис, что ее болезнь из области фантазий, и она страдает от нее лишь потому, что ей так хочется. Нет, она не пойдет, а лучше купит бутылку фиолетовых пилюль доктора Редферна. Эти пилюли были основным лекарством клана Стирлингов. Разве не они вылечили кузину Джеральдину, когда пять врачей отказались от нее? Валенси всегда скептически относилась к достоинствам фиолетовых пилюль, но что-то такое в них все же было. Да и проще принимать их, чем оказаться лицом к лицу с доктором Трентом. Она полистает журналы в читальном зале и пойдет домой. Валенси пыталась прочитать какой-то рассказ, но он разозлил ее. С каждой страницы смотрела героиня, окруженная мужчинами. А она, Валенси Стирлинг, не могла получить хотя бы одного кавалера! Валенси захлопнула журнал и открыла «Магию крыльев». Слова, на которые случайно упал взгляд, изменили ее жизнь. «Страх — это изначальный грех, — писал Джон Фостер. — Почти все зло, творимое в мире, вызвано тем, что кто-то боится чего-то. Это холодная тонкая змея, обвивающая вас. Ужасно жить в страхе, он разрушает все». Валенси закрыла книгу и поднялась. Она пойдет к доктору Тренту. *-- Загадка дяди Бенджамина основана на игре слов "Mir-age and marri-age." Валенси поправляет его: "M-i-r-a-g-e is pronounced mirazh," Взяла слово «марьяж», которое означает брак, свадьбу в карточном гадании.
Хелга: Глава VI Испытание оказалось не столь уж страшным. Доктор Трент был резок и груб, как обычно, но не сказал, что она вообразила свое нездоровье. Выслушав ее жалобы, задав несколько вопросов и осмотрев Валенси, он какое-то время сидел, внимательно глядя на нее. Валенси показалось, что с жалостью. Она на мгновенье потеряла дыхание. Неужели все так серьезно? О, конечно, нет — все это не так уж беспокоило ее — лишь недавно стало чуть хуже. Доктор Трент открыл было рот, но прежде чем успел что-то сказать, резко зазвонил телефон, стоящий рядом с ним. Он поднял трубку. Валенси увидела, как менялось выражение его лица, пока он слушал. «Лло— да… да… что? Да… да — короткое молчание — О, Боже!» Доктор Трент бросил трубку, выскочил из кабинета и ринулся вверх по лестнице, даже не взглянув на Валенси. Она слышала, как он бегал наверху, бросая кому-то короткие распоряжения — вероятно, экономке. Затем он спустился с портфелем в руке, схватил шляпу и пальто с вешалки, распахнул входную дверь и ринулся по улице в направлении станции. Валенси осталась одна в кабинете, чувствуя, что попала в глупейшее положение. Глупейшее и унизительное. Это все, что она получила за свою героическую решимость жить по Джону Фостеру, отбросив страхи прочь. Она не только провалила свою роль родственницы и не существовала, как любимая или подруга, она даже не имела значения в качестве пациента. Доктор Трент в суматохе просто забыл о ее присутствии, какое бы известие он не получил по телефону. Обидев дядю Джеймса и бросив вызов семейной традиции, она потеряла все. Сначала она так испугалась, что чуть не расплакалась. Это была так… нелепо. Затем услышала, как экономка доктора Трента спускается по лестнице. Валенси встала и подошла к двери кабинета. «Доктор забыл обо мне», – сказала она, усмехнувшись. «Да, очень печально, – сочувственно ответила миссис Паттерсон. – Но это и не удивительно для него, бедняги. Пришла телеграмма, ему прочитали ее по телефону из Порта. Его сын сильно пострадал в автомобильной аварии в Монреале. У доктора было лишь десять минут, чтобы успеть на поезд. Не знаю, что он будет делать, если что-то случится с Недом – он так привязан к этому мальчику. Вам придется прийти еще раз, мисс Стирлинг. Надеюсь, у вас ничего серьезного». «О, нет, ничего серьезного», – подтвердила Валенси. Она почувствовала небольшое облегчение. Понятно, почему доктор Трент забыл о ней в такой момент. Но, так или иначе, она вышла на улицу весьма обескураженная и расстроенная. Валенси пошла домой по короткому пути – тропе Свиданий. Она не часто ходила так, но приближалось время ужина, а она не должна опаздывать. Тропа Свиданий тянулась к деревне, под кронами вязов и кленов, и вполне оправдывала свое название. В любое время здесь можно было встретить парочку влюбленных – или юных девушек, гуляющих под ручку, делясь своими секретами. Валенси не знала, которое из двух вызывало в ней большее ощущение стеснения и неловкости. В этот вечер ей досталось и то и другое. Она встретила Конни Хейл и Кейт Бейли в новых розовых платьях из органди, с кокетливо приколотыми в распущенные волосы цветами. У Валенси никогда не было розового платья, и она не носила цветы в волосах. Затем она прошла мимо юной, незнакомой ей, пары. Они прогуливались по тропе, не замечая ничего, кроме друг друга. Рука молодого человека довольно неприлично обнимала талию девушки. Валенси никогда не гуляла с мужчиной, который бы обнимал ее. Валенси знала, что должны бы быть возмущена – они могли хотя бы дождаться сумерек, – но она не ощутила возмущения. В следующей вспышке отчаяния, совершенно честно, она призналась себе, что просто-напросто завидует. Проходя мимо, она подумала, что оба смеялись над нею, жалея – «вот идет бедняжка Валенси Стирлинг, странная старая дева. Говорят, у нее никогда не было кавалера». Она почти бегом бросилась прочь с тропы. Никогда еще она не чувствовала себя настолько бесцветной, тощей и незначительной. На повороте с тропы Свиданий была припаркована старая машина. Валенси хорошо знала эту машину, даже по звуку, все в Дирвуде знали ее. Название «старый фордик» еще не вошло в оборот – в Дирвуде, по крайней мере, – но если бы оно было известно, это машина стала бы здесь старейшей из фордиков, хотя, на самом деле, являлась не Фордом, а Грей Слоссоном. Трудно было представить что-либо более разбитое и позорное. Это была машина Барни Снейта, а сам Барни в испачканном грязью комбинезоне как раз выбирался из-под нее. Валенси быстро, украдкой взглянула на него, спеша мимо. Это был второй раз, когда она встретилась с печально известным Барни Снейтом, хотя за те пять лет, что он прожил в «чащобе» на Мускока, слышала о нем более чем достаточно. В первый раз она увидела его около года назад на дороге на Мускока. Он точно также выползал из-под своей машины и улыбнулся ей, когда она проходила мимо – легкой причудливой улыбкой, которая сделала его похожим на довольного гнома. Он не выглядел дурным, она не верила, что он плохой, несмотря на дикие байки, что плелись о нем. Конечно, именно он с ревом проезжал на своем ужасном старом Грей Слоссоне через Дирвуд в часы, когда все приличные люди уже лежат в постелях, и часто в компании Ревущего Абеля, который своим ревом превращал ночь в кошмар, – «оба пьяные, моя дорогая». Все знали, что он был сбежавшим заключенным, банковским клерком-растратчиком, скрывающимся убийцей, атеистом, внебрачным сыном старого Ревущего Абеля, а также отцом незаконного внука Ревущего Абеля, фальшивомонетчиком, фальсификатором и прочее, прочее. Но Валенси все равно не верила, что он дурным. Человек с такой улыбкой не может быть плохим, что бы он ни сделал. В ту же ночь принц Голубого замка потерпел значительные изменения, превратившись из субъекта с тяжелой челюстью и преждевременной сединой в шалопая с нестриженными рыжеватыми волосами, темно-карими глазами и ушами, торчащими достаточно, чтобы он выглядел живым, но не достаточно, чтобы назвать их бом-кливерами. Но все же его челюсть сохранила некоторую тяжесть. Барни Снейт выглядел еще более позорно, чем обычно. Он явно не брился несколько дней, а его руки, голые до плеч, были черны от смазки. Но он весело насвистывал и казался таким счастливым, что Валенси позавидовала ему. Она позавидовала его беззаботности, его безответственности, его таинственной маленькой хижине на озере Миставис, и даже его шумному старому Грей Слоссону. Ни он, ни его машина не были обязаны выглядеть респектабельно и чтить традиции. Когда, спустя несколько минут, он, удобно откинувшись на сиденье, прогромыхал мимо и лихо развернул свой «фордик», она снова позавидовала ему. Его не обремененные шапкой длинные волосы трепал ветер, а во рту злодейски торчала старая черная трубка. Мужчины получают все самое лучшее, без всяких сомнений. Этот разбойник был счастлив, кем бы он был или не был. Она же, Валенси Стирлинг, респектабельная, до крайности порядочная, была несчастна и сейчас и прежде. Каждый на своем месте. Валенси поспела к ужину как раз вовремя. Небо заволокло тучами, и снова принялся унылый мелкий дождь. Кузина Стиклз страдала от невралгии. Валенси пришлось заниматься штопкой на всю семью и на чтение «Магии крыльев» не осталось времени. «Штопка не может подождать до завтра?» – попросила она. «Завтра принесет другие обязанности», – непреклонно отрезала миссис Фредерик. Валенси штопала весь вечер и слушала, как миссис Фредерик и кузина Стиклз обсуждают вечные семейные сплетни, монотонно стуча спицами – они вязали бесконечные черные чулки. Они обсуждали все за и против приближающейся свадьбы двоюродной кузины Лилиан. В целом выбор был одобрен. Двоюродная кузина Лилиан позаботилась о себе. «Хотя, она и не спешила, – сказала кузина Стиклз. – Ей, должно быть, двадцать пять». «В нашем кругу, к счастью, осталось не так много старых дев», – сказала миссис Фредерик. Валенси вздрогнула. Она вогнала иголку в палец. Троюродного кузена Аарона Грея поцарапала кошка, и он заполучил заражение крови в пальце. «Кошки очень опасные животные, – сказала миссис Фредерик. – Я никогда бы не завела в доме кошку». Она многозначительно уставилась на Валенси через свои ужасные очки. Однажды, пять лет назад, Валенси спросила, можно ли ей взять кошку. С тех пор она никогда больше не заговаривала об этом, но миссис Фредерик до сих пор подозревала, что она хранит преступное желание в глубине души. Однажды Валенси чихнула. По коду Стирлингов, было неприлично чихать в обществе. «Ты всегда можешь сдержаться, прижав палец к верхней губе», – с упреком сказала миссис Фредерик. Половина десятого и, как сказал бы мистер Пепис*, пора в кровать. Но прежде страдающая от невралгии спина кузины Стиклз должна быть натерта мазью Редферна. Это делала Валенси. Это была ее обязанность. Она ненавидела запах этой мази – она ненавидела сияющее самодовольное лицо очкастого, с бакенбардами, доктора Редферна на картинке, украшающей бутыль. Пальцы еще долго пахли этой мазью, несмотря на все ее старания отмыть запах. Судьбоносный день Валенси пришел и закончился. Она завершила его так же, как начала, в слезах. *-- Самюэль Пепис (1633 – 1703) , англичанин, офицер административной службы флота и член Парламента, известный своим личным дневником, который вел в течение десяти лет. (прим. пер.)
Хелга: Глава VII У дома Стирлингов, возле калитки, на маленькой лужайке был высажен розовый куст. Его называли кустом Досс. Пять лет назад кузина Джорджиана подарила его Валенси, и та с радостью посадила его. Она любила розы. И, разумеется, куст ни разу не расцвел. Это было ее роком. Валенси делала все, что только можно придумать, воспользовалась каждый советом каждого из родственников, но куст не желал цвести. Его ветви буйно и роскошно разрослись, листву не повредили ни ржа, ни насекомые, но на нем так и не появилось хотя бы одной завязи. Валенси, взглянув на него через пару дней, вдруг преисполнилась внезапной неодолимой ненавистью. Не цветет, хорошо, тогда она обрежет его. Она отправилась в сарай, где хранились инструменты, взяла садовый нож и со злобной решимостью подошла к кусту. Несколько минут спустя миссис Фредерик, выйдя на веранду, обнаружила свою дочь безумно крушащей ветви розового куста. Половина их уже устилала дорожку. Куст выглядел печально изувеченным. «Досс, ради бога, что ты делаешь? Ты сошла с ума?» «Нет», — ответила Валенси. В ответе подразумевался вызов, но привычка оказалась сильнее ее, и он прозвучал, как попытка умилостивить гнев матери . «Я… я просто решила обрезать куст. Он больной. Он не цветет и никогда не зацветет». «Но это не причина, чтобы уничтожать его, — строго сказала миссис Фредерик. — Это был красивый куст, вполне декоративный. А ты сделала его жалким». «Кусты роз должны цвести», — слегка упрямо возразила Валенси. «Не спорь со мной, Досс. Наведи порядок и оставь куст в покое. Не знаю, что скажет Джорджиана, когда увидит, что ты с ним сотворила. Ты меня удивляешь. Сделать такое, не спросив меня!» «Этот мой куст», — пробормотала Валенси. «Что такое? Что ты сказала, Досс?» «Я только сказала, что этот куст мой», — тихо повторила Валенси. Миссис Фредерик молча развернулась и ушла в дом. Раздор был посеян. Валенси знала, что глубоко обидела мать, и теперь та два-три дня не будет разговаривать с нею или совсем не замечать. Кузина Стиклз будет присматривать за воспитанием Валенси, но миссис Фредерик – хранить мертвое молчание оскорбленного величества. Валенси вздохнула, унесла садовый нож и аккуратно повесила на его именной гвоздь в сарае для инструментов. Она убрала ветки и подмела листья. Ее губы трогала улыбка, когда она поглядывала на обрезанный куст. Он стал удивительно похож на свою дрожащую щуплую дарительницу, кузину Джорджиану. «Да, я сделала из него нечто ужасное», — подумала Валенси. Но она не чувствовала раскаяния, лишь сожаление, что обидела мать. Дома будет очень неуютно, пока та не простит ее. Миссис Фредерик была одной из тех женщин, что наполняли своим гневом весь дом. Ни стены, ни двери не защищали от него. «Сходи-ка лучше в город и забери почту, — сказала кузина Стиклз, когда Валенси вошла в дом. — Я не могу идти, совсем ослабла и нездорова этой весной. Хочу, чтобы ты забежала в аптеку и прикупила мне бутыль микстуры доктора Редферна. Нет ничего лучше это микстуры, чтобы поддержать себя телесно. Кузен Джеймс говорит, что самое лучшее —фиолетовые пилюли, но я лучше знаю. Мой бедняжка муж принимал микстуру доктора Редферна до самой смерти. Не позволяй им содрать с тебя больше девяноста центов. За такую цену ее можно заполучить в Порте. И что ты наговорила своей бедной матери? Ты когда-нибудь думаешь, Досс, что у тебя может быть одна единственная мать?» «Одной для меня достаточно», — непочтительно подумала Валенси, направляясь в город. Она купила в аптеке микстуру для кузины Стиклз и зашла на почту, чтобы спросить, нет ли писем до востребования. У матери никогда не имелось почтового ящика. Слишком редко им приходили какая-либо корреспонденция, чтобы озаботиться этим. Валенси не ожидала ничего, кроме, разве что, газеты Христианское Время, единственной, что они выписывали. Они почти никогда не получали писем. Но Валенси нравилось бывать на почте, наблюдая, как седобородый, словно Санта Клаус, мистер Карью, старый почтовый служащий, выдает письма тем, кому повезло их получить. Он делал это с таким отстранённым, безличным юпитероподобным видом, словно для него не имело ни малейшего значения, какие великие радости или убийственные горести, возможно, содержатся в письмах для тех, кому они адресованы. Письма казались для Валенси чудом, видимо, потому, что она так редко получала их. В ее Голубом замке волнующие эпистолы, перевязанные шелковыми лентами и запечатанные красными печатями, всегда доставлялись пажами, разодетыми в голубые с золотом ливреи, а в жизни она получала лишь небрежные записки от родственников да рекламные проспекты. Поэтому она была чрезвычайно удивлена, когда мистер Карью, еще более юпитероподобный, чем обычно, сунул ей в руки письмо. Да, оно было точно адресовано ей, резким свирепым почерком: «Мисс Валенси Стирлинг, улица Вязов, Дирвуд», а печать поставлена в Монреале. У Валенси участилось дыхание, когда она взяла письмо. Монреаль! Это, должно быть, от доктора Трента. Он вспомнил о ней, все-таки. Выходя из почты, Валенси встретила дядю Бенджамина и порадовалась, что письмо надежно спрятано в сумку. "What," said Uncle Benjamin, "is the difference between a donkey and a postage-stamp?" «Что общего, – спросил дядя Бенджамин, – между девушкой и почтовой маркой?» «Не знаю. И что?» – по обязанности спросила Валенси. "One you lick with a stick and the other you stick with a lick. Ha, ha!" «Обе хотят приклеиться. Ха, ха!» Дядя Бенджамин прошествовал мимо, весьма довольный собой. Когда Валенси вернулась домой, кузина Стиклз набросилась на газету, и ей не пришло в голову спросить о письмах. Миссис Фредерик спросила бы, но на ее губы в текущий момент была наложена печать. Валенси была рада этому. Если бы мать поинтересовалась, были ли письма, Валенси пришлось бы признаться. Затем пришлось бы позволить матери и кузине Стиклз прочитать письмо, и все бы открылось. Сердце вело себя не слишком правильно, пока она поднималась по лестнице, и она на несколько минут присела в комнате у окна, прежде чем распечатать письмо. Валенси чувствовала себя преступницей и обманщицей. Никогда прежде она не держала письмо в секрете от матери. Любое письмо, написанное или полученное ею, прочитывалось миссис Фредерик. И все это было неважно. Валенси просто было нечего скрывать. Но сейчас было. Она никому не могла позволить прочитать это письмо. Но пальцы дрожали от сознания своей преступности и неподобающего поведения, когда она распечатывала его, – и еще чуть-чуть – от опасения. Она была почти уверена, что ничего серьезного с ее сердцем нет, но кто знает. Письмо доктора Трента было похоже на него самого, грубоватое, резкое, немногословное. Доктор Трент никогда не ходил вокруг да около. «Уважаемая мисс Стирлинг…» и далее страница, исписанная ровным почерком. Прочитав, как ей показалось, мгновенно, Валенси уронила лист на колени и побледнела, словно призрак. Доктор Трент писал, что у нее опасная и фатальная форма болезни сердца, стенокардия (грудная жаба), очевидно осложненная аневризмом, – что это такое? – в последней стадии. Он писал, не смягчая суть, что ей ничем уже нельзя помочь. Если она будет очень осторожна, то, возможно, проживет еще год, но может умереть в любой момент – доктор Трент никогда питал надежд по поводу аневризма. Она должна избегать любых волнений и физических нагрузок. Она должна соблюдать диету, не должна бегать, а подниматься по ступенькам или в гору с особой осторожностью. Любое внезапное волнение или шок могут стать фатальными. Она должна заказать лекарство по приложенному рецепту и всегда иметь его при себе, принимая дозу, когда начинается приступ. И далее, искренне Ваш, Г. Б. Трент. Валенси долго сидела у окна. Мир тонул в сиянии весеннего дня – восхитительно голубое небо; ветер, ароматный и вольный; прекрасная, нежно-голубоватая дымка в конце улиц. У вокзала стайка юных девушек ждала прибытия поезда, она слышала их веселый смех и шутливую болтовню. Поезд с ревом вполз на станцию и с тем же ревом проследовал дальше. Но ничто не казалось ей настоящим. Ничто, кроме того факта, что у нее остался лишь один год. Когда она устала сидеть у окна, она встала и легла на кровать, уставившись в потрескавшийся, грязный потолок. Странное смирение, последовавшее за сокрушающим ударом, охватило ее. Она не чувствовала ничего, кроме бесконечного удивления и недоверия – за которыми стояло убеждение, что доктор Трент знает свое дело, и что она, Валенси Стирлинг, должна умереть, так и никогда и не пожив. Когда гонг пригласил на ужин, Валенси встала и механически спустилась вниз, ведомая привычкой. Она удивлялась, как ей позволили так долго побыть одной. Впрочем, ее мать в эти дни не обращала на нее внимания. Валенси была рада этому. Она подумала, что ссора из-за розового куста была, как, возможно, сказала самой себе миссис Фредерик, провидческой. Она не смогла есть, но миссис Фредерик и кузина Стиклз посчитали, что она заслуженно несчастна из-за отношения матери, поэтому отсутствие аппетита не получило комментариев. Валенси заставила себя проглотить чаю, а затем просто наблюдала, как едят другие, со странным чувством, что прошли годы с тех пор, как она сидит с ними за этим столом. Она вдруг улыбнулась про себя, представив, какую суматоху могла бы устроить, если бы решила сделать это. Лишь поведай им содержание письма доктора Трента, и здесь начнется такая суета, словно – мелькнула у нее горькая мысль – они на самом деле хоть чуть-чуть любят ее. «Экономка доктора Трента получила сегодня известия от него», – сказала кузина Стиклз, так внезапно, что Валенси виновато подпрыгнула. Неужели мысли передаются на расстояние? «Миссис Джадд разговаривала с ней в городе. Считают, что его сын поправится, но доктор Трент написал, что вывезет его за границу, как только будет можно, и не вернется, по меньшей мере, год». «Для нас это не имеет большого значения, – важно заявила миссис Фредерик. – Он не наш врач. Я бы… – в этом месте она с упреком посмотрела или, казалось, что посмотрела, прямо сквозь Валенси. – не позволила ему лечить даже кошку». «Можно мне пойти к себе и лечь? – тихо спросила Валенси. – У меня болит голова». «Отчего у тебя заболела голова?» – спросила кузина Стиклз, поскольку миссис Фредерик не могла. На вопрос следовало ответить. Валенси было не позволено иметь головную боль без внешней причины. «У тебя редко болит голова. Надеюсь, ты не подхватила свинку. Возьми, выпей ложечку уксуса». «Глупости» – грубо сказала Валенсии, вставая из-за стола. Теперь она не беспокоилась, груба ли она. Она и так всю жизнь была вежлива. Если бы кузина Стиклз могла побледнеть еще больше, она бы это сделала. Но так как возможности были исчерпаны, она пожелтела. «Ты уверена, что у тебя нет горячки, Досс? Похоже на то. Иди и ложись в постель, – сказала кузина Стиклз, с тщательно вымеренной тревогой, – а я приду и натру тебе лоб и шею мазью Редферна». Валенси уже была у двери, но обернулась. «Я не хочу натираться мазью Редферна», – сказала она. Кузина Стиклз уставилась на нее и выдохнула: «Что? Что ты сказала?» «Я сказала, что не хочу натираться мазью Редферна, – повторила Валенси. – Этой ужасной, липкой мазью. И у нее самый гадкий запах из всех прочих. Ничего в ней нет хорошего. Я хочу побыть одна, вот и все». Валенси вышла, лишив кузину Стиклз дара речи. «У нее горячка, как есть, горячка», – пробормотала она. Миссис Фредерик продолжала есть свой ужин. Не имело значения, горячка у Валенси или нет. Валенси была виновна в дерзости.
Хелга: Глава VIII Валенси не спала в эту ночь. Долгие часы она лежала без сна в темноте и думала, думала. Она сделала удивительное открытие: почти всего боясь в жизни, она не боялась смерти. Смерть не казалась ужасной. И отныне ей не нужно страшиться всего прочего. Почему она так боялась? Из-за жизни. Боялась дяди Бенджамина из-за угрозы нищеты в старости. Но теперь ей не быть ни старой, ни отвергнутой, ни терпящей. Боялась на всю жизнь остаться старой девой. Но теперь это не продлится долго. Боялась обидеть мать и семью, потому что должна жить с ними и среди них, а сохранять мир, если не поддаваться им, невозможно. Но теперь ей все это не нужно. Валенси почувствовала странную свободу. Но она все еще страшилась одного – суматохи, которую устроит ее суетливая родня, если она расскажет им. Валенси содрогнулась от одной только мысли. Ей не вынести этого. О, она прекрасно представляла, как все будет. Сначала негодование, да, негодование со стороны дяди Джеймса, потому что она сходила к врачу, какому-то врачу, не проконсультировавшись с НИМ. Мать будет возмущаться, что она так хитра и лжива – «по отношению к твоей собственной матери, Досс». Негодование со стороны всего клана, потому что она не обратилась к доктору Марчу. Затем наступит время озабоченности. Ее поведут к доктору Марчу, а когда тот подтвердит диагноз доктора Трента, ее отправят к специалистам в Торонто и Монреаль. Дядя Бенджамин подпишет чек – великолепный жест щедрости в помощь вдове и сироте, и будет вечно рассказывать о шокирующих ценах, которые требуют специалисты за свой мудрый вид и сожаления, что ничего не могут поделать. А когда специалисты окажутся бессильны, дядя Джеймс заставит ее принимать фиолетовые пилюли, – «Я знаю, что они помогают, когда все доктора опускают руки» – мать – принимать микстуру Редферна, а кузина Стиклз – каждый вечер втирать мазь Редферна в область сердца, утверждая, что это должно помочь и не может повредить, и все хором будут потчевать ее своими советами и лекарствами. Придет доктор Столлинг и важно скажет: «Ты очень больна. Ты готова встретить то, что тебе предстоит?» – все равно, что покачает перед ней своим пальцем, который с годами не стал ни короче ни менее корявым. За нею будут наблюдать и проверять, словно ребенка, не позволят ничего делать и никуда выходить одной. Возможно, даже не разрешат спать одной, иначе она может умереть во сне. Кузина Стиклз или мать настоят на том, чтобы ночевать в ее комнате и постели. Да, без сомнения, так и будет. Последняя мысль переполнила чашу. Она не могла смириться с этим, и не будет. Когда часы внизу пробили полночь, Валенси приняла внезапное и окончательное решение, что никому не скажет. Ей всегда, с тех пор как она могла себя помнить, говорили, что следует скрывать свои чувства. «Для леди недостойно иметь чувства», – однажды с упреком сказала ей кузина Стиклз. Что ж, она скроет их в отместку им. Она не боялась смерти, но не была безразлична к ней. Она обнаружила, что негодует от несправедливости умереть, так и не пожив по-настоящему. Возмущение пылало в ее душе в эти ночные часы, не потому что у нее не было будущего, а потому что не было прошлого. «Я нищая, уродливая, невезучая, и я на пороге смерти», – думала она. Она видела свой собственный некролог в еженедельной газете Дирвуда, скопированный в журнал Порт Лоуренса. «Глубокая скорбь охватила весь Дирвуд и так далее…»… «оставив круг друзей в скорби, и так далее…»… ложь, ложь, все ложь. Настоящая тоска! Никто не будет сожалеть. Ее смерть ни йоты не значит для них. Даже мать не любит ее – мать, разочарованная, что она не родилась мальчиком, или, по крайней мере, хорошенькой девочкой. Между полуночью и ранним весенним восходом Валенси перелистала всю свою жизнь. Серое существование, в течение которого иногда происходили случаи, кажущиеся на первый взгляд мелочами, но, на самом деле, немаловажные. Все они, так или иначе, были безрадостны. С Валенси никогда не случалось ничего по-настоящему хорошего. «У меня не было в жизни ни одного полностью счастливого часа, ни одного, – думала она. – Я – бесцветное пустое место. Помню, где-то читала однажды, что бывает в жизни один час счастья, испытав которое женщина может быть счастлива всю жизнь, если ей повезет. Я так и не встретила свой час, никогда, никогда. И уже не встречу. Если бы у меня был такой час, я была бы готова умереть». Эти значительно-незначительные случаи без какой-либо последовательности по времени или месту, как непрошенные призраки, крутились в ее голове. Например, когда ей было шестнадцать, она слишком подсинила белье в корыте. А в восемь украла клубничный джем из кладовки тети Веллингтон. Валенси уже и не надеялась, что наступит конец упоминаниям об этих двух ее проступках. Почти на каждой встрече клана они возвращались к ней в виде семейных шуток. Дядя Бенджамин никогда не упускал возможности пересказать историю с клубничным джемом – именно он поймал ее, всю перепачканную вареньем. «Я совершила так мало дурных поступков, что им приходится без конца твердить об одних и тех же, – думала Валенси. – Почему я никогда ни с кем не поссорилась? У меня нет врага. Что я за бесхребетное существо, что даже не имею хотя бы одного врага!» Когда ей было семь, и она училась в школе, произошла история с горкой песка. Валенси всегда вспоминала ее, когда доктор Столлинг обращался к цитате: «Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет»*. Некоторые озадачивались значением этих слов, но для Валенси их смысл был всегда ясен. Ее отношения с Олив, начиная с той истории, объясняли его. Она ходила в школу уже целый год, когда Олив, будучи младше ее, поступила в школу и получила всеобщее восхищение в качестве «новичка» и исключительно симпатичной девочки. Все произошло на перемене, когда девочки, старшие и младшие, играли на дороге перед школой, строя горки из песка. Целью для каждой было построить самую большую горку. У Валенси это хорошо и искусно получалось, и она втайне надеялась победить. Но оказалось, что у Олив, которая закончила работу, горка больше, чем у остальных. Валенси не завидовала ей. Ей нравилась своя, достаточно большая, горка. Затем на одну из старших девочек снизошло вдохновение. «Давайте сложим наши горки на горку Олив и сделаем одну огромную», – воскликнула она. Девочки с восторгом подхватили эту мысль. Они набросились на свои горки с ведерками и совками, и через несколько секунд горка Олив превратилась в настоящую пирамиду. Валенси, раскинув перепачканные руки, тщетно пыталась защитить свою горку. Ее беспощадно оттолкнули, а горку разрушили и высыпали на пирамиду Олив. Валенси решительно отошла в сторону и начала строить другую. И снова старшая девочка накинулась на нее. Валенси стояла, пылающая, возмущенная, раскинув руки в стороны. «Не трогай ее, – умоляла она. – Пожалуйста, не трогай». «Но почему? – потребовала та. – Почему ты не хочешь помочь Олив построить большую горку?» «Я хочу свою собственную, маленькую», – жалобно ответила Валенси. Ее мольбы были бесполезны. Пока она спорила, другая девочка сгребла ее горку. Валенси отвернулась, сердце ее учащенно билось, глаза были полны слез. «Ты завидуешь… завидуешь!», – смеялись над нею девочки. «Ты очень эгоистична», – холодно сказала мать, когда вечером Валенси рассказала ей обо всем. Это был первый и последний раз, когда Валенси поделилась с матерью своими невзгодами. Она не была ни завистлива, ни эгоистична. Она просто хотела свою горку из песка – неважно, маленькую или большую. По улице прошли лошади, пирамида Олив рассыпалась по дороге, прозвенел звонок, девочки побежали в школу и позабыли всю историю прежде, чем уселись за парты. Валенси никогда не забывала ее. Она всегда негодовала в глубине души. И разве эта история не была символична для ее жизни? «Я никогда не могла получить свою собственную горку песка», – думала Валенси.
Хелга: Когда ей было шесть, однажды осенью она увидела огромную красную луну, поднимающуюся прямо в конце улицы. Ей стало плохо и холодно от жуткого страха перед нею. Так близко. Такая большая. Она, дрожа, побежала к матери, а та посмеялась над ней. Валенси легла спать, спрятавшись под одеялом, в ужасе, что если посмотрит в окно, то увидит эту жуткую луну, глазеющую на нее. Мальчик, пытавшийся поцеловать ее на вечеринке, когда ей было пятнадцать. Она не позволила ему и убежала. Он был единственным мальчиком, который когда-либо пытался ее поцеловать. Теперь, спустя четырнадцать лет, Валенси поняла, что хотела бы разрешить ему. Однажды ее заставили извиниться перед Олив за то, что она не делала. Олив сказала, что Валенси толкнула ее в грязь и намеренно испортила ее новые туфли. Валенси знала, что это не так. Все произошло случайно и даже не по ее вине, но никто ей не поверил. Пришлось извиниться и поцеловать Олив, чтобы «помириться». Несправедливость того случая горела в тот вечер в ее душе. То лето, когда Олив купили самую красивую шляпу, с кремово-желтой вуалью, венком красных роз и узкими лентами, завязывающимися под подбородком. Валенси больше всего на свете хотела такую же. Она умоляла купить шляпку и ей, а над ней лишь смеялись, и все лето ей пришлось носить ужасную коричневую соломенную шляпу с низкой тульей и узкими полями, которая натягивалась на уши. Никто из девочек не гулял с нею, потому что она выглядела так убого – никто, кроме Олив. Все считали, что Олив очень мила и бескорыстна. «Я была отличным фоном для нее, – думала Валенси. – Даже тогда она понимала это». Однажды Валенси пыталась выиграть награду за посещение Воскресной школы без пропусков. Но ее выиграла Олив. Слишком часто по воскресеньям Валенси из-за простуд приходилось оставаться дома. Однажды в школе в один из пятничных дней она пыталась продекламировать отрывок, но сбилась. Олив была прекрасным чтецом и никогда не сбивалась. Вечер, проведенный в Порт Лоуренсе в гостях у тети Изабель, когда ей было десять. Байрон Стирлинг, самодовольный хитроумный десятилетний мальчик, тоже гостил там. Во время утренней молитвы он подошел и ущипнул Валенси за ее худенькую руку так, что та вскрикнула от боли. После молитвы тетя Изабель сделала ей выговор. Но, когда Валенси пожаловалась, что Байрон ущипнул ее, тот отказался признаться. Он сказал, что она вскрикнула, потому что ее царапнул котенок. Заявил, что она положила котенка на свой стул и играла с ним, в то время как должна была слушать проповедь дяди Дэвида. Ему поверили. В клане Стирлингов мальчикам, в отличие от девочек, всегда верили. Валенси с позором отправили домой из-за ее исключительно дурного поведения во время семейной молитвы и с тех пор очень долго не приглашали к тете Изабель. Замужество кузины Бетти Стирлинг. Валенси случайно узнала, что та собирается попросить ее стать одной из подружек невесты. Валенси втайне сияла. Как славно было бы побыть подружкой невесты. И конечно, ей пришлось бы сшить новое платье – новое красивое платье – розовое платье. Бетти хотела, чтобы подружки были одеты в розовое. Но Бетти не пригласила ее. Валенси не могла понять почему, но много времени спустя, когда тайные слезы разочарования уже высохли, ей все поведала Олив. Бетти, после долгих совещаний и колебаний, решила, что Валенси слишком незначительна – она могла бы «испортить эффект». Это произошло девять лет назад. Но и сегодня Валенси задержала дыхание от укола старой обиды. Когда ей было одиннадцать, мать заставила ее признаться в том, что она не совершала. Валенси долго отрицала, но в конце концов, ради сохранения спокойствия, сдалась и признала себя виновной. Миссис Фредерик имела обыкновение вынуждать людей лгать, ставя их в положение, когда им приходилось это делать. Затем мать заставила ее встать на колени в гостиной, между собой и кузиной Стиклз, и сказать: «Боже, прости меня за то, что я не сказала правду». Валенси произнесла эти слова, но, поднявшись с колен, прошептала «Но, Боже, ты же знаешь, что я сказала правду». Валенси тогда еще не слышала о Галилео, но в их судьбах имелось что-то общее. Наказание было жестоким, даже после того, как она созналась и помолилась. В одну из зим она пошла в школу танцев. Дядя Джеймс решил, что ей следует посещать ее и заплатил за уроки. Как она ждала этого! И как ненавидела эту школу! У нее никогда не было партнера, который хотел бы танцевать с нею. Учитель всегда вынужден был вызывать какого-либо мальчика ей в пару, и обычно тот бывал недоволен. Хотя Валенси хорошо танцевала, будучи легка в ногах, как пух. Олив, которая никогда не имела недостатка в партнерах, была тяжеловата. Случай с пуговичной нитью, когда ей было десять. У всех девочек в школе имелись пуговичные нити. У Олив была самая длинная с множеством красивых пуговиц. Была нить и у Валенси – большинство пуговиц простых, но шесть чудесных, со свадебного платья бабушки Стирлинг – сверкающих золотом и стеклом, намного красивее, чем у Олив. Обладание ими давало Валенси некоторое преимущество перед другими. Она знала, что каждая девочка в школе завидует, что у нее есть такие прекрасные пуговицы. Когда Олив увидела их на ее пуговичной нити, то лишь коротко взглянула на них, но ничего не сказала. На следующий день тетя Веллингтон пришла на улицу Вязов и сообщила миссис Фредерик, что считает, что у Олив должно быть несколько таких пуговиц – бабушка Стирлинг более приходилась матерью Веллингтонам, чем Фредерикам. Миссис Фредерик дружелюбно согласилась. Она не могла позволить себе ссору с тетей Веллингтон. Более того, дело не стоило и выеденного яйца. Тетя Веллингтон забрала четыре пуговицы, щедро оставив Валенси две. Та сорвала их с нити и бросила на пол – ее еще не научили, что леди не имеют чувств – и за этот поступок была отправлена в кровать без ужина. Вечеринка у Маргарет Блант. Валенси так старалась, чтобы хорошо выглядеть в тот вечер. Там должен был присутствовать Роб Уокер, а парой дней раньше, у дяди Герберта на Мистависе, на веранде, освещенной лунным светом, Роб, как ей показалось, заинтересовался ею. У Маргарет Роб даже не пригласил ее потанцевать – совсем не замечал ее. Она, как обычно, стояла у стены. Конечно, это произошло много лет назад. В Дирвуде давно забыли, что Валенси не приглашали танцевать. Но она помнила все то унижение и разочарование. Ее лицо пылало в темноте, когда она вспоминала себя, стоящую там, с уложенными в жалкую прическу редкими волосами и щеками, которые щипала целый час, пытаясь придать им румянец. А все закончилось нелепыми разговорами о том, что Валенси Стирлинг нарумянилась на вечеринку. В те дни в Дирвуде этого было достаточно, чтобы навсегда испортить репутацию. Но не повредило репутации Валенси, даже не затронуло ее. Все и так знали, что она не может, как ни пытайся, быть яркой, и просто посмеялись над ней. «Моя жизнь всегда была второсортной, – пришла к выводу Валенси. – Я не испытала ни одной большой эмоции. У меня даже никогда не было горя. И любила ли я кого-нибудь по-настоящему? Разве я люблю свою мать? Нет. Это правда, какой бы постыдной она ни казалась. Я не люблю ее, и никогда не любила. А что еще хуже, она даже не нравится мне. Поэтому я и представления не имею, что значит любить. Моя жизнь была пуста… пуста. Нет ничего хуже пустоты. Ничего!» Валенси страстно и громко произнесла последнее «ничего». Застонала и на время перестала думать о чем-либо. Ее настиг один из приступов боли. Когда он прошел, что-то произошло с Валенси – возможно, наступила кульминация всего, о чем она передумала, с тех пор как получила письмо доктора Трента. Было три часа утра, самое мудрое и проклятое время на часах. Но иногда оно дарит свободу. «Я всю жизнь пыталась угождать людям и потерпела крах, – сказала она. – Теперь я буду угождать себе. Никогда больше не стану притворяться. Я всю жизнь дышала атмосферой фантазий, притворства и уверток. Какой роскошью будет говорить правду! Возможно, я не смогу сделать все, что хочу, но я не стану делать то, что не хочу. Мама может дуться неделями, не буду беспокоиться об этом. Отчаяние – это свобода, надежда – рабство». Валенси встала и оделась с возрастающим ощущением освобождения. Закончив укладывать волосы, она открыла окно и вышвырнула банку с травами на соседский участок. Та победно грохнулась прямо на цвет лица школьницы на стене старых мастерских. «Меня тошнит от запаха старья», – сказала Валенси. *-- Цитата из Евангелия от Матвея 13:12
Хелга: Глава IX Серебряная годовщина венчания дяди Герберта и тети Альберты в семействе Стирлингов в течение последующих недель деликатно вспоминалась как «момент, когда мы впервые заметили, что бедняжка Валенси… стала… немного… ну вы понимаете?» Никто из Стирлингов, разумеется, не высказал вслух и, тем более, первым, что Валенси слегка повредилась рассудком или что ее разум в небольшом беспорядке. Когда дядя Бенджамин воскликнул: «Она чокнутая, говорю я вам, она чокнутая!», все посчитали, что он зашел слишком далеко. Он был прощен лишь из-за возмутительного поведения Валенси на вышеуказанном торжестве. Однако миссис Фредерик и кузина Стиклз еще до ужина заметили кое-что, встревожившее их. Все, разумеется, началось с розового куста, и с тех пор Валенси уже не была «в порядке». Казалось, она совсем не переживала из-за молчания матери. Более того, она вовсе не замечала его. Отказалась принимать фиолетовые таблетки и микстуру Редферна. Холодно объявила, что более не намерена откликаться на имя Досс. Заявила кузине Стиклз, что хотела бы, чтобы та перестала носить брошь с волосами покойной кузины Артемас Стиклз. Передвинула кровать в своей комнате в другой угол. Читала Магию крыльев воскресным днем. Когда кузина Стиклз упрекнула ее, она ответила: «Ах, а я и позабыла, что сегодня воскресенье», и продолжила чтение. Кузина Стиклз стала свидетелем потрясающего поступка Валенси — увидела, как та съезжает по перилам. Кузина Стиклз не рассказала об этом миссис Фредерик — бедняжка Амелия и так была достаточно расстроена. Но каменное молчание миссис Фредерик рухнуло после декларации Валенси, сделанной ею в субботу вечером — о том, что она больше не пойдет в англиканскую церковь. «Больше не пойдешь в церковь? Досс, ты совсем отказываешься…» «Нет, я буду ходить в церковь, — легко ответила Валенси. — В пресвитерианскую. Но в англиканскую не стану». Что было еще хуже. Обнаружив, что возмущенное величие больше не срабатывает, Миссис Фредерик обратилась к слезам. «Что ты имеешь против англиканской церкви?» — простонала она. «Ничего, кроме того, что ты вечно заставляла меня ходить туда. Если бы то была пресвитерианская церковь, я бы пошла в англиканскую». «Разве хорошо говорить такие вещи своей матери? О, как верны слова, что иметь неблагодарное дите хуже укуса ядовитой змеи». «А разве хорошо говорить такие вещи своей дочери?» — спокойно спросила Валенси. Поэтому поведение Валенси на серебряной свадьбе для миссис Фредерик и Кристин Стиклз не было таким уж сюрпризом, как для всех остальных. Они даже сомневались, разумно ли брать ее туда, но в конце концов решили, что, если оставить ее дома, «пойдут разговоры». Может быть, она повела бы себя, как обычно, и никто из посторонних не заподозрил бы, что с нею что-то не так. По особой милости Провидения в воскресное утро хлынул ливень, поэтому Валенси не осуществила свою угрозу отправиться в пресвитерианскую церковь. Валенси вовсе не переживала бы, оставь они ее дома. Все семейные торжества отличались безнадежной скукой. Но Стирлинги праздновали все события, которые можно было отпраздновать. Это стало давно установившейся традицией. Даже миссис Фредерик давала обед по поводу годовщины свадьбы, а кузина Стиклз приглашала подруг на именинные ужины. Валенси ненавидела эти развлечения, потому что после них приходилось неделями скупиться, экономить и изобретать, как расплатиться за них. Но ей хотелось пойти на эту серебряную свадьбу. Дядя Герберт обидится, если она не придет, а она хорошо относилась к дяде Герберту. Кроме того, ей хотелось взглянуть на своих родственников под иным углом. Отличное время и место, чтобы озвучить свою декларацию о независимости, если представится случай. «Надень свое коричневое шелковое платье», – сказала миссис Стирлинг. Как будто Валенси могла надеть что-то другое! У нее имелось лишь одно нарядное платье – шелковое, желто-коричневое, подарок тети Изабель. Тетя Изабель раз и навсегда постановила, что Валенси не следует носить цветные вещи. Они ей не идут. В юности ей позволяли носить белое, но в последние годы этот вопрос был негласно закрыт. Валенси надела это платье, с глухим воротом и длинными рукавами. У нее никогда не было наряда с низким вырезом и без рукавов, хотя такие носили уже около года и даже в Дирвуде. Но она не стала укладывать волосы в обычном стиле помпадур. Завязала их узлом на затылке и спустила локоны по бокам. Она подумала, что такая прическа пойдет ей – только узел получился слишком маленьким. Миссис Фредерик возмутилась из-за прически, но лишь про себя, решив, что сейчас разумнее промолчать. Важно, чтобы Валенси оставалась в хорошем настроении и, если возможно, до конца вечера. Миссис Фредерик и не заметила, что впервые в жизни подумала о необходимости хорошего настроения у Валенси. Но ведь до сих пор та никогда не бывала «странной». По пути к дяде Герберту – миссис Фредерик и кузина Стиклз шли впереди, а Валенси смиренно семенила следом – мимо проехал Ревущий Абель. Пьяный, как обычно, но еще не в ревущей стадии. Но достаточно нетрезвый, чтобы быть сверх меры вежливым. Жестом монарха, приветствующего своих подданных, он приподнял свою потрепанную клетчатую шапку, а затем отвесил глубокий поклон. Миссис Фредерик и кузина Стиклз не осмеливались портить отношения с Ревущим Абелем. Он был единственным человеком в Дирвуде, который мог выполнить для них плотницкие и ремонтные работы, когда это требовалось, поэтому его не следовало обижать. Но они ответили лишь сухими короткими кивками. Ревущий Абель должен знать свое место. Валенси, идущая за ними, совершила поступок, который они, к счастью, не заметили. Она весело улыбнулась и помахала рукой Ревущему Абелю. Почему нет? Ей всегда нравился этот старый грешник. Веселый, яркий, бесстыжий негодяй, противостоящий скучной респектабельности Дирвуда и его традициям, словно красный революционный флаг протеста. Всего несколько дней назад Абель проехал через Дирвуд ночью, дико прогалопировав по напыщенной аккуратной улице Вязов, вопя во все горло проклятья своим громоподобным голосом, который был слышен за мили, «Вопя и ругаясь, словно дьявол», – с содроганием вспомнила за завтраком кузина Стиклз. «Не понимаю, почему Божий суд так долго не обрушивается на такого человека», – недовольно сказала миссис Фредерик, видимо, считая Провидение слишком медлительным и нуждающимся в напоминаниях. Валенси, разумеется, промолчала, но про себя подумала, не были ли периодические пьянки Ревущего Абеля тщетным протестом против бедности, тяжелого труда и монотонности жизни. Она погружалась в мечты о Голубом Замке. Ревущий Абель, не имея воображения, не мог этого сделать. Его побеги из реальности должны быть конкретными. Поэтому сегодня она помахала ему рукой с внезапным дружеским чувством, а он, не настолько пьяный, чтобы потерять способность удивляться, чуть не свалился от изумления с седла. К этому моменту они достигли Кленового бульвара и дома дяди Герберта, большого претенциозного здания, окаймленного бессмысленными окнами и вычурными балконами. Дом, похожий на глупого преуспевающего самоуверенного человека с бородавками на лице. «Это не дом, – важно заметила Валенси, – а просто кощунство». Миссис Фредерик содрогнулась до глубины души. Что имела в виду Валенси? Богохульство? Или просто какую-то чушь? Трясущимися руками она сняла шляпу в комнате для гостей и сделала еще одну слабую попытку предотвратить катастрофу. Она задержала Валенси, пока кузина Стиклз спускалась вниз. «Попробуй не забывать, что ты леди?» – умоляющим голосом попросила она. «О, если бы была хоть какая-то надежда забыть об этом!» – устало ответила Валенси. Миссис Фредерик подумала, что не заслужила такого от Провидения.
Хелга: Глава X «Благослови эту пищу, что мы едим, и благослови нас на служение Тебе», – торопливо сказал дядя Герберт. Тетя Веллингтон нахмурилась. Он всегда считала молитвы Герберта слишком короткими и «легкомысленными». Молитва, чтобы быть молитвой, должна, по мнению тети Веллингтон, продолжаться по меньшей мере минуты три и произноситься выспренним тоном, что-то меж стоном и речью. В знак протеста она держала голову склоненной чуть дольше, чем все остальные. Когда она позволила себе выпрямиться, то увидела, что Валенси смотрит на нее. Позже тетя Веллингтон утверждала, что именно в тот момент поняла, что с Валенси что-то не так. В ее странных раскосых глазах – «мы должны были подозревать, что у девушки с такими глазами есть какой-то изъян» – мерцали насмешка и удовольствие, словно Валенси смеялась над нею. Разумеется, это было бы невероятно. Тетя Веллингтон тотчас отбросила эту мысль прочь. Валенси развлекалась. Никогда прежде семейное собрание не доставляло ей столько удовольствия. На приемах, как и в детских играх, она всегда была лишь «дополнением». В семействе ее считали слишком тусклой. У нее не имелось светских талантов. Более того, привычка искать укрытия от скуки семейных вечеринок в своем Голубом замке вела к рассеянности, что укрепляло ее репутацию тусклости и пустоты. «В ней отсутствует светское обаяние», – раз и навсегда постановила тетя Веллингтон. Никто бы и не подумал, что Валенси просто-напросто немела в их присутствии, оттого что боялась их. Но больше она не боялась. Кандалы спали с ее души. Она была готова высказаться, если представится случай. И она позволила себе такую свободу мысли, на какую никогда бы прежде не осмелилась. Она действовала с тем же шальным внутренним торжеством, с каким дядя Герберт разрезал индейку. Дядя Герберт взглянул на Валенси во второй раз за день. Будучи мужчиной, он не понял, что она сотворила со своими волосами, но, к собственному удивлению подумал, что Досс не так уж дурна, и положил добавку белого мяса в ее тарелку. «Что за растение наиболее опасно для красоты юной леди? – провозгласил дядя Бенджамин, чтобы начать разговор – «чуть расслабиться», – как он говорил. Валенси, чьей обязанностью было спросить «И что же это?», промолчала, поэтому дяде Бенджамину пришлось выдержать паузу, ответить «Тимьян»* и понять, что загадка провалилась. Он возмущенно взглянул на Валенси, которая никогда прежде его не подводила, но она, казалось, даже не заметила этого. Валенси оглядывалась вокруг, безжалостно изучая участников этого тоскливого собрания существ разумных и забавлялась, наблюдая с беспристрастной улыбкой за их мелкой суетой. Этих людей она всегда почитала и боялась. Теперь она смотрела на них другими глазами. Крупная, не лишенная способностей, высокомерная, многословная тетя Милдред всегда считала себя самой умной в семье, своего мужа – чуть ли не ангелом, а детей – диковинами. Разве не у ее сына, Говарда, уже в одиннадцать месяцев прорезались все зубы? И не она ли могла дать вам самый лучший совет насчет всего на свете, от приготовления грибов до ловли змей? Как же она была скучна! И какие ужасные родинки росли у нее на лице! Кузина Глэдис, которая всегда восхваляла своего сына, что умер молодым, и всегда боролась за выживание. Она страдала от неврита, или от того, что она называла невритом. Он передвигался от одной части ее тела к другой. Он был весьма удобен. Если кто-то хотел, чтобы она куда-нибудь сходила, неврит настигал ее ноги. А едва требовались какие-то умственные усилия, неврит тотчас посещал ее голову. “Вы же не можете думать с невритом в голове, моя дорогая”. «Что за старая лгунья!» – думала Валенси. Тетя Изабель. Валенси посчитала ее подбородки. Тетя Изабель была семейным критиком. Она всегда была готова раздавить любого в лепешку. Валенси боялась ее больше всех. Она имела, как признавалось всеми, острый язык. «Интересно, что произойдет с ее лицом, если она засмеется», – бесстыдно размышляла Валенси. Вторая кузина Сара Тейлор, обладательница огромных, светлых, лишенных выражения глаз, была известна своими многочисленными рецептами солений и маринадов, и ничем больше. Она так боялась сказать что-нибудь нескромное, что вообще никогда ничего не говорила. Настолько благопристойная, что краснела, увидев в рекламе изображение корсета. Она одела в платье свою статуэтку Венеры Милосской, что сделало ее «очень изящной». Маленькая кузина Джорджиана. Совсем не плохая маленькая душа. Но унылая – очень. Всегда выглядела так, словно ее только что накрахмалили и отгладили. Всегда боялась позволить себе хоть что-то. Единственным, что ей нравилось, были похороны. Когда рядом покойник, вы обретаете уверенность. Больше ничего не может случиться. Но пока вы живы, вы наполнены страхом. Дядя Джеймс. Красивый, черный, с саркастическим, похожим на капкан ртом и седыми бакенбардами. Его любимым занятием было писать критические письма в «Христианские Времена», нападая на модернизм. Валенси часто размышляла, выглядит ли он столь же величественно, когда спит, как, когда бодрствует. Не удивительно, что его жена умерла молодой. Валенси помнила ее. Симпатичное, искреннее существо. Дядя Джеймс лишил ее всего, что она хотела, и осыпал тем, что ей не было нужно. Он убил ее – законным способом. Она погасла и увяла. Дядя Бенджамин, страдающий одышкой, с кошачьим ртом. С огромными мешками под глазами, в которых не хранилось ничего ценного. Дядя Веллингтон. С длинным бледным лицом, бледно-желтыми волосами – один из светлых Стирлингов – худой, сутулый, с ужасно высоким лбом со страшными морщинами и «глазами, умными как у рыбы – думала Вэленси. – Выглядит, как карикатура на самого себя». Тетя Веллингтон. По имени Мэри, но все называли ее по имени мужа, чтобы отличить от ее двоюродной бабушки Мэри. Массивная, достойная, степенная леди. Красиво уложенные седые волосы. Дорогое, модное, расшитое бисером платье. Родинки удалены с помощью электроэпиляции – тетя Милдред считала это грубым вмешательством в Божий промысел. Дядя Герберт, с ежиком седых волос. Тетя Альберта, которая неприятно кривила рот при разговоре и имела репутацию великой альтруистки, потому что всегда раздавала множество вещей, которые ей были не нужны. Валенси не стала судить их строго, они нравились ей, хоть и были, по выражению Милтона, «глупо хорошими». Но для нее было непостижимой загадкой, зачем тетя Альберта считала необходимым завязывать черные бархатные ленты над локтями своих пухлых рук. Затем Валенси посмотрела через стол на Олив. Олив, которую всю жизнь приводили ей в пример, как образец красоты, поведения и успеха. «Почему ты не можешь держать себя, как Олив, Досс? Почему ты не можешь стоять правильно, как Олив, Досс? Почему ты не можешь говорить так же красиво, как Олив, Досс? Почему бы тебе не попытаться, Досс?» Эльфийские глаза Валенси потеряли насмешливый блеск и обрели задумчивость и печаль. Невозможно игнорировать или презирать Олив. Невозможно отрицать, что она красива и успешна, и иногда немного умна. Может быть, ее рот слегка тяжеловат, возможно, она слишком скупо показывает свои красивые белые ровные зубы, когда смеется. Но что бы ни говорили, Олив оправдывала вывод дяди Бенджамина – «потрясающая девушка». Да, Валенси в душе соглашалась, что Олив потрясающа. Густые, золотисто-каштановые волосы, тщательно уложенные, со сверкающей лентой, поддерживающей гладкие локоны, сияющие голубые глаза и густые шелковистые ресницы, нежно-розовая кожа и белоснежная шея над платьем, крупные жемчужины в ушах, голубоватый бриллиант, пылающий на длинном, гладком, бледном пальце с розовым отточенным ногтем. Мрамор рук, мерцающий из-под зеленого шифона и тонких кружев. Валенси вдруг порадовалась, что ее собственные тощие руки скромно укутаны в коричневый шелк. Затем подвела итог прелестям Олив. Высокая. Величавая. Уверенная. В ней есть все, чего лишена Валенси. Ямочки на щеках и подбородке. «Женщина с ямочками всегда пробьёт себе дорогу», – подумала Валенси, ощутив еще один спазм горечи о судьбе, не подарившей ей хотя бы одну ямочку. Олив была всего на год моложе Валенси, хотя, не зная, можно было подумать, что разница меж ними, по крайней мере, лет десять. И никто не пугал ее перспективой остаться старой девой. С ранних лет Олив была окружена толпой пылких поклонников, также как ее туалетный столик всегда был завален ворохом карточек, фотографий, программок и приглашений. В восемнадцать, когда Олив закончила колледж Хейвергал , она была помолвлена с Уиллом Десмондом, начинающим адвокатом. Уилл Десмонд умер, и Олив скорбела о нем два года. В двадцать три у нее случился суматошный роман с Дональдом Джексоном. Но он не получил одобрения тети и дяди Веллингтонов, и в конце концов Олив послушно оставила его. Никто из клана Стирлингов – насколько могут судить посторонние – не сомневался, что именно она, а не охладевший к ней Дональд. Как бы то ни было, но третья попытка Олив получила всеобщее одобрение. Сесил Прайс был умен, красив и являлся «одним из Порт-Лоуренсовских Прайсов». Олив была помолвлена с ним три года. Он только что закончил учиться на инженера-строителя, и они должны были пожениться, как только он подпишет контракт. Сундук с приданым Олив был переполнен изысканными вещами, и она уже поведала Валенси, каким будет ее свадебное платье. Шелк оттенка слоновой кости, задрапированный в кружева, белый атласный шлейф, отороченный бледно зеленым жоржетом, фамильная вуаль из брюссельского кружева. Валенси знала также – хотя Олив и не говорила ей – что подружки невесты уже выбраны, и ее среди них нет. Еще с детства Валенси стала для Олив кем-то вроде наперсницы – возможно, потому что она была единственной, кто не надоедал Олив своими секретами. Олив делилась с Валенси всеми подробностями своих любовных историй, еще с тех пор, как в школе мальчики стали забрасывать ее любовными письмами. Валенси не могла успокоить себя мыслями, что эти истории придуманы. У Олив они действительно были. Многие мужчины, кроме тех трех счастливчиков, сходили с ума по ней. «Я не знаю, что находят во мне эти бедные идиоты, что заставляет их превращаться в еще худших идиотов», – говорила Олив. Валенси хотелось бы ответить «Я тоже не знаю», но истина и дипломатичность сдерживали ее. Она знала и очень хорошо. Олив Стирлинг была одной из девушек, по которым мужчины сходили с ума, и это было столь же очевидно, как и то, что она, Валенси, была одной из девушек, на которых ни один мужчина не взглянул дважды. «А еще, – думала Валенси, с новой безжалостной уверенностью, – она похожа на утро без росы. В ней чего-то не хватает». * Загадка построена на игре слов - time (время) и thyme (тимьян) - омофоны, то есть имеют одинаковое произношение.
Хелга: «Какое растение наиболее опасно для красоты юной леди? – провозгласил дядя Бенджамин, чтобы начать разговор – «чуть расслабиться», – как сказал бы он. Валенси, чьей обязанностью было спросить «Что?», промолчала, поэтому дяде Бенджамину пришлось выдержать паузу, ответить «Тимьян» (тайм)* и понять, что загадка провалилась. Здесь у меня огромная просьба. Дядя Бенджамин, мерзавец, вечно загадывает эти омонимонические загадки, которые на русский язык напрямую не переводимы. Как например здесь. То есть, мне кажется, стоит подыскать замену русскими омонимами, придумать свою, но близкую по смыслу загадку. Мне пока ничего умного в голову не пришло. Поэтому жду идей. Ну или оставить так, с примечанием, но это скучновато, на мой взгляд.
федоровна: Хелга пишет: омонимонические загадки Если учесть то, что thyme и time - омофоны, то можно взять, например, русские груздь и грусть, и загадку дать похожую: какой гриб наиболее вреден для красоты (или настроения, или, может, еще чего-то) юной леди? Но будет ли подобная замена подходящей (ведь загадка провалилась)? Дело в том, что Валенси старая дева? Наверное, плохо, оставьте без внимания. Заинтересовало, хочу начать сначала.
Скрипач не нужен: Хелга, ой, как я рада продолжению! Только на днях вспоминала - думаю, надо бы найти да почитать, что там дальше. Про тайм - тимьян. Мне кажется, лучше оставить с примечанием. Интересно же попутно узнавать разные такие штучки. Но если хочется заменить на аналог, то, видимо, придётся менять не только растение, а саму фразу. Что-то не смогла я найти в русском врага девичьей красоты. А всяких друзей-приятелей вполне хватает Молодило, например. Тапок принимается? Немножко нескладным мне показалось сочетание "какое" - "что": «КАКОЕ растение наиболее опасно для красоты юной леди? – провозгласил дядя Бенджамин, чтобы начать разговор – «чуть расслабиться», – как сказал бы он. Валенси, чьей обязанностью было спросить «ЧТО?»,
Галина: Хелга , тапки не могу, а розочек - сколько угодно. Спасибо, что продолжили переводить и выкладываете для "общего пользования". Уже похоронила надежду дочитать эту книгу.
Wega: Хелга Присоединяюсь к благодарственному хору. Я тоже горевала, что этот весьма заинтересовавший меня роман так и останется для меня неоконченным... Поистине в счастливый для нас час пришла тебе в голову эта прекрасная идея. А пока ты мучаешься в поисках подходящих слов, перечитаю всё с начала - благо такое чтение доставляет большое удовольствие!
Скрипач не нужен: Нет, не могу ничего припомнить, чтобы такой же каламбурчик вышел. С молодилом всё-таки иная история - просто игра слов. Если только что-нибудь про косу?
Хелга: Дамы, спасибо! Книга мне настолько нравится, что просто снится. Давно так не проникалась. Конечно, она немного мелодраматична, но авторская ирония прекрасно это сглаживает. федоровна пишет: Если учесть то, что thyme и time - омофоны, то можно взять, например, русские груздь и грусть, и загадку дать похожую: какой гриб наиболее вреден для красоты (или настроения, или, может, еще чего-то) юной леди? Хорошая мысль! Скрипач не нужен пишет: Если только что-нибудь про косу? Что общего между девушкой и сельскохозяйственным инструментом? Скрипач не нужен пишет: Про тайм - тимьян. Мне кажется, лучше оставить с примечанием. Интересно же попутно узнавать разные такие штучки. И это тоже хорошая мысль. Теперь разрываюсь меж альтернативами. Хочется и аналог, и сохранить английскую игру слов в примечаниях. Скрипач не нужен пишет: Что-то не смогла я найти в русском врага девичьей красоты. А всяких друзей-приятелей вполне хватает Молодило, например. Как ни странно, в данной ситуации русское - позитивно, и это радует. Скрипач не нужен пишет: Тапок принимается? Немножко нескладным мне показалось сочетание "какое" - "что": Тапки принимаются в любом количестве! Корявых фраз у меня полно, вот сейчас перечитала, ахнула.
федоровна: Хелга пишет:Хорошая мысль! Вы очень добры! Вообще, смутно припоминается, что очень часто подобные трудности перевода объясняются именно сносками - очень непросто найти эквивалент и передать неизменным содержание, не меняя при этом формы, а тут к тому же фразе лучше быть известной и еще в данной ситуации глупо звучащей. Меня подтолкнуло желание коламбурнуть, поиграть словами., и еще Ваше предложение придумать свою, но близкую по смыслу загадку
Хелга: федоровна пишет: Вы очень добры! Вообще, смутно припоминается, что очень часто подобные трудности перевода объясняются именно сносками - очень непросто найти эквивалент и передать неизменным содержание, не меняя при этом формы, а тут к тому же фразе лучше быть известной и еще в данной ситуации глупо звучащей. Мне подтолкнуло желание коламбурнуть, поиграть словами., и еще Ваше предложение С удовольствием жду любых вариантов, если такие возникнут. Пока поставила сноску, но над грибами и косой надо подумать, а может, что и еще возникнет. Ведь так бывает, мысль раз, и наплыла.
apropos: Хелга Я пока без тапок, пока только с радостью и восхищением, что ты взялась таки перевести этот роман - и готова поделиться им с нами. Игра слов в примечании - очень хороша, на мой взгляд. Может, так и оставить? Иначе - при замене "тимьяна" - уже не так будет смотреться и восприниматься. Известных растений в русском языке с таким смыслом нет (относящимся ко времени). Если только бессмертник, но он здесь как-то совсем не к месту. федоровна пишет: фразе лучше быть известной и еще в данной ситуации глупо звучащей. Вот-вот. Хотя, может быть, коллективный разум сможет придумать нечто подходящее?
bobby: Ой, Хелга , как здорово! Только сейчас увидела. Я так рада, что ты взялась за перевод! *убежала читать*
Скрипач не нужен: Хелга, я опять со своим тапком, пардон Хелга пишет: «Какое растение наиболее опасно для красоты юной леди? – провозгласил дядя Бенджамин, чтобы начать разговор – «чуть расслабиться», – как он говорил. Валенси, чьей обязанностью было спросить «Какое?», промолчала, поэтому дяде Бенджамину пришлось выдержать паузу, ответить «Тимьян»* Может быть, заменить "какое растение" на "что за растение"? и вопрос, который Валенси не задала "И что же это?" ну или что-то в этом роде. Чтобы сгладить переход от тимьяна ко времени.
федоровна: Прочитала все, что касается "Голубого замка". Оба варианта первой главы идут как блюдо с разными приправами, что, впрочем, и должно быть. Хелга Вы, как всегда, не кружите словами, а емки и точны. Оторваться уже невозможно... Я не бог весть какой спец, и ошибки всплывают в нередком посте, просто диву даешься. Все-таки посмею заметить: слово "массовка" не смотрится ли слишком по-современному? Все-таки, начало века.. Играла роль статиста/Была только дополнением? Нашла текст, а там she had only "filled in." Да, калькой не обойдешься, приходится искать существительное… Лаванда довольно лихо компенсировала мышь, наносящую урон сыру. Но - тут есть 2 особенности, которые были сохранены: 1-рифма, 2-намек на статус Досс, и поэтому загадка дядюшки вписалась, хотя обжора с ухажером выставили его еще глупее и пошлее, чем у Монтгомери (вспомнился пленник из "Триктрака" ) Конечно, найти в русском подобный обмен звуками в словах (хам чиз/ чам хиз), да еще смысл сохранить - задачка! Масло с едоком сами по себе хороши, но для дяди Бенджамина слишком умны.... Вопрос на повестке дня: чем пожертвовать - содержанием или формой? Думается, что надо делать перевод в угоду контексту и дядюшкиному характеру... Да, насчет thyme и time, они - полные омофоны, читаем th как [t] (как, например, Thames читаем [temz])
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Может быть, заменить "какое растение" на "что за растение"? и вопрос, который Валенси не задала "И что же это?" ну или что-то в этом роде. Чтобы сгладить переход от тимьяна ко времени. Да, да, верно. федоровна пишет: слово "массовка" не смотрится ли слишком по-современному? Все-таки, начало века.. Играла роль статиста/Была только дополнением? Согласна, слово слишком современное и выпадает. Что-то я крутила его крутила, ну и вставила. Вероятно, "дополнение" будет лучше. федоровна пишет: Лаванда довольно лихо компенсировала мышь, наносящую урон сыру. федоровна пишет: Вопрос на повестке дня: чем пожертвовать - содержанием или формой? Думается, что надо делать перевод в угоду контексту и дядюшкиному характеру... Да, у Лаванды отличный вариант, и по контексту и по характеру. Это, конечно, важнее. федоровна пишет: Да, насчет thyme и time, они - полные омофоны, читаем th как [t] (как, например, Thames читаем [temz]) Воть, моя лень, так была уверена в традиционном звучании, что не проверила.
федоровна: Хелга пишет: Воть, моя лень, Лень тут ни при чем (такой воз везете), скорее, отсутствие некоей специи с нетрадиционным английским звучанием .
Хелга: федоровна пишет: скорее, отсутствие некоей специи с нетрадиционным английским звучанием . Неправда! Специя есть, я ее неумеренно повсюду рассыпаю, потому что люблю. Вот намедни ленивый плов заправляла...
Хелга: Глава XI Поначалу ужин медленно тянулся по правилам Стирлингов. В комнате было холодно, несмотря на календарь, и тетя Альберта включила газовое отопление. Все семейство завидовало ее газовому отоплению, кроме Валенси. Настоящие чудесные камины топились в каждой комнате ее Голубого замка, когда наступали прохладные осенние вечера, и она бы лучше замерзла до смерти, чем согласилась бы на кощунство газовых горелок. Дядя Герберт выдал свою традиционную шутку, помогая тете Веллингтон подавать холодное мясо: «У нашей Мэри есть баран?» Тетя Милдред поведала ту же самую старую историю, как однажды нашла кольцо в утробе индейки. Дядя Бенджамин рассказал любимую наскучившую байку, как однажды поймал и наказал за кражу яблок человека, позже ставшего знаменитым. Вторая кузина Джейн описала свои страдания от больного зуба. Тетя Веллингтон восхитилась серебряными чайными ложками тети Альберты и пожаловалась, что одна из ее собственных пропала. «Это испортило весь набор. Я так и не смогла подобрать подходящую. А это мой свадебный подарок от дорогой тети Матильды». Тетя Изабелла размышляла, насколько изменились времена года, и не могла понять, что стряслось с нашими прежними прекрасными веснами. Кузина Джорджиана, как обычно, обсуждала последние похороны и громко вопрошала «кто из нас будет следующим?». Кузина Джорджиана никогда не употребляла столь грубого слова, как «умирать». Валенси подумала, что смогла бы дать ей ответ, но не стала. Кузина Глэдис, как всегда, жаловалась. Гостящие у нее племянники общипали все бутоны с ее домашних растений и замучили лучший выводок цыплят – «затискали некоторых почти до смерти, моя дорогая». «Мальчики есть мальчики», – дипломатично напомнил дядя Герберт. «Но им не обязательно быть дикорастущими дикими зверьками», – возразила кузина Глэдис, оглядевшись вокруг в ожидании оценки ее остроумия. Все, кроме Валенси, улыбнулись. Кузина Глэдис запомнила это. Несколько минут спустя, когда предметом обсуждения стала Элен Гамильтон – кузина Глэдис говорила о ней, как об «одной из тех застенчивых дурнушек, что не могут найти себе мужей» – она многозначительно взглянула на Валенси. Дядя Джеймс посчитал, что разговор скатился до слишком низкого уровня личных сплетен. Он попытался поднять этот уровень, начав абстрактную дискуссию по поводу «величайшего счастья». Он спросил каждого из присутствующих, что для них означает это самое «величайшее счастье». Тетя Милдред считала, что величайшим счастьем – для женщины – быть «любящей и любимой женой и матерью». Для тети Веллингтон счастьем было путешествие в Европу. Для Олив – стать великой певицей, как Тетраццини*. Кузина Глэдис скорбно заметила, что для нее величайшим счастьем было бы избавление – полное избавление – от неврита. Величайшим счастьем кузины Джорджианы стало бы «возвращение ее дорогого умершего брата Ричарда». Тетя Альберта неопределенно ответила, что величайшее счастье следует искать в поэзии жизни и поспешно дала своей горничной несколько поручений, чтобы избежать расспросов, что она имела в виду. Миссис Фредерик сказала, что величайшее счастье – жить, с любовью служа другим, а кузина Стиклз и тетя Изабелла согласились с нею – тетя Изабелла возмущенно, видимо, посчитав, что миссис Фредерик похитила ветер из ее парусов, высказав эту мысль первой. «Мы все слишком склонны, – продолжила миссис Фредерик, не желая упустить столь хорошую возможность, – жить в эгоизме, суетности и грехе». Все дамы почувствовали в ее словах упрек своим низким идеалам, а дядя Джеймс остался с убеждением, что разговор с лихвой поднял настроение. «Величайшее счастье, – внезапно громко сказала Валенси, – это чихнуть, когда захочется». Все замерли. Никто не решался сказать ни слова. Неужели Валенси пыталась пошутить? Это было невероятно. Миссис Фредерик, которая расслабилась, видя, что ужин продолжается без каких-либо выходок со стороны дочери, вновь задрожала. Она посчитала, что осторожнее будет промолчать. Дядя Бенджамин не был осторожен. Он рванул туда, куда миссис Фредерик побоялась ступить. "Doss," he chuckled, "what is the difference between a young girl and an old maid?" «Досс, – хихикнул он. – В чем разница между молодой девушкой и старой девой?» "One is happy and careless and the other is cappy and hairless," ««Одна довольная и хорошеет, другая безвольная и лысеет, – сказала Валенси. – Вы загадывали эту загадку уже раз пятьдесят на моей памяти, дядя Бен. Почему бы вам не поискать что-нибудь новенькое, если вы считаете, что загадки – ваш конек? Роковая ошибка стараться быть забавным, если это у вас не получается». Дядя Бенджамин тупо уставился на нее. Никогда в жизни с ним, Бенджамином Стирлингом, из Стирлингов и Фростов, не обращались подобным образом. Тем более Валенси! Он беспомощно огляделся, пытаясь понять, что думают присутствующие. Лица присутствующих ничего не выражали. Бедная миссис Фредерик закрыла глаза. Ее губы подрагивали, словно она молилась. Возможно, что это так и было. Ситуация была настолько беспрецедентной, что никто не знал, как поступить. Валенси же продолжала есть свой салат, как ни в чем не бывало. Тетя Альберта, чтобы спасти свой ужин, начала рассказывать, как недавно ее укусила собака. Дядя Джеймс, чтобы поддержать ее, спросил, в каком месте собака укусила ее. «Прямо возле католической церкви», – пояснила тетя Альберта. В этот момент Валенси рассмеялась. Никто даже не улыбнулся. Что было смешного? «Это жизненно важная часть?» – спросила Валенси. «Что ты имеешь в виду?» – удивленно спросила тетя Альберта, а миссис Фредерик почти прониклась убеждением, что все ее многолетняя служба Господу была напрасной. Тетя Изабелла решила, что ей удастся остановить Валенси. «Досс, ты ужасно худа, – сказала она. – Ты такая угловатая. Ты когда-нибудь пыталась хоть чуть-чуть пополнеть?» «Нет, – Валенси не просила пощады и не давала ее. – Но я могу рассказать вам, где в Порт Лоуренсе можно найти косметический салон, чтобы уменьшить число ваших подбородков». «Ва-лен-си!» – протестующе простонала миссис Фредерик. Она полагала, что звучит величаво и величественно, как обычно, но выдала лишь умоляющее поскуливание. И она не сказала «Досс». «У нее горячка», – агонизирующим шепотом сообщила кузина Стиклз дяде Бенджамину. – Мы думаем, у нее горячка уже несколько дней». «По-моему, она сошла с ума», – проворчал дядя Бенджамин. – А если нет, то ее следует отшлепать. Да, отшлепать». «Ты не можешь ее отшлепать , – кузина Стиклз очень разволновалась. – Ей двадцать девять лет». «По крайней мере, в этом возрасте есть хоть какое-то преимущество», – заметила Валенси, услышав разговор. «Досс, – сказал дядя Бенджамин, – когда я умру, ты можешь говорить, что тебе угодно. Но пока я жив, требую относиться ко мне с уважением». «О, но вы же знаете, что мы все умрем, – сказала Валенси. – Все Стирлинги. Некоторые из нас уже похоронены, некоторые – еще нет. Это единственное различие». «Досс, – сказал дядя Бенджамин, думая, что этим сможет успокоить Валенси, – ты помнишь, как украла малиновый джем?» Валенси вспыхнула – от сдержанного смеха, не от стыда. Она была уверена, что дядя Бенджамин обязательно вытащит этот джем на свет. «Конечно, помню, – ответила она. – Хороший джем. Всегда жалела, что не хватило времени, чтобы съесть побольше, прежде чем вы меня обнаружили. О, взгляните-ка на профиль тети Изабеллы на стене. Вы видели что-нибудь смешнее?» Все взглянули, включая тетю Изабеллу, которая, конечно же, разрушила свой профиль. Но дядя Герберт сказал миролюбиво: «Э-э, на твоем месте, Досс, я бы больше не ел. Не то чтобы мне жаль еды, но тебе не кажется, что это было бы лучше для тебя? Твой… твой желудок немного не в порядке». «Не беспокойтесь о моем желудке, старина, – сказала Валенси. – Все в порядке. Я намерена хорошо поесть. Мне не часто выпадает шанс съесть что-нибудь вкусное». Впервые в Дирвуде кого-то назвали «стариной». Стирлинги подумали, что Валенси изобрела это слово, и с этого момента стали опасаться ее. В нем таилось что-то загадочное. Но, по мнению несчастной миссис Фредерик, реплика о вкусной еде была еще хуже. Она всегда считала Валенси своим разочарованием. Сейчас же дочь стала ее позором. Миссис Фредерик подумала, что должна встать и удалиться прочь. Но она не осмелилась оставить Валенси одну. * Луиза Тетраццини (1871 - 1940) итальянская оперная певица, колоратурное сопрано.
Хелга: Пришла горничная тети Альберты, чтобы убрать тарелки из-под салата и подать десерт. Это стало хорошей разрядкой. Все загорелись идеей игнорировать Валенси и продолжать вечер так, словно ее здесь не было. Дядя Веллингтон упомянул Барни Снейта. Время от времени кто-то упоминает Барни Снейта на каждом собрании Стирлингов, подумала Валенси. Каким бы он ни был, он был личностью, которую невозможно игнорировать. Она прислушалась. В этой теме присутствовало легкое очарование, хотя пока она не уяснила этого. Она почувствовала пощипывание в кончиках пальцев. Конечно же, они ругали его. Никто не сказал ни одного доброго слова о Барни Снейте. Были упомянуты все старые дикие истории: легенды о проворовавшемся кассире-фальшивомонетчике-атеисте-убийце-в бегах. Дядя Веллингтон негодовал, что подобному типу позволено существовать по соседству с Дирвудом. Он не понимал, о чем только думает полиция Порт Лоуренса. Однажды ночью любой мог быть убит в собственной постели. Позор, что ему дозволено быть на свободе после всего, что он сделал. «А что он сделал?» – внезапно спросила Валенси. Дядя Веллингтон уставился на нее, забыв, что ее следует игнорировать. «Сделал! Сделал! Он сделал все». «Что он сделал? – безжалостно повторила Валенси. – Вы знаете, что он сделал? Вы всегда говорите о нем плохо. И какие доказательства есть против него?» «Я не спорю с женщинами, – заявил дядя Веллингтон. – И мне не нужны доказательства. Когда человек год за годом скрывается на острове на Мускоке, и никто не знает, откуда он явился, как он живет и что он здесь делает, этого достаточно. Найдите тайну – найдете преступление». «Очень подходит для человека по имени Снейт! – сказала вторая кузина Сара. – Такого имени достаточно, чтобы осудить его!» «Я бы не хотела встретиться с ним в темном переулке», – поежилась кузина Джорджиана. «А что бы он сделал с вами?» – спросила Валенси. «Убил бы меня», – торжественно возвестила кузина Джорджиана. «Просто ради удовольствия?» – предположила Валенси. «Именно, – уверенно сказала кузина Джорджиана. – Нет дыма без огня. Боюсь, что он уже был преступником, когда впервые приехал сюда. Я чувствую, у него есть, что скрывать. Я редко ошибаюсь в своих ощущениях». «Преступник! Конечно, он преступник, – сказал дядя Веллингтон, глядя на Валенси – Никто не сомневается в этом. Говорят, он отбывал срок за растрату. Я уверен в этом. И говорят, что он состоит в банде, которая связана со всеми ограблениями банков в стране». «Кто говорит?» – спросила Валенси. Дядя Веллингтон наморщил лоб. Что нашло на эту строптивую девицу? Он игнорировал вопрос. «У него взгляд уголовника, – протрещал дядя Бенджамин. – Я сразу заметил это, когда увидел его». «Отмеченный рукой самой природы, Назначенный для гнусного деянья»,** – продекламировал дядя Джеймс. Он светился от радости, что ему наконец-то удалось вставить эту цитату. Он ждал этого момента всю свою жизнь. «Одна из его бровей – аркой, а другая – треугольником, – сказала Валенси. – Не потому ли вы считаете его разбойником?» Дядя Джеймс приподнял брови. Обычно, когда дядя Джеймс приподнимал брови, наступал конец света. На этот раз свет продолжил свое существование. «Откуда ты так хорошо знаешь о его бровях, Досс?» – спросила Олив, слегка сердито. Пару недель назад такой вопрос накрыл бы Валенси смущением, и Олив знала это. «Да, откуда?» – потребовала ответа тетя Веллингтон. «Я видела его дважды и хорошо рассмотрела, – спокойно сообщила Валенси. – Я подумала, что его лицо самое интересное из всех прочих». «Без сомнения в его прошлом есть какое-то темное дело, – сказала Олив, спохватившись, что осталась за пределами беседы, которая столь странным образом вращалась вокруг Валенси. – Но едва ли он виновен во всем, в чем его обвиняют». Олив раздражала Валенси. Зачем она выступает, пусть даже отчасти защищая Барни Снейта? Что ей до него? Впрочем, а Валенси самой? Но Валенси не стала задавать этот вопрос. «Говорят, он держит дюжину кошек в своей хижине на Мистависе», – сказала вторая кузина Сара Тейлор, чтобы не показаться совсем несведущей. Кошки, да еще и много. Для Валенси это прозвучало очень привлекательно. Она мысленно нарисовала себе остров на Мускоке, заполненный котятами. «Одно это показывает, что с ним что-то не так», – добавила тетя Изабелла. «Люди, которые не любят кошек, – сказала Валенси, с удовольствием набрасываясь на десерт, – всегда выглядят, словно считают, что в этом есть что-то особенное». «У этого человека нет друзей, кроме Ревущего Абеля, – сказал дядя Веллингтон. – Но если бы Ревущий Абель держался от него подальше, как все остальные, было бы лучше для него – для некоторых членов его семьи». Неубедительное заключение дяди Веллингтона встретило супружеский взгляд тети Веллингтон, напоминающий ему, о чем он почти позабыл – за столом присутствуют девушки. «Если вы имеете в виду, – взволнованно сказала Валенси, – что Барни Снейт – отец ребенка Сесили Гей, то это не так. Это злобная ложь». Несмотря на негодование Валенси была весьма довольна выражениями лиц вокруг праздничного стола. Она не наблюдала ничего подобного с того дня, семнадцать лет назад, когда на маленькой вечеринке тети Глэдис, они узнали, что в школе у нее обнаружили НЕЧТО в голове. Вши в ее голове! Валенси обсуждали, используя эвфемизмы. Несчастная миссис Фредерик была на грани душевного изнеможения. Она верила – или притворялась, – что Валенси до сих пор полагает, что детей находят в капусте. «Тише – тише!» – умоляла кузина Стиклз. «Я не собираюсь затихать, – упрямо сказала Валенси. – Я молчала всю жизнь. Я заору, если захочу. Не вынуждайте меня захотеть. И хватит болтать чушь о Барни Снейте». Валенси не совсем понимала причину своего негодования. Какое значение лично для нее имело то, что Барни Снейту приписывают преступления и проступки? И почему более всего ей казалось невыносимым, что он мог быть подлым возлюбленным несчастной маленькой Сесили Гей? Потому что это было для нее невыносимо. Ее не трогало, когда его называли вором, растратчиком или уголовником, но ей было нестерпимо думать, что он любил и разбил жизнь Сесили Гей. Она вспоминала те две случайные встречи и его лицо – кривую загадочно-привлекательную улыбку, его усмешку, его тонкие чувствительные, почти аскетические губы, его вечное настроение открытой бесшабашности. Человек с такой улыбкой мог убить или украсть, но не мог предать. Она вдруг возненавидела всех, кто говорил или думал так о нем. «Когда я была юной девушкой, мне не приходили в голову подобные вещи, Досс, – уничижающе заявила тетя Веллингтон. «Но я не юная девушка, – упрямо ответила Валенси. – Разве не вы вечно убеждали меня в этом? А вы все – злобные, бесчувственные сплетники. Не оставить ли вам бедную Сисси Гей в покое? Она умирает. Что бы она ни сделала, Бог или Дьявол достаточно наказали ее за это. Вам не нужно стараться больше. А что касается Барни Снейта, единственное преступление, которое он совершил, это то, что он живет сам по себе и занимается своим делом. Он вполне может обойтись без вас. Что, разумеется, непростительный грех для вашего жалкого снобизма». Заключительное слово отчеканилось внезапно, и Валенси почувствовала, что оно стало вдохновением. Именно такими они и были, и никто из них не имел права учить других. «Валенси, твой бедный отец перевернулся бы в гробу, если бы мог слышать тебя», – сказала миссис Фредерик. «Осмелюсь сказать, ему бы захотелось этого ради перемен», – нагло ответила Валенси. «Досс, – мрачно начал дядя Джеймс. – Десять Заповедей до сих пор действуют, особенно пятая. Ты не забыла об этом?» «Нет, – ответила Валенси. – но я думала, что вы их забыли, особенно, девятую. Вы когда-нибудь думали, дядя Джеймс, какой скучной была бы жизнь без Десяти Заповедей? Ведь только то, что запрещено, становится привлекательным». Но это возбуждение было уже излишним для нее. Она знала, по неким безошибочным приметам, что скоро начнется один из приступов боли. Он не должен настигнуть ее здесь. Она поднялась со стула. «Я иду домой. Я пришла только на ужин. Он был очень хорошим, тетя Альберта, хотя ваш соус для салатов не достаточно острый, и щепотка кайенского перца ему бы не помешала». Никто из потрясенных гостей серебряной свадьбы не мог вымолвить ни слова, пока в сумерках не закрылась калитка за спиной Валенси. Затем… «У нее горячка – я говорила, что у нее горячка», – простонала кузина Стиклз. Дядя Бенджамин жестоко хлопнул пухлыми руками. «Она чокнулась – я говорю вам, что она чокнулась – сердито пробормотал он. – Все свидетельствует об этом. Абсолютно сумасшедшая». «О, Бенджамин, – мягко сказала кузина Джорджиана, – не осуждайте ее так резко. Вы должны помнить, что сказал наш дорогой старый Шекспир – милосердие не мыслит зла». «Милосердие! Чепуха! – фыркнул дядя Бенджамин. – Никогда в жизни не слышал, чтобы молодая женщина несла такую чушь. Говорить о вещах, о которых ей должно быть стыдно даже думать, не то что упоминать. Оскорблять! Унижать нас! Она, видимо, хочет добрую дозу порки, и я бы сам занялся этим. Ха-ах!» Дядя Бенджамин отпил добрую половину обжигающего кофе. «Вы полагаете, что свинка может так повлиять на человека?» – простонала кузина Стиклз. «Вчера я открыла зонтик в доме, – просипела кузина Джорджиана – Я знала, что это принесет несчастье». «Вы не пытались измерить ей температуру?» – спросила кузина Милдред. «Она не позволила Амелии поставить градусник под язык», – проскулила кузина Стиклз. Миссис Фредерик не могла более сдерживать слезы. Вся ее твердость рухнула. «Должна сказать, – простонала она, – что Валенси очень странно ведет себя уже две недели. Она немножко не в себе – Кристин может подтвердить. Я надеялась, что это просто одна из ее простуд. Но это… должно быть, это что-то худшее». «Мой неврит снова возвращается», – сказала кузина Глэдис, кладя руку на голову. «Не плачь, Амелия», – дружелюбно сказал Герберт, нервно приглаживая свои торчащие ежиком седые волосы. Он ненавидел «семейный гвалт». Очень невежливо со стороны Досс начать таковой на его серебряной свадьбе. Кто бы мог предположить, что она устроит это? «Вы должны показать ее врачу. Это, возможно, только э-э-э… припадок безумия. Сейчас нередки такие припадки, правда?» «Я… вчера я предлагала ей проконсультироваться с врачом, – простонала миссис Фредерик, – но она сказала, что не пойдет к врачу, – не пойдет. О, конечно, я ужасно тревожусь!» «И она не будет принимать настойку Редферна», – сказала кузина Стиклз. «Или что-либо другое, – добавила миссис Фредерик. «И она намерена пойти в пресвитерианскую церковь», – сказала кузина Стиклз, утаив, однако, к ее чести, историю с перилами. «Это доказывает, что она чокнутая, – прорычал дядя Бенджамин. – Я заметил что-то странное в ней в ту минуту, когда она вошла. Я заметил это еще раньше. (Дядя Бенджамин думал о м-и-р-а-ж-е) Все, что она сегодня говорила, свидетельствует о пошатнувшемся разуме. Тот вопрос – «Это жизненно важная часть?» Есть ли какой-то смысл в этой реплике? Никакого! Ничего подобного не бывало у Стирлингов. Это, должно быть, от Вансбарра». Бедная миссис Фредерик была слишком сломлена, чтобы возмутиться. «Никогда не слышала ничего такого про Вансбарра», – простонала она. «Твой отец был довольно странным», – сказал дядя Бенджамин. «Бедный папа был… особенным, – согласилась миссис Фредерик, плача, – но он никогда не был тронутым». «Он всю жизнь разговаривал точно также, как Валенси сегодня, – ответил дядя Бенджамин. – И считал, что был своим прапрадедушкой, заново родившимся. Я слышал, как он рассказывал это. Не убеждайте меня, что человек, верящий в подобные вещи, разумен. Все, все, Амелия, хватит хныкать. Конечно, Досс устроила сегодня ужасный спектакль, но она не виновата. Старые девы склонные вести себя странно. Если бы она вовремя вышла замуж, с ней бы такого не случилось». «Никто не хотел жениться на ней», – сказала миссис Фредерик, почувствовав, что, каким-то образом, дядя Бенджамин упрекнул и ее. «И, к счастью, здесь нет посторонних, – прохрипел дядя Бенджамин. – Мы можем сохранить все внутри семьи. Завтра я отведу ее к доктору Марчу. Я знаю, как обращаться с упрямцами. Лучший выход, да, Джеймс?» «Мы определенно должны получить совет врача, – согласился дядя Джеймс. «Все, договорились. А ты, Амелия, пока веди себя, как будто ничего не произошло, и следи за нею. Не позволяй ей оставаться одной. Более того, не позволяй ей о спать одной в комнате». Вновь завывания миссис Фредерик. «Я не смогу. Позавчера вечером я предложила, чтобы Кристина спала в ее комнате. Она решительно отказалась – и заперла дверь. О, ты не знаешь, как она изменилась. Она не работает. По крайней мере, не шьет. Она, конечно, выполняет обычную домашнюю работу. Но она не подмела гостиную вчера утром, хотя мы всегда подметаем ее по четвергам. Она сказала, что подождет, пока там будет грязно. «Ты предпочла бы подмести грязную комнату, чем чистую? – спросила я ее. Она сказала: «Конечно, лучше я найду другую работу». Подумать только!» Дядя Бенджамин думал. «Банка с ароматическими травами, – кузина Стиклз произнесла это как заклинание – исчезла из ее комнаты. Я нашла осколки под окном. Она не сказала нам, что произошло». «Никогда бы не подумал о Досс, – заметил дядя Герберт. – Она всегда казалась такой тихой, разумной девушкой. Немного отсталой, он разумной. «Единственное, в чем можно быть уверенным в этом мире, это таблица умножения, – изрек дядя Джеймс, чувствуя себя умнее, чем когда-либо. «Хорошо, давайте взбодримся, – предложил дядя Бенджамин. – Почему девушки из хора похожи на хороших фермеров? «Почему?» – спросила кузина Стиклз, поскольку кто-то должен был спросить, а Валенси не было. «Любят выставлять лодыжки», – хихикнул дядя Бенджамин. Кузина Стиклз подумала, что дядя Бенджамин немного неделикатен. Тем более перед Олив. Но он был мужчиной, что поделать. Дядя Герберт подумал, что после ухода Досс стало скучно. **Шекспир «Король Иоанн», Акт IV, сцена II, перевод Н. Рыковой
Хелга: "Doss," he chuckled, "what is the difference between a young girl and an old maid?" «Досс, – хихикнул он. – В чем разница между молодой девушкой и старой девой?» "One is happy and careless and the other is cappy and hairless," Здесь опять сложная загадка. Попробовала подобрать, но не очень получилось. Можно оставить в сноске, но, может, что придумается? Последняя про девушек из хора и фермеров, вроде, легла.
Armillaria: Хелга Спасибо Вам! Отрадно снова читать эту замечательную книгу!.. Не могу не процитировать: Хелга пишет: Но больше она не боялась. Кандалы спали с ее души. Хелга пишет: «Что за растение наиболее опасно для красоты юной леди? – провозгласил дядя Бенджамин, чтобы начать разговор – «чуть расслабиться», – как он говорил. Валенси, чьей обязанностью было спросить «И что же это?», промолчала, поэтому дяде Бенджамину пришлось выдержать паузу, ответить «Тимьян»* и понять, что загадка провалилась. Он возмущенно взглянул на Валенси, которая никогда прежде его не подводила, но она, казалось, даже не заметила этого. Валенси оглядывалась вокруг, безжалостно изучая участников этого тоскливого собрания существ разумных и забавлялась, наблюдая с беспристрастной улыбкой за их мелкой суетой. Этих людей она всегда почитала и боялась. Теперь она смотрела на них другими глазами. Особенно последнее - перечитываю снова и снова, ощущаю невероятное напряжение. Только год жизни... Вспомнилось лермонтовское: - Ты хочешь знать, что делал я На воле? Жил...
Хелга: Armillaria пишет: Особенно последнее - перечитываю снова и снова, ощущаю невероятное напряжение. Только год жизни... Вспомнилось лермонтовское: - Ты хочешь знать, что делал я На воле? Жил... Меня тоже это невероятно волнует.
apropos: Хелга Как быстро у тебя пошел перевод - видно, что увлеклась не на шутку. К сожалению, учитывая мою англокалечность, ничем не могу помочь в этой игре словами. Вся надежда на наших эрудированных девочек.
федоровна: Немножко прочитала, сразу мысль:«О, но вы же знаете, что мы все умрем, – сказала Валенси. – Все Стирлинги. Некоторые из нас уже похоронены, некоторые – еще нет. Это единственное различие» Кажется, там все мрачнее: Но вы знаете, мы все мертвы...
Скрипач не нужен: Хелга, спасибо! "One is happy and careless and the other is cappy and hairless," «Одна довольная и беспечная, а другая безвольная и неспешная, Вы очень милосердны к старым девам Похоже, это устойчивое словосочетание - cappy and hairless. Например, Hairless and cappy age. Интересно, сколько каламбуров ещё припасено у дяди Бенджамена? Это у Валенси они в зубах настряли, а нам в новинку. Жаль, конечно, отправлять их в сноски.
федоровна: Начала правку и не успела отправить . Опять влезу Хелга Прочитала сначала английский текст. Чувствовала себя умной собакой, которая понимает, а доведись выразить мысль... А после Вашего перевода сразу обретаешь вторую сигнальную систему. Что у нее с ним? общего?
bobby: Хелга Валенси внесла изрядное оживление в семейный ужин. Это "сонное болото" давно не мешало бы кому-нибудь встряхнуть. Спасибо за перевод. Фраза... как-то не звучит. Она вспоминала его лицо в тех двух случайных встречах Если как-то перефразировать? Может, не слишком удачно, но как-то так Ей вспоминалось его лицо, увиденное при тех случайных встречах... или Она вспоминала те две случайные встречи и его лицо...
Хелга: федоровна пишет: Кажется, там все мрачнее: Но вы знаете, мы все мертвы... Да, точно! Скрипач не нужен пишет: Похоже, это устойчивое словосочетание - cappy and hairless. Например, Hairless and cappy age. Устойчивое, да, но это никак не помогает. Скрипач не нужен пишет: Вы очень милосердны к старым девам А как иначе? федоровна пишет: Опять влезу И побольше! федоровна пишет: общего? Подумала, может: "Какое ей до него дело? И какое ей самой, Валенси?"
Скрипач не нужен: Хелга пишет: Что у нее с ним? Впрочем, а что у Валенси? Хелга пишет: Подумала, может: "Какое ей до него дело? И какое ей самой, Валенси?" Может быть, так: Что ей за дело до него? Впрочем, а что за дело у Валенси? Или "что" хуже, чем "какое"? Хелга пишет: Устойчивое, да, но это никак не помогает. Да это я так вслух раздумываю - у нас есть ли подобное устойчивое про старых дев?
федоровна: Скрипач не нужен пишет: Что ей за дело до него? Впрочем, а что за дело у Валенси? Еще короче: Что ей до него? Впрочем, а у Валенси самой? или А у Валенси самой, если на то пошло? Хелга пишет: Одна довольная и беспечная, а другая безвольная и неспешная Скрипач не нужен пишет: Вы очень милосердны к старым девам Одна довольная и хорошеет, другая безвольная и лысеет. Этот дядя жесток в своей тупости донельзя . А Валенси очень мужественная. Она в семье своей родной... Хелга пишет: Любят выставлять лодыжки Тут очень удачно телята преобразовались в лодыжки!
Хелга: bobby пишет: Она вспоминала те две случайные встречи и его лицо... Вот этот вариант кажется лучше. Скрипач не нужен пишет: Да это я так вслух раздумываю - у нас есть ли подобное устойчивое про старых дев? Так я тоже вслух размышляю. И как-то получается, что старых дев у нас вообще игнорируют в языке. Ничего не вспоминается. федоровна пишет: Еще короче: Что ей до него? Впрочем, а у Валенси самой? Фраза в тексте лаконична, да. федоровна пишет: Одна довольная и хорошеет, другая безвольная и лысеет. А хорошо и близко к контексту! bobby пишет: Валенси внесла изрядное оживление в семейный ужин. Это "сонное болото" давно не мешало бы кому-нибудь встряхнуть. Валенси просто зажгла, вот что значит обретение внутренней свободы, хоть и по грустному поводу. федоровна пишет: Этот дядя жесток в своей тупости донельзя А сколько таких гнусных типов на земле.
федоровна: Хелга пишет: И как-то получается, что старых дев у нас вообще игнорируют в языке. Только плоские анекдоты встретились. Но англичане их так припечатывают! Есть такое безобразие: To lead apes in hell - умереть старой девой; (согласно старинному английскому поверью, старые девы были обречены после смерти нянчить в аду обезьян). я пишу: Что ей до него? Впрочем, а у Валенси самой? тут "у" лишнее, не согласуется.
Wega: Хелга Спасибо за перевод! Читаю с огромным интересом... Мне проще - английского не знаю, поэтому всё на месте и всё хорошо!!
Хелга: федоровна пишет: Но англичане их так припечатывают! Есть такое безобразие: To lead apes in hell - умереть старой девой; (согласно старинному английскому поверью, старые девы были обречены после смерти нянчить в аду обезьян). Жестко и жестко! Вот уж без вины виноватые.
Хелга: Глава XII Валенси спешила домой сквозь синеватые сумерки – очень спешила. Приступ, что настиг ее, когда она, к счастью, уже добралась до убежища своей комнаты, был хуже всех прежних, очень сильным. Возможно, она умрет от одного из таких. Было бы ужасно умирать от такой боли. Но, может быть, смерть и есть такова. Валенси ощутила горестное одиночество. Когда ей стало легче, и она смогла размышлять, Валенси попыталась представить, что рядом есть кто-то сочувствующий – тот, кто искренне беспокоится о ней, тот, кто просто возьмет ее за руку и ничего больше, тот, кто просто скажет: «Да, я понимаю. Это страшно, но будь храброй – тебе скоро станет лучше», а не тот, кто лишь суетится и тревожится. Не мать и не кузина Стиклз. Отчего-то она подумала о Барни Снейте. Почему, посреди пугающего одиночества боли, она вдруг ощутила, что он мог бы сопереживать, жалеть тех, кто страдает? Почему он казался ей старым добрым другом? Не оттого ли, что она защищала его, встав против своей семьи? Сначала ей было так плохо, что она даже не смогла добраться до лекарства, выписанного доктором Трентом. Но затем ей удалось принять его, и вскоре пришло облегчение. Боль отпустила, Валенси лежала на кровати, усталая, изнурённая, в холодном поту. О, как это было страшно! Ей не вынести, если такие приступы будут часто повторяться. Кто бы возражал против смерти, будь она немедленной и безболезненной. Но так страдать, умирая! Внезапно она поняла, что смеется. Как весело прошел ужин. И все оказалось так легко. Она просто высказала все, что думала. Их лица! Дядя Бенджамин, бедный ошарашенный дядя Бенджамин! Валенси была уверена, что он сегодня же перепишет завещание. Олив получит кусок Валенси от его жирного пирога. Олив всегда получала то, что принадлежало Валенси. Вспомнить хотя бы ту горку из песка. Она посмеялась над своей семьей так, как ей всегда хотелось, и была сейчас полностью довольна. Но она тотчас подумала, что это слишком ничтожная причина для удовлетворения. Можно ли ей хоть немного не жалеть себя, когда никто не жалеет? Валенси встала и подошла к окну. Влажный свежий ветер шевелил молодую листву деревьев в роще, трогал ее лицо с нежностью мудрого, любящего, старого друга. Слева, на лужайке миссис Тредголд , темнели пурпурными силуэтами тополя, – Валенси было видно их между конюшней и старой вагонной мастерской – над одним из них пульсировала молочно-белая звезда, словно живая жемчужина в серебристо-зеленом озере. Далеко за станцией фиолетово темнели вершины леса, окружающего озеро Миставис. Белый, полупрозрачный туман висел над ними, а выше – сиял тонкий юный полумесяц. Валенси взглянула на него через свое худенькое левое плечо. «Я желаю, – загадочно произнесла она, – чтобы у меня была одна маленькая горка из песка, прежде чем я умру».
федоровна: Хелга Какая она одинокая, больная. Но хочет, хочет жить, вспоминая единственного человека, кажущегося ей человечным, смеясь сразу после боли, могущей принести смерть. Поэтическая связь с ветром, тополями, туманными лесами и тусклым серпом луны помогает ей продолжать мечтать.
Хелга: федоровна пишет: Но хочет, хочет жить, вспоминая единственного человека, кажущегося ей человечным, смеясь сразу после боли, могущей принести смерть. Близость смерти подарила ей внутреннюю свободу, а свобода заставляет желать жить. И человека этого ведь совсем не знает и видела мельком два раза в жизни, и все придумала о нем. И он единственный, а вокруг - столько родни, от которой только горе. Как все это бередит, слов нет, чтобы выразить ощущения. федоровна пишет: Поэтическая связь с ветром, тополями, туманными лесами и тусклым серпом луны помогает ей продолжать мечтать. И это через всю книгу проходит.
Armillaria: «Я желаю, – загадочно произнесла она, – чтобы у меня была одна маленькая горка из песка, прежде чем я умру». Мощная книга... Хелга, спасибо Вам за перевод! я думаю, что языковую игру можно подробно прокомментировать в сносках внизу страницы, а непосредственно в тексте ставить перевод выражений. Правда, бывают моменты, когда можно найти аналоги, как например, у Дж. Даррелла в "Говорящем свёртке" - супостат-ренегат, переползчик-перебежчик
Wega: Хелга А, вместо тимьяна, пажитник не подойдёт?
Хелга: Armillaria пишет: я думаю, что языковую игру можно подробно прокомментировать в сносках внизу страницы, а непосредственно в тексте ставить перевод выражений. Да, можно сделать и многовариантно - сделать перевод смысловой, прямой и сноски. Но в общем, загадки почти закончились, поскольку родственники скоро уйдут на второй план. Wega пишет: А, вместо тимьяна, пажитник не подойдёт? Да, звучание подходящее, можно покрутить. корень «жить».
Хелга: Глава XIII Дядя Бенджамин очень скоро понял, что дал слишком легкомысленное обещание отвести Валенси к врачу, не посчитавшись с нею самой. Валенси не пошла. Валенси рассмеялась ему в лицо. «С какой стати я должна идти к доктору Марчу? С моей головой все в порядке. Хоть вы все и думаете, что я внезапно сошла с ума. Нет, ничего подобного. Я просто устала жить, угождая другим, и решила угождать себе. Да и у вас будет что обсудить, кроме истории, как я украла малиновый джем. Вот так то». «Досс, – мрачно и беспомощно сказал дядя Бенджамин, – ты сама на себя не похожа». «А на кого я похожа?» – спросила Валенси. Дядя Бенджамин был озадачен. «На твоего дедушку Вансбарра, – ответил он безнадежно. «Спасибо, – Валенси казалась весьма довольной. – Это настоящий комплимент. Я помню дедушку Вансбарра. Он был одним из немногих разумных существ, которых я знала – почти единственным. И не стоит без толку браниться, умолять или командовать, дядя Бенджамин, или обмениваться взглядами с мамой или кузиной Стиклз. Я не пойду к врачу. А если вы приведете его сюда, я не выйду к нему. И что вы намерены с этим делать?» Ну и дела! Было бы неприлично, да и невозможно силой тащить Валенси к врачу. Но иного способа явно не имелось. Слезы и мольбы матери были напрасны. «Не волнуйся, мама, – сказала Валенси, беспечно, но вполне вежливо. – Конечно, я не стану делать ничего ужасного. Я просто хочу слегка повеселиться». «Повеселиться!» Миссис Фредерик произнесла это слово, словно Валенси сказала, что хочет слегка заразиться туберкулезом. Олив, посланная своей матерью, чтобы выяснить, сможет ли повлиять на Валенси, вернулась с пылающими щеками и сердитым взглядом. Она сказала, что с Валенси ничего невозможно сделать. После того как она, Олив, мягко и разумно, как с сестрой, поговорила с нею, все, что Валенси удосужилась ответить, сузив странные глаза до щелочек, было: «Я не показываю свои десны, когда смеюсь». «Она больше обращалась сама к себе, чем ко мне. А еще, мама, все время, пока я говорила, она делала вид, что не слушает меня. И это не все. Когда я наконец поняла, что все, что я сказала, не имеет для нее значения, я попросила, чтобы она, когда Сесил придет на следующей неделе, хотя бы при нем не говорила ничего странного. Мама, и что, ты думаешь, она ответила?» «Даже не могу представить», – простонала тетя Веллингтон, готовясь к чему угодно. «Она сказала: “Мне бы хотелось шокировать Сесила. Для мужчины у него слишком красные губы”. Мама, я больше не могу сочувствовать Валенси». «Ее разум поражен болезнью, – важно сказала тетя Веллингтон. – Не нужно ждать, что она способна отвечать за свои слова». Когда тетя Веллингтон сообщила миссис Фредерик все, что Валенси сказала Олив, миссис Фредерик потребовала, чтобы Валенси извинилась. «Ты заставила меня извиниться перед Олив за то, что я не делала, пятнадцать лет назад, – ответила Валенси. – Используй это старое извинение». Вновь собрался торжественный семейный конклав. Пришли все, кроме кузины Глэдис, которая так страдала от неврита в голове «с тех пор, как бедняжка Досс помешалась», что не могла вынести никакой ответственности. Они решили – взглянув фактам в лицо – что самым мудрым будет на какое-то время оставить Валенси в покое – «вернуть ей ее голову», как выразился дядя Бенджамин – «внимательно наблюдать за нею, но лишний раз не трогать». Термин «бдительное ожидание» был изобретен не ими, но именно такой политике последовали растерянные родственники Валенси. «Мы должны следовать за событиями, – сказал дядя Бенджамин. – Проще – важно добавил он – взбивать яйца, чем собирать, когда они разбиты. Конечно, если она станет опасной…» Дядя Джеймс проконсультировался с доктором Амброузом Марчем. Доктор Амброуз Марч одобрил их решение. Он заметил разгневанному дяде Джеймсу, желающему запереть Валенси под замок, что она пока не совершила ничего, что доказывало бы ее сумасшествие, а при теперешнем упадке нравов нельзя запирать людей без доказательств. Ничто из рассказанного дядей Джеймсом, не показалось доктору Марчу особо тревожащим – он даже несколько раз прятал под рукой улыбку. Но ведь он же не был Стирлингом. И очень мало знал прежнюю Валенси. Дядя Джеймс удалился и по пути в Дирвуд пришел к выводу, что, судя по всему, Амброуз Марч не такой уж хороший врач, и что Аделаида Стирлинг могла бы найти себе мужа получше.
Wega: Хелга пишет: Да, звучание подходящее, можно покрутить. корень «жить». Да, в рассуждениии пожил...
федоровна: Хелга Спасибо! Хелга пишет: самым мудрым будет на какое-то оставить Валенси в покое На какое-то время. Испугался дядя! А выбора у него, по сути, нет - племянница не ребенок давно. Кстати, меня смутил этот грубоватый degenerate age - Развращенный век?возраст? Еще никак не дойдет, почему тетя Веллингтон говорит responsibile (зачем здесь лишнее i?) Хелга пишет: Проще – важно добавил он – взбивать яйца, чем собирать, когда они разбиты. Но если уж объяснять дядины каламбуры в сносках, то тогда все, этот тоже интересненький.
Хелга: федоровна пишет: Кстати, меня смутил этот грубоватый degenerate age - Развращенный век?возраст? Да, верно смутил. Я как-то пролетела мимо слова. Может, распущенный? федоровна пишет: Но если уж объяснять дядины каламбуры в сносках, то тогда все, этот тоже интересненький. Аха, возьму на заметку. Но вроде, прилично вышел вариант?
федоровна: Хелга пишет: Но вроде, прилично вышел вариант? Да, вполне в духе дяди. Я вот к чему: Скрипач не нужен пишет: Интересно же попутно узнавать разные такие штучки. А тут штучка в том, что unscramble eggs совсем уже не про яйца. А responsibile, мне кажется, передает какую-то особенность тетиной речи, только вот какую.. Может, просторечие, или, наоборот?
Хелга: федоровна пишет: А тут штучка в том, что unscramble eggs совсем уже не про яйца. Unscramble scrambled eggs? Пытаться сделать невозможное. Или еще есть вариации? федоровна пишет: А responsibile, мне кажется, передает какую-то особенность тетиной речи, только вот какую.. Может, просторечие, или, наоборот? Голову сломала, тут нужен носитель языка. Но мне кажется, что тете Веллингтон присуще больше искажение в сторону ложной такой утонченности. Есть еще интересный момент, кажется, в третьей главе. Там миссис Фредерик и кузина Стиклз рассуждают о простудах. Кузина говорит: ketch a cold, а Фредерик - catch. Тут кузина получается просторечива, а как это по-русски опросторечить, не придумалось. Федоровна, так замечательно, что вы читаете в оригинале! Это такая помощь!
Скрипач не нужен: Хелга, неизменное спасибо! Тоже почитала в оригинале. С коленцами этак написано. Ваш перевод читать приятнее, да простит меня Люси Монтгомери. Большой англо-русский словарь от 2001 дает ещё и вариант degenerate age - упадок нравов. "...а при теперешнем упадке нравов нельзя запирать людей без доказательств"... к сожалению
федоровна: Хелга пишет: Или еще есть вариации? По-моему, это задание для игры, где нужно собрать слово из букв, где-то встречалось. Хелга пишет: тете Веллингтон присуще больше искажение в сторону ложной такой утонченности Вот-вот, изображает из себя что-то. Третью главу не читала по-английски, надо глянуть. Хелга пишет: замечательно, что вы читаете в оригинале! Хорошо пишет - легко читается! (трудный текст мне не дался бы, кишка тонка)
Хелга: федоровна пишет: По-моему, это задание для игры, где нужно собрать слово из букв, где-то встречалось. В смысле, Скрипач не нужен пишет: Тоже почитала в оригинале. С коленцами этак написано. Иронично и язвительно местами, да? А сюжет хорош, а? (Спасибо за оценку, смутили, но думаю, просто потому что по-русски ) федоровна пишет: Хорошо пишет - легко читается! (трудный текст мне не дался бы, кишка тонка) Да, читается легко. Сложный текст я не потянула бы, тоже с кишкой плохо. Скрипач не нужен пишет: а при теперешнем упадке нравов нельзя запирать людей без доказательств"... к сожалению Славно!
федоровна: Хелга пишет: В смысле Почти. Поискала. Вот, например: MONDAY, JUNE 23, 2008 Can You Unscramble Eggs? Each of these words can be changed into something edible by scrambling the letters and making a new word. What foods can you produce from these words when rearranged? PLAYERS SANDIER ASSUAGE BARELY
Скрипач не нужен: Хелга пишет: Unscramble scrambled eggs? Пытаться сделать невозможное. Или еще есть вариации? "Я тут подумал..." Мне кажется, надо дать "яичный" перевод и в сносках указать, что это идиома. Дядя говорит о яйцах, имея в виду невыполнимое задание. Игра здесь как-то ни с какого боку. А, кстати, была эта идиома про яйца идиомой в то время? И была ли эта игра? Я в мистере Харрисоне ага, "и у меня тоже что-то голова побаливает" наткнулась на одно такое выражение и никак не могла его переварить. Пока не залезла поглубже и не узнала, что до середины 19 века оно тоже было идиомой, но означало совсем другое))) И ни в одном расхожем словаре об этом ни слова.
федоровна: Скрипач не нужен пишет: Игра здесь как-то ни с какого боку. Да. И зачем она мне в голову пришла? Но интересно проследить "эволюцию" семантики данной идиомы, если предположить, что игра (приведение в правильный порядок набора букв)- явление не начала 20 века, а более позднее. Выходит, "связываясь" с игрой, фразеологизм частью теряет свое значение "сделать невозможное", ведь сотворить слово из букв может практически любой. И буквы-яйца из буквенного омлета не так безнадежны, как просто яйца.
Хелга: "Я тут подумал".... Можно же еще подойти к этой идиоме чуть детальней - "что сделано, то сделано". То есть, что-то вроде нашего "после драки кулаками не машут". Этимологический словарь вещает, что глагол scramble появился в значении "бороться" где-то в 1580-х, но первые записи о взбитых яйцах - scrambled eggs, возникли лишь в 1864г, а слово unscramble - в 1923 году, но! вероятно, из старой поговорки о невозможности собрать взболтанные яйца. The original notion probably is from the old retort about the impossibility of unscrambling eggs. федоровна пишет: И буквы-яйца из буквенного омлета не так безнадежны, как просто яйца. Но яйца все равно остаются яйцами, столь же безнадежными для восстановления.
федоровна: Хелга пишет: Но яйца все равно остаются яйцами, столь же безнадежными для восстановления. А болтунья из яиц с буквами грозит несварением... Хелга пишет: слово unscramble - в 1923 году А вдруг это и дядина заслуга?
Хелга: федоровна пишет: А вдруг это и дядина заслуга? А что, вполне!
Хелга: Глава XIV Жизнь не может остановиться, потому что произошла трагедия. Еда должна быть приготовлена, даже если умер сын, а крыльцо должно быть починено, даже если ваша единственная дочь лишилась рассудка. Миссис Фредерик, по своей привычке к порядку, давным-давно установила, что во вторую неделю июня должно ремонтироваться крыльцо, крыша которого опасно прогнулась. Ревущий Абель был нанят на эту работу много лун назад, и Ревущий Абель явился точно в утро первого дня второй недели и принялся за работу. Разумеется, он был пьян. Ревущий Абель всегда был пьян. Но сейчас он находился в первой стадии, когда становился разговорчивым и дружелюбным. Запах виски, исходящий от него, истрезал миссис Фредерик и кузину Стиклз за обедом. Даже Валенси, с ее эмансипацией, не была от этого в восторге. Но ей нравился Абель, его живой, красноречивый разговор, и она, вымыв посуду, вышла и уселась на ступеньку, чтобы побеседовать с ним. Миссис Фредерик и кузина Стиклз посчитали этот поступок ужасным, но что они могли поделать? Валенси лишь усмехнулась в их сторону, когда они позвали ее в дом, и не сдвинулась с места. Однажды начав не повиноваться, нетрудно продолжать. Сложным был лишь первый шаг. Они побоялись сказать ей что-то еще, чтобы она не устроила сцену в присутствии Абеля, который разнесет это по округе с собственными комментариями и преувеличениями. День выдался холодным, несмотря на июньское солнце, и миссис Фредерик слишком замерзла, чтобы сидеть у окна столовой и слушать их разговор. Ей пришлось закрыть окно, и Валенси с Ревущим Абелем смогли побеседовать без свидетелей. Но если бы миссис Фредерик знала, какие последствия будет иметь этот разговор, она бы помешала ему, пусть даже крыльцо осталось бы без ремонта. Валенси сидела на ступеньке, открывшись прохладному бризу, этот июньский холод заставил тетю Изабеллу прийти к выводу, что времена года меняются. Валенси не беспокоило, схватит она простуду или нет. Как приятно было сидеть здесь, посреди зябкого, прекрасного, ароматного мира и чувствовать себя свободной. Она вдыхала чудесный чистый воздух, подставляла ветру руки, позволяла ему ворошить волосы и слушала Ревущего Абеля – он рассказывал о своих невзгодах в перерывах между веселым стуком молотка под шотландские напевы. Валенси нравилось слушать его. Каждый удар его молотка звучал, словно музыкальная нота. Старый Абель Гей, несмотря на свои семьдесят лет, до сих пор был величаво, патриархально красив. Его громадная борода, лежащая поверх голубой фланелевой рубашки, до сих пор была пламенно нетронуто рыжей, хотя волосы – белы, как снег, а глаза – остро, по-молодому голубы. Огромные рыжевато-седые брови больше походили на усы. Возможно, поэтому его верхняя губа всегда была тщательно выбрита. Щеки его алели, и, по идее, таким же должен был быть, но не был, нос. Красивый, прямой орлиный нос, которому мог бы позавидовать самых родовитый из римлян. Ростом шесть футов два дюйма без обуви, Абель был широкоплеч и узкобедр. В молодости он слыл знаменитым любовником, считая, что все женщины слишком очаровательны, чтобы привязать себя к одной из них. Его жизнь была бурной многоцветной панорамой безрассудств, авантюр, доблестей, удач и неудач. В сорок пять он женился на милой хрупкой девушке – его похождения свели ее в могилу за несколько лет. Он был благочестиво пьян на ее похоронах и настаивал на повторном прочтении пятьдесят пятой главы Книги пророка Исайи – Абель знал наизусть почти всю Библию и Псалмы – пока священник, которого он не любил, произносил или пытался произнести проповедь. С тех пор в его доме хозяйничала его старая неряха-кузина, она готовила еду и поддерживала порядок. В таком неутешительном окружении и росла маленькая Сесилия Гей. Благодаря демократичности средней школы, Валенси довольно хорошо знала «Сисси Гей», хотя та и была на три года моложе. После окончания школы их пути разошлись, и она долго ничего не слышала о ней. Старый Абель был пресвитерианцем. Это заключалось в том, что его венчал пресвитерианский священник, а так же крестил его ребенка и отпевал его жену, но он разбирался в пресвитерианской теологии лучше, чем многие проповедники, что делало его опасным для них в спорах. Но Ревущий Абель никогда не посещал церковь. Каждый пресвитерианский священник, появлявшийся в Дирвуде, пытался – не более одного раза – приобщить Ревущего Абеля. Но в конце концов его оставили в покое. Преподобный мистер Бентли жил в Дирвуде восемь лет. Посетив Ревущего Абеля на третий месяц своего пасторства, больше не трогал его. Он зашел к Ревущему Абелю и застал его в теологической стадии пьянства, за которой всегда следовала сентиментально-слезливая, а дальше – ревуще-богохульная. Завершающей была красноречиво-молитвенная, когда он на какое-то время пылко признавал себя грешником в руках рассерженного Господа. Абель никогда не заходил дальше. Обычно он засыпал, стоя на коленях, и просыпался трезвым, но никогда в своей жизни не бывал «мертвецки пьяным». Он заявил мистеру Бентли, что является надежным пресвитерианцем и уверен в своем выборе. У него нет грехов – о которых бы он знал – чтобы раскаиваться. «Совершали ли вы в своей жизни что-то, о чем сожалеете?» – спросил мистер Бентли. Ревущий Абель почесал седую лохматую голову, притворяясь, что размышляет. «Ну да, – в конце концов ответил он. – Осталось несколько женщин, которых я мог бы поцеловать, но не сделал этого. Я всегда жалею о том». Мистер Бентли вышел и отправился домой. Абель проследил, чтобы Сисси была крещена должным образом – сам же в это время он был весело пьян. Он заставил ее регулярно посещать церковь и воскресную школу. Прихожане приняли ее, а она в свою очередь вступила в миссионерскую музыкальную группу, женскую гильдию и миссионерское общество молодых женщин. Она была верящей, скромной, маленькой труженицей. Все любили Сисси Гей и жалели ее. Скромная, чувствительная, милая девушка, она была привлекательна той нежной неуловимой красотой, что увядает слишком быстро, если жизнь не поддерживает ее любовью и заботой. Но, когда случилась беда, любовь и жалость не помешали этим же людям растерзать ее, словно они стали голодными кошками. В течение четырех лет Сисси нанималась в отель Мускока летней официанткой. Однажды осенью она вернулась домой сильно изменившейся. Она пряталась в доме и никуда не выходила. Причина вскоре просочилась наружу, и разразился скандал. В ту зиму у Сисси родился ребенок. Никто ничего не знал о его отце. Сесили держала бледные губы на замке, никому не поведав свою горькую тайну. Никто не осмеливался спрашивать об этом Ревущего Абеля. Слухи и предположения подбросили вину к дверям Барни Снейта, поскольку старательное наведение справок у девушек, служивших в отеле, прояснило лишь факт, что никто никогда не видел Сисси «с парнем». «Она «хранила себя для себя, – с негодованием заявили они. – Слишком хороша для наших танцев. А теперь-то, посмотрите!» Ребенок прожил не больше года. После его смерти Сисси стала увядать. Два года назад доктор Марч сказал, что ей осталось жить не более шести месяцев – ее легкие безнадежно поражены. Но она до сих пор была жива. Никто не навещал ее. Женщины не заходили в дом Ревущего Абеля. Мистер Бентли пришел один раз, зная, что Абеля нет дома, но жуткое дряхлое существо, скребущее пол на кухне, сообщило ему, что Сисси никого не хочет видеть. После смерти старухи-кузины Ревущий Абель нанимал двух или трех сомнительных экономок, из тех, кто осмеливался прийти в дом, где живет умирающая от туберкулеза девушка. С тех пор как ушла последняя из них, Ревущий Абель больше не брал никого, чтобы ухаживать за Сисси и готовить. Он обрушил на Валенси весь груз своей горечи, кляня ханжей Дирвуда и окрестностей такими яркими и сочными проклятьями, что, когда они достигли ушей кузины Стиклз, проходившей по коридору, бедная леди чуть не лишилась чувств. И Валенси слушала все это? Валенси едва заметила сквернословие. Ее внимание сосредоточилось на горьких мыслях о бедной, несчастной, опозоренной Сисси Гей, больной и беспомощной, в неуютном старом доме, что стоял в стороне, на дороге к Миставису, без единой души рядом, кто мог бы помочь или успокоить. И это происходит в якобы христианской общине в славном тысяча девятьсот ** году! «Вы хотите сказать, что Сисси там сейчас совсем одна, и нет никого, чтобы помочь ей, совсем никого?» «О, она может передвигаться и достать себе, что нужно, и поесть, если захочет. Но она не может ничего делать. Трудновато работать целый день, приходить домой под вечер усталым и голодным, и готовить себе еду. Иногда я жалею, что я выгнал вон старую Рейчел Эдвардс». Абель очень живописно описал Рейчел. «У нее лицо, словно оно износило сотню тел. И она ко всему безучастна. Скажете, характер? Тут дело не в характере. Она и червя не могла поймать, а грязнуля, гр-р-рязнуля. Я не такой уж неразумный и знаю, что человеку приходится проглотить свой пуд, пока он помрет, (a man has to eat his peck before he dies, - Every man must cat a peck of ashes before he dies.) но она превзошла всех. Вы и не представите, что эта леди сделала! Она сварила тыквенный джем, положила в стеклянные банки и поставила их на стол незакрытыми. Пес забрался на стол и сунул лапу в одну из них. И что она сотворила? Она просто схватила пса и выжала сироп с его лапы прямо в банку! А потом закрыла ее и поставила в кладовку. Я отворил дверь и сказал ей: «Уходи!» Дама вышла, и я швырнул банки с тыквой вслед ей, обе. Думал, помру со смеху, глядя, как Рейчел удирает от банок, летящих за ней. Она порассказала повсюду, что я сумасшедший, так что никто не придет, ни так, ни за деньги». «Но кто-то должен ухаживать за Сисси», – настаивала Валенси, все ее мысли сосредоточились на этом. Ее не беспокоило, что никто не готовил еду Ревущему Абелю. Но ее сердце сжималось от беспокойства за Сесилию Гей. «Ну да, у нее есть. Барни Снейт всегда забегает, когда проезжает мимо, делает все, что она попросит. Приносит ей апельсины, цветы, и всякие вещи. Один христианин все же есть. А эти самодовольные лицемеры из прихода Святого Эндрю не пойдут по одной стороне дороги вместе с ним. Их собаки скорее попадут на небеса, чем они. А их пастор – скользкий, словно его кошка облизала!» «Есть много хороших людей, и в Святом Эндрю и в Святом Джордже, и они были бы добрее к Сисси, если бы вы вели себя иначе», – сурово сказала Валенси. – Они боятся подходить к вашему дому». «Потому что я такой ужасный старый пес? Но я не кусаюсь – никогда в жизни никого не укусил. А несколько бранных слов никому не повредят. И я не прошу никого приходить. Не желаю, чтобы кто-то совал свой нос и копался в моих делах. Но мне нужна экономка. Если бы я брился каждое воскресенье и ходил в церковь, я бы заполучил любую, какую захотел. Меня бы уважали. Но что толку ходить в церковь, когда все предопределено? Скажите-ка, а, мисс». «Все?» – переспросила Валенси. «Да. Невозможно что-то изменить. Я бы хотел, если бы мог. Я не хочу ни в ад, ни в рай. Хочу, чтобы в человеке было всего намешано, поровну». «Разве это не именно тот путь, который нужен? – задумчиво спросила Валенси, но размышляла она совсем не о теологии. «Нет, нет, – прогудел Абель, наносят мощный удар по упрямому гвоздю. – Здесь слишком много ада – слишком много. Поэтому я так часто пью. Это дает свободу, ненадолго, свободу от самого себя – да, Господи, свободу от предопределения. Когда-нибудь пробовали?» «Нет, у меня другой способ получить свободу, – рассеянно ответила Валенси. – Но сейчас о Сисси. За нею должен кто-то ухаживать…» «Да что вы все о Сис? Сдается мне, никогда прежде вы не волновались за нее. Никогда даже не заходили проведать. А она вас очень любила». «Я должна была, – сказала Валенси. – Но это неважно. Вы не поймете. Главное – вы должны найти экономку». «Где ж я ее найду? Я бы платил подходящее жалованье, если б смог найти подходящую женщину. Вы думаете, мне нравятся старые ведьмы?» «А я подойду?» – спросила Валенси.
Хелга: В этой главе тоже есть идиома или пословица, выделила синим. "Человек должен проглотить мешок пепла, прежде чем умрет", буквально. Пока ничего, кроме пуда соли, не придумалось. Хотя есть мысль, но она нелитературная.
Хелга: федоровна Замечательно! федоровна пишет: Тут надо что-нибудь неприятное проглотить.. Что там за мысль нелитературная? Чую, это глотать нельзя.. Угу, это точно глотать нельзя. Но для Абеля хорошо подходит, в смысле стиля. федоровна пишет: git -бранное слово? Есть вариант искаженное get, есть мерзавец, есть git on из табуированной лексики. Но здесь, мне кажется, скорее всего просторечье. Нашла вот еще вариант: "I can't git on without you. - Я не могу обходиться без вас". То есть, ответ Абеля может звучать: "Она обходится". Есть же еще ругательства Абеля, записанные в форме d....d, и прочее. Как-то надо их передать. федоровна пишет: Да наша дева не просто пустая мечтательница, ее "не жила" - читай "не принесла пользы людям", может, и больше того.. Да еще и от жизни в такой "тюрьме".
Скрипач не нужен: Хелга, Валенси у постели больной представить можно, но надраивающей углы в грязюшнике Абеля - никак. Куда - никуда, лишь бы из дома. федоровна пишет: Тут надо что-нибудь неприятное проглотить.. Что там за мысль нелитературная? Чую, это глотать нельзя.. Дамы, а насколько крупные неприятности это проглатываемое "что-нибудь" символизирует? Мы так ходим по граблям, едим деготь в меду или хлебаем лихо(предварительно узнав, почём оно за фунт))? Хелга пишет: Есть же еще ругательства Абеля, записанные в форме d....d, и прочее. Как-то надо их передать. Обычно вместо непечатного литературного черта приглашают на подмену "Чёрт возьми, чёрт знает, черти вас всех драли" и все прочие возможные его действия))
Tanya: Скрипач не нужен пишет: насколько крупные неприятности это проглатываемое "что-нибудь" символизирует? Дорогие дамы, простите, что вмешиваюсь в вашу лингвистическую дискуссию , но, как мне кажется, эвфемизмы здесь неуместны . Абель и английская народная мудрость имеют в виду, что каждому в жизни положена его порция дерьма - кому-то меньшая, кому-то бОльшая . Можно, конечно, заменить на что-то, не коробящее слух благородного собрания , но колорит, а главное, смысл могут быть при этом утрачены. Хелга, ты это имела в виду, когда намекала на нелитературное ?
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Валенси у постели больной представить можно, но надраивающей углы в грязюшнике Абеля - никак. Куда - никуда, лишь бы из дома. А мне вполне представляется, так, без фанатизма, конечно. Скрипач не нужен пишет: Обычно вместо непечатного литературного черта приглашают на подмену "Чёрт возьми, чёрт знает, черти вас всех драли" и все прочие возможные его действия)) Да, это понятно, но автор же так корректно прячет ругательства за d.....d. То есть в переводе, наверное, это должно выглядеть так же чер.... зьми, типа. Размышляю. Скрипач не нужен пишет: а насколько крупные неприятности это проглатываемое "что-нибудь" символизирует? Мы так ходим по граблям, едим деготь в меду или хлебаем лихо(предварительно узнав, почём оно за фунт))? Tanya пишет: ты это имела в виду, когда намекала на нелитературное ? Да-да, именно это. Настолько крупные неприятности. Таки просится освобождение от эвфемизмизации, колорит надо сохранять. Абель должен обрести свой язык. (Если бы ваяла что свое, то не смутили бы ругательства, а с переводом что-то политкорректность прихлопнула ). Tanya пишет: простите, что вмешиваюсь в вашу лингвистическую дискуссию Так дискуссия открыта всем ветрам!
Скрипач не нужен: Хелга пишет: Да, это понятно, но автор же так корректно прячет ругательства за d.....d. То есть в переводе, наверное, это должно выглядеть так же чер.... зьми, типа. Размышляю. Ну, раз будет непреукрашенное дерьмо, то уж чертей, думаю, запросто можно выпустить на волю Tanya пишет: Дорогие дамы, простите, что вмешиваюсь в вашу лингвистическую дискуссию Да, по идее, как раз мне бы заткнуться, а тебе подискутировать. А про взбитые яйца и прочие пословицы-идиомы что скажешь?
Хелга: Дамы, если вы замолчите, мне ничего не перевести. Умоляю, не посыпайте голов пеплом, вы такие умницы!
Armillaria: Действие в художественном мире набирает обороты... Хелга, Хелга пишет: глаза – остро, по-молодому голубы Может быть, "глаза пронзительно-голубые, как в молодости"? В оригинале - pierсing blue?
федоровна: Можно еще насчет того, что нужно пристроить в двухгаллоновую емкость? Абель, хоть и ревущий, в данном случае не кладет туда ничего, оставляя название содержимого на совесть слушателя, то есть Валенси. Судя по вариантам, в "меню" мешка входит не только dirt - еще и dust, и ashes - кому что по вкусу. Хелга пишет: Там миссис Фредерик и кузина Стиклз рассуждают о простудах. Там речь не о простудах, а о свинке. А ее можно не только подхватить - подцепить эту заразу для кузины Стиклз годится?
Хелга: федоровна пишет: Абель, хоть и ревущий, в данном случае не кладет туда ничего, оставляя название содержимого на совесть слушателя, то есть Валенси. Судя по вариантам, в "меню" мешка входит не только dirt - еще и dust, и ashes - кому что по вкусу. Варианты, "в жизни каждому приходится выхлебать свою бочку, сожрать свою порцию, нахлебаться своего лиха. федоровна пишет: Там речь не о простудах, а о свинке. А ее можно не только подхватить - подцепить эту заразу для кузины Стиклз годится? Очень годится. А миссис Фредерик может грамотно сказать "заразиться". Armillaria пишет: Может быть, "глаза пронзительно-голубые, как в молодости"? В оригинале - pierсing blue? Отлично!
apropos: Хелга Какая ты молодец! Леди, восхищена вашими познаниями (и остроумием тоже). С наслаждением читаю ваши дискуссии.
Хелга: apropos пишет: С наслаждением читаю ваши дискуссии. А книгу? Почему-то эта книга совершенно покорила. И, как уже написала в теме Водоворота, Валенси чем-то напоминает Докки. Вероятно, несложившейся судьбой, нелюбовью родных, умением в конечном итоге противостоять.
Хелга: Глава XV «Давайте успокоимся, – сказал дядя Бенджамин. – Давайте лучше успокоимся». «Успокоимся! – миссис Фредерик заломила руки. – Как можно успокоиться, это же позор!» «Но как ты позволила ей?» – спросил дядя Джеймс. «Позволила! Как я могла остановить ее, Джеймс? Оказалось, что пока мы с Кристин были на кухне, она собрала большой чемодан и отдала его Ревущему Абелю, когда он пошёл домой после ужина. А потом спустилась сама со своей маленькой сумочкой, в зеленом костюме из сержа. У меня было ужасное предчувствие. Не могу объяснить, но, кажется, я знала, что Досс собирается сделать что-то страшное». «Жаль, что твое предчувствие не пришло чуть побыстрее, – сухо заметил дядя Бенджамин. «Я сказала: “Досс, куда ты собралась?”, a она ответила: “Я иду искать свой голубой замок». «Думаю, это поможет убедить Марча, что ее рассудок поврежден», – заметил дядя Джеймс. «А я спросила: “Валенси, о чем ты говоришь?” А она ответила: “Я буду вести хозяйство у Ревущего Абеля и ухаживать за Сисс. Он будет платить мне тридцать долларов в месяц”. Не знаю, как я не упала на месте замертво». «Тебе не следовало отпускать ее, не следовало выпускать из дома, – сказал дядя Джеймс.– Ты должна была запереть дверь, запереть все…» «Она стояла между мной и входной дверью. Ты даже представить не можешь, насколько решительно она была настроена. Как скала. Это очень необычно для нее. Она всегда была такой хорошей и послушной, а теперь ее ни удержать, ни привязать. Но я высказала все, что думаю, чтобы привести ее в чувство. Я спросила ее, неужели она не ценит свою честь. Я обратилась к ней со всею серьезностью: “Досс, если репутация женщины хоть раз запятнана, ничто не сможет вернуть ей безупречность. Ты навсегда разрушишь ее, если пойдешь к Ревущему Абелю ухаживать за такой дурной девушкой, как Сис Гей. А она сказала: “Я не считаю Сисси дурной, но мне неважно, даже если бы она была такой”. Вот так и сказала. “Мне неважно, даже если бы она была такой”. «Она лишилась остатков приличия», – взорвался дядя Бенджамин. «”Сисси Гей умирает, – сказала она, – и стыд и позор, что она умирает в христианской общине, и никто ничего не может сделать для нее. Что бы она ни совершила и какой бы ни была, она человек”». «Ну, если в этом смысле, то полагаю, что так оно и есть», – сказал дядя Джеймс с таким видом, словно сделал выдающееся признание. «Я спросила Досс, неужели у нее нет уважения к приличиям. Она ответила: “Я всю жизнь поддерживала приличия. Теперь я буду жить. А приличия могут пойти прочь!” Пойти прочь!» «Возмутительно! – сердито сказал дядя Бенджамин. – Возмутительно!» Это успокоило его, но больше никому не помогло. Миссис Фредерик рыдала. Кузина Стиклз вклинилась меж ее стонами отчаяния. «Я говорила ей – мы обе говорили ей, что Ревущий Абель убъет ее, как убил свою жену в один из своих запоев. Она засмеялась и ответила: “Я не боюсь Ревущего Абеля. Он не убьет меня, и он слишком стар, чтобы опасаться его ухаживаний”. Что она имела в виду? Что за ухаживания?» Миссис Фредерик поняла, что, если она хочет взять контроль над разговором, то должна прекратить рыдать. «Я сказала ей: “Валенси, если ты не уважаешь свою репутацию и авторитет семьи, неужели тебя не волнуют мои чувства?” Она ответила: “Нет”. Вот так просто: “Нет”». «Сумасшедшие никогда не уважают ничьих чувств, – сказал дядя Бенджамин. – Это один из симптомов». «Я разрыдалась, а она заявила: “Иди, мама, и будь молодцом. Я собираюсь совершить акт христианского милосердия, а что касается вреда для моей репутация, ты же знаешь, раз у меня нет никаких шансов выйти замуж, так какое это имеет значение?” И с этими словами повернулась и ушла». «Я спросила ей вслед, – патетически произнесла кузина Стиклз. – “Кто теперь будет натирать мою спину?” И она ответила, она ответила… нет, я не могу повторить». «Ерунда, – сказал дядя Бенджамин. – Давайте без этого. Сейчас не время быть щепетильными». «Она сказала, – кузина Стиклз понизила голос почти до шепота. – Она сказала: “О, проклятье!”» «Только подумать, я прожила жизнь, чтобы услышать, как ругается моя дочь! – простонала миссис Фредерик. «Это… это не настоящее ругательство, – пробормотала кузина Стиклз, желая смягчить свои слова, когда худшее уже было сказано. Но она никогда не упоминала о перилах. «Это первый шаг к настоящей брани», – сказал дядя Бенджамин. «А самое ужасное, – миссис Фредерик поискала сухое место на своем носовом платке, – ведь теперь все знают, что она не в себе. Мы больше не можем хранить это в тайне. О, я не перенесу этого!» «Тебе следовало быть построже с нею, когда она была маленькой», – сказал дядя Бенджамин. «Не понимаю, куда еще строже», – вполне честно ответила миссис Фредерик. «Но еще хуже то, что негодяй Снейт все время околачивается возле дома Ревущего Абеля, – заявил дядя Джеймс. – Буду рад, если этот приступ безумия не приведет к чему-то худшему, чем несколько недель у Ревущего Абеля. Сисси Гей не проживет долго». «И она даже не взяла свою нижнюю фланелевую юбку! – простонала кузина Стиклз. «Я еще раз зайду к Амброузу Марчу поговорить об этом», – сказал дядя Бенджамин, имея в виду Валенси, не юбку. «А я увижусь с адвокатом Фергюсоном», – сказал дядя Джеймс. «Так или иначе, – добавил дядя Бенджамин. – Давайте успокоимся».
apropos: Хелга Хелга пишет: А книгу? Почему-то эта книга совершенно покорила. Охотно верю, что покорила - подозреваю, что меня тоже покорит. Я пока просто выпала из "обоймы" на некоторое время, но непременно все наверстаю (и хочу перечитать с начала уже твой перевод).
Armillaria: Хелга Хелга пишет: Почему-то эта книга совершенно покорила. И меня тоже, - и героиня, и книга в целом, - как, наверное, покорит всё творчество Люси Мод Монтгомери, когда прочитаю другие её произведения. Хелга пишет: в зеленом костюме из сержа Это такой материал? Там не саржа? Хелга пишет: ты же знаешь, раз меня нет никаких шансов выйти замуж, Может быть, "у меня" или "меня выдать замуж"?
Скрипач не нужен: Хелга Прочла на английском где-то треть, потом не выдержала и пошла читать последние главы На русском с монитора всё-таки гораздо приятнее. Ещё бы бумажную книжицу со временем Немножко малозначительных тапко-предложений: Хелга пишет: Я не считаю Сисси дурной, но мне неважно, даже если бы она была такой” Может, лучше вот так? "Я не считаю Сисси дурной, но даже если бы она и была такой, мне это (совершенно?) неважно." Почему "совершенно", потому что в русском эти два слова практически срослись, как мне кажется)) Так и тянет его туда впихнуть, это "совершенно")) Нет? Хелга пишет: а что касается вреда для моей репутации, ты же знаешь, раз у меня нет никаких шансов выйти замуж, так какое это имеет значение?” Можно немножко пошутить: "Что касается пятен на моей репутации..."
Хелга: Armillaria пишет: Это такой материал? Там не саржа? Искала в словарях и в Вики. Есть два материала - саржа, хлопчатобумажная или шелковая ткань в рубчик, и серж - тонкая шерстяная ткань. Поди пойми, из которой был сшит костюм Валенси. Возможно, что все-таки и из саржи, исходя из их материального положения. Скрипач не нужен пишет: Прочла на английском где-то треть, потом не выдержала и пошла читать последние главы А-а, не удержавшись, узнать, чем закончится? Скрипач не нужен пишет: На русском с монитора всё-таки гораздо приятнее. Ещё бы бумажную книжицу со временем Ой, перечитываю и нахожу столько мусора у себя. А бумажную хочется, хотя бы в оригинале. Тапки забираю с удовольствием, спасибо! Да, вот еще думаю - petticoat - это нижняя юбка, но, может, исходя из того, что время - 20-е годы, прошлый век, платья уже не длинные до пят, может, имеется в виду сорочка? Терзають сомнения.
Скрипач не нужен: Хелга пишет: petticoat - это нижняя юбка, но, может, исходя из того, что время - 20-е годы, прошлый век, платья уже не длинные до пят, может, имеется в виду сорочка? Терзають сомнения. Можно не уточнять деталей - фланелевое нижнее бельё. А костюм на Валенси, думаю, был всё-таки шерстяной.
Wega: Хелга пишет: Почему-то эта книга совершенно покорила. И, как уже написала в теме Водоворота, Валенси чем-то напоминает Докки. Вероятно, несложившейся судьбой, нелюбовью родных, умением в конечном итоге противостоять. А ведь ты права!! Действительно много общего! Разница только в том, что Валенси стоит на краю бытия, поэтому и более решительна в своих действиях: ей как-бы нЕчего терять! Докки такого не довелось, поэтому и протест её мягче. Мне так кажется.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Можно не уточнять деталей - фланелевое нижнее бельё. А костюм на Валенси, думаю, был всё-таки шерстяной. Да, логично. Wega пишет: Разница только в том, что Валенси стоит на краю бытия, поэтому и более решительна в своих действиях: ей как-бы нЕчего терять! Докки такого не довелось, поэтому и протест её мягче. Ну и положение жизненное иное. Валенси рада была бы хотя бы маленькому, но своему дому. Но внутренняя борьба и протест равны.
Хелга: Глава XVI Валенси шла в сторону дома Ревущего Абеля – что стоял у дороги на Миставис – под пурпурно-янтарным небом, вся во власти странного возбуждения и предвкушения. Там, позади, рыдали мать и кузина Стиклз – оплакивая себя, не ее. А здесь, шевеля придорожную траву, в лицо дул ветер, мягкий, влажный, прохладный. О, как она любила ветер! Дрозды сонно посвистывали в елях, сырой воздух был наполнен ароматом смолы. Большие машины проезжали и исчезали в фиолетовых сумерках – начался летний заезд туристов на Мускоку, но Валенси не завидовала им. Коттеджи на Мускоке, возможно, хороши, но там, в вышине, в закатном небе, среди еловых вершин, возвышался ее Голубой замок. Она отбросила прошлое, все привычки и запреты, как засохшие листья. Она освободилась от них. Хаотично построенный, полуразрушенный дом Ревущего Абеля находился в трех милях от деревни, на самом краю «чащобы», как в народе называли безлюдные леса вокруг Мистависа. Признаться, он совсем не походил на Голубой замок. В дни молодости и процветания Абеля Гея здесь было довольно уютное местечко. Игривой дугой красовалась над воротами надпись «А. Гей, Плотник» – («Веселый» плотник, прим. пер.). Сейчас же это был старый дом с потрескавшейся, залатанной крышей и покривившимися ставнями. Абель никогда не занимался плотницкими работами в собственном жилище. Здесь веяло безразличием, словно дом, окруженный корявыми, как старухи, елями, устал от жизни. Сад, за которым Сисси когда-то старательно ухаживала, зарос и одичал. По сторонам расстилались поляны, заполоненные коровяком. За домом, уходя к лесу на берегах озера Миставис, в двух милях отсюда, тянулась просека, поросшая сосновым и еловым молодняком и цветущей дикой вишней. Грубая, выложенная камнем дорога шла через просеку – дорога, белая от растущих повсюду чудесных маргариток. Ревущий Абель встретил Валенси у дверей. «Вы все-таки пришли, – сказал он с недоверием. – Я и подумать не мог, что Стирлинги вас отпустят». Валенси усмехнулась, показав ровные зубы. «Они не могли остановить меня». «Не думал, что вы такая храбрая, – с восхищением сказал Ревущий Абель. – И взгляните-ка на эти славные лодыжки», – добавил он, отступая, чтобы пропустить ее в дом. Если бы кузина Стиклз услышала эти слова, она бы утвердилась в мысли, что судьба Валенси, на земле и на небесах, окончательно решена. Но стариковская галантность Абеля совсем не беспокоила Валенси. Более того, это был первый комплимент, полученный ею в жизни, и он ей понравился. Признаться, она подозревала, что имеет неплохие лодыжки, но никто прежде не говорил ей об этом. В семье Стирлингов лодыжки находились за пределами допустимого для упоминания. Ревущий Абель провел ее на кухню, где на диване лежала Сисси, учащенно дыша, с пунцовыми пятнами на впалых щеках. Валенси уже несколько лет не видела Сесилию Гей. Прежде она была прелестной, изящной, словно цветок, девушкой с мягкими золотистыми волосами, отточенными, словно из воска, чертами лица и огромными красивыми голубыми глазами. Валенси была потрясена, увидев, насколько изменилась Сисси. Неужели это несчастное маленькое существо, похожее на увядший сломанный цветок, та же самая Сисси? Она выплакала всю свою красоту – ее глаза казались слишком, чрезмерно большими на усталом лице. В последний раз, когда Валенси видела Сесилию Гей, эти, ныне потухшие, жалобные, глаза, сияли радостью и были похожи на прозрачные тенистые озера. Контраст был так ужасен, что Валенси с трудом сдержала слезы. Она опустилась на колени возле Сисси и обняла ее. «Сисси, дорогая, я пришла ухаживать за тобой. Я останусь с тобой, пока… пока ты хочешь. «О! – Сисси обняла Валенси за шею тонкими руками. – Правда? Здесь так одиноко… я могу ждать и одна, но здесь так одиноко. Так хорошо, если бы кто-то был… рядом. Ты всегда была… так мила со мной… тогда, давно». Валенси прижала Сисси к себе. Внезапно она почувствовала себя счастливой. Здесь есть человек, которому она нужна, человек, которому она может помочь. Она больше не была лишней. Прошлое ушло прочь, пришло новое. «Многое предопределено, но бывают, черт возьми, и чистые случайности», – сказал Ревущий Абель, довольно покуривая в углу свою трубку.
apropos: Хелга Очень "вкусный", чарующий стиль повествования - погружаешься в него, словно в волшебную страну. Хелга пишет: «Многое предопределено, но бывают, черт возьми, и чистые случайности» Ревущий Абель - чисто философ.
bobby: Хелга Спасибо. Наверное, теперь настоящее обеих девушек изменится... Немного соображений по тексту За домом, уходя к лесу на берегах озера Миставис, в двух милях отсюда, тянулась просека, поросшая сосновым и еловым молодняком и цветущей дикой вишней. Я бы переставила местами За домом, в двух милях отсюда, тянулась просека, поросшая сосновым и еловым молодняком и цветущей дикой вишней, уходя к лесу, раскинувшемуся на берегах озера Миставис. Или За домом, в двух милях отсюда, тянулась уходя к лесу, раскинувшемуся на берегах озера Миставис, просека, поросшая сосновым и еловым молодняком и цветущей дикой вишней. Валенси усмехнулась, показав ровные зубы. Немного странно, разве при усмешке видны зубы? Хелга пишет: Прошлое ушло прочь, пришло новое. Может, новое настоящее? Есть еще пара фраз, но я не нашла подходящих синонимов, и не стала о них упоминать)
Хелга: bobby пишет: Я бы переставила местами За домом, в двух милях отсюда, тянулась просека, поросшая сосновым и еловым молодняком и цветущей дикой вишней, уходя к лесу, раскинувшемуся на берегах озера Миставис. Отлично, спасибо! Так билась над этой фразой, не получилось, оставила как есть, в надежде, что она не понравится. bobby пишет: Немного странно, разве при усмешке видны зубы? Буквальный перевод, но лучше, конечно, улыбнулась. Вообще не нравятся эти зубы здесь, но воля автора. Монтгомери вот так дает описание внешности, штрихами, разбросанными по тексту. bobby пишет: Может, новое настоящее? Да-да. И пару фраз кинь, пожалуйста, если не трудно, пусть будут. Синонимы, может, подберуться. Спасибо, что читаешь, и за тапки особо!
apropos: bobby пишет: разве при усмешке видны зубы? Могут быть видны - смотря какая усмешка. Как вариант: усмехнулась, мелькнув ровными зубами (зубками) - ?
Хелга: apropos пишет: усмехнулась, мелькнув ровными зубами (зубками) - ? Очень хороший вариант! Дамы, все, что не нравится, пожалуйста, в студию. Потому что корявостей полно.
bobby: Хелга пишет: сырой воздух был наполнен ароматом смолы может, напоён? Здесь веяло безразличием, словно дом, окруженный корявыми, как старухи, елями, устал от жизни. Я бы "словно" и "как" поменяла местами, плавнее будет, на мой взгляд. Здесь веяло безразличием, (как?) будто дом, окруженный корявыми, словно старухи, елями, устал от жизни. Хелга пишет: По сторонам расстилались поляны, заполоненные коровяком. Не могу ничего подобрать но как будто что-то не то. "Заросшие" не поставить, так как в предыдущем предложении был "зарос".
Хелга: bobby Аха, спасибо! Согласная. bobby пишет: Не могу ничего подобрать но как будто что-то не то. "Заросшие" не поставить, так как в предыдущем предложении был "зарос". Так вот я тоже тут извращалась, чтобы корня "рос" избежать.
bobby: Хелга, это тебе большое спасибо, что взялась за перевод. Читаю с удовольствием. Мне очень нравится Л. Монтгомери, но кроме Энн, к сожалению, на русский больше ничего не переведено, если не ошибаюсь.
Хелга: bobby пишет: Мне очень нравится Л. Монтгомери, но кроме Энн, к сожалению, на русский больше ничего не переведено, если не ошибаюсь. Да, вроде так и есть. Я уже тут весь тред пою, как полюбила "Голубой замок", но еще добавлю. Стало читать, причем в поезде, чтобы узнать, что ж там с Валенси произойдет, и вся очаровалась книгой. Она теперь у меня в списке тех, что возьму на необитаемый остров.
apropos: Хелга пишет: Дамы, все, что не нравится, пожалуйста, в студию Да мне все нравится - корявостей не замечаю. Наверное потому, что не привыкла их у тебя видеть. Да и стилист из меня никакой.
Скрипач не нужен: Хелга, спасибо за новую главу! Очень понравилось описание дома и сада. Захотелось погулять по дороге с маргаритками. Про ухмылку с зубами. Она там все свои ровные зубки показала. Значит, широко улыбнулась, показав .... С зарослями тотальными давайте вместе подумаем, как бороться. Одну можно вовсе убрать. Заодно я бы поменяла грубую дорогу, на ухабистую, например. Или неровную. Хелга пишет: Грубая, выложенная камнем дорога шла через просеку – дорога, белая от растущих повсюду чудесных маргариток. Ухабистая, выложенная камнем дорога шла через просеку - дорога, белая от (заполонивших каждую щелку) маргариток. Хелга пишет: Сад, за которым Сисси когда-то старательно ухаживала, зарос и одичал. Сад, за которым Сисси когда-то старательно ухаживала, (теперь) совсем одичал. Хелга пишет: По сторонам расстилались поляны, заполоненные коровяком. Там скорее луга или, может, луговины сплошь из коровяка по обеим сторонам от дома. Как это покруглее описать? ЧТо-то торможу Хелга пишет: просека, поросшая сосновым и еловым молодняком и цветущей дикой вишней. просека, заросшая.....
Скрипач не нужен: Опять я Хелга пишет: отточенными, словно из воска, чертами лица и огромными красивыми голубыми глазами. Точёными, словно из воска, чертами лица и прекрасными голубыми глазами.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: С зарослями тотальными давайте вместе подумаем, как бороться. Ой, да, да! Скрипач не нужен пишет: Там скорее луга или, может, луговины сплошь из коровяка по обеим сторонам от дома. Как это покруглее описать? На луговинах по сторонам дома буйствовал коровяк.
bobby: Луговины не... Вокруг расстилались луга с буйно разросшимся коровяком.
bobby: Вокруг расстилались луга, сплошь покрытые коровяком
Хелга: bobby пишет: Вокруг расстилались луга, сплошь покрытые коровяком О, сплошь покрытые! А если буйствовал коровяк, вроде, тоже ничего?
Скрипач не нужен: Да это неплохо бы А без "разросшегося"? Как бы обойти -РОС-? В оригинале ничего кроме коровяка не росло там. Исключительно коровяк. On two sides of the house were fields full of nothing but mulleins. Хелга пишет: На луговинах по сторонам дома буйствовал коровяк. Может, ну их, эти определения? По обеим сторонам дома буйствовал коровяк. И всё
Скрипач не нужен: bobby пишет: Вокруг расстилались луга, сплошь покрытые коровяком Вокруг расстилались луга в буйстве коровяка
Хелга: Скрипач не нужен пишет: По обеим сторонам дома буйствовал коровяк. Кажется, это самое то.
bobby: А почему дома-то? Если расстилались поляны или луга, мне кажется, вокруг лучше будет чем по сторонам.
Хелга: bobby пишет: А почему дома-то? Если расстилались поляны или луга, мне кажется, вокруг лучше будет чем по сторонам. Но они как раз по сторонам дома, в тексте. On two sides of the house were fields full of nothing but mulleins. А позади уже не луга, а просека с елочками и сосенками и дорогой.
Скрипач не нужен: Да это просто дословный перевод. А так можно и вокруг, конечно. И лучше. Тем более, следующим предложением идёт "позади дома".
Скрипач не нужен: Вот люблю я это у них "По обеим сторонам дома, позади дома" и могут тут же "справа от дома и слева от дома". А нам нельзя
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Вот люблю я это у них "По обеим сторонам дома, позади дома" и могут тут же "справа от дома и слева от дома". А нам нельзя Башку сломала с этими сторонами, переводивши, аха. Девочки, все соберу, поправлю и еще раз выложу главу.
bobby: Скрипач не нужен пишет: По обеим сторонам дома, позади дома" и могут тут же "справа от дома и слева от дома". А нам нельзя Но ведь действительно так получается. Повторы так бросаются в глаза, а англичан это, видимо не смущает, или в английском все по- другому выглядит и звучит?
федоровна: Хелга пишет: и вся очаровалась книгой Потому что трогательно и романтично, и воздух благоухает ароматом...любви... По обеим сторонам дома буйствовал коровяк. А "С двух сторон дома буйствовал коровяк" не годится? А в следующем предложении вместо "за домом" взять просто "позади", и так будет ясно, что позади дома... Сейчас же это был старый дом Но там дом еще и полинялый и унылый... Она освободилась от них. А я все мучалась, как это "ее они не засорят" будет по-нашему лучше... Я и подумать не мог, что Стирлинги вас отпустят Там that ruck of Stirlings - может, придать колорит Абелю: "Стирлинги всем скопом", например.
Axel: Хелга Спасибо! Валенси - умница. Не все способны так круто менять свою жизнь, даже зная о приближающейся смерти.
Хелга: федоровна пишет: Потому что трогательно и романтично, и воздух благоухает ароматом...любви... Да, да, именно так! федоровна пишет: С двух сторон дома буйствовал коровяк" не годится? А в следующем предложении вместо "за домом" взять просто "позади", и так будет ясно, что позади дома... Годится тоже. В общем, главу покручу, выложу еще разок. Axel пишет: Валенси - умница. Не все способны так круто менять свою жизнь, даже зная о приближающейся смерти. Очень немногие, думаю.
Wega: Хелга Всё проросло коровяком... Спасибо тебе за этот перевод, хороший ли, плохой ли - на данный момент не столь уж важно! Ведь любому тексту надо отлежаться, чтобы нашлись требуемые слова и обороты. Не знаю, как кому, а мне Валенси напоминает Энн - мечтательностью, верой в иллюзорный мир, а также невероятной решимостью и твёрдостью духа в экстремальных ситуациях. А ещё много осталось "за кадром"?
Хелга: Wega пишет: Ведь любому тексту надо отлежаться, чтобы нашлись требуемые слова и обороты. Да, это верно. Wega пишет: А ещё много осталось "за кадром"? Глав 30. Выложена где-то треть примерно.
федоровна: Хелга пишет: Глав 30. Выложена где-то треть примерно. Да, всего 45 глав, но они не равноценные по объему. Удержала себя от заглядывания, чем все кончится, чтобы не разбавлять удовольствия от одновременного чтения незнакомой книги на двух языках - совершенно особенного удовольствия.
Хелга: федоровна пишет: Удержала себя от заглядывания, чем все кончится, чтобы не разбавлять удовольствия от одновременного чтения незнакомой книги на двух языках - совершенно особенного удовольствия. О, когда читала, била себя по рукам, чтобы не заглянуть. Выкладываю главу XVI дубль. Вот так как-то получилось.
Хелга: Глава XVI Валенси шла в сторону дома Ревущего Абеля – что стоял у дороги на Миставис – под пурпурно-янтарным небом, вся во власти необычного возбуждения и предвкушения. Там, позади, рыдали мать и кузина Стиклз – оплакивая себя, не ее. А здесь, шевеля придорожную траву, в лицо дул ветер, мягкий, влажный, прохладный. О, как она любила ветер! Дрозды сонно посвистывали в елях, сырой воздух был напоен ароматом смолы. Большие машины проезжали и исчезали в фиолетовых сумерках – начался летний заезд туристов на Мускоку, но Валенси не завидовала им. Коттеджи на Мускоке, возможно, хороши, но там, в вышине, в закатном небе, среди еловых вершин, возвышался ее Голубой замок. Она отбросила прошлое, все привычки и запреты, как засохшие листья. Она освободилась от них. Хаотично построенный, полуразрушенный дом Ревущего Абеля находился в трех милях от деревни, на самой границе «чащобы», как в народе называли безлюдные леса вокруг Мистависа. Признаться, он совсем не походил на Голубой замок. В дни молодости и процветания Абеля Гея здесь было довольно уютное местечко. Игривой дугой красовалась над воротами надпись «А. Гей, Плотник» – («Веселый» плотник, прим. пер.). Сейчас же дом превратился в полинялую, унылую развалину с потрескавшейся, залатанной крышей и покривившимися ставнями. Абель никогда не занимался плотницкими работами в собственном жилище. Здесь веяло безразличием, как будто дом, окруженный корявыми, словно старухи, елями, устал от жизни. Сад, за которым Сисси когда-то старательно ухаживала, теперь совсем одичал. Повсюду буйствовал коровяк. За домом тянулась просека, поросшая сосновым и еловым молодняком, и цветущей дикой вишней. Она уходила к берегу озера Миставис, в двух милях отсюда. Ухабистая, выложенная камнем дорога шла через просеку – дорога, белая от растущих повсюду чудесных маргариток. Ревущий Абель встретил Валенси у дверей. «Вы все-таки пришли, – сказал он с недоверием. – Я и подумать не мог, что Стирлинги, всем своим скопом, вас отпустят». Валенси широко улыбнулась, показав свои ровные зубы. «Они не могли остановить меня». «Не думал, что вы такая храбрая, – с восхищением сказал Ревущий Абель. – И взгляните-ка на эти славные лодыжки», – добавил он, отступая, чтобы пропустить ее в дом. Если бы кузина Стиклз услышала эти слова, она бы утвердилась в мысли, что судьба Валенси, на земле и на небесах, окончательно решена. Но стариковская галантность Абеля совсем не беспокоила Валенси. Более того, это был первый комплимент, полученный ею в жизни, и он ей понравился. Признаться, она подозревала, что имеет неплохие лодыжки, но никто прежде не говорил ей об этом. В семействе Стирлингов лодыжки находились за пределами допустимого для упоминания. Ревущий Абель провел ее на кухню, где на диване лежала Сисси, учащенно дыша, с пунцовыми пятнами на впалых щеках. Валенси уже несколько лет не видела Сесилию Гей. Прежде она была прелестной, изящной, словно цветок, девушкой с мягкими золотистыми волосами, точёными, словно из воска, чертами лица и прекрасными голубыми глазами.. Валенси была потрясена, увидев, насколько изменилась Сисси. Неужели это несчастное маленькое существо, похожее на увядший сломанный цветок, та же самая Сисси? Она выплакала всю свою красоту – ее глаза казались слишком, чрезмерно большими на усталом лице. В последний раз, когда Валенси видела Сесилию Гей, эти, ныне потухшие, жалобные, глаза сияли радостью и были похожи на прозрачные тенистые озера. Контраст был так ужасен, что Валенси с трудом сдержала слезы. Она опустилась на колени возле Сисси и обняла ее. «Сисси, дорогая, я пришла ухаживать за тобой. Я останусь с тобой, пока… пока ты хочешь. «О! – Сисси обняла Валенси за шею тонкими руками. – Правда? Здесь так одиноко… я могу ждать и одна, но здесь так одиноко. Так хорошо, если бы кто-то был… рядом. Ты всегда была… так мила со мной… тогда, давно». Валенси прижала Сисси к себе. Внезапно она почувствовала себя счастливой. Здесь есть человек, которому она нужна, человек, которому она может помочь. Она больше не была лишней. Старое прошлое ушло прочь, пришло новое настоящее. «Многое предопределено, но бывают, черт возьми, и чистые случайности», – сказал Ревущий Абель, довольно покуривая в углу свою трубку.
Хелга: Глава XVII Валенси прожила в доме Ревущего Абеля всего лишь неделю, но ей стало казаться, что между прошлым и настоящим стоят годы. Люди и события отдалялись, словно уходящий сон, день за днем их образы становились все туманней, пока не исчезли совсем. Они отдалялись, словно уходящий сон, день за днем их образы становились все туманней, пока не исчезли совсем. Она была счастлива. Никто больше не терзал ее загадками и не заставлял пить фиолетовые пилюли. Никто не называл ее Досс и не волновался, что она схватит простуду. Здесь не было ни лоскутов, чтобы шить одеяла, ни омерзительных фикусов, чтобы их поливать, ни материнских вспышек гнева, чтобы терпеть их. Она могла побыть одна, когда ей хотелось; ложиться спать, когда желала; чихнуть, если хотелось. Чудесными северными вечерами, когда Сисси засыпала, а Ревущего Абеля не было дома, она могла часами сидеть на покосившихся ступеньках веранды, глядя на дальние холмы, окутанные сиреневой дымкой цветения, слушая приветливое бесшабашное пение ветра и сладкие мелодии обитателей просеки, вдыхая аромат прогретых солнцем трав, пока темнота не накрывала мир прохладной доброй волной. Иногда днем, когда у Сисси хватало сил, девушки гуляли по просеке, любуясь лесными цветами. Они никогда не срывали их. Валенси прочитала Сисси проповедь из Джона Фостера: «Жаль собирать лесные цветы. Лишенные зелени и блеска, они теряют половину своего очарования. Насладитесь, отыскав цветы в их укромных убежищах, порадуйтесь, созерцая их, и уходите, бросая прощальный взгляд, взяв с собой лишь чудное воспоминание об их прелести и аромате». После долгой жизни в воображаемом мире Валенси окунулась в самую гущу бытия. Она была занята – очень занята. Дом нужно было привести в порядок. Недаром ее воспитали в пристрастии Стирлингов к аккуратности и чистоте. Если она хотела находить удовольствие в уборке грязных комнат, здесь она получила его сполна. Ревущий Абель считал, что она напрасно выполняет намного больше работы, чем от нее требовалось, но не вмешивался. Он был весьма доволен сделкой. Валенси хорошо готовила. Абель отметил, что она вошла во вкус. Он нашел у Валенси лишь один недостаток – то, что она не поет во время работы. «Люди должны петь, когда трудятся, – настаивал он. – Так веселей». «Не всегда, – отвечала Валенси. – Представьте поющего за работой мясника. Или гробовщика». Абель хохотал во все горло. «Вы любому утрете нос. У вас на все есть ответ. Думаю, Стирлинги рады, что избавились от вас. Кому понравится попасть к вам на язык?». Обычно Абеля не бывало дома днем – если он не работал, то охотился или рыбачил с Барни Снейтом. Возвращался вечером, всегда очень поздно и часто очень пьяным. В первый же вечер, услышав, как он с ревом идет по двору, Сисси успокоила Валенси, что ей не нужно бояться. «Отец не сделает ничего плохого – просто пошумит». Валенси, лежа на диване в комнате Сисси, – она выбрала ее для сна, чтобы быть рядом, иначе Сисси никогда бы не позвала ее – совсем не боялась и сказала об этом. К моменту, когда Абель распряг лошадей, ревущая стадия прошла, и он отправился в свою комнату в конце коридора, плача и молясь. Спокойно засыпая, Валенси слышала его отдаленные стоны. Но по большей части, Абель бывал добродушен, хоть и вспыльчив время от времени. Однажды Валенси дерзко спросила его: «В чем смысл так взрываться?» «Это такое чертово… облегчение». Оба расхохотались. «Вы славная маленькая штучка, – восхищенно сказал Абель. – Простите мой плохой французский. Я не это имел в виду*. Привык подшутить. По правде, мне нравится женщина, что не боится разговаривать со мной. Сис всегда была слишком бессловесной, слишком. Потому и плывет по течению. Вы мне нравитесь». «И все же, – решительно сказала Валенси, – нет смысла проклинать все подряд, как вы это делаете. И я не потерплю ваших грязных следов на только что выметенном полу. Вы должны пользоваться ковриком, независимо от того, послали вы его на вечные муки или нет». Сисси очень любила чистоту. Она поддерживала порядок в доме до тех пор, пока могла. Она была до боли счастлива, что рядом с нею Валенси. Долгие тоскливые одинокие дни и ночи в обществе лишь тех жутких старух, что приходили работать по дому – Сисси ненавидела и боялась их. Она льнула к Валенси, как ребенок. Не было сомнений, что Сисси умирает. Хотя, внешне, ничто не вызывало тревоги. Даже кашель ее не был слишком сильным. Почти каждое утро она могла встать и одеться, а иногда даже что-то делать в саду или на просеке, в течение часа или двух. Через несколько недель Сисси, казалось, настолько окрепла, что Валенси начала надеяться на ее возможное выздоровление. Но Сисси лишь качала головой. «Нет, я не поправлюсь. У меня почти разрушены легкие. И я не хочу. Я так устала, Валенси. Смерть принесет облегчение. Но я очень рада, что ты здесь, ты даже не представляешь, как много это значит для меня. Но, Валенси, ты слишком много работаешь. Это совсем ни к чему – отцу нужно лишь, чтобы была готова еда. Не думаю, что ты сама слишком сильна. Иногда ты такая бледная. И эти капли, что ты пьешь. Ты здорова, дорогая?» «Со мной все хорошо», – легко ответила Валенси. Она не хотела волновать Сисси. «И я не так уж много работаю. Я счастлива, что у меня есть дела, которые хочется делать». «Тогда, – Сисси нежно взяла Валенси за руку, – давай больше не будем говорить о моей болезни. Давай забудем о ней. Давай притворимся, что я снова маленькая девочка, а ты пришла сюда поиграть со мной. Я мечтала, давно мечтала, чтобы ты пришла. Я знала, ты не могла. Но как я хотела этого! Ты всегда отличалась от других девочек, была такой доброй и милой, как будто в тебе есть что-то, о чем никто не знает, – какая-то драгоценная, прекрасная тайна. Это так, Валенси?» «У меня был Голубой замок», – сказала Валенси, рассмеявшись. Ей было приятно, что Сисси так думала о ней. Она никогда не подозревала, что может нравиться кому-то, что кто-то восхищается или интересуется ею. Она рассказала Сисси о своем Голубом замке. Никогда и никому она не говорила об этом прежде. «У каждого есть свой Голубой замок, – тихо ответила Сисси. – Только они называются по-разному. У меня тоже был когда-то». Она прижала маленькие тонкие ладони к лицу. Она не поделилась с Валенси, кто разрушил ее Голубой замок. Но Валенси знала, что это был не Барни Снейт. *- Абель употребляет слово sport, которое в отношении женщины имеет значение «женщина легкого поведения». Возможно, лучше перевести «шутница», но "штучка" так нравится в устах Абеля.
Скрипач не нужен: Хелга, спасибо! Избаловали Вы нас хорошим чтением! Ведь на самом деле очень тяжелая ситуация у Валенси. А кажется, будто всё легко и хорошо. Тапки принимаются? Хелга пишет: но ей стало казаться, что от прошлого и людей из той жизни ее отделают годы. Они отдалялись, словно уходящий сон, день за днем их образы становились все туманней, пока не исчезли совсем. Хочется как-то заменить или одно "отделяют" или другое. Хелга пишет: Жаль собирать лесные цветы. Лишенные зелени и блеска, они теряют половину своего очарования. Насладитесь, отыскав лесные цветы в их укромных убежищах, порадуйтесь... Может, так? Насладитесь, отыскав цветы в лесу, в их укромных убежищах..." Хелга пишет: Он признавал за ней единственный недостаток – то, что она не поет во время работы. Что-то "признавал" мне тут кажется немножко не тем словом. Нет?
Axel: Хелга Две несчастные неизлечимо больные девушки нашли утешение друг в друге. :(
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Избаловали Вы нас хорошим чтением! Спасибо на добром слове. Но чтение ведь и должно быть хорошим. Скрипач не нужен пишет: Ведь на самом деле очень тяжелая ситуация у Валенси. А кажется, будто всё легко и хорошо. Авторский стиль подачи даже бызысходной ситуации, как светлой и позитивной. Несмотря ни на что. Axel пишет: Две несчастные неизлечимо больные девушки нашли утешение друг в друге. :( Понимают друг друга и не нужно ничего объяснять. Скрипач не нужен пишет: Тапки принимаются? Always! Большой ящик для обуви стоит. Скрипач не нужен пишет: Хочется как-то заменить или одно "отделяют" или другое. Может как-то так? Валенси прожила в доме Ревущего Абеля всего лишь неделю, но ей стало казаться, что между ее прошлым и настоящим стоят годы. Люди и события отдалялись, словно уходящий сон, день за днем их образы становились все туманней, пока не исчезли совсем. Скрипач не нужен пишет: Что-то "признавал" мне тут кажется немножко не тем словом. Нет? Это я извратилась. Он считал, что у нее есть лишь один недостаток.
Wega: Хелга Бесконечно признательна тебе за перевод!! Ведь мне, как и прочим не знающим английского, не довелось бы узнать об этом романе и замечательном авторе из Канады Люси Монтгомери. Читаю с огромным удовольствием и интересом: твой перевод прекрасен, т.к. описания невероятно живые, изобразительные и, как мне представляется, точны в передаче чувств и эмоций. Чтение так "уводит и забирает", что я бы уже не утерпела и подсмотрела, что там в конце... Спасибо тебе!
Хелга: Wega пишет: Чтение так "уводит и забирает", что я бы уже не утерпела и подсмотрела, что там в конце... А в конце... а в конце, ох, что в конце!
apropos: Хелга Хелга пишет: А в конце... а в конце, ох, что в конце! Нарочно интригуешь? Перевод получается очень душевным - произведение и переводчик нашли друг друга. Из тапков - только по форме: ты иногда забываешь закрывать кавычками прямую речь.
Хелга: apropos пишет: Нарочно интригуешь? Разумеется... apropos пишет: Из тапков - только по форме: ты иногда забываешь закрывать кавычками прямую речь. Это да. Но вообще, очень сильно сомневаюсь, что правильно оформляю ее, потому что, может быть, следует убрать кавычки вообще и дать нормальное тире и прочее, что положено.
apropos: Хелга пишет: может быть, следует убрать кавычки вообще и дать нормальное тире и прочее, что положено. А как в авторском тексте? Кстати, мне очень нравится еще у Мэри Стюарт вот эти кавычки в прямой речи. Они придают тексту особое очарование что-ли - нарушают как бы временную границу "здесь и сейчас". Я бы посоветовала тебе оставить эти кавычки.
Хелга: apropos пишет: А как в авторском тексте? В авторском - кавычки, конечно. Это английская пунктуация, у них всегда кавычки, практически. apropos пишет: Они придают тексту особое очарование что-ли - нарушают как бы временную границу "здесь и сейчас". Да, в этом что-то есть.
apropos: Хелга пишет: Это английская пунктуация, у них всегда кавычки, практически. Дык я ж откуда это могла знать? Оставляй тогда.
Хелга: apropos пишет: Оставляй тогда. И то славно!
федоровна: Хелга Замечательный перевод! Хелга пишет: «Жаль собирать лесные цветы. Лишенные зелени и блеска, они теряют половину своего очарования. Насладитесь, отыскав лесные цветы в их укромных убежищах, порадуйтесь, созерцая их, и уходите, бросая прощальный взгляд, взяв с собой лишь чудное воспоминание об их прелести и аромате». Хелга пишет: После долгой жизни в воображаемом мире Валенси окунулась в самую гущу бытия Вы любому утрете нос Совершенно изумительно! Браво! Хелга пишет: Абель отметил, что она умеет придать изюминку всему, что делает. Абель сказал, она вошла во вкус.-?
Скрипач не нужен: Хелга пишет: Может как-то так? Валенси прожила в доме Ревущего Абеля всего лишь неделю, но ей стало казаться, что между ее прошлым и настоящим стоят годы. Хелга пишет: Это я извратилась. Он считал, что у нее есть лишь один недостаток. Может, просто "обнаружил"? Или "приметил". Но это, конечно, уже мелочи Спасибо ещё раз за отличный перевод!
Хелга: федоровна пишет: Абель сказал, она вошла во вкус.-? Да, это точнее. Скрипач не нужен пишет: Может, просто "обнаружил"? Или "приметил". Мне кажется, здесь все же надо подчеркнуть, что это его личное мнение? Спасибо!
Хелга: Глава XVIII Теперь Валенси была знакома с Барни Снейтом, причем, хоть и разговаривала с ним всего несколько раз, ей казалось, что хорошо знакома. Это ощущение пришло после первой же встречи с ним. Она собирала в саду нарциссы для комнаты Сисси, когда услышала в сумерках жуткий шум старого Грей Слоссона, мчащегося через лес от Мистависа – его было слышно за несколько миль. Валенси не подняла головы, когда он подъехал, громыхая по камням лесной дороги. Она никогда не поднимала головы, хоть Барни и проносился здесь каждый вечер, с тех пор как она поселилась у Ревущего Абеля. Но на этот раз он не проехал мимо. Старый Грей Слоссон остановился с еще большим шумом, чем когда двигался. Валенси подозревала, что Барни выбрался из машины и остановился у ветхой калитки, облокотившись на нее. Она резко выпрямилась и посмотрела ему прямо в лицо. Глаза их встретились – Валенси внезапно охватила приятная слабость. Неужели приближался сердечный приступ? Но то был какой-то иной симптом. Его глаза, которые она всегда считала карими, вблизи оказались темно-синими, почти фиолетовыми – прозрачно-яркими. Брови не были похожи одна на другую. Он был худ, слишком худ, и ей захотелось хоть чуть-чуть подкормить его, пришить пуговицы к пиджаку, заставить подстричь волосы и бриться каждый день. В его лице было что-то, трудно объяснимое. Усталость? Печаль? Разочарование? Когда он улыбался, на худых щеках появлялись ямочки. Все эти мысли пронеслись в голове Валенси, пока он смотрел на нее. «Добрый вечер, мисс Стирлинг». Ничто не могло прозвучать более заурядно и привычно. Кто угодно мог произнести эту фразу. Но Барни Снейт умел придавать значимость любым словам. Когда он говорил «добрый вечер», вы ощущали, что вечер был на самом деле добрым и отчасти благодаря ему, Барни, а еще, что какая-то доля лавров принадлежит и вам. Каким-то образом Валенси смутно ощущала все это, но не могла понять, отчего дрожит с головы до пят – должно быть, из-за сердца. Только бы он не заметил! «Я собираюсь в Порт, – говорил тем временем Барни. – Могу ли я снискать ваше расположение, купив или сделав что-нибудь для вас или Сисси?» «Не привезете ли для нас соленой трески?» – сказала Валенси. Это было единственным, что пришло ей в голову. Ревущий Абель как-то выразил желание поесть на обед вареной соленой трески. Когда ее рыцари приезжали верхом в Голубой замок, Валенси отправляла их на разные свершения, но никогда ни одному из них не поручала купить соленой трески. «Конечно. И больше ничего? В Леди Джейн Грей Слоссон достаточно места. И она всегда готова к бою, эта Леди Джейн». «Думаю, больше ничего не нужно», – сказала Валенси. Она знала, что в любом случае он привезет апельсины для Сисси, как делал всегда. Барни не ушел. Помолчав немного, сказал, тихо и загадочно: «Мисс Стирлинг, вы молоток! Целый набор молотков. Прийти сюда и ухаживать за Сисси – при таких-то делах». «Ничего в этом нет молодецкого, – ответила Валенси. – Мне все равно было нечем заняться. И… мне здесь хорошо. Не думаю, что делаю что-то особенное. Мистер Гей заплатит мне жалованье. Я никогда прежде не зарабатывала деньги и мне это нравится». Как ни удивительно, но оказалось, что беседовать с Барни Снейтом очень легко – с этим ужасным Барни Снейтом с его жуткими историями и загадочным прошлым – также легко и естественно, как обращаться к себе самой. «Никакие деньги на свете не окупят того, что вы делаете для Сисси Гей,– сказал Барни. – Это так славно. Если я могу в чем-то помочь, просто дайте знать. А ежели Ревущий Абель попытается надоедать вам…» «Нет, он хорошо относится ко мне. Мне нравится Ревущий Абель», – ответила Валенси. «Мне тоже. Только в его пьянстве имеется одна стадия – возможно, вы еще не столкнулись с нею – когда он поет похабные песни…» «О, да. Вчера он пришел именно таким. Мы с Сисси ушли в свою комнату и закрылись там, чтобы не слышать его. Сегодня утром он извинялся. Я не боюсь никаких стадий Ревущего Абеля». «Вообще-то, я уверен, что он любезен с вами, исключая тот пьяный рев, – сказал Барни. – Но я предупредил его, что он не должен сквернословить в вашем присутствии». «Зачем? – спросила Валенси, бросив на него хитрый взгляд раскосых глаз, и от мысли, что Барни Снейт так много сделал ради нее, у нее вдруг вспыхнули щеки. – Мне самой часто хочется выругаться». Пару секунд Барни в упор смотрел на нее. Неужели вот эта девушка-эльф и есть та старая дева, что стояла перед ним пару минут назад? Заросший, запущенный старый сад и впрямь наполнен магией и чертовщиной. Он рассмеялся. «Неплохо, когда рядом есть тот, кто сделает это для вас. Итак, вы не хотите ничего, кроме соленой трески?» «Сегодня нет. Но, осмелюсь сказать, у меня будет несколько поручений, когда вы снова поедете в Порт Лоуренс. Мистер Гей всегда что-нибудь забывает». Барни уехал на своей Леди Джейн, а Валенси долго стояла в саду. С тех пор он приходил несколько раз, пешком по просеке, насвистывая. Каким эхом звучал этот свист среди ельника! Валенси невольно прислушивалась каждый вечер – одергивала себя и снова прислушивалась. Кто мог ей запретить? Он всегда привозил Сисси фрукты и цветы. А однажды принес Валенси коробку конфет – это была первая, подаренная ей в жизни, коробка конфет. Съесть их казалось святотатством. Она замечала за собой, что вспоминает о нем к месту и не к месту. Ей хотелось знать, думает ли он о ней в ее отсутствие, и, если думает, то как. Она хотела посмотреть на его таинственный дом на острове Мистависа. Сисси никогда не видела его и, хоть и говорила о Барни легко и была знакома с ним уже пять лет, знала о нем самом не больше, чем Валенси. «Но он не плохой, – говорила Сисси. – И никто не докажет мне, что это не так. Он не сделал ничего постыдного». «Тогда почему он так живет? – спрашивала Валенси, лишь для того, чтобы услышать оправдания в его адрес. «Не знаю. Он – загадка. Конечно, у него есть что скрывать, но я знаю, что это не позор. Барни Снейт не мог сделать ничего плохого, Валенси». Валенси не была столь уверена в этом. Должно быть, Барни когда-то что-то совершил. Он был образован и умен. Она вскоре обнаружила это, слушая его разговоры и споры с Ревущим Абелем, который оказался на удивление начитанным и мог обсуждать все на свете, когда бывал трезв. Такой человек, как Барни, не похоронил бы себя на пять лет на Мускоке, не жил бы и не выглядел, как бродяга, если бы на то не было веских причин. Но это не имело значения. Самое главное, что он никогда не был возлюбленным Сисси Гей. Между ними не существовало ничего такого. Хотя ему, судя по всему, очень нравилась Сисси, а он – ей. Но то была симпатия, которая не беспокоила Валенси. «Ты не знаешь, кем стал для меня Барни в эти последние два года, – призналась Сисси. – Мне было бы невыносимо без него». «Сисси Гей – самая милая девушка из всех, что я знал, и если бы я нашел того человека, я бы пристрелил его», – однажды мрачно сказал Барни. Он оказался интересным собеседником и обладал талантом повествовать о своих приключениях, ничего не сообщая о себе. В один прекрасный дождливый день Барни и Абель обменивались байками, а Валенси чинила скатерти и слушала. Барни рассказывал причудливые истории о том, как он «промышлял» в поездах, скитаясь по континенту. Его воровские путешествия должны были бы вызывать у Валенси возмущение, но не вызвали. Более пристойно прозвучал рассказ о его работе на судне для перевозки скота, на пути в Англию. Но более всего ее захватили истории о Юконе, особенно одна – о том, как он плутал в долинах Голд Рана и Сулфура*. Она прожил там два года. Когда же он успел побывать в тюрьме и совершить все прочее? Если, конечно, он говорил правду. Но Валенси знала, что это было именно так. «Не нашел золота, – сказал он. – Вернулся беднее, чем был. Но что там за места для жизни! Это безмолвие в краю северных ветров очаровало меня. С тех пор я больше не принадлежал себе». Но все же он не был любителем поболтать. Он мог сказать многое несколькими умело подобранными словами – Валенси не понимала, как ему это удавалось. И у него имелся талант говорить, не открывая рта. «Мне нравится человек, чьи глаза говорят больше, чем губы», – думала Валенси. А еще ей нравились его темные рыжеватые волосы, его причудливая улыбка, его смешинки в глазах, его верность своей безгласной Леди Джейн, его привычку сидеть, засунув руки в карманы, уперев подбородок в грудь, поглядывая из-под несочетаемых бровей. Ей нравился его приятный голос, который мог обрести нежность или заигрывающие нотки, чуть спровоцируй его обладателя. Иногда она пугалась, что позволяет себе думать о таких вещах. Мысли бывали настолько образны, что ей казалось, все вокруг догадываются, о чем она думает. «Сегодня весь день наблюдал за дятлом», – заявил он как-то вечером, сидя на старой дряхлой веранде. Его рассказ о дятловых делах звучал весьма увлекательно. У него частенько имелся в запасе веселый или пикантный анекдот о лесных обитателях. А иногда они с Ревущим Абелем могли целый вечер дымить трубками, не говоря ни слова, пока Сисси лежала в гамаке, подвешенном на столбах веранды, а Валенси праздно сидела на ступеньке, положив руки на колени и сонно размышляя, на самом ли деле она та самая Валенси Стирлинг и правда ли, что прошло всего три недели с тех пор, как она покинула уродливый старый дом на улице Вязов. Просека лежала перед ней в белом лунном сиянии, там прыгали дюжины кроликов. Барни, когда ему хотелось, мог сидеть на краю просеки и подманивать к себе этих кроликов некими таинственными чарами, которыми он обладал. Однажды Валенси видела, как белка спустилась с сосны к нему на плечо и уселась там, болтая с ним. Это напомнило ей о Джоне Фостере. Одной из радостей новой жизни было то, что Валенси могла читать книги Джона Фостера столько, сколько хотелось. Она прочитала их все Сисси, и та полюбила их. Она пыталась читать их Абелю и Барни, но тем они не понравились. Абель заскучал, а Барни вежливо отказался слушать. «Чепуха», – сказал он. * Голд Ран и Сулфур - золотоносные речки на Аляске. С "молотками" обошлась довольно грубо, что-то бы найти поинтересней.
bobby: Хелга Очаровательно! В воздухе появились первые признаки просыпающегося чувства... Интерес Барни к необычной мисс Стирлинг вроде как тоже присутствует. С каждой главой все интереснее и интереснее. Стиль завораживает. Хочется читать без остановки до конца. Про "молотки" думала, но пока ничего взамен не пришло в голову. Так тоже подходяще. В устах Снейта вполне звучит...
Хелга: bobby пишет: В воздухе появились первые признаки просыпающегося чувства... Да, причем так все пока неясно и трепетно.
Скрипач не нужен: Хелга bobby пишет: Хочется читать без остановки до конца. Вот, вот. По-моему, молотки лучше всего сюда и подходят. Жаль, по-русски получается громоздкой вот эта конструкция: old-maidish creature. Смешная.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Жаль, по-русски получается громоздкой вот эта конструкция: old-maidish creature. Смешная. Да ее жалко. И таких штучек много, в английском так лихо эти конструкции складываются, а на русский красиво не перевести. Скрипач не нужен пишет: По-моему, молотки лучше всего сюда и подходят. Вот, помучалась с кирпичами и славными парнями, и остановилась на молотках.
федоровна: Хелга А прошлое очаровательного Барни окутано туманом тайны, да и настоящее тоже. Пропадет наше стародевное создание со своей склонностью к фантазиям, а тут еще она им просто любуется! Молоток отлично вписывается, но вот "набор" не звучит немного по-магазинному? Как бы этот cartload обозвать.. Вы - целый верстак с молотками. Верстак вроде служит и для хранения инструментов..
apropos: Хелга пишет: а на русский красиво не перевести. У тебя - получится, потому что твой русский язык (стиль) очень красив. Хелга
Скрипач не нужен: федоровна пишет: Верстак вроде служит и для хранения инструментов.. Нипайдёть Верстак - это место для работы, стол такой. Тогда уж просто ящик. Инструменты хранят в ящиках, которые у нас как-то специально и не обозваны. "Ящик для инструмента" и усё
Хелга: apropos пишет: У тебя - получится, Ну да, ну да. Дело в том, что эти фишки не преобразуемы одним словом. Принцип словообразования не позволяет. Во сказала! федоровна пишет: А прошлое очаровательного Барни окутано туманом тайны, да и настоящее тоже. Пропадет наше стародевное создание со своей склонностью к фантазиям, а тут еще она им просто любуется! Стародевное создание - да-да. А Барни, мерзавец, весь в страшных тайнах и так привлекателен, как тут не пропасть. Скрипач не нужен пишет: "Ящик для инструмента" и усё Может, «целый ящик молотков»? «Целый десяток молотков»?
Хелга: Глава XIX Разумеется, Стирлинги не оставили бедную маньячку в покое, прилагая героические усилия спасти ее погибающую душу и репутацию. Дядя Джеймс, чей адвокат помог не больше, чем врач, явился однажды утром, застав Валенси на кухне, в одиночестве, как он полагал, и завел душещипательную беседу о том, что она разбила сердце своей матери и опозорила свою семью. «Но почему? – спросила Валенси, продолжая старательно скоблить кастрюлю из-под каши. – Я честно выполняю работу за честную оплату. Разве в этом есть что-то позорное?» «Не возражай, Валенси, – важно заявил дядя Джеймс. – Это место не подходит для тебя, и ты знаешь об этом. Говорят, что этот уголовник, Снейт, болтается здесь каждый вечер». «Не каждый вечер, – рассеянно ответила Валенси. – Определенно, не каждый». «Это… это невыносимо! – вскричал дядя Джеймс. – Валенси, ты должна вернуться домой. Мы не станем строго судить тебя. Гарантирую, что не станем. Мы закроем глаза на все». «Спасибо», – сказала Валенси. «Неужели у тебя совсем нет стыда?» – возмутился дядя Джеймс. «Есть. Но я стыжусь совсем иного, чем вы». Валенси продолжала старательно полоскать посудную тряпку. Как же терпелив был дядя Джеймс. Он вцепился в стул и заскрежетал зубами. «Мы знаем, что у тебя не все хорошо с головой. Мы примем это во внимание. Но ты должна вернуться домой. Ты не останешься здесь с этим пьяным, старым негодяем-богохульником…» «Вы случайно не обо мне, мистер Стирлинг? – спросил Ревущий Абель, внезапно появляясь в дверях, ведущих на заднюю веранду, где он мирно покуривал трубку, с неизмеримым удовольствием слушая тираду «старины Джима Стирлинга». Его рыжая борода вздыбилась от возмущения, а огромные брови трепетали. Но Джеймс Стирлинг был не из робкого десятка. «О вас. И более того, хочу сказать, что вы преступили все законы, выманив эту слабую несчастную девушку из родного дома, от близких, и я еще поквитаюсь с вами за это…» Джеймс Стирлинг не успел закончить. Ревущий Абель, одним прыжком преодолев кухню, схватил его за ворот и брюки и вышвырнул через кухонную дверь в сад с такой легкостью, словно отбросил с пути вредного котенка. «В следующий раз, когда придешь сюда, — выкрикнул он, — я выброшу тебя в окно — и тем лучше, если оно будет закрыто! Прежде чем прийти, подумай, что Бог даровал миру права!» Без тени смущения Валенси призналась себе, что не видела в жизни более приятного зрелища, чем полы сюртука дяди Джеймса на грядке со спаржей. Когда-то она боялась осуждения этого человека. Теперь же ясно видела, что он оказался всего лишь глупым деревенским божком. Ревущий Абель от души расхохотался. «Теперь он будет годами вспоминать об этом, просыпаясь по ночам. Всевышний перестарался, создав так много Стирлингов. Но коли уж они созданы, приходится считаться с этим. Слишком много, чтобы поубивать их. Но если они будут приходить и беспокоить вас, я перестреляю всех, прежде чем кошка успеет лизнуть свое ухо». В следующий раз они прислали доктора Столлинга. Ревущий Абель не стал бросать его на грядку со спаржей. Доктор Столлинг не разделял общего мнения, да и поручение его не слишком радовало. Он не верил, что Валенси Стирлинг сошла с ума. Она всегда была чудаковатой. Он, доктор Столлинг, никогда не понимал ее, потому что она, без сомнения, была чудаковатой. Просто теперь стала более странной, чем обычно. Но у него были личные причины не любить Ревущего Абеля. Когда доктор Столлинг приехал в Дирвуд, он любил совершать долгие прогулки вокруг Мистависа и Мускоки. Однажды он заблудился и после долгих скитаний встретил Ревущего Абеля с ружьем за плечами. Доктор Столлинг умудрился задать ему вопрос в самой идиотской форме, какую только можно было придумать. Он спросил: «Вы не скажете, куда я иду?» «Какого черта я должен знать, куда ты идешь, гусенок? — презрительно ответил Абель. Доктор Столлинг был настолько ошарашен, что на пару секунд потерял дар речи, а Абель тем временем исчез в зарослях. Доктор Столлинг в конце концов нашел дорогу домой, но больше не желал видеть Абеля Гея. Тем не менее, он пришел, чтобы исполнить свой долг. С упавшим сердцем Валенси поздоровалась с ним. Ей пришлось признаться себе, что ужасно боится доктора Столлинга. Она была почти убеждена, что если он погрозит своим длинным костлявым пальцем и прикажет возвращаться домой, она не посмеет сопротивляться. «Мистер Гей, – вежливо и снисходительно начал доктор Столлинг, – могу ли я несколько минут поговорить с мисс Стирлинг наедине?» Ревущий Абель был слегка пьян – как раз настолько, чтобы быть чрезмерно вежливым и хитрым. Когда явился доктор Столлинг, он собирался уходить, но сейчас уселся в углу гостиной, скрестив руки на груди. «Нет, нет, мистер, – важно сказал он. – Это никак невозможно, совсем невозможно. Я должен поддерживать репутацию своих домочадцев. Я отвечаю за эту молодую леди. Никаких заигрываний у меня за спиной». У оскорбленного доктора Столлинга был настолько ошеломленный вид, что Валенси засомневалась, сможет ли Абель сохранить лицо. Но тот и не беспокоился об этом. «Кстати, вы что-неть знаете об этом?» – дружелюбно спросил он. «О чем?» «О заигрываниях», – весело ответил Абель. Бедный доктор Столлинг, который никогда не был женат, потому что верил в безбрачие духовенства, пропустил эту грубую реплику мимо ушей. Он повернулся спиной к Абелю и обратился к Валенси. «Мисс Стирлинг, я здесь по просьбе вашей матери. Она умоляла меня пойти. У меня есть несколько посланий от нее. Вы… – он покачал пальцем, – выслушаете их?» «Да, – сказала Валенси, уставившись на палец. Он действовал на нее гипнотически. «Итак, первое. Если вы покинете этот… это…» «Дом, – подсказал Ревущий Абель. – Д – о – м. У вас трудности с речью, мистер?» «… это место и вернетесь домой, мистер Джеймс Стирлинг сам заплатит за хорошую сиделку, которая будет ухаживать за мисс Гей». Несмотря на свои страхи, Валенси тайком улыбнулась. Должно быть, дядя Джеймс посчитал дело совсем безнадежным, раз готов понести такие расходы. В любом случае, ее семейство больше не сможет унижать или не замечать ее. Она стала для них важной. «Это мое дело, мистер, – сказал Абель. – Мисс Стирлинг может уйти, если захочет или оставаться, если ей будет угодно. Мы заключили честную сделку, и она вольна выбирать, что ей нравится. Она готовит мне еду, которой я от души наедаюсь. Она не забывает посолить кашу. Она никогда не хлопает дверьми и, если ей нечего сказать, просто молчит. Это необычно для женщины, знаете ли, мистер. Я доволен. Но если ей не нравится, она может уйти. Но ни одна женщина не придет сюда за плату Джима Стирлинга. А если вдруг придет, – голос Абеля звучал необычно тихо и вежливо, – я размажу ее мозги по дороге. Передайте ему это с приветом от А. Гея». «Доктор Столлинг, Сисси нужна не сиделка, – прямо сказала Валенси. – Она не настолько больна. Ей нужна подруга рядом, та, которую она знает и любит. Уверена, вы можете это понять». «Я понимаю, что ваши мотивы вполне… хм-м… похвальны». Доктор Столлинг чувствовал, что демонстрирует слишком широкие взгляды – слишком, потому что в глубине души не верил, что мотивы Валенси похвальны. Он не имел ни малейшей догадки, чего ради она делает это, но он был убежден, что хвалить ее не за что. Когда он что-то не понимал, он просто осуждал. Сама простота! «Но главное – ваш долг перед матерью. Она нуждается в вас. Она умоляет вас вернуться домой – она простит вам все, если вы вернетесь». «Довольно слабый аргумент», – задумчиво произнес Абель, насыпая в ладонь табак. Доктор Столлинг проигнорировал его. «Она умоляет, но я, мисс Стирлинг, – доктор Столлинг вспомнил, что он посланец Йеговы,– я приказываю. Как ваш пастор и духовный наставник, я приказываю вам вернуться домой, со мной, сегодня же. Возьмите свое пальто и шляпу, и идем». Доктор Столлинг ткнул пальцем в сторону Валенси. Перед этим безжалостным пальцем она заметно сникла и увяла. «Она сдается», – подумал Ревущий Абель. – Она уйдет с ним. Проклятье, какую власть этот проповедник имеет над женщинами». Валенси была готова подчиниться доктору Столлингу. Она должна пойти домой с ним и сдаться. Она превратится в Досс Стирлинг на все оставшиеся ей дни или недели, чтобы вновь стать безвольным бессмысленным существом, каким была. В этом пальце, безжалостно поднятом в небо, ее судьба. Она не сможет сбежать от него, как Ревущий Абель от своего удела. Она смотрела на него, как завороженная птичка на змею. В следующий миг… «Страх – это изначальный грех, – внезапно раздался тихий голосок откуда-то из глубины сознания. – Почти все зло в мире происходит потому, что кто-то чего-то боится». Валенси выпрямилась. Страх еще держал ее в своих тисках, но душа вновь принадлежала ей. Она не подведет свой внутренний голос. «Доктор Столлинг, – медленно произнесла она. – Сейчас у меня нет никаких долгов перед матерью. Она вполне здорова, и у нее есть все, что нужно – и помощь, и друзья. Она совсем не нуждается во мне. Я же нужна здесь. И я останусь». «Браво!», – с восхищением сказал Ревущий Абель. Доктор Столлинг опустил палец. Никому не дано потрясать им вечно. «Мисс Стирлинг, неужели ничто не может повлиять на вас? Вы помните дни своего детства…» «Очень хорошо. И ненавижу их». «Вы понимаете, что скажут люди?» Что они говорят?» «Могу представить», – ответила Валенси, пожав плечами. Она вдруг избавилась от страха. «Не напрасно же я двадцать лет слушала сплетни на чаепитиях и швейных вечеринках в Дирвуде. Но, доктор Столлинг, мне все равно, что они говорят, совсем все равно». После этих слов доктор Столлинг удалился. Девушка, которую не волнует общественное мнение! Для которой не важны священные узы семьи! Ненавидящая свои детские воспоминания! Затем пришла кузина Джорджиана – по своей собственной инициативе – никто и не собирался посылать ее. Она нашла Валенси в одиночестве, за прополкой своего маленького огорода, и выдала все банальности, какие могли прийти ей в голову. Валенси терпеливо выслушала ее. Кузина Джорджиана была совсем не плохой душой. Затем Валенси сказала: «А теперь, когда вы высказали все, что накипело, кузина Джорджиана, посоветуйте, как приготовить треску в сливках так, чтобы она не была сухой, как каша, и соленой, как Мертвое море?» * * * * * * * * «Нам просто придется подождать», – постановил дядя Бенджамин. – В конце концов, Сисси долго не проживет. Доктор Марч сказал мне, что она может умереть в любой день». Миссис Фредерик всхлипнула. Было бы легче перенести, если бы Валенси умерла. Тогда бы она могла хотя бы надеть траур.
bobby: Мне нравится "десяток молотков". А теперь пошла читать... Хелга
Скрипач не нужен: Хелга Про молотки. Да мне кажется, это совсем не принципиально - полный ящик, десяток, дюжина или ... набор))) У меня в детстве был подарочный набор молоточков в кожаном чехольчике. Такой симпатичный По новой главе. Хелга, а, может, оставить кашу? Есть ощущение, что она там не зря три раза появляется. Как-то Валенси её не так сварганила, видимо. И котелок от каши отдраивает, и "посолить не забывает", и треска, чтобы не "как каша"
Хелга: Скрипач не нужен пишет: дюжина Дюжина! Скрипач не нужен пишет: а, может, оставить кашу? Есть ощущение, что она там не зря три раза появляется. Как-то Валенси её не так сварганила, видимо. И котелок от каши отдраивает, и "посолить не забывает", и треска, чтобы не "как каша" Ну почему, почему я перевела кашу картошкой, кто-нибудь объяснит? Вот случай, когда смотришь и не видишь. Конечно, каша, безусловно.
федоровна: Хелга Глава очень смешная и немного грустная. Хелга пишет: Доктор Столлинг умудрился задать ему вопрос в самой идиотской форме, какую только можно было придумать. Он спросил: «Вы не скажете, куда я иду?» «Какого черта я должен знать, куда ты идешь, гусенок? — презрительно ответил Абель. Доктор Столлинг был настолько ошарашен, что на пару секунд потерял дар речи, а Абель тем временем исчез в зарослях. Доктор Столлинг в конце концов нашел дорогу домой, но больше не желал видеть Абеля Гея. Чтобы еще смешней было, можно поточнее в конце: но больше не горел желанием повстречать Абеля Гея. (впрочем, это не так уж и важно) Хелга пишет: «Нет, нет, мистер, – важно сказал он. – Это никак невозможно, совсем невозможно. Я должен поддерживать репутацию своих домочадцев. Я отвечаю за эту молодую леди. Никаких заигрываний у меня за спиной». У оскорбленного доктора Столлинга был настолько ошеломленный вид, что Валенси засомневалась, сможет ли Абель сохранить лицо. Но тот и не беспокоился об этом. Хелга пишет: Доктор Столлинг опустил палец. Никому не дано потрясать им вечно. Хелга пишет: Доктор Марч сказал мне, что она может умереть в любой день». Это же дядя Бенджамин, он не может не выразиться: Что она может почить вечным сном в любой день.( или, может, отойти в мир иной?)
Скрипач не нужен: Хелга, а можно ещё тапочек? Хелга пишет: завел душещипательную беседу Что-то мне кажется душещипательная - это немножко из другой оперы. Тут скорее душеспасительная, нет? Хелга пишет: Ну почему, почему я перевела кашу картошкой, кто-нибудь объяснит? Хотелось картошечки? Жареной
Хелга: федоровна Отличные уточнения, забрала. федоровна пишет: Глава очень смешная и немного грустная. Очень нравится это сочетание, вообще люблю такие вещи. Скрипач не нужен пишет: Тут скорее душеспасительная, нет? Угу, она самая. Скрипач не нужен пишет: Хотелось картошечки? Жареной Ой, не говорите мне о ней... я ж не ем после шести, особенно жареную картошку. Да, видимо, очень хотелось.
Armillaria: Хелга, Встретилась небольшая деталька, наверное, опечатка: Хелга пишет: о том, как он плутал в долинах Голд Рана и Сулфура. Она прожил там два года. Когда же он успел Он (Барни) - ?
Юлия: Хелга ! Дорогушенька ты наша! Я только начала читать, но вот влезла выразить тебе свое восхищение и благодарность. И роман захватил, и перевод твой читать одно удовольствие (я, правда, могу оценить его только с русской стороны - но она хороша). Спасибо тебе огромное! Пишешь, переводишь, работаешь, и семья с домом за подол тянут! А спать-то ты успеваешь? Сил тебе и время, дорогая!
Tanya: Я вернулась из отпуска, во время которого прочла "Голубой замок" до конца, не удержалась . Нужно было взять с собой что-нибудь приятное для длинного (около 18 часов) полёта, вот я и распечатала. Как раз хватило. Хелга, пока что не было времени прочесть весь твой перевод , это впереди, но вот один тапочек-уточнение, хотя и не принципиально: "Muskoka" местным народом произносится как "Маскока" (явно не у после м, а нечто между а и э). Вот можно, например, послушать здесь
Хелга: Armillaria пишет: Встретилась небольшая деталька, наверное, опечатка: Спасибо! Юлия пишет: И роман захватил, Спасибо! Главное, что роман захватил. Юлия пишет: А спать-то ты успеваешь? А чего спать? Жалко времени. Tanya пишет: Muskoka" местным народом произносится как "Маскока" (явно не у после м, а нечто между а и э). Вот можно, например, послушать здесь Спасибо, очень ценное уточнение, потому что с названиями всегда проблема. Нашла озеро в инете, везде его интерпретируют, как Мускока, вот я так и перевела. Но лучше все-таки сохранить фонетический строй названия - Маскока. С возвращением!
Хелга: Глава XX Когда Абель выдал Валенси ее первую зарплату – точно в срок, в купюрах, пропахших табаком и виски – она отправилась в Дирвуд и истратила ее всю до последнего цента. Она купила на распродаже симпатичное платье из флера, зеленое, с поясом из малинового бисера, пару шелковых чулок к нему и затейливую зеленую шляпку с малиновой розой. Она даже приобрела маленькую, дурацкую ночную сорочку, украшенную лентами и кружевами. Она дважды прошла мимо дома на улице Вязов – Валенси никогда не думала о нем, как о родном – но никого не увидела. Без сомнения мать сидела в гостиной, раскладывала пасьянс-солитер и жульничала. Валенси знала, что миссис Фредерик всегда жульничает. Она никогда не проигрывала. Большинство прохожих, встретившихся на пути, сурово смотрели на Валенси и проходили мимо, холодно поклонившись. Никто не остановился поговорить с нею. Вернувшись домой, она надела зеленое платье. Затем сняла, почувствовав себя неловко, словно раздетой, из-за низкого выреза и коротких рукавов. Малиновый пояс на бедрах казался почти неприличным. Она повесила платье в шкаф, расстроившись, что понапрасну потратила деньги. У нее никогда не хватит смелости надеть это платье. Декларация Джона Фостера не имела в данном случае силы. Здесь держали верх привычки и традиции. Но позже, спустившись вниз в своем старом скучно-коричневом платье и увидев там Барни Снейта, она вздохнула с сожалением. То зеленое очень шло ей – хватило одного стыдливого взгляда, чтобы заметить это. Глаза заблестели, словно чудные коричневые алмазы, а пояс придал плоской фигуре совсем иной вид. Она пожалела, что сняла его. Но существовали вещи, о которых не знал Джон Фостер. Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов, она находилась в долине, у края «чащобы» – небольшое серое здание без шпиля, среди сосен, рядом с ним, в окруженном дощатым забором заросшем травой заднем дворике несколько осевших в землю надгробий и могильных камней, покрытых мхом. Ей нравился священник, который здесь проповедовал. Он был простым и искренним. Пожилой человек, он жил в Порт Лоуренсе и приезжал по озеру на легкой моторной лодке, чтобы провести службу для прихожан из небольших ферм на холмах – у них не было другой возможности послушать послания Евангелия. Валенси нравились эти простые службы и самозабвенное пение. Ей нравилось сидеть у открытого окна и смотреть на сосны. Конгрегация была совсем незначительной. Всего несколько человек, в основном, бедных и неграмотных. Но Валенси любила эти воскресные вечера. Впервые в жизни ей нравилось посещать церковь. Слух о том, что она «переметнулась к свободным методистам», дошел до Дирвуда и уложил бедную миссис Фредерик в постель на целый день. Но Валенси никуда не металась. Она ходила в эту церковь, потому что ей так хотелось, и потому что каким-то необъяснимым образом приносило радость. Старый мистер Тауэр значительно отличался тем, что верил в то, что проповедовал. Ревущий Абель, как ни странно, не одобрял эти посещения церкви на холме с непреклонностью, которой могла бы позавидовать миссис Фредерик. Он считал «Свободных методистов бесполезными. Он был пресвитерианцем». Но Валенси продолжала ходить туда, не обращая на него внимания. «Скоро мы услышим о ней что-нибудь худшее», – мрачно предвещал дядя Бенджамин. Так и случилось. Валенси не могла объяснить, даже себе, почему ей вдруг захотелось отправиться на ту вечеринку. Это был танцевальный вечер в «чащобе» в Чидли Конерз, а такие события в Чидли Конерз не предназначались, как правило, для хорошо воспитанных молодых леди. Валенси узнала об этом вечере, потому что Ревущий Абель был приглашен туда в качестве одного из скрипачей. Но идея пойти туда не пришла ей в голову прежде, чем Ревущий Абель не объявил об этом за ужином. «Пойдете со мной на танцы, – распорядился он. – Вам полезно немного пошевелиться и разрумяниться. Совсем зачахла, нужно как-то ожить». Валенси вдруг поняла, что ей хочется пойти. Она не знала, что это такое, танцы в Чидли Конерз. Все ее представления основывались на чопорных собраниях, которые в Дирвуде и Порт Лоуренсе назывались танцами. Разумеется, она понимала, что вечеринка в Конерз нечто совсем иное. Конечно, обстановка там более непринужденная. Но это намного интересней. Почему бы ей не пойти? Сисси на этой неделе казалась вполне здоровой и состояние ее улучшилось. Она не возражала побыть одной. Она уговаривала Валенси пойти, если той хочется. А Валенси хотелось. Она отправилась в свою комнату одеваться. Скучно-коричневый шелк вызвал приступ протеста. Надеть такое на вечеринку! Никогда. Она сняла с плечиков зеленый флер и лихорадочно натянула на себя. Было ужасно чувствовать себя настолько… настолько раздетой только потому, что открыты руки и шея. Это все симптомы стародевичества. Она справится с этим. Итак, платье и туфли лодочки! Впервые, после нарядов из органди, которые Валенси носила, будучи подростком, она надела нарядное платье. Но она никогда не выглядела вот таким образом. Если бы у нее было ожерелье или что-то в этом роде. Тогда бы она не ощущала себя столь обнаженной. Она побежала в сад. Здесь цвел клевер – малиновыми шарами среди высокой травы. Валенси собрала охапку цветов и сплела их в гирлянду, которую ожерельем закрепила на шее, это дало ей уютное ощущение воротника и подошло к платью. Другой веночек она прицепила к волосам, уложив их низкими локонами, что также шло ей. Возбуждение нанесло мазки бледно-розовой краски на ее лицо. Она накинула пальто и надела свою закрученную шляпку. «Ты выглядишь очень хорошо и… и… иначе, – сказала Сисси. –Как зеленый лунный луч с проблеском красного в нем, если вообще такое где-то существует». Валенси наклонилась, чтобы поцеловать ее. «Я переживаю, что оставляю тебя одну, Сисси». «О, со мной все будет хорошо. Сегодня мне намного лучше, чем прежде. Я больше переживаю, что ты приклеена ко мне. Надеюсь, ты хорошо проведешь время. Я никогда не была на вечеринке в Конерз, но иногда, давным-давно, ходила на танцы в «чащобу». Там всегда было очень весело. И тебе не нужно бояться, что отец сегодня напьется. Он никогда не пьет, если играет на танцах. Ну… может быть, ликер. Что ты будешь делать, если кто-то нагрубит тебе?» «Никто не станет приставать ко мне». «Не всерьез, думаю. Отец последит за этим. Но там может быть шумно и… неприятно». «Неважно. Я только посмотрю. Я не собираюсь танцевать. Хочу только взглянуть, что это такое танцы в «чащобе». Я ведь никогда не видела ничего, кроме разряженного Дирвуда». Сисси улыбнулась, довольно иронически. Она лучше Валенси знала, какой может быть вечеринка в «чащобе», если там замешан ликер. Но опять же, может и не быть. «Надеюсь, тебе будет весело», – повторила она. Продолжение главы следует...
федоровна: Хелга Ах! Золушка собирается на бал, правда за платье благодарить нужно не фею, а распродажу. Посмотрим, появится ли на балу принц, и не испортит ли бал в "чащобе" наличие таинственного ликера. Предложеньице у Монтгомери!Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов, она находилась в долине, у края «чащобы» – небольшое серое здание без шпиля, среди сосен, рядом с ним, в окруженном дощатым забором заросшем травой заднем дворике несколько осевших в землю надгробий и могильных камней, покрытых мхом. Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов в долине у края «чащобы» – небольшое серое здание без шпиля, среди сосен, рядом с которым, в окруженном дощатым забором заросшем травой заднем дворике, было несколько осевших в землю надгробий и могильных камней, покрытых мхом. Просто другой вариант. А вот Мускоку, видимо, надо оставить с У, по той причине, что как они там это слово ни произноси, это перевод на русский, а в русском языке данное озеро не обойдено названием, и это - Мускока.
bobby: федоровна пишет: Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов в долине у края «чащобы» федоровна, тогда уж напрашивается "расположенную"... Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов, расположенную в долине у края «чащобы». Хелга Замечательно! И как интригующе... Наверняка на этом вечере что-то случится. Надеюсь на скорое продолжение.
Хелга: федоровна пишет: Посмотрим, появится ли на балу принц, и не испортит ли бал в "чащобе" наличие таинственного ликера. bobby пишет: Надеюсь на скорое продолжение. Не задержу, уже почти готово. федоровна пишет: Предложеньице у Монтгомери! Да, предложение закрученное. Причем, она в основном пишет довольно короткими, часто обрывистыми предложениями, за исключением цитат из Джона Фостера, и вдруг как загнет что-то такое, длинное и ветвистое. bobby пишет: тогда уж напрашивается "расположенную"... Соберу одно из всех предложений. федоровна пишет: а в русском языке данное озеро не обойдено названием, и это - Мускока. Оказывается, встречаются обе вариации. Нашла и через «у» и через «а». Вот оно такое:
федоровна: Хелга пишет: Оказывается, встречаются обе вариации. И правда. Чтой-то я за весь русский язык выступила. Вероятно, мне чувствуется, что так перевел бы современник автора. Или это моя немецкая интерференция? Кстати, автор выбрал немецкий вариант названия ткани. Хелга Спасибо за озеро, оно прекрасно, и "чащоба" вдали материализуется.
Скрипач не нужен: Хелга , Ох, платье-то какое нарядное Видимо, что-то похожее, судя по году написания, только с малиновым поясом: Ну, раз вы тут про церковь на краю чащобы, то и я свои три копейки Хелга пишет: Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов, она находилась в долине, у края «чащобы» – небольшое серое здание без шпиля, среди сосен, рядом с ним, в окруженном дощатым забором заросшем травой заднем дворике несколько осевших в землю надгробий и могильных камней, покрытых мхом. Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов на самом краю "чащобы" - небольшое серое здание без шпиля в окружении сосен, с несколькими вросшими в землю надгробиями и замшелыми могильными камнями на огороженном штакетником затравеневшем заднем дворике. И ещё чуть-чуть тапочкофф Хелга пишет: Она ходила в эту церковь, потому что ей так хотелось, и потому что каким-то необъяснимым образом приносило радость. Как-то не очень согласованно получилось. Она ходила в церковь, потому что ей так хотелось, и потому что это каким-то необъяснимым образом приносило радость. Не лучше? Хелга пишет: Здесь цвел клевер – малиновыми шарами среди высокой травы. 1. Здесь цвёл клевер - малиновые шары среди высокой травы. 2. Здесь малиновыми шарами среди высокой травы цвёл клевер.
Хелга: федоровна пишет: Или это моя немецкая интерференция? Кстати, автор выбрал немецкий вариант названия ткани. Чтой-то меня в германскую сторону понесло. Наверное, надо браться за немецкий язык. федоровна пишет: оно прекрасно, и "чащоба" вдали материализуется. Ох, как мне захотелось туда податься. Ну или поближе на другое озеро. Скрипач не нужен пишет: Видимо, что-то похожее, судя по году написания, только с малиновым поясом: Как-то так и представилось. Пояс на бедрах, свободно, и худенькая Валенси стала казаться полнее. Скрипач не нужен пишет: И ещё чуть-чуть тапочкофф Тапочки все забрала, в коробку сложила.
Хелга: Поездка радовала Валенси. Они отправились рано, потому что до Чидли Корнерз было двенадцать миль, а ехали они на старой потрепанной двуколке Абеля. Дорога, как большинство дорог на Маскоку, была камениста и ухабиста, но окружена очарованием северного леса. Она тянулась среди прекрасных ворчащих сосен, что чарующими шеренгами высились в июньском закате; через удивительные речки Маскоки, с водой цвета нефрита, окаймленные осинами, всегда дрожащими от какой-то неземной радости. Ревущий Абель оказался отличной компанией. Он знал множество историй и легенд о диких прекрасных «чащобах» и рассказывал их Валенси, пока они ехали. Валенси время от времени посмеивалась про себя, представляя, что подумали, почувствовали и сказали бы дядя Бенджамин, тетя Веллингтон и прочие, увидь они ее едущей на танцы в Чидли Корнерз с Абелем в этой жуткой двуколке. Поначалу на вечеринке все было спокойно, и Валенси веселилась и развлекалась. Она даже приняла приглашения пары местных парней – они хорошо танцевали и сказали, что она тоже неплоха. Затем в ее адрес пришел другой комплимент – возможно, не слишком тонкий, но Валенси слишком редко получала комплименты, чтобы быть разборчивой. Она подслушала, как позади нее два молодых человека, стоящие в темном углу, говорят о ней. «Знаешь, кто эта девушка в зеленом?» «Не-а. Верно, нездешняя. Может, из Порта. Стильная». «Не красотка, но вполне, скажу я. Ты когда-неть видал такие глаза?» Зал украшали сосновые и еловые ветки, а освещали китайские фонарики. Пол натерт воском, волшебно мурлыкала скрипка в умелых руках Ревущего Абеля. Девушки из «чащобы» были симпатичны и хорошо одеты. Валенси подумала, что это самая лучшая вечеринка из всех, на которых она когда-либо бывала. К одиннадцати ее мнение изменилось. Прибыла новая компания – по всем признакам нетрезвая. Виски свободно пошло по рукам. Очень скоро вся мужская половина изрядно опьянела. Собравшиеся на крыльце и возле дверей подняли шум, улюлюкая: «Живее вы там!» и, попав внутрь, не успокоились. В зале стало тесно и душно. То тут, то там вспыхивали ссоры. Слышались ругательства и непристойные песни. Девушки шумели, грубо выгибаясь в танце, их прически растрепались. Валенси, терзаясь отвращением и раскаянием, забилась в угол. Зачем она пришла в такое место? Свобода и независимость – это прекрасно, но не следует же быть такой дурой. Она могла бы догадаться, что это за танцы, должна была уловить предупреждение в осторожных намеках Сисси. У нее разболелась голова, она была сыта по горло всем этим. Но что она могла предпринять? Придется оставаться до конца. Абель не сможет уехать раньше. А вечеринка, вероятно, продлится до трех-четырех часов утра. Новый наплыв парней оставил девушек в меньшинстве, и партнерш стало недостаточно. К Валенси приставали с приглашениями потанцевать. Она коротко отказывала всем, но некоторыми ее отказы были приняты с недовольством. Она слышала проклятья и замечала косые взгляды. Напротив устроилась компания беседующих меж собой незнакомцев, которые явно смотрели в ее сторону. Что они затевали? И в этот миг она увидела в дверях Барни Снейта, разглядывающего зал через головы стоящих впереди него. Две мысли отчетливо мелькнули у нее в голове: первая, что теперь она в безопасности, а вторая, что именно поэтому она и хотела пойти на эти танцы. Абсурдная надежда, о которой она не осмелилась задуматься. Но теперь она знала, что пришла, потому что существовала возможность, что Барни мог оказаться здесь. Вероятно, следовало стыдиться этого, но ей совсем не было стыдно. Вслед за чувством облегчения пришла обида, что он явился небритым. Ему бы не помешало чуть больше самоуважения, и он мог бы привести себя в порядок, если идет на вечеринку. А он был здесь, без шапки, обросший щетиной, в старых брюках и грубой голубой рубашке. Даже без пиджака. Валенси разозлилась так, что ей захотелось встряхнуть его. Не удивительно, что люди верят во все те байки о нем. Зато теперь она больше не боялась. Один из компании напротив покинул своих приятелей и направился к ней, пробираясь между крутящимися парами, что заполнили зал. Это был высокий, широкоплечий парень, неплохо одетый и вполне симпатичный, но явно полупьяный. Он пригласил Валенси танцевать. Валенси вежливо отказалась. Его лицо налилось краской. Он схватил ее и прижал к себе. Его горячее, пьяное дыхание обожгло ей лицо. «У нас здесь без церемоний, крошка. Раз пришла, не строй из себя недотрогу, что слишком хороша, чтобы потанцевать с нами. Мы с приятелями наблюдали за тобой. Потанцуешь со всеми по очереди и поцелуешь всех вдобавок». Валенси отчаянно, но тщетно пыталась вырваться. Ее почти втащили в лабиринт кричащих, топающих, вопящих танцоров. В следующий миг парень, державший ее, получил аккуратный удар в челюсть и отлетел в сторону, расталкивая танцующих. Валенси почувствовала, как ее схватили за руку. «Сюда, быстро», – сказал Барни Снейт. Он перекинул ее в открытое окно позади себя, сам легко перемахнул через подоконник и поймал ее руку. «Быстро… мы должны добежать… они погонятся за нами». Вцепившись в руку Барни, Валенси бежала так, как никогда не бегала, удивляясь, отчего не падает замертво в такой сумасшедшей гонке. А ведь должна была! Каким скандалом обернулось бы это для ее бедной семьи. Впервые Валенси чуть пожалела их. И она была рада, что вырвалась из этого ужасного дебоша. А еще была рада, что крепко держалась за руку Барни. Ни разу в жизни она не испытывала такого смешения чувств, всех и сразу. Наконец они достигли тихого уголка в сосновом лесу. Погоня пошла в другом направлении, крики и вопли позади затихли. Валенси, потеряв дыхание, с бешено бьющимся сердцем, рухнула на ствол поваленной сосны. «Спасибо», – выдохнула она. «Какой гусыней надо быть, чтобы отправиться в такое место!» – сказал Барни. «Я… не… знала… что… так… будет», – запротестовала Валенси. «Вам следовало бы знать. Чидли Конерз!» «Для… меня… это… просто… название». Валенси понимала, что Барни не мог и подумать, насколько далека она от районов «чащоб». Она прожила в Дирвуде всю жизнь и, конечно, он полагал, что она знает. Он не представлял, как она была воспитана. И бесполезно было пытаться объяснить. «Когда я вечером заехал к Абелю, и Сисси сказала, что вы отправились сюда, я очень удивился. И, честно говоря, испугался. Сисси сказала, что беспокоилась о вас, но не хотела переубеждать, боясь, что вы посчитаете, что она думает только о себе. Так что я отправился прямо сюда, вместо того, чтобы ехать в Дирвуд». Валенси вдруг почувствовала, как под этими темными соснами чудесный свет озарил ее душу и тело. Значит, он приехал, чтобы позаботиться о ней. «Как только они бросят охотиться на нас, проберемся вокруг к дороге на Маскоку. Там я оставил Леди Джейн. Отвезу вас домой. Полагаю, вам достаточно этой вечеринки». «Вполне», – кротко сказала Валенси. Первую половину пути они ехали молча. Разговаривать было бессмысленно. Леди Джейн так ревела, что они просто не услышали бы друг друга. Но Валенси и не смогла бы поддержать разговор. Ей стало стыдно – из-за своего глупого решения пойти на танцы, из-за того, что Барни Снейт нашел ее в таком месте. Барни Снейт, сбежавший из тюрьмы атеист, фальшивомонетчик и растратчик. Губы Валенси кривились в улыбке, когда она думала об этом. Но ей было стыдно. А еще ей было радостно – радостно до странного ликования – трястись по ухабистой дороге рядом с Барни Снейтом. Огромные деревья расступались перед ними. Заросли коровяка стояли вдоль дороги, словно роты солдат. Головки чертополоха, попадая в свет фар, казались подвыпившими феями или хмельными эльфами. Она впервые ехала в машине. И ей это нравилось. Она ничуть не боялась, потому что за рулем был Барни Снейт. Они мчались во весь дух, и от скорости ей становилось лучше. Она перестала стыдиться. Осталось лишь ощущение, что она часть кометы, победно рвущейся вперед через ночной космос. Вдруг, когда сосновый лес поредел до пустоши, заросшей кустарником, Леди Джейн затихла, слишком затихла. Грохот мотора постепенно смолк, и она остановилась. Барни издал вопль отчаяния. Вышел. Осмотрел машину. Вернулся сконфуженным. «Слабоумный идиот. Нет бензина. Знал, что мало, когда выезжал из дома, но решил, что заправлюсь в Дирвуде. А потом совсем позабыл, спеша добраться до Конерз». «И что нам делать?» – спокойно спросила Валенси. «Не знаю. Заправиться негде, кроме как в Дирвуде, в девяти милях отсюда. Но я не осмелюсь оставить вас одну. По этой дороге вечно шляются бродяги – да еще и те придурки из Корнерз могут пойти этим путем. Там были парни из Порта. Думаю, лучше всего сидеть здесь и ждать, пока кто-нибудь не проедет мимо и не займет нам бензина, чтобы мы могли добраться до Абеля». «Так и в чем же дело?» – спросила Валенси. «Возможно, придется сидеть всю ночь», – ответил Барни. «Я не против», – сказала Валенси. Барни хохотнул. «Если вы не против, то я тем более. У меня нет репутации, которую можно потерять». «У меня тоже», – довольно заявила Валенси.
Tanya: Хелга пишет: С возвращением! Спасибо, рассказ про удивительную NZ за мной ... Хелга пишет: Ох, как мне захотелось туда податься. Там, кстати, целая сеть озёр в районе, так и именуемом Muskoka Lakes. Неплохое местечко для отдыха и написания ромкомов.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Страсть какая! Вот-вот, жуткий тип! Крыска просто чудо! Tanya пишет: рассказ про удивительную NZ за мной Жду с удовольствием! Tanya пишет: Там, кстати, целая сеть озёр в районе, так и именуемом Muskoka Lakes. Неплохое местечко для отдыха и написания ромкомов. Ой, да, это "замок из слоновой кости". Теперь понятно наличие озера Миставис в книге, как я и подозревала, одно из озер в «Озерном» крае Маскока.
федоровна: Хелга Ну и ну! Небритый принц появляется в нужный момент и выдирает разочаровавшуюся испорченным не ликером, но виски балом Золушку из лап разгоряченного невоспитанного обидчика, посмевшего к тому же угрожать (по-русски буквально совсем страшно ). Жаль, что бензин кончился - страшновато на лесной дороге. Даже под защитой благородного бывшего заключенного...
Armillaria: Хелга, Хелга пишет: среди прекрасных ворчащих сосен суровых сосен - ?
Wega: Хелга Спасибо за очередную главу! Как радостно было читать про первые покупки, сделанные Валенси, и тем утверждающие, что никогда не поздно начинать новую жизнь. Очень милые и симпатичные Сисси и Абель, а небритый и не при параде фальшивомонетчик способен своей отвагой покорить любое женское сердце.
Хелга: федоровна пишет: Жаль, что бензин кончился - страшновато на лесной дороге. Даже под защитой благородного бывшего заключенного... "вкрадчиво" А, может, совсем не жаль? Мужчины-растратчики-фальшивомонетчики-беглые атеисты - так романтичны. Armillaria пишет: суровых сосен - ? Ой, а они у автора все же ворчащие, даже мурлыкающие: beautiful, purring pines. Wega пишет: Как радостно было читать про первые покупки, сделанные Валенси, и тем утверждающие, что никогда не поздно начинать новую жизнь. Да-да, мне так казалось, сама с ней покупаю эти вещи.
федоровна: Хелга пишет: А, может, совсем не жаль? Мужчины-растратчики-фальшивомонетчики-беглые атеисты - так романтичны. С моей стороны была провокация. Каюсь, не удержалась - проглотила следующую главу...
Хелга: федоровна пишет: С моей стороны была провокация. Каюсь, не удержалась - проглотила следующую главу... Так и поняла, что что-то провокационное прозвучало. Ну как ее не проглотить? Как? А дальше еще вкуснее... И всего намешано.
Armillaria: Хелга, Хелга пишет: они у автора все же ворчащие, даже мурлыкающие: beautiful, purring pines Мурлыкающие?! Мир Л.М. Монтгомери прекрасен и удивителен... Суровые, гудящие в вышине великаны - более привычный образ, и теперь ему придётся потесниться в сознании и воображении. Хелга пишет: А дальше еще вкуснее... И всего намешано
Скрипач не нужен: Хелга пишет: они у автора все же ворчащие, даже мурлыкающие: beautiful, purring pines. Лингва даёт один из вариантов - "гудеть". Правда, в примерах. Вот так: I heard cars purr in the distance. — Я слышал, как вдали гудели машины. И синонимом: hum. Но это я просто к слову Гудящие на ветру сосны - довольно затёртое выражение. А, кстати, они вообще-то гудят? Слышали ли вы такое гудение?
Tanya: Пока Хелга работает над переводом , я, с ее разрешения, хочу поделиться своим Голубым Замком. Итак... Около года назад пара любознательных путешественников ехала на машине по очень живописной дороге вдоль весьма извилистой реки. Вычитанные в увесистом руководстве для туристов сведения о неком старинном замке были краткими, но категоричными, и звучали примерно так: "Проезжая мимо - не вздумайте проехать мимо!" Увидев на дороге табличку с названием замка, мы (те самые, любознательные), наивно доверившись предписанию, круто свернули с проложенного маршрута и направили нашего конька по мощеной крупным булыжником мостовой небольшого средневекового городка к заветной цели. Городок, впрочем, скоро закончился, успев все же помотать нас по узким, шириной как раз в один автомобиль, улочкам, завлекая все тем же названием таинственного замка, к которому мы и стремились. Выбравшись из лабиринта, мы оказались на дороге, такой же узкой, как и упомянутые улочки, но круто стремящейся вверх. Моя боязнь высоты грозила отменой затеянного, но, закрыв глаза и подчинившись судьбе, подъём на высоченный холм был завершен, и дорога, пощадив нас, продолжалась уже по довольно ровной, но совершенно безлюдной и безмашинной местности со все еще появляющимися время от времени табличками с искомым названием, давая понять, что мы на верном пути. Проехав таким образом с десяток километров, мы, как рыцари, очутились на рапутье - поедешь направо - через всего 23 км попадешь в зАмок, поедешь налево - через 1.8 км окажешься в том же замке. День клонился к закату, и мы, само собой, выбрали "налево". И действительно, буквально через примерно один километр мы заметили некое строение, внешне, однако, не очень похожее на искомое чудо, а скорее на заурядное подворье, не сулившее чудес. Припарковав наше транспортное средство на небольшой утрамбованной парковке, опять абсолютно пустой, заметили все же небольшую рукописную табличку на столбике, где предлагалось прогулятья пешком какие-то 0.8 км и оказаться, наконец-то, в замке. Переведя километры в метры, мы переглянулись, усмехнулись и смело отправились было в путь, но сначала решили все же осмотреть ту самую единственную постройку, принятую нами ранее за цель, надеясь обнаружить поблизости хоть одну живую душу. Приблизившись к зданию и не заметив, как и прежде, никого, позаглядывали в окна, подергали дверные ручки. Строение не выглядело, да и не было в данное время, обитаемым. Но следы недавнего человеческого присутствия все-таки нашлись - одноразовые стаканчики из-под кофе, обертки от мороженого, пара яблочных огрызков явно не средневековой давности дали понять, что жилье не было совсем уж заброшенным.
Tanya: Делать там больше было нечего и мы пошли... Дорожка, слегка присыпанная щебёнкой, вывела нас на лесную тропинку. Апрельский лес был приветлив, неяркое солнце легко пробивалось сквозь едва начинающую проклевываться зелень, а тропинка при этом неумолимо стремилась с холма вниз, сначала плавно, затем все круче и круче. Пройдя минут десять, мы сообразили, что возвращаться будем этой же дорогой, но с небольшой разницей - надо будет идти так же круто, но уже наверх. К тому же, время приблизилось к шести вечера, вот-вот начнет смеркаться, а нам еще ехать и ехать к месту ночевки, и мы призадумались. Проделав такой путь, не хотелось сдаваться, надеясь увидеть наш замок хоть одним глазком. Пока мы рассуждали, продолжая неспешно спускаться, внизу показалось.... показался... Ура! Наши надежды оправдались! Да, это несомненно был он, наш Голубой Замок! Зрелище потрясало воображение, вызывая восторг от увиденного и досаду из-за невозможности (да-да, мы уже решили, что в этот раз не успеваем) разглядеть вблизи, попасть внутрь, пройтись, потрогать, поснимать... Хотя... минуточку, снять-то мы как раз можем, хоть издалека, сквозь ветки деревьев, с высоты, приблизив объект настолько, насколько позволит наша фотокамера.
Tanya: Не слишком надеясь на приличное качество, сделали все же пару снимков, постояли еще немного, поглазели на дивное видение, послушали на прощание болтовню местных птиц, да и отправились назад, к машине, так никого и не встретив. А он остался там, затерянный среди высоченных холмов, спрятанный от глаз кронами деревьев… Построенный предположительно в 12-м веке Замок сохранился до нашего (несколько башен и строений остались в первоначальном виде), никогда не был захвачен, надежно укрытый от ветров, войн, революций и других потрясений. Им до сих пор владеют потомки первых владельцев, давая возможность увидеть и приобщиться, а заодно собрать немного средств на его содержание и ремонт. Мы благополучно добрались до парковки, немного расстроенные, но не оставившие надежду когда-нибудь снова оказаться в этих краях, и уж тогда... Когда-нибудь...
Хелга: Скрипач не нужен пишет: А, кстати, они вообще-то гудят? Слышали ли вы такое гудение? Не слышала, нет. Это провода гудят, а сосны шуршат, шумят, но не гудят. Скрипач не нужен пишет: Лингва даёт один из вариантов - "гудеть". Правда, в примерах. Вот так: I heard cars purr in the distance. — Я слышал, как вдали гудели машины. И синонимом: hum. А еще такой вариант нашла: : перен: the car purred along the road — машина, мягко урча, ехала по дороге. Может, взять такой вариант "перешептывались в вышине"? Но все-таки не гудели. Tanya Спасибо! Замок просто потрясающий. Это материализация прекрасной сказки, мечты, вызова разрушителям. Словами не описать. Да еще твой рассказ с саспенсом! Теперь этот замок сразу будет у меня ассоциироваться и с Валенси, и ее замком. Он такой и есть, среди сосен. С ума сойти, как он хорош! Может, когда и вернетесь к нему...
bobby: Tanya Какой невероятный замок! Действительно, как из мечты Валенси. Спасибо и спасибо за рассказ. Несомненно туда надо обязательно вернуться. Кстати, можно узнать где это или это секрет?
Wega: Tanya Отличное повествование о путешествии, а зАмок, как бы из глубин выплывающий наверх, представляется сказочно-нереальным!! Спасибо!!
Tanya: Хелга bobby Wega Спасибо bobby пишет: Кстати, можно узнать где это или это секрет? Ждала, что кто-нибудь поинтересуется. Нет, не секрет совершенно. Это замок Бург Эльц (Burg Eltz) в Германии. Мы ехали вдоль реки Мозель из Трира в Кобленц (около 180 км). Дорога изумительно красивая, с виноградниками на склонах холмов, с замками, видными прямо с дороги. Если останавливаться в каждом проезжаемом городке, все из которых очень живописны, а также при этом заходить в многочисленные винарни, где местные виноградари дают пробовать свою продукцию довольно щедро , то не уложиться и за неделю. Поэтому понятно, что наш крюк в сторону BE был чистой авантюрой. Но мы не пожалели, что заехали туда . Кстати, уже дома изучили вопрос подробнее. Замок на фотках в Википедии совершенно другого, чем наш, цвета. Мы не пользовались никакими фильтрами, и камера у нас не Б-г весть какая "продвинутая", а получился совершенно Голубой Замок Валенси. То ли свет был подходящий, то ли еще чего...
Скрипач не нужен: Хелга пишет: Может, взять такой вариант "перешептывались в вышине"? Но все-таки не гудели. Хороший вариант! Мы лет 15 ездили на Селигер дикарями и жили как раз среди сосен на берегу. Может, где-то там в верхотуре они и гудят сами с собой, но тут, внизу, за гвалтом всей лесной живности их просто не слышно. Там что днём, что ночью всегда кто-то "разговаривает". Ну, а если уж ветер с ног валит, тогда всё гудит, включая улетающую палатку, "начинённую" собакой Tanya Замок роскошен! Только мне кажется, он в пору не Валенси, а Синей бороде. Неприступный, огромный, с окнами-бойницами и единственной подъездной дорогой через ров. И цвет бороды в тон
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Может, где-то там в верхотуре они и гудят сами с собой, но тут, внизу, за гвалтом всей лесной живности их просто не слышно. Там что днём, что ночью всегда кто-то "разговаривает". Ну, а если уж ветер с ног валит, тогда всё гудит, включая улетающую палатку, "начинённую" собакой Вот-вот, у меня такие же впечатления от жизни среди сосен. Tanya пишет: Ждала, что кто-нибудь поинтересуется. Нет, не секрет совершенно. Это замок Бург Эльц (Burg Eltz) в Германии. Из шерлокхолмовских соображений искала замок в инете. Оказывается, была на верном пути, до Германии добралась. Удивительно, как играет цвет. Он выглядит совсем иначе, чем на других фотографиях из инета. Видимо, это еще связано с камнем, из которого стены выложены. И точка съемки, больше такой не нашла. А еще возникла ассоциация с замком из книги Мэри Стюарт "Полеты над землей".
Armillaria: Почему-то всегда слышу (точнее, наверное, ощущаю) некое напряжение воздуха в сосновом бору - как будто высокие деревья издают низкочастотные звуки... или это ветер в кронах Tanya, спасибо за интересный рассказ! Бург Эльц прекрасен!..
apropos: Tanya Чудный замок - словно по волшебству, как в сказке - неожиданно - из-за холмов и лесов - открывается усталым путникам и радует их глаз. Скрипач не нужен пишет: он в пору не Валенси, а Синей бороде. Мне показалось, он подошел бы для обители Спящей красавицы - скрыт от посторонних взоров, но существует. В тишине и великолепии. Хелга У читателей естественная ассоциация с первым балом Золушки, которые оказался... несколько своеобразным. Но явился решительный Принц - и убегать уже нужно не от него, а с ним, и незачем терять хрустальную туфельку. Барни хорош во всех появлениях и проявлениях.
Tanya: Armillaria apropos Спасибо, не могла не поделиться. Когда Хельга начала выкладывать перевод, сразу вспомнился наш прошлогодний вояж. apropos пишет: он подошел бы для обители Спящей красавицы Действительно, что-то было там от Спящей Красавицы - тишина, нарушаемая только пением птиц, вид замка внизу и никого вокруг...
Хелга: Глава XXI «Просто посидим здесь, — сказал Барни, — а если кому-то в голову придет стоящая мысль, обсудим ее. В ином случае, помолчим. Не считайте себя обязанной разговаривать со мной». «Джон Фостер говорит, — процитировала Валенси, — что, “если вы полчаса сидите рядом с человеком, молчите и чувствуете себя совершенно уютно, вы сможете стать друзьями. Если нет, вы никогда не подружитесь, и даже не тратьте понапрасну время”». «Очевидно, иногда Джон Фостер изрекает разумные вещи», — признал Барни. Они долго сидели в тишине. Маленькие кролики прыгали, пересекая дорогу. Пару раз где-то весело расхохоталась сова. Далеко на юго-западе в небесах собирались серебристые облака, как раз над тем местом, где, должно быть, находился остров Барни. Тени деревьев кружевами расчертили дорогу. Валенси была совершенно счастлива. Бывает, что-то рождается внутри медленно, а что-то – словно вспышка молнии. Валенси настигло последнее. Теперь она точно знала, что любит Барни. Еще вчера она принадлежала самой себе, сегодня же – этому мужчине. Хотя он еще ничего не сделал и не сказал. Он даже не смотрел на нее, как на женщину. Но это не имело значения. Как и то, кем он был и что совершил. Она любила его безо всяких оговорок. Все в ней стремилось к нему. Она не хотела душить в себе эту любовь или отказываться от неё. Оказалось, что она настолько принадлежит ему, что мысли не о нем, мысли, в которых он был не на первом месте, стали невозможны. Она вдруг и полностью осознала, что любит его, в тот момент, когда он наклонился над дверью, объясняя, что у Леди Джейн закончился бензин. Она взглянула в его глаза в лунном свете и поняла это. За одно короткое мгновение все изменилось. Старое ушло прочь, пришло новое . Она больше не была маленькой старой девой, незаметной Валенси Стирлинг. Она стала женщиной, которая любит, и от этого богатой и значительной — для себя самой. Жизнь потеряла пустоту и бесполезность, а смерть больше не могла обмануть ее. Любовь уничтожила последний ее страх. Любовь! Нечто обжигающее, мучительное, невыносимо сладкое, овладевшее телом, душой и мыслями! Нечто прекрасное, неуловимое, чисто духовное в своей сердцевине, словно легкое голубое сияние внутри нерушимого бриллианта. Никакие мечты не могли сравниться с этим. Больше она не была одинока. Она стала одной из многих своих сестер – женщин, которые когда-либо любили. Барни не нужно знать об этом – хотя, она бы не возражала, если бы он знал, хоть чуть-чуть. Но теперь любовь была в ней самой, и все вокруг удивительным образом изменилось. Просто любить! Она не просила, чтобы любили ее. Ей было достаточно вот так сидеть рядом с ним в тишине, вдвоем, этим летним вечером, в белом лунном сиянии, на ветру, что прилетал из сосновых лесов. Она всегда завидовала ветру. Свободный. Гуляющий сам по себе. Через холмы. Над озерами. Каким вкусом, какой мелодией он обладал! Какой магией приключений! Валенси казалось, что она обменяла свою изношенную душу на новую, еще горячую, с наковальни из кузницы богов. Оглядываясь назад, она видела лишь скучную, бесцветную, безвкусную жизнь. Теперь же перед ней появилась поляна фиалок, пурпурных и ароматных – своих собственных. Неважно кто был или что произошло в прошлом Барни – неважно, кто будет или что произойдет в будущем – никто никогда не отнимет у нее этот прекрасный миг. Она полностью отдалась очарованию момента. «Когда-нибудь мечтали о воздушном шаре?» – вдруг спросил Барни. «Нет», – ответила Валенси. «А я да… часто. Мечтаю лететь через облака, видеть пожар заката, побывать в центре сильной бури, чтобы молнии сверкали вокруг; посмотреть на серебряный покров из облаков при полной луне – чудесно!» «Это так и звучит, – подтвердила Валенси. – А я остаюсь в своих мечтах на земле». И она поведала ему о своем Голубом замке. Ей было легко рассказывать ему. Казалось, он понимал все, даже то, о чем ничего не было сказано. А затем она коротко описала как жила до того, как пришла к Ревущему Абелю. Она хотела, чтобы он понял, почему она отправилась на танцы в «чащобу». «Знаете – у меня никогда не было настоящей жизни. Я просто… дышала. Все двери всегда были передо мной закрыты. «Но вы еще молоды», – сказал Барни. «О, я знаю. Да, я «еще молода» – но это совсем не то, чтобы быть просто молодой», – с горечью ответила Валенси. В какой-то момент она чуть было не призналась Барни, почему ее возраст не имеет отношения к ее будущему, но вовремя спохватилась. Она не станет в эту ночь думать о смерти. «Хотя, я никогда не была по-настоящему молодой, – продолжила она – «до сегодняшней ночи – добавила про себя» – У меня никогда не было такой жизни, как у других девушек. Вам не понять. Почему, – у нее возникло отчаянное желание, чтобы Барни узнал худшее о ней, – Я даже не любила свою мать. Разве это не ужасно, не любить свою мать?» «Довольно ужасно – для нее», – сухо ответил Барни. «О, она об этом не знала. Она принимала мою любовь, как должное. А я не была для нее или кого-либо еще полезной или приятной. Я была просто… э-э-э… овощем. И я устала от этого. Поэтому я пришла вести хозяйство у мистера Гея и ухаживать за Сисси». «И, я полагаю, ваши родственники посчитали вас сумасшедшей». «Да… они и сейчас так считают, – сказала Валенси. – Но это для них удобно. Им лучше думать, что я сумасшедшая, чем дурная. Другого выбора нет. Но я живу по-настоящему с тех пор, как пришла к мистеру Гею. Это чудесный опыт. Думаю, я расплачусь за него, когда придется вернуться, но он останется со мной». «Это правда, – согласился Барни. – если ты приобретаешь опыт, он только свой, собственный. И неважно, сколько ты платишь за него. Чей-то чужой опыт никогда не станет твоим. Да, таков наш забавный старый мир». «Вы думаете, он и правда старый? – мечтательно спросила Валенси. – Никогда не верила в это в июне. Все кажется таким молодым. В этом трепещущем лунном свете – как юная, вся в белом, девушка – в ожидании». «Лунный свет здесь, на краю чащобы, иной, чем в других местах, – согласился Барни. – Он всегда каким-то образом дает ощущение чистоты – и тела, и души. И конечно, золотой век всегда возвращается весной». Было уже десять часов. Черное облако драконом поедало луну. Весенний воздух становился холодным – Валенси задрожала. Барни порылся во внутренностях Леди Джейн и вытащил старый пропахший табаком плащ. «Наденьте его», – приказал он. «А вы не хотите сами?» – запротестовала Валенси. «Нет. Не хочу, чтобы вы простудились прямо на моих глазах». «О, я не простужусь. У меня не было ни одной простуды с тех пор, как я пришла к мистеру Гею – хотя и делала всякие глупости. Это так забавно – я их так много натворила. Чувствую себя эгоисткой, надевая ваш плащ». «Вы три раза чихнули. Зачем доводить свой “опыт” с чащобой до гриппа или пневмонии? Он завернул ее в плащ и застегнул его на все пуговицы. Валенси подчинилась с тайным удовольствием. Как приятно, когда кто-то так заботится о тебе! Она уткнулась в ворот, пропахший табаком, и пожелала, чтобы вечер продолжался вечно.
Хелга: Спустя десять минут со стороны «чащоб» показалась машина. Барни выскочил из Леди Джейн и замахал рукой. Машина остановилась рядом. Валенси увидела дядю Веллингтона и Олив, в ужасе уставившихся на нее. Итак, у дяди Веллингтона есть автомобиль! И он, должно быть, провел вечер на Мистависе с кузеном Гербертом. Валенси чуть не расхохоталась в голос, заметив, как изменилось его лицо, когда он узнал ее. Старый надменный лгун! «Не могли бы вы поделиться бензином, чтобы я мог добраться до Дирвуда? – вежливо спросил Барни. Но дядя Веллингтон не слушал его. «Валенси, как ты здесь оказалась?» – сурово спросил он. «С божьего благословения», – ответила Валенси. «С этим беглым арестантом в десять часов вечера!» Валенси повернулась к Барни. Луна сбежала от своего дракона и осветила чертиков в ее глазах. «Вы беглый арестант?» «Это важно?» – вопросом ответил Барни – усмешка заиграла в его глазах. «Для меня нет. Просто спросила из любопытства», – продолжила Валенси. «Тогда не скажу. Никогда не удовлетворяю любопытство». Он повернулся к дяде Веллингтону, и его голос тотчас изменился. «Мистер Стирлинг, я попросил одолжить мне бензина. Если можете, очень хорошо, если нет – мы понапрасну вас задерживаем». Дядя Веллингтон оказался перед жуткой дилеммой. Одолжить бензин этой бесстыжей парочке! Но как отказать им! Уехать и оставить их здесь, в лесах Мистависа, возможно, до утра? Уж лучше дать им его, и пусть они скроются из виду, пока еще кто-нибудь их не увидел. «Есть во что налить бензин?» – угрюмо проворчал он. Барни достал из Леди Джейн двухгаллоновую меру. Мужчины отправились к задку машины Стирлинга и занялись краном. Валенси бросала хитрые взгляды на Олив из-под воротника плаща Барни. Та сидела с возмущенным видом, глядя прямо перед собой. Она не собиралась обращать внимание на Валенси. У Олив были личные причины для негодования. Сесил недавно был в Дирвуде и, конечно, слышал о Валенси. Он согласился, что она сошла с ума, и чрезвычайно озадачился, передается ли умопомешательство по наследству. Важный вопрос в деле обретения семьи – очень серьезный вопрос. Следовало подумать о наследниках. «Это у нее от Вансбарра, – оптимистично заявила Олив. – У Стирлингов никогда не было ничего подобного – никогда!» «Надеюсь, что это так, очень надеюсь, – с сомнением отвечал Сесил. – Но так или иначе – пойти в служанки – как еще это можно объяснить? Твоя кузина!» Бедной Олив послышался скрытый намек. Портлоуренсовские Прайсы не привыкли объединяться с семьями, члены которых «работали». Валенси не могла сопротивляться искушению. Она повернулась к Олив. «Обидно, Олив?» Олив, холодным тоном. «Что обидно?» «Вот так попасться». На мгновение Олив решила, что больше не посмотрит на Валенси. Но долг пересилил. Она не должна потерять шанс. «Досс, – умоляюще сказала она, повернувшись к Валенси, – возвращайся домой, сегодня же». Валенси зевнула. «Ты говоришь, словно на собрании секты возрожденцев, – сказала она – Да так оно и есть». «Если ты вернешься…» «Все будет прощено». «Да», – горячо сказала Олив. Не блестяще ли было бы, сумей она уговорить вернуться эту блудную дочь? «Мы никогда не напомним об этом. Досс, иногда я ночами не сплю, думая о тебе». «Обо мне, живущей своей жизнью», – смеясь, сказала Валенси. «Досс, не могу поверить, что ты такая дурная. Я всегда говорила, ты не можешь быть дурной…» «И я не верю, что могу, – сказала Валенси. – Боюсь, что я безнадежно правильная. Я просидела здесь с Барни Снейтом целых три часа, и он даже не попытался поцеловать меня. Но я бы не возражала, если бы он сделал это, Олив». Валенси все еще сидела, наклонившись. Шляпка с малиновой розой сползла ей на глаза… улыбка… что произошло с ней! Она выглядела – не хорошенькой – Досс не могла быть хорошенькой, но соблазнительной, дразнящей – да, именно так, и это просто отвратительно. Олив откинулась назад. Продолжать разговор было ниже ее достоинства. В конце концов, Валенси, должно быть, и сумасшедшая, и дурная. «Спасибо, этого достаточно, – сказал Барни из-за машины. – Премного обязан, мистер Стирлинг. Два галлона – семьдесят центов. Благодарю вас». Дядя Веллингтон неловко вскарабкался в машину. Он хотел высказать Снейту свое мнение, но не осмелился. Кто знает, что этот тип может сотворить, если его спровоцировать? Нет сомнения, что у него имеется оружие. Дядя Веллингтон нерешительно взглянул на Валенси. Но она отвернулась, наблюдая, как Барни заправляет бензином утробу Леди Джейн. «Поехали, – потребовала Олив. – Ждать нет смысла. Сейчас я расскажу тебе, что она мне наговорила». «Маленькая потаскушка! Бесстыжая маленькая потаскушка!» – сказал дядя Веллингтон.
Мими Малфой: Хелга! Мне очень понравился ваш перевод! Роман замечательный! Как будто проживаешь жизнь Валенси сама - настолько для меня живо и ярко все написано.
Мими Малфой: Оох... Сколько же у них всех заморочек и предрассудков! Нет ничего более глупого, чем придумывать миллион правил и ограничений и упустить в жизни нечто важное из-за надуманной невозможности обойти запреты. Какое счастье, что Валенси пытается (и успешно) вытянуть себя за уши из этого сонного болота.
федоровна: Хелга Хелга пишет: Бывает, что-то рождается внутри медленно, а что-то – словно вспышка молнии. Валенси настигло последнее. И дальше - такое чарующее описание озарения, прочувствования любви, счастья растянувшегося до вечности мгновения. Конечно, любовь зрела в ней все последнее время, и этот овеваемый ветром момент самопознания, обновления души - первый ее росток. Хелга пишет: Каким вкусом, какой мелодией он обладал! zip cпециально стал мелодией? А Барни со своим воздушным шаром великолепен! Хелга пишет: посмотреть на серебряный покров из облаков при полной луне – чудесно!» Скользить над серебряными облаками...? Хелга пишет: Он всегда каким-то образом дает ощущение чистоты И такое же ощущение от всей их встречи..
Юлия: Хелга Спасибо тебе! Милая Валенси, вкусившая свободы! Очень интересно и волнующе. Я не смею советовать, потому что не знаю английского. Но у меня возникло несколько вопросов, я напишу, а ты уж сама решишь насколько это в тему. В 20 главе Хелга пишет: Он … приезжал по озеру на легкой моторной лодке, чтобы провести службу для прихожан из небольших ферм на холмах – у них не было другой возможности послушать послания Евангелия. Прости, что влезаю, не зная ни английского, ни особенностей методистского богослужения. Но в русском религиозном обиходе говорят либо (богослужебные) чтения Евангелия или просто - Евангелия. Есть послания Апостолов , иногда просто говорят "чтение Апостола". Но так чтобы: послания Евангелия... Я не встречала никогда. Хелга пишет: Старый мистер Тауэр значительно отличался тем, что верил в то, что проповедовал. Как-то смутило - значительно отличался. Не смею советовать, но есть устойчивое выражение - выгодно отличался. Хелга пишет: Барни Снейт, сбежавший из тюрьмы атеист, фальшивомонетчик и растратчик. Губы Валенси кривились в улыбке, когда она думала об этом. Но ей было стыдно. Опять же не смею возражать - есть исходный авторский текст. Но в качестве ощущения. Когда губы, кривятся в улыбке, улыбка представляется недоброй, коварной, издевательской. Но когда радость переполняет сердце, у человека непроизвольно губы растягиваются в счастливой улыбке.
apropos: Хелга Отличный перевод, чудесная прогулка на Леди Джейн - и сердце мое теперь разрывается между Барни Снейтом, инспектором и Персиком. Как кстати они наткнулись на родственничков.
Wega: Хелга! Ощущение свободы от прошлого нарастает, ровно настолько же нарастает оторжение от семьи.... Но как-то мне немного не по себе от этого.. Как-бы велико оно (это оторжение) не было, чувство, похожее на ненависть к близким, в моём представлении не к лицу Валенси.
Хелга: Мими Малфой пишет: Нет ничего более глупого, чем придумывать миллион правил и ограничений и упустить в жизни нечто важное из-за надуманной невозможности обойти запреты. Увы, люди живут среди множества общественных и самоограничений. И никуда от этого не деться. Немногим удается выйти на свободу. федоровна пишет: И такое же ощущение от всей их встречи.. Юлия пишет: Милая Валенси, вкусившая свободы! Очень интересно и волнующе. Правда, здорово? Такое удовольствие читать и переводить, никогда не было такого при переводе. федоровна пишет: zip cпециально стал мелодией? Ну да, крутила и так и этак, остановилась на мелодии, хотя надо бы что-то погрубее, чтобы zipу соответствовало. Юлия пишет: Но так чтобы: послания Евангелия... Здесь сделала прямой перевод. Возьму просто Евангелия. Юлия пишет: есть исходный авторский текст. Но в качестве ощущения. Когда губы, кривятся в улыбке, улыбка представляется недоброй, коварной, издевательской. Но когда радость переполняет сердце, у человека непроизвольно губы растягиваются в счастливой улыбке. Да автор часто использует такой глагол относительно улыбки. Надо поискать другое слово, но чтобы оно соединяло иронию и счастье. Пока не соображу. apropos пишет: и сердце мое теперь разрывается между Барни Снейтом, инспектором и Персиком. А-а! Барни таки занял свое место. Ужасно рада. Wega пишет: Ощущение свободы от прошлого нарастает, ровно настолько же нарастает оторжение от семьи.... Но как-то мне немного не по себе от этого.. Как-бы велико оно (это оторжение) не было, чувство, похожее на ненависть к близким, в моём представлении не к лицу Валенси. Не к лицу? Ох, не согласна. Девочку душили и давили всю жизнь, глупыми правилами, насмешками, привили ей чувство неполноценности, читали ее письма, не давали никакого личного пространства, а она должна испытывать к ним любовь? Бунт зрел очень долго, и на краю жизни бомба взорвалась. И я, целиком и полностью разделяю ее неприязнь и отторжение от таких родных. Люди не всегда близки по крови, они близки по душам. Дамы, спасибо, что читаете, спасибо за тапки! И еще малепусенькая главка номер 22.
Хелга: Глава XXII Следующим, что услышали Стирлинги, стало то, что Валенси видели в кинотеатре в Порт Лоуренсе вместе с Барни Снейтом, а затем – за ужином в китайском ресторане. Истинная правда, которой более всех удивлялась сама Валенси. Однажды вечером, когда едва начали сгущаться сумерки, Барни приехал на своей Леди Джейн и без особых церемоний спросил у Валенси, не желает ли она прокатиться. «Я направляюсь в Порт. Поедете со мной?» Его глаза дразнили, а голос звучал чуть равнодушно. Валенси, больше не скрывая от себя, что поехала бы с ним куда угодно, в любое место, не заставила себя упрашивать и согласилась. Они проехали через Дирвуд. Миссис Фредерик и кузина Стиклз, выйдя подышать на веранду, увидели их несущимися в облаке пыли и растерянно уставились друг на друга, ища поддержки. Валенси, которая в неком своем темном прошлом боялась машин, была без шляпки, и ветер свободно трепал ее волосы. Она определенно схватит бронхит и умрет в доме Ревущего Абеля. На ней было платье с низким вырезом и короткими рукавами. А этот тварюга Снейт – без пиджака и курил трубку. Они мчались на скорости сорок – шестьдесят миль в час, как утверждала кузина Стиклз. Леди Джейн могла побить рекорд, когда хотела. Валенси весело помахала рукой своим родственникам. Что касается миссис Фредерик, она жалела, что не знает, как впасть в истерику. «Неужели это все, – глухо вопросила она, – за мои материнские страдания?» «Я не верю, – торжественно произнесла кузина Стиклз, – что наши молитвы не будут услышаны». «Кто, кто защитит это несчастное дитя, когда я уйду? – простонала миссис Фредерик. Что касается Валенси, она с трудом могла представить, что несколько недель назад сидела с ними на той веранде. Ненавидя фикус. Преследуемая дразнящими вопросами, словно черными мухами. Всегда думая о приличиях. Дрожа из-за чайных ложек тети Веллингтон и денег дяди Бенджамина. Боясь нищеты. Боясь всех. Завидуя Олив. Рабыня поеденных молью традиций. Ни на что не надеясь и ничего не ожидая. А теперь каждый день становился веселым приключением. Леди Джейн промчала пятнадцать миль, разделяющих Дирвуд и Порт, затем – через Порт. Барни проезжал мимо транспортных полицейских отнюдь не безупречно. Фары начинали мигать, словно звезды в чистом ночном, благоухающем лимоном воздухе. Валенси впервые понравился город, и она была в восторге от скорости. Неужели она когда-то боялась автомобилей? Она была совершенно счастлива, сидя рядом с Барни. Не то чтобы она обманывала себя, думая, что это имеет какое-то значение. Валенси прекрасно знала, что Барни пригласил ее, повинуясь внезапному порыву, рожденному жалостью к ней и ее маленьким жадным мечтам. Она выглядела усталой после сердечного приступа бессонной ночью и суетливого дня. Ей нужно было немного развлечься. Он пригласил ее в виде исключения. Кроме того, Абель был на кухне, в той стадии опьянения, когда начинал декларировать, что не верит в Бога, и петь похабные песни. На это время ей как раз стоило быть где-то подальше. Барни знал репертуар Абеля. Они пошли в кино – Валенси никогда не бывала в кино. Затем, обнаружив, что голодны, отправились есть жареных цыплят в китайский ресторан. А после покатили домой, оставив за собой разрушительный след скандала. Миссис Фредерик отказалась ходить в церковь. Она не могла выносить сочувственные взгляды и вопросы знакомых. Но кузина Стиклз ходила каждое воскресенье. Она заявила, что они должны нести этот крест.
Мими Малфой: Такое чувство, что Барни не отвечает Валенси взаимностью..:( Или умело это скрывает.
bobby: Хелга Великолепно! Хочется верить, что Барни приглашает Валенси, движимый не только Хелга пишет: повинуясь внезапному порыву, рожденному жалостью к ней и ее маленьким жадным мечтам. Наверное, чем-то она его привлекла, хотя изначально, думается, это было простое любопытство, сначала связанное с удивлением её необычным поведением, а после уже даже с некоторым её провоцированием, до каких же границ в соблюдении приличий и т. д. может Валенси дойти. Губы Валенси кривились в улыбке, когда она думала об этом. Но ей было стыдно. Хелга пишет: Надо поискать другое слово, но чтобы оно соединяло иронию и счастье. Может быть, такие варианты? Губы Валенси трогала легкая усмешка, когда она думала об этом. Или На губах Валенси начинала блуждать улыбка... Улыбка приподнимала (изгибала) уголки губ Валенси, когда она думала об этом.
Хелга: Мими Малфой пишет: Такое чувство, что Барни не отвечает Валенси взаимностью..:( Или умело это скрывает. А разве отвечает? bobby пишет: Наверное, чем-то она его привлекла, хотя изначально, думается, это было простое любопытство, сначала связанное с удивлением её необычным поведением, а после уже даже с некоторым её провоцированием, до каких же границ в соблюдении приличий и т. д. может Валенси дойти. Плюс еще жалость, думаю. И какое-то, может, подспудное стремление поиграть в покровителя? bobby пишет: Губы Валенси трогала легкая усмешка, когда она думала об этом. Или На губах Валенси начинала блуждать улыбка... Улыбка приподнимала (изгибала) уголки губ Валенси, когда она думала об этом. Все такие славные! Наверное, второй.
Хелга: Вопрос на засыпку. В главе V в начале, там где Валенси заходит в лавку к дяде Бенджамину есть такая фраза: "Twenty-nine," Uncle Benjamin was saying. "Dear me, Doss, you're dangerously near the second corner and not even thinking of getting married yet. Twenty-nine. It seems impossible." Дамы, пожалуйста, какие-то соображения о "втором угле".
Мими Малфой: Вроде должен быть хэппи-энд... Но тогда как? Просто для меня счастливый конец в таких историях - это взаимная любовь. А так получается, героиня будет счастлива, но не получая любви взамен, то есть дурнушка сумела найти радость в своих чувствах, не надеясь на взаимность. Автор - реалист.
apropos: Хелга Чудесное продолжение, а Барни просто душка. ДА, пока неясно, что он там испытывает - и испытывает ли вообще что-то к Валенси, но его желание сделать ей приятное, его к ней доброта - восхитительны.
Скрипач не нужен: Хелга Наше стародевное создание вверглось в пучину разврата - катается на старом "ведре с гайками" Леди Джейн, смотрит кино и ест жареную курицу в компании с атеистом. "Как страшно жить!" Хелга пишет: Губы Валенси кривились в улыбке, когда она думала об этом. Как вариант: при мысли об этом губы Валенси дрогнули в улыбке. Хелга пишет: Дамы, пожалуйста, какие-то соображения о "втором угле" Никакой достоверной информации у меня нет. Но в порядке версии. Если отталкиваться от одного из значений corner - грань, граница, то, может быть, имеется в виду приближение к границе возраста зрелости или что-то в этом роде? Помните, все эти аллегорические картины - "три возраста", "четыре возраста" - сначала пупс, потом упругая дева, потом "cappy and hairless"?
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Помните, все эти аллегорические картины - "три возраста", "четыре возраста" - сначала пупс, потом упругая дева, потом "cappy and hairless"? Да, мысль такая, как бы получше сформулировать?
Armillaria: Хелга Как же это прекрасно... И как прекрасно написано Хелга пишет: «Валенси, как ты здесь оказалась?» – сурово спросил он. «С божьего благословения», – ответила Валенси. Тоже так думаю! Всё сильнее сопереживаю Валенси, всё сильнее ненавижу мерзких "родственничков". Хелга пишет: «Неужели это все, – глухо вопросила она, – за мои материнские страдания?» «Я не верю, – торжественно произнесла кузина Стиклз, – что наши молитвы не будут услышаны». «Кто, кто защитит это несчастное дитя, когда я уйду? – простонала миссис Фредерик. ... Она заявила, что они должны нести этот крест. etc, etc, etc... *шёпотом: Как только их липкие языки поворачиваются...* Кровь закипает, когда появляются эти проклятые лицемеры, мне доводилось встречать подобных особей; и сейчас попадаются время от времени. Теперь вот в книге попались Хелга пишет: «Обидно, Олив?» Олив, холодным тоном. «Что обидно?» «Обидно, Олив?» «Что обидно?» - откликнулась Олив холодным тоном.
Хелга: apropos пишет: ДА, пока неясно, что он там испытывает - и испытывает ли вообще что-то к Валенси, но его желание сделать ей приятное, его к ней доброта - восхитительны. Однозначно то, что она ему не противна. Скрипач не нужен пишет: Наше стародевное создание вверглось в пучину разврата - катается на старом "ведре с гайками" Леди Джейн, смотрит кино и ест жареную курицу в компании с атеистом. "Как страшно жить!" Ох, и не говори. Кровь стынет... Armillaria пишет: Кровь закипает, когда появляются эти проклятые лицемеры, мне доводилось встречать подобных особей; и сейчас попадаются время от времени. Теперь вот в книге попались Те же чувства! Armillaria пишет: «Обидно, Олив?» «Что обидно?» - откликнулась Олив холодным тоном. Спасибо, так лучше. Это место, то есть суть реплик, вообще перевела не совсем точно, но не придумалось пока иного.
федоровна: Хелга Хелга пишет: Дамы, пожалуйста, какие-то соображения о "втором угле". Вот на что я набрела. Статья из The Evening World Daily Magazine, аж от December 3, 1919. Статья называется You Are Not an Old Maid at 25! Now, it is unfortunately true that in France, and indeed throughout Europe, many young women, both those over and those under twenty five, will never find husbands because the World War so cut down the available supply of men. That situation, however, has nothing to do with the theory that the woman unmarried on her twenty-fifth birthday is out of the race, matrimonially speaking. According to a good New England saying, she has only turned the first corner. Thirty is the second corner; thirty-five, the third, forty, the fourth and last before the goal of spinsterhood comes in sight. Вот те раз! От второго угла Валенси еще 10 лет шагать, тогда уж и стародвичество в поле зрения появится.
Хелга: федоровна пишет: Вот те раз! От второго угла Валенси еще 10 лет шагать, тогда уж и стародвичество в поле зрения появится. О, какая ценная информация! Главное, что про углы упомянуто. А статья, видимо, в поддержку потерявших надежду дев.
Хелга: Глава XXIII В одну из бессонных ночей Сисси рассказала Валенси свою грустную историю. Они сидели у открытого окна. В эту ночь Сисси не могла лежать — она задыхалась, когда ложилась. Выгнутая тонким серпом луна повисла над лесными холмами, и в ее призрачном свете Сисси казалась совсем хрупкой, милой и невероятно юной. Дитя. Трудно было представить, как смогла она пережить свою страсть, боль и позор. «Он жил в отеле за озером. Приплывал вечерами в каное, и мы встречались в сосновом лесу на берегу. Он был студентом колледжа, сыном состоятельного человека из Торонто. О, Валенси, он не был плохим, – нет, не был. Но я так любила его, я и сейчас его люблю и всегда буду. Но я… не знала… кой-каких вещей. Не понимала. Потом приехал его отец и увез его. И… через некоторое время… я узнала… о, Валенси… я была так напугана. Я не знала, что делать. Я написала ему, и он приехал. Он… он сказал, что женится на мне, Валенси». «Но почему… почему..?» «Ах, Валенси, он больше не любил меня. Я прочла это в его глазах. Он… он просто предлагал жениться, потому что думал, что обязан сделать это… потому что жалел меня. Он не был дурным, но он был так молод – и с какой стати он должен был продолжать любить меня?» «Не стала бы искать для него оправданий, – сказала Валенси, немного помолчав. – Поэтому ты не пошла за него замуж?» «Я не могла… ведь он больше не любил меня. Отчего-то, я не могу объяснить почему, это казалось хуже, чем согласиться. Он… он немного поспорил… и уехал. Думаешь, я сделала правильно, Валенси?» «Да, думаю. Ты сделала все правильно. Но он…» «Не обвиняй его, дорогая. Пожалуйста. Давай больше не будем о нем говорить. Не нужно. Я хотела рассказать тебе, как это было… я не хотела, чтобы ты дурно думала обо мне…» «Я никогда так не думала». «Да, и я поняла это, как только ты пришла. О, Валенси, сколько ты сделала для меня! Я не могу выразить… но Бог благословит тебя за это. Я знаю, Он “воздаст твою меру”». Сисси поплакала, обняв Валенси. Затем вытерла слезы. «И это почти все. Я вернулась домой. И я не чувствовала себя очень несчастной. Думала, что должна бы, но не чувствовала. Отец не был суров со мной. А ребенок родился таким славным, Валенси, у него были такие чудные голубые глазки, волосы золотистыми колечками, гладкие как шелк, а пальчики крошечные и пухленькие. Я даже покусывала его нежное личико – нежно, так чтобы не сделать ему больно, да…» «Я понимаю… – почувствовав легкую дрожь, сказала Валенси. – Я знаю, женщина всегда знает… и мечтает…» «И он весь был мой. Никто больше не имел на него права. Когда он умер, о, Валенси, тогда я думала, что тоже должна умереть – не понимала, как можно перенести такую муку и жить. Видеть его глазки и знать, что он никогда не откроет их снова, тосковать о нем, маленьком и теплом, каждую ночь лежавшем рядом со мной, и думать, что он спит одинокий и холодный, под тяжелой мерзлой землей. В первый год было ужасно, потом стало немножко легче, никто ведь не думает об “этом самом дне в прошлом году”, но я была рада, когда узнала, что умираю». «Кто бы мог перенести жизнь, не будь надежды умереть?» – тихо пробормотала Валенси – конечно, это была цитата из одной из книг Джона Фостера. «Я рада, что рассказала тебе все», – вздохнула Сисси. – Я хотела, чтобы ты знала». Сисси умерла несколько дней спустя. Ревущего Абеля не было дома. Когда Валенси увидела изменившееся лицо Сисси, он хотела позвонить, чтобы вызвать врача, но Сисси не позволила ей. «Зачем, Валенси? Он ничего не сможет сделать. Я уже несколько дней знаю, что это… близко. Позволь мне умереть спокойно, дорогая – просто подержи меня за руку. О, как я счастлива, что ты рядом. Попрощайся с отцом за меня. Он всегда был добр ко мне, как умел… и Барни. Почему-то я думаю, что Барни…» Но приступ кашля не дал ей закончить и лишил последних сил. Она уснула, когда приступ прошел, все еще держа Валенси за руку. Валенси тихо сидела рядом. Она не была испугана и даже не чувствовала сожаления. На рассвете Сисси умерла. Она открыла глаза и посмотрела мимо Валенси на что-то, вызвавшее у нее внезапную и счастливую улыбку. И так, улыбаясь, она умерла. Валенси сложила руки Сисси на груди и открыла окно. На востоке, среди всполохов восхода, висела полная старая луна – ровная и прекрасная, словно новая. Валенси никогда не видела прежде такой старой, старой луны. Она наблюдала, как она бледнеет и тает, пока совсем не исчезла из виду в свете вновь рожденного дня. Маленький водоем на просеке сверкал на солнце, словно золотая лилия. Но мир вдруг похолодел для Валенси. Она вновь никому не была нужна. Ей не было жаль умершую Сисси. Она жалела ее живую, за все ее страдания. Никто больше не мог обидеть ее. Валенси всегда считала, что смерть ужасна. Но Сисси умерла так тихо, так радостно. И в последний миг… что-то… вознаградило ее за все. Сейчас она лежала, на своей белой постели, как ребенок. Прекрасная! И весь стыд и вся боль ушли навсегда. Ревущий Абель приехал, оправдывая свое прозвище. Валенси вышла из дома и сказала ему. Известие тотчас отрезвило его. Он спустился с двуколки, склонив свою огромную голову. «Сисси мертва… Сисси мертва, – рассеянно произнес он. – Я не думал, что это произойдет так скоро. Мертва. Когда-то она бежала по этой тропинке встречать меня, с маленькой белой розой в волосах. Сисси была чудесной малюткой. И хорошей девочкой». «Она всегда была хорошей девочкой», – сказала Валенси.
bobby: Хелга Как все грустно. Почему-то надеялась на лучший исход для Сисси, что с приходом Валенси она оживет, окрепнет... И что теперь делать Валенси? Вряд ли она может остаться жить в доме Ревущего Абеля. Вопрос вопросов. Жду продолжения...
Wega: bobby пишет: Как все грустно. Почему-то надеялась на лучший исход для Сисси, Хелга Действительно, теперь многое должно измениться... Как?!
Юлия: Хелга bobby пишет: Почему-то надеялась на лучший исход для Сисси Я хоть и не надеялась, но не думала, что все так быстро произойдет. А дядюшка предупреждал... bobby пишет: Вопрос вопросов Не перечесть. И что хотела Сисси сказать о Барни?.. Хелга пишет: Кто бы мог перенести жизнь, не будь надежды умереть? Джон Фостер может потягаться с Екклесиастом. Он мне все больше нравится.
apropos: Хелга Печальна история с Сисси - и очень проникновенна. Хелга пишет: Валенси всегда считала, что смерть ужасна. Но Сисси умерла так тихо, так радостно. И в последний миг… что-то… вознаградило ее за все. Описывать смерть - и читать о ней всегда трудно, но автору удалось это сделать как-то... легко и умиротворенно. Поразительно. Очень жаль Сисси, но еще больше - Абеля и Валенси. Как-то они теперь?
Armillaria: Хелга Прощай, Сисси... R.I.P. apropos пишет: Описывать смерть - и читать о ней всегда трудно, но автору удалось это сделать как-то... легко и умиротворенно +1 и так проникновенно, философски... Мне теперь отчётливее видится высота духа и внутренняя сила Сисси. И мне ещё сильнее теперь кажется, что Барни полюбил Валенси, - думаю, именно это Сисси хотела сказать, ей это открылось. Похоже, папаша "жениха" из тех же мерзопакостных, что и "стирлинг-банда"; верно, "промыл мозги" сыну, а может быть, и обрабатывать не пришлось - яблоко от яблони.
федоровна: Хелга apropos пишет: Описывать смерть - и читать о ней всегда трудно, но автору удалось это сделать как-то... легко и умиротворенно. Поразительно. Написать так может только тот, кто пережил уход из жизни близкого человека, который долго болел. Сисси из тех, кто добровольно идет на муки. Из тех, кто никогда и никому не сделает малейшего зла. Которые подставят вторую щеку... Хелга пишет: “воздаст твою меру” Может, " воздаст твоей мерой" или дать дословно " какою мерою мерите"?
Скрипач не нужен: Хелга Тяжелое время у Валенси. Распутье. Но куда ни пойди, перспективы безрадостные.
Хелга: Глава XXIV Валенси сама подготовила Сисси для похорон. Только ее руки касались несчастного измученного маленького тела. В день погребения старый дом был вычищен до блеска. Барни Снейт удалился. Он сделал все, что мог, чтобы помочь Валенси, убрал тело Сесилии белыми розами из сада, и уехал к себе на остров. Но все прочие были тут как тут. Весь Дирвуд и вся «чащоба». Они благородно простили Сисси. Мистер Брэдли провел красивую церемонию. Валенси хотела попросить об этом старого проповедника из церкви Свободных методистов, но воспротивился Ревущий Абель. Он был пресвитерианцем и никто, кроме пресвитерианского священника, не должен был отпевать его дочь. Мистер Брэдли проявил большой такт. Он обошел все подводные камни и, очевидно, старался от всей души. Шестеро уважаемых граждан Дирвуда опустили Сесилию Гей в могилу на аккуратном кладбище Дирвуда. Среди них был и дядя Веллингтон. Стирлинги явились на похороны в полном составе, мужчины и женщины. Но прежде собрался семейный конклав. Они были уверены, что теперь, когда Сисси мертва, Валенси вернется домой. Она просто не могла оставаться в доме с Ревущим Абелем. В свете этого, самым разумным решением – постановил дядя Джеймс – было прийти на похороны, чтобы своим присутствием узаконить ситуацию, то есть показать всему Дирвуду, что Валенси совершила весьма похвальный поступок, решив ухаживать за бедняжкой Сесилией Гей, и вся семья поддерживала ее в этом. Смерть, таинственная труженица, вдруг преобразила всю историю в достойную уважения. Если Валенси вернется домой и к соблюдению приличий, пока общественное мнение находится под влиянием момента, все сложится хорошо. Общество внезапно позабыло все дурные поступки Сисси и теперь помнило ее лишь, как милую скромницу – «сироту, выросшую без матери, без матери!» Это вопрос психологии, – подвел итог дядя Джеймс. Итак, Стирлинги явились на похороны. Даже неврит кузины Глэдис не помешал ей прийти. Кузина Стиклз в шляпке с вуалью, закрывающей все лицо, рыдала так скорбно, словно Сисси была для нее ближайшей и дражайшей. Похороны всегда напоминала кузине Стиклз о «своей собственной утрате». А дядя Веллингтон был среди несущих гроб. Валенси, бледная, чуть подавленная, с блеском в раскосых глазах, в своем потертом коричневом платье, спокойно расхаживала вокруг, усаживала присутствующих, беседовала со священником и гробовщиком, провожала «скорбящих» в гостиную и выглядела настолько чинной, благопристойной и настолько Стирлинг, что семейство прониклось чувством благосклонности. Разве это она – та девица, что просидела целую ночь в лесу с Барни Снейтом, что мчалась без шляпы через Дирвуд и Порт Лоуренс? Это была Валенси, которую они знали. Очень способная и умелая. Возможно, ее всегда немного принижали – Амелия на самом деле излишне строга – и у нее не имелось возможности проявить себя. Так думали Стирлинги. А Эдвард Бэк, живущий на полпути в Порт, вдовец с большой семьей, вдруг обратил и остановил на ней свое внимание, задумавшись, не подойдет ли она ему в качестве хорошей второй жены. Не красавица, но – как пятидесятилетний вдовец мистер Бэк резонно заметил самому себе – нельзя заполучить все и сразу. Короче говоря, матримониальные шансы Валенси никогда не были столь блестящи, как во время похорон Сесилии Гей. Что бы подумали Стирлинги и Эдвард Бэк, прочитай они мысли Валенси, остается лишь предполагать. Валенси ненавидела эти похороны, ненавидела людей, что пришли из любопытства, поглазеть на мраморно-белое лицо Сесилии, ненавидела их самодовольство, ненавидела надрывное меланхоличное пение и осторожные банальности мистера Брэдли. Если бы она могла выбирать, всей этой церемонии не было бы совсем. Она бы убрала Сисси цветами, спрятала бы ее от назойливых взглядов и похоронила рядом с ее безымянным малышом под соснами на заросшем травой церковном кладбище, что на границе с «чащобой», после короткой молитвы, прочитанной старым методистским священником. Она помнила, как Сисси сказала однажды: «Я хотела бы быть похороненной в чаще леса, куда никто не смог бы добраться, чтобы сказать, ‘’Здесь лежит Сисси Гей’’, и рассказать мою грустную историю». Но это! Так или иначе, все скоро закончится. Валенси абсолютно точно знала — и о том не подозревали ни Стирлинги, ни Эдвард Бэк — что намерена делать,. Она провела всю прошедшую ночь без сна, в раздумьях и в конце концов решила. Когда похоронная процессия покинула дом, миссис Фредерик нашла Валенси на кухне. «Дитя мое, – робко спросила она, – теперь ты вернешься домой?» «Домой, – рассеянно произнесла Валенси. Она надела фартук и прикидывала, сколько чая нужно приготовить к ужину. Должны были прийти несколько гостей из «чащобы» – дальние родственники Геев, годами не вспоминавшие о них. И она так устала, что была не прочь занять пару лишних лап у кошки. «Да, домой, – чуть суровей сказала миссис Фредерик, – Полагаю, ты не думаешь оставаться здесь теперь, одна с Ревущим Абелем». «О, нет, я не собираюсь здесь оставаться, – ответила Валенси. – Конечно, мне придется побыть здесь пару дней, чтобы навести порядок в доме. Но не дольше. Извини, мама, но мне так много надо сделать, все эти люди из «чащобы» придут на ужин». Миссис Фредерик ушла, весьма успокоенная, да и все Стирлинги с легкими сердцами отправились по домам. «Мы будем относиться к ней, словно ничего не произошло, когда она вернется, – постановил дядя Бенджамин. – Это лучший план. Так, словно ничего не произошло».
Хелга: Спасибо, дамы дорогие, за отклики и замечания! федоровна пишет: Может, " воздаст твоей мерой" или дать дословно " какою мерою мерите"? Первое, наверно, лучше ляжет.
Wega: Хелга Какая минорная и интригующая часть: не могу себе даже представить, что же решила Валенси. Вряд ли её решение обрадует родню.
apropos: Хелга Потрясающее продолжение! Понимаю Валенси, как ей тяжело видеть эти показательные респектабельные похороны. Теперь буду мучиться, что же она решила. Но это явно не возвращение домой. А Барни какой молодец - он мне все больше и больше нравится. Не словами, но делами проверяется настоящий мужчина. Можно тапочек: Хелга пишет: Она надела фартук и прикидывала, сколько чаю нужно приготовить к ужину - сколько чая, как мне кажется.
Хелга: Wega пишет: Вряд ли её решение обрадует родню. Такую родню может обрадовать лишь послушание и жизнь по их фарисейским правилам. apropos пишет: А Барни какой молодец - он мне все больше и больше нравится. Не словами, но делами проверяется настоящий мужчина. Сказала бы больше, но не могу. Спасиб за тапок!
Юлия: Хелга apropos пишет: Не словами, но делами проверяется настоящий мужчина. Сдается мне, что со словами у него тоже очень хорошо... Хелга пишет: что намерена делать,. - Очепятка Хелга пишет: Такую родню может обрадовать лишь послушание и жизнь по их фарисейским правилам. Да и на долго ли? разве они были довольны ей, когда она следовала их правилам? Нет, такую свору надо гнать - тогда они ее оценят. И хоть их оценка будет со знаком минус, на самом деле – это плюс.
федоровна: Хелга Какая Валенси сильная и мудрая в этой главе. apropos пишет: Понимаю Валенси, как ей тяжело видеть эти показательные респектабельные похороны. Хелга пишет: Такую родню может обрадовать лишь послушание и жизнь по их фарисейским правилам. Юлия пишет: Нет, такую свору надо гнать - тогда они ее оценят Мужественно перетерпев давно знакомое ей косное лицемерие своей родни, Валенси понимает, что ни одной драгоценной минуты из ее оставшейся жизни она на нее больше не потратит. apropos пишет: Теперь буду мучиться, что же она решила. В следующей главе узнаем.
Хелга: Юлия пишет: Сдается мне, что со словами у него тоже очень хорошо... Рассказчик хороший, да. Юлия пишет: Нет, такую свору надо гнать - тогда они ее оценят. И хоть их оценка будет со знаком минус, на самом деле – это плюс. Так оно и есть. И прощать таких нельзя, они пнут при первой возможности. федоровна пишет: В следующей главе узнаем. Она так... э-э-э...гм... в общем, такая глава.
apropos: Хелга пишет: Она так... э-э-э...гм... в общем, такая глава. Интригуешь? Где глава-то? Когда будет?
Хелга: apropos пишет: Интригуешь? А что остается делать в нашем положении? Это последнее средство...
apropos: Не, ну уже поинтриговала - пора продолжение выкладывать.
федоровна: Хелга пишет: в общем, такая глава. (шепотом) Выше дано краткое содержание в виде смайликов. Надеюсь, простите мой невинный спойл, больше не буду.
Хелга: федоровна пишет: Выше дано краткое содержание в виде смайликов. Дык, прочитала от начала до конца. Прощаю великодушно, спойлерите (или спойлите? О великий и могучий! ) дальше. Но глава и правда
bobby: федоровна пишет: Выше дано краткое содержание в виде смайликов. Неужели Валенси к Барни уйдет? Заинтригована так, что продолжения нет сил дожидаться. Хелга , спасибо за очередную главу.
Хелга: bobby пишет: Неужели Валенси к Барни уйдет? А каким образом? Это же невозможно.
bobby: Откуда ж я знаю? Предположение такое, исходя из вышеизложенных смайликов. Какой-нибудь поворот... этакий...
Хелга: bobby пишет: Предположение такое, исходя из вышеизложенных смайликов. Какой-нибудь поворот... этакий... В общем, пока умолкаю. Если звезды сойдутся, то глава будет завтра.
Хелга: Глава XXV Вечером следующего после похорон дня Ревущий Абель отправился пьянствовать. Он был трезв целых четверо суток и более не мог этого вынести. Перед его уходом Валенси сообщила ему, что покинет дом на следующий день. Ревущий Абель принял ее слова с сожалением. Дальняя родственница из «чащоб» будет отныне вести хозяйство – она согласилась, когда в доме не стало больной девушки, за которой был нужен уход – но Абель не заблуждался на ее счет. «Она совсем не такая, как вы, моя деточка. А я обязан вам. Вы помогли мне выбраться из дрянной ямы, и я не забуду этого. И не забуду, что вы сделали для Сисси. Я ваш друг, и если понадобится отшлепать кого-то из Стирлингов и зашвырнуть в угол, посылайте за мной. А сейчас я пойду промочить горло. Боже, я трезв! Не рассчитывайте, что вернусь до завтрашнего вечера, так что, если соберетесь уходить, прощайте». «Возможно, я уйду домой завтра, – сказала Валенси, – но я не собираюсь обратно в Дирвуд». «Не собираетесь…» «Найдете ключи на гвозде в сарае, – мягко и решительно прервала его Валенси. – Собака будет в амбаре, а кошка – в подвале. Не забудьте покормить ее, пока не пришла ваша кузина. Кладовка полна, и я напекла хлеба и пирогов. До свидания, мистер Гей. Вы были очень добры ко мне, и я ценю это». «Мы чертовски неплохо провели время вместе, эт точно, – сказал Ревущий Абель. – Вы лучшая штучка на свете, а все Стирлинги вместе взятые и мизинца вашего не стоят. До свидания и удачи». Валенси вышла в сад. У нее дрожали ноги, но, несмотря на это, она была спокойна, и внешне и внутренне. Она крепко сжала кулак. Сад лежал перед нею в теплых ароматных волшебных июньских сумерках. В небе уже виднелись редкие звезды, малиновки перекрикивались в бархатной тишине просеки. Валенси в ожидании стояла у калитки. Приедет ли он? Если он не… Он приехал. Валенси услышала Леди Джейн еще далеко в лесу. Участилось сердце. Ближе, ближе – она уже видела Леди Джейн, гремящую по дороге, ближе, ближе – он был здесь, выскочил из машины и наклонился над калиткой, глядя на нее. «Возвращаетесь домой, мисс Стирлинг?» «Не знаю… пока, – тихо сказал Валенси. Решение принято, без тени сомнения, но момент был чрезвычайным. «Я решил заехать и спросить, не могу ли что-нибудь сделать для вас», – сказал Барни. Валенси приняла это, как стартовый мостик. «Да, есть кое-что, что вы можете сделать для меня, – сказала она, ровно и отчетливо. – Вы женитесь на мне?» Барни молчал несколько секунд. На лице его ничего не отразилось. Затем как-то странно рассмеялся. «Ну и ну! Я знал, что удача ждет за углом. Сегодня все указывало на это». «Подождите, – Валенси подняла руку. – Я не шучу, но мне нужно перевести дыхание после такого вопроса. Конечно, со всем моим воспитанием, я совершенно точно знаю, что он один из тех, которые “не должны задавать молодые леди”». «Но почему, почему?» «По двум причинам. – Валенси все еще не хватало дыхания, но она смотрела прямо в глаза Барни, в то время как все мертвые Стирлинги переворачивались в своих могилах, а живые ничего не делали, не зная, что Валенси докатилась до того, что сделала брачное предложение печально известному Барни Снейту. «Первая причина в том, что я… я, – Валенси пыталась сказать «я люблю вас», но не смогла. Ей пришлось искать убежища в притворном легкомыслии. «Я помешалась на вас. Вторая – вот эта». Она протянула ему письмо доктора Трента. Барни занялся письмом, словно радуясь, что наконец-то появилось какое-то разумное и надежное дело. Пока он читал, выражение его лица изменилось. Он понял, – возможно, больше, чем хотела Валенси. «Вы уверены, что ничего нельзя сделать?» Валенси приняла вопрос. «Да. Вы знаете, какова репутация доктора Трента по поводу болезней сердца. Я проживу недолго – возможно, несколько месяцев или недель. Я хочу прожить их. Я не могу возвращаться в Дирвуд – вы знаете, какой там была моя жизнь. И… – на этот раз ей удалось. – Я люблю вас. И хочу провести остаток своей жизни с вами. Это все». Барни облокотился о калитку и довольно мрачно смотрел на белую игривую звезду, что подмигивала ему с небес прямо над кухонной трубой Ревущего Абеля. «Вы ничего не знаете обо мне. Может быть, я… – убийца». «Да, не знаю. Возможны, вы нечто ужасное. Все, что о вас говорят, может быть правдой. Но мне все равно». «Я так вам нравлюсь, Валенси? – недоверчиво спросил Барни, отрываясь от звезды и глядя ей в глаза – эти странные, загадочные глаза. «Нравитесь, так, – тихо ответила Валенси. Она дрожала. Он впервые назвал ее по имени. Для нее это было милее, чем забота любого другого человека на свете – слышать, как он произносит ее имя. «Если мы поженимся, – сказал Барни, вдруг перейдя на небрежный, деловой тон – мы должны кое о чем договориться». «Обо всем, что угодно», – кивнула Валенси. «У меня есть то, что я хочу скрыть, – холодно сказал Барни. – Вы не должны спрашивать меня об этом». «Я не буду», – сказала Валенси. «Вы никогда не должны просматривать мою почту». «Никогда». «И мы никогда не должны притворяться друг перед другом». «Мы не будем, – сказала Валенси. – Вам даже не придется притворяться, что я вам нравлюсь. Если вы женитесь на мне, я знаю, что только из жалости». «И мы никогда не будем лгать друг другу ни в чем – ни в большом, ни в малом». «Особенно в малом», – согласилась Валенси. «И вам придется жить на моем острове. Я не стану жить ни в каком другом месте». «Отчасти поэтому я и хочу замуж за вас», – сказала Валенси. Барни внимательно взглянул на нее. «Я так и подумал. Ладно… тогда, давай поженимся». «Спасибо, – произнесла Валенси, внезапно почувствовав неловкость. Откажи он ей, она была бы меньше смущена. «Полагаю, у меня нет права ставить условия, но одно у меня все же есть. Вы никогда не станете напоминать о моем сердце или о возможности моей внезапной смерти. Никогда не будете предостерегать меня быть осторожной. Вы должны забыть, – абсолютно забыть – что я не очень здорова. Я написала письмо своей матери – вот оно – вы должны хранить его. В нем я все объяснила. Если я вдруг упаду замертво – как вероятно и будет…» «Оно оправдает меня в глазах твоей родни, что я не отравил тебя», – с усмешкой продолжил Барни. «Точно, – Валенси рассмеялась. – Боже мой, я так рада, что все закончено. Это было… немножко не по правилам. Я не привыкла просить мужчин жениться на мне. Так мило, что ты не отказал мне – или предложил стать братом!» «Завтра поеду в Порт и получу разрешение. Мы можем пожениться завтра вечером. Доктор Столлинг, полагаю?» «О, боже, нет, – содрогнулась Валенси. – Да он бы и не стал этого делать. Потряс бы передо мной своим пальцем, и я бы бросила тебя у алтаря. Нет, я хочу, чтобы меня обвенчал старый мистер Тауэрс». «Ты обвенчаешься со мной, с таким? – требовательно спросил Барни. Проезжающая мимо машина, полная туристов, громко просигналила, словно насмехаясь. Валенси смотрела на него. Голубая рубашка из грубой ткани, бесформенная шляпа, грязные брюки. Небритый! «Да», – сказала она. Барни нежно сжал ее маленькие холодные руки. «Валенси, – сказал он, пытаясь говорить беззаботно, – конечно, я не люблю тебя, – никогда не думал о такой штуке, как любовь. Но, знаешь, я всегда считал, что ты душка».
Хелга: Есть одна вещь в этой главе (помимо всяких моих корявостей), которая вызывает сомнения в правильности решения. Не буду ее озвучивать, чтобы вы сами ее увидели и сказали, логично ли мое решение проблемы.
bobby: Ах, Хелга! Спасибо, что не задержалась с продолжением. Ну и девушка! Молодцом! Сколько смелости надо было иметь, чтобы предложить такое Барни! Отчасти мои предположения были правильны. Хелга пишет: Есть одна вещь в этой главе (помимо всяких моих корявостей), которая вызывает сомнения в правильности решения. Сейчас вся под впечатлением. Надо будет еще раз перечитать, чтобы вникнуть.
федоровна: Хелга Хелга пишет: Есть одна вещь в этой главе (помимо всяких моих корявостей), которая вызывает сомнения в правильности решения. Не буду ее озвучивать, чтобы вы сами ее увидели и сказали, логично ли мое решение проблемы. Да вот она:Оно оправдает меня в глазах твоей родни, что я не отравил тебя. Надо когда-то переходить на "ты", конечно, и сейчас Вы правильно момент поймали. bobby пишет: Отчасти мои предположения были правильны Я вчера поразилась, как Вы в точку попали.
apropos: Хелга Ох,Валенси какая молодец - решилась. Честно говоря, мысль, связанная с Барни у меня была (что он может стать ее палочкой-выручалочкой), но ее предложения руки и сердца - не ожидала. федоровна пишет: Надо когда-то переходить на "ты", конечно, и сейчас Вы правильно момент поймали. Ну, если они переходят на "ты", то Барни, да, первым бы должен это сделать - и этот момент, когда он согласился стать ее мужем - самый подходящий.
Хелга: bobby пишет: Отчасти мои предположения были правильны. Но не могла же я так сильно спойлернуть. федоровна пишет: Надо когда-то переходить на "ты", конечно, и сейчас Вы правильно момент поймали. apropos пишет: Ну, если они переходят на "ты", то Барни, да, первым бы должен это сделать - и этот момент, когда он согласился стать ее мужем - самый подходящий. Ой, хорошо. Долго терзалась, когда это сделать. Барни там у меня еще чуть раньше переходит, когда соглашается. Барни внимательно взглянул на нее. «Я так и подумал. Ладно… тогда, давай поженимся». Вообще наши "ты" и "вы" - это такой прекрасный волнующий момент, языковая эмоция, которой английский лишен графически.
apropos: Хелга пишет: Вообще наши "ты" и "вы" - это такой прекрасный волнующий момент, языковая эмоция, которой английский лишен графически. Это да. И сразу вспомнился Водоворот - когда я решилась перевести Докки и Поля с обращения на "вы" - на "ты". А сколько колебалась...
bobby: Хелга, это не тапки, а так, возможные варианты... А сейчас я пойду промочить горло. Может, так? А сейчас мне пора промочить горло. Не рассчитывайте, что вернусь до завтрашнего вечера Не рассчитывайте на моё возвращение... У нее дрожали ноги, но, несмотря на это, она была спокойна, и внешне и внутренне. Она крепко сжала кулак Мне кажется первое местоимение можно убрать. Ну или еще как-то поиграть... Валенси услышала Леди Джейн еще далеко в лесу. Может, услышала леди Джейн, едва та въехала в лес или как-то так. А то ощущение, что сама Валенси была далеко в лесу. Участилось сердце Сердце её тревожно забилось. Барни занялся письмом, словно радуясь, что наконец-то появилось какое-то разумное и надежное дело. что наконец-то появилось какое-то разумное и надежное объяснение происходящему.
apropos: О, девочки, вопрос не по теме - но очень важный. Помогите! Графомания, как отражение бытия - запятая ставится перед "как" или нет? Мы с Хелгой головы сломали уже.
Хелга: bobby Спасибо за тапки! Буду крутить. apropos пишет: И сразу вспомнился Водоворот - когда я решилась перевести Докки и Поля с обращения на "вы" - на "ты". А сколько колебалась... Всегда сложный момент.
bobby: apropos пишет: вопрос не по теме - но очень важный. Я думаю, что не ставится. Не знаю. какое из этих правил подходит больше, но, как кажется, оба в той или иной степени. - Если оборот с союзом КАК входит в состав сказуемого и предложение без такого оборота не имеет законченного смысла, например: Она держится как хозяйка; - Если союз КАК стоит между подлежащим и сказуемым (без этого союза там требовалось бы поставить тире), например: Озеро как зеркало;
apropos: bobby Спасибо! Правила вроде бы подходят, ага.
Tanya: Хелга Тапки будут чуть позже, хотя я прервала свой полет редактирвание 10-й главы и перекинулась на 25-ю (почти закончила). apropos пишет: Графомания, как отражение бытия - запятая ставится перед "как" или нет? Мы с Хелгой головы сломали уже. Смотря в каком качестве эта конструкция употребляется. Если это заголовок, то я бы не ставила. Например так, как в "Лев Толстой как зеркало русской революции". Если внутри предложения в качестве приложения, то да. Например: "Графомания, как оражение бытия, существует вне нашего на то желания." Можно попробовать применить правила отсюда.
apropos: Tanya Это заголовок - название пародии Хелги. Пепельно-розовая роза, или Графомания(,) как отражение бытия Tanya пишет: Лев Толстой как зеркало русской революции О, а ведь точно.
Скрипач не нужен: Хелга Действительно, берет за душу эта история. Многое хочется сказать, но боюсь в пылу наспойлерить Не тапки! Те самые мелкие корявости, которые хочется пригладить. И варианты приглаживания. Не без корявостей Барни занялся письмом, словно радуясь, что наконец-то появилось какое-то разумное и надежное дело. Пока он читал, выражение его лица изменилось. Барни раскрыл письмо с видом человека, который наконец-то рад обнаружить хоть какое-то разумное и надёжное объяснение происходящему. Он читал, и выражение его лица менялось. «Оно оправдает меня в глазах твоей родни, что я не отравил тебя», – с усмешкой продолжил Барни. "Оно поможет мне оправдаться в глазах твоей родни в том, что я не отравил тебя", - усмехнулся Барни. apropos, в словаре-справочнике по пунктуации http://punktuaciya.academic.ru/305/%D0%BA%D0%B0%D0%BA пишут, что обычно ставят запятую в сравнительных оборотах с союзом "как". Пример понравился "Останься со мною, Алеся, как сказка, как чудо, как песня" Понятно, почему вы с Хелгой голову сломали
apropos: Скрипач не нужен пишет: в словаре-справочнике по пунктуации Запутались. Ну, у меня с запятыми вообще всю жизнь борьба - не там оне ставятся, где надо. А где не надо - россыпью.
Хелга: Tanya пишет: хотя я прервала свой полет редактирвание 10-й главы и перекинулась на 25-ю (почти закончила). Ну как, как можно на нее не перекинуться? Она такая... душераздирная. Скрипач не нужен пишет: Многое хочется сказать, но боюсь в пылу наспойлерить Ох, не говори, столько разных размышлений по поводу, так хочется обсудить. Уже по чуть -чуть, наверное, можно. Одна из кульминаций достигнута. Спасибо за тапки! bobby пишет: что наконец-то появилось какое-то разумное и надежное объяснение происходящему. Скрипач не нужен пишет: Барни раскрыл письмо с видом человека, который наконец-то рад обнаружить хоть какое-то разумное и надёжное объяснение происходящему. Он читал, и выражение его лица менялось. Над этим местом голову сломала, теперь уложится, ура!
bobby: Скрипач не нужен пишет: в словаре-справочнике по пунктуации http://punktuaciya.academic.ru/305/%D0%BA%D0%B0%D0%BA пишут, что обычно ставят запятую в сравнительных оборотах с союзом "как" Там же пишут про исключения. Исключение составляют случаи, когда: 1) оборот является частью сказуемого (отец и мать ей как чужие) Я бы однозначно не поставила.) Скрипач не нужен пишет: Останься со мною, Алеся, как сказка, как чудо, как песня Здесь еще обращение обособлено, а в остальных запятые при перечислении...
Хелга: Tanya пишет: Например так, как в "Лев Толстой как зеркало русской революции". О! Графомания как зеркало русской революции.
Tanya: Хелга
Скрипач не нужен: bobby пишет: Здесь еще обращение обособлено, а в остальных запятые при перечислении... Потому и понравился - "понятно, что ничего не понятно". Видимо, в данном случае та самая авторская пунктуация - как поставишь, так и будет.
Скрипач не нужен: Хелга пишет: столько разных размышлений по поводу, так хочется обсудить. Уже по чуть -чуть, наверное, можно. Одна из кульминаций достигнута. Понятно было, что домой хода нет. Когда дочитала до смерти Сисси, первая мысль: куда же Валенси бежать теперь? Потому что, жить дома и выслушивать постоянные нравоучения и назидания вперемежку с истериками означает мигом угробить и так совсем больное сердце. Но я почему-то думала, что она куда-нибудь переедет. Такого радикального решения не ожидала))) Барни тут, несмотря на грязные штаны, как есть молодец Мигом за разрешением засобирался.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Понятно было, что домой хода нет. Когда дочитала до смерти Сисси, первая мысль: куда же Валенси бежать теперь? Потому что, жить дома и выслушивать постоянные нравоучения и назидания вперемежку с истериками означает мигом угробить и так совсем больное сердце. Но я почему-то думала, что она куда-нибудь переедет. Такого радикального решения не ожидала))) Сначала я думала, что как-то будет все связано с Сисси и Абелем, даже надеялась, что Сисси останется жива, и куда-то в эту сторону пойдет повествование. Ее смерть резко все изменила, и вообще непонятно было, что же дальше и какое-такое решение Валенси приняла. Про отъезд тоже думала. Когда же начала читать 25-ю, дошла до фразы "Will you marry me?" просто воспарила. А дальше сплошное волнение, что же он ответит. Вообще, вся эта история вызывает столько размышлений о свободе человека и праве выбора, которого почти никогда нет. И потрясающе оказывается, что смерть дарит выбор, а не жизнь.
bobby: Скрипач не нужен пишет: Барни тут, несмотря на грязные штаны, как есть молодец Ну, они же достигли определенных договоренностей... Думаю, Барни еще должен как-то раскрыться. Пока мы о нем знаем лишь с чужих слов, которым не слишком можно и нужно доверять, да тех редких впечатлений Валенси, пусть и через розовые очки, но ближе к истине, как мне кажется.
bobby: Хелга пишет: И потрясающе оказывается, что смерть дарит выбор, а не жизнь. От силы духа и характера тоже много зависит. Как хорошо, что Валенси в должной мере обладает и тем, и другим.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Барни тут, несмотря на грязные штаны, как есть молодец Мигом за разрешением засобирался. Он, конечно, попал в такую ситуацию, что нужно резко и сразу принимать судьбоносное решение. В отваге ему не откажешь. Он прямо перед глазами стоит, небритый фальшивомонетчик-атеист. А какой бы фильм мог быть при хорошем режиссере и актерах.
bobby: Хелга пишет: А какой бы фильм мог быть при хорошем режиссере и актерах. Ой, да. Отличный был сериал об Энн и "Дорога в Эвонли" по новеллам и рассказам Л. М. Монтгомери просто чудесная получилась.
Скрипач не нужен: Хелга пишет: И потрясающе оказывается, что смерть дарит выбор, а не жизнь. Ох, вот тут очень сложно. И трудноформулируемо. Выбор, да. Но он и есть, и нет его одновременно. Дамоклов меч никуда не девается, что ни выбери. Валенси не может не думать о нём постоянно. Как мне кажется. bobby пишет: Думаю, Барни еще должен как-то раскрыться. (отлепляя пластырь ото рта) Угу!!!
Хелга: bobby пишет: От силы духа и характера тоже много зависит. Как хорошо, что Валенси в должной мере обладает и тем, и другим. И от степени отчаяния. Можно представить, каково думать о том, что оставшиеся немногие часы жизни придется провести в той духоте и нелбви, в которой она жила.
Скрипач не нужен: Хелга пишет: А какой бы фильм мог быть при хорошем режиссере и актерах. Да! Фильм был бы супер! Умный, светлый. А сколько охов и ведерок со слезьми
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Ох, вот тут очень сложно. И трудноформулируемо. Выбор, да. Но он и есть, и нет его одновременно. Дамоклов меч никуда не девается, что ни выбери. Валенси не может не думать о нём постоянно. Да, согласна на все сто. Но будь она здорова, она бы не решилась на выбор, так бы и прожила в этом страхе. Все-таки человек меняет свою жизнь, когда его за горло берет, иначе можно катится по инерции до конца. Сформулировать трудно, но это страшно волнует. bobby пишет: Отличный был сериал об Энн и "Дорога в Эвонли" по новеллам и рассказам Л. М. Монтгомери просто чудесная получилась. Ага, чудесный.
федоровна: Хелга пишет: Когда же начала читать 25-ю, дошла до фразы "Will you marry me?" просто воспарила. А дальше сплошное волнение, что же он ответит. Барни из тех мужчин, видимо, которые способны быстро принимать решение. И все делать для его исполнения, раз решил. Замечательно привлекательная черта. Вот читаю и думаю: как же славно Монтгомери ведет свое повествование. Дальше не читала, но пока - совершенно очаровательно.
Скрипач не нужен: Хелга пишет: Но будь она здорова, она бы не решилась на выбор, так бы и прожила в этом страхе. Все-таки человек меняет свою жизнь, когда его за горло берет, иначе можно катится по инерции до конца. Сформулировать трудно, но это страшно волнует. Всё так. Мне не даёт покоя тут именно однозначность приговора. Лазеек не оставлено. Под таким прессом доживать, зная, что каждый день последний, невероятно тяжело. Конечно, все мы знаем, что кирпичи падают, и никто не застрахован, но когда тебе объявляют всё так конкретно и безвариантно, то ощущения совсем другие. Валенси, радуется и "безобразничает", как может)) Получается ли у неё забыть, хоть на минуту, что меч-то висит на волоске?
Хелга: федоровна пишет: Барни из тех мужчин, видимо, которые способны быстро принимать решение. И все делать для его исполнения, раз решил. Замечательно привлекательная черта. Более чем привлекательная. Наверное, одна из главных, что делают мужчину мужчиной. федоровна пишет: Вот читаю и думаю: как же славно Монтгомери ведет свое повествование. Дальше не читала, но пока - совершенно очаровательно. Завораживает, да. А какие у нее переходы от драмы к иронии, от лирики к сарказму. И еще природа, как полноценная героиня повествования, которая шагает рядом с Валенси. Скрипач не нужен пишет: Получается ли у неё забыть, хоть на минуту, что меч-то висит на волоске? Конечно, теоретически трудно рассуждать, если на себе не попробовал (да и не хотелось бы) Но меч на волосе и полная свобода. Что чего стоит?
Юлия: Хелга Спасибо тебе, дорогая! Я так расчувствовалась... Скрипач не нужен пишет: Под таким прессом доживать, зная, что каждый день последний, невероятно тяжело. Мне кажется, что свою смерть, человек просто не в состоянии постичь. Что это - небытие? Жизнь-то продолжается, поезд продолжает движение, но ты выходишь на следующей остановке. Почему? Как такое вообще возможно? Как можно представить? Конечно, страх есть у всех перед этим событием, тем более, что он стоит прямо на пороге. Он обжигает и парализует, но время еще есть, и психология человека защищается от страха перед неизвестным и противоестественным для человеческого сознания событием. Но появляется еще одна сторона. Что такое наше "я"? Насколько наши чувства и привязанности составляют его? Страх разлуки - мне кажется, это одна из основных составляющих психологического переживания приближающейся смерти. Но у Валенси пока не было этого страха, она с радостью расстается со всеми, кто был в ее прошлой жизни, она освобождается от них. Но вот теперь, когда в ее жизнь войдет не придуманный, а реальный любимый человек, ей будет гораздо труднее...
Хелга: Юлия пишет: Он обжигает и парализует, но время еще есть, и психология человека защищается от страха перед неизвестным и противоестественным для человеческого сознания событием. Да защита хороша, иначе вся жизнь превратилась бы в ожидание и страх перед этой неизвестностью. У Монтгомери эта тема переплетения, если можно так выразиться, жизни и смерти красной нитью проходит. Сейчас читаю ее "Magic for Marigold", Чудеса для Мэриголд", и там эта тема звучит очень пронзительно и в тоже время сдобрена хорошей иронией. Чудесно! Юлия пишет: Но вот теперь, когда в ее жизнь войдет не придуманный, а реальный любимый человек, ей будет гораздо труднее... И она, стремясь Прожить последние свои месяцы, еще не осознает этого. А еще думается, у Валенси очень крепкий механизм самозащиты, отработанный еще к тому же годами самоуничижения и покорности. Он ее защищает от отчаяния.
Юлия: Хелга пишет: Он ее защищает от отчаяния. Но не от боли, к сожалению...
Скрипач не нужен: Юлия пишет: психология человека защищается от страха перед неизвестным и противоестественным для человеческого сознания событием. Да, конечно. Время идёт, ничего "этакого" не происходит, постепенно острота отходит на задний план. Хелга пишет: Но меч на волосе и полная свобода. Что чего стоит? Мне тут подумалось: не говорит ли Монтгомери о замене одной несвободы на другую? Или это я уже слишком в дебри побрела?:)) За всеми этими размышлизьмами позабыла, что хотела о Барни сказать Он, конечно, молодец. Но совсем не очаровашка и не принц на белой лошади. Там всё не так просто. Грязные штаны - не самая большая его странность. Не стоит забывать, что дыма без огня не бывает. У него не слишком ясное прошлое. Да и настоящее. Он только начал ставить забор из запретов. Дальше будет больше. Ну и ружьё, которое повешено в самых первых главах, ещё бабахнет
bobby: Скрипач не нужен пишет: Грязные штаны - не самая большая его странность. Не стоит забывать, что дыма без огня не бывает. У него не слишком ясное прошлое. Да и настоящее. Он только начал ставить забор из запретов. Дальше будет больше. Ну и ружьё, которое повешено в самых первых главах, ещё бабахнет Скрипач не нужен, нарочно подливаете масла в огонь? Терпение и так на исходе в ожидании продолжения, а тут такие намеки... Эх, как хочется взять книгу и прочитать разом от начала до конца. Почему какую-то муть переводят и издают, или переводят по десятому разу уже переведенное (уж новый-то перевод даст фору всем предыдущим ), а такие прекрасные книги остаются в стороне? В который раз задаюсь вопросом, на который, видимо, никогда не будет ответа.
Wega: Хелга Отличное продолжение! Ничего подобного не могла и вообразить!!
Tanya: bobby пишет: Эх, как хочется взять книгу и прочитать разом от начала до конца. Понимаю, тоже, как Скрипач не нужен, не смогла удержаться, прочитала до конца. Это совсем не страшно . Думаю, что при такой мотивации самое время улучшить английский, если есть хоть какая-то база, или начать учить, если нет.
Хелга: Юлия пишет: Но не от боли, к сожалению... Все так... Скрипач не нужен пишет: Мне тут подумалось: не говорит ли Монтгомери о замене одной несвободы на другую? Или это я уже слишком в дебри побрела?:)) Не, думаю, совсем не в дебри, а в точку. Думала, думала, как сформулировать, надумалось такое: Свобода - это несвобода, выбранная по собственному желанию. Потому что свободы на свете нет вообще, но кому-то удается выбрать свою несвободу. Хотя, кажется, я уже цитирую... bobby пишет: Терпение и так на исходе в ожидании продолжения, а тут такие намеки... Постараюсь не затягивать, насколько смогу.
Armillaria: Хелга, В последнее время размышляю над основной коллизией этого произведения, и мне видится теперь амбивалентность (sic!) смерти и жизни - путь Валенси (кажущееся угасание) является подлинной жизнью, в то время как сборище небокоптителей-фарисеев духовно мертво. Ещё вспомнилось выражение (увы, не помню, кому принадлежит): "Мы ничего не можем поделать с длиной нашей жизни, но кое-что можем сделать с её шириной и глубиной"... Кроме того, припоминаю песню Валерия Леонтьева "Канатный плясун": Ждали зрители, дух затая, А он только смеялся в ответ, Вы такие же точно, как я, По канату шагаете все. Только смелости недостает, Чтоб открыть на секунду глаза, Ведь идти можно только вперед, А влево, вправо уже нельзя. Мало того, что Валенси знает примерный срок конца своей жизни, - героиня теперь осознаёт Жизнь, Бытие... Вижу здесь указание на верное отношение к жизни: ценить каждый миг, быть рядом с теми, кто дорог тебе, нуждается в тебе и ценит тебя. И неважно, сколько осталось, - год или век.
Хелга: Armillaria пишет: и мне видится теперь амбивалентность (sic!) смерти и жизни - путь Валенси является подлинной жизнью (а ведь она умирает!), в то время как сборище фарисеев духовно мертво. Ещё вспомнилось выражение (увы, не помню, кому принадлежит): "Мы ничего не можем поделать с длиной нашей жизни, но кое-что можем сделать с её шириной и глубиной"... Да, вот и вопрос, кто жив, умирая, а кто мертв, проживая долгую жизнь. Очень пронзительный вопрос. У меня все время вертится шварцовское: "Слава безумцам, которые осмеливаются любить, зная, что все закончится!" В цитате вру, но примерно так. PS: А зачем вы скрываете посты под катом? Все мысли же по делу и по теме.
Armillaria: Хелга, спасибо! *шёпотом: "Тогда больше не буду прятать"*
Юлия: Armillaria пишет: Мы ничего не можем поделать с длиной нашей жизни, но кое-что можем сделать с её шириной и глубиной А мне в связи с событиями жизни Валери все время приходит на ум фраза Memento mori - помни о смерти. В свете неизбежного конца дарованный отрезок жизни обретает особую ценность. В этом контексте открывается совсем иная шкала жизненных ценностей. Какими ничтожными и пустыми оказываются подчас наши "важные" дела, стремления, обиды, которыми наполнена наша повседневная жизнь! Мы суетимся, строим планы, устанавливаем правила для себя и своих детей, словно незыблемые здания, как будто в них предполагаем жить вечно... А глядь - как раз - умрем... Ведь вся эта семейка Сирлингов живет как раз без этого "воспоминания". Живет в страшной суете и незыблемости собственных установлений. Живет в выдуманном мире, где есть смерть, только для недостойных их, Стирлингов, грешников. Мысль о собственной смерти, реальной – табу, иначе разрушится весь их мир - это жуткое здание запретов и приоритетов, возведенное ими. Но такое забвение собственного личного конца выхолащивает жизнь. Смерть уже овладела ими, хотя они еще живут. Но живут в склепе, который принимают за прекрасный дворец собственной праведности. Спасибо автору и переводчику за то, что побудили нас к таким глубоким размышлениям, в том числе и о собственной жизни.
Скрипач не нужен: Хелга пишет: Думала, думала, как сформулировать, надумалось такое: Свобода - это несвобода, выбранная по собственному желанию. И это тоже. Но я о другом, не о выборе "ошейника". И всё-таки бреду в дебри)) Я об обязательном наличии несвободы. К одной несвободе Валенси - жизни в нелюбимой семье с целым ворохом правил и запретов, прибавилась другая несвобода - очень близкая перспектива смерти. И вот тут критическая масса несвобод превысилась)) Выносить такой пресс невозможно. Надо критическую массу срочно уменьшить! Как? Смерти избежать нельзя, но можно послать подальше семью. Что Валенси очень быстро и проделала. Сломана одна клетка, но вторая осталась. И что же, выходит, без клетки никак?
Скрипач не нужен: bobby пишет: Скрипач не нужен, нарочно подливаете масла в огонь? Не без этого Кстати, ружей-то там не одно. Два. Может, больше? Надо будет нам по окончании все ружья пересчитать
Хелга: Юлия пишет: В этом контексте открывается совсем иная шкала жизненных ценностей. Какими ничтожными и пустыми оказываются подчас наши "важные" дела, стремления, обиды, которыми наполнена наша повседневная жизнь! Мы суетимся, строим планы, устанавливаем правила для себя и своих детей, словно незыблемые здания, как будто в них предполагаем жить вечно... А глядь - как раз - умрем... Да, и живем не сейчас, а каким-то эфемерным будущим. Как-будто черновик пишем, суетимся, обижаемся, копаемся в ерунде, а вот потом, когда-то, будем жить по-настоящему, набело, в красивом доме, среди садов, на алтарь которых положены лучшие годы, прожитые кое-как. И вдруг понимаешь - а все, когда жить-то? Только сейчас, в сей миг, потому что ничего ведь нет, ни прошлого, ни будущего, только вот этот текущий момент. Скрипач не нужен пишет: К одной несвободе Валенси - жизни в нелюбимой семье с целым ворохом правил и запретов, прибавилась другая несвобода - очень близкая перспектива смерти. И вот тут критическая масса несвобод превысилась)) Выносить такой пресс невозможно. Надо критическую массу срочно уменьшить! Как? Смерти избежать нельзя, но можно послать подальше семью. Что Валенси очень быстро и проделала. Сломана одна клетка, но вторая осталась. И что же, выходит, без клетки никак? Получается, что никак. А вообще, что такое свобода? Можно ли сформулировать так, чтобы избежать наличия клетки? Скрипач не нужен пишет: Кстати, ружей-то там не одно. Два. Может, больше? Надо будет нам по окончании все ружья пересчитать "шепотом" Насчитала навскидку пять.
Юлия: Хелга пишет: Насчитала навскидку пять. Дайте хоть одно - читателю без продолжения застрелиться
Хелга: Глава XXVI Следующий день прошел для Валенси, словно сон. Что бы ни пыталась она делать, все казалось ненастоящим. Она так и не увидела Барни, хотя ожидала, что он должен был проехать мимо по пути в Порт за разрешением. Возможно, он передумал. Но когда начало смеркаться, с гребня холма на дороге вдруг показался свет фар Леди Джейн. Валенси ждала своего жениха у калитки. Она надела зеленое платье и зеленую шляпку, потому что ей больше нечего было надеть. Совсем не похожа на невесту, да она и не ощущала себя таковой – на деле Валенси походила на лесного эльфа, выскочившего из чащи. Но это было неважно. Ничто было не важно, кроме того, что Барни ехал к ней. «Готова?» – спросил Барни, останавливая Леди Джейн с каким-то новым, жутким звуком. «Да», – Валенси сделала шаг и села в машину. На Барни были голубая рубашка и брюки. Но чистые брюки. Он курил разбойничьего вида трубку и был простоволос. Удивительно шикарные ботинки выглядывали из-под широких поношенных брюк. И он был выбрит. Они помчались через Дирвуд и дальше по длинной лесной дороге в Порт. «Не передумала?» – спросил Барни. «Нет. А ты?» «Нет». И это все, что они сказали друг другу за пятнадцать миль пути. Ощущение нереальности происходящего усиливалось. Валенси не понимала, чувствует ли себя счастливой. Или встревоженной. Или просто дурой. Но вот замелькали огни Порт Лоуренса. Валенси казалось, что ее окружают мерцающие голодные глаза сотен подкрадывающихся пантер. Барни коротко спросил, где живет мистер Тауэрс, и Валенси также коротко ответила ему. Они остановились возле захудалого домишка на нефешенебельной улице. Вошли в маленькую, убогую гостиную. Барни показал свое разрешение. Значит, он получил его. У него имелось и кольцо. Все происходило на самом деле. Она, Валенси Стирлинг, самым настоящим образом стояла на пороге своего замужества. Они встали рядом перед мистером Тауэрсом. Валенси слышала, как он и Барни что-то обсуждали. Она слышала еще чьи-то слова. А сама вспоминала, как когда-то планировала свое венчание – в далекие юные годы, когда такие вещи не казались невозможными. Белая вуаль из тонкой шелковой сетки, флёрдоранж и никаких подружек. Лишь одна девочка с букетом в платье из кружева кремового оттенка, а под ним – бледно-розовый шелк, с венком на волосах, несущая корзину с розами и ландышами. И жених, благородного вида, безупречный, в самом модном на текущий момент костюме. Валенси подняла глаза и увидела себя и Барни в маленьком кривом зеркале над каминной полкой. Она – в совсем не подходящих для невесты, странноватых шляпке и платье, Барни – в рубашке и широких брюках. Но это был Барни. И только это имело значение. Не вуаль, не цветы, не гости, не подарки, не свадебный торт – просто Барни. На всю оставшуюся ей жизнь он будет рядом. «Миссис Снейт, надеюсь, вы будете очень счастливы», – говорил мистер Тауэрс. Казалось, он совсем не удивился их появлению – даже широким брюкам Барни. Он повидал немало необычных венчаний в «чащобе». Он не знал, что Валенси одна из дирвудских Стирлингов, не знал даже, что существуют такие Стирлинги. Он не знал, что Барни Снейт скрывается от закона. Он был невероятно несведущим пожилым человеком. По этой причине он очень спокойно и торжественно обвенчал их и дал свое благословение, а потом, когда они ушли, молился за них весь вечер. Совесть совсем не мучала его. «Как славно, оказывается, можно обвенчаться! – говорил Барни, заводя мотор Леди Джейн. – Никакой суеты и глупостей. Никогда не думал, что это может быть и вполовину так просто». «Ради Бога, – вдруг сказала Валенси. – Давай забудем, что мы женаты и поговорим, как будто ничего и не было. Мне не выдержать еще одной такой поездки, как та, когда мы ехали сюда». Барни застонал и с адским воем тронул Леди Джейн. «А я подумал, тебе так легче, – сказал он. – Мне показалось, что ты не хотела разговаривать». «Я нет… Но я хотела, чтобы ты говорил. Я не хочу, чтобы ты любил меня, но хочу, чтобы вел себя со мной, как обычный человек. Расскажи о своем острове. Что это за место?» «Самое забавное место на земле. Ты полюбишь его. Я влюбился в него, едва увидел. Остров принадлежал старому Тому МакМюррею. Он построил там маленькую хижину, в которой зимой жил сам, а летом сдавал туристам из Торонто. Я купил ее и в результате стал владельцем и дома, и острова. Обладать целым островом – в этом есть нечто весьма упоительное. И разве необитаемый остров не чудная штука? Мечтал заполучить таковой с тех пор, как прочитал Робинзона Крузо. Это всегда казалось слишком недостижимым, чтобы стать правдой. А какая красота! Большая часть территории принадлежит правительству, но они не могут взять налог за просмотр, а луна принадлежит всем. Ты не обнаружишь порядка в моей хижине. И, полагаю, намерена навести его». «Да, – честно призналась Валенси. – Мне придется прибраться. Я не очень хочу, но беспорядок угнетает меня. Да, мне придется навести чистоту в твоей хижине». «Я был готов к этому», – вздохнул Барни. «Но, – примиряюще продолжила Валенси. – Я не стану настаивать, чтобы ты вытирал ноги, когда заходишь». «Нет, ты просто со страдальческим видом подметешь за мной, – сказал Барни. – Но, в любом случае, ты не будешь убираться в пристройке. Ты вообще не можешь заходить туда. Дверь будет заперта, и я уберу ключ». «Комната Синей Бороды, – сказала Валенси. – Даже не стану думать о ней. Мне все равно скольких жен ты повесил там. Если только они на самом деле мертвы». «Мертвы, как дверные гвозди. Ты можешь делать все, что угодно, в любой части дома. Он не велик – просто большая гостиная и маленькая спальня. Хотя, хорошо построен. Старик Том любил свое дело. Он соорудил дом из кедрового и елового бруса. Окна гостиной выходят на запад и восток. Чудесно, когда есть комната, в которой можно встретить и восход, и закат. У меня есть две кота, Банджо и Удачливый. Славные зверюги. Банджо –большой, обаятельный серый котяра. Полосатый, конечно. Равнодушен к кошкам без полос. Никогда не встречал кота, который бы так вежливо и результативно бранился, как Банджо. Единственный его недостаток – он ужасно храпит, когда спит. Удачливый – изящный котик. Всегда смотрит так задумчиво, словно хочет что-то сказать. Возможно, когда-нибудь и скажет. Говорят, раз в тысячу лет какому-то коту разрешают говорить. Мои коты – философы – ни один из них не горюет по непоправимому». «Пара старых воронов живут на сосне рядом, мои добрые соседи. Зову их Нип и Так. А еще у меня есть маленький скромный ручной филин. По имени Линдер. Я вырастил его из птенца, он живет неподалеку, на материке и хихикает сам с собой по ночам. И летучие мыши – у них там хороший ночлег. Боишься летучих мышей?» «Нет, мне они нравятся». «Мне тоже. Красивые, странные, загадочные, таинственные существа. Приходят ниоткуда, уходят в никуда. Вжик! Банджо они тоже нравятся. Он поедает их. У меня есть лодка-каное и моторка. Ездил на ней сегодня в Порт, чтобы получить разрешение. Она спокойней, чем Леди Джейн». Барни засмеялся – Валенси не нравился этот его смех – короткий, горький, циничный. «Я никогда не меняю своих решений», – коротко добавил он. Они снова проехали через Дирвуд. По дороге на Маскоку. Мимо дома Ревущего Абеля. По каменистой, заросшей ромашками лесной дороге. Их поглотила тьма соснового леса. Леса, где воздух был сладок от аромата невидимых хрупких колокольчиков лесного чая, что ковром тянулись по обочинам. К берегу Мистависа. Леди Джейн должна была остаться здесь. Они вышли. Барни двинулся вперед по тропинке к берегу озера. «Вот и наш остров», – торжественно произнес он. Валенси смотрела… смотрела и вновь смотрела. Прозрачный лиловый туман висел над озером, покрывая остров. Сквозь дымку маячили, будто сторожевые башни, две огромные сосны, сцепившие кроны над хижиной Барни. Позади подсветкой розовело небо, и бледно светила молодая луна. Валенси задрожала, словно дерево под внезапным порывом ветра. Что-то волной наполнило ее душу. «Мой Голубой замок! – сказала она. – О, это мой Голубой замок!» Они зашли в лодку и оттолкнули ее от берега. Оставив позади мир повседневности и обыденности, пристали к берегу тайны и очарования, где, казалось, могло произойти все, что угодно – и все могло осуществиться. Барни помог Валенси выбраться из лодки и повел ее вверх по заросшей лишайником скале под молодую сосну. Он обнял ее и внезапно нашел губами ее губы. Валенси задрожала от восторга своего первого поцелуя. «Добро пожаловать домой, дорогая», – сказал Барни.
Armillaria: Хелга, Хелга пишет: «Вот и наш остров», – торжественно произнес он. Валенси смотрела… смотрела и вновь смотрела. Прозрачный лиловый туман висел над озером, покрывая остров. Сквозь дымку маячили, словно сторожевые башни, две огромные сосны, сцепившие кроны над хижиной Барни. Позади подсветкой розовело небо, и бледно светила молодая луна. Валенси задрожала, словно дерево под внезапным порывом ветра. Что-то волной наполнило ее душу. «Мой Голубой замок! – сказала она. – О, это мой Голубой замок!» Они зашли в лодку и оттолкнули ее от берега. Оставив позади мир повседневности и обыденности, пристали к берегу тайны и очарования, где, казалось, могло произойти все, что угодно – и все могло осуществиться. Барни помог Валенси выбраться из лодки и повел ее вверх по заросшей лишайником скале под молодую сосну. Он обнял ее и внезапно нашел губами ее губы. Валенси задрожала от восторга своего первого поцелуя. «Добро пожаловать домой, дорогая», – сказал Барни. ... А в а л о н ... За кадром: "Метелло", комп. Эннио Морриконе.
Хелга: Armillaria пишет: За кадром: "Метелло", комп. Эннио Морриконе. О, да!
bobby: Хелга Как все романтично и красиво! Несмотря на кажущуюся простоту. Слов нет! Я все думала, как же поведет себя Барни после венчания... Пока он вполне оправдал мои надежды.
Хелга: bobby пишет: Я все думала, как же поведет себя Барни после венчания... Пока он вполне оправдал мои надежды. Истинный мужчина!
Wega: Хелга пишет: Они встали рядом перед мистером Тауэрсом. Барни слышала, как он и Барни что-то обсуждали Спасибо за очередную главу!! Если бы ты знала, как трудно останавливаться в чтении!! Так бы и читала всё дальше и дальше.. Твой перевод превосходен!! Какая чУдная компания у него на острове!
apropos: Хелга До чего славно все у них происходит. Барни - красавец! Побрился, надел чистые брюки и шикарные ботинки, и - главное - явно собирается стать для Валенси настоящим мужем. Описание острова - сначала Барни, а потом глазами Валенси - потрясающее. Ничего лишнего, и так зримо - до мурашек. И волшебно. Оставив позади мир повседневности и обыденности, пристали к берегу тайны и очарования, где, казалось, могло произойти все, что угодно – и все могло осуществиться. Прекрасно! bobby пишет: Как все романтично и красиво! Несмотря на кажущуюся простоту. Именно что кажущуюся, а на самом деле... это как смотреть в прозрачную воду и замечать в ней все большие и большие завораживающие, полные тайн и открытий глубины. Хелга пишет: Он обнял ее и внезапно нашел губами ее губы. Валенси задрожала от восторга своего первого поцелуя. «Добро пожаловать домой, дорогая», – сказал Барни. Просто поцелуй - а сколько в нем... И куда эмоциональней и эротичней многостраничных описаний сего действия, столь излюбленных преобладающим большинством современных авторов. Ужасно рада за Валенси.
Хелга: Wega пишет: Какая чУдная компания у него на острове! Компания что надо! apropos пишет: До чего славно все у них происходит. Барни - красавец! Побрился, надел чистые брюки и шикарные ботинки, и - главное - явно собирается стать для Валенси настоящим мужем. Парень серьезно подходит к делу.
Юлия: Хелга Так трогательно и прекрасно! Спасибо тебе, дорогая! Хелга пишет: Компания что надо! И комната Синей Бороды. У меня есть подозрения относительно новоиспеченного мужа, которые не дают мне покоя. С нетерпением жду развития событий: кто же на самом деле наш Барни?
apropos: Юлия пишет: И комната Синей Бороды. Тайны, пока покрытые мраком. Юлия пишет: кто же на самом деле наш Барни? Не иначе как принц. Он просто должен, обязан быть Принцем - вне зависимости от происхождения, состояния, образования, профессии - и того, что находится (или чем он там занимается) в запертой комнате.
Юлия: apropos пишет: Он просто должен, обязан быть Принцем - вне зависимости от происхождения, состояния, образования, профессии Он уже! Прынц или королевич? Король Дроздобород! Голубой замок-то в наличии. Вот у меня в связи с профессией мучительные подозрения - не могу успокоиться
Скрипач не нужен: Хелга Как точно переданы чувства! Просто ураган эмоций. Читаешь и всё это ощущаешь. Приедет - не приедет, куда едем, почему так долго молчим, что на острове, и вопрос вопросов - что будет дальше? Юлия пишет: Вот у меня в связи с профессией мучительные подозрения Фальшивомонетчик же Хелга, не тапки! Просто версии Возможно, он передумал. Передумал? Банджо они тоже нравятся. Он поедает их. Банджо их тоже любит. Есть.
bobby: Юлия пишет: У меня есть подозрения относительно новоиспеченного мужа, которые не дают мне покоя. Наверное, они у всех есть в той или иной степени. Просто я думаю, если бы Барни был уж до такой степени вне закона или скрывал какие-то ужасающие тайны, вряд ли бы он принял предложение Валенси. Несмотря на все свои недостатки и темное прошлое, он кажется порядочным человеком, во всяком случае, вряд ли способным обмануть столь доверившуюся ему девушку.
Хелга: Юлия пишет: У меня есть подозрения относительно новоиспеченного мужа, которые не дают мне покоя. С нетерпением жду развития событий: кто же на самом деле наш Барни? Потерпи еще глав 15 и все разрешится. Но иметь такие подозрения столь возбуждающе и трепетно, да? Скрипач не нужен пишет: Как точно переданы чувства! Просто ураган эмоций. Читаешь и всё это ощущаешь. И вроде так незатейливо написано, как верно заметила Bobby, просто. А так забирает. Скрипач не нужен пишет: не тапки! Просто версии Все использую, и тапки, и версии! bobby пишет: Несмотря на все свои недостатки и темное прошлое, он кажется порядочным человеком, во всяком случае, вряд ли способным обмануть столь доверившуюся ему девушку. Человек познается делами, а пока он поступает исключительно благородно по отношению ко всем, особенно слабым и нуждающимся в защите.
федоровна: Хелга А парочка получилась что надо! Валенси ведет себя удивительно мудро по-женски, будто всю жизнь очаровывала мужчин. Имею в виду тех, кто поддается обаянию ума. Барни являет чувство юмора, доброту и романтизм. Хелга пишет: Мои коты – философы – ни один из них не горюет по непоправимому. А чем пролитое молоко не подошло? Хелга пишет: Удачливый – изящный котик. Прямо как про корабль или яхту. Может, кота Везунчиком обозвать? Хелга пишет: Прозрачный лиловый туман висел над озером, покрывая остров. Сквозь дымку маячили, будто сторожевые башни, две огромные сосны, сцепившие кроны над хижиной Барни. Позади подсветкой розовело небо, и бледно светила молодая луна. Валенси задрожала, словно дерево под внезапным порывом ветра. Что-то волной наполнило ее душу. «Мой Голубой замок! – сказала она. – О, это мой Голубой замок!» Они зашли в лодку и оттолкнули ее от берега. Оставив позади мир повседневности и обыденности, пристали к берегу тайны и очарования, где, казалось, могло произойти все, что угодно – и все могло осуществиться. Здорово переведено!
Tanya: Хелга Интересно, откуда у него взялись шикарные ботинки? Украл? На Барни были голубая рубашка и брюки. Вообще-то, на нем был комбинезон, разве нет?
Юлия: bobby пишет: если бы Барни был уж до такой степени вне закона или скрывал какие-то ужасающие тайны, вряд ли бы он принял предложение Валенси. Если уж совсем серьезно, то Барни, приняв предложение Валенси, на самом деле может оказаться либо святым, либо гнилым насквозь. Второе я даже не рассматриваю - одних характеристик животных достаточно, чтобы понять, что это соооовсем не так (и сдается мне, не только это ). А вот первый вариант, как это ни странно, именно и напрашивается. Если учесть, что сумасшедшей любви он к Валенси не испытывает (во всяком случае еще не дозрел и распознал, что внутри зародилось), то решение соединить себя с человеком на пороге смерти - героический шаг. И дело не в том, что за ней не надо ухаживать (по крайней мере пока), а в том, что жить с реальным ожиданием смерти (даже не своей) - это душевный и духовный подвиг. А Барни, конечно, никак не походит ни на наивного человека, ни на черствого благочестивого святошу. Это осознанный (насколько можно осознать и вместить его за короткий промежуток времени), и все же это именно взвешенное решение, и его внешний вид на свадьбе, конечно, свидетельствует о том же. Было бы, конечно, очень интересно увидеть Барни не только глазами Валери. Но даже наблюдение за его поступками дает чрезвычайно интересную картину внутреннего мира нашего Дроздоборода. Хелга пишет: Потерпи еще глав 15 и все разрешится.
полная версия страницы