Форум » Наши переводы и публикации » "Голубой замок" Люси Монтгомери - 2, перевод Хелга » Ответить
"Голубой замок" Люси Монтгомери - 2, перевод Хелга
Хелга: Случилось так, что я влюбилась в эту книгу. И потихоньку начала свой перевод, для собственного удовольствия, ну и чтобы так долго не ждать продолжения. И хочется, чтобы народ прочитал эту книгу. Тапки, замечания, обсуждения, реплики, розочки и кирпичи привествуются в любом виде, размере и количестве.
bobby: Я подумала о реакции Стирлингов на брак Валенси. Даже представить страшно... Хелга пишет: Потерпи еще глав 15 и все разрешится. Вроде так много (для нетерпеливых читателей) и в то же время так мало (уже сожалея о расставании с героями).
bobby: Хелга, вот тут еще такой момент, немного смутил... Но я хотела, чтобы ты говорил. Я не хочу, чтобы ты любил меня, но хочу, чтобы вел себя со мной, как обычный человек. Все-таки, наверное, Валенси в глубине души мечтает о том, чтобы он её полюбил, а такие слова звучат слишком резко, она не может такого хотеть. Может, смягчить как-то: Я не могу (не стану, не смею) требовать ( настаивать, претендовать, притязать) на твою любовь ко мне, но хочу... и т. д.
Tanya: bobby пишет: Я не могу (не стану, не смею) требовать ( настаивать, претендовать, притязать) на твою любовь ко мне, но хочу... и т. д. Хелга пишет: Я не хочу, чтобы ты любил меня Дело в том, что здесь у автора речь идет о физической любви, а не о влюбленности. Хелга, как мне кажется намеренно, смягчила это место. Точнее было бы перевести как: "Я не хочу, чтобы ты стал моим любовником" (дословно "делал со мной любовь"). Хотя, я бы все-таки отступила от оригинала и заменила "хочу" на "прошу". Барни, конечно, понимает, как ей неловко во всей этой ситуации и ценит её деликатность, готовность обходиться малым. Но он не позволяет ей думать, что их брак только формальность, и совершенно искренне целует её и называет "дорогая". Ведь он решил, что они будут мужем и женой со всеми вытекающими последствиями, а своих решений он, как мы уже знаем, не меняет.
apropos: Tanya пишет: он решил, что они будут мужем и женой со всеми вытекающими последствиями, а своих решений он, как мы уже знаем, не меняет. Как это чудесно выглядит - по-мужски. Решил - и точка. При условии, конечно, что мужчина нравится. А Валенси, конечно, неловко. Мало того, что сама предложение сделала, так еще и этот щекотливый момент надо как-то решать.
Хелга: Федоровна пишет: А чем пролитое молоко не подошло? А это место сомнительное, да и вспомнились дебаты по поводу невосстановимых яиц. Молоко лучше в данном контексте? Прямо как про корабль или яхту. Может, кота Везунчиком обозвать? О, точно! Беру не глядя! Tanya пишет: Интересно, откуда у него взялись шикарные ботинки? Украл? Купил на доходы от печатанья денег? Tanya пишет: Вообще-то, на нем был комбинезон, разве нет? Вот здесь с комбинезоном, каюсь, терзалась. Нашла вариант «широкие рабочие брюки» (вероятно, с помочами) и как-то решила обойти комбинезон. Как с нижней юбкой. Как тут поступить лучше? bobby пишет: Вроде так много (для нетерпеливых читателей) и в то же время так мало (уже сожалея о расставании с героями). Это две трети книги, так что осталось, в общем, не так уж много. bobby пишет: Все-таки, наверное, Валенси в глубине души мечтает о том, чтобы он её полюбил, а такие слова звучат слишком резко, она не может такого хотеть. Tanya пишет: намеренно, смягчила это место. Точнее было бы перевести как: "Я не хочу, чтобы ты стал моим любовником" (дословно "делал со мной любовь"). Да, здесь такой момент, что по-русски и не сформулируешь так, чтобы была понятна суть слов Валенси. В русском физическая любовь практически табуирована. «Не хочу, чтобы ты спал со мной» – тоже ведь не скажет так Валенси, хоть и смысл именно таков. Tanya пишет: Хотя, я бы все-таки отступила от оригинала и заменила "хочу" на "прошу". Да, может быть, и стоит. Но, мне кажется, здесь это «не хочу- хочу», несколько раз повторенное у автора, как-то подчеркивает состояние Валенси. Она хочет, смущена, взволнована, в смятении и потому именно так резка в речи. Tanya пишет: Барни, конечно, понимает, как ей неловко во всей этой ситуации и ценит её деликатность, готовность обходиться малым. Но он не позволяет ей думать, что их брак только формальность, и совершенно искренне целует её и называет "дорогая". Ведь он решил, что они будут мужем и женой со всеми вытекающими последствиями, а своих решений он, как мы уже знаем, не меняет. В 25-й, в сцене объяснения есть слова, что Барни понял больше, чем хотела Валенси. Он способен понимать многое, судя по всему, и не только не меняет решений, но и не делает ничего, что не желает делать, а если делает, то в полную силу. Юлия пишет: Это осознанный (насколько можно осознать и вместить его за короткий промежуток времени), и все же это именно взвешенное решение, и его внешний вид на свадьбе, конечно, свидетельствует о том же. Было бы, конечно, очень интересно увидеть Барни не только глазами Валери. Но даже наблюдение за его поступками дает чрезвычайно интересную картину внутреннего мира нашего Дроздоборода. Ощущается так, что его присутствие дает чувство надежности, а внутренний мир проглядывает даже в одежде, как пренебрежении атрибутами. Между ангелом и бесом.
bobby: Tanya пишет: десь у автора речь идет о физической любви, а не о влюбленности А я поняла в глобальном смысле, как именно о любви-влюбленности. Все равно получается несколько двусмысленно. Мне про интимную близость в данном случае даже в голову не пришло. Хелга пишет: «Не хочу, чтобы ты спал со мной» – тоже ведь не скажет так Валенси, хоть и смысл именно таков. Может, не прошу делить со мной постель? Так не пойдет?
Скрипач не нужен: Про постель хорошо. Можно ещё близость приплести))) Я не хочу/прошу близости.
Wega: Скрипач не нужен пишет: Я не хочу/прошу близости Отличное предложение! Вспоминается Маяковский: "Изводишь единого слова ради, Тысячу тонн словесной руды.." Из контекста ясно, о чём речь, и в то же время оно звучит целомудренно (деликатно), как и оно и должно в подобной ситуации звучать у Валенси.
Tanya: Хелга пишет: Нашла вариант «широкие рабочие брюки» (вероятно, с помочами) и как-то решила обойти комбинезон. Overalls (поверх всего) употребляется в значении "комбинезон" - т.е. да, первоначально были широкие брюки, но с нагрудником и широкими лямками, надевался для работы, поверх обычной одежды. Например, на спичечных фабриках в Англии был обязательным для всех рабочих, кроме тех, что укладывали спички в коробки. Overalls с длинными рукавами был затем взят как одежда для армии. Wiki Потом постепенно вошел в обиход как просто повседневная одежда, а далее - и нарядная, со всякими "вариациями на тему". Вот здесь навалом всяких. bobby пишет: не прошу делить со мной постель Валенси еще не знает, что там в его хижине на острове, есть ли там вообще отдельное место для нее, поэтому не может так сказать. И, Хелга права, Барни понимает больше, чем сказано - он понимает, что она хочет испытать в оставшееся ей время всё, но все же пытается дать ему право выбора в этой ситуации, якобы не претендуя на физическую близость.
Хелга: Tanya пишет: Вот здесь навалом всяких. Глаза разбежались. Хотела вопреки автору одеть Барни в штаны, но, смирившись с оригиналом, остается выбирать ему комбинезон. Tanya пишет: Барни понимает больше, чем сказано - он понимает, что она хочет испытать в оставшееся ей время всё, но все же пытается дать ему право выбора в этой ситуации, якобы не претендуя на физическую близость. Момент для нее такой хрупкий. Не пожелаешь, ейбо. Еще вариант ко всем предыдущим : любил, как жену? Но как-то формально звучит. Хотя, здесь она может чуть формально высказаться.
Хелга: Глава XXVII Кузина Джорджиана шла по тропе, ведущей к ее маленькому дому. Она жила в полумиле от Дирвуда и хотела зайти к Амелии, чтобы узнать, вернулась ли Досс домой. Кузина Джорджиана очень хотела увидеть Досс. У нее имелось кое-что важное для нее. То, что, по ее мнению, она будет рада услышать. Бедняжка Досс! У нее была такая скучная жизнь. Кузина Джорджиана призналась себе, что не хотела бы жить под каблуком у Амелии. Но отныне все изменится. Кузина Джорджиана ощущала себя невероятно значимой. Она даже на время почти забыла о размышлениях, кто же из них будет следующим. А навстречу ей, от дома Ревущего Абеля, по дороге шла Досс, собственной персоной, в довольно вызывающем зеленом платье и шляпке. Какая удача! Кузина Джорджиана могла сообщить свою чудесную новость прямо сейчас, и никто ей не помешает. Само Провидение, можно сказать, пришло на помощь. Валенси, прожив четыре дня на своем чудесном острове, решила, что может наконец сходить в Дирвуд и сообщить родственникам, что вышла замуж. Иначе, обнаружив, что она исчезла из дома Ревущего Абеля, они кинутся на поиски. Барни предложил подвезти, но она предпочла пойти одна. Валенси лучезарно улыбнулась кузине Джорджиане, которая, как она помнила, была одной из тех, кого она знала много лет назад, и совсем не плохим созданием. Валенси была так счастлива, что могла бы улыбнуться любому, даже дяде Джеймсу. Ее вполне устраивала компания кузины Джорджианы. С того момента, когда число домов вдоль дороги стало расти, она начала подозревать, что любопытные глаза наблюдают за ней из каждого окна. «Полагаю, ты идешь домой, Досс?» – спросила кузина Джорджиана, пожимая руку Валенси, осматривая ее платье и размышляя, имеется ли под ним белье. «Так или иначе», – уклончиво ответила Валенси. «Тогда я пойду с тобой. Очень хотела увидеть тебя, Досс, дорогая. У меня есть замечательные новости». «Да?» – рассеянно спросила Валенси. С какой такой радости у кузины Джорджианы столь таинственный и важный вид? Да какая разница? Никакой. Ничто не имело значения, кроме Барни и Голубого замка на Мистависе. «И с кем, как ты думаешь, я разговаривала на днях?» – игриво спросила кузина Джорджиана. Валенси не смогла догадаться. «Эдвард Бэк, – кузина Джорджиана понизила голос почти до шепота. – Эдвард Бэк». И к чему такая таинственность? И отчего кузина Джорджиана покраснела? «И кто же он, этот Эдвард Бэк?», – безразлично спросила Валенси. Кузина Джорджиана уставилась на нее. «Конечно же ты помнишь Эдварда Бэка, – с упреком сказала она. – Он живет в том прекрасном доме по дороге в Порт Лоуренс и регулярно посещает нашу церковь. Ты должна помнить его». «О, да, думаю, поняла, кто это, – сказала Валенси, напрягая память. – Это тот старик с шишкой на лбу и дюжинами детишек, что всегда сидит на скамье у двери, да?» «Не дюжины, дорогая, нет, совсем не дюжины. Даже не дюжина. Всего девять. По крайней мере, только девять живых. Остальные умерли. И он не старик – ему всего сорок восемь, это расцвет сил, Досс. И что тебе за дело до шишки?» «Конечно, никакого дела», – искренне ответила Валенси. Ей определенно было все равно есть ли у Эдварда Бэка одна или дюжина шишек, или их нет совсем. Но Валенси начала что-то подозревать. Кузина Джорджиана старательно сдерживала некий восторг. Неужели она вновь задумалась о замужестве? Замуж за Эдварда Бэка? Абсурд. Ей шестьдесят пять, если не больше, а ее маленькое нервное личико покрыто морщинами, словно ей все сто. Но все же… «Дорогая, – сказала кузина Джорджиана. – Эдвард Бэк хочет жениться на тебе». Валенси в свою очередь уставилась на кузину Джорджиану. Затем едва не расхохоталась, но, сдержавшись, лишь переспросила: «На мне?» «Да, на тебе. Он влюбился в тебя на похоронах. И пришел ко мне за советом. Ты знаешь, что я была хорошей подругой его первой жены. У него серьезные намерения, Досси. Это прекрасный шанс для тебя. И он очень обеспеченный, а ты ведь, ты… ты…» «Нет так молода, как прежде, – согласилась Валенси. – ”Ей уже дано то, что она имеет”*. Вы действительно думаете, что я стану хорошей мачехой, кузина Джорджиана?» «Уверена. Ты всегда любила детей». «Но девять все же многовато для начала», – серьезно возразила Валенси. «Двое старших уже взрослые, а третий почти. Остается всего шестеро, тех, что считаются. И большинство из них мальчики. Их проще воспитывать, чем девочек. Есть отличная книга «Забота о здоровье подрастающего ребенка» – наверное, у Глэдис имеется копия. Это очень поможет тебе. И есть книги о воспитании. Ты прекрасно справишься. Конечно же, я сказала мистеру Бэку, что я думаю, ты… ты…» «Прыгну на него», – поддержала ее Валенси. «О, нет, нет, дорогая. Я не выразилась столь неделикатно. Я сказала ему, что считаю, ты благоприятно отнесешься к его предложению. Это ведь так, да, милая?» «Есть только одно препятствие, – задумчиво ответила Валенси. – Дело в том, что я уже замужем». «Замужем! – кузина Джорджиана, остолбенев, уставилась на Валенси. – Замужем!» «Да. Во вторник вечером, в Порт Лоуренсе, я вышла замуж за Барни Снейта». К счастью для кузины Джорджианы рядом оказался воротный столб. Она схватилась за него. «Досс, дорогая, я немолодая женщина, а ты пытаешься насмехаться надо мной?» «Вовсе нет. Я говорю чистую правду. Ради Бога, кузина Джорджиана, – Валенси встревожилась, заметив знакомые симптомы, – не нужно рыдать посреди дороги!» Кузина Джорджиана проглотила слезы, но в качестве компенсации издала слабый стон отчаяния. «Ах, Досс, что ты наделала? Что ты наделала?» «Я же только что сказала вам, что вышла замуж», – сказала Валенси, спокойно и терпеливо. За… этого… этого… ужа… этого… Барни Снейта. Но почему? Говорят, у него уже есть дюжина жен». «Сейчас только я одна». «Что скажет твоя несчастная мать?» – простонала кузина Джорджиана. «Пойдемте со мной и услышите, если хотите узнать, – ответила Валенси. – Я как раз иду, чтобы сообщить ей». Кузина Джорджиана осторожно отпустила воротный столб, чтобы проверить, может ли стоять самостоятельно. Она кротко затрусила рядом с Валенси, которая внезапно обрела в ее глазах совсем иной облик. Кузина Джорджиана глубоко уважала замужних женщин. Но она с ужасом думала о том, что совершила эта бедная девочка. Так опрометчиво. Так безрассудно. Конечно же, Валенси сошла с ума. Но она казалась такой счастливой в своем безумии, что кузина Джорджиана вдруг на мгновенье ощутила, что будет жаль, если семья попытается вернуть ей рассудок. Никогда прежде у Валенси не бывало такого взгляда. Но что скажет Амелия? А Бен? «Выйти замуж за человека, о котором ты ничего не знаешь», – вслух подумала кузина Джорджиана. «Я знаю о нем больше, чем об Эдварде Бэке», – ответила Валенси. «Эдвард Бэк ходит в церковь, – сказала кузина Джорджиана. – А Бар… твой муж?» «Он пообещал, что будет ходить со мной по воскресеньям, когда будет хорошая погода». Когда они свернули к дому Стирлингов, Валенси удивленно воскликнула: «Посмотрите на мой розовый куст! Неужели он расцвел?» Так и было. Он покрылся бутонами. Огромными, малиновыми бархатистыми бутонами. Ароматными. Мерцающими. Чудесными. «Я искромсала его на части, и это, должно быть, пошло ему на пользу», – смеясь, сказала Валенси. Она нарвала целую охапку цветов – они будут так хороши на обеденном столе на веранде в доме на Мистависе – и пошла, все еще смеясь, вверх по ступенькам, осознавая, что там, глядя на нее сверху вниз, нахмурив лоб, стоит Олив, роскошная, как богиня. Олив, красивая и дерзкая. Ее изящные формы упакованы в розовый шелк и кружева. Ее золотисто-каштановые волосы густыми локонами струятся из-под большой белой шляпы с оборками. У нее нежная здоровая кожа. «Красавица, – спокойно думала Валенси, – но – она словно увидела кузину иными глазами – без толики индивидуальности». Итак, слава богу, Валенси вернулась домой, думала Олив. Но она совсем не похожа на раскаявшуюся блудную дочь. По этой причине Олив хмурилась. Валенси выглядела бесстыже триумфально! И это нелепое платье, эта странная шляпка, эта охапка кроваво-красных роз в руках. Олив вдруг почувствовала, что в этих платье и шляпке имелось что-то, чего совершенно не хватало ее собственному наряду. Это углубило складку на лбу. Она снисходительно протянула руку. «Ты вернулась, Досс? Какой теплый день, не правда ли? Ты гуляла?» «Да. Зайдешь?» «О, нет. Я только что вышла. Я часто прихожу, чтобы успокоить бедную тетушку. Она так одинока. Иду на чаепитие к миссис Бартлетт. Я должна помогать разливать чай. Она устраивает его по случаю приезда кузины из Торонто. Такая очаровательная девушка. Тебе она очень понравится, Досс. Думаю, миссис Бартлетт пришлет тебе приглашение. Возможно, ты забежишь чуть позже». «Нет, я так не думаю, – равнодушно ответила Валенси. – Я должна идти домой, чтобы приготовить ужин для Барни. Сегодня мы отправляемся поплавать на лодке по Миставе в лунном свете». «Барни? Ужин? – Олив разинула рот от удивления. – Что ты имеешь в виду, Валенси Стирлинг?» «Валенси Снейт, милостью Божией». Валенси покрутила пальцем с обручальным кольцом перед лицом потрясенной Олив. Затем легко миновала ее и вошла в дом. Кузина Джорджиана последовала за ней. Она не могла пропустить столь важную сцену, пусть даже Олив готова рухнуть в обморок. Олив не рухнула. Она тупо пошла по улице в сторону дома миссис Бартлетт. Что Досс имела в виду? У нее не могло быть… этого кольца… о, в какой очередной скандал эта умалишенная девица втянула свою несчастную семью? Ее следовало заткнуть… давным- давно. * ‘Whosoever hath, to him shall be given, and he shall have more abundance: but whosoever hath not, from him shall be taken away even that he hath.’— MATT. xiii. 12. …ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет; - Евангелие от Матвея 13:12
Скрипач не нужен: Хелга Да можно же и не комбинезон, а штаны на помочах Широкие и временами грязные штаны на помочах. По-моему, очень живописно)) Практически Гекльберри. Как хорошо его Галкин в говорухинском фильме сыграл. И штаны на одной помочи там что надо Wega О, продолжение! Хелга, спасибо! Чудесно! Уж такая кузина Джорджиана заботливая
Хелга: Валенси открыла дверь гостиной и шагнула прямо в мрачное сборище Стирлингов, совершенно неожиданно для них. Собрание не было намеренным, по некому злому умыслу. Тетя Веллингтон и кузина Глэдис, тетя Милдред и кузина Сара просто зашли по пути домой после собрания миссионерского общества. Дядя Джеймс зашел, чтобы поделиться с Амелией информацией, касательно сомнительных вложений денег. Дядя Бенджамин, очевидно, забежал сообщить, что день жаркий и спросить, в чем различие между пчелой и ослом. Кузина Стиклз нетактично знала ответ: «одна получает весь мед, а другой весь воск», – и дядя Бенджамин был мрачен. Но все они, само собой, хотели узнать, вернулась ли Валенси домой, и, если нет, то какие шаги стоит предпринять в этом направлении. Итак, Валенси наконец явилась, уверенная и смелая, а вовсе не смиренная и униженная, какой ей следовало быть. И так странно, неприлично молодая. Она стояла в дверях и смотрела на них. Из-за ее спины выглядывала робкая любопытствующая кузина Джорджиана. Валенси была так счастлива, что перестала ненавидеть этих людей. Она даже готова была найти в них множество хороших качеств, которые прежде не замечала. И ей было жаль их. Жалость сделала ее мягкой. «Что ж, мама», – любезно начала она. «Итак, ты наконец-то пришла домой!» – сказала миссис Фредерик, доставая носовой платок. Она не осмелилась возмутиться, но право на слезы оставила за собой. «Ну, в общем, нет, – сказала Валенси и швырнула бомбу. – Я подумала, что должна зайти и сказать вам, что вышла замуж. Во вторник. За Барни Снейта». Дядя Бенджамин подскочил на стуле и плюхнулся обратно. «Господи, помилуй!» – тупо сказал он. Остальные, кажется, окаменели. Кроме кузины Глэдис, которая почувствовала себя дурно. Тете Милдред и дяде Веллингтону пришлось вывести ее на кухню. «Она должна соблюдать викторианские традиции», – с усмешкой сказала Валенси и без приглашения уселась на стул. Кузина Стиклз начала всхлипывать. «Был ли хоть один день в вашей жизни, когда вы не рыдали?» – поинтересовалась Валенси. «Валенси, - сказал дядя Джеймс, став первым, к кому вернулся дар речи, – ты имеешь в виду именно то, что ты только что сказала?» «Да» «Ты хочешь сказать, что ты на самом деле пошла и вышла замуж… замуж за этого дурного Барни Снейта… этого… этого… преступника, что….» «Да». «Тогда, – жестко заявил дядя Джеймс, – ты – бесстыжее создание, потерявшее чувства приличия и добродетели. Я умываю руки. И больше не хочу видеть тебя». «Что же вам останется сказать, когда я совершу убийство?» – спросила Валенси. Дядя Бенджамин вновь обратился к Богу, прося его милости. «Этот пьяный бандит… этот…» Глаза Валенси опасно блеснули. Они могут говорить все, что угодно, ей и о ней, но они не смеют оскорблять Барни. «Скажите, “чертов”, и вам станет легче», – предложила она. «Я могу выражать свои чувства, не употребляя ругательств. И я говорю тебе, ты покрыла себя вечным позором и бесчестием, выйдя замуж за этого пьяницу…» «Вы не были бы столь невыносимы, если бы хоть иногда выпивали. Барни не пьяница». «Его видели пьяным в Порт Лоуренсе… до поросячьего визга», – сказал дядя Бенджамин. «Если это правда, – а я не верю в это – у него была на то веская причина. А теперь предлагаю вам всем перестать корчить трагедию и принять все так, как есть. Я замужем – и вы ничего не можете с этим поделать. И я совершенно счастлива». «Полагаю, мы должны быть благодарны ему, что он женился на ней», – сказала кузина Сара, пытаясь взглянуть на светлую сторону дела. «Если он на самом деле это сделал, – заявил дядя Джеймс, только что умывший руки, – Кто обвенчал вас?» «Мистер Тауэрс из Порт Лоуренса». «Свободный методист!» – простонала миссис Фредерик, словно, будь этот методист заключенным, дело стало бы менее позорным. Это были первые слова, которые она промолвила. Миссис Фредерик не знала, что сказать. Все было слишком ужасно –– слишком ужасно – слишком кошмарно. Она надеялась, что, должно быть, скоро проснется. И это после столь прекрасных надежд на похоронах! «Волей-неволей задумаешься обо всех этих «не буди лихо… – беспомощно пробормотал дядя Бенджамин. – Эти небылицы, знаете ли – о феях, что забирают младенцев из колыбелей». «Едва ли Валенси в свои двадцать девять похожа на дитя, подкинутое эльфами», – насмешливо заметила тетя Веллингтон. «Она была самым странным младенцем из всех, что я видел, – парировал дядя Бенджамин. – Я говорил об этом, помнишь, Амелия? Я сказал, что ни у кого не видел таких глаз». «Я рада, что у меня никогда не было детей, – сказала кузина Сара. – Так или иначе, но они разбивают вам сердце». «Не лучше ли иметь разбитое сердце, чем увядшее? – поинтересовалась Валенси. – Прежде чем разбиться, оно, должно быть, ощущает что-то великолепное. Это стоит всей боли». «Чокнутая, определенно чокнутая», – пробормотал дядя Бенджамин со смутным ощущением, что кто-то уже говорил эти слова. «Валенси, – торжественно объявила миссис Фредерик, – молишься ли ты о прощении за непослушание своей матери?» «Мне следует молиться о прощении за столь долгое подчинение вам, – упрямо ответила Валенси. – Но я совсем не молюсь об этом, а просто благодарю Бога за свое счастье». «Лучше бы, – сказала миссис Фредерик, начиная запоздало плакать, – я увидела тебя мертвой, чем слушать то, что ты говоришь мне сейчас». Валенси смотрела на мать и теток и думала, понимали ли они хоть когда-нибудь настоящее значение слова «любовь». Ей стало жаль их больше, чем прежде. Они были так убоги. И даже не подозревали об этом. «Барни Снейт – мерзавец, который обольстил тебя, чтобы ты вышла за него», – сурово заявил дядя Джеймс. «О, это я его обольстила. Я попросила его жениться на мне», – ответила Валенси со злой усмешкой. «У тебя нет гордости?» – спросила тетя Веллингтон. «Есть и очень много. Я горжусь, что получила мужа, благодаря своим собственным усилиям. Кузина Джорджиана хотела помочь мне выйти замуж за Эдварда Бэка». «Эдвард Бэк стоит двадцать тысяч долларов и у него самый лучший дом между Дирвудом и Порт Лоуренсом», – сказал дядя Бенджамин. «Звучит прекрасно, – с издевкой в голосе сказала Валенси, – но не выдерживает, – она щелкнула пальцами, – сравнения с объятиями рук Барни и его щекой, прижавшейся к моей». «О, Досс! – воскликнула кузина Стиклз. Кузина Сара воскликнула: «О, Досс!» Тетя Веллингтон сказала: «Валенси, тебе не следует быть столь нескромной». «Почему, разве неприлично любить, когда тебя обнимает муж? Напротив, неприлично, если это не нравится». «Ждать от нее приличий? – саркастически спросил дядя Джеймс. – Она навсегда отрезала себя от всяких приличий. Она нашла свою яму. Пусть там и лежит». «Спасибо, – с признательностью ответила Валенси. – Как вам нравится роль Торквемады**! А теперь я и правда должна идти. Мама, можно мне забрать три шерстяные подушки, что я сшила в прошлую зиму?» «Бери их, забирай все!» – сказала миссис Фредерик. «Нет, я не хочу все, совсем немного. Не хочу захламлять свой Голубой замок. Только подушки. Я заеду за ними на днях, когда мы будем проезжать на машине». Валенси встала и направилась к двери. Там она обернулась. Ей было так жаль их всех. У них не было Голубого замка в сиреневой глуши Мистависа. «Все ваши невзгоды оттого, что вы мало смеетесь», – сказала она. «Досс, дорогая, – возопила кузина Джорджиана, – когда-нибудь ты узнаешь, что кровь гуще воды». «Разумеется. Но кому нужна густая вода? – парировала Валенси. – Мы хотим, чтобы вода была жидкой, сверкающей, кристально-чистой». Кузина Стиклз застонала. Валенси не пригласила их к себе – она боялась, что они явятся из любопытства. Но она спросила: «Мама, вы не против, если я буду заходить время от времени?» «Мой дом всегда открыт для тебя», – скорбно возвестила миссис Фредерик. «Ты не должна признавать ее, – сурово сказал дядя Джеймс, когда за Валенси закрылась дверь. «Я не могу забыть, что я мать, – возразила миссис Фредерик. – Моя бедная, несчастная девочка!» «Осмелюсь сказать, что это венчание незаконно, – уверенно объявил дядя Джеймс. – Вероятно, он уже был женат раз шесть. Но я снимаю с себя ответственность. Я сделал все, что мог. Думаю, вы согласитесь с этим. С этого момента, – дядя Джеймс вложил в голос весь пафос, на какой был способен, – Валенси мертва для меня». «Миссис Барни Снейт, – произнесла кузина Джорджиана, словно пытаясь услышать, как это звучит. «Без сомнения, у него пара десятков кличек, – сказал дядя Бенджамин. – На мой взгляд, этот человек наполовину индеец. Не сомневаюсь, что они живут в вигваме». «Если он женился под именем Снейт, и это не его настоящее имя, не значит ли, что брак не имеет законной силы?» – с надеждой спросила кузина Стиклз. Дядя Джеймс покачал головой. «Нет, женится человек, а не его имя». «Вы знаете, – сказала кузина Глэдис, которая пришла в себя и вернулась, но все еще дрожа, – У меня было отчетливое предчувствие на обеде по поводу серебряной свадьбы Герберта. Я все время вспоминала об этом. Когда она защищала Снейта. Вы все, конечно, помните. Это снизошло на меня, как откровение. Я сказала об этом Дэвиду, когда мы возвращались домой». «Что… что, – потребовала у космоса тетя Веллингтон, – что снизошло на Валенси? Валенси!» Космос промолчал, в отличие от дяди Джеймса. «Помните, недавно что-то говорили о раздвоениях личности ? Я не очень-то согласен со всеми этими новоиспеченными теориями, но в этом, возможно, что-то есть. Согласуется с ее необъяснимым поведением». «Валенси так любит грибы, – вздохнула кузина Джорджиана. – Боюсь, она отравится, наевшись по ошибке поганок, что растут в чащобе». «Есть вещи похуже смерти», – сказал дядя Джеймс, уверенный, что эта мысль озвучена им впервые на свете. «Никогда такого не бывало!» – прохныкала кузина Стиклз. Валенси, торопясь по пыльной дороге к прохладному Миставису и своему сиреневому острову, уже забыла о них – также как о том, что может упасть замертво в любой миг, если будет очень спешить. ** Торквемада – жестокий инквизитор, нарицательное по имени испанского инквизитора XV века.
Хелга: Дамы, здесь опять загадка этого дяди Бенджамина. У меня мозгов не хватает придумать. Uncle Benjamin had called, apparently, to tell them it was a hot day and ask them what was the difference between a bee and a donkey. Cousin Stickles had been tactless enough to know the answer--"one gets all the honey, the other all the whacks"-- Скрипач не нужен пишет: Да можно же и не комбинезон, а штаны на помочах Широкие и временами грязные штаны на помочах. Аха, подумала о таком варианте. Скрипач не нужен пишет: Как хорошо его Галкин в говорухинском фильме сыграл. И штаны на одной помочи там что надо Он там такой лапа!
Tanya: Хелга Хелга пишет: любил, как жену Может как-то так: относился ко мне, как к настоящей (взаправдашней) жене?
Tanya: Хелга пишет: what was the difference between a bee and a donkey. Cousin Stickles had been tactless enough to know the answer--"one gets all the honey, the other all the whacks"-- Задумалась . Загадка снова построена на одинаковом звучании (омофоне) слов whacks-wax, в переводе будет "тумак (пинок, удар) - воск". Нашла употребление этой загадки в Ново-Зеландской газетной публикации от 17 октября, 1863 года .
bobby: Хелга Спасибо за продолжение. Стирлинги повели себя, в общем-то, как и следовало ожидать. Кстати, дамы были не столь нетерпимы, нежели мужчины, пытаясь найти в браке с Барни хоть что-то положительное. Удивила миссис Фредерик, не ожидала от неё такой снисходительности. Похоже, смирилась уже с "чудачествами" дочери. Барни, похоже, надлежащим образом принял на себя супружеские обязанности.
Юлия: Хелга Отличная сцена! Триумф Валенси. Она их победила своей независимостью, счастьем и любовью! Счастье Валенси ощущается во всем - в теплом сияющем дне, в ее платье свежей зелени, в ее светлом без тени обид или раздражения отношения к родственникам и, конечно, в расцветшем кусте роз. И Валенси , срезав все лишнее, расцвела. Мне кажется, образ зацветшего куста перекликается и с расцветшим посохом Аарона (символ избранничества – другие люди могут не видеть его и отрицать, но посох расцвел, хотят они признавать это или нет), и с притчей о бесплодной смоковнице. Помните в евангелии от Луки: хозяин приказал срубить не приносящее плоды дерево, чтобы не истощало зря землю. Но садовник отказался срубить, а предложил удобрить, окапать и дать ей время до следующего года. Валенси, конечно, использовала свой шанс и "зацвела", не смотря на то, что уже никто, даже она сама, не надеялся на чудо.
Wega: Хелга! Спасибо за продолжение!! Приношу своё извинение на отсутствие положенных атрибутов вежливости: у меня вчера обновился браузер и теперь сплошная неразбериха!! Юлия! Спасибо! Цитата: Помните в Евангелии от Луки: хозяин приказал срубить не приносящее плоды дерево, чтобы не истощало зря землю. Но садовник отказался срубить, а предложил удобрить, окапать и дать ей время до следующего года. Валенси, конечно, использовала свой шанс и "зацвела", не смотря на то, что уже никто, даже она сама, не надеялся на чудо. Очень уместным и красноречивым оказалась это сравнение.
apropos: Хелга Ох, как события разворачиваются! Семейка Валенси в шоке, выглядят смешно и жалко, и их действительно жаль - вряд ли они когда испытали хотя бы сотую долю того сияющего счастья, в каком купается она сама. Барни сделал для нее чудо своими руками (с). Юлия пишет: Валенси , срезав все лишнее, расцвела. Очень символично, да, именно так все и произошло. bobby пишет: дамы были не столь нетерпимы Дамы уважают статус замужней женщины. И где-то даже завидуют Валенси (Олив, например). Мужчины же брюзжат и негодуют, как мне кажется, частично от собственного бессилия - что не могут руководить и указывать в создавшейся ситуации, а еще больше - из упрямства, не желая признавать свое поражение.
Скрипач не нужен: Юлия пишет: хозяин приказал срубить не приносящее плоды дерево, чтобы не истощало зря землю. Но садовник отказался срубить, а предложил удобрить, окапать и дать ей время до следующего года. Мне кажется, тут немножко другое. Валенси изрубила куст. Т.е., сделала ему, хотя и грубую, варварскую , но таки обрезку. И не просто обрезку, а радикальную - известное средство омоложения деревьев и кустарников. После неё они как бы возрождаются новым свежим растением. Вот и себе она сделала "радикальную обрезку". Не окопала и удобрила, а рубанула со всей силы. Обновление на лицо apropos пишет: Дамы уважают статус замужней женщины. И где-то даже завидуют Валенси (Олив, например). Мужчины же брюзжат и негодуют, как мне кажется, частично от собственного бессилия - что не могут руководить и указывать в создавшейся ситуации, а еще больше - из упрямства, не желая признавать свое поражение. Кажется, и те, и другие относятся к Барни совсем не так, как говорят. То самое обаяние и притяжение зла, разврата и неизвестности Канадский Джек - воробей 20 века)) Он независим, плевать хотел на всякие правила. Живет, как хочет. Имеет неясный (видимо, насквозь незаконный) источник дохода - на что-то же он живет себе там, на острове. В общем, по всему выходит, что атеист и фальшивомонетчик окружен манящим ореолом, невзирая на драные штаны. Поэтому дамы трепещут и завидуют Валенси. А мужчины видят в нём активного и опасного соперника.
Klo: Хелга Наконец-то я в этой теме всех догнала! Скрипач не нужен пишет:Имеет неясный (видимо, насквозь незаконный) источник дохода - на что-то же он живет себе там, на острове. А мне кажется, что он и есть тот самый писатель, Джон Фостер. Вот как с самого начала эта мысль пришла, так пока никаких аргументов против и не находится...
bobby: Скрипач не нужен пишет: В общем, по всему выходит, что атеист и фальшивомонетчик окружен манящим ореолом, невзирая на драные штаны Ореол неизвестности и таинственности притягивал всегда. Хоть они и ругают его на все лады, точно никто ничего не знает. Одни сплошные домыслы. О, Klo! Какая интересная мысль! А ведь и верно. Признаться, у меня мелькало нечто подобное при чтении первых глав, пусть не напрямую связанное с Барни, но то, что их судьбы с писателем как-то пересекутся, а так как далее упоминания о Джоне Форстере становились все реже, и мысль эта как-то забылась.
Хелга: Tanya пишет: Загадка снова построена на одинаковом звучании (омофоне) слов whacks-wax, в переводе будет "тумак (пинок, удар) - воск". Нашла употребление этой загадки в Ново-Зеландской газетной публикации от 17 октября, 1863 года . Дядя Бенджамин пользуется древними источниками. Надумала такую глупость: В чем разница между цирком и полем? В цирке - маг, а поле - мак. bobby пишет: Удивила миссис Фредерик, не ожидала от неё такой снисходительности. Похоже, смирилась уже с "чудачествами" дочери. Наверное, столкнулась впервые в жизни с чем-то настолько необъяснимым для себя, да еще и от собственной дочери, что совершенно обалдела. Она же даже мужа своего правила свела в могилу. Wega пишет: Приношу своё извинение на отсутствие положенных атрибутов вежливости: у меня вчера обновился браузер и теперь сплошная неразбериха!! Атрибуты это лишь атрибуты, слова важнее, нет? Юлия пишет: Счастье Валенси ощущается во всем - в теплом сияющем дне, в ее платье свежей зелени, в ее светлом без тени обид или раздражения отношения к родственникам и, конечно, в расцветшем кусте роз. И Валенси , срезав все лишнее, расцвела. И насколько природа и краски ее полноценно живут в тексте. У Валенси два цвета - зеленый, возрождение, и алый, малиновый, расцвет, пылание чувств. Платье - алое ожерелье из клевера, затем куст роз, малиновых. И сиреневые, фиолетовые, голубые цвета Барни. Юлия пишет: Мне кажется, образ зацветшего куста перекликается и с расцветшим посохом Аарона (символ избранничества – другие люди могут не видеть его и отрицать, но посох расцвел, хотят они признавать это или нет), и с притчей о бесплодной смоковнице. Помните в евангелии от Луки: хозяин приказал срубить не приносящее плоды дерево, чтобы не истощало зря землю. Но садовник отказался срубить, а предложил удобрить, окапать и дать ей время до следующего года. Валенси, конечно, использовала свой шанс и "зацвела", не смотря на то, что уже никто, даже она сама, не надеялся на чудо. Скрипач не нужен пишет: Мне кажется, тут немножко другое. Валенси изрубила куст. Т.е., сделала ему, хотя и грубую, варварскую , но таки обрезку. И не просто обрезку, а радикальную - известное средство омоложения деревьев и кустарников. После неё они как бы возрождаются новым свежим растением. Вот и себе она сделала "радикальную обрезку". Не окопала и удобрила, а рубанула со всей силы. Обновление на лицо Хочется объединить обе идеи - и расцветшего посоха и бесплодной смоковницы, и обновления радикального путем резкого удара. Как кажется, обе в книге присутствуют. apropos пишет: Мужчины же брюзжат и негодуют, как мне кажется, частично от собственного бессилия - что не могут руководить и указывать в создавшейся ситуации, а еще больше - из упрямства, не желая признавать свое поражение. Мужчины его просто боятся, как явления непонятного, непохожего на них и оттого опасного. Klo пишет: Наконец-то я в этой теме всех догнала!
Юлия: Хелга пишет: Хочется объединить обе идеи - и расцветшего посоха и бесплодной смоковницы, и обновления радикального путем резкого удара. Как кажется, обе в книге присутствуют Именно это я и пыталась выразить - и то и другое. Тем более, что притча-то новозаветная, а там без креста ("радикальной обрезки") по водам не ходят... Очень много коннотаций и ассоциаций рождает этот образ. Очень мне нравится в этой книге, что без громоздких разглагольствований и глубокомысленных рассуждений, автору удается в емких, но совершенно простых, незамудренных образах, рассказать о едином на потребу и возбудить в читателе богатую палитру чувств и мыслей на самые глубокие темы.
Хелга: Юлия пишет: Тем более, что притча-то новозаветная, а там без креста ("радикальной обрезки") по водам не ходят... Очень много коннотаций и ассоциаций рождает этот образ. Да-да, гармония, казалось бы, противоположного. Юлия пишет: Очень мне нравится в этой книге, что без громоздких разглагольствований и глубокомысленных рассуждений, автору удается в емких, но совершенно простых, незамудренных образах, рассказать о едином на потребу и возбудить в читателе богатую палитру чувств и мыслей на самые глубокие темы. Плюс тысяча. Как шкатулка, наполненная драгоценностями, маленькая, но бездонная.
apropos: Хелга пишет: Как шкатулка, наполненная драгоценностями, маленькая, но бездонная. Именно так. Леди, читать ваши обсуждения - сплошное удовольствие.
Хелга: Глава XXVIII Прошло лето. Члены семейства Стирлингов по молчаливому согласию, за незначительным исключением в лице кузины Джорджианы, последовали примеру дяди Джеймса и сделали вид, что Валенси нет в живых. Все же, справедливости ради, надо заметить, что Валенси заимела нервирующую, свойственную призракам, привычку к воскрешениям, проносясь с Барни через Дирвуд в сторону Порта на этой своей неописуемой машине. Валенси без шляпки, с сияющими глазами. Барни без шляпы, курящий свою трубку. Но чисто выбритый. Теперь он всегда был выбрит, если кто-то из Стирлингов мог это заметить. Валенси и Барни даже имели наглость заходить в лавку дяди Бенджамина, чтобы сделать покупки. Дважды он не замечал их. Разве Валенси не была одной из умерших? В то время как Снейт вообще никогда не существовал. Но на третий раз дядя Бенджамин сказал Барни, что тот – негодяй, которого следует повесить за соблазнение и отторжение от дома и друзей несчастной слабоумной девушки. Прямая бровь Барни поползла вверх. «Я сделал ее счастливой, – спокойно ответил он. – Она была несчастна среди своих друзей. Вот так-то». Дядя Джеймс уставился на него. Ему никогда не приходило в голову, что женщин нужно или должно «делать счастливыми». «Ты… ты щенок!» – воскликнул он. «Отчего так неоригинально? – весело спросил Барни. – Любой мог бы назвать меня щенком. Почему бы не придумать что-то более веское от Стирлингов? Я не щенок. На самом деле, я – пес среднего возраста. Тридцати пяти лет, если вам интересно знать». Дядя Бенджамин тотчас вспомнил, что Валенси нет в живых. И повернулся к Барни спиной. Валенси была счастлива – полностью и победоносно. Ей казалось, что она поселилась в удивительном доме жизни, и каждый день открывала двери новой загадочной комнаты. Это был мир, не имеющий ничего общего с тем, оставленным в прошлом – мир, в котором не существовало времени, который был молод вечной молодостью, где не было ни прошлого, ни будущего, одно настоящее. Она целиком и полностью отдалась его очарованию. Абсолютная свобода этой жизни казалась невероятной. Они могли делать то, что им хотелось. Никакой миссис Гранди*. Никаких традиций. Ни кровных, ни брачных родственников. «Мир, совершенный мир, когда все любимые далеко**», – как бессовестно цитировал Барни. Валенси съездила домой и забрала свои подушки. Кузина Джорджиана подарила ей одно из своих знаменитых вышитых покрывал с самым замысловатым рисунком. «Для кровати в твоей гостевой комнате, дорогая», – сказала она. «Но у меня нет комнаты для гостей», – сообщила Валенси. Кузина Джорджиана, похоже, ужаснулась. Дом без комнаты для гостей казался ей чудовищным. «Но это чудесное покрывало, – добавила Валенси, поцеловав ее. – И я рада, что оно у меня будет. Положу его на кровать. Старое лоскутное одеяло Барни изрядно потрепано». «Не понимаю, как ты можешь быть довольна жизнью в чащобе, – вздохнула кузина Джорджиана. – Это же на краю света». «Довольна! – Валенси засмеялась. Объяснять кузине Джорджиане было бесполезно. – Это самое славное и далекое от мира место». «И ты на самом деле счастлива, дорогая?» – грустно спросила кузина Джорджиана. «На самом деле», – степенно ответила Валенси, но глаза ее смеялись. «Брак – такое серьезное дело», – вздохнула кузина Джорджиана. «Когда он длится долго», – согласилась Валенси. Кузина Джорджиана совсем не поняла этих слов. Но они обеспокоили ее, и она не спала ночами, размышляя, что Валенси имела в виду. Валенси обожала свой Голубой замок, была всецело довольна им. Большая гостиная имела три окна, каждое из которых открывало изысканные виды изысканного Мистависа. Одно, в глубине комнаты, эркерное – его, как объяснил Барни, Том Мак Мюррей, принес из старого проданного здания церкви в чащобе. Оно выходило на запад и, когда за ним разливался закат, все существо Валенси падало на колени, словно в величественном соборе. Новые луны заглядывали в него, нижние ветви сосен покачивались над ним, а ночами за ним поблескивало мягкое тусклое серебро озерной глади. У другой стены располагался камин, сложенный из камня. Не имитация в виде газовой горелки, оскверняющая саму идею, а настоящий камин, который можно было топить настоящими дровами. Перед ним на полу лежала огромная шкура медведя гризли, а рядом стоял ужасного вида, доставшийся от Тома Мак Мюррея, диван, обтянутый красным плюшем. Это безобразие было спрятано под серебристо-серой волчьей шкурой, а подушки Валенси сделали его веселей и уютнее. В углу лениво тикали красивые высокие старинные часы – очень правильные часы. Из тех, что не гонят время прочь, а неспешно отсчитывают его. И весьма веселые часы. Толстые, тучные, с нарисованным на них огромным круглым человеческим лицом – стрелки торчали из носа, а циферблат окружал его, как нимб. Здесь же имелся большой стеклянный шкаф, наполненный чучелами сов и оленьими головами – похоже, торговая марка Тома Мак Мюррея. Несколько удобных старых стульев, что просто просили присесть на них. Низкий маленький стульчик с подушкой был вотчиной Банджо. Рискни кто сесть на него, и Банджо выживал смельчака пристальным взглядом топазовых с черным ободком глаз. Банджо имел милую привычку висеть на спинке стула, пытаясь поймать свой хвост. Теряя терпение, когда это ему не удавалось. Злобно кусая его, когда удавалось. Дико вопя от боли. Барни и Валенси до коликов смеялись над ним. Но был еще и Везунчик, которого они любили. Оба пришли к выводу, что тот настолько мил, что почти достоин поклонения. На одной из стен выстроились грубые самодельные книжные полки, заставленные книгами, а между боковыми окнами висело старое зеркало в выцветшей золоченой раме с толстыми купидонами, резвящимися по ободку стекла. Зеркало, как думала Валенси, в которое, должно быть, однажды взглянула на себя Венера, и с тех пор любая женщина, что смотрелась в него, казалась красавицей. Валенси считала, что в этом зеркале она выглядит почти симпатичной. Но, возможно, это потому что она подстригла волосы. Стрижки еще не вошли в моду и расценивались – если вы не болели тифом – как небывалый, возмутительный поступок. Когда миссис Фредерик услышала эту новость, она чуть было не вычеркнула имя Валенси из фамильной Библии. Барни подстриг Валенси волосы, выровняв их на затылке и сделав короткую челку. Стрижка придала значимость и уверенность ее маленькому треугольному лицу, каковых оно никогда прежде не имело. Даже нос перестал раздражать ее. Глаза стали яркими, а желтоватая кожа очистилась до кремового цвета слоновой кости. Старая семейная шутка сбылась – она наконец пополнела, во всяком случае, перестала быть тощей. Валенси не стала красивой, но здесь, в лесах, обрела свои лучшие черты – эльфийские, дразнящие, манящие. Сердце реже беспокоило ее. Когда начинался приступ, ей помогало лекарство доктора Трента. Случилась лишь одна трудная ночь, когда она временно осталась без лекарства. Очень трудная. Когда приступ прошел, Валенси ясно осознала, что смерть поджидает ее в засаде, чтобы накинуться в любой момент. Но в остальное время она не думала, не собиралась думать, не позволяла себе вспоминать об этом. *Миссис Гранди, нарицательное имя, вымышленная героиня английской литературы, которая воплощает в себе цензора, следящего за соблюдением правил ежедневного распорядка. Впервые появилась в пьесе Томаса Мортона Speed the Plough в 1798г., где один из героев постоянно беспокоился, что же скажет миссис Гранди. **Барни цитирует строку из гимна «Peace, Perfect Peace» – «Мир, совершенный мир», автором которого является английский священник англиканской церкви Эдвард Бикерстет (1825 – 1906гг), известный своими поэтическими сочинениями. На создание этого гимна его вдохновил стих из Книги пророка Исайи 26:3 «Твердого духом Ты хранишь в совершенном мире, ибо на Тебя уповает он».
apropos: Хелга Растаяла - какое чудесное описание жизни Валенси в Голубом замке. Уют, покой - и все залито счастьем. Немудрено, что Валенси похорошела и поправилась, да и Барни определенно доволен семейной жизнью - иначе стал бы он бриться каждый день? Коты, похоже, разделяют радость хозяина. Родственнички в своем репертуаре, только кузина Джорджи не может без уважения относиться к новой миссис Снейт. Хелга пишет: Сердце реже беспокоило ее Как хочется надеяться, что с Валенси ничего не случится в ближайшие лет... пятьдесят.
bobby: Хелга Пока полная идиллия... Не могу отделаться от мысли, что такое спокойствие не случайно, как затишье перед бурей... apropos пишет: Как хочется надеяться, что с Валенси ничего не случится в ближайшие лет... пятьдесят. +1 Чудеса случаются...
федоровна: Хелга Медленно созрела, копаясь вокруг Дачного "замка". Хелга пишет: Нашла вариант "широкие рабочие брюки" (вероятно, с помочами) и как-то решила обойти комбинезон. По мне, это было правильное решение. Ну, были лямки у них, пусть. Но, во-первых, жених-брюки лучше, чем жених-комбинезон. Во-вторых, надо поискать, когда это французское слово вошло в русский язык? Может, позднее 20-х годов? Опять же, это только мнение. Хелга пишет: Молоко лучше в данном контексте? Молоко, конечно, лучше. Все без пояснений понятно: Никто из них не плачет над пролитым молоком. Тем более, речь о котах. Хелга пишет: Надумала такую глупость: В чем разница между цирком и полем? В цирке - маг, а поле - мак. Неплохо. Конечно, можно придумать, можно дать сноски для расширения кругозора. А что если кое-где подсунуть дяде Бенджамену наши загадочки, например, про разницу между лошадью и иголкой или между слоном и роялем, или даже из черного: что общего между деньгами и гробом? Все равно дядины загадки вне контекста висят. Юлия пишет: В свете неизбежного конца дарованный отрезок жизни обретает особую ценность. Подумала-подумала, а вспомнила Бунина. У нас нет чувства своего начала и конца. И очень жаль, что мне сказали, когда именно я родился. Если бы не сказали, я бы теперь и понятия не имел о своем возрасте, - тем более, что я еще совсем не ощущаю его бремени, -и, значит, был бы избавлен от мысли, что мне будто бы полагается лет через десять или двадцать умереть. А родись я и живи на необитаемом острове, я бы даже и о самом существовании смерти не подозревал. "Вот было бы счастье!" - хочется прибавить мне. Но кто знает? Может быть, великое несчастье. Да и правда ли, что не подозревал бы? Не рождаемся ли мы с чувством смерти? А если нет, если бы не подозревал, любил ли бы я жизнь так, как люблю и любил? Хелга пишет: Барни и Валенси до коликов смеялись над ним. Да тут царевна Несмеяна не устояла бы!
Юлия: Хелга Вчера два раза пыталась отправить сообщение, но интернет не выдерживал накала стратей. Уют и умиротворение. И Барни стал не таким колючим: щетину долой - значит и в спальне царит непринужденный мир, как и во всем доме. Им хорошо друг с другом, и часы - правильные часы - не торопятся отсчитывать их время... Хелга пишет: На самом деле, я – пес среднего возраста. Тридцати пяти лет, если вам интересно знать» О, нам очень интересно!
Хелга: apropos пишет: Немудрено, что Валенси похорошела и поправилась, да и Барни определенно доволен семейной жизнью - иначе стал бы он бриться каждый день? Коты, похоже, разделяют радость хозяина. Гармоничный взаимообмен двух противоположностей. федоровна пишет: Медленно созрела, копаясь вокруг Дачного "замка". Да, этот зАмок как замОк, запирает с мая по сентябрь. федоровна пишет: Ну, были лямки у них, пусть. Но, во-первых, жених-брюки лучше, чем жених-комбинезон. Во-вторых, надо поискать, когда это французское слово вошло в русский язык? Может, позднее 20-х годов? Поискала и нашла, что слово "комбинезон" вошло в широкое употребление из французского в 30-х годах прошлого века. Потому все же брюки с помочами, радующие глаз переводчика. федоровна пишет: А что если кое-где подсунуть дяде Бенджамену наши загадочки, например, про разницу между лошадью и иголкой или между слоном и роялем, или даже из черного: что общего между деньгами и гробом? Все равно дядины загадки вне контекста висят. Дык, конечно, можно, думаю. Еще бы услышать их содержание. Юлия пишет: О, нам очень интересно! Так мне нравится этот ответ Барни про пса 35-ти лет. Зримый такой, помимо всего прочего.
федоровна: Хелга пишет: Еще бы услышать их содержание. Вот оно - найти легко. Честно говоря, предложила шутейно, надо подумать насчет оправданности подобного эксперимента. Чем лошадь отличается от иголки? - На иголку сначала сядешь, потом подпрыгнешь, а на лошадь сначала подпрыгнешь, потом сядешь. Чем слон отличается от рояля? - К роялю можно прислониться, а к слону нельзя прироялиться. Что общего между деньгами и гробом? - И то и другое сначала заколачивают, а потом спускают. Показались вполне в духе дяди Бенджамена. И стоит ли держаться за омофоны? Все в них упирается.
Хелга: федоровна пишет: Показались вполне в духе дяди Бенджамена. И стоит ли держаться за омофоны? Все в них упирается. Честно, для меня они совсем новые, или позабыла. Спасибо! Вот не знаю, как решить с омофонами. С одной стороны, омофоны - чудо, и их жаль, с другой - трудности перевода. А надо загадку в тексте посмотреть, как впишется. С лошадью и иголкой, например.
Бат: Хелга Спасибо за перевод. Монтгомери переведено несколько книг, но отчего-то обойден вниманием "Голубой замок". Начала читать с большим интересом, и перевод вполне достойный.
bobby: Хелга пишет: Дядя Джеймс уставился на него. Ему никогда не приходило в голову, что женщин нужно или должно «делать счастливыми». В этом все Стирлинги. И подобные им. Действительно, о чем это речь?
Хелга: федоровна пишет: А родись я и живи на необитаемом острове, я бы даже и о самом существовании смерти не подозревал. "Вот было бы счастье!" - хочется прибавить мне. Но кто знает? Может быть, великое несчастье. Да и правда ли, что не подозревал бы? Не рождаемся ли мы с чувством смерти? А если нет, если бы не подозревал, любил ли бы я жизнь так, как люблю и любил? Наверное, эта дилемма разрешима все-таки в сторону знания. Бат пишет: Монтгомери переведено несколько книг, но отчего-то обойден вниманием "Голубой замок". Спасибо! Да, жаль, когда хорошие книги остаются неизвестными. bobby пишет: В этом все Стирлинги. И подобные им. Действительно, о чем это речь? Им и в голову такое прийти не могло. "Жениться на деньгах" - вот высшее счастие. Вообще, этот короткий диалог между Барни и дядей Джеймсом очень емкий какой-то, сразу вырисовываются оба собеседника, да еще и получаем информацию о возрасте Барни. Хороший возраст, конфетка!
Скрипач не нужен: Хелга Какая приятная глава. Отлично время у Валенси. Если бы не известное обстоятельство... А вот одно интересное место. Что бы это значило? «Брак – такое серьезное дело», – вздохнула кузина Джорджиана. «Когда он длится долго», – согласилась Валенси. Хелга пишет: Хороший возраст, конфетка! И разница в возрасте между Валенси и Барни хорошая. Самое то. bobby пишет: Не могу отделаться от мысли, что такое спокойствие не случайно, как затишье перед бурей... +100
Хелга: Скрипач не нужен пишет: А вот одно интересное место. Что бы это значило? Многозначное место.
Armillaria: Хелга Хелга пишет: «Брак – такое серьезное дело», – вздохнула кузина Джорджиана. «Когда он длится долго», – согласилась Валенси. Кузина Джорджиана совсем не поняла этих слов. Но они обеспокоили ее, и она не спала ночами, размышляя, что Валенси имела в виду. Хелга, Скрипач не нужен, я тоже обратила внимание на этот момент - одну из точек пересечения разных пластов текста и реальностей романа (один из собеседников не владеет информацией, которой обладает другой, и выражения приобретают новые значения; банальность кузины продолжена уже в облике мудрой мысли Валенси). А сейчас прошу меня простить - нет сил держаться, минута ярости под катом: джеймс и бенджамен мерзавцы, это они сами трупешники ходячие и смердят так же
Хелга: Armillaria пишет: А сейчас прошу меня простить - нет сил держаться, минута ярости под катом: Вполне оправданная ярость.
Хелга: Глава XXIX Валенси не утомлялась, не крутилась, как белка в колесе. Работы было немного. Она готовила еду на плите, что работала на жидком топливе; исполняла, тщательно и торжественно, все свои маленькие домашние церемонии, и они ели на открытой веранде, что почти нависала над озером. Перед ними лежал Миставис, словно сцена из сказочной истории старых времен. А Барни, сидящий напротив, улыбался ей своей замысловатой улыбкой. «Что за вид выбрал старина Том, когда строил эту хижину!» – любил повторять Барни. Больше всего Валенси любила ужин. Вокруг всегда тихо посмеивался ветер, а цвета Мистависа, пышные и одухотворенные под переменчивыми облаками, было невозможно описать их словами. И тени. Роящиеся среди сосен, пока ветер не прогонял их прочь, преследуя через Миставис. Днем они лежали вдоль берегов, сплетаясь с папоротниками и дикими цветами. В мерцании заката крались вдоль мысов, пока сумрак не заплетал их всех в единую огромную сеть темноты. Коты, мудрые невинные мордашки, сидели на перилах веранды и уплетали лакомые кусочки, что Барни бросал им. А как же вкусно все было! Валенси, несмотря на романтику Мистависа, не забывала, что у мужчин имеются желудки. Барни расплачивался бесконечными комплиментами по поводу ее кулинарных способностей. «Пожалуй, – признавался он, – плотная закуска – это совсем неплохо. Я, по большей части, варил разом пару-тройку дюжин яиц вкрутую и съедал несколько штук, когда хотелось есть, с ломтем бекона, пуншем или чаем». Валенси разливала чай из маленького побитого невероятно старого оловянного чайника. У нее даже не было посудного сервиза – лишь сборище разносортной посуды Барни да дорогой большой бледно-голубой старый кувшин. После ужина они часами сидели на веранде, беседовали или молчали, на всех языках мира. Барни дымил своей трубкой, Валенси лениво и вкусно мечтала, глядя на дальние холмы за Мистависом, где поднимались в закате еловые шпили. Лунный свет серебрил воду. Летучие мыши пикировали черными силуэтами на фоне золотистого запада. Маленький водопад, что стекал с высокого берега неподалеку, превращался, по прихоти лесных божков, в прекрасную белую женщину, манящую к себе сквозь пряно-ароматную зелень. Линдер начинал дьявольски хихикать на берегу материка. Как славно было бездельничать в этой прекрасной тишине с Барни, который покуривал трубку, сидя за столом напротив! На озере было много других островов, хотя ни один из них не находился в беспокойной соседской близости. Далеко на западе находилась группа островков, названных Островами Удачи. На восходе они походили на гроздья изумрудов, а на закате – на гроздья аметистов. Они были слишком малы, чтобы строить там дома, но огни больших островов разбрасывали лучи по всему озеру, свет от костров на берегах струился в лесной темноте, бросая на воду длинные кроваво-красные ленты. С лодок, здесь и там, или с веранды большого дома миллионера, жившего на самом большом острове, доносились заманчивые звуки музыки. «Ты бы хотела иметь такой дом, Лунный Свет?» – как-то спросил Барни, махнув рукой в его сторону. Он стал называть ее Лунным Светом, и Валенси это очень нравилось. «Нет», – ответила Валенси – та, что мечтала о замке в горах, в десять раз большем, чем «коттедж» богача, а сейчас жалела несчастных обитателей дворцов. «Нет. Он слишком элегантный. Мне бы пришлось таскать его с собой повсюду, куда бы я ни пошла. На спине, как улитке. Он бы завладел мной, и телом и душой. Мне нравится дом, который я могу любить, баюкать и управлять им. Такой, как наш. Я не завидую “самой красивой в Канаде” летней резиденции Гамильтона Госсарда. Она великолепна, но это не мой Голубой замок». Каждый вечер они видели огни проносящегося далеко за озером континентального поезда. Валенси нравилось смотреть на мелькающие окна и гадать, какие люди едут в этом поезде, какие надежды и страхи везут они с собой. Она развлекалась, рисуя воображаемые сцены, как они с Барни посещают танцы и ужины в домах на островах, но не очень хотела попасть туда на самом деле. Однажды они сходили на маскарад в павильоне одного из отелей в верхней части озера и прекрасно повеселились, но ускользнули обратно в Голубой замок на своей лодке, прежде чем настал момент снимать маски. «Было чудесно, но я больше не хочу туда», – сказала Валенси. Барни проводил долгие часы в своей комнате Синей Бороды. Валенси ни разу не побывала там. По запахам, что исходили иногда оттуда, она заключила, что он, должно быть, занимается химическими опытами – или изготавливает фальшивые деньги. Она предположила, что подделка денег, вероятно, пахучий процесс. Но ее это не беспокоило. У нее не было желания проникать в запертые комнаты дома и жизни Барни. Его прошлое и будущее не волновали ее. Лишь это прекрасное настоящее. Остальное неважно. Однажды он ушел и не возвращался двое суток. Он спросил Валенси, не побоится ли она остаться одна в доме, и она ответила, что нет. Он не рассказывал ей, где был. Ей было не страшно одной, но ужасно одиноко. Грохот приближающейся через лес Леди Джейн, когда возвращался Барни, показался ей самым прекрасным звуком, какой она слышала в жизни. А затем его сигнальный свист с берега. Она побежала на причальный камень поздороваться с ним – уютно устроиться в его ждущих руках – они казались ждущими. «Ты скучала по мне, Лунный Свет?» – прошептал Барни. «Мне показалось, прошло сто лет с тех пор, как ты уехал», – ответила Валенси. «Я больше не оставлю тебя». «Ты должен, – запротестовала она, – если захочешь. Я буду несчастна, зная, что ты хотел уйти, но не ушел из-за меня. Хочу, чтобы ты чувствовал себя совершенно свободным». Барни рассмеялся, немного горько. «На свете нет такой штуки, как свобода, – сказал он. – Лишь разные виды неволи. Сравнительной неволи. Думаешь, ты свободна сейчас, потому что сбежала из особенно невыносимой тюрьмы? Свободна ли? Ты любишь меня – это неволя». «Кто сказал или написал, что “тюрьма, на которую мы обрекаем себя добровольно, совсем не тюрьма”? – задумчиво спросила Валенси, вцепившись в его руку, когда они поднимались по ступенькам скалы. «Но и сейчас ты в ней, – сказал Барни. – Это вся свобода, на которую мы можем надеяться – свобода выбирать себе тюрьму. Но, Лунный Свет, – он остановился у дверей Голубого замка и посмотрел вокруг – на царственное озеро, огромные тенистые леса, костры, мерцающие огни – Лунный свет, я рад, что снова дома. Когда я ехал через лес и увидел свет в окнах моей хижины, поблескивающий под старыми соснами – то, что прежде никогда не видел – о, девочка, я был рад, рад!» Но, несмотря на доктрину Барни о несвободе, Валенси считала, что они великолепно свободны. Восхитительно сидеть до полуночи и смотреть на луну, если этого хочется. Опаздывать к обеду – ей, которую за одну минуту опоздания так строго упрекала мать или укоряла кузина Стиклз. Слоняться без дела после еды столько, сколько хочется. Оставлять корки, если хочется. Не приходить домой к трапезам. Сидеть на нагретой солнцем скале и погружать босые ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть чудесной тишине, ничего не делая. Короче говоря, заниматься всем, что хочется, в любое время. Если это не свобода, то что она такое?
Юлия: Хелга пишет: Восхитительно сидеть до полуночи и смотреть на луну, если этого хочется. Опаздывать к обеду – ей, которую за одну минуту опоздания так строго упрекала мать или укоряла кузина Стиклз. Слоняться без дела после еды столько, сколько хочется. Оставлять корки, если хочется. Не приходить домой к трапезам. Сидеть на нагретой солнцем скале и погружать босые ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть чудесной тишине, ничего не делая. Короче говоря, заниматься всем, что хочется, в любое время. Если это не свобода, то что она такое? Как здорово! Я тоже хочу! Хелга пишет: Когда я ехал через лес и увидел свет в окнах моей хижины, поблескивающий под старыми соснами – то, что прежде никогда не видел – о, девочка, я был рад, рад! Вот и Барни признался в любви...
bobby: Лунный свет... Как романтично... Барни, оказывается, романтик, что и неудивительно, учитывая какое место для жилья он себе выбрал. Хелга пишет: «На свете нет такой штуки, как свобода, – сказал он. – Лишь разные виды неволи. Сравнительной неволи. Думаешь, ты свободна сейчас, потому что сбежала из особенно невыносимой тюрьмы? Свободна ли? Ты любишь меня – это неволя». «Кто сказал или написал, что “тюрьма, на которую мы обрекаем себя добровольно, совсем не тюрьма”? – задумчиво спросила Валенси, вцепившись в его руку, когда они поднимались по ступенькам скалы. «Но и сейчас ты в ней, – сказал Барни. – Это вся свобода, на которую мы можем надеяться – свобода выбирать себе тюрьму. Прямо озвученные мысли наших девушек, прозвучавшие несколько выше. Что такое абсолютная свобода и нужна ли она вообще? Риторический вопрос. А вообще от всей главы веет умиротворением и спокойствием - как им хорошо вдвоем, поистине эти двое нашли друг друга, точнее, Валенси нашла Барни...
construct: Сегодня начали размещать на сайте перевод романа "Голубой замок". Читайте первые 6 глав, перевод - Хелгa
федоровна: Хелга Хелга пишет: Перед ними лежал Миставис, словно сцена из сказочной истории старых времен. Это какой-то просто райский остров. И занятия, наверное, соответствующие: мечтательное созерцание, полное взаимопонимание и почти ничегонеделанье.. Работы было немного... Валенси лениво и вкусно мечтала... Восхитительно сидеть до полуночи и смотреть на луну... Слоняться без дела после еды столько, сколько хочется. Просто сидеть чудесной тишине, ничего не делая... Короче говоря, заниматься всем, что хочется, в любое время... Хелга пишет: Однажды он ушел и не возвращался двое суток. Встреча после недолгой разлуки чудесная. И, скорее всего, Барни затарился на большой земле. Все тот же вопрос: откуда деньги хотя бы на еду? Вряд ли деньги куются на острове, значит, кузница находится где-то извне. Хелга пишет: Вокруг всегда тихо посмеивался ветер, а цвета Мистависа, пышные и одухотворенные под переменчивыми облаками, было невозможно описать их словами. Тут не совсем понятно.
apropos: construct пишет: Читайте первые 6 глав Спасибо вебмастеру нашего сайта, которая так быстро выложила начало Замка. Хелга Спасибо за продолжение! Очень красиво и романтично у них на острове, в голубом Замке. И Барни, да, фактически признается в любви. Хороши очень рассуждения о природе свободы - «свободе выбирать себе тюрьму». bobby пишет: Что такое абсолютная свобода и нужна ли она вообще? Риторический вопрос. И возможна ли она в принципе? bobby пишет: как им хорошо вдвоем Так хорошо, что я уже начинаю волноваться. Их вроде бы оставили в покое - надолго ли?
Хелга: construct пишет: Сегодня начали размещать на сайте перевод романа "Голубой замок". Спасибо! И огромное спасибо дорогим читателям за помощь! Юлия пишет: Как здорово! Я тоже хочу! Ох, и я тоже очень. Юлия пишет: Вот и Барни признался в любви... Да, по-мужески так, сам того не подозревая, наверное. bobby пишет: Что такое абсолютная свобода и нужна ли она вообще? Риторический вопрос. Человек страдает и от несвободы, и от свободы, в общем, куда ни кинь, всюду клин. федоровна пишет: И, скорее всего, Барни затарился на большой земле. Все тот же вопрос: откуда деньги хотя бы на еду? Вряд ли деньги куются на острове, значит, кузница находится где-то извне. Или вывозит напечатанные фальшивые деньги из комнаты Синей Бороды... федоровна пишет: Тут не совсем понятно. Потому что блоха затесалась. А так? Вокруг всегда тихо посмеивался ветер, а цвета Мистависа, пышные и одухотворенные под переменчивыми облаками, было невозможно описать их словами. apropos пишет: Их вроде бы оставили в покое - надолго ли? Свободы же нет на свете...
Klo: Хелга - Так романтично, умиротворяюще... Даже тревоги не возникает, хотя, наверное, должна бы...
Хелга: Klo пишет: Так романтично, умиротворяюще... Даже тревоги не возникает, хотя, наверное, должна бы... Когда все хорошо, всегда становится страшновато, да?
Klo: Хелга пишет: Когда все хорошо, всегда становится страшновато, да? Как-то мне подруга сказала судьбоносную вещь. Я: "Что-то я слишком радуюсь, наверняка кто-нибудь настроение испортит. Может, на всякий случай, сразу как-нибудь огорчиться?" Ответ: "Так все равно же огорчишься - вот и радуйся подольше!" С той поры я как-то не испытываю тревоги, если все хорошо. Стараюсь, во всяком случае
Хелга: Klo пишет: Как-то мне подруга сказала судьбоносную вещь. Я: "Что-то я слишком радуюсь, наверняка кто-нибудь настроение испортит. Может, на всякий случай, сразу как-нибудь огорчиться?" Ответ: "Так все равно же огорчишься - вот и радуйся подольше!" С той поры я как-то не испытываю тревоги, если все хорошо. Стараюсь, во всяком случае А у меня состояние жизненное такое: когда все хорошо, я вдруг начинаю тревожно думать - почему я ни о чем не волнуюсь, и тотчас нахожу причину поволноваться. Борюсь с этим, конечно, с помощью того же постулата, что твоя подруга.
Хелга: Глава XXX Они не сидели целыми днями на острове. Половину времени проводили, странствуя по чудесным окрестностям Маскоки. Барни знал эти леса, как свои пять пальцев, и учил Валенси мастерству общения с ними. У него всегда имелись пути подхода к скромным лесным обитателям. Валенси познала сказочное разнообразие болот, очарование и прелесть цветущих лесов. Она научилась узнавать каждую птицу и подражать ее пению — хоть и не столь совершенно, как это делал Барни. Она подружилась с каждым деревом. Она научилась управлять лодкой не хуже, чем Барни. Ей нравилось гулять под дождем, и она ни разу не простудилась. Иногда они брали с собой еду и отправлялись собирать ягоды — землянику и голубику. Какой славной была голубика — изысканна зеленью неспелых ягод, блеском розоватых и красных полуспелых и матовой синевой полностью созревших! Валенси узнала, как по-настоящему пахнет поспевшая земляника. По берегу Мистависа тянулась солнечная лощина, вдоль которой с одной стороны росли белые березы, а с другой – выстроился ряд привычных здесь молодых сосенок. Березы утопали в высокой траве, ветер расчесывал ее зеленые пряди, а утренняя роса до полудня сохраняла свою влагу. Они находили ягоды, которые могли бы составить честь столу Лукулла – огромные, ароматные, как амброзия, рубинами свисающие с длинных розовых стеблей. Они поднимали ветви и ели ягоды прямо с куста, нетронутые, девственные, пробуя на вкус дикий аромат каждого плода. Когда Валенси приносила ягоды домой, этот хрупкий запах исчезал, и они становились просто хорошим продуктом, совсем не такими, как там, в своей березовой лощине, где она ела их, пока пальцы не становились розовыми, словно веки Авроры. Они плавали за водяными лилиями. Барни знал, где найти их, в протоках и заливах Мистависа. Голубой замок сиял великолепием – Валенси ухитрялась заполнить каждый свободный уголок этими утонченными цветами. Когда не было водяных лилий, их место занимали пунцовые, свежие и живые с болот Мистависа, где они горели языками пламени. Иногда отправлялись ловить форель в маленьких безымянных речках или укромных заливах, на берегах которых, вероятно, подставляли солнцу свои белые влажные формы наяды. Они брали с собой лишь соль и сырой картофель. Они пекли картошку на костре, и Барни показывал Валенси, как готовить форель, завернув ее в листья, обмазав глиной и запекая в горячих углях. Ничего более вкусного на свете не существовало. У Валенси был отличный аппетит, и не удивительно, что на ее косточках начала нарастать плоть. Или просто бродили, исследуя леса, всегда готовые предложить что-то неожиданно-чудесное. По крайней мере, так ощущала Валенси. Вниз в лощину – вверх по склону холма, и вы обнаружите это. «Мы не знаем, куда мы идем, но разве не здорово просто идти?» – бывало, спрашивал Барни. Пару раз, когда они заходили слишком далеко от Голубого замка, их заставала ночь, и они не успевали вернуться засветло. Барни сооружал ароматную постель из папоротника и еловых веток, и они спали без снов под потолком из старых сосен, с которых свешивался мох, а меж ними светила луна, и в шепоте сосен было трудно угадать, где свет, а где звук. Конечно, бывали и дождливые дни, когда Маскока превращалась в мокрую зеленую страну. Дни, когда ливни тянулись через Миставис, словно бледные призраки, но они и не думали оставаться из-за этого дома. Лишь когда дождило всерьез, они не покидали Голубой замок. Тогда Барни запирался в комнате Синей Бороды, а Валенси читала или мечтала, лежа на волчьей шкуре, Везунчик урчал возле нее, а Банджо ревниво наблюдал за ними со своего стула. В воскресные вечера они переплывали на материк и шли через лес к маленькой методистской церкви. Кто-то очень любит воскресенья. Валенси никогда не любила их прежде по-настоящему. И всегда, в воскресенья и в будние дни она была с Барни. Остальное было неважно. А каким другом он был! Понимающим! Веселым! Как… как Барни! И это было главным. Валенси сняла часть из своих двухсот долларов со своего счета в банке и потратила их на одежду. У нее появилось маленькое дымчато-голубое шифоновое платье, которое она всегда надевала, когда они проводили вечера дома, – дымчато-голубое с серебристыми штрихами. После того как она начала носить его, Барни стал называть ее Лунным Светом. «Лунный свет и синие сумерки – вот на что ты похожа в этом платье. Мне нравится оно. Оно очень тебе идет. Ты не красавица, но в тебе есть прелестные черты. Твои глаза. И эта маленькая поцелуйная впадинка прямо между ключицами. Твои талия и лодыжки достойны аристократки. Головка прекрасной формы. А когда ты смотришь через плечо, то сводишь с ума, особенно, в сумерки или при лунном свете. Девушка-эльф. Лесная фея. Ты принадлежишь лесам, Лунный Свет – тебе не следует покидать их. Несмотря на твои корни, в тебе есть что-то дикое, далекое и неприрученное. У тебя такой красивый, сладкий, грудной и легкий голос. Прекрасный голос для любви. «Ты будто поцеловал камень красноречия»,* – усмехнулась Валенси. Но потом, неделю за неделей наслаждалась вкусом этих комплиментов. Она также приобрела бледно-зеленый купальный костюм – наряд, который поверг бы все семейство Стирлингов в оцепенение, увидь они ее в нем. Барни научил ее плавать. Иногда она с утра надевала купальник и не снимала до ночи – сбегая к воде, чтобы нырнуть, когда хотелось, а потом сушиться, развалясь на нагретых солнцем камнях. Она позабыла все угнетающие мысли, что прежде приходили к ней по ночам, все несправедливости и разочарования. Словно все это было не с нею, Валенси Снейт, которая всегда была счастлива, а с каким-то иным человеком. «Понимаю теперь, что это такое – родиться заново», – говорила она Барни. Холмс** говорит о скорби, которая “оставляет пятна” на страницах жизни, но Валенси обнаружила, что на страницах ее жизни оставило пятна счастье, окрасив в розовый цвет все ее прежнее существование. Ей было трудно поверить, что она когда-то была одинокой, несчастной и запуганной. «Когда придет смерть, я буду знать, что жила, – думала Валенси. – Каждый прожитый час будет наполнен жизнью». И собственная горка песка! Однажды Валенси собрала в горку песок в небольшой островной пещере и воткнула сверху маленький Юнион Джек***. «Что ты празднуешь?» – поинтересовался Барни. «Я просто изгоняю старого демона», – ответила ему Валенси. *-- такой имеется в замке Бларни в Ирландии. **-- Цитата grief "staining backward" – «скорбь, оставляющая пятна», принадлежит Sr.Oliver Wendall Holmes, сэру Оливеру Уэндаллу Холмсу, автору эссе «Хлеб и газета», написанному в 1861г. Он пишет о гражданской войне, смерти и последствиях войны, влияющих на нацию, народы и отдельных людей. Холмс пишет, что скорбные пятна окрашивают прошлое в темный цвет. *** - британский флаг
apropos: Хелга Идиллия продолжается, но ушатом холодной воды проливаются слова Валенси: «Когда придет смерть, я буду знать, что жила, – думала Валенси. – Каждый прожитый час будет наполнен жизнью». И собственная горка песка! Какая она молодец, что не побоялась изменить свою жизнь. Дни счастья с Барни в Замке стоят многих лет пустого и безрадостного существования.
Wega: Хелга Какая сказочная и до краёв заполненная радостью взаимного существования жизнь! Как ярко вырисовывается на этом фоне единение их сердец! Кажется, bobby высказала предположение о Барни-писателе, и сдаётся мне, что она права!! apropos пишет: Дни счастья с Барни в Замке стоят многих лет пустого и безрадостного существования. Безусловно! Но так хочется, чтобы счастье это было вечным! Хелга Превосходный перевод: не только герои, но и детали их жизни обрели живую плоть и кровь, стали изобразительными, достоверными и невероятно близкими сердцу.
Скрипач не нужен: Хелга О, какое длинное продолжение! И какое замечательное. Слово затертое, но ведь самая настоящая идиллия и есть. Иногда она с утра надевала купальник и не снимала до ночи – сбегая к воде, чтобы нырнуть, когда хотелось, а потом сушиться, развалясь на нагретых солнцем камнях. Они брали с собой лишь соль и сырой картофель. Они пекли картофель на костре Валенси получила сразу все простые радости и детства и юности, которых и знать не знала в своих унылых семейных застенках. Что в летнем детстве может быть лучше лесных ягод с куста, печеной картошки и купания до посинения
Хелга: apropos пишет: Какая она молодец, что не побоялась изменить свою жизнь. Дни счастья с Барни в Замке стоят многих лет пустого и безрадостного существования. Это точно. Время такое относительное понятие. Wega пишет: Кажется, bobby высказала предположение о Барни-писателе, и сдаётся мне, что она права!! Сначала озвучила Кло под катом. Но трудно не заподозрить в человеке с таким воображением и умением написать словесную картину, писателя. Ну или романтика, на худой конец. Скрипач не нужен пишет: Валенси получила сразу все простые радости и детства и юности, которых и знать не знала в своих унылых семейных застенках. Что в летнем детстве может быть лучше лесных ягод с куста, печеной картошки и купания до посинения Нет, ничего не лучше, и жаль, когда этого лишен в детстве. Дамы, спасибо!
Armillaria: Хелга, Спасибо Вам за перевод этого произведения! Хелга пишет: Валенси Снейт, милостью Божией с нею, Валенси Снейт, которая всегда была счастлива, *шёпотом: "- Чтоб Капулетти больше мне не быть!.."* Хелга пишет: У него всегда имелись пути подхода к скромным лесным обитателям. М.б. - "Он всегда находил общий язык со скромными лесными обитателями". Ещё пришла мысль во время чтения этой замечательной главы: Валенси определённо может выздороветь. Год превратится в 10, 10 - в 25, 25 - в 35 и далее до самых почтенных лет, как в "Рождественских грёзах", когда героиня, мать, сначала говорит об оставшейся неделе-другой, а потом в её речи "месяц-другой", "год-другой"... Спрячу это под кат, а то вдруг окажется деталью сюжета.
bobby: Хелга Чарующая картина совместной жизни Барни и Валенси. Wega пишет: bobby высказала предположение о Барни-писателе Хелга пишет: Сначала озвучила Кло под катом. Ага, Кло первая озвучила подобное предположение. И чем дальше читаю, тем более утверждаюсь в этой мысли. Правда, вспомнилось, как Барни отказался слушать чтение Валенси книг Джона Фостера. «Чепуха», – сказал он. Что это тогда, если он и есть тот самый автор? Излишняя самокритика, принципиально не читает, то, что написал, полное отсутствие тщеславия, скромность? Первое и последнее явно не относятся к чертам его характера.
Юлия: Хелга Чудно, сказочно, волшебно!!!
федоровна: Хелга Хелга пишет: Валенси узнала, как по-настоящему пахнет поспевшая земляника. Ягоды прямо с ветки - совершенно особенное летнее удовольствие. Купленные не такие вкусные, и съеденные дома тоже, абсолютно верно. А лесные ягоды обладают неповторимой "дикой" душистостью. Как хорошо, мы все скоро сможем сами их попробовать, были бы желание и возможность отправиться в лес. Хелга пишет: и они спали без снов под потолком из старых сосен, с которых свешивался мох, а меж ними светила луна, и в шепоте сосен было трудно угадать, где свет, а где звук. Вот тут, мне кажется, "звук" как-то отделился от "шепота сосен", а ведь этот шепот так переплелся с лунным светом, что трудно сказать, где свет, а где звук. Или это у меня заморочка?
Хелга: федоровна пишет: Как хорошо, мы все скоро сможем сами их попробовать, были бы желание и возможность отправиться в лес. Да, да, шансы есть! федоровна пишет: Вот тут, мне кажется, "звук" как-то отделился от "шепота сосен", а ведь этот шепот так переплелся с лунным светом, что трудно сказать, где свет, а где звук. Или это у меня заморочка? Не заморочка, а очень хорошая фраза. Спасибо!
Хелга: Наверное, сыроватая глава. Но положу, чтобы посмотреть со стороны. Глава XXXI Наступила осень. Прохладные ночи уходящего сентября. Пришлось покинуть веранду, но они разводили огонь в большом камине и устраивались перед ним, шутили и смеялись. Дверь оставляли открытой, и Банджо с Везунчиком гуляли сами по себе. Иногда коты зарывались в мех медвежьей шкуры между Барни и Валенси; иногда удалялись из дома в тайны холодной ночи. За старым эркером тлели в дальних туманах звезды. Настойчиво-монотонное пение сосен наполняло воздух. Ветер, разыгравшись, гнал волны, они мягко шлепались о прибрежные скалы. Им не нужно было света, огонь в камине то разгорался, освещая комнату, то, затухал, погружая ее во тьму. Когда ночной ветер усиливался, Барни закрывал двери, зажигал лампу и читал Валенси стихи, эссе и прекрасные мрачные хроники древних войн. Барни никогда не читал романы, уверяя, что это скучно. Но иногда Валенси читала их сама, лежа на волчьей шкуре и смеясь в тишине. Барни не относился к тому роду назойливых людей, что не могут не спросить, если вы смеетесь над чем-то прочитанным: «И в чем же шутка?» Октябрь, создавший пышное многоцветное зрелище вокруг Мистависа. Валенси всей душой погрузилась в него. Она и представить не могла, что на свете существует такое великолепие. Прекрасный мир красок. Голубые, расчерченные ветрами небеса. Солнечный свет, дремлющий на полянах волшебной страны. Долгие сказочно-пурпурные праздные дни, когда они дрейфовали в лодке вдоль берегов или плыли по речкам, одетым в багрец и золото. Красное осеннее полнолуние. Колдовские бури, что обнажают деревья, срывая и расшвыривая листву по берегам. Летящие тени облаков. Разве есть на свете что-то прекрасней этой щеголевато-пышной земли? Ноябрь с его таинственным колдовством, преобразившим леса. С сумрачно багровыми закатами, пылающими на дымчато-розовом фоне над западными холмами. С чудесными днями, когда строгие леса так прекрасны и грациозны благородной безмятежностью сложенных рук и закрытых глаз – днями, наполненными бледным солнечным светом, что струился сквозь запоздало обнаженное золото можжевеловых деревьев и мерцал среди серых буков, сиял на берегах, покрытых вечнозелеными мхами, и омывал колонны сосен. Днями, когда небо изгибалось высоким куполом совершенной бирюзы. Когда изысканная меланхолия, казалось, нависала над пейзажами и красотами озера. Но бывали также и дни неистовой черноты осенних бурь, за которыми следовали пронизывающие до костей, сырые ветреные ночи, когда жутко хохотали сосны, и судорожно стонали деревья на материке. Но что им было за дело? Старый Том соорудил надежную крышу и прочно приладил каминную трубу. «Тепло огня – книги – уют – надежная защита от бури – наши коты на ковре. Лунный Свет, – сказал как-то Барни. – Была бы ты счастливее, имея миллион долларов?» «Нет, даже вполовину. Я бы заскучала от договоров и облигаций». Декабрь. Ранний снег и Орион. Бледные всполохи Млечного пути. Настоящая зима – чудесная, холодная, звездная. Как прежде ненавидела зимы Валенси! Скучные, короткие дни без единого события. Долгие холодные одинокие ночи. Спина кузины Стиклз, которую вечно надо натирать. Жуткие звуки, что издавала кузина Стиклз, полоща по утрам горло. Кузина Стиклз, скулящая о ценах на уголь. Мать, изучающая, допытывающаяся, обиженная. Бесконечные простуды и бронхиты – или страх перед ними. Мазь Редферна и фиолетовые таблетки. Но ныне она полюбила зиму. Зима в «чащобе» была прекрасна – почти невыносимо прекрасна. Дни чистого сияния. Вечера, словно чаши очарования – чистейший вкус зимнего вина. Пылающие по ночам звезды. Холодные утонченные рассветы. Причудливые узоры на стеклах окон Голубого замка. Лунный свет, тлеющий серебром на стволах берез. Клочья туч ветреными вечерами – рваных, закрученных, изумительных туч. Великое безмолвие, строгое и пронзительное. Сверкающие, словно драгоценности, дикие холмы. Солнце, внезапно прорывающееся меж облаками над длинным белым Мистависом. Ледяные серые сумерки, тишину которых нарушал вой снежной бури, когда их уютная гостиная, освещенная языками пламени, с невозмутимыми котами, казалась еще уютней, чем обычно. Каждый час приносил открытия и чудеса. Барни загнал Леди Джейн в сарай Ревущего Абеля и учил Валенси ходить на снегоступах – Валенси, которая должна бы лежать с бронхитом. Но она даже ни разу не простудилась. Позже, зимой сильно простыл Барни, и Валенси ухаживала за ним, опасаясь, что у него пневмония. Но ее бронхиты, казалось, улетели вместе со старыми лунами. Ей повезло, потому что у нее не было даже мази Редферна. Она предусмотрительно купила бутылочку мази в Порте, но Барни со злостью выбросил ее прямо в замерзший Миставис. «Больше не приноси сюда эту чертову дрянь», – коротко приказал он. То был первый и последний раз, когда он резко говорил с нею. Они отправлялись в долгие прогулки сквозь сдержанное безмолвие зимнего леса, через серебряные джунгли замерзших деревьев, и повсюду находили красоту. Иногда чудилось, что они находятся в зачарованном мире из хрусталя и жемчуга, среди белых сияющих озер и небес. Воздух был так чист и хрустящ, что почти дурманил. Однажды они изумленно замерли перед входом в узкое пространство меж рядами берез. Каждая ветвь была очерчены снегом. Вокруг сверкал сказочный лес, словно высеченный из мрамора. Тени от бледного солнечного света казались тонкими и призрачными. «Пойдем отсюда, — сказал Барни, поворачивая обратно. — Мы не должны осквернять это место своим присутствием». Однажды вечером, на просеке, они увидели сугроб, издали похожий на женский профиль. Вблизи сходство терялось, как в сказке о замке Сент-Джона. С другой стороны сугроб выглядел бесформенной кучей. Но с правильного расстояния и угла очертания были настолько совершенны, что когда они вышли к нему, мерцающему на фоне темного соснового леса, то оба воскликнули от изумления. Низкая благородная бровь, прямой классический нос, губы, подбородок и скулы смоделированы, словно скульптору позировала богиня, и грудь такого холодного выпуклого совершенства, словно сам дух зимних лесов устроил это зрелище. «Красота, что воспел человек в Древнем Риме и Греции в красках навек…»*, – продекламировал Барни. «Только подумать, что никто, кроме нас, не видел и не увидит ее», – вздохнула Валенси. Иногда ей казалось, что она живет в книге Джона Фостера. Глядя вокруг, она вспоминала некоторые отрывки, помеченные ею в новой книге Фостера, которую Барни принес из Порта – заклиная, чтобы она не ждала, что он будет читать или слушать ее. «Краски зимнего леса невероятно тонки и неуловимы, – вспоминала Валенси. – Когда проходит короткий день, и солнце трогает вершины холмов, кажется, что над лесами сгущаются не краски, но их духи. Нет ничего, кроме чисто белого, но создается иллюзия мерцания розового и фиолетового, опалового и лилового на откосах, в лощинах и вдоль кромки леса. Вы чувствуете, что цвет есть, но едва вы посмотрите прямо на него, он исчезает. Краем глаза вы замечаете, что он таится, то тут, то там, где мгновение назад не было ничего, кроме бесцветной чистоты. Лишь когда садится солнце, наступает скоротечное время настоящего цвета. Тогда багрянец разливается по снегам, окрашивая холмы и реки, охватывая пламенем стволы сосен. Несколько минут преображения и откровения – и все ушло». «Интересно, бывал ли Джон Фостер на Мистависе зимой», – гадала Валенси. «Вряд ли, – хмыкнул Барни. – Люди, что сочиняют такой вздор, обычно пишут его в теплом доме или на какой-нибудь задымленной городской улице». «Ты слишком суров к Джону Фостеру, – сердито сказала Валенси. – Никто не сможет написать тех слов, что я читала тебе вчера вечером, сначала не увидев все своими глазами, – и ты знаешь, что и он не смог бы». «Я не слушал, – буркнул Барни. – ты же знаешь, я говорил тебе, что не стану». «Тогда ты должен послушать сейчас, – настаивала Валенси. Она заставила его остановиться, пока цитировала. «Она редкая художница, эта старая мать природа, что трудится «ради радости труда» а вовсе не из тщеславия. Сегодня еловые леса поют симфонию зеленого и серого, настолько утонченную, что невозможно определить, где один оттенок переходит в другой. Серый ствол, зеленая ветвь, серо-зеленый мох над белым тенистым покровом. Старая бродяжка не любит нескончаемой монотонности. Не может не сделать мазок кистью. Посмотрите. Вон сломанная сухая ветка ели, прекрасно красно-коричневая, свисает среди бород мха». «Святый Боже, ты выучила наизусть все книги этого парня?» – такова была отвратительная реакция Барни, когда он двинулся вперед. «Лишь книги Джона Фостера сохранили мою душу живой в эти последние пять лет, – возразила Валенси. – О, Барни, посмотри, какая филигрань снега на трещинах ствола старого бука». Выходя на озеро, они меняли снегоступы на коньки и так добирались до дома. Как ни странно, Валенси научилась кататься на коньках еще школьницей, на пруду за Дирвудской школой. У нее никогда не было собственных коньков, но некоторые из девочек давали ей свои, и она приобрела сноровку. Дядя Бенджамин однажды пообещал подарить ей пару коньков на Рождество, но когда оно наступило, вместо них подарил туфли. Она не каталась с тех пор, как повзрослела, но старые навыки быстро вернулись, и какими же славными были часы, когда они с Барни скользили по льду белых озер мимо темных островов, где молчали запертые летние коттеджи. Сегодня вечером они пролетели через Миставис, навстречу ветру, в возбуждении, от которого порозовели бледные щеки Валенси. А впереди ждал ее милый маленький дом, на острове из сосен, с укутанной снегом крышей, сияющий в ночи. Его окна лукаво подмигивали ей своим блуждающим светом. «Похоже на картинку из книги, да?» – спросил Барни. У них было чудное Рождество. Никакой суеты. Никакой суматохи. Никаких пустых попыток свести концы с концами. Никаких неистовых усилий вспомнить, не был ли вручен ли такой же, что и на позапрошлое Рождество, подарок одному и тому же человеку. Никаких массовых или спешных покупок. Или ужасных семейных «воссоединений», где она сидела немая и ненужная, и никаких «нервных» атак. Они украсили Голубой замок сосновыми ветками, а Валенси сделала красивые блестящие звездочки и повесила их среди зеленой хвои. Она приготовила ужин, коему Барни отдал должное, пока Везунчик и Банджо подбирали свои косточки. «Земля, что может взрастить такого гуся, восхитительна, – произнесла молитву Валенси. – Канада навсегда!» И они выпили за Юнион Джека бутылку вина из одуванчиков, которую кузина Джорджиана дала Валенси вместе с покрывалом. «Никто не знает,– торжественно сказала она тогда, – в какой момент может потребоваться чуть взбодриться». Барни спросил, что Валенси хочет в подарок на Рождество. «Что-нибудь легкомысленное и необычное», – ответила она, та, что в прошлом году получила в подарок пару галош и две шерстяные нижние рубашки с длинными рукавами в позапрошлом. К ее удовольствию Барни подарил ей жемчужные бусы. Валенси всегда хотела нитку молочно-белых жемчужных бус – похожих на замороженный лунный свет. А эти были так красивы. Ее лишь беспокоило то, что они слишком хороши. Должно быть, очень дороги – пятнадцать долларов, по меньшей мере. Мог ли Барни позволить себе такое? Она ничего не знала о его финансах. Она не позволяла ему покупать себе одежду – сказала, что у нее достаточно средств на наряды, пока они будут ей нужны. В круглую черную банку на каминной полке Барни клал деньги на затраты по хозяйству – их всегда было достаточно. Банка не бывала пустой, хотя Валенси никогда не просила пополнять ее. Он, конечно, не был богат, и эти бусы… но Валенси отбросила беспокойство в сторону. Она будет носить их и наслаждаться. Это первая красивая вещь в ее жизни. *-- Барни цитирует строку из стихотворения американского поэта и аболициониста Джона Гринлифа Уиттера (1807–1892) К... Строки, написанные после летней прогулки ..... The Beauty which old Greece or Rome Sung, painted, wrought, lies close at home; We need but eye and ear In all our daily walks to trace The outlines of incarnate grace, The hymns of gods to hear! Чтоб узреть красоту, что воспел человек, В Древнем Риме и Греции в красках навек, Нет нужды уезжать далеко, Лишь открой двери дома, И вот она, всюду, с тобой!
Хелга: Перевод строфы довольно корявый получился. Если возникнуть варианты, пожалуйста!
apropos: Хелга Нет слов, как все восхитительно! И Валенси настолько окрепла, благодаря жизни на природе, на свободе и своему счастью с Барни, что я не могу не порадоваться за нее. Описание природы и времен года - чарующе прекрасно. А Барни как-то слишком нервно реагирует на имя Джона Фостера. Шапка на воре горит?
Хелга: apropos пишет: А Барни как-то слишком нервно реагирует на имя Джона Фостера. Шапка на воре горит? Ну, может, просто ревнует?
федоровна: Хелга Не читала пока дальше оригинал, но перевод не удержалась. Красота необыкновенная! Да, Барни загадочен. И меня разобрало на предположения, хотя избегала их - если вдруг попаду, будет мысль, что подглядела. Но тут уж совсем! Второй раз речь заводит о богатстве - как будто испытывает ее. Но зачем? Да, его раздражает Фостер - это я с подсказки заметила. Но что мазь-то ему сделала? Ах какой, одаривает. Очень красив настоящий жемчуг, но он очень дорогой.
bobby: Хелга Описания природы восхитительны! Она как третье главное лицо вместе с Валенси и Барни. федоровна пишет: Второй раз речь заводит о богатстве - Я тоже это заметила. Может, у него какое-нибудь тайное месторождение чего-нибудь ценного? А в своей таинственной комнате он проводит опыты с добытыми драгоценностями. Типа как граф де Пейрак добывал из руды золото... Эк меня занесло с предположениями... федоровна пишет: Но что мазь-то ему сделала? Знает, что мазь эта - полная ерунда, никакого эффекта все равно не будет.
Юлия: Хелга Все завораживающе красиво! Спасибо тебе! Погружаешься в этот дивный сказочный мир вместе с героями и так не хочется вылезать оттуда!
федоровна: bobby пишет:Может, у него какое-нибудь тайное месторождение чего-нибудь ценного? А в своей таинственной комнате он проводит опыты с добытыми драгоценностями. Типа как граф де Пейрак добывал из руды золото.. Да что-то там точно химичит, может, и алхимичит. bobby пишет: Знает, что мазь эта - полная ерунда, никакого эффекта все равно не будет. Барни совсем не злой и не раздражительный, а тут реакция какая-то нехорошая у него. Юлия пишет: Погружаешься в этот дивный сказочный мир вместе с героями и так не хочется вылезать оттуда! Да, все меньше глав остается, жалко будет расставаться с Валенси и Барни.
bobby: федоровна пишет: Барни совсем не злой и не раздражительный, а тут реакция какая-то нехорошая у него Так же как на цитирование, да и вообще упоминание о Джоне Фостере...
Wega: федоровна bobby Да уж?!! Определённо, наводит на размышления, как говаривал незабвенный Савва Игнатьевич, "Wo ist Hund begraben.." (У нас это "Так где же собака зарыта?") Хелга, браво! Изобразительны и сказочно красивы описания!!
Хелга: Дамы, спасибо! Глава XXXII Новый год. Старый, потрепанный, бесславный, отживший свое календарь закончился. Явился новый. Январь стал месяцем штормов. Три недели не прекращался снегопад. Термометр упал на мили ниже нуля, да так там и остался. Зато, как заметили друг другу Барни и Валенси, не было комаров. А рев и треск их большого камина заглушал завывания северного ветра. Везунчик и Банджо растолстели и разжились блестящим густым шелковистым мехом. Нип и Так улетели. «Но они вернутся весной», — пообещал Барни. Жизнь не стала однообразной. Иногда у них разгорались небольшие, но жаркие споры, не имеющие ничего общего со ссорами. Иногда приходил Ревущий Абель – на вечерок или на целый день, в своей старой клетчатой шапке, с рыжей бородой, запорошенной снегом. Он приносил свою скрипку и играл, к всеобщему удовольствию, за исключением Банджо, который на это время терял рассудок и прятался под кровать Валенси. Иногда Абель и Барни беседовали, пока Валенси варила для них леденцы. Иногда молча курили в стиле а-ля Теннисон и Карлайл*, пока не прокуривали весь Голубой замок – тогда Валенси выходила на улицу. Иногда весь вечер молча и упорно играли в шашки. Или все вместе ели красно-коричневые яблоки, что приносил Абель, под стук веселых часов, отсчитывающих минуты радости. «Блюдо с яблоками, огонь в камине, да добрая книга, чем не замена небесам», – провозглашал Барни, – «У кого-то и улицы могут быть выстланы золотом. Давайте-ка повернем возницу». "Any one can have the streets of gold. Let's have another whack at Carman." (Здесь озадачилась переводом этой фразы) Для Стирлингов отныне стало проще считать, что Валенси мертва. Теперь до них не доходили даже смутные слухи о ее появлениях в Порте, хотя они с Барни, бывало, добирались туда на коньках посмотреть кино, а потом весело съесть по порции хот-догов, купленных в лавке на углу. Вероятно, никто из Стирлингов даже и не думал о ней, кроме кузины Джорджианы, которая часто не спала по ночам, беспокоясь о бедной Досс. Достаточно ли у нее еды? Хорошо ли к ней относится этот ужасный человек? Тепло ли ей по ночам? Валенси было вполне тепло по ночам. Она просыпалась и молча наслаждалась уютом зимней ночи на маленьком острове посреди замерзшего озера. Все ее прежние зимние ночи были холодными и долгими. Тогда Валенси ненавидела просыпаться и думать об унылом и пустом прошедшем дне и таком же унылом и пустом предстоящем. Сейчас же она посчитала бы потерянной ту ночь, в которую бы не проснулась и с полчаса не полежала без сна, просто счастливой, пока Барни спокойно дышал рядом, а через открытую дверь подмигивали в полумраке тлеющие в камине головешки. Как славно было ощутить, как маленький Везунчик в темноте запрыгивает на кровать и, урча, устраивается в ногах; но Банджо продолжал строго сидеть напротив огня, как задумчивый демон. В такие моменты он казался весьма мудрым, но Валенси предпочитала его бесшабашным. Кровать стояла прямо у окна. В крошечной комнате ее больше некуда было поставить. Лежа здесь, Валенси видела за окном, сквозь большую сосновую лапу, что касалась его, Миставис, белый и блестящий, словно тротуар, выложенный жемчугами, или темный и страшный в бурю. Иногда сосновая лапа дружелюбно постукивала по оконному стеклу. Иногда она слышала легкий свистящий снежный шепот за стеной. В иные ночи весь мир снаружи казался погруженным в царство безмолвия; затем наступали ночи, когда сосны величественно гнулись от ветра; сияющие звездами ночи, когда ветер весело и капризно свистел вокруг Голубого замка; задумчивые ночи перед бурей, когда он поземкой скользил вдоль поверхности озера с низким жалобным загадочным воплем. Валенси пропустила много часов хорошего сна ради этих тайных бесед. Но она могла спать по утрам столько, сколько хотела. Никто не мешал ей. Барни готовил себе на завтрак яичницу с беконом, а затем запирался в комнате Синей Бороды до ужина. Вечером они читали или беседовали. Они обсуждали множество вещей в этом мире и в иных мирах. Они смеялись своим собственным шуткам, а Голубой замок эхом отвечал им. «Ты так красиво смеешься, – сказал ей однажды Барни. – Мне сразу хочется рассмеяться, едва слышу твой смех. В нем есть какая-то загадка, словно за ним кроется еще большее веселье, которому ты не позволяешь выйти наружу. Ты смеялась так, прежде чем пришла на Миставис, Лунный Свет?» «Я совсем не смеялась, правда. Я глупо хихикала, когда чувствовала, что этого ждут. Но теперь – смех приходит сам собой». Валенси не раз отмечала, что сам Барни стал смеяться намного чаще, чем раньше, и что его смех изменился. Он стал чистым. Она редко слышала в нем ту циничную ноту. Мог ли человек с таким смехом иметь на совести преступление? Но все же Барни, должно быть, что-то совершил. Валенси, без особых переживаний, сделала свои выводы. Она заключила, что он был банковским кассиром-растратчиком. Она нашла в одной из книг Барни старую вырезку из монреальской газеты, в которой давалось описание сбежавшего кассира. Описание подходило к Барни, также как к полудюжине других знакомых Валенси мужчин, а по случайным замечаниям, которые он бросал время от времени, она пришла к выводу, что он довольно хорошо знает Монреаль. Валенси придумала для себя всю историю. Барни служил в банке. Он не смог устоять перед соблазном и взял некую сумму денег, чтобы сыграть на бирже, конечно же, собираясь вернуть ее. Это затягивало его все глубже и глубже, пока он не понял, что остается одно – сбежать. Такое случается со многими мужчинами. Он не хотел – Валенси была абсолютно уверена – делать ничего плохого. Хотя, имя человека в вырезке было Бернард Крейг. Но Валенси всегда считала, что Снейт – вымышленное имя. Не то, чтобы это имело какое-то значение. Лишь одна ночь стала для Валенси несчастливой в эту зиму. Это было в конце марта, когда почти растаял снег, а Нип и Так вернулись. Барни ушел днем в долгий поход по лесам, сказав, что вернется к вечеру, прежде чем стемнеет. Вскоре после того как он ушел, начался снегопад. Поднялся ветер, и один из худших штормов за всю зиму накрыл Миставис. Он надрывно ревел над озером и бился о стены маленького дома. Темный мрачный лес злобно смотрел с материка на Валенси, угрожая шевелящимися ветвями, страша ветреным мраком, ужасая воем из глубины. Деревья на острове корчились в отчаянии. Валенси провела ночь, свернувшись калачиком на ковре возле камина, уткнув лицо в ладони, устав тщетно вглядываться в эркерное окно в бесполезных попытках увидеть сквозь жестокую пелену ветра и снега то, что когда-то было волнисто-голубым Мистависом. Где же Барни? Заблудился среди бездушных озер? Упал от усталости, бродя по бездорожью леса? Валенси сотню раз умерла за эту ночь, сполна заплатив за все счастье Голубого замка. Когда наступило утро, буря улеглась, солнце победно засияло над Мистависом, а к полудню Барни вернулся домой. Валенси увидела его через окно, когда он обходил лесок, худой и черный на фоне блистающего белого мира. Она не выбежала встречать его. Что-то случилось с ее ногами, и она рухнула на стул Банджо. К счастью, тот вовремя соскочил, растопырив усы от негодования. Барни так и нашел ее здесь, уткнувшую лицо в ладони. «Барни, я думала, ты умер», – прошептала она. Тот хохотнул. «После двух лет, проведенных на Клондайке, ты думала, что такой детский шторм может достать меня? Я провел ночь в сторожке на Маскоке. Немного холодно, но вполне укромно. Гусенок! У тебя глаза, словно дыры, прожженные в одеяле. Ты сидела здесь всю ночь и волновалась о таком старом бродяге, как я?» «Да, – сказал Валенси. – Я не могла по-другому. Буря казалась такой сильной. Любой мог заблудиться в ней. Когда… я увидела тебя… там, у леса… что-то стряслось со мной. Не знаю что. Словно я умерла и воскресла к жизни. Не могу описать это иначе». *-- английский философ Томас Карлайл (1795-1881) и поэт Альфред Теннисон (1809-1892) были близкими друзьями, любителями бесед.
apropos: Хелга Зима чудная, и как уютно в Замке, и Абель пришелся ко двору. А ведь для него, теперь совсем одинокого, Барни и Валенси, по сути, стали самыми близкими людьми. Ему есть к кому прийти, с кем провести время. И так проникновенно и ярко описаны отчаяние и страх Валенси, когда Барни пропал в метель:Валенси сотню раз умерла за эту ночь, сполна заплатив за все счастье Голубого замка И подумалось, как много несут в себе известные слова Грина - "и умерли в один день". Ведь это тоже счастье - умереть в один день, не испытывая ужаса и горя потери любимого человека. Но это так... куда-то мене понесло. А Барни - лапа. Разве что сбежавший растратчик - но это его совсем не портит.
Хелга: apropos пишет: И подумалось, как много несут в себе известные слова Грина - "и умерли в один день". Ведь это тоже счастье - умереть в один день, не испытывая ужаса и горя потери любимого человека. Да, это звучит, как спасение. apropos пишет: Разве что сбежавший растратчик - но это его совсем не портит. Фальшивомонетчик не эффектнее?
Хелга: Еще малепусенькая глава. Глава XXXIII Весна. Пару недель Миставис был черен и угрюм, затем вновь заполыхал сапфиром и бирюзой, лиловым и розовым, смеясь в эркерном окне, лаская аметистовые острова, волнуясь под ветром нежно, как шелк. Лягушки, маленькие зеленые волшебницы болот и озерков, распевали повсюду в сумерках и по ночам; острова оделись в сказочную зеленую дымку; молодые деревья красовались мимолетной прелестью первого листа; листва можжевеловых деревьев обрела узор, словно начертанный морозом; леса одели наряд из весенних цветов, изысканных, божественных, как душа самой природы; клены покрылись красным туманом; ивы распустили сияющие серебристые сережки; вся забытая синева Мистависа расцвела вновь; манили, соблазняя, апрельские луны. «Только подумать, как много тысяч весен прошло на Мистависе, и все они были столь прекрасны, – сказала Валенси. – О, Барни, взгляни на эту дикую сливу! Я… я должна процитировать Джона Фостера. Это отрывок из одной из его книг, я прочла его сотню раз. Он, должно быть, написал эти слова перед таким же деревом: «Посмотрите на молодую сливу, что украсила себя древним нарядом из кружев брачной фаты. Она, должно быть, соткана пальцами лесных фей, ибо невозможно создать ничего подобного на обычном ткацком станке. Могу поклясться, дерево чувствует свою красоту. Оно щеголяет пред нашими глазами, словно его красота не самая эфемерная в лесах, не самая редкая и прекрасная, потому что сегодня она есть, а назавтра исчезла. Любой южный ветер, пробравшись в его ветви, дождем развеет изящные лепестки. Но что за дело? Сегодня это королева диких мест, а в лесах существует лишь сегодня». «Уверен, что ты опишешь намного лучше, если выкинешь все это из головы», – бессердечно заявил Барни. «А вот полянка одуванчиков, – упрямо продолжила Валенси. – Хотя, одуванчикам не следует расти в лесах. У них совсем нет вкуса. Они слишком веселые и самодовольные. В них нет тайны и замкнутости настоящих лесных цветов». «Короче, у них нет секретов, – сказал Барни. – Но позволь возразить. У лесов свой собственный образ жизни, даже с этими нарочитыми одуванчиками. Скоро вся эта назойливая желтизна и самодовольство исчезнут, и мы обнаружим туманные, словно призраки, шары, парящие в высокой траве в полной гармонии с традициями леса». «Это прозвучало так по-фостерски», – поддразнила его Валенси. «Что я такого сделал, чтобы заслужить подобное оскорбление?» – пожаловался Барни. Одним из ранних знаков весны стало возрождение Леди Джейн. Барни вывел ее на дорогу, когда там еще не появилась ни одна машина, и они проехали через Дирвуд по самые оси в грязи. Они миновали нескольких Стирлингов, застонавших от мысли, что пришла весна, и теперь придется повсюду сталкиваться с этой бесстыжей парочкой. Валенси, бродя по магазинам Дирвуда, встретила на улице дядю Бенджамина, но тот, лишь пройдя пару кварталов, понял, что девушка в алом шерстяном пальто, с румяными от свежего апрельского воздуха щеками и челкой черных волос над смеющимися раскосыми глазами, – Валенси. Осознав это, дядя Бенджамин возмутился. Что сделала с собой Валенси, чтобы выглядеть так… так… так молодо? Ведь путь грешника труден. Должен бы быть. Библейским и правильным. Но тропа Валенси не казалась трудной. Будь она таковой, нечестивица не выглядела бы так, как сейчас. В этом было нечто неправильное. Но почти достаточное, чтобы превратить человека в модерниста. Барни и Валенси махнули в Порт, поэтому было уже темно, когда они на обратном пути проезжали через Дирвуд. Возле своего старого дома Валенси, охваченная внезапным порывом, вышла из машины, прошла через маленькую калитку и на цыпочках пробралась к окну гостиной. Мать и кузина Стиклз мрачно вязали. Как всегда, целеустремленные и сердитые. Выгляди они одинокими, Валенси зашла бы в дом. Но они не казались такими. Валенси не стала бы их беспокоить ни за что на свете.
apropos: Хелга Ой, как здорово-быстро продолжение! Как хороши весна и ворчащий по поводу одуванчиков и Джона Фостера Барни! А родственники Валенси не могут ей простить, что она счастлива. И втайне завидуют ей. Или не завидуют, потому что не знают, что значит - быть счастливым и жить полной жизнью. И очень характерная картинка: Мать и кузина Стиклз мрачно вязали. Как всегда, целеустремленные и сердитые Мне их даже жаль. И еще поймала себя на мысли, что читая эту книгу, появляется удивительное ощущение добра, чистоты и красоты - и кажется, я сама становлюсь - если не красивее (куда уж красивей?), то без сомнения добрее и чище, и мир вокруг начинает выглядеть совсем по-другому - лучше и прекраснее, и появляется надежда на чудо... Волшебная сила искусства... Хелга пишет: Фальшивомонетчик не эффектнее? Куда эффектнее - несравнимо. Бухгалтер-растратчик - это так скучно, обыденно и банально, фальшивомонетчик, без сомнения, окутан романтическим ореолом.
Хелга: apropos пишет: И еще поймала себя на мысли, что читая эту книгу, появляется удивительное ощущение добра, чистоты и красоты - и кажется, я сама становлюсь - если не красивее (куда уж красивей?), то без сомнения добрее и чище, и мир вокруг начинает выглядеть совсем по-другому - лучше и прекраснее, и появляется надежда на чудо... Волшебная сила искусства... И подумалось еще, что книг на свете много, хороших, но тех, что за душу берут и навсегда остаются рядом - мало. И чудо, когда к списку книг, которые нужно взять на необитаемый остров, вдруг добавляется еще одна. "Голубой замок" беру без сомнения. Не знаю, пафосно, конечно, но для меня это просто родник какой-то.
apropos: Хелга пишет: для меня это просто родник какой-то Не только для тебя. Для нас всех, думаю. Книга великолепна во всех отношениях. И, кстати, вспоминая некогда развернувшийся разговор о "жизненности" в литературе - Голубой замок одновременно и очень жизненный, и при этом не опускает и не макает читателей в грязь, но поднимает его над ней, показывая красоту жизни и красоту любви.
Хелга: apropos пишет: И, кстати, вспоминая некогда развернувшийся разговор о "жизненности" в литературе - Голубой замок одновременно и очень жизненный, и при этом не опускает и не макает читателей в грязь, но поднимает его над ней, показывая красоту жизни и красоту любви. И поднимает массу жизненных вопросов, трагических, драматических, не лишая надежды, но даря ее. Книги разные нужны и важны, но вот такие, по моему глубокому убеждению, есть соломинка, за которую можно схватиться утопающему.
apropos: Хелга пишет: И поднимает массу жизненных вопросов, трагических, драматических, не лишая надежды, но даря ее. Вот-вот. И как важно, что дает книга - гнетущее чувство обреченности, грязи и фальши - или надежды и чистоты.
bobby: Хелга Какие продолжения! Барни - человек-загадка... Поэт, бродяга, романтик... Валенси несколько скучноватую историю про него напридумывала. На кассира в банке Барни никак не тянет. Хелга пишет: У лесов свой собственный образ жизни, даже с этими нарочитыми одуванчиками. Скоро вся эта назойливая желтизна и самодовольство исчезнут, и мы обнаружим туманные, словно призраки, шары, парящие в высокой траве в полной гармонии с традициями леса». «Это прозвучало так по-фостерски», – поддразнила его Валенси. Точно Фостер... Или как-то связан со всем этим... Хелга пишет: Мать и кузина Стиклз мрачно вязали. Как всегда, целеустремленные и сердитые. Эти не изменятся... никогда apropos пишет: читая эту книгу, появляется удивительное ощущение добра, чистоты и красоты apropos пишет: Голубой замок одновременно и очень жизненный, и при этом не опускает и не макает читателей в грязь, но поднимает его над ней, показывая красоту жизни и красоту любви.
Хелга: bobby пишет: Барни - человек-загадка... Поэт, бродяга, романтик... Валенси несколько скучноватую историю про него напридумывала. На кассира в банке Барни никак не тянет. Точно-точно, ну какой там кассир! Но мужчина - бродяга, поэт, романтик, да еще добрый и не меняющий своих решений - это нечто!
apropos: Хелга пишет: мужчина - бродяга, поэт, романтик, да еще добрый и не меняющий своих решений И очень надежный, да, это подкупает. Хелга пишет: ну какой там кассир! На кассира никак не тянет. bobby
Галина: Хелга пишет: Не знаю, пафосно, конечно, но для меня это просто родник какой-то. Хорошо, что Вы это сказали. Я думаю как-то так же. Для меня произведения Люси Монтгомери и Элизабет Гаскелл стали какими-то поразительными открытиями и совершенно необходимыми вещами. Большое спасибо за перевод. И что немаловажно - за хороший перевод, который не стоит на месте.
Юлия: Хелга Нет слов! Так красиво и проникновенно! И Фостер незримо витает над счастливой четой
Klo: Юлия пишет: И Фостер незримо витает над счастливой четой Как бы это сказать... Свечку держит!
Хелга: Галина пишет: Для меня произведения Люси Монтгомери и Элизабет Гаскелл стали какими-то поразительными открытиями и совершенно необходимыми вещами. Для меня тоже! Юлия пишет: И Фостер незримо витает над счастливой четой Klo пишет: Как бы это сказать... Свечку держит! Ох уж этот Фостер. Да Барни ревнует к нему, определенно.
apropos: Хелга пишет: Барни ревнует к нему, определенно Валенси слишком часто упоминает этого типа - Фостера и явно увлечена если не им самим, то его книгами. Барни можно понять.
Скрипач не нужен: Хелга Живая, по-настоящему живая вещь. Столько всего в ней описано, но совсем не утомляет. Наоборот - читается взахлёб. Кстати, о живом. Это не тапок! Просто интересно, что Монтгомери имела в виду за растение, которое называет можжевеловым деревом. Можжевельники - хвойные и вечнозеленые. apropos пишет: Голубой замок одновременно и очень жизненный, и при этом не опускает и не макает читателей в грязь, но поднимает его над ней, показывая красоту жизни и красоту любви. Подписуюсь! Хелга пишет: "Голубой замок" беру без сомнения. Есть один момент, который меня немножко расстроил. Хочется обсудить. Но это уже потом. Объяснить без спойлерения не получится)) Галина И что немаловажно - ... который не стоит на месте. Ох! Если это про меня, то не бейте сильно. Мне и так стыдно. Зашиваюсь. Совсем на перевод времени нет. Но он ползёт. Чесслово!
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Есть один момент, который меня немножко расстроил. Хочется обсудить. Но это уже потом. Объяснить без спойлерения не получится)) Да, у меня тоже есть такой момент, даже два. Скрипач не нужен пишет: Просто интересно, что Монтгомери имела в виду за растение, которое называет можжевеловым деревом. Можжевельники - хвойные и вечнозеленые. Тоже этим озадачилась, порылась в сети, но ничего иного не нашла.
mario83: Эх, так жаль знать продолжение!!! В который раз себя ругаю за привычку обязательно прочитать конец книги....
федоровна: Хелга mario83 пишет: Эх, так жаль знать продолжение!!! В который раз себя ругаю за привычку обязательно прочитать конец книги.... А я рада, что устояла, не ведаю ни сном ни духом ни о каких моментах, вообще получается, что не читала нескольких глав оригинала, перевод затянул, да и тимьяну не хватает.
Хелга: mario83 пишет: В который раз себя ругаю за привычку обязательно прочитать конец книги.... Сочувствую, но, увы, помочь нечем. Осмелюсь дать совет: не читайте конец перед началом. федоровна пишет: да и тимьяну не хватает. Да, тимьян это дело такое, всегда мало.
Хелга: Глава XXXIV В эту весну у Валенси было два чудесных момента. Однажды, возвращаясь домой через лес, с охапкой цветущей эпигеи и веток карликовой сосны в руках, она встретила знакомого ей человека – Алана Тирни. Алан Тирни был знаменитым художником, пишущим женские портреты. Зимой он жил в Нью-Йорке, но едва озеро освобождалось ото льда, приезжал на Миставис, где имел собственный коттедж на острове в северной части озера. У него была репутация любящего одиночество, эксцентричного человека. Он никогда не льстил своим моделям. В том не было нужды, потому что он никогда не писал тех, кому требовалась лесть. Стать моделью для кисти Алана Тирни — лучшее признание своей красоты для любой женщины. Валенси так много слышала о нем, что не удержалась, чтобы не обернуться и бросить на него застенчивый любопытный взгляд. Прозрачные лучи весеннего солнца, просочившись сквозь ветви огромной сосны, наискосок упали на ее черные волосы и раскосые глаза. На ней был бледно-зеленый свитер, а волосы перехвачены венком, сплетенным из линней. Зеленый фонтан дикого букета струился из ее рук. У Алана Тирни загорелись глаза. «У меня был посетитель», — сказал Барни на другой день, когда Валенси вернулась из очередной прогулки по лесу. «Кто?» — удивленно, но без интереса спросила Валенси и начала наполнять корзину цветами эпигеи. «Алан Тирни. Он хочет писать тебя, Лунный Свет». «Меня? — Валенси уронила и корзину, и цветы. — Ты смеешься надо мной, Барни». «Нет. Ради этого он и приходил. Спросить моего согласия написать портрет моей жены — в образе Духа Маскоки или что-то в этом роде». «Но… но, — промямлила Валенси, — Алан Тирни никогда не пишет каких-то… но только… «Красивых женщин, — закончил Барни. — Признано. Что и требовалось доказать, мистрис Барни Снейт – красивая женщина». «Чушь, — сказала Валенси, наклонившись, чтобы собрать упавшие цветы. — Ты знаешь, что это чушь, Барни. Я понимаю, что стала выглядеть немного лучше, чем год назад, но я не красива». «Алан Тирни никогда не ошибается, — сказал Барни. — И не забывай, Лунный Свет, существуют разные типы красоты. Твое воображение ослеплено образом твоей кузины Олив, безупречной красавицы. О, я видел ее — она изумительна — но ты едва ли поймаешь Алана Тирни на желании писать ее портрет. Я бы сказал о ней так – пусть грубо, но точно — она выставила весь свой товар на витрину. Но ты подсознательно убеждена, что никто не может считаться красивым, если не выглядит, как Олив. А еще ты помнишь себя такой, какой была в те дни, когда душе не дозволялось светиться на твоем лице. Тирни что-то говорил об изгибе твоей щеки, когда ты оглянулась через плечо. Ты же знаешь, я часто говорил тебе — этот жест приводит в смятение. А твои глаза добили его. Если бы я не был совершенно уверен, что его интерес чисто профессионален — он на самом деле старый сварливый холостяк — я бы заревновал». «Все это хорошо, но я не хочу, чтобы меня писали, — сказала Валенси. — Надеюсь, ты сказал ему об этом». «Я не мог ему так сказать. Я не знал, что ты хочешь. Но я сказал, что не желаю, чтобы он написал портрет моей жены, а потом вывесил в салоне, и толпа глазела бы на нее. Принадлежащую другому мужчине. Потому что я, разумеется, не смогу купить эту картину. Но даже если бы ты захотела, Лунный Свет, твой муж-тиран не разрешил бы тебе. Тирни был слегка поражен. Он не привык, чтобы ему отказывали таким образом . Его просьбы всегда звучат по-королевски». «Но мы вне закона, — засмеялась. — Мы не кланяемся перед указами и не признаем власть». Про себя же она беспощадно подумала. «Хочу, чтобы Олив узнала, что Алан Тирни хотел писать мой портрет. Мой! Маленькой старой девы Валенси Стирлинг, какой она была». Второй момент случился одним майским вечером. Она узнала, что действительно нравится Барни. Она всегда надеялась, что это так, но иногда ее охватывало противное ощущение, что он лишь из жалости так добр, мил и дружелюбен с нею. Зная, что ей недолго жить, он решил помочь хорошо провести то время, что ей осталось, но в глубине души с нетерпением ждет, когда вновь станет свободным, избавившись от женского существа, вторгнувшегося в его крепость на острове, от болтуньи, семенящей рядом в его лесных скитаниях. Она знала, что он не любит ее. Да и не хотела этого. Если бы он полюбил ее, то стал бы несчастен после ее смерти — Валенси никогда не избегала этого слова. Никаких «покинула этот мир». Она не хотела, чтобы он был хоть сколь несчастлив. Но ей не хотелось, чтобы он был рад — или почувствовал облегчение. Она желала, чтобы он любил и скучал по ней, как по хорошему другу. Но ни в чем не была уверена до того вечера. Они гуляли на закате по холмам. В поросшей папоротником расщелине набрели на нетронутый родник и напились воды из берестяной чашки; затем вышли к старой сломанной изгороди и уселись отдохнуть на перекладину. Они почти не разговаривали, но Валенси вдруг ощутила странное единство. Она не могла бы почувствовать это, если бы не нравилась ему. «Ты милая маленькая штучка, — вдруг сказал Барни. — О, ты милая маленькая штучка! Мне кажется, ты слишком хороша, чтобы быть настоящей — и только снишься мне». «Почему я не могу умереть сейчас — в эту минуту — когда так счастлива», — подумала Валенси. Впрочем, ей оставалось совсем немного. Однако, отчего-то, она чувствовала, что переживет год, который определил ей доктор Трент. Она не берегла себя, даже не пыталась. Но, тем не менее, всегда рассчитывала пережить свой год. Она не давала себе думать об этом. Но в этот миг, сидя рядом с Барни, ощущая, как он сжимает ее руку, она внезапно осознала, что у нее уже давно, по меньшей мере, два месяца, не было сердечных приступов. Последний случился за две или три ночи перед тем, как Барни попал в бурю. С тех пор она забыла, что у нее есть сердце. Скорее всего, это предвещало приближение конца. Природа прекратила борьбу. Больше не будет боли. «Боюсь, меня ожидают мрачные небеса после такого года, – думала Валенси. – И, может быть, кто-то забудет. Это было бы… хорошо? Нет, нет. Я не хочу забывать Барни. Лучше быть несчастной на небесах, помнящей его, чем счастливой, но забывшей. А я всегда, вечно, буду помнить, что и правда, правда, нравилась ему».
apropos: Хелга Просто таю от Барни и Валенси. Барни влюблен и ревнует. И до чего умны и точны их мысли и слова. Действительно, не книга, а родник. она выставила весь свой товар на витрину Именно, красота, за которой ничего нет, одна картинка. всегда рассчитывала пережить свой год. Хочется надеяться, что автор пощадит свою героиню и своих читателей. И сколько мудрости в рассуждениях Валенси. Скрипач не нужен пишет: Но он ползёт. Чесслово! Чудесно! Читатели терпеливо ждут.
Хелга: apropos пишет: Чудесно! Читатели терпеливо ждут. Терпеливо и вежливо.
mario83: Хелга пишет: Осмелюсь дать совет: не читайте конец перед началом. Безнадёжно, к сожалению!!! Сколько раз уже обжигалась и зарекалась! А всё равно - прочитаю первые пару-тройку глав и обязательно сразу же читаю последние пару страниц, чтобы знать, чем же дело закончится. Единственный роман, который при таком способе чтения только добавил интриги - был "Милый друг", настолько было непонятно, кто все эти люди на последних страницах А ваш перевод чудесен!!!
Галина: Я ни к кому не была невежлива. Просто порадовалась, что перевод "Голубого замка" идёт очень шустро. Никаких аналогий не проводила. И второго смысла в моих словах не было.
Хелга: mario83 пишет: Безнадёжно, к сожалению!!! Сколько раз уже обжигалась и зарекалась! "Он купил ириску, решил ее не есть, Но как не съесть ириску, Когда ириска есть". А в детективах тоже в конец заглядываете? В сериале с Фрейндлих-сыщицей-любительницей-мисс-Марпл она, помню, вырывала последние страницы, чтобы не прочитать конец. Галина пишет: Просто порадовалась, что перевод "Голубого замка" идёт очень шустро. Дык это же хорошо, спасибо! И мне очень радостно переводить. А я просто мысль имела, что скорости у всех разные, потому и жду перевода терпеливо и вежливо, то есть, нетребовательно. О себе же говорила, исключительно. Ну синонимов в языке ведь полно, а моя бедная голова ими сейчас забита.
Klo: Хелга пишет: А в детективах тоже в конец заглядываете? Ой, я всегда заглядываю! И мне все равно интересно читать. Потому что всегда дочитываю, сразу открываю - и заново читать начинаю. Если понравилось, конечно! И тут все собираюсь в конец заглянуть, да некогда!
Хелга: Klo пишет: И тут все собираюсь в конец заглянуть, да некогда! Только попробуй!
Klo: Хелга пишет: Только попробуй! Начальство на твоей стороне - расслабиться не дает никак! Куда уж там заглядывать!
Armillaria: Хелга Да, настоящий источник Живой Воды Правильно Барни сделал, что не дал согласия, а то Валенси разделила бы судьбу Лопухиной. Портретист, конечно, не всегда забирает часть души кистью и красками, но риск слишком велик Сейчас перечитываю сквозь слёзы. Прекрасная реальность, и героиня, и всё произведение... Не могу не процитировать Гарриет Бичер-Стоу: "Бывает в мире красота настолько хрупкая, настолько пронзительная, что мы не в силах любоваться ею" И о красоте ещё - помните строки Заболоцкого?! ОГОНЬ, МЕРЦАЮЩИЙ В СОСУДЕ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Wega: Armillaria пишет: Да, настоящий источник Живой Воды Я чувствую точно то же! Какая сказочная, прекрасная жизнь досталась нашей героине или в искупление за череду безрадостных дней детства и девичества, или для того, чтобы в полной мере насладиться счастьем бытия? Прекрасная природа, любящий человек, с которым легко молчать, никакой суеты и нежеланных дел и обязательств... Чего ещё хотеть? Хелга, мне кажется, что я не читаю, а пью твой перевод, настолько он проникает во все фибры души. Одновременно хочется и скорее, и не спеша... Убеждена, что после окончания, буду неоднократно перечитывать его и находить то, что в азарте упустила из внимания. Очередное спасибо!
Хелга: Armillaria пишет: Правильно Барни сделал, что не дал согласия, а то Валенси разделила бы судьбу Лопухиной. Что-то сродни портрету Дориана Грея? Но главное, думаю, Барни - ревнивец. Как он заявил: "Принадлежащую другому мужчине". Собственник, ух! Но такому можно позволить быть собственником. Wega пишет: Прекрасная природа, любящий человек, с которым легко молчать, никакой суеты и нежеланных дел и обязательств... Чего ещё хотеть? Да, это за пределами мечтаний. Все, что нужно, почти. Дамы, спасибо! Перевод, конечно, править и править, но очень стараюсь, чтобы выглядел прилично. Но я еще к тому же вся по уши в этой книге уже не один месяц. Утонула.
Хелга: Глава XXXV Тридцать секунд иногда могут быть очень долгими. Достаточно долгими, чтобы успеть сотворить чудо или свершить революцию. За тридцать секунд жизнь для Барни и Валенси Снейт полностью изменилась. Однажды, в июньский вечер, они отправились на прогулку по озеру на моторной лодке. Порыбачив часок в маленьком заливе, оставили там лодку и пошли пешком через лес в Порт Лоуренс, до которого было около двух миль. Там Валенси немного побродила по магазинам и купила себе пару чудесных туфель. Ее старые внезапно и полностью пришли в негодность, и в этот вечер она надела симпатичные лаковые туфельки на довольно высоких тонких каблуках, которые купила зимой из-за их красоты в дурашливом порыве хоть раз в жизни сделать такую экстравагантную покупку. Иногда она носила их по вечерам в Голубом замке, но в тот вечер впервые надела на прогулку. Идти в них по лесу было совсем не просто, и Барни немилосердно подтрунивал над ней. Но, несмотря на неудобство, Валенси втайне радовалась, как хороши в этих милых легкомысленных туфельках ее тонкие лодыжки и высокий подъем, и так и не переодела их в магазине, как могла бы сделать. Солнце уже повисло над верхушками сосен, когда они с Барни покинули Порт Лоуренс. Лес довольно близко подступал к городу с севера. Валенси всегда охватывало ощущение внезапного перехода из одного мира в другой – из реальности в сказку – когда она покидала Порт Лоуренс, и через миг выстроившиеся рядами сосны словно закрывали ворота в город. В полутора милях от Порт Лоуренса находилась небольшая железнодорожная станция с маленьким вокзальным зданием, в этот час она была пустынна – отправления или прибытия местного поезда не ожидалось. Вокруг не было ни души, когда Барни и Валенси вышли из леса. Путь, делающий поворот налево, скрывался из виду, но над верхушками деревьев тянулся перышками дым, предупреждая о приближении проходящего поезда. Рельсы вибрировали от его грохота, когда Барни перебирался через стрелку. Валенси шла вслед за ним в нескольких шагах, собирая колокольчики вдоль узкой извилистой тропинки. Времени, чтобы пересечь дорогу, прежде чем появится поезд, было вполне достаточно. Она рассеянно ступила на рельсы. Она не могла объяснить, как это произошло. Следующие тридцать секунд навсегда остались в ее памяти, как хаотичный кошмар, в котором она пережила агонии тысячи жизней. Каблук ее красивых, дурацких туфелек застрял в зазоре стрелки. Она никак не могла вытащить его. «Барни, Барни!»– в тревоге закричала она. Барни обернулся, увидел, что произошло, ее посеревшее лицо и рванул к ней. Он пытался освободить, вытащить ее ногу из цепкой хватки. Тщетно. В этот момент поезд появился из-за поворота, двигаясь прямо на них. «Уходи, уходи, скорей… ты погибнешь, Барни!» – кричала Валенси, пытаясь оттолкнуть его. Барни упал на колени, бледный, как призрак, неистово разрывая завязку ее туфли. Узел не поддавался его дрожащим пальцам. Он выхватил из кармана нож и начал резать ее. Валенси все еще отчаянно пыталась оттолкнуть его. Одна мысль билась в ней – что Барни может умереть. Она совсем не думала, что опасность грозит и ей. «Барни, уходи, уходи… ради Бога, уходи!» «Ни за что!» – процедил Барни сквозь зубы. Он отчаянно рванул завязку. Когда поезд загрохотал по кривой, он отпрыгнул и вытащил Валенси, освободив ее из оставшейся в зажиме туфли. Порыв ветра от промчавшегося мимо поезда охладил до леденящего пот, что катился по его лицу. «Спасибо, Господи!» – выдохнул он. Несколько секунд они стояли, дико и тупо уставившись друг на друга, побледневшие и дрожащие. Затем добрались до скамейки в конце станционного здания и рухнули на нее. Барни закрыл лицо руками, не вымолвив ни слова. Валенси села, глядя невидящими глазами прямо перед собой на сосновый лес, пни на просеке, длинные блестящие рельсы. Одна мысль стучала в ее ошеломленном мозгу – мысль, которая, казалось, могла испепелить его, как всполох пламени мог бы сжечь ее тело. Доктор Трент сказал год назад, что у нее серьезная форма сердечного заболевания, и любое волнение может стать фатальным. Если это так, почему она не умерла прямо сейчас? В эту минуту? Только что за полминуты она испытала волнение, равное по силе и напряжению сумме всех жизненных волнений большинства людей. И не умерла. Ей ни на йоту не стало хуже. Не считая легкой дрожи в коленях, как могло быть у любого человека, да учащения сердцебиения, какое может случиться у кого угодно – ничего более. Почему! Возможно ли, что доктор Трент ошибся? Валенси задрожала, словно порыв холодного ветра внезапно пробрал ее до костей. Она посмотрела на Барни, сгорбившегося рядом. Его молчание было весьма красноречивым: не пришла ли ему в голову та же самая мысль? Не столкнулся ли он лицом к лицу с ужасным подозрением, что женился не на несколько месяцев или год, но навсегда, на женщине, которую не любил, и которая навязалась ему путем уловки и лжи? Валенси стало дурно от этой ужасной мысли. Этого не могло быть. Это было бы слишком жестоко, дьявольски жестоко. Доктор Трент не мог ошибиться. Это невозможно. Он один из лучших специалистов по сердечным болезням в Онтарио. Она сглупила, перенервничав после недавнего кошмара. Она вспоминала те страшные спазмы боли, что бывали у нее. Учитывая их, с ее сердцем должно быть что-то очень серьезное. Но у нее не было таких приступов почти три месяца. Почему! Барни встряхнулся, встал, не глядя на Валенси, и небрежно бросил: «Полагаю, нам лучше идти. Солнце садится. Ты сможешь дойти?» «Думаю, да», – пробормотала она. Барни перешел просеку и забрал брошенный им сверток, там лежали ее новые туфли. Принес его и, пока она доставала и надевала туфли, стоял, повернувшись к ней спиной, глядя куда-то сквозь сосны. Они молча пошли по тенистой тропе к озеру. В молчании Барни вырулил лодку в закатную мистерию Мистависа. В молчании они проплыли мимо лохматых мысов, через коралловые бухты и серебристые реки, где вверх и вниз в вечерней заре скользили лодки. В молчании миновали коттеджи, откуда звучали музыка и смех. В молчании подплыли к причалу под Голубым замком. Валенси поднялась по каменным ступенькам и вошла в дом. Рухнула на первый попавшийся стул и уставилась в окно, не обращая внимания на неистовое урчание довольного Везунчика и чудовищные взгляды Банджо, протестующего против оккупации его стула. Барни вошел несколько минут спустя. Он не подошел к ней, но остановился за спиной и тихо спросил, не чувствует ли она себя хуже после всего случившегося. Валенси отдала бы год своего счастья ради того, чтобы иметь возможность честно сказать «Да». «Нет», – тихо ответила она. Барни ушел в каморку Синей Бороды и закрыл дверь. Она слышала, как он ходит туда и обратно по комнате. Он никогда не ходил так прежде. А час назад, всего лишь час назад, она была так счастлива!
Хелга: Продолжение следует...
apropos: Хелга О, черт! Не могу в себя прийти... Ну о чем она думает?! Он же показал, как любит ее - лучше всяких слов - когда спасал от неминуемой гибели!!! Дуреха! Бедная девочка, не смеющая поверить в свое счастье. Как нас губит эта неуверенность в себе, и что мы с собой делаем, истязая так себя, а заодно и других - тех, кто нас любит? Очень эмоциональная глава, особенно, конечно, момент с поездом. Дыхание аж перехватило. Одному не могу не порадоваться - сердце у Валенси оказалось крепче, чем считал доктор. Хелга, чудно!
Хелга: Глава XXXVI В конце концов Валенси отправилась спать. Но прежде перечитала письмо доктора Трента. Оно немного успокоило ее. Очень позитивное. Вполне уверенное. Почерк четкий и ровный. Отнюдь не почерк человека, который не знал, о чем он писал. Но она не могла заснуть. Притворилась спящей, когда вошел Барни. Барни притворился, что заснул. Но Валенси совершенно точно знала, что он не спит. Знала, что он лежит, глядя в темноту. Думая о чем? Пытаясь понять — что? Валенси, которая провела так много счастливых бессонных часов, лежа возле окна, теперь платила за них ценой одной ночи страданий. Пугающий зловещий факт медленно вырисовывался перед нею из тумана догадок и страха. Она не могла ни отвернуться от него, ни оттолкнуть, ни игнорировать. Возможно, с ее сердцем не было ничего серьезного, ничего такого, о чем писал доктор Трент. Если бы что-то было, те тридцать секунд убили бы ее. Что толку успокаивать себя письмом и репутацией доктора Трента. Самые лучшие специалисты иногда ошибаются. И доктор Трент сделал ошибку. В эту ночь Валенси сполна насмотрелась ужасных снов. В одном из них Барни укорял ее в обмане. Во сне она теряла терпение и жестоко била его скалкой по голове. Голова оказывалась стеклянной и рассыпалась ворохом осколков по полу. Она проснулась с воплем ужаса — вздохом облегчения — коротким смехом над абсурдом этих снов и горьким болезненным воспоминанием о том, что произошло. Барни ушел. Валенси знала, как иногда люди догадываются интуитивно — подспудно, не спрашивая ни у кого — что его нет в комнате Синей Бороды. В гостиной стояла странная тишина. Таинственная тишина. Старые часы остановились. Барни, должно быть, позабыл завести их – такого с ним прежде никогда не случалось. Комната без их тиканья казалась мертвой, хотя солнце струилось через анкерное окно, а солнечные зайчики, отраженные танцующими волнами, трепетали на стенах. Лодки не было на месте, но Леди Джейн виднелась на материке под деревьями. Значит, Барни удалился в леса. Он не вернется до ночи, а, возможно, задержится и дольше. Он, должно быть, зол на нее. Злость и холодное, глубокое, справедливое негодование, вероятно, были причиной его гневного молчания. Валенси знала, что следует сделать в первую очередь. Сейчас душевная боль была не столь сильна, как вчера, но странное оцепенение, что охватило ее, было хуже боли. Словно что-то умерло внутри. Она заставила себя приготовить легкий завтрак и поесть. Механически привела Голубой замок в идеальный порядок. Затем надела пальто и шляпу, заперла дверь, спрятала ключ в дупло старой сосны и перебралась на материк на моторке. Она направлялась в Дирвуд, чтобы увидеть доктора Трента. Она должна знать.
bobby: Хелга Какая ужасная сцена! Но несмотря на это, похоже, что Валенси поправилась, здоровый климат и новый образ жизни, а главное, любовь сделали свое дело. Но в свете случившегося она совсем не рада этому обстоятельству. Что-то мне подсказывает, что Барни не может оправдать ее опасений, вряд ли он обуреваем теми мыслями, что приписывает ему Валенси, не такой он человек, к тому же явно неравнодушен к ней. Думается, за его молчанием и поведением кроется что-то другое.
apropos: Хелга Ох, что там случилось? Барни наконец понял, как ее любит? Надеюсь, она не сделает глупости - не уйдет от него. А то когда она стала собираться, я аж испугалась. bobby пишет: а его молчанием и поведением кроется что-то другое. Что-то явно кроется - но Валенси трактует это по-своему.
Хелга: bobby пишет: Но в свете случившегося она совсем не рада этому обстоятельству. Считает, что обманула. apropos пишет: Что-то явно кроется - но Валенси трактует это по-своему. Как всегда бывает - тараканы толпой.
apropos: Хелга пишет: тараканы толпой. Тараканов надо бить, давить, морить и держать на голодном пайке, а не откармливать, холить и лелеять - чем сейчас Валенси, собственно, и занялась.
Tanya: Немного с запозданием - про можжевельник. В районе Маскоки он в основном в виде кустарника, ужасно колючего, осенью с иссиня-черными плодами, некоторые листики-иголочки действительно желтеют, как у сосен, например, хоть они и вечнозеленые. Вот, можно посмотреть [url=http://en.wikipedia.org/wiki/File:Juniperus_communis_MF.JPG]click here[/url] Что-то ссылка не вставляется или мой комп глючит или я. Ну, можно скопировать и в браузер.
Хелга: apropos пишет: Тараканов надо бить, давить, морить и держать на голодном пайке, а не откармливать, холить и лелеять - чем сейчас Валенси, собственно, и занялась. Но для нее это естественно, потому как поверить ей, что ее любит человек, который прямо сказал, что не влюблен, очень трудно, несмотря на очевидные свидетельства обратного. Я ее очень понимаю. Tanya пишет: Немного с запозданием - про можжевельник. Вовсе не с запозданием. Так это все-таки кустарник, а не дерево? Вообще, хотела выложить картинки цветов, упоминаемых в книге.
Tanya: Хелга пишет: Так это все-таки кустарник, а не дерево? Дерево или кустарник, зависит от разновидности (а их там навалом всяких). Я же упомянула, что в районе Маскоки - в основном кустарник, стелющийся, с колючими иголочками, похожими на елочные. Может, и деревья там есть, кто их знает.
Хелга: Можжевельник. Эпигея. Карликовая сосна. Линнея.
apropos: Хелга пишет: Я ее очень понимаю. Дык я ее тоже понимаю - нам-то со стороны куда проще судить. Но бешусь от того, что она не понимает. Tanya Ага, спасибо, ужасно любопытно было посмотреть. Хелга А ведь можно будет бонусы к роману сделать, ага? Места, природа - мне кажется, очень интересно.
Хелга: apropos пишет: А ведь можно будет бонусы к роману сделать, ага? Места, природа - мне кажется, очень интересно. Но вообще, нашла сайт, посвященный Монтгомери, там целая страница посвящена месту действия "Голубого замка".
Tanya: У сосны этой карликовой иголки длинные, а у можжевельника - короче. Их невозможно спутать. Не говоря уже о плодах. У сосны - шишечки, а у того - вроде твердых ягод. А растения из ГЗ интересно было бы выложить . Сосны и елки там упоминаются во множестве, березы...
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая! Так щемяще и волнительно! И понятна мучительная неразбериха страхов в душе Валенси. А что творилось внутри Барни?! bobby пишет: Думается, за его молчанием и поведением кроется что-то другое. Несомненно. И все-таки очень интересно: что же его ввело в такое состояние? С Валенси все ясно. Но с Барни - снова загадки! Wega пишет: Хелга, мне кажется, что я не читаю, а пью твой перевод, настолько он проникает во все фибры души. Одновременно хочется и скорее, и не спеша... Убеждена, что после окончания, буду неоднократно перечитывать его и находить то, что в азарте упустила из внимания. Wega Так точно вы выразили и мои чувства!
Armillaria: Wega Хелга Л.М. Монтгомери очень подробно, последовательно и точно передаёт психологические нюансы: героиня, насколько мне помнится, не допускала мысли о выздоровлении, но её жизненные условия изменились, вокруг больше нет миазмов стирлинг-банды - сердце теперь не могло не стать крепче, чем было, - между тем Валенси привыкла к осознанию болезни. И ещё, я думаю, что Валенси ощутила взаимность чувств - но к осознанию этого как раз и не может привыкнуть, именно поэтому так переживает, посчитав себя обманщицей. Может быть, потому что мне это знакомо: близкий человек встревожен, а мне-то уже лучше, ощущаю себя симулянтом.
федоровна: Хелга Спасибо! Как внезапно пришла беда, как поезд из-за поворота. Пугающий зловещий факт медленно вырисовывался перед нею из тумана догадок и страха. Она не могла ни отвернуться от него, ни оттолкнуть, ни игнорировать. Удивительное дело - человек настроился на смерть, а когда перестал чувствовать ее признаки - расстроился. И все из-за любви, духовной близости с другим человеком, возникшей, как считает Валенси, на искусственной почве, а на самом-то деле нет, такого не бывает, так не любят из жалости, не говорят таких слов - Мне кажется, ты слишком хороша, чтобы быть настоящей — и только снишься мне». Всем, писавшим в этой теме, спасибо! Мы заразились болезнью под названием "Голубой замок", дышим одним воздухом, дополняем друг друга с абсолютным единодушием. А потому что эта книга легкая и глубокая - хорошее сочетание!
Хелга: федоровна пишет: Всем, писавшим в этой теме, спасибо! Мы заразились болезнью под названием "Голубой замок", дышим одним воздухом, дополняем друг друга с абсолютным единодушием. А потому что эта книга легкая и глубокая - хорошее сочетание! Как Вы хорошо сказали, именно так, и это кусочек счастья. Присединяюсь изо всх сил к этим словам!
Хелга: Глава XXXVII Доктор Трент смотрел на нее рассеянно, роясь в памяти. «Э-э-э… мисс… мисс…» «Миссис Снейт, — тихо подсказала Валенси. — Я была мисс Валенси Стирлинг, когда приходила к вам около года назад. Хотела проконсультироваться по поводу моего сердца». Лицо доктора Трента прояснилось. «О, конечно. Теперь вспомнил. Но трудно обвинить меня в том, что не узнал вас. Вы изменились, — чудесно. И вышли замуж. Да, да, это пошло вам на пользу. Теперь вы совсем не похожи на больную, а? Помню тот день. Я был очень расстроен. Известие о бедном Неде убило меня. Но Нед сейчас совсем здоров, как новенький, и вы, очевидно, тоже. Помните, я сказал, что вам не о чем беспокоиться». Валенси смотрела на него. «Вы сообщили мне, в письме, — медленно сказала она, со странным ощущением, что говорит кто-то другой, двигая ее губами, — что у меня стенокардия, осложненная аневризмом — в последней стадии. Что я могу умереть в любую минуту, что не проживу дольше года». Доктор Трент уставился на нее. «Это невозможно! — рассеянно пробормотал он. — Я не мог написать вам такого». Валенси достала письмо из сумки и протянула ему. «Мисс Валенси Стирлинг, — прочитал он, — да, да. Так и есть, я писал вам тогда, в поезде, той ночью. Но я писал, что у вас ничего серьезного…» «Прочитайте письмо», — настаивала Валенси. Доктор Трент взял письмо, развернул его и пробежал глазами по тексту. Он был явно обескуражен. Затем вскочил и взволнованно заходил по кабинету. «Боже мой! Это письмо я адресовал старой мисс Джейн Стерлинг. Из Порт Лоуренса. Она приходила в тот же день. Я отправил вам не то письмо. Какая непростительная невнимательность! Но я был вне себя в ту ночь. Боже, вы поверили в это, поверили и не… не пошли к другому врачу…» Валенси встала, отрешенно огляделась вокруг и села снова. «Я поверила, — почти прошептала она. — И не ходила к другому врачу. Я… я… это слишком долго объяснять. Но я была уверена, что скоро умру». Доктор Трент подошел к ней. «Не прощу себя. Какой год, должно быть, вы прожили!» Но вы выглядите… я не понимаю!» «Неважно, — мрачно сказала Валенси. — Так значит, с моим сердцем ничего серьезного?» «Ничего серьезного. У вас так называемая псевдо-стенокардия. Она не бывает смертельной, полностью проходит после лечения. А иногда по причине шока от радости. У вас часто бывали приступы?» «Ни одного с марта», — ответила Валенси. И вспомнила то великолепное чувство возрождения при виде Барни, возвращающегося домой после бури. Неужели этот «шок от радости» излечил ее? «Тогда, судя по всему, с вами все в порядке. Я все объяснил вам в том письме, которое вы должны были получить. И конечно, предполагал, что вы обратитесь к другому врачу. Дитя, почему вы этого не сделали?» «Не хотела, чтобы кто-нибудь узнал». «Дурость, — сказал доктор Трент. — Не понимаю такой глупости. Бедная старушка мисс Стерлинг. Она, должно быть, получила ваше письмо, где говорилось, что с ее сердцем ничего серьезного. Впрочем, какая разница. Ее случай был безнадежным. Ей бы все равно ничто не помогло. Я был удивлен, что она еще так долго прожила, целых два месяца. Она была здесь в тот день, незадолго до вас. Мне не хотелось говорить ей правду. Считаете, что я старый грубиян, а мои письма слишком резки. Не могу смягчать правду. Но становлюсь хныкающим трусом, когда приходится говорить женщине в глаза, что она скоро умрет. Я наболтал ей, что перепроверю симптомы, что не совсем уверен, и дам знать на следующий день. Но вы получили ее письмо… посмотрите-ка сюда: «Уважаемая мисс Стерлинг…» «Да, я заметила это. Но подумала, что это ошибка. Я не знала, что в Порт Лоуренсе есть еще Стерлинги». «Она была единственной. Одинокая пожилая душа. Жила с девушкой-прислугой. Умерла два месяца спустя после визита ко мне — во сне. Моя ошибка ничего не могла изменить для нее. Но вы! Не могу простить себя за то, что взвалил на вас целый год несчастья. После такого волей неволей пора уходить на покой — не оправдывает даже то, что я думал, мой сын смертельно ранен. Сможете ли вы когда-нибудь простить меня?» Год несчастья! Валенси вымученно улыбнулась, подумав обо всем том счастье, которое принесла ей ошибка доктора Трента. Но сейчас она расплачивается за него, да… расплачивается. Если чувствовать означает жить, то отныне жизнью для нее стала расплата. Доктор Трент осмотрел ее и ответил на все свои вопросы. Когда он сказал, что она здорова, как скрипка, и, вероятно, проживет до ста лет, Валенси встала и молча вышла. За дверями кабинета ее ожидало множество сложных вопросов, которые необходимо обдумать. Доктор Трент решил, что она не в себе. У нее был такой безнадежный взгляд и такое мрачное лицо, словно врач вынес ей смертный приговор, а не обнадежил долгой жизнью. Снейт? Снейт? Что за негодяй женился на ней? Он никогда не слышал, чтобы в Дирвуде жили какие-то Снейты. А она-то была бледной, увядшей старой девой. Боже, но как замужество преобразило ее, кем бы там ни был этот самый Снейт. Снейт? Доктор Трент вдруг вспомнил. Тот мерзавец из «чащобы!» Неужели Валенси Стирлинг вышла замуж за него? И ее семейство позволило ей? Вероятно, здесь и кроется разгадка. Она в спешке вышла замуж, а теперь раскаивается, именно потому и не обрадовалась, узнав, что у нее имеются гарантированные перспективы. Выйти замуж! Бог знает за кого! Что он такое? Бывший заключенный! Растратчик! Беглец от закона! Должно быть, ей пришлось не сладко, бедняжке, если она рассматривает смерть, как освобождение. Почему женщины так глупы? Доктор Трент выбросил Валенси из головы, хотя до последних своих дней стыдился, что перепутал конверты.
федоровна: Хелга Все-таки она не больна, какое счастье! Только ей теперь с бременем "обмана" трудно будет объясниться с Барни. Да еще после его реакции на случай с туфлей, двусмысленной такой реакцией. Оказывается, была старая старая дева с разнящейся в одну букву фамилией! Кто-нибудь заметил, интересно.
apropos: Хелга Аааа!!! Как это чудесно, что Валенси здорова! Она сейчас, конечно, мучается из-за Барни, но очень надеюсь, что ненадолго, и скоро все прояснится. Ошибка доктора действительно в итоге обернулась для благом, по большому счету, потому что иначе она вряд ли изменила бы свою жизнь и так и не узнала, что такое любовь и счастье. И, кстати, благом и для той мисс Стерлинг, которая, не зная, что смертельно больна, без страха и волнений прожила оставшееся ей время. Если чувствовать означает жить, то отныне жизнью для нее стала расплата. Ох... Нет, Барни что-то должен с этим сделать.
Wega: Юлия Armillaria Хелга Еле перевела дух после чтения предпоследней главы: думалось, надо было выставить предупреждение: Нет слов!! Написано так, будто сама наблюдаю за этой сценой, онемев от ужаса и без сил сдвинуться с места. Конец не успокоил, а как-раз наоборот: опасаюсь, что Валенси не вернётся домой, узнав, что она здорова. То, что Барни любит её, она уже поняла: он называет её Лунный Свет; он рад, возвращаясь домой, увидеть свет в окне.... Ей будет трудно пережить свой невольный обман..
Скрипач не нужен: Хелга федоровна пишет: А потому что эта книга легкая и глубокая - хорошее сочетание! Она ещё и очень насыщена эмоциями. Когда читаешь потихоньку, главу за главой с какими-то временными промежутками, это не так заметно. А когда запоем - то просто ураган Хелга и вот тот момент, что меня огорчил. Хорошо, что Валенси здорова! Кто бы не порадовался за неё. Но плохо то, что автор пошел по простому пути. Такой фокус из американского кино - а ничего и не было, саечку за испуг, тра-ля-ля)) Я немножко разочаровалась. Мне - "поклоннику" этой нашей семейной болести, хотелось чуда излечения, а не описки))
Tanya: Хелга Скрипач не нужен пишет: а ничего и не было Ну как же - не было, а "ложная стенокардия", которая таки-да, излечилась в результате радостного шока? Автору, по-моему, надо было поставить героев в супер-экстремальную ситуацию. Если бы что-то серьезное все же было у Валенси, то она не испытала бы того чувства вины, а мы, читатели, всех тех эмоций, которые "не для слабонервных", а следовательно и... ой, куда это я, это уже будет спойл
Klo: Хелга Скрипач не нужен пишет: Но плохо то, что автор пошел по простому пути. Такой фокус из американского кино - а ничего и не было, саечку за испуг, тра-ля-ля)) Я именно об этом думала, только не понимала, как сформулировать. Tanya пишет: Ну как же - не было, а "ложная стенокардия", которая таки-да, излечилась в результате радостного шока? Ну, на фоне отсчета последних оставшихся дней, когда каждый - как год... Это мелковато.
Tanya: Klo пишет: Это мелковато Повествование, вообще-то, еще не закончено, хотя осталось совсем мало. Давайте подождем и посмотрим, как автор "разрулит" эту ситуацию. Скрипач не нужен пишет: хотелось чуда излечения, а не описки Чудесное излечение, по-моему, выглядело бы еще более "голливудским" . Ошибка доктора мне представляется достаточно драматичной в этой истории, a если учесть все дальнейшее...
Скрипач не нужен: Tanya пишет: Чудесное излечение, по-моему, выглядело бы еще более "голливудским" Да нет, почему же. Тяжелый стеноз на фоне отсутствия постоянного стресса и подавленности (и присутствия кучи положительных эмоций)) мог перейти в более легкую, "носибельную" стадию. Что случается. Но тогда была бы история из разряда просто счастливых. Без подвывертов и ...
Tanya: Скрипач не нужен пишет: Но тогда была бы история из разряда просто счастливых. Без подвывертов и ... Дык, подвыверты-то интереснее. А то - вылечилась, тут и сказке конец. А так...
Wega: Klo Скрипач не нужен Tanya Дык, подвыверты-то интереснее. Мне кажется, что здесь вы слишком строги.. Разве ошибка доктора Трента представляется невероятной? Не могу к тому же не отметить, что эмоциональный настрой человека во многом определяет состояние его здоровья. (Горе убивает, счастье - красит!) Что касается меня, то я вполне могла бы поверить даже в счастливое исцеление героини, принимая во внимание, что жила она жизнью здорового человека. Подобные примеры в реальной жизни далеко не единичны. Мне кажется несправедливым укорять автора в пристрастии к голливудским клише. Конечно, это моё ощущение героев романа, происходящих событий и, по сути, всего текста, но у меня до сих пор ни разу не возникло ощущения какой-либо фальши, несуразицы, нелогичности в характерах, ситуациях и, самое главное, в эмоциях, переживаемыми персонажами "Голубого замка". Не могу не признать, что подобное происходит далеко не всегда.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: и вот тот момент, что меня огорчил. Хорошо, что Валенси здорова! Кто бы не порадовался за неё. Но плохо то, что автор пошел по простому пути. Такой фокус из американского кино Да, к этому моменту у меня тоже было двойственное отношение. Было, потому что перечитав текст не один раз и, пафосно выражаясь, охватив всю структуру романа и авторскую идею, вкупе с развешанными по всем стенам ружьями, твердо убеждена, что это один из ключевых моментов, как справедливо заметила Tanya, на котором завязана идея цепочки, выстроенной автором: жизнь-смерть-свобода-любовь. Простое исцеление испортило бы роман, как думается. Автору нужна была ошибка, именно ошибка. Но читаем дальше...
Хелга: Глава XXXVIII Валенси быстро прошла по задворкам деревни и свернула в переулок Свиданий. Она не хотела встретить кого-либо из знакомых. А также и незнакомых. Ей не хотелось, чтобы ее кто-то увидел. Она была растеряна, потрясена, в полном смятении. Она чувствовала, что все это читается на ее лице. Облегченно вздохнула, когда вышла на дорогу к «чащобе», и деревня осталась позади. Здесь было меньше шансов столкнуться с кем-нибудь из знакомых. Машины, что проносились по дороге с пронзительным ревом, были полны приезжих. В одной из них, что вихрем пролетела мимо, компания молодых людей громко распевала: «У моей жены горячка, да-да-да, У моей жены горячка, да-да-да, У моей жены горячка, Я надеюсь, что останусь Одиноким навсегда, да-да!» Валенси отшатнулась, словно один из поющих наклонился из машины и отвесил ей пощечину. Она заключила соглашение со смертью, а смерть обманула ее. И жизнь посмеялась над нею. Она поймала Барни в ловушку. Поймала, заставив взять себя в жены. А получить развод в Онтарио довольно сложно. Ведь Барни небогат. Жизнь вернула все ее страхи. Болезненные страхи. Страх, что подумает о ней Барни. Что скажет. Страх перед будущим, в котором ей придется жить без него. Страх перед семьей, что унизила и отвергла ее. Ей позволили сделать глоток из божественной чаши, а затем убрали от ее губ. Отняв добрую дружелюбную спасительницу смерть. Ей придется жить и, возможно, долго. Все испорчено, запятнано, изуродовано. Даже этот год в Голубом замке. Даже ее бесстыдная любовь к Барни. Она была прекрасной, потому что ее ожидала смерть. Теперь же стала презренной, потому что смерть ушла. Как можно перенести столь непереносимое? Она должна вернуться и все ему рассказать. Заставить поверить, что не обманывала его… она должна заставить его поверить. Она должна распрощаться со своим Голубым замком и вернуться в кирпичный дом на улице Вязов. Обратно ко всему, что, как она предполагала, навсегда покинуто. Старая тюрьма – старые страхи. Но это неважно. Важно лишь то, что Барни должен поверить – она не обманывала его умышленно. Необычное зрелище, открывшееся Валенси, когда она подошла к соснам, что росли на берегу озера, заставило ее на миг забыть о своих страданиях. Там, возле старой побитой потрепанной Леди Джейн стояла другая машина. Шикарный автомобиль. Фиолетовый. Не темного королевского оттенка, но вызывающе крикливого. Он сверкал, словно зеркало, демонстрируя интерьер уровня Vere de Vere. На водительском сиденье важно восседал шофер в ливрее. Человек, сидящий позади, открыл дверцу и проворно выскочил наружу, когда Валенси вышла на тропу, ведущую к причалу. Он стоял под соснами, ожидая ее, и Валенси смогла разглядеть его. Полноватый низкорослый мужчина с добродушным широким румяным чисто выбритым лицом. Чертик, что все еще был жив где-то в глубине парализованного мозга Валенси, отметил: «Такому лицу не хватает белых бакенбардов». Старомодные в стальной оправе очки на выпуклых голубых глазах. Полные губы, маленький круглый, похожий на шишку нос. Где… где… где, пыталась сообразить Валенси, она видела прежде это лицо? Оно казалось ей столь же знакомым, как свое собственное. На незнакомце была зеленая шляпа и легкое желто-коричневое пальто поверх костюма из кричаще клетчатой материи. Ярко зеленый галстук, чуть более бледного оттенка, а с пухлой руки, которую он приветственно вскинул в сторону Валенси, ей подмигнул огромный бриллиант. Но у него была приятная, отеческая улыбка, а радушный нестрогий голос звучал располагающе. «Не скажите ли, мисс, тот дом принадлежит мистеру Редферну? Если так, то как мне добраться туда?» Редферн! Череда бутылок с лекарством, казалось, заплясала перед глазами Валенси – длинных бутылок с микстурой, круглых – со средством для волос, квадратных – с мазью, низеньких толстых – с фиолетовыми таблетками – и на всех этикетках красовалось это преуспевающее светящееся, словно луна, лицо и очки в стальной оправе. Доктор Редферн! «Нет, – тихо сказала Валенси. – Нет, этот дом принадлежит мистеру Снейту. Доктор Редферн кивнул. «Да, понимаю, почему Берни называет себя Снейтом. Это его второе имя, имя его бедной матери. Бернард Снейт Редферн, это он. А теперь, мисс, можете ли мне сказать, как добраться до острова? Кажется, никого нет дома. Я махал и кричал. Генри, тот, не станет кричать. У него только одна обязанность. Но старый доктор Редферн может, не смущаясь, покричать за всех. Но никто там и не пошевелился, не считая пары ворон. Думаю, Берни нет дома». «Его не было, когда я уходила сегодня утром, – сказала Валенси. – Полагаю, он еще не вернулся». Она отвечала совершенно спокойно. Последний шок, вызванный признанием доктора Трента, временно лишил ее малейшей способности к размышлению. На задворках разума вышеупомянутый чертенок весело твердил глупую старую пословицу «Пришла беда, отворяй ворота». Но она не пыталась думать. Какой смысл? Доктор Редферн недоуменно уставился на нее. «Когда вы ушли этим утром? Вы живете… там?» Он махнул своим бриллиантом в сторону Голубого замка. «Конечно, – тупо сказала Валенси. – Я его жена». Доктор Редферн достал желтый шелковый носовой платок, снял шляпу и протер лоб. Он оказался абсолютно лысым, и чертенок Валенси прошептал: «Зачем лысеть? Зачем терять свою мужскую красоту? Попробуйте бальзам для волос доктора Редферна. Он сохранит вашу молодость». «Простите меня, – сказал доктор Редферн. – Это слегка неожиданно». «Сегодня неожиданности витают в воздухе». Чертенок произнес это вслух, прежде чем Валенси успела остановить его. «Я не знал, что Берни… женился. Не думал, что он женится, не сообщив своему старому папе». Неужели глаза доктора Редферна наполнились слезами? Через боль несчастья, страха и горя Валенси почувствовала укол жалости к нему. «Не корите его, – поспешно сказала она. – Это… это не его ошибка. Это… это все я». «Полагаю, вы не просили его жениться на вас, – подмигнул ей доктор Редферн. – Он мог бы сообщить мне. Я бы узнал свою невестку пораньше, если бы он сказал. Но я рад познакомиться с вами, моя дорогая, очень рад. Похоже, вы разумная молодая женщина. Всегда боялся, что Барни подцепит глуповатую красотку, просто потому что она привлекательна. Они все крутились около него. Хотели его денег? Да? Им не нравились таблетки и микстуры, но только доллары. А? Хотели запустить свои маленькие пальчики в миллионы старого дока. Да?» «Миллионы!» – пробормотала Валенси. Ей хотелось присесть, хотелось немного подумать, хотелось погрузиться на дно Мистависа вместе с Голубым замком и навсегда исчезнуть с глаз людских. «Миллионы, – самодовольно произнес доктор Редферн. – А Берни бросил их всех ради… этого». Он вновь презрительно махнул бриллиантом в сторону Голубого замка. «Не подумали бы, что он так неразумен? И все из-за какой-то девицы. Но, должно быть, он пережил это чувство, раз женился. Вы должны убедить его вернуться к цивилизации. Что за бред вот так растрачивать свою жизнь. Вы доставите меня в свой дом, дорогая? Полагаю, вы знаете, как это сделать». «Конечно, – тупо сказала Валенси. Она провела его к маленькой пещере, где стояла моторная лодка. «Ваш… ваш человек тоже хочет зайти?» «Кто? Генри. Нет. Посмотрите, как он там сидит. Само неодобрение. Ему не нравится эта поездка. Плохие дороги выводят его из себя. Согласен, эта дорога – проклятье для машины. Чья это старая развалина стоит здесь?» «Барни». «Боже мой! Неужели Берни Редферн ездит на этой штуке? Она похожа на пра-прабабушку всех Фордов». «Это не Форд. Это Грей Слоссон», – пылко ответила Валенси. Добродушное подтрунивание доктора Редферна над старой Леди Джейн странным образом вернуло ее к жизни. Жизни, полной боли, но жизни. Лучше, чем жуткое состояние полусмерти-полужизни, в котором она пребывала последние минуты… или годы. Она помахала доктору Редферну, приглашая в лодку, и доставила его в Голубой замок. Ключ был все там же в старой сосне, дом также пуст и безлюден. Валенси провела доктора через гостиную на западную веранду. Ей нужен был воздух. Еще светило солнце, но с юго-запада над Мистависом медленно нарастала грозовая туча с белыми гребешками и нагромождениями фиолетовых теней. Доктор плюхнулся на грубый стул и снова вытер лоб. «Тепло, а? Боже, какой вид! Наверное, Генри смягчился бы, увидь он это». «Вы обедали?» – спросила Валенси.
Хелга: «Да, моя дорогая, пообедал, перед тем как выехать из Порт Лоуренса. Не знал, что за нора отшельника нас ожидает. И даже не думал, что найду здесь чудесную маленькую невестку, готовую накормить меня. Кошки, а? Кис, кис! Посмотрите, я нравлюсь этим кошкам. Берни всегда любил кошек! Это единственное, что он взял от меня. Он сын своей бедной матери». «Присядьте, дорогая. Никогда не нужно стоять, если можно сидеть. Хочу как следует рассмотреть жену Барни. Так, так, мне нравится ваше лицо. Не красавица — вы не возражаете, что я так говорю — полагаю, вы достаточно умны, чтобы понимать это. Садитесь». Валенси села. Утонченное мучение сидеть смирно, когда мозг охвачен агонией, заставляющей метаться из стороны в сторону. Каждая ее клеточка кричала о желании остаться в одиночестве — скрыться, спрятаться. Но приходилось сидеть и слушать доктора Редферна, который был совсем не против поговорить. «Когда, как вы думаете, вернется Барни?» «Не знаю… вероятно, не раньше вечера». «Куда он ушел?» «Тоже не знаю. Наверно, в леса, в «чащобу». «Итак, он не сообщает вам о своих приходах и уходах, а? Берни всегда был скрытным дьяволенком. Никогда не понимал его. Как и его несчастную мать. Но я много думал о нем. Мне было очень больно, когда он исчез вот так. Одиннадцать лет назад. Я не видел своего мальчика одиннадцать лет». «Одиннадцать лет, — поразилась Валенси. — Здесь он живет всего шесть». «О, он был на Клондайке, да и странствовал по всему свету. Писал мне по строчке время от времени, но ни разу не дал ни одной подсказки, где он – просто пару слов, чтобы сообщить, что с ним все в порядке. Полагаю, он рассказывал вам об этом». «Нет, я ничего не знаю о его прошлой жизни», — сказала Валенси с внезапно возникшим нетерпеливым желанием. Она хотела знать, теперь она должна знать. Прежде это не имело значения. Теперь же она должна знать. Ведь она никогда не услышит рассказа от Барни. Возможно, даже больше не увидит его. А если так, то не будет и разговора о его прошлом. «Что случилось? Почему он ушел из дома? Расскажите мне. Расскажите». «Ну, это не слишком долгая история. Просто-напросто молодой дурачок разозлился из-за ссоры со своей девушкой. Только Берни был упрямым дураком. Всегда упрямым. Невозможно было заставить его делать то, что он не хотел. Со дня его рождения. При этом он всегда оставался тихим мягким парнем. Золотым парнем. Его бедная мать умерла, когда ему было два года. Я как раз начал зарабатывать на своем бальзаме для волос. Мне приснилась его формула. Такой вот сон. Наличные посыпались на меня. У Берни было все, что бы он ни захотел. Я отправлял его в лучшие школы, частные школы. Хотел сделать из него джентльмена. Сам никогда таким не был. Хотел, чтобы он имел все шансы. Он окончил Макгилл*. С отличием и все такое. Я хотел, чтобы он стал юристом. Он же мечтал о журналистике и тому подобном. Хотел, чтобы я купил ему газету или помог основать, как он говорил, «настоящий, стоящий, честный до безобразия канадский журнал». Полагаю, я бы сделал все, я всегда делал то, что он хотел. Разве он не тот, ради кого я жил? Хотел, чтобы он был счастлив. А он никогда не был счастлив. Можете в это поверить? Нет, он не говорил ни слова. Но я всегда чувствовал, что он несчастлив. У него было все, что он желал, все деньги, какие мог потратить, собственный банковский счет, путешествия по всему свету, — но он не был счастлив. Пока не влюбился в Этель Трэверс. Вот тогда он, недолго, но был счастлив». Туча настигла солнце, и огромная холодная фиолетовая тень легла на Миставис. Она добралась и до Голубого замка, скользнув по нему. Валенси содрогнулась. «Понятно, — сказала она с болезненной пылкостью, хотя каждое слово кололо ее прямо в сердце. — Какой… она… была?» «Самой хорошенькой девушкой в Монреале, — ответил доктор Редферн. — Очень красивой. Да! Золотистые волосы, светящиеся, как шелк, красивые, большие нежные черные глаза, кожа – кровь с молоком. Не удивительно, что Берни влюбился в нее. И с мозгами. Отнюдь не была дурочкой. Бакалавр искусств из Макгилла. И породистая. Из одной из лучших семей. Но немножко с опустевшим кошельком. Да! Берни с ума сходил по ней. Счастливейший молодой дурак. Затем все рухнуло». «И что же произошло?» Валенси сняла шляпу и рассеянно прокалывала ее булавкой. Везунчик мурлыкал подле нее. Банджо с подозрением наблюдал за доктором Редферном. Нип и Так лениво покаркивали на соснах. Миставис манил к себе. Все было прежним. И ничего прежним не было. Прошло сто лет со вчерашнего дня. Вчера в это же время они с Барни сидели здесь, смеялись и ели запоздалый обед. Смеялись? Валенси подумала, что больше никогда не будет смеяться. И плакать тоже. Ей больше не нужно ни то, ни другое. «Сам хотел бы знать, моя дорогая. Полагаю, просто глупая ссора. Берни удрал, исчез. Написал мне с Юкона. Сообщил, что помолвка разорвана, и он не вернется. Что не надо пытаться искать его, потому что не вернется никогда. Я не стал. Какой был в том толк? Я знал Берни. Я продолжал зарабатывать деньги, потому что больше нечего было делать. Но я был так одинок. Жил ради его редких коротких писем — из Клондайка — Англии — Южной Африки — Китая — отовсюду. Думал, что когда-нибудь в один прекрасный день он вернется к своему одинокому старому папе. Шесть лет назад он перестал писать. Я ничего не знал о нем до прошлого Рождества». «Он написал?» «Нет. Но он выписал чек на пятнадцать тысяч долларов со своего банковского счета. Управляющий банка — мой приятель, один из моих крупных акционеров. Он обещал дать мне знать, как только Берни будет выписывать какие-либо чеки. У него здесь пятьдесят тысяч долларов. И ни разу не взял ни цента до последнего Рождества. Чек был отоварен в Эйнслиз, в Торонто…» «Эйнслиз?» Валенси, словно со стороны, услышала саму себя, повторившую это слово! На ее туалетном столике стояла коробка с торговой маркой Эйнслиз. «Да. Большой торговый дом драгоценностей. Подумав немного, я ожил. Решил найти Берни. Имел особую причину для этого. Пришло время бросать его странствия и прийти в себя. Эти пятнадцать подсказали мне – что-то витает в воздухе. Управляющий связался с Эйнслиз — его жена из той семьи — и узнал, что Бернард Редферн купил жемчужное ожерелье. Он оставил адрес: почтовый ящик 444, Порт Лоуренс, Маскока, Онт. Сначала я хотел написать. Затем решил дождаться, когда откроется сезон для движения машин и приехать. Не любитель писать. Выехал из Монреаля. Вчера прибыл в Порт Лоуренс. Справился на почте. Там сказали, что ничего не знают про Бернарда Снейта Редферна, но есть Барни Снейт, что арендует почтовый ящик. Живет на острове, далеко оттуда. И вот я здесь. Но где же Барни?» Валенси потрогала свое ожерелье. Значит, она носит на шее пятнадцать тысяч долларов. А еще беспокоилась, что Барни заплатил за него пятнадцать долларов и не мог себе этого позволить. Внезапно она рассмеялась прямо в лицо доктору Редферну. «Простите. Это так… забавно», — пробормотала бедная Валенси. «Разве? — спросил доктор Редферн, не в полной мере оценив шутку. «Вы создаете впечатление разумной молодой женщины и, осмелюсь сказать, имеете влияние на Берни. Не можете ли вы вернуть его к нормальной жизни, к той, какой живут все люди? У меня есть дом. Большой, как замок. Я хочу, чтобы в нем жила… жена Берни, его дети». «Этель Трэверс вышла замуж?» — безразлично спросила Валенси. «Боже, конечно. Два года спустя после побега Берни. Но сейчас она вдова. И как и прежде, красавица. Честно говоря, это одна из причин, по которой я хотел найти Берни. Подумал, может, они помирятся. Но, разумеется, об этом теперь нет и речи. Забудьте. Любой выбор Берни достаточно хорош для меня. Это мой мальчик, вот и все. Думаете, он скоро вернется?» «Не знаю. Но, скорее всего, не придет до ночи. Довольно поздно, возможно. А может, и завтра. Но я могу удобно устроить вас. Но он точно вернется завтра». Доктор Редферн покачал головой. «Слишком сыро. С моим-то ревматизмом». «Зачем страдать от этой непрестанной боли? Почему бы не попробовать мазь Редферна?» — процитировал чертенок в голове Валенси. «Нужно вернуться в Порт Лоуренс, прежде чем начнется дождь. Генри очень сердится, когда пачкается машина. Но я приеду завтра. А тем временем вы введете Берни в курс дела». Он пожал ей руку и мягко похлопал по плечу. Получи он намек, то поцеловал бы Валенси, но она не поддержала его. Не потому что не хотела. Он был довольно ужасным и шумным… и… и… ужасным. Но что-то в нем ей нравилось. Она тупо подумала, что совсем неплохо быть его невесткой, не будь он миллионером. Итоги подведены. А Барни его сын и… наследник. Она перевезла его на материк на моторке, посмотрела, как роскошная фиолетовая машина удалялась через лес, с Генри за рулем, считающим, что все, что вне закона, не стоит внимания. Затем вернулась в Голубой замок. То, что она должна сделать, нужно сделать быстро. Барни мог вернуться в любой момент. И уже собирался дождь. Она была рада, что больше не чувствует сильной боли. Когда вас постоянно бьют дубинкой по голове, вы естественно и милосердно становитесь более или менее нечувствительным и тупым. Она постояла возле камина, словно увядший цветок, побитый морозом, глядя на белый пепел последнего огня, который сиял в Голубом замке. «В любом случае, — устало произнесла она. — Барни не беден. Он может позволить себе развод. Очень хорошо». *--Университет Макгилла — старейший и известнейший университет Канады. Основан в 1821 году и открыт в 1829 году в Монреале.
bobby: Хелга Ну, чего-то такого и следовало ожидать. Я о вопросах Барни про богатство и т. д. Но о связи его с Редферном никогда бы не подумала... Забавный старичок! Хелга пишет: На незнакомце была зеленая шляпа и легкое желто-коричневое пальто поверх костюма из кричаще клетчатой материи. Ярко зеленый галстук, чуть более бледного оттенка, Живописно одевается миллионер. А вообще бедная Валенси. Мир для неё рухнул в одночасье. И теперь она готовится совершить какую-то глупость, ошибку, полагая, разумеется, её единственно правильным решением.
apropos: Хелга Вот и начинается понемногу раскрываться история Барни. Значит, он тоже сбежал - от отца и его миллионов. Папа мне его понравился, надо признать. Не знаю, каким он был раньше - а сейчас это просто одинокий, не слишком счастливый, любящий сына человек, пусть немного и вульгарный - это его не слишком портит, учитывая, как он скучает по сыну и хочет его найти. И как отнесся к Валенси. Смущает появление на горизонте бывшей любви Барни, явно не случайно ныне вдовствующей - новая партия переживаний для Валенси. Словом, с ужасным нетерпением жду продолжения! По поводу развернувшейся дискуссии позволю себе вставить свои пять копеек. На мой взгляд - задумка с письмами - отличный ход. "Волшебное" выздоровление Валенси выглядело бы куда более неправдоподобным и натянутым, а так все вполне логично обосновано, на мой взгляд.
Klo: Хелга Какой живой и живописный папа! apropos пишет: "Волшебное" выздоровление Валенси выглядело бы куда более неправдоподобным и натянутым, а так все вполне логично обосновано, на мой взгляд. Логично... И прозрачно... Я этого и ожидала, поэтому надеялась на что-то "повкуснее". Как по мне, вся идиллия предыдущая, невзирая на живописность и привлекательность, столь милые моей сентиментальной душе, выглядит куда более нелогичной... Поэтому и хотелось, чтобы уж сказка - так сказка.
apropos: Klo пишет: Я этого и ожидала, поэтому надеялась на что-то "повкуснее". Ну, я тоже ожидала, что как-то выяснился, что Валенси не так больна, как доктор "прописал". Но вариантов ее выздоровления не так много, а с ошибочным письмом - самое логичное, как мне представляется.
Klo: apropos пишет: Но вариантов ее выздоровления не так много, а с ошибочным письмом - самое логичное, как мне представляется. Вот то-то и оно, что это на поверхности лежало. Кстати, панику на то, что Барни сочтет ее обманщицей, можно списать исключительно на "романтические порывы" . Письмо доктора ведь оба читали, и уж вряд ли Барни мог заподозрить Валенси в подделке письма.
bobby: А вдруг Барни с самого начала заметил ошибку в фамилии и догадался, но ничего ей не сказал? Только с какой целью?
федоровна: Хелга Барни - сын миллионера и жертва несчастной любви. Жемчуг - всамделишный. Валенси - распалась бы на атомы, если бы не нервическая юморная реакция по поводу эффекта знаменитой мази. Вот это да!
apropos: Klo пишет: панику на то, что Барни сочтет ее обманщицей, можно списать исключительно на "романтические порывы" Но Валенси можно понять - она же так не уверена в себе, что ей трудно поверить в любовь Барни. А он еще взял -и пропал, негодник. *в сторону* Мужики - все эгоисты, даже самые лучшие из них. федоровна пишет: если бы не нервическая юморная реакция по поводу эффекта знаменитой мази С папой и мазями - да, смешно очень получилось.
Хелга: bobby пишет: Мир для неё рухнул в одночасье. И теперь она готовится совершить какую-то глупость, ошибку, полагая, разумеется, её единственно правильным решением. Угу, собрала всех своих тараканов и в бой. Klo пишет: Кстати, панику на то, что Барни сочтет ее обманщицей, можно списать исключительно на "романтические порывы" . Письмо доктора ведь оба читали, и уж вряд ли Барни мог заподозрить Валенси в подделке письма. Да, но при чем тут это? Ведь паника исходит от Валенси, а разве она в состоянии так анализировать ситуацию. У нее просто разум отключился после таких ударов. И надо учитывать ее прошлое, зажатость, из которой трудно выбраться, но ох, как легко вернуться. Так мне кажется.
bobby: Хелга пишет: И надо учитывать ее прошлое, зажатость, из котрой трудно выбраться, но ох, как легко вернуться. Согласна. В таком состоянии она прожила всю жизнь, и года идиллического счастья, которое она и то в какой-то степени считала незаслуженным, не хватит для того, чтобы при малейшем поводе её прошлое вновь не накинулось на неё, норовя полностью поглотить.
Скрипач не нужен: Хелга Ближе к концу события сбиваются в кучу, толпятся и пихаются. Читать удовольствие! Смешная вышла история с "универсальным болеутолителем" Klo пишет: Логично... И прозрачно... Я этого и ожидала, поэтому надеялась на что-то "повкуснее". Как по мне, вся идиллия предыдущая, невзирая на живописность и привлекательность, столь милые моей сентиментальной душе, выглядит куда более нелогичной... Поэтому и хотелось, чтобы уж сказка - так сказка. Вот, вот. Дамы, мне трудно описать ощущения. Но коли я этот нудёж заварила, то попробую. Мне хотелось прочитать об избавлении от болезни. Я в принципе была готова к несчастливому концу. Но такой поворот меня чуточку разочаровал. Он очень простой. Автор просто взял и от проблемы ушел. Стенокардии нет Это, конечно, хорошо, но... Это только мои тараканы! Не одной же Валенси их табунами выпасать.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Он очень простой. Автор просто взял и от проблемы ушел. Стенокардии нет Можно поспорю? (прошу прощения, но очень люблю спорить, когда есть о чем. ) Если не учитывать возможность несчастливого конца, который вряд ли предполагался автором в этой истории. Предполагаю, что автор не ушел от проблемы, потому что поставил задачу не просто написать мелодраматическую историю о больной девушке и как она излечивается любовью (или не излечивается) от смертельной болезни, но поднять вопросы о соотношении глубины и насыщенности жизни и ее длительности. О том, как неминуемость скорого конца подталкивает человека к действию, как близость смерти может стать началом новой жизни, а обретение перспективы обернуться внутренним разладом. Меня тоже смущал этот момент, но перестал. Автор хотела поставить Валенси перед перспективой жизни без Барни и заставить ее поверить в себя и в него. А как иначе это можно сделать? Не вижу вариантов. Мысли коряво выражены, но старалась.
Tanya: Хелга
Armillaria: Хелга Тоже считаю ход с письмами оправданным в рамках данного текста и логичным, как и историю Берни Новый персонаж мне понравился. Ещё возвращаюсь к своим старым сообщениям: я не угадала, и развитие действия кажется мне интереснее моих ранних догадок; кроме того (не могу не вернуться ненадолго в гнев) из-за прежнего окружения болезнь Валенси, по моему мнению, довольно скоро стала бы в точности такой, как в письме, адресованном мисс Стерлинг. Вот только... я начинаю бояться хода мыслей Валенси.
Юлия: Хелга Спасибо тебе, дорогая! Потрясающе описано состояние Валенси, как будто сам переживаешь все это. Так понятно, так глубоко, объемно - кажется, каждый нюанс сложного сметенного состояния обозначен - и вместе с тем просто, легко, акварельно, без тяжеловесных объяснений и описаний. Где же Барни? Очень много рождает чтение, но так все тонко, что, кажется, своими неуклюжими размышлениями могу только повредить эту тонкую ткань переживаний, которую рождает чтение. Снова и снова возвращаюсь к словам Wega : желание охватить все сразу (настолько захватывают переживания героев) борется со стремлением уловить, прочувствовать, прожить каждую деталь.
Хелга: Юлия пишет: Потрясающе описано состояние Валенси, как будто сам переживаешь все это. Так понятно, так глубоко, объемно - кажется, каждый нюанс сложного сметенного состояния обозначен - и вместе с тем просто, легко, акварельно, без тяжеловесных объяснений и описаний. Где же Барни? Монтгомери шикарна! Удивительно лаконична и вместе с тем объемна.
Хелга: Глава XXXIX Она должна написать записку. Чертенок в мозгу рассмеялся. В каждом прочитанном ею романе, жена, убегающая из дома, обязательно оставляла записку, приколотую к диванной подушке. Не слишком оригинальная идея. Но следует оставить что-то объясняющее. А что может быть лучше, чем записка? Она рассеянно огляделась, ища, чем написать ее. Чернилами? Их не было. Валенси ничего не писала с тех пор, как поселилась в Голубом замке, все хозяйственные меморандумы составлял Барни. Для этого было достаточно и карандаша, но и тот куда-то пропал. Валенси в раздумье подошла к двери в комнату Синей Бороды и толкнула ее. Она смутно ожидала, что дверь окажется запертой, но та легко распахнулась. Никогда прежде она не пыталась открывать ее, даже не знала, запирал ли ее Барни обычно или нет. Если да, то открытая дверь означает – он был очень расстроен, забыв об этом. Валенси не осознавала, что совершает то, что он просил не делать. Она просто хотела найти, чем написать записку. Все ее умственные силы сосредоточились на словах, которые нужно написать ему. Она не испытывала ни малейшего любопытства, заходя в пристройку. На стенах не оказалось прекрасных женщин, подвешенных за волосы. Помещение выглядело вполне мирно. В центре стояла маленькая железная печка с трубой, протянутой через крышу. В одном конце – то ли стол, то ли прилавок, заваленный посудой необычного вида. Без сомнения Барни использовал ее в своих пахучих операциях. Наверное, химические опыты, вяло отметила она. В другом конце находился большой письменный стол и вертящийся стул. Боковые стены заставлены полками с книгами. Валенси подошла к письменному столу и застыла на несколько минут, уставившись на нечто, лежащее там. Связка гранок. Верхняя страница носила заглавие «Дикий мед», а под ним стояли слова «Джон Фостер». Первый абзац гласил: «Сосны – деревья из мифов и легенд. Их корни уходят глубоко в традиции старого мира, а ветер и звезды любят их высокие макушки. Что за музыка звучит, когда старина Эол тянет свой смычок по сосновым ветвям…». Она вспомнила, как Барни как-то сказал то же самое, когда они гуляли под соснами. Значит, Барни — Джон Фостер! Валенси не была поражена. Наступило пресыщение открытиями и потрясениями, свалившимися на нее за один день. Последнее уже никак не повлияло на нее. Она лишь подумала: «Это все объясняет». «Все» — маленький казус, который, почему-то, зацепил ее больше, чем того заслуживал. Вскоре после того как Барни принес ей последнюю книгу Джона Фостера, она побывала в книжном магазине Порт Лоуренса и услышала, как один из покупателей спрашивает владельца магазина о новой его книге. Тот коротко ответил: «Она еще не вышла. Ожидается на следующей неделе». Валенси открыла было рот, чтобы сказать «Нет, она же вышла», но спохватилась и промолчала. В конце концов, это было не ее дело. Она решила, что книготорговец хочет скрыть свою небрежность, не получив книгу вовремя. Теперь она знала. Книга, что Барни принес ей, была одной из авторских комплементарных экземпляров, присланных заранее. Ну и что! Валенси с безразличием оттолкнула все доказательства и уселась на стул. Она взяла ручку Барни — не слишком хорошую — вытащила лист бумаги и начала писать. Никаких подробностей, только голые факты. «Дорогой Барни, Сегодня утром я сходила к доктору Тренту и узнала, что он по ошибке прислал мне не то письмо. С моим сердцем нет ничего серьезного, и я вполне здорова. Я не собиралась обманывать тебя. Пожалуйста, поверь. Мне не перенести, если ты не поверишь. Мне очень жаль, что произошла такая ошибка. Но я уверена, ты сможешь получить развод, если я уйду. Ведь уход может стать причиной для развода в Канаде? Конечно, если нужно сделать что-то, в чем я могу помочь или что-то ускорить, с радостью сделаю все, как только твой адвокат даст мне знать. Спасибо за всю твою доброту ко мне. Я никогда этого не забуду. Думай обо мне хорошо, насколько сможешь, потому что я не хотела подловить тебя. Прощай. С благодарностью, Валенси» Она понимала, что получилось слишком сухо и холодно. Но опасно пытаться сказать больше – словно разрушить дамбу. Разве знаешь, какой в этом случае мог пролиться поток бессвязностей, наполненных страстной болью. В постскриптуме она добавила: «Сегодня здесь был твой отец. Он вернется завтра. Он все мне рассказал. Думаю, тебе следует вернуться к нему. Он очень одинок». Она положила письмо в конверт, подписала на нем «Барни» и оставила на столе. Сверху поместила жемчужное ожерелье. Если бы это была имитация, она бы сохранила его в память о чудесном годе. Но она не могла хранить подарок стоимостью в пятнадцать тысяч долларов от человека, который женился на ней из жалости, и которого она покидала. Было больно отказываться от этой милой игрушки. Это особенная вещь, отметила она. Факт, что она уходит от Барни, еще не затронул ее. Он лежал в душе, как нечто холодное и бесчувственное. Оживи он сейчас, Валенси бы содрогнулась и бросилась прочь… Она надела шляпку и механически покормила Везунчика и Банджо. Заперла дверь и старательно спрятала ключ в старой сосне. Затем перебралась на моторке на материк. Недолго постояла на берегу, глядя на Голубой замок. Дождь все еще не начался, но небо потемнело, а Миставис стал серым и угрюмым. Маленький дом под соснами выглядел очень трогательно — разграбленная шкатулка с драгоценностями — лампа с потухшим огнем. «Я больше никогда не услышу, как поет по ночам ветер над Мистависом», — подумала Валенси. Это также вызывало боль. Она чуть не рассмеялась от мысли, что такая мелочь может задеть ее в такой момент.
федоровна: Хелга Все-таки он Джон Фостер! Потрясающая догадка Klo . Хелга пишет: Наступило пресыщение открытиями и потрясениями, свалившимися на нее за один день.
apropos: Хелга Не, ну мы так не договаривались! Зачем она уходит - так по-глупому, из-за надуманной причины. Хотя, конечно, Валенси сейчас считает по-другому. Надеюсь, Барни наконец появится и притащит свою жену домой. Место жены рядом с мужем. Таки вошла в комнату Синей бороды. Хелга пишет: Автор хотела поставить Валенси перед перспективой жизни без Барни и заставить ее поверить в себя и в него. А как иначе это можно сделать? Не вижу вариантов. Иначе никак не получается - без письма и обнаруженной в итоге ошибки, из-за которой теперь Валенси и ломает копья.
Wega: Хелга Как печально это бегство в никуда! Сколько отчаяния и чувства безнадёжности должно быть в душе Валенси. Трудно даже предположить, куда она направится, но убеждена, что в семью она не вернётся. Связываю свои надежды с кузиной Джорджианой: она единственная, кто ей сочувствовал и беспокоился о ней.
Хелга: федоровна пишет: Все-таки он Джон Фостер! Потрясающая догадка Klo . Поэт же Барни, явный поэт. apropos пишет: Не, ну мы так не договаривались! Зачем она уходит - так по-глупому, из-за надуманной причины. А что ей остается делать, девочке, забитой семейством и не позволяющей себе верить в возможность счастья?
Klo: Хелга - Хо-хо! Как я с Джоном Фостером-то! Хелга пишет: Автор хотела поставить Валенси перед перспективой жизни без Барни и заставить ее поверить в себя и в него. В этом случае я надеюсь прочесть о том, как она сумела выжить и жить без Барни. Мои надежды оправданы? После этого их можно будет с чистой совестью помирить. У девушки крепкая закваска, и этот вариант развития событий должен быть красивым. apropos пишет: Надеюсь, Барни наконец появится и притащит свою жену домой. А вот интересно, сколько apropos своей героине "развлечений! припасла бы , если бы та оказалась в подобной ситуации?
Хелга: Klo пишет: В этом случае я надеюсь прочесть о том, как она сумела выжить и жить без Барни. Мои надежды оправданы? После этого их можно будет с чистой совестью помирить. У девушки крепкая закваска, и этот вариант развития событий должен быть красивым. Ничего не могу сказать на эту тему, все разрешится в ближайшие три дня, если погода позволит.
Klo: Хелга пишет: все разрешится в ближайшие три дня Жду! И даже не пытаюсь в конец заглянуть! Хотя очень хочется...
apropos: Klo пишет: Хо-хо! Как я с Джоном Фостером-то! Молоток! Klo пишет: интересно, сколько apropos своей героине "развлечений! припасла бы , если бы та оказалась в подобной ситуации? Все ж зависит от целей автора, идеи произведения и жанра. Монтгомери ставит перед собой (и своими героями) куда более важные задачи, нежели автор обычного ЛР. Акценты совсем по-другому - и на другом - расставляются.
Klo: apropos пишет: Монтгомери ставит перед собой (и своими героями) куда более важные задачи, нежели автор обычного ЛР. Акценты совсем по-другому - и на другом - расставляются. Верю, поскольку являюсь всего лишь "неквалифицированным потребителем". Но тогда уже надо все в целом смотреть. Подожду финала.
Хелга: Klo пишет: А вот интересно, сколько apropos своей героине "развлечений! припасла бы , если бы та оказалась в подобной ситуации? У каждого автора свои приемы.
Klo: Хелга пишет: У каждого автора свои приемы. Да и ты тоже героине своей расслабиться никак не даешь!
apropos: Klo пишет: тогда уже надо все в целом смотреть. Подожду финала. Ага, и мне кажется, многое прояснится к тому времени.
Armillaria: Дамы, Хелга Ну вот, свершилось apropos, прошу разрешения процитировать Вас, ибо не могу подобрать слов... apropos пишет: Не, ну мы так не договаривались! Зачем она уходит - так по-глупому, из-за надуманной причины. Хотя, конечно, Валенси сейчас считает по-другому. Надеюсь, Барни наконец появится и притащит свою жену домой. Место жены рядом с мужем. Тоже думаю - уверена! - нельзя покидать Голубой замок и его принца. Вообще, как погляжу, героиня решает за Барни - думается мне, она приписывает ему гнев и стремление развестись; но вряд ли он желает снова стать одиноким. Они даже не побеседовали по-настоящему, ничего не выяснили, не выслушали друг друга.
федоровна: apropos пишет: Зачем она уходит - так по-глупому, из-за надуманной причины. Хотя, конечно, Валенси сейчас считает по-другому. А мне как-то понятно, почему она уходит. Все стало по-другому, изменилось, и, чтобы отношения продолжились или не продолжились - необходим тайм-аут. Получается, она, хоть и невольно, но затащила Барни в брак. Ей просто неловко от этого. Хоть они и договорились, что она не будет спрашивать о прошлом Барни, открытие его тайн привело Валенси в еще более неловкое состояние - он скрыл от нее не только свою жизнь, но и настоящие предпочтения (дурачил ее с Джоном Фостером). Конечно, она и без этого собралась уходить. Эта история с его любовью к красивой девушке, богатый отец... Он захотел ей дать прекрасную, добрую, но часть себя, а ей он нужен целиком, и для этого он должен прийти за ней и отдать себя всего, со своим прошлым, настоящим и будущим. Только тогда последнее у них будет. Их жизнь совместная или кончиться должна, или стать другой - Валенси нужно услышать признание в любви, без этого она никогда ни в чем не будет уверена. Да и странно он себя ведет последнее время, совсем заскрытничался и пропал.
apropos: федоровна Ох, хорошо сказали! федоровна пишет: Валенси нужно услышать признание в любви, без этого она никогда ни в чем не будет уверена. Да мне кажется только признания ей тоже будет недостаточно - именно что он нужен ей целиком, и не только на словах.
федоровна: apropos пишет: Да мне кажется только признания ей тоже будет недостаточно - именно что он нужен ей целиком, и не только на словах. И словом и делом, конечно. Их жизнь совместная, идеальная и прекрасная, проистекла из искусственного источника. Родник живой воды - открытость, честность, доверие - вот что им нужно, остальное у них все есть.
Wega: федоровна пишет: Родник живой воды - открытость, честность, доверие - вот что им нужно, остальное у них все есть. Это всё правильно, но Валенси сложно в одночасье перестроить своё сознание и поверить в собственную значимость. Вот и Барни удалился некстати: мне кажется, что именно вопрос о её здоровье стал тем спусковым крючком, породившим вал тяжёлых переживаний в душе нашей героини. Не удались он, они вполне могли бы достичь полного взаимопонимания, даже не вникая в тайны прошлой жизни. Мне представляется, что не столь уж они важны для любящих сердец.
федоровна: Wega пишет: Мне представляется, что не столь уж они важны для любящих сердец. Может и так, всю подноготную о прошлом друг другу не имеет смысла рассказывать. Считаешь, все у них было бы хорошо, останься все скелеты в шкафу? Так рано или поздно, они все равно выпадают оттуда. И тогда случается подобная реакция : «Миллионы!» – пробормотала Валенси. Ей хотелось присесть, хотелось немного подумать, хотелось погрузиться на дно Мистависа вместе с Голубым замком и навсегда исчезнуть с глаз людских.
bobby: федоровна пишет: Он захотел ей дать прекрасную, добрую, но часть себя, а ей он нужен целиком, и для этого он должен прийти за ней и отдать себя всего, со своим прошлым, настоящим и будущим. Только тогда последнее у них будет. Их жизнь совместная или кончиться должна, или стать другой - Валенси нужно услышать признание в любви, без этого она никогда ни в чем не будет уверена. Очень хорошо сказано. Аболютно с вами согласна! Wega пишет: его вопрос о её здоровье стал тем спусковым крючком, породившим вал тяжёлых переживаний в душе нашей героини. Не удались он, они вполне могли бы достичь полного взаимопонимания, даже не вникая в тайны прошлой жизни. Мне кажется, в любом случае их отношения достигли определенного рубежа, и продолжаться далее в том же виде не могли. Когда они договаривались о браке, одним из пунктов соглашения было то, что они не будут друг другу лгать. И хоть Барни особо оговорил то, что он некоторые вещи хотел бы скрыть, это изначально противоречило друг другу. Ни в чем не лгать, значит - доверять, а он не доверял. На тот момент для Валенси это было неважно, но время идет - все меняется, и должна измениться степень доверия, исчезнуть тайны и недомолвки. Им надо поговорить. Но Барни ушел, оставив Валенси один на один с ее страхами, мнительностью и пр. А тайное всегда становится явным(с)... Про Фостера уже давно было понятно , а вот что за химические опыты Барни проводил в своей комнате - вопрос? Чрезвычайно интересный...
федоровна: bobby bobby пишет: Мне кажется, в любом случае их отношения достигли определенного рубежа, и продолжаться далее в том же виде не могли. Когда они договаривались о браке, одним из пунктов соглашения было то, что они не будут друг другу лгать. И хоть Барни особо оговорил то, что он некоторые вещи хотел бы скрыть, это изначально противоречило друг другу. Ни в чем не лгать, значит - доверять, а он не доверял. На тот момент для Валенси это было неважно, но время идет - все меняется, и должна измениться степень доверия, исчезнуть тайны и недомолвки. Им надо поговорить. Но Барни ушел, оставив Валенси один на один с ее страхами, мнительностью и пр. Вы все лучше по полочкам разложили.
Wega: bobby пишет: И хоть Барни особо оговорил то, что он некоторые вещи хотел бы скрыть, это изначально противоречило друг другу. Ни в чем не лгать, значит - доверять, а он не доверял. На тот момент для Валенси это было неважно, но время идет - все меняется, и должна измениться степень доверия, исчезнуть тайны и недомолвки. Хочу всё же с тобой поспорить... Любой человек, взрослея, оставляет в своей памяти поступки и события, которых впоследствии стыдится. Иными словами, каждый человек имеет нечто, о чём не желает делиться даже с близкими людьми. Оговорюсь, что может быть и не все - возможно кто-то и стремится об этом поведать, особенно если считает, что тем можно очистить свою совесть....Возможно, но далеко не всегда!! Лично я никогда не желала знать о добрачных событиях личной жизни своего мужа. Мне это совсем ни к чему!! Я считаю, что у каждого человека должно быть охранное личное пространство, куда никто не вхож, и это не означает отсутствие доверия. Брак в принципе должен подразумевать доверие и отсутствие контроля. К чему я это здесь говорю? Да, к тому, что Барни вначале не мог и не хотел посвящать Валенси в свои тайны: ведь он её практически не знал. По мере узнавания он вполне мог бы посвящать её в свои тайны, но разве от этого произошли бы какие-нибудь революционные события?! Думаю, что нет! Резюме: Я не считаю, что последние события в жизни наших героев являются следствием недоговорённости о том, кто есть Барни и кто его отец. Убеждена, что Валенси ни при каких обстоятельствах не перестала бы его любить. На мой взгляд, причина кроется в печальном детстве нашей героини и её неуверенности в себе, т.е. комплексах, коими её наградили ближайшие родственники. Думаю, что именно это хотела обозначить Люси Монтгомери в своём романе: любите своих детей и внушайте им, что в них есть всё для достойной жизни. Вот так!
федоровна: Wega Хоть споришь не со мной, я вклинюсь. Wega пишет: Я считаю, что у каждого человека должно быть охранное личное пространство, куда никто не вхож, и это не означает отсутствие доверия. Брак в принципе должен подразумевать доверие и отсутствие контроля. Ну тут абсолютно согласна! Wega пишет: По мере узнавания он вполне мог бы посвящать её в свои тайны, но разве от этого произошли бы какие-нибудь революционные события?! Они год вместе прожили, но он не только нисколько ей не открылся, но еще больше мистифицировал ее вопросами о богатстве, насмешками над Джоном Фостером. Wega пишет: Я не считаю, что последние события в жизни наших героев являются следствием недоговорённости о том, кто есть Барни и кто его отец. Убеждена, что Валенси ни при каких обстоятельствах не перестала бы его любить. Все так, причина в ней самой, в ее невольном обмане, неуверенности в себе и щепетильности. Но результат его разоблачения добавил ей скорости при побеге из дома. Она любит его и считает, что он ей ничего не должен. А неуверена она в себе не только благодаря Стирлингам. Если женщина, прожив с любимым человеком год, все еще считает себя нужной "постольку-поскольку", то это говорит о чем-то?
Хелга: bobby пишет: На тот момент для Валенси это было неважно, но время идет - все меняется, и должна измениться степень доверия, исчезнуть тайны и недомолвки. В корне изменилась ситуация, теперь Валенси предстоит жизнь, которой у нее не было. Wega пишет: Я считаю, что у каждого человека должно быть охранное личное пространство, куда никто не вхож, и это не означает отсутствие доверия. Согласна, но не в данной ситуации. Валенси ничего не знает о Барни, кроме того, что он добр к ней, что он ее не любит, но жалеет, что он образован, любит природу, живет отшельником и имеет тайны. А Барни знает о ней все. Даже о ее сокровенных мечтах. То есть у Барни личное пространство на данный момент беспредельно, а у Валенси его нет совсем. Очень неравное положение, которое логично ведет к ее уходу. Нелюбимая обманщица, поймавшая любимого в силки - это единственный вывод, который она сейчас способна сделать. Как мне думается. федоровна пишет: А неуверена она в себе не только благодаря Стирлингам. Если женщина, прожив с любимым человеком год, все еще считает себя нужной "постольку-поскольку", то это говорит о чем-то? Можно попытаться представить ход мыслей Барни. Он знал, что женился ненадолго, что женился из жалости. Он знает, что его жена обречена, и что она ни о чем его не спрашивает. Что она свято следует его требованиям. Зачем ему рассказывать о себе слишком много, какой в том смысл? Это он так, вероятно, размышлял. Она уйдет, а его тайны останутся с ним. И каково ему было справиться со всем этим - хранить от нее тайны, знать, что она умрет, и быть добрым и заботливым, и все сразу. Другое дело, что он стал иначе к ней относиться, и, чтобы из тупика в отношениях, в который отчасти загнал себя сам, нужна была стрессовая ситуация. То есть она, конечно, не нужна, но катализатор нужен.
Хелга: Глава XL Валенси помедлила на крыльце кирпичного дома на улице Вязов. Она чувствовала, что должна постучать, словно посторонний посетитель. Ее розовый куст, рассеянно заметила она, ломился от бутонов. Фикус стоял возле парадной двери. Мгновенный ужас охватил ее — ужас от мысли о жизни, к которой возвращалась. Затем она открыла дверь и вошла. «Интересно, вернувшись, чувствовал ли себя Блудный сын как дома?» — подумала она. Миссис Фредерик и кузина Стиклз сидели в гостиной. Там же был и дядя Бенджамин. Они недоуменно уставились на Валенси, понимая, что что-то случилось. Перед ними стояла не та нахальная грубиянка, что прошлым летом в этой же самой комнате смеялась над всеми. Другая женщина, с серым лицом и глазами существа, пережившего смертельный удар. Валенси безразлично огляделась. Как сильно изменилась она сама и как мало эта комната. Те же картины висели на стенах. Маленькая сирота, преклонившая колени в бесконечной молитве перед кроватью, где расположился черный котенок, что никогда не вырастет во взрослую кошку. Серая «гравюра» с британским полком, навеки застрявшем в бухте. Детский карандашный рисунок отца, которого она никогда не видела. Все на прежних местах. На подоконнике зеленый водопад «Странствия евреев» все также стекал на гранитную подставку. Все тот же искусно сделанный, невостребованный кувшин стоял в том же углу на полке шкафа. Голубые с золочением вазы, подаренные матери к свадьбе, гордо высились на каминной полке, охраняя бесполезные фарфоровые часы, что никогда не заводились. Стулья стояли на тех же местах. Мать и кузина Стиклз, столь же неизменно, встретили ее недобрым молчанием. Валенси пришлось заговорить первой. «Я пришла домой, мама», – устало сказала она. «Вижу», – холодно ответила миссис Фредерик. Она смирилась с отсутствием Валенси. Вполне успешно забыла, что на свете существовала какая-то Валенси. Переустроила и организовала свою жизнь, изгнав воспоминания о неблагодарном, непослушном ребенке. Вернула свое место в обществе, которое, игнорируя факт, что у нее когда-то была дочь, сочувствовало ей, если можно считать сочувствием сдержанные перешептывания и реплики в сторону. Истина состояла в том, что миссис Фредерик не хотела, чтобы Валенси возвращалась – не хотела ни видеть ее, ни слышать о ней вновь. А теперь, разумеется, Валенси явилась. Со всеми своими трагедиями, позором и скандалом, что тянулись за ней. «Итак, я вижу, – сказала миссис Фредерик. – Можно спросить, почему?» «Потому что… я… я не умру», – хрипло ответила Валенси. «Храни меня Господь! – воскликнул дядя Бенджамин. – Кто тебе сказал, что ты умрешь?» «Полагаю, – зло добавила кузина Стиклз – она также не желала возвращения Валенси – Полагаю, ты узнала, что у него есть другая жена, как мы и думали». «Нет. Но лучше бы была», – сказала Валенси. Она не особенно страдала, лишь очень устала. Скорей бы покончить с объяснениями и оказаться в своей старой уродливой комнате – в одиночестве. Просто одной! Треск, что издавали бусины, украшающие рукава материнского платья, касаясь подлокотников плетеного кресла, почти сводил ее с ума. Ничто на свете не волновало ее, но этот тихий настойчивый треск был невыносим. «Мой дом, как я и говорила, всегда открыт для тебя, – холодно сказала миссис Фредерик. – Но я никогда не смогу простить тебя». Валенси невесело рассмеялась. «Меня это очень мало волнует, потому что я сама себя не смогу простить», – ответила она. «Проходи, проходи, – раздраженно объявил дядя Бенджамин. Будучи вполне довольным собой. Он чувствовал, что вновь обрел власть над Валенси. «Хватит с нас тайн. Что произошло? Почему ты покинула этого парня? Не сомневаюсь, по важной причине, но что за причина?» Валенси начала механически рассказывать, коротко и без утайки поведав всю свою историю. «Год назад доктор Трент сказал, что у меня стенокардия и мне недолго жить. Я хотела… немного… пожить по-настоящему, прежде чем умру. Потому и ушла. Потому вышла замуж за Барни. А теперь оказалось, что это ошибка. С моим сердцем ничего серьезного. Я должна жить, а Барни женился на мне из жалости. Поэтому мне пришлось уйти от его, освободить». «Боже мой!» – воскликнул дядя Бенджамин. Кузина Стиклз начала рыдать. «Валенси, если бы ты доверяла своей матери…» «Да, да, я знаю, – нетерпеливо сказала Валенси. – Что толку говорить об этом сейчас? Я не могу вернуть этот год. Бог знает, как я желала бы этого. Я обманула Барни, заставив жениться на мне, а он на самом деле Бернард Редферн. Сын доктора Редферна, из Монреаля. Его отец хочет, чтобы он вернулся к нему».
Хелга: Дядя Бенджамин издал странный звук. Кузина Стиклз отняла от глаз окаймленный черным носовой платок и уставилась на Валенси. Каменно-серые глаза миссис Фредерик блеснули. «Доктор Редферн… не тот ли, что придумал фиолетовые таблетки?» – спросила она. Валенси кивнула. «А еще он Джон Фостер, автор всех этих книг о природе». «Но…но… – миссис Фредерик разволновалась, но явно не из-за мысли, что она теща Джона Фостера, – Доктор Редферн – миллионер!» Доктор Бенджамин хлопнул себя по губам. «Десять раз», – сказал он. Валенси кивнула. «Да. Барни ушел из дома несколько лет назад, из-за… неприятностей… разочарования. Теперь он, скорее всего, вернется. Поэтому, вы понимаете, мне пришлось прийти домой. Он не любит меня. Я не могу держать его в мышеловке, в которую поймала». Дядя Бенджамин преобразился в само лукавство. «Он так сказал? Он хочет избавиться от тебя?» «Нет. Я не видела его после того, как все узнала. Но я говорю вам – он женился на мне из жалости, потому что я попросила его, потому что он думал, что это ненадолго». Миссис Фредерик и кузина Стиклз порывались что-то сказать, но дядя Бенджамин махнул в их сторону рукой и зловеще нахмурился. «Я сам займусь этим», – словно говорили его жесты и хмурый вид. Он обратился к Валенси: «Все, все, дорогая, поговорим об этом позже. Видишь, мы еще не все до конца поняли. Как говорит кузина Стиклз, тебе следовало бы больше доверять нам. Позже… осмелюсь сказать, мы найдем выход из положения». «Вы думаете, Барни сможет легко получить развод, да?» – пылко спросила Валенси. Дядя Бенджамин помолчал, жестом остановив вопль ужаса, трепещущий на губах миссис Фредерик. «Доверься мне, Валенси. Все образуется само собой. Расскажи мне, Досси. Ты была там счастлива, в «чащобе»? Сн… мистер Редферн был добр к тебе?» «Я была очень счастлива, и Барни был очень добр ко мне», – сказала Валенси, словно отвечая зазубренный урок. Она вспомнила, как, когда изучала в школе грамматику, терпеть не могла прошедшие и совершенные времена. Они всегда звучали слишком пафосно. «Я была» – все прошло и закончилось. «Не беспокойся, девочка». Как удивительно по-отечески звучал голос дяди Бенджамина! «Твоя семья не даст тебя в обиду. Мы подумаем, что можно сделать». «Спасибо, – вяло сказала Валенси. Со стороны дяди Бенджамина это прозвучало довольно благородно. «Можно мне пойти и немного полежать? Я… я… устала». «Конечно, ты устала». Дядя Бенджамин мягко похлопал ее по руке – очень мягко. «Вся измучена и расстроена. Пойди приляг, разумеется. Увидишь все в другом свете, когда выспишься». Он раскрыл перед нею дверь. Когда она проходила, прошептал: «Каков лучший способ удержать любовь мужчины?» Валенси робко улыбнулась. Но она вернулась назад к старой жизни… к старым оковам. «Каков?» – спросила смиренно, как прежде. «Не отдавать ее», – с усмешкой ответил дядя Бенджамин, закрыл за нею дверь и потер руки. Кивнул и таинственно улыбнулся. «Бедняжка Досс!» – патетически произнес он. «Ты на самом деле считаешь, что Снейт… может быть сыном доктора Редферна?» – выдохнула миссис Фредерик. «Не вижу причин сомневаться. Она говорит, что доктор Редферн был здесь. Этот человек богат, как свадебный торт, Амелия. Я всегда верил, что в Досс есть что-то большее, чем все считали. Ты слишком во многом ограничивала ее, подавляла. У нее никогда не имелось шанса показать себя. А теперь она заполучила миллионера в мужья». «Но… – все еще сомневалась миссис Фредерик, – он… он… о нем рассказывают ужасные вещи». «Все это слухи и выдумки, слухи и выдумки. Для меня всегда было загадкой, почему люди так стремятся придумывать и распространять клевету о тех, о ком ничего не знают. Не понимаю, отчего вы так много внимания обращаете на сплетни и слухи. Люди негодуют просто потому, что он не захотел смешиваться с толпой. Когда они с Валенси приходили в магазин, я был приятно удивлен, обнаружив, что он оказался приличным парнем. И я повсюду пресекал эти россказни». «Но однажды его видели в Дирвуде мертвецки пьяным», — сказала кузина Стиклз. Сомнительный, но все же аргумент, чтобы убедить в обратном. «Кто его видел? — агрессивно потребовал ответа дядя Бенджамин. — Кто его видел? Старик Джемми Стренг рассказывал, что видел его. Я бы не поверил ни единому слову Джемми Стренга, даже если бы тот говорил под присягой. Он сам частенько напивается так, что едва держится на ногах. Он сказал, что видел его пьяным, лежащим на скамейке в парке. Фи! Редферн спал там. Пусть вас это не беспокоит». «Но его одежда… и эта ужасная машина», — неуверенно пробормотала миссис Фредерик. «Эксцентричность гения! — продекларировал дядя Бенджамин. — Помните, Досс сказала, что он Джон Фостер. Я не слишком разбираюсь в литературе, но слышал, как лектор из Торонто говорил, что книги Джона Фостера вывели Канаду на литературную карту мира». «Я…. полагаю… мы должны простить ее», — сдалась миссис Фредерик. «Простить ее!» — фыркнул дядя Бенджамин. Амелия действительно невероятно глупая женщина. Не удивительно, что бедняжка Досс так устала и заболела, живя с нею. «Ну да, думаю, вам лучше простить ее. Вопрос в том — простит ли нас Снейт!» «А что если она будет настаивать, чтобы уйти от него? Ты не представляешь, насколько упрямой она может быть», — сказала миссис Фредерик. «Оставь это мне, Амелия. Оставь все мне. Вы, женщины, уже достаточно напутали. Все дело испорчено от начало до конца. Если бы ты, Амелия, хоть чуть бы побеспокоилась много лет назад, она бы вот так не свернула с пути. Просто оставь ее в покое, не приставай с советами и вопросами, пока она сама не захочет разговаривать. Ясно, что она в панике сбежала от него, испугавшись, что он будет злиться из-за того, что она одурачила его. И как этот Трент осмелился рассказать ей такую байку. Потому люди и избегают врачей. Нет, нет, мы не должны жестоко винить ее, бедное дитя. Редферн придет за нею. А если нет, я поймаю его и поговорю, как мужчина с мужчиной. Может, он и миллионер, но Валенси — Стирлинг. Он не может унижать ее, просто потому что произошла ошибка в диагнозе. Вряд ли он хочет этого. Досс немного перенервничала. Господи, я должен привыкнуть называть ее Валенси. Она больше не дитя. А теперь запомни, Амелия. Будь доброй и сочувствующей». Это требование к миссис Фредерик было явно завышено. Но она сделала все, что в ее силах. Когда ужин был готов, поднялась наверх и спросила Валенси, не хочет ли та выпить чашку чаю. Валенси, лежа на кровати, отказалась. Она просто хотела, чтобы ее оставили на какое-то время в одиночестве. Миссис Фредерик ушла. Она даже не напомнила Валенси, что та попала в столь сложное положение из-за недостатка в ней дочерней любви и послушания. Но кто же говорит подобные вещи невестке миллионера?
Хелга: Глава XLI Валенси с тоской оглядела свою старую комнату. Она также совершенно не изменилась, поэтому поверить во все, что произошло, с тех пор как Валенси в последний раз спала здесь, казалось почти невозможным. Было даже что-то неприличное в этой неизменности. Та же королева Луиза, вечно спускающаяся по ступеням, и точно также никто не впускал в дом одинокого щенка, мокнущего под дождем. Те же фиолетовые бумажные жалюзи и то же позеленевшее зеркало. А за окном те же мастерские с крикливой рекламой. И станция с теми же бродягами и флиртующими девицами. Здесь ее ожидала прежняя жизнь, словно мрачный людоед, что дождался своего часа и в предвкушении облизывает пальцы. Чудовищный страх вдруг охватил Валенси. Когда наступила ночь, и она разделась и легла в постель, благодатная оцепенелость покинула ее, уступив место мыслям и терзаниям по острову под звездным небом. Огни костров… все их домашние шуточки, фразы и перепалки… пушистые красивые коты… мерцающий свет сказочных островов… лодки, скользящие по водам Мистависа в магии утра… белые березы, светящиеся среди темных сосен, словно тела прекрасных женщин… зимние снега и розово-красные огни заката… озеро, напившееся лунного света… все радости ее последнего рая. Она не позволит себе думать о Барни. Только об этих мелочах. Ей не вынести мыслей о Барни. Но мысли о нем были неизбежны. Она болела им. Хотела, чтобы его руки обнимали ее, чтобы его щека прижималась к ее щеке, хотела услышать слова, что он шептал ей. Она вспоминала все его дружеские взгляды, остроты и шутки, маленькие комплименты… его заботу. Она перебирала их всех, как женщина может перебирать свои драгоценности, не пропустив ни одного с того первого дня их встречи. Эти воспоминания — все, что у нее осталось. Она закрыла глаза и помолилась. «Дай мне запомнить каждое, Боже! Не забыть ни одного из них!» Хотя лучше бы забыть. Имей она такую способность, агония желания и одиночества не была бы столь тяжкой. И Этель Трэверс. Ту блистательную ведьму с ее белой кожей, черными глазами и блестящими волосами. Женщину, которую любил Барни. Женщину, которую он до сих пор любит. Разве не он говорил, что никогда не меняет своих решений? Которая ждет его в Монреале. И будет правильной женой для богатого и знаменитого человека. Барни, конечно, женится на ней, когда получит развод. Как Валенси ненавидела ее! И завидовала ей! Это ей сказал Барни: «Я люблю тебя». Валенси размышляла, каким тоном он мог бы сказать — «Я люблю тебя»… какими были бы его темно-синие глаза, когда он произносил эти слова. Этель Трэверс знает. Валенси ненавидела ее за это знание — ненавидела и завидовала ей. «Но у нее никогда не будет тех часов в Голубом замке. Они все мои», — беспощадно думала Валенси. Этель никогда не сварит клубничный джем, не потанцует под скрипку Абеля, не поджарит на костре бекон для Барни. Она никогда не появится в маленькой хижине на Мистависе. Что делает… думает… чувствует сейчас Барни? Вернулся ли домой и нашел ли ее письмо? До сих пор сердится на нее? Или немного жалеет. Лежит ли на их кровати, глядя на бурный Миставис и слушая стук дождя по крыше? Или все еще бродит по лесу, бесясь из-за положения, в которое попал? Ненавидя? Боль схватила ее и скрутила, словно огромный безжалостный великан. Она встала и заходила по комнате. Неужели никогда не придет конец этой ужасной ночи? А что может принести утро? Старую жизнь, лишенную прежнего покоя, который был хотя бы переносим. Старую жизнь с новыми воспоминаниями, новыми желаниями, новыми терзаниями. «О, почему я не могу умереть?» — застонала Валенси.
apropos: Хелга Спасибо за такое большое продолжение, правда пока без этого негодника Барни. Шикарно описана реакция "любящих" родственников на возвращение Валенси - и их прием ее сначала в качестве блудной дочери, а затем жены миллионера. Какая картина нравов! Прелесть просто! О, боги, как грустна эта земля (с). И одинакова, я бы добавила. Жду Барни, который покажет Валенси, где раки зимуют место жены. Предвкушаю его реакцию.
Скрипач не нужен: Ох, господи, господи.... У бедной миссис Снейт бетонная плита на душе и пудовые гири на ногах. Хелга, спасибо за продолжение! Пропустила обсуждения, но всё-таки вдогонку пару слов. Хелга пишет: О том, как неминуемость скорого конца подталкивает человека к действию, как близость смерти может стать началом новой жизни, а обретение перспективы обернуться внутренним разладом. Пожалуй, тут я соглашусь на ошибку вместо излечения Здоровье принесло больше печали, чем нездоровье. bobby пишет: Ни в чем не лгать, значит - доверять, а он не доверял. На тот момент для Валенси это было неважно, но время идет - все меняется, и должна измениться степень доверия, исчезнуть тайны и недомолвки. Им надо поговорить. Но Барни ушел, оставив Валенси один на один с ее страхами, мнительностью и пр. Хелга пишет: Валенси ничего не знает о Барни, кроме того, что он добр к ней, что он ее не любит, но жалеет, что он образован, любит природу, живет отшельником и имеет тайны. А Барни знает о ней все. Даже о ее сокровенных мечтах. То есть у Барни личное пространство на данный момент беспредельно, а у Валенси его нет совсем. Очень неравное положение, которое логично ведет к ее уходу. Нелюбимая обманщица, поймавшая любимого в силки - это единственный вывод, который она сейчас способна сделать. Как мне думается. Он не просто ушел. Он с самого момента спасения из-под поезда держал себя отстраненно. Да тут ещё и куча открытий, из которых явственно следует, что врал он ей постоянно. Поговорить и объясниться? В сложившейся ситуации это кажется лишним. Как он прореагирует? Сам изоврался, она выглядит как отъявленная лгунья. Всё толкало Валенси к уходу.
Klo: Хелга - Пока жду, чем сердце успокоится... Скрипач не нужен пишет: Сам изоврался, она выглядит как отъявленная лгунья. Всё толкало Валенси к уходу. Нет, ну это как-то чересчур... Не рассказывал о себе, не значит - врал. Возможно, не видел смысла в каких-то объяснениях. Кто будет объясняться и искать проблемы, когда все так безмятежно и безоблачно? Если бы он это затеял - "Голубой замок" рухнул бы давно.
bobby: федоровна пишет: Они год вместе прожили, но он не только нисколько ей не открылся, но еще больше мистифицировал ее вопросами о богатстве, насмешками над Джоном Фостером Хелга пишет: Согласна, но не в данной ситуации. Валенси ничего не знает о Барни, кроме того, что он добр к ней, что он ее не любит, но жалеет, что он образован, любит природу, живет отшельником и имеет тайны. А Барни знает о ней все. Даже о ее сокровенных мечтах. То есть у Барни личное пространство на данный момент беспредельно, а у Валенси его нет совсем. Спасибо. Выразили прям мои мысли. Личное пространство, конечно, должно быть, но у Барни всю его подноготную никто и не требовал рассказывать. К тому же эти мистификации - он словно проверял её, изучал, в душе... иронизируя? Наслаждаясь своим таинственным положением? Ответ даст сам Барни, когда появится. Хелга Спасибо за продолжение. Безрадостным было возвращение Валенси. Я бы, на её месте, конечно, ничего не стала бы рассказывать "любящим" родственникам. Как быстро захватила её апатия, она же вкусила настоящей жизни, как она может заковать себя в старые оковы? Надо было вообще уезжать из Дирвуда. А Стирлинги да, во всей красе, как всегда, в своем репертуаре.
Скрипач не нужен: Klo пишет: Нет, ну это как-то чересчур... Не рассказывал о себе, не значит - врал. Я думаю, Валенси теперь полагает, что если это и не враньё, то где-то близко Очень уж разителен контраст между реальным положением вещей и тем образом, который Барни умышленно и старательно создавал. Что с Фостером, что с собственным происхождением. bobby пишет: у Барни всю его подноготную никто и не требовал рассказывать. К тому же эти мистификации - он словно проверял её, изучал, в душе... иронизируя? Наслаждаясь своим положением? Так ей всё это и видится, должно быть. Наблюдал и развлекался, зная правду о себе. А узнав правду о ней, рванул куда подальше. Видимо, за разрешением на развод
федоровна: Хелга Хелга пишет: Зачем ему рассказывать о себе слишком много, какой в том смысл? Klo пишет: Не рассказывал о себе, не значит - врал. Возможно, не видел смысла в каких-то объяснениях. Думается, он не просто не рассказывал о себе, он с Валенси не был полностью собой, если так можно выразиться. Она не только не знает о его прошлом, она почти не понимает, что он за человек, что он из себя представляет. Как может она после всех ласк и слов говорить, что он ее не любит? Он поступал, как любящий, она была счастлива. И она жаждет слов любви, чтобы знать, что он ее, а не Этель Трэверс. Не думаю, что Монтгомери хотела лишь показать тараканов Валенси, которые перебежали за ней из дома на улице Вязов в Голубой замок. Достаточно ли одних признаков любви, чтобы людям быть вместе? Хватит ли для любви какой-то части человека, пусть самой лучшей, или он должен отдать всего себя, доверить любимому свои чувства и мысли? bobby Скрипач не нужен
Хелга: bobby пишет: Личное пространство, конечно, должно быть, но у Барни всю его подноготную никто и не требовал рассказывать. К тому же эти мистификации - он словно проверял её, изучал, в душе... иронизируя? Наслаждаясь своим таинственным положением? Понятно, что не требовал. Валенси все устраивало, она просто стремилась напиться счастьем, коротким, разве ей до тайн Барни было? Думаю, когда он согласился стать ее мужем, в порыве жалости и отказать не мог, но сразу прикрылся от нее щитом, он вряд ли представлял, что рядом будет жить живой человек, и придется все равно что-то делать со своими тайнами рано или поздно. Мне кажется, не наслаждался, скорее, влип по уши. Скрипач не нужен пишет: Валенси теперь полагает, что если это и не враньё, то где-то близко Очень уж разителен контраст между реальным положением вещей и тем образом, который Барни умышленно и старательно создавал. Что с Фостером, что с собственным происхождением. Умышленно да, но старательно ли? Она же не требовала от него открыть свои тайны. даже к двери в Синюю бороду не подходила. И он знал, мерзавец, что не подойдет...
Хелга: федоровна пишет: Как может она после всех ласк и слов говорить, что он ее не любит? Он поступал, как любящий, она была счастлива. И она жаждет слов любви, чтобы знать, что он ее, а не Этель Трэверс. Потому что она слышала от него, что он ее не любит, изначально. А женщине пока не скажешь, пока ей не вдолбишь это в голову словами, не поверит. Особенно такая, как Валенси. федоровна пишет: Достаточно ли одних признаков любви, чтобы людям быть вместе? Хватит ли для любви какой-то части человека, пусть самой лучшей, или он должен отдать всего себя, доверить любимому свои чувства и мысли? Вся теория и практика доказывают, что не достаточно. И части мало, если не все отдать, то почти все нужно. Увы.
apropos: А я вот Барни ни капли не осуждаю. Мы, женщины, хотим, чтобы мужчины любили так же, как любим мы. А этого просто быть не может, потому что они совсем другие. Они думают по-другому, любят по-другому, они вообще на мир смотрят по-другому. У них вообще другая психология, а мы пытаемся их заставить - или ждем от них любви - ровняя под одну гребенку с любовью женщины. Мужчины не могут раствориться в любви так, как женщины по своей природе в ней растворяются. Они не могут жить только любовью, говорить о ней и т.д. Не надо, как мне кажется, этого ждать от мужчин - бесполезно. Барни не словами, но делом показал, что любит Валенси. Она по своей неопытности, закомплексованности, неуверенности этого не поняла. То, что он не был полностью открыт с ней - а зачем? Ему и в голову, наверняка, не приходило, что тем он может задеть ее чувства. Он же все уже показал - что еще? Раскрывать всю свою подноготную? Не думаю, что на свете найдется много на то способных мужчин, как и мужчин, догадавшихся о том, что нужно женщине.
Klo: apropos пишет: А я вот Барни ни капли не осуждаю. Барни - настощий мужчина! Как бы дальше обстоятельства ни повернулись - он уже доказал, на что способен. Обеспечить женщине год безоблачного счастья - это, скажу вам, не баран чхал и не кот похрюкал! Уже за это он достоин всяческого уважения.
Wega: Скрипач не нужен пишет: Я думаю, Валенси теперь полагает, что если это и не враньё, то где-то близко Очень уж разителен контраст между реальным положением вещей и тем образом, который Барни умышленно и старательно создавал. Что с Фостером, что с собственным происхождением. Ну, почему все так дружно и упорно обвиняют Барни? Почему он непременно должен был это сделать? Женился на Валенси, уступив её просьбе; определил условия, на которых был согласен к браку! Условием Валенси было только стремление навести порядок в доме - и всё!! Почему он обязан был непременно раскрыть ей свои тщательно скрываемые тайны. Да, он узнал её лучше! И что поэтому он сразу же должен был выложить своё самое сокровенное?!! Порою для этого требуются годы жизни и не единый пуд соли, съеденный вместе!! Я не обвиняю Барни: он прячет ото всех, даже от отца, что-то очень больное!!
apropos: Штабель Барни - складываемся слева, ближе к сердцу.
Хелга: apropos пишет: Мы, женщины, хотим, чтобы мужчины любили так же, как любим мы. А этого просто быть не может, потому что они совсем другие. Они думают по-другому, любят по-другому, они вообще на мир смотрят по-другому. У них вообще другая психология, а мы пытаемся их заставить - или ждем от них любви - ровняя под одну гребенку с любовью женщины. Мужчины не могут раствориться в любви так, как женщины по своей природе в ней растворяются. Они не могут жить только любовью, говорить о ней и т.д. Не надо, как мне кажется, этого ждать от мужчин - бесполезно. Подпишусь под каждый словом. Сформулировала то, что витало в воздухе, но не ловилось. Он, Барни, знал, что сделал для Валенси хорошее дело, а сам закрылся и жил дальше. Другой вопрос, что с этим всем все равно ему пришлось бы что-то делать.
Скрипач не нужен: Дамы Я Барни и не осуждаю. Я понимаю, почему ушла Валенси, потому, что узнала слишком много того, что не укладывается в её понимании в сценарий их с Барни счастливой семейной жизни. Но также отлично понимаю, почему ушел он. Поступил очень по-мужски, надо сказать. Это трюк распространенный - взять тайм-аут и уехать в Ленинград, а до часа икс, пока никто ничего не спрашивает, скелеты из шкафов и не думать вынимать.
Klo: apropos пишет: Мужчины не могут раствориться в любви так, как женщины по своей природе в ней растворяются. Они не могут жить только любовью, говорить о ней и т.д. Не надо, как мне кажется, этого ждать от мужчин - бесполезно. Не поверите - я тоже не могу. Да и не хочу!
apropos: Скрипач не нужен пишет: взять тайм-аут и уехать в Ленинград Очень по-мужски. Klo пишет: я тоже не могу Ну, всегда бывают исключения из правил.
Wega: Скрипач не нужен пишет: Я понимаю, почему ушла Валенси, потому, что узнала слишком много того, что не укладывается в её понимании в сценарий их с Барни счастливой семейной жизни. Какой сценарий?!! Она уходит лишь потому, что чувствует себя обманщицей! Она не верит, что Барни любит её настолько, чтобы прожить с нею всю жизнь!! И про Фостера узнаёт лишь, когда карандаш для прощания понадобился!
федоровна: Барни замечательный, добрый, внимательный, каждая рада была бы быть с таким рядом. Он - надежное плечо, за ним - как за каменной стеной. apropos пишет: Барни не словами, но делом показал, что любит Валенси. Она по своей неопытности, закомплексованности, неуверенности этого не поняла. Да, но ведь Хелга пишет: А женщине пока не скажешь, пока ей не вдолбишь это в голову словами, не поверит. apropos пишет: То, что он не был полностью открыт с ней - а зачем? Wega пишет: И что поэтому он сразу же должен был выкладывать свой самое сокровенное?!! Речь не идет о подноготной и сокровенном. Тут дело в другом. Суть Барни - тайна для Валенси. Она в нем не уверена, а не только переживает за свой "обман". Ей тяжело довериться человеку, который по сути остается незнакомцем. Валенси прекрасно себя вела: не спрашивала о прошлом, ценила настоящий момент, чувствовала любовь Барни. Она не была той женщиной, которая желает, чтобы мужчина растворился в любви. Ей просто надо немного больше, чем есть.
Хелга: федоровна пишет: Ей тяжело довериться человеку, который по сути остается незнакомцем. И вдвойне тяжело ощущать, что "обманула, поймала" этого незнакомца, считая, что он не заслужил такой участи - ее в качестве жены на всю жизнь.
apropos: федоровна пишет: Ей тяжело довериться человеку, который по сути остается незнакомцем. Ну, не кажется он мне незнакомцем. Да, у него много тайн, так скажем, но его отношение к Валенси вполне открыто - как можно не видеть, не чувствовать, что ему с ней хорошо, если он готов с ней не только спать (и, думаю, он не холоден с ней в постели), но и с удовольствием с ней гуляет, разговаривает, шутит. Из жалости только на такое никто не будет способен, если человека не любишь. А так и так рано или поздно постепенно бы все открылось - как что-то открылось с приездом папы и т.д. Ну, кинула бы в него чем-нибудь... Хотя ее, конечно, тоже можно понять - если встать на ее место.
федоровна: apropos пишет: Хотя ее, конечно, тоже можно понять - если встать на ее место. Вот то-то и оно. Не знаю, что это - затмение, ошибка, гордость, но меня тоже вынесло бы оттуда. Хотя бы для того, чтобы прийти в себя.
bobby: Я Барни тоже не обвиняю. Скрипач не нужен пишет: Но также отлично понимаю, почему ушел он. Поступил очень по-мужски, надо сказать. А я не понимаю. И не вижу логики. Пока. Сбежал от проблем... По-мужски было бы прямо спросить, прекратить уже играть в прятки, а он поставил её перед выбором, словно вновь хотел посмотреть, что же будет дальше, что Валенси сделает... По идее, им надо было поговорить в тот же вечер, когда случилась история с поездом. Я еще понимаю Валенси, которая промолчала федоровна пишет: Она в нем не уверена, а не только переживает за свой "обман". Ей тяжело довериться человеку, который по сути остается незнакомцем. Но поведение Барни вновь оказалось загадкой.
Хелга: apropos пишет: Из жалости только на такое никто не будет способен, если человека не любишь. Но она-то думает иначе. Упорно. федоровна пишет: Не знаю, что это - затмение, ошибка, гордость, но меня тоже вынесло бы оттуда. Хотя бы для того, чтобы прийти в себя. Абсолютно то же самое сделала бы и я.
bobby: Хелга пишет: Но она-то думает иначе. Упорно. Не стоит забывать, что Валенси никто никогда не любил. И, учитывая обстоятельства, при которых они поженились, с чего Валенси вообще так думать. Да, добр, хорошо относится, возможно она ему симпатична, приятна, у них есть общие темы для разговоров, но с чего ей считать все это любовью. Это нам отсюда хорошо судить и анализировать.
Хелга: bobby пишет: Не стоит забывать, что Валенси никто никогда не любил. И, учитывая обстоятельства, при которых они поженились, с чего Валенси вообще так думать. Да, добр, хорошо относится, возможно она ему симпатична, приятна, у них есть общие темы для разговоров, но с чего ей считать все это любовью. Это нам отсюда хорошо судить и анализировать. Так я о том и говорю. Она по другому просто думать не может. «Он не любит. Я его на себе женила». «Я виновна» bobby пишет: По-мужски было бы прямо спросить, прекратить уже играть в прятки, а он поставил её перед выбором, словно вновь хотел посмотреть, что же будет дальше, что Валенси сделает... По-мужски, скорее, сбежать от личной проблемы. Да и не думаю, что он как-то намеренно ставил ее перед выбором или наблюдал. Он о себе, скорее, думал, о своем смятении.
apropos: Дык я бы тоже сбежала на месте Валенси. Возможно. bobby пишет: Это нам отсюда хорошо судить и анализировать. Понятное дело - со стороны всегда проще. bobby пишет: с чего ей считать все это любовью Ну, его отношение к ней все же говорит о том. Другое дело, что она этого не понимает. Но при том Барни все равно хорош.
bobby: Хелга пишет: и не думаю, что он как-то намеренно ставил ее перед выбором или наблюдал. Пусть не намеренно, но этот "уход в леса" совершенно непонятен. Хотя, ему как творческой натуре , возможно, захотелось побыть одному, поразмыслить на природе о своих и прочих проблемах, и тупике, в котором он или они оказались, не предполагая даже, как расценит его поведение Валенси. apropos пишет: Но при том Барни все равно хорош. Ясное дело.
Хелга: apropos пишет: Но при том Барни все равно хорош. Так потому еще и хорош, что при всех своих положительных чертах и таинственности, еще и недостатков кучу имеет. bobby пишет: не предполагая даже как расценит его поведение Валенси. Вот, именно. Он разве подумал об этом?
apropos: bobby пишет: этот "уход в леса" совершенно непонятен Думаю, все разъяснится. И мы его поймем и простим. Хелга пишет: еще и недостатков кучу имеет Дык он мужчина - настоящий мужчина - и этим все сказано. Кстати говоря, Валенси тоже не подумала - уходя - каково ему будет, вернувшись в пустой дом. Но по-женски хоть записку оставила, в отличие...
Скрипач не нужен: Wega пишет: Какой сценарий?!! Обычный Валенси прожила с Барни год. Это много. Чувствует она себя не всё хуже, а всё лучше. Она не могла не думать: может быть, жизни ей не год, а год и месяц, год и два месяца... И жить они будут в Голубом замке посреди озера всё по тому же самому сценарию. А, может, это будет не год и два месяца, а два года. И тут почва уходит из-под ног - и она не смертельно больна, и Барни совсем не тот, кем она его привыкла считать. федоровна пишет: Ей просто надо немного больше, чем есть. bobby пишет: По-мужски было бы прямо спросить, прекратить уже играть в прятки Так поступил бы рыцарь без страха и упрёка. А обычный мужчина сбежит или сунет голову в песок на какое-то время. Это не значит, что он весь из себя гадкий, но брать время на обдумывание и причёсывание растрёпанных мыслей - это очень по-мужски. Потом всё может быть расчудесно. Но через паузу. Во всяком случае, так бывает чаще. федоровна пишет: меня тоже вынесло бы оттуда Хелга пишет: Абсолютно то же самое сделала бы и я. Ох, а я и делала, да. Выносило, было дело
Хелга: apropos пишет: Дык он мужчина - настоящий мужчина - и этим все сказано. Тридцати пяти лет...
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Ох, а я и делала, да. Выносило, было дело Ну дык и я не без этого.
федоровна: apropos пишет: Но при том Барни все равно хорош. Очень хорош. Мало того, я в него верю, что он все исправит. Может быть, он спрятался и от несчастной любви, а тут ее вытеснила другая любовь, к женщине, по нравственным и душевным качествам гораздо выше той красавицы.
Скрипач не нужен: bobby пишет: не предполагая даже, как расценит его поведение Валенси. Очень может быть, что он теперь бьёт себя ушами по щекам и думает, что Валенси он не годится по всем статьям. Он был спасательным кругом, развлечением всем на зло перед неминуемой смертью, а теперь он ей стал не нужен со своими штанами на помочах. Ну и пошел в лес метаться
Хелга: Скрипач не нужен пишет: теперь он ей стал не нужен со своими штанами на помочах. Ну и пошел в лес метаться Бедолага.
apropos: Скрипач не нужен пишет: Он был спасательным кругом, развлечением всем на зло перед неминуемой смертью, а теперь он ей стал не нужен со своими штанами на помочах. Ну и пошел в лес метаться Кстати, да. Ох, как мне Барни жалко - один, в лесу, голодный и холодный, в штанах на помочах...
bobby: Скрипач не нужен пишет: думает, что Валенси он не годится по всем статьям. Он был спасательным кругом, развлечением всем на зло перед неминуемой смертью, а теперь он ей стал не нужен со своими штанами на помочах. Ну и пошел в лес метаться Да, а это мысль. Отличие лишь в том, что Валенси ему сразу призналась в любви, и потом, как можно было бы так думать, когда она чуть с ума не сошла, ожидая его во время пурги, и как потом встретила... Разве же это развлечение? Он не мог ошибиться в чувствах любящей женщины, притом любящей так страстно и самозабвенно.
Хелга: apropos пишет: Ох, как мне Барни жалко - один, в лесу, голодный и холодный, в штанах на помочах... Он же бродяга, что ему лес и голод. bobby пишет: Он не мог ошибиться в чувствах любящей женщины, притом любящей так страстно и самозабвенно. В этой тонкой и непредсказуемой области чувств все возможно.
Скрипач не нужен: bobby пишет: Он не мог ошибиться в чувствах любящей женщины, притом любящей так страстно и самозабвенно. Скоро всё узнаем!
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Скоро всё узнаем! Практически сегодня.
bobby: Хелга пишет: Практически сегодня Может, сейчас?
Klo: bobby пишет: Он не мог ошибиться в чувствах любящей женщины, притом любящей так страстно и самозабвенно. Если сам полюбил, а мы надеемся именно на это, - мог легко! Кто в таком состоянии соображает и анализирует? Он, может, себя готовил к скорой и неминуемой разлуке, старался эти мысли от Валенси скрыть. А тут такое двойное потрясение. Ему бы в себе разобраться, куда уж в ком-нибудь еще!
Хелга: bobby пишет: Может, сейчас? Не готово пока, надо вычитать. Ближе к вечеру.
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая! Психологическая картина многозначная и сложная, хоть сюжетные повороты не столь изощренны. Да, и Джон Фостер, и ошибка доктора угадывались почти сразу. Но, действительно, не в этом дело. История о душевном мире героев, о их переживаниях, прежних и настоящих страхах, о том, как сталкиваются наши представления о жизни и реальные события, разрушая иллюзии и пустые формы "так положено". Как раскрывается, как освобождается душа? Всегда с болью, как и рождение всего нового. Эта боль соткана из тысячи волокон, все непросто, все играет роль - и прошлое, и настоящее, и наше "знание" жизни, и незнание самих себя. И главная скрипка в "Голубом замке" это не сам сюжет, его относительная простота открывает нам главный пласт, главную тему - духовный мир человека. Каждое решение требует не интеллектуального, а внутреннего принятия. Сердце должно "дозреть". И этот процесс "созревания" двух сердец - одно изнутри, другое со стороны - мы и имеем возможность переживать. "Остапа понесло"... Это от нестерпимой жажды продолжения.
Wega: Юлия пишет: Как раскрывается, как освобождается душа? Всегда с болью, как и рождение всего нового. Эта боль соткана из тысячи волокон, все непросто, все играет роль - и прошлое, и настоящее, и наше "знание" жизни, и незнание самих себя. И главная скрипка в "Голубом замке" это не сам сюжет, его относительная простота открывает нам главный пласт, главную тему - духовный мир человека. Каждое решение требует не интеллектуального, а внутреннего принятия. Сердце должно "дозреть". И этот процесс "созревания" двух сердец - одно изнутри, другое со стороны - мы и имеем возможность переживать. Нельзя сказать точнее! Во всяком случае, несмотря на возражения оппонентов, я считаю, что именно это стремилась донести до нас автор "Голубого замка". И ещё одна идея не отпускает меня. Для этого следует припомнить "Энн из поместья зелёных крыш". Был там эпизод, который сразу же припомнился мне, когда предстала горестная картина неверия Валенси в саму возможность грядущего счастья. Было так: Энн должна была извиниться перед соседкой. Энн, не считая себя виноватой, отказалась, хотя следствием отказа должно было стать её обратное водворение в приют. Мэтью призвал к себе девочку и попросил ради него извиниться, т.к. он сразу полюбил её и хотел бы считать своей дочкой. Энн переспросила его и, получив утвердительный ответ, сказала, что ради него она согласна извиниться. Так она осталась в семье. Разве не похожая ситуация с Валенси, которая с детства не видела ни любви, ни теплоты, ни внимания и сочувствия к своим переживаниям и обидам? Нелюбимые и недоласканные дети!!! И не Барни виноват в случившемся, а сама Валенси, не поверив в возможность искренней любви по отношению к себе, некрасивой, унылой и безнадёжной старой деве. Думаю я, что именно это главное, о чём говорит нам умнейшая и тонкая Люси Монтгомери.
Axel: Хелга Спасибо! Я считаю, что Валенси поступила ужасно по отношению к Барни. Не имела она право рассказывать своим родственникам всё о нем. Выглядит это очень-очень некрасиво. Да, Барни не идеал, и наделал кучу ошибок, но он не побежал к родственникам Валенси рассказывать о её болезни и о "Голубом замке". :(
федоровна: Wega пишет: И не Барни виноват в случившемся, а сама Валенси, не поверив в возможность искренней любви по отношению к себе, некрасивой, унылой и безнадёжной старой деве. Думаю я, что именно это главное, о чём говорит нам умнейшая и тонкая Люси Монтгомери. А я и Валенси не виню. Никто не виноват. Ничего не получается у людей, занятых поисками виноватого там, где виновата сама жизнь, наверное. Это вообще последнее дело в отношениях - обвинять, выгораживая себя. Кочечно, речь не идет об измене, пьянстве, рукоприкладстве. Юлия пишет: Сердце должно "дозреть" Если два сердца "дозреют", то все у них будет хорошо.
bobby: Axel пишет: Валенси поступила ужасно по отношению к Барни. Не имела она право рассказывать своим родственникам всё о нем. Выглядит это очень-очень некрасиво. Мне тоже не понравился этот момент. Вернулась и вернулась, но зачем рассказывать то, что она узнала совершенно случайно, выдать чужую тайну, тщательно оберегаемую даже от неё. И кому? Стирлингам... Недостойно:( Юлия Лучше и не скажешь!
федоровна: Axel пишет: Не имела она право рассказывать своим родственникам всё о нем. bobby пишет: Вернулась и вернулась, но зачем рассказывать то, что она узнала совершенно случайно, выдать чужую тайну, тщательно оберегаемую даже от неё Может быть, автор этим поступком Валенси, измотанной и уставшей от всех последних открытий, последовавших за ней вдогонку при ее уходе, хочет показать, как сильно они ее поразили? Ну есть прошлое и есть, она ни о чем не спрашивала, но зачем было покрывать Джона Фостера презрением, в чем смысл этой неправды?
Хелга: Wega пишет: Разве не похожая ситуация с Валенси, которая с детства не видела ни любви, ни теплоты, ни внимания и сочувствия к своим переживаниям и обидам? Нелюбимые и недоласканные дети!!! И не Барни виноват в случившемся, а сама Валенси, не поверив в возможность искренней любви по отношению к себе, некрасивой, унылой и безнадёжной старой деве. Да, аналогия прослеживается. И в других книгах тоже. Уже писала, вроде, про "Чудеса для Мэриголд", в этой книге речь идет о девочке и ее семье, и вновь поднимаются такие же вопросы, жизни, любви, нелюбви, смерти. Монтгомери чудесна! А в случившемся, по моему глубокому убеждению, никто не виноват. Просто это жизнь со всеми ее вариациями. Axel пишет: Я считаю, что Валенси поступила ужасно по отношению к Барни. Не имела она право рассказывать своим родственникам всё о нем. Выглядит это очень-очень некрасиво. А в чем некрасиво? Правда уже так или иначе раскрылась, но дело даже не в том. Она в шоке, в потрясении, у нее единственное желание спрятаться от мира, ей хочется поскорей отделаться от вопросов родни. Она и не задумалась, должна ли хранить его тайны или нет. Или, возможно, ей просто надо было это все кому-то высказать, выплеснуть, вот и выплеснула. bobby пишет: И кому? Стирлингам... Недостойно:( Но это ее родственники, мать, тетя, дядя. У нее других нет. Axel пишет: Да, Барни не идеал, и наделал кучу ошибок, но он не побежал к родственникам Валенси рассказывать о её болезни и о "Голубом замке". Но и разница между ними велика. Барни - мужчина, Валенси - женщина. Валенси рассказала своим родственникам, не чужим. Не знаю, ни на минуту не осуждаю ее за это. Она живая, она женщина, она живет эмоциями.
федоровна: Хелга пишет: Не знаю, ни на минуту не осуждаю ее за это. Она живая, она женщина, она живет эмоциями.
Хелга: федоровна пишет: Ну есть прошлое и есть, она ни о чем не спрашивала, но зачем было покрывать Джона Фостера презрением, в чем смысл этой неправды? Еще про Барни хотела добавить. Думаю, это нормальная реакция не слишком тщеславного автора и саркастичного человека, и в характере Барни. И коли он не хотел раскрываться перед нею в качестве писателя, находясь в неопределенном положении «мужа на год», то он, просто, не задумываясь, иронизировал над своим творчеством.
Wega: Хелга пишет: Валенси рассказала своим родственникам, не чужим. Не знаю, ни на минуту не осуждаю ее за это. Она живая, она женщина, она живет эмоциями. Она не обманщица, она в принципе не способна солгать! Допустим, она могла бы уйти от ответа на этот вопрос, но раз уж появился отец Барни, то правда, безусловно, станет общим достоянием. А что касается вины Валенси за её побег, за неверие в себя, то здесь я неправа. Это не вина её, это её беда!!
Axel: Хелга пишет: А в чем некрасиво? Правда уже так или иначе раскрылась, но дело даже не в том. Она в шоке, в потрясении, у нее единственное желание спрятаться от мира, ей хочется поскорей отделаться от вопросов родни. Она и не задумалась, должна ли хранить его тайны или нет. Или, возможно, ей просто надо было это все кому-то высказать, выплеснуть, вот и выплеснула. Некрасиво, потому что Валенси с самого начала знала, что в жизни Барни есть какая-то тайна. Недаром же шли все эти разговоры про беглого преступника. Да, правда оказалась иная. Но что такого шокирующего было в самом факте, что Барни не тот, за кого себя выдает? Она всегда это знала и понимала. Возможно, про сына миллионера, действительно, уже не было смысла скрывать (хотя я не согласна), но про Фостера то не знал никто. Барни даже дверь в комнату не закрыл... Так ей доверял. А она просто не оправдала его доверия. И моральное состояние героини здесь не оправдание, к сожалению. И лично я пойму, если он теперь не захочет вернуть Валенси. :( Хелга пишет: Но это ее родственники, мать, тетя, дядя. У нее других нет. Валенси всю книгу твердила, как она их ненавидит. Барни дал ей другую жизнь, несмотря на то, что она ему, мягко говоря, навязалась. Барни выполнил свои обязательства, она - нет.
Скрипач не нужен: Допускаю, что Валенси рассказала о Барни все эти интересные подробности просто для того, чтобы он перестал выглядеть в глазах городка мошенником и оборванцем. Он не фальшивомонетчик и женоубийца, а писатель с именем и неплохими тиражами, да ещё и сын миллионера. И не какого-то там неизвестного миллионера, а того самого Редферна, настойки которого так всеми уважались
Хелга: Axel пишет: Некрасиво, потому что Валенси с самого начала знала, что в жизни Барни есть какая-то тайна. Недаром же шли все эти разговоры про беглого преступника. Да, правда оказалась иная. Но что такого шокирующего было в самом факте, что Барни не тот, за кого себя выдает? Она всегда это знала и понимала. С другой стороны, пусть это будет некрасиво, если так кажется, но от этого Валенси становится еще более живой, с недостатками и дурными поступками. А разве люди не совершают множество ошибок в жизни? И поступки бывают всякие. И сожаления и раскаяния. И прощение. Axel пишет: И лично я пойму, если он теперь не захочет вернуть Валенси. :( Неужели это может стать причиной, чтобы не возвращаться к любимой женщине? Axel пишет: Валенси всю книгу твердила, как она их ненавидит. Барни дал ей другую жизнь, несмотря на то, что она ему, мягко говоря, навязалась. Барни выполнил свои обязательства, она - нет. Но жизнь ведь не свод правил, не список обязательств, и не кодекс принципов. Ох, не знаю, я такая поклонница этой книги, что переживаю за героев, как за живых.
Axel: Хелга Хелга пишет: Ох, не знаю, я такая поклонница этой книги, что переживаю за героев, как за живых. Мне тоже они полюбились. Может поэтому, меня поступок Валенси так задел. Всегда считала, что чужие тайны нельзя выдавать ни при каких обстоятельствах. Можно сказать, что это мой " личный неубиваемый таракан". Скрипач не нужен пишет: Допускаю, что Валенси рассказала о Барни все эти интересные подробности просто для того, чтобы он перестал выглядеть в глазах городка мошенником и оборванцем. Он не фальшивомонетчик и женоубийца, а писатель с именем и неплохими тиражами, да ещё и сын миллионера. И не какого-то там неизвестного миллионера, а того самого Редферна, настойки которого так всеми уважались Но Барни было всё равно, что о нем думают жители. Если бы он хотел, то уже давно всем обо всем рассказал.
Скрипач не нужен: Axel пишет: Но Барни было всё равно, что о нем думают жители. Да, ему было всё равно. Хотя, всё-таки нет. Ему хотелось жителей эпатировать. Чем он при каждом удобном случае и занимался Но, возможно, это было небезразлично Валенси. Причины могут быть разными - чтобы её не пилили замужеством с маргиналом, чтобы о нём больше плохо не думали. А могла просто от дикой усталости отвечать, как есть. На выдумывания удобоваримых причин возвращения не было ни сил, ни желания.
bobby: Axel пишет: чужие тайны нельзя выдавать ни при каких обстоятельствах. Мало того что чужие, так еще ей и не доверенные. Хелга пишет: Правда уже так или иначе раскрылась Она раскрылась случайно и только для неё. Если у Барни были причины скрывать свое прошлое от неё, то, разумеется, тем более он не желал, чтобы это стало достоянием всего города. А теперь о нем будут судачить во всех домах. Дядя Бенджамен и прочие постараются. Wega пишет: но раз уж появился отец Барни, то правда, безусловно, станет общим достоянием. Так пусть станет с его подачи, но не с её. Хелга пишет: Она и не задумалась, должна ли хранить его тайны или нет. Она не производит впечатление такой уж безумной, и о своем "обмане" и дальнейшей жизни как своей так и его, задумывается и размышляет много, только ошибочно расставляя акценты. Так что и об этом могла бы подумать. Но это ее родственники, мать, тетя, дядя. У нее других нет Axel пишет: Валенси всю книгу твердила, как она их ненавидит. Могла бы вообще ничего не рассказывать, отделаться общими фразами и уйти к себе. Пусть мать и относится к ней холодно, но домой разрешила приходить. Раз уж ей так все безразлично стало, мнение родственников должно было беспокоить в самый последний момент. Нет, я не согласна. Прежде чем выдавать все подробности, надо было дождаться хотя бы возвращения Барни...
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Причины могут быть разными - чтобы её не пилили замужеством с маргиналом, чтобы о нём больше плохо не думали. А могла просто от дикой усталости отвечать, как есть. На выдумывания удобоваримых причин возвращения не было ни сил, ни желания. Это и есть основные причины, у нее просто не было сил. bobby пишет: Она не производит впечатление такой уж безумной, и о своем "обмане" и дальнейшей жизни как своей так и его, задумывается и размышляет много, только ошибочно расставляя акценты. Так что и об этом могла бы подумать. Не могла она думать в таком состоянии смятении. Просто не могла. Убеждена. bobby пишет: А теперь о нем будут судачить во всех домах. Дядя Бенджамен и прочие постараются. О нем и так судачат во всех домах. Его разве это волновало? Только теперь будут судачить и пресмыкаться.
Хелга: Глава XLII На следующий день часы еще не пробили полдень, как жуткий старый автомобиль прогромыхал по улице Вязов и остановился напротив кирпичного дома. Из машины выскочил мужчина без шляпы и ринулся по ступенькам. Звонок зазвенел так, как никогда прежде — неистово и громко. Звонивший требовал, а не просил впустить его. Дядя Бенджамин, спеша к двери, издал сдавленный смешок. Он только что «заскочил», чтобы справиться о самочувствии дорогой Досс — Валенси. Дорогая Досс… Валенси, как ему сообщили, вела себя все также. Спустилась к завтраку, который не съела, и вернулась в свою комнату. И все. Не разговаривала. И была, по-доброму, сочувственно, оставлена в покое. «Очень хорошо. Редферн сегодня будет здесь», — объявил дядя Бенджамин. А теперь ему обеспечена репутация пророка. Редферн явился, собственной персоной. «Моя жена здесь?» — спросил он дядю Бенджамина без всяких предисловий. Дядя Бенджамин широко улыбнулся. «Мистер Редферн, полагаю. Очень рад познакомиться с вами. Да, ваша маленькая капризунья здесь. Мы…» «Я должен ее видеть», — грубо оборвал его Барни. «Конечно, мистер Редферн. Проходите. Валенси спустится через минуту». Он провел Барни в гостиную и удалился в другую комнату, к миссис Фредерик. «Поднимись и позови Валенси. Ее муж здесь». Но дядя Бенджамин настолько сомневался, что Валенси на самом деле спустится через минуту и спустится ли вообще, что на цыпочках последовал за миссис Фредерик и подслушивал в коридоре. «Валенси, дорогая, — мягко сказала миссис Фредерик, — твой муж в гостиной, спрашивает тебя». «О, мама, — Валенси спустилась с подоконника и стиснула руки. — Я не могу его видеть… не могу! Скажи ему, чтобы он уходил…. Попроси его уйти. Я не могу видеть его!» «Скажи ей, — прошептал дядя Бенджамин через замочную скважину, — что Редферн заявил, что не уйдет, пока не увидит ее». Редферн не говорил ничего подобного, но дядя Бенджамин решил, что он был именно таким человеком. Валенси знала это. Она понимала, что рано или поздно, но ей придется спуститься. Она даже не взглянула на дядю Бенджамина, проходя мимо него по коридору. Тот не возражал. Потирая руки и хихикая, он отправился на кухню, где весело поинтересовался у кузины Стиклз: «Что общего между хорошими мужьями и хлебом?» Кузина Стиклз спросила «что». «Женщины нуждаются и в том и в другом», — просиял дядя Бенджамин. Валенси выглядела отнюдь не красавицей, когда вошла в гостиную. Бессонная мучительная ночь оставила следы хаоса на ее лице. На ней было старое ужасное сине-коричневое платье в клетку, потому что все свои хорошенькие платья она оставила в Голубом замке. Но Барни рванул через комнату и обнял ее. «Валенси, милая… о, милая маленькая дурочка! Что заставило тебе сбежать, вот так? Чуть с ума не сошел, когда вернулся вчера домой и нашел твое письмо. Было за полночь, знал, что слишком поздно сюда приходить. Я не спал всю ночь. А утром приехал отец, и я не мог вырваться. Валенси, что тебе пришло в голову? Развод, подумать только! Разве ты не знаешь…» «Я знаю, что ты женился на мне из жалости, – перебила Валенси, делая слабые попытки оттолкнуть его. – Я знаю, что ты не любишь меня… я знаю…» «Ты до трех часов не спала той ночью, – сказал Барни, встряхивая ее. – Вот в чем все дело. Не люблю тебя! О, разве я не люблю тебя! Девочка моя, когда я увидел, как поезд мчится на тебя, я точно знал, люблю или нет!» «Да, я боялась, ты постараешься убедить меня, что ты тебе не все равно, – пылко вскричала Валенси. – Нет… нет! Я все знаю об Этель Трэверс… твой отец мне все рассказал. О, Барни, не мучай меня! Я не могу вернуться к тебе!» Барни отпустил Валенси и несколько мгновений в упор смотрел на нее. Что-то в ее бледном решительном лице звучало убедительней, чем слова. «Валенси, – тихо продолжил он, – Отец не мог рассказать тебе, потому что ничего не знает. Позволь мне объяснить… все». «Да», – устало сказала Валенси. О, как он был мил! Как она хотела броситься в его объятия! Когда он бережно усаживал ее на стул, она готова была поцеловать его худые загорелые руки. Она не могла взглянуть на него, стоящего перед нею. Не осмеливалась встретиться с ним взглядом. Она должна быть храброй ради него. Она знала, какой он… добрый, бескорыстный. Он, конечно же, притворился, что не желает свободы… она знала, что притворится, когда придет в себя после потрясения. Он жалел ее… понимал ее ужасное положение. И разве когда-нибудь не понимал? Но она не примет его жертву. Никогда! «Ты виделась с отцом и знаешь, что я Бернард Редферн. И, полагаю, угадала, что я и Джон Фостер, раз заходила в комнату Синей Бороды». «Да. Но я зашла не из любопытства. Я забыла, что ты просил меня не входить… забыла…» «Неважно. Я не собираюсь убивать тебя и вешать на стену, так что нет нужды звать Сестру Анну*. Просто хочу рассказать всю свою историю с самого начала. Вернулся вчера, намереваясь сделать это. Да, я сын старого дока Редферна – знаменитого фиолетовыми таблетками и микстурами. Мне ли не знать? Не это ли терзало меня год за годом?» Барни горько рассмеялся и заходил по комнате. Дядя Бенджамин, прокравшийся на цыпочках по коридору, услышал смех и нахмурился. Лишь бы Досс не строила из себя упрямую дурочку. Барни бросился на стул перед Валенси.
Хелга: «Да. Сколько себя помню, я был сыном миллионера. Но когда я родился, отец не был миллионером. И даже не врачом. Ветеринаром и не слишком хорошим. Они с матерью жили в маленькой деревне под Квебеком в отвратительной бедности. Я не помню мать. Даже ее лица. Умерла, когда мне было два года. Когда она умерла, отец перебрался в Монреаль и основал компанию по продаже лосьона для волос. Кажется, однажды ночью ему приснился рецепт. И это сработало. Потекли деньги. Отец изобрел… или ему приснилось… другие средства, таблетки, микстуры, мази и прочее. Когда мне исполнилось десять, он уже был миллионером, имел столь огромный дом, что такая мелочь, как я, терялся в нем. Я имел все игрушки, какие мальчик только мог пожелать, но я был самым одиноким дьяволенком на свете. Помню лишь один счастливый день из детства, Валенси. Только один. Даже твоя жизнь была лучше. Папа поехал за город навестить старого приятеля и взял меня с собой. Мне позволили пойти в сарай, и я провел там целый день, заколачивая молотком гвозди в бревна. Такой славный день. Плакал, когда пришлось вернуться в Монреаль в свою полную игрушек комнату в огромном доме. Но я не сказал отцу почему. Никогда ему ничего не рассказывал. Мне всегда было трудно рассказывать, Валенси, о том, что там, глубоко внутри. А у меня почти все глубоко внутри. Я был чувствительным ребенком и стал еще более чувствительным мальчиком. Никто не знал, что я страдал. Отец никогда не подозревал об этом». «Когда мне исполнилось одиннадцать, он послал меня в частную школу. Мальчишки макали меня в пруд до тех пор, пока я не вставал на стол и не декламировал во весь голос рекламу отцовских патентованных гадостей. Я делал это, тогда, – Барни сжал кулаки, – был напуган, захлебывался водой, и весь мир ополчился против меня. Но когда я поступил в колледж и старшекурсники пытались проделать тот же трюк, я отказался. – Барни мрачно улыбнулся. – Они не могли заставить меня. Но они хотели и сделали мою жизнь невыносимой. Упоминания таблеток, микстур и лосьона для волос стали бесконечными. Меня прозвали «До и после» – видишь, у меня всегда была густая шевелюра. Четыре года в колледже обернулись кошмаром. Ты знаешь – или не знаешь, какими чудовищами могут стать мальчишки, если у них имеется жертва вроде меня. У меня было мало друзей – между мной и людьми, что мне нравились, всегда стоял какой-то барьер. А другие, те, что очень хотели подружиться с сыном старины доктора Редферна, меня не интересовали. Но был один друг, я думал, что был. Умный, начитанный парень, немного писатель. Между нами протянулась нить взаимопонимания – я так хотел этого. Он был старше меня, и я боготворил его, глядя на него снизу вверх. В тот год я был счастливей, чем за всю свою жизнь. А затем в журнале колледжа появился пародийный скетч, зло высмеивающий отцовские лечебные средства. Имена авторов, конечно, были изменены, но все знали, что и кто имелись в виду. О, это было умно, дьявольски умно и остро. Весь Макгилл рыдал от смеха, читая его. Я узнал, что скетч написал он». «Ты уверен?» – потухшие глаза Валенси возмущенно вспыхнули. «Да. Он признался, когда я спросил его. Сказал, что хорошая идея для него дороже, чем друг. И зачем-то колко добавил: «Знаешь, Редферн, есть вещи, которые не купишь за деньги. Например – ты не можешь купить себе деда». Жестокий удар. Я был достаточно молод, чтобы почувствовать себя уничтоженным. Этот случай сокрушил все мои идеи и иллюзии, что было еще хуже. Я стал молодым мизантропом. Не желал больше ничьей дружбы. А затем, через год после окончания колледжа, встретил Этель Трэверс». Валенси вздрогнула. Барни, засунув руки в карманы, внимательно изучал пол и не заметил этого. «Отец рассказал тебе о ней, полагаю. Она была очень красива. Я любил ее. О, да, я любил ее. Не стану отрицать или преуменьшать. Это была первая единственная романтичная мальчишеская любовь, страстная и настоящая. И я думал, что она тоже любит меня. У меня хватило глупости так думать. Был дико счастлив, когда она пообещала выйти за меня замуж. Счастлив несколько месяцев. А затем узнал, что она не любит меня. Однажды невольно подслушал разговор. Этого было достаточно. Словно в пословице о подслушивающем стал свидетелем собственного позора. Подруга спросила ее, как ей удается переваривать сына дока Редверна и все эти медицинские патенты. «Его деньги позолотят таблетки и подсластят микстуры, – со смехом ответила Этель. – Мама посоветовала мне подцепить его, если сумею. Мы без гроша. Но фу! Чувствую запах скипидара, когда он подходит ко мне». «О, Барни! – воскликнула Валенси ,охваченная жалостью. Она забыла о себе и была полна сочувствия к нему и злости на Этель Трэверс. Как та посмела? «Итак, – Барни встал и принялся ходить по комнате, – это добило меня. Окончательно. Я покинул цивилизацию и все эти проклятые пилюли, и отправился на Юкон. Пять лет скитался по миру, по всем заморским краям. Зарабатывал достаточно, ни цента не брал из отцовских денег. А однажды проснулся и понял, что Этель больше меня не волнует, никоим образом. Стала кем-то, кого я знал в прежней жизни, и все. Но я не хотел возвращаться. Наелся прошлым по горло. Я был свободен и хотел сохранить свободу. Приехал на Миставис, увидел остров Тома МакМюррея. Мою первую книгу опубликовали годом раньше, она стала популярной, и у меня было немного денег от авторских гонораров. Купил этот остров. Но я держался в стороне от людей. Никому не верил. Не верил, что на свете существуют такие вещи, как настоящая дружба или настоящая любовь – не для меня, во всяком случае – сына дока-фиолетовые таблетки. Наслаждался всеми этими дикими байками, что ходили обо мне. Боюсь, некоторые сам и подбросил. Люди воспринимали мои реплики в свете собственных предубеждений. Затем появилась ты. Мне пришлось поверить, что ты любишь меня, а не миллионы моего отца, на самом деле любишь. Не было иной причины, отчего ты захотела выйти замуж за нищего мерзавца с темным прошлым. И я жалел тебя. О, да, я не отрицаю, что женился на тебе, потому что пожалел. А затем обнаружил, что ты самый лучший, веселый, славный дружок и приятель. Остроумная, верная, милая. Ты заставила меня снова поверить в то, что есть дружба и любовь. Мир стал добрее, просто потому что в нем есть ты, душенька. Я бы хотел вечно жить так, как мы жили. Я понял это, в тот вечер, когда возвращался домой и впервые увидел свет в окне дома на острове. И знал, что ты там и ждешь меня. Всю жизнь я был бездомным, а как здорово обрести свой дом. Приходить вечером голодным и знать, что есть добрый ужин, веселый огонь и ты. Но до случая на стрелке я не понимал, что на самом деле ты значишь для меня. Это пришло, как удар молнии. Я понял, что не смогу жить, если не вытащу тебя, что должен умереть с тобой. Сознаюсь, это сбило меня с ног, ошеломило. Я не сразу сумел найти опору. Поэтому и вел себя, как осел. Ужасная мысль, что ты умрешь, заставила меня целый день бродить по округе. Я всегда ненавидел эту мысль, но, считая, что у тебя нет шансов, просто отбросил ее в сторону. А теперь пришлось столкнуться лицом к лицу с ужасным фактом – ты приговорена к смерти, а я не могу жить без тебя. Вчера я вернулся домой, приняв решение, что покажу тебя всем специалистам в мире, что что-то точно можно сделать. Я чувствовал, что все не так плохо, как считает доктор Трент, раз даже тот случай на дороге не повредил тебе. Прочитал твою записку и сошел с ума от счастья, и немного испугался, что ты больше не любишь меня и ушла, чтобы избежать встречи. Но теперь все хорошо, да, милая?» Ее, Валенси называют милой? «Я не могу поверить, что ты любишь меня, – беспомощно сказала она. – Я знаю, ты не можешь. Какой смысл, Барни? Конечно, ты жалеешь меня… конечно, ты стараешься все уладить. Но это невозможно уладить, вот так. Ты не можешь любить меня… меня». Она встала и трагическим жестом указала на зеркало над каминной полкой. Без сомнения, даже Аллан Тирни не смог бы разглядеть красоту в скорбном осунувшемся лице, что отражалось там. Барни не смотрел в зеркало. Он смотрел на Валенси, словно хотел схватить ее или ударить. «Не люблю! Девочка, ты вся в моем сердце. Как драгоценность. Разве я не обещал тебе, что никогда не стану лгать? Не люблю тебя! Я люблю тебя так, как только могу. Сердцем, душой, мыслями. Каждая частица моего тела и души трепещет от твоей сладости. Никого нет в мире для меня, кроме тебя, Валенси». «Ты… хороший актер, Барни» – сказала Валенси, болезненно улыбнувшись. Барни смотрел на нее. «Так ты все еще не веришь мне?» «Я… не могу». «О… черт!» – взревел Барни. Валенси испуганно смотрела на него. Таким она его никогда не видела. Злобным! С глазами, черными от гнева. С глумливой улыбкой. Мертвенно-бледным лицом. «Ты не хочешь верить мне, – голос Барни стал шелково-мягким от сдерживаемой клокочущей ярости. – Ты устала от меня. Ты хочешь сбежать, освободиться. Ты стыдишься таблеток и мазей, также как и она. Твоя стирлинговская гордыня не может переварить их. Все было хорошо, пока ты думала, что тебе недолго жить. Пока я был добрым проказником, ты могла мириться со мной. Но жизнь с сыном старого дока Редферна – другое дело. О, я понимаю, абсолютно понимаю. Я был очень глуп, но теперь, наконец, понял». Валенси встала. Уставилась в его взбешенное лицо. Затем внезапно рассмеялась. «Милый мой! Вот ты о чем! Ты и правда любишь меня! Ты не был бы так зол, если бы не любил». Барни несколько мгновений молча смотрел на нее. Затем обнял с коротким смешком торжествующего возлюбленного. Дядя Бенджамин, что замер от ужаса у замочной скважины, облегченно вздохнул и на цыпочках вернулся к миссис Фредерик и кузине Стиклз. «Все в порядке», – радостно провозгласил он. Дорогая крошка Досс! Он сей же час пошлет за своим адвокатом и изменит завещание. Досс будет его единственной наследницей. Именно ей следует отдать должное. Миссис Фредерик, возвращаясь к своей уютной вере во всеобъемлющее Провидение, достала фамильную Библию и внесла запись в раздел «Бракосочетания».
Klo: Ого! Какая дискуссия! А я на этот эпизод вообще внимания не обратила - настолько он показался естественным. Я не считаю, что тайна была доверена Валенси, поэтому не вижу причин, почему оа должна была молчать об этом. Кроме того, вряд ли это могло ему навредить или скомпометировать (куда там еще компрометировать). И еще. Если это не представило интереса для нее, она просто не понимает, что за бомба эта информация. Может, со временем осознает и ужаснется, но это будет потом. Пока писала - события помчались вскачь! Хелга Спасибо, что не стала томить общественность! Пошла дочитывать!
федоровна: Хелга О, милый Барни! Прости меня за глупые сомнения и придирки! Тебе, оказывается, досталось по жизни, и по полной программе, хотя совсем от других "стирлиргов". Но ты не ожесточился, просто уехал, выбрал другую жизнь. Все объяснилось для меня, все стало понятным. Валенси и Барни настолько индивидуальны, но вместе с тем олицетваряют собой Женщину и Мужчину, их путь навстречу друг другу.
apropos: Хелга Чудное продолжение - Барни приехал и показал себя настоящим мужем. Любовь торжествует. Но не могу удержаться - и не кинуть свои очередные монетки. Во-первых, тоже разделяю мнение Axel, что Валенси не должна была выдавать тайны Барни. А во-вторых - все же очень по-женски (голосом автора-женщины) звучит рассказ Барни о тяжелом детстве, унижениях и проч. Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. Особенно перед женщиной. И хочу выразить благодарность всем участникам столь интереснейшей дискуссии - было ужасно интересно познакомиться с разными мнениями и аргументами "за" и "против". Получила огромное удовольствие!
федоровна: apropos пишет: Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. Говорят, сильные мужчины не боятся быть слабыми в какой-то момент. Считаю, это тот момент.
apropos: федоровна пишет: Считаю, это тот момент. Аргумент принят. Но все же мне кажется, что уж слишком он себя обнажил.
Klo: apropos пишет: Чудное продолжение - Барни приехал и показал себя настоящим мужем. Любовь торжествует. Да здравствует счастливый финал! apropos пишет: Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. Особенно перед женщиной. Сколько угодно! Могут изливать, могут жаловаться, могут искать сочувствия и участия, причем именно у женщины. Описание - да, женское, но все же на ситуацию мы смотрим глазами Валенси, поэтому и преломляется увиденное-услышанное, приобретает именно такой оттенок.
Хелга: apropos пишет: Валенси не должна была выдавать тайны Барни. Теоретически не должна была, но он ведь не просил ее хранить его тайны, кроме одного - не заходить в комнату Синей бороды. Не должна, но выдала, пусть это будет ее ошибкой, мы совершаем столько ошибок за свою жизнь, наступаем на грабли, и ошибки ведь могут и украшать, разве нет? apropos пишет: А во-вторых - все же очень по-женски (голосом автора-женщины) звучит рассказ Барни о тяжелом детстве, унижениях и проч. Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. В целом соглашаясь с твоей теоремой, высказанной где-то страницами выше, о сдержанности мужчин и поведении, присущем этому подвиду человеческих особей в любви и решении личных неурядиц в отношении противоположнго подвида, не могу согласиться, категорически, с осуждением поступка данного индивида, то есть Барни. Возможно, это его первое и единственное, да не возможно, а точно, подробное излияние. В ситуации, когда он должен был рассказать о себе, объяснить мотивы своих поступков, иначе любимая женщина не приняла бы и не поняла его очередных сдержанных, туманных объяснений. Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима.
федоровна: apropos пишет: Но все же мне кажется, что уж слишком он себя обнажил. Во-первых, это чтобы Валенси быстрее прониклась и поверила, он сильно волнуется. Во-вторых, он же писатель, привык описывать. Klo пишет: Могут изливать, могут жаловаться, могут искать сочувствия и участия, причем именно у женщины. Никто иногда и не представляет, что у мужика за душой бывает, кроме жены. Хелга пишет: Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима.
Klo: федоровна пишет: Никто иногда и не представляет, что у мужика за душой бывает, кроме жены. Жена зачастую бывает совсем ни при чем, может подозревать, может догадываться, но излияний не дождаться. Хелга пишет: Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима. Зачастую трудно решиться на первую исповедь. Потом затягивает... Это не абстрактные рассуждения, поверьте мне. Уж сколько жилеток я сменила
Хелга: федоровна пишет: Никто иногда и не представляет, что у мужика за душой бывает, кроме жены. apropos пишет: Но все же мне кажется, что уж слишком он себя обнажил. Он же себя ей отдал, целиком и полностью. Парень чувствительный, тонкий, с запрятанными чувствами. Такие, если отдаются, то целиком. Или не отдаются совсем. По моему скромному мнению.
федоровна: Klo пишет: Жена зачастую бывает совсем ни при чем, может подозревать, может догадываться, но излияний не дождаться. А кому предназначены излияния: маме, сестре, любовнице?
Klo: федоровна пишет: А кому предназначены излияния: маме, сестре, любовнице? Тому, кто готов выслушать от и до. НЕ лезть в душу, не раздражать и не перебивать вопросами, не ахать и не охать, не давать оценки услышаному, вовремя подать именно ожидаемую реплику. Родственные отношения или любовные тут ни при чем.
bobby: Какого-то такого объяснения прошлого Барни я и хотела, и ожидала. Да, возможно, для мужчины слишком откровенно и страстно. Но, хотя бы иногда должно пробить... И мужчины плачут иногда. Наверное, это тот самый случай. Согласна с федоровна пишет: чтобы Валенси быстрее прониклась и поверила, он сильно волнуется. Во-вторых, он же писатель, привык описывать. Хелга пишет: иначе любимая женщина не приняла бы и не поняла его очередных сдержанных, туманных объяснений. Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима Вспомнила по этому поводу Рочестера, который изливал душу Джейн во всех подробностях после неудавшегося венчания.
Хелга: "страстно вопия" Дайте мужчине высказаться и поплакать, ему же легче будет!
apropos: Klo пишет: Могут изливать, могут жаловаться, могут искать сочувствия и участия, причем именно у женщины. Далеко не все мужчины это себе позволяют, хотя - да, и мне такие тоже не раз встречались, - которые любят поплакаться и ждут, что их пожалеют. Но мне как-то больше по нраву молчаливый тип, хотя по жизни это может бесить. федоровна пишет: Во-первых, это чтобы Валенси быстрее прониклась и поверила, он сильно волнуется. Во-вторых, он же писатель, привык описывать. Не, ну понятно, почему да для чего. Но чувствуется женская рука. bobby пишет: Рочестера, который изливал душу Джейн во всех подробностях после неудавшегося венчания И тоже писала женщина.
apropos: Хелга пишет: иначе любимая женщина не приняла бы и не поняла его очередных сдержанных, туманных объяснений. Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима. По идее Валенси должна бы принять его такого, какой есть.
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая! Это было великолепно! Глубокий и нежный роман. Тонкие психологические портреты. Очаровательные, живые герои. И прекрасный чувствующий все нюансы переводчик. Спасибо тебе, дорогая, за прекрасные часы, мысли, чувства, что подарил нам твой перевод. Чуть-чуть назад. Мне кажется, что Валенси не раскрывала секрет Барни кому бы то ни было. Она, как разбитый бокал, - все, что переполняло ее последние несколько часов, вылилось, растеклось - не собрать. Можно винить разбитый бокал? Или того, кто или что его разбило? Но не изменить факта - содержимого удержать он все равно не сможет. И что касается Барни. Мужчины, конечно, разные бывают. А сила Барни никогда не была монументально-каменной. Во-вторых, мне кажется следует учесть, что все началось с недоверия и нежелания открываться (и для него именно это было отправной точкой), и сейчас он должен доказать Валенси, что любит, а это значит для него переменить ситуацию на диаметрально противоположную - полная открытость, даже то, что никогда и никому не рассказывалось, что похоронено и не так уже важно - все до конца, таковы условия. Ну и в-третьих, он уже вырос и пережил свои детские школьные страхи, они сейчас для него скорее символ его полного доверия и открытости Валенси. Хелга пишет: Он же себя ей отдал, целиком и полностью. Именно так. И это он делает совершенно сознательно и потому таким образом.
Хелга: apropos пишет: По идее Валенси должна бы принять его такого, какой есть. А она уже его приняла, такого, какой он есть. Это ему надо показать себя и объясниться, главным образом. Кстати, о мужчинах-писателях. У них тоже есть сколько угодно страстных мужеских излияний.
Хелга: Юлия пишет: и сейчас он должен доказать Валенси, что любит, а это значит для него переменить ситуацию на диаметрально противоположную - полная открытость, даже то, что никогда и никому не рассказывалось, что похоронено и не так уже важно - все до конца, таковы условия. Ну и в-третьих, он уже вырос и пережил свои детские школьные страхи, они сейчас для него скорее символ его полного доверия и открытости Валенси. Да, да, у него иного выхода ведь нет. Или все или ничего. Это еще не совсем финал. Осталось 3 маленькие главы, на десерт на завтра.
федоровна: Klo пишет: Родственные отношения или любовные тут ни при чем. Соласна, иногда даже чужому человеку легче открыться, чем близкому. Только почему-то не хочется, чтобы родной муж где-то на стороне в жилетки утыкался.
Klo: федоровна пишет: Только почему-то не хочется, чтобы родной муж где-то на стороне в жилетки утыкался. Ну, мать, это уже от тебя зависит. Я на эти вещи спокойно смотрела всегда. Хочется - да на здоровье!
федоровна: Klo пишет: Я на эти вещи спокойно смотрела всегда Ну да, олимпийское спокойствие. Главное, чтобы не слишком увлекался.
Nadejda: Хелга , огромное вам спасибо за перевод. Читала с огромным удовольствием.
Armillaria: Хелга, благодарю Вас за перевод "Голубого замка" и присоединяюсь к вышеизложенным отзывам! Как это замечательно... Вот, как я и говорила, нельзя было покидать замок и одинокого принца. Да, стирлинг-банда во всей красе, насчёт завещания - я даже подумала, он хочет оказаться в числе наследников Валенси, но это я от гнева. Героиня всё больше удивляла - эти старые убеждения; и обязательно ли было добиваться рассерженного состояния Барни? Wega пишет: Думаю, что именно это хотела обозначить Люси Монтгомери в своём романе: любите своих детей и внушайте им, что в них есть всё для достойной жизни. Wega, тоже так думаю, но ещё мне видится, что Люси Мод Монтгомери подразумевает необходимость наблюдения за собой и самовоспитания. Отражайте атаки стирлинг-банд, никому не позволяйте унижать себя, укрепляйте Голубой замок внутри, - ищите хороших людей вокруг и держитесь вместе! И тогда пребудет с вами Сила
Wega: Armillaria Бесконечно признательна, что Вы меня поддержали. А то мой голос был сродни "вопиющему в пустыне!" Ведь это так важно научить ребёнка самоуважению и уверенности, что он любим и дорог. Не забывая, конечно, что всякое слишком во вред...
федоровна: Wega Armillaria Насчет воспитания ребенка вы все замечательно сказали! Armillaria пишет: Вот, как я и говорила, нельзя было покидать замок и одинокого принца. Но ведь Барни совсем не принц, он-то зачем такой в романе оказался, только чтобы Стирлингов оттенить?
Armillaria: федоровна Как я понимаю, Барни и Валенси предназначены друг другу; потому пишу "принц" - он принц для неё, она для него принцесса. Главные люди друг для друга, демиурги своей жизни - своей Вселенной *шёпотом* "Ubi tu Gaius ibi Gaja tua!.." Может быть, всё не так...
Хелга: Nadejda Рада новому проклюнувшемуся читателю. Спасибо! Armillaria пишет: Героиня всё больше удивляла - эти старые убеждения; и обязательно ли было добиваться рассерженного состояния Барни? Наверное, да, как мне кажется. Думаю, она не добивалась, просто его последний« вопль отчаяния» просто стал окончательным катализатором. Все таки ведь слишком долгий опыт ощущения своей незначительности не мог не сказаться. И кроме того, она ведь упряма по характеру. "Никогда не меняет своих решений". Wega пишет: А то мой голос был сродни "вопиющему в пустыне!" Ведь это так важно научить ребёнка самоуважению и уверенности, что он любим и дорог. Почему в пустыне? Очень согласна, что и об этом Монтгомери говорит, но это лишь один из аспектов многослойного романа, как мне кажется. Armillaria пишет: "Ubi tu Gaius ibi Gaja tua!.." Воистине!
Хелга: Глава XLIII «Но Барни, – запротестовала через несколько минут Валенси, – твой отец сказал… дал мне понять, что ты до сих пор любишь ее». «Он мог. Отец держит первенство в промахах. Если есть что-то, о чем лучше не говорить, ты можешь обратиться к нему, и он обязательно скажет. Но он совсем не плохой старик, Валенси. Он понравится тебе». «Уже понравился». «И его деньги ничем не запятнаны. Он честно заработал их. Его средства вполне безвредны. Даже его фиолетовые таблетки приносят людям пользу, если те верят в их эффективность». «Но… я не подхожу для твоей жизни, – вздохнула Валенси. – Я не очень умная… не образованная… или…» «Моя жизнь – это Миставис и все далекие края мира. Я не собираюсь просить тебя вести жизнь светской женщины. Конечно, нам придется проводить какое-то время с отцом… он одинок и стар…» «Только не в его огромном доме, – взмолилась Валенси. – Я не смогу жить во дворце». «Да и я не смогу вернуться туда после Голубого замка, – усмехнулся Барни. – Не беспокойся, милая. Я сам не стал бы в нем жить. Там белая мраморная лестница с золочеными перилами, он похож на магазин мебели с этикетками. Более того, это предмет гордости отца. У нас будет небольшой дом где-нибудь в окрестностях Монреаля – в деревне, недалеко, чтобы почаще видеться с отцом. Думаю, мы построим его сами. Дом, построенный для себя, лучше, чем приобретенный. Но лето будем проводить на Мистависе. А осенью путешествовать. Хочу, чтобы ты увидела Альгамбру, это место очень похоже на Голубой замок твоей мечты, насколько я его представляю. А в Италии есть старый сад, и там ты увидишь, как среди темных кипарисов луна восходит над Римом». «Разве будет что-то прекраснее луны, восходящей над Мистависом?» «Нет. Но это другая красота. Есть много разных красот. Валенси, до этого года твоя жизнь была тускла. Ты ничего не знаешь о красотах мира. Мы взберемся на горы, поищем сокровища на базарах Самарканда, исследуем магию востока и запада, вместе, рука об руку, обойдем весь свет. Хочу показать тебе весь мир, посмотреть на него вновь, но твоими глазами. Девочка, есть миллионы вещей, которые я хочу показать тебе. На это потребуется немало времени. И нам нужно подумать насчет той картины Тирни». «Ты обещаешь мне одну вещь?» – важно спросила Валенси. «Все, что угодно», – беспечно сказал Барни. «Только одно. Никогда, ни при каких обстоятельствах и ни по какому поводу, ты не должен напоминать, что я попросила тебя жениться на мне».
Хелга: CHAPTER XLIV Отрывок из письма мисс Олив Стирлинг мистеру Сесилу Брюсу: «Как несносно, что сумасшедшая авантюра Досс повернулась таким образом. Это заставит всех думать, что нет смысла вести себя, как подобает. Не сомневалась, что она была не в себе, когда ушла из дома. То, что она сказала о горке песка, подтверждает это. Разумеется, я не думаю, что у нее были какие-то проблемы с сердцем. Или, возможно, Снейт или Редферн, или как там его звать, поил ее фиолетовыми таблетками в своей хижине на Мистависе и вылечил. Это было бы неплохой рекламой для семейного бизнеса, не так ли? У него такая незначительная внешность. Я упоминала об этом Валенси, но она лишь ответила: “Мне не нравятся привлекательные мужчины”. Он и на самом деле не очень привлекательный. Хотя, должна признать, сейчас в нем появилось нечто особенное, после того как он подстригся и стал носить приличную одежду. Я думаю, Сесил, тебе следует больше упражняться. Это не даст растолстеть. А еще он оказался Джоном Фостером. Можно верить в это или нет, как угодно. Старый доктор Редферн подарил им на свадьбу два миллиона. Очевидно, фиолетовые таблетки приносят неплохой навар. Они собираются осенью в Италию, зимой – в Египет, а когда зацветут яблони – на автомобиле по Нормандии. Не на том жутком фордике, разумеется. У Редферна новая чудесная машина. Подумала, что мне тоже следует сбежать и опозорить себя. Это того стоит. Дядя Бен в восторге. Как и дядя Джеймс. Та суета, что они устроили вокруг Досс, абсолютно отвратительна. Послушал бы ты, как тетя Амелия произносит: "Мой зять мистер Бернард Редферн и моя дочь миссис Бернард Редферн". Мама и папа столь же противны, как и все. И никто из них не замечает, что Валенси исподтишка смеется над ними».
Хелга: CHAPTER XLV Валенси и Барни остановились под соснами на берегу, чтобы в прохладе сентябрьского вечера бросить прощальный взгляд на Голубой замок. Миставис тонул в утонченно-лиловом свете заката. Нип и Так лениво каркали, сидя на старых соснах. Везунчик и Банджо мурлыкали и мяукали каждый в своей корзине, что стояли в новой темно-зеленой машине Барни. Их собирались завезти к кузине Джорджиане. Она взялась позаботиться о котах до возвращения Барни и Валенси. Тетя Веллингтон, кузина Сара и тетя Альберта также соревновались за привилегию ухаживать за ними, но честь была оказана кузине Джорджиане. Валенси не могла сдержать слез. «Не плачь, Лунный Свет. Мы вернемся следующим летом. А сейчас пора отправляться на наш настоящий медовый месяц». Валенси улыбнулась сквозь слезы. Она была так счастлива, что это пугало ее. Но, несмотря на радости, ждущие впереди, «славу Греции и великолепие Рима»… соблазны вечного Нила… блеск Ривьеры… мечети, дворцы и минареты… она совершенно точно знала, что нет на свете места, которое могло бы поспорить с волшебством ее Голубого замка. Конец
apropos: Хелга Чудное завершение романа - всем сестрам по серьгам: Олив бесится и завидует, Стирлинги ничтоже сумняшеся радуются, как все у них удачно сложилось - и как удачно оне пристоили Валенси. Папа Барни не будет теперь одинок, а нашу парочку ждет долгая, счастливая, полная любви и радостей жизнь. Ужасно рада - и ужасно тебе благодарна, что ты перевела этот изумительный роман на русский язык, благодаря чему мы смогли насладиться им в той мере, в какой он этого заслуживает. Удовольствие безграничное! Спасибо тебе, дорогая!
Скрипач не нужен: Хелга, огромное спасибо за эту волшебную историю! Она чудесна во всём - и в тихих плавных описаниях, и в неожиданных вывертах сюжета. Даёт повод подумать о многом. И ещё очень хотелось бы фильму!
apropos: Скрипач не нужен пишет: очень хотелось бы фильму! Может, он уже есть, просто мы не знаем?
Хелга: Дамы, сама ужасно рада, что взялась за перевод. Прочитала, была очарована, и перевод пошел с каким-то удовольствием, что не часто бывает. Конечно, полно огрехов и неточностей, но очень старалась, чтобы следовать за автором. apropos пишет: Может, он уже есть, просто мы не знаем? Нет, к сожалению. Читала только о театральных постановках.
apropos: Хелга пишет: полно огрехов и неточностей, но очень старалась, чтобы следовать за автором Ну, подчистишь еще текст - и все будет отлично, мне кажется. В любом случае - мало того, что ты отлично знаешь язык, у тебя самой еще прекрасный литературный русский язык и тонкое понимание литературы - а что еще надо для хорошего перевода? Читается перевод очень вкусно, ничего не цепляет и не вызывает вопросов или недоумения. Хелга пишет: Нет, к сожалению Значит, снимем. Перевод уже есть - дело осталось за малым.
Скрипач не нужен: apropos пишет: Может, он уже есть, просто мы не знаем? Если верить википедии, то нет, как ни жаль. А то бы мы мигом на трекеры метнулись бы Хелга пишет: Читала только о театральных постановках. Слабо представляю Голубой замок спектаклем. В этой книге природа - одно из главный действующих лиц. Теартальная постановка это лицо очевидно вычеркнет. А оно очень и очень важно! Требуем фильму! Хелга, ещё и ещё раз спасибо!
Хелга: Огромное спасибо читателям за обсуждение, мнения, тапки и идеи! Без вас не случилось бы и перевода! Отдельное спасибо Tanya за вычитку перевода!
bobby: Хелга Спасибо тебе огромное, что дала нам возможность прочесть эту прекрасную вещь замечательной писательницы. За незабываемые минуты, проведенные у монитора, в переживаниях за судьбу Валенси, в размышлениях и дискуссиях на множество жизненных и философских вопросов, затронутых в романе, за вызвавшее столько забавных домыслов интригующее поведение и облик главного героя. Скрипач не нужен пишет: Требуем фильму! И чтобы режиссером был Кевин Салливан или кто-то, подобный ему, тонко чувствующий красоту произведений Л. М. Монтгомери.
федоровна: Хелга Спасибо за прекрасную работу и за много минут удовольствия, которое мы получили при чтении перевода. Мне кажется тоже замечательным, когда переводит тот, кто сам пишет, а не просто всю жизнь переводит. Еще Вы удивительно тонко следовали за Монтгомери, вас объединило доброе отношение к своим героям и отменное чувство юмора. Как обычно после прочтения хорошей книги, жалко, что уже все знаешь, но чувствуешь, что обязательно еще к ней вернешься.
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая! Это было прекрасно. Ты подарила нам волшебное путешествие, увлекательное и волнительное. Открыла глубокий и чистый источник. bobby пишет: Спасибо тебе огромное, что дала нам возможность прочесть эту прекрасную вещь замечательной писательницы. За незабываемые минуты, проведенные у монитора, в переживаниях за судьбу Валенси, в размышлениях и дискуссиях на множество жизненных и философских вопросов, затронутых в романе, за вызвавшее столько забавных домыслов интригующее поведение и облик главного героя. Лучше и не скажешь.
Wega: Дорогая Хелга! Присоединяюсь к уже прозвучавшей здесь благодарности за твой перевод. Ты молодчина уже тем, что смогла в оригинале прочитать этот роман, а двойную ценность тому добавляет твоя потребность поделиться этой радостью с нами! Но ведь и это не всё: имею в виду осознание, что у тебя, как и у нас всех, существует работа, семейные дела и обязанности, да к тому же беспокойное и требующее пристального внимания чадо: наш форум! Сердечное спасибо тебе за это всё!!
Tanya: Хелга Я не слишком активно участвовала в обсуждениях, все время боясь наспойлить, прочитав давно ГЗ до конца. Изредка подкидывала провокационные реплики, простите . На самом деле испытываю огромную благодарность Хелга за перевод , а участникам форума за внимание, терпение, понимание. За со-переживание героям, живое восприятие ситуаций, в которые эти герои ставились . Хелга пишет: Отдельное спасибо Tanya за вычитку перевода! С нашим удовольствием-с . Я еще не закончила, реал постоянно вмешивается в процесс, как ты знаешь, но сейчас буду посвободнее и продолжу. Надеюсь, к твоему и моему возвращению из отпуска закончим .
Хелга: bobby пишет: И чтобы режиссером был Кевин Салливан или кто-то, подобный ему, тонко чувствующий красоту произведений Л. М. Монтгомери. Да, да, хорошо бы. Придумалось, кто вроде, подходит для Барни. Хотя, не уверена. федоровна пишет: Как обычно после прочтения хорошей книги, жалко, что уже все знаешь, но чувствуешь, что обязательно еще к ней вернешься. И так славно, что такая книга прибавилась к тем, которые хочется всегда перечитывать. Это линнеи? Юлия пишет: волшебное путешествие, увлекательное и волнительное. Так было здорово путешествовать вместе со всеми вами! Wega пишет: Ты молодчина уже тем, что смогла в оригинале прочитать этот роман, И Лаванде спасибо за начало перевода, без нее и о книге бы не знала. Tanya пишет: а участникам форума за внимание, терпение, понимание. За со-переживание героям, живое восприятие ситуаций, в которые эти герои ставились . Дамы, спасибо огромное за добрые слова, поддержку и помощь! Надеюсь, что все не так хорошо. Tanya пишет: Надеюсь, к твоему и моему возвращению из отпуска закончим .
Klo: Хелга - ! Очаровательная вещь! Спасибо, что познакомила с ней, и... Жаль, что все закончилось...
Wega: Хелга А тебе не показалось, что последнее "смятение чувств" у Барни было неоправданно затянуто? Я имею в виду, что он слишком долго отсутствовал после стресса на рельсах. Пожалуй, это единственная недостоверность, в которой я могла бы упрекнуть автора.
bobby: А я, честно говоря, так и не поняла, почему из комнаты Синей бороды химикатами пахло?
Скрипач не нужен: bobby пишет: А я, честно говоря, так и не поняла, почему из комнаты Синей бороды химикатами пахло? Аналогично!
Klo: Скрипач не нужен пишет: А я, честно говоря, так и не поняла, почему из комнаты Синей бороды химикатами пахло? Я это восприняла, как "яблочко от яблоньки"...
Скрипач не нужен: В смысле - каку волшебну микстуру замешивал папе в пику? Я тоже так думала, узнав, что папаня - великий микстуритель и мазедел. Но как-то потом об этом самом запахе больше ни слова не проскочило. Будто Барни в комнате Синей бороды только книги писал. У меня по прочтении сложилось ощущение, что Монтгомери просто позабыла об этой химической линии.
bobby: Скрипач не нужен пишет: У меня по прочтении сложилось ощущение, что Монтгомери просто позабыла об этой химической линии. У меня тоже. Klo пишет: "яблочко от яблоньки"... По рассказу Барни у меня сложилось впечатление, что он настолько с детства возненавидел эти микстуры и порошки, что вряд ли мог по собственной инициативе что-то химичить... Скрипач не нужен пишет: Будто Барни в комнате Синей бороды только книги писал. И когда Валенси вошла в эту комнату, ничего напоминающего проведение каких-либо опытов, в комнате ею обнаружено не было.
apropos: Скрипач не нужен пишет: каку волшебну микстуру замешивал папе в пику? Может, Барни скупал папашину продукцию и сжигал ее на ритуальном огне в камине - оттого и запах в комнате витал? Wega пишет: он слишком долго отсутствовал после стресса на рельсах. Пару дней, вроде. Да, долговато приходил в себя. Совсем растерялся парень.
Хелга: bobby пишет: А я, честно говоря, так и не поняла, почему из комнаты Синей бороды химикатами пахло? А может, запахи были кажущимися? Смущает, да. И странно, что при таком идеальном построении всего романа, эти запахи как-то провисли. Может, Монтгомери оставила их в области предположений. Или Барни что-нибудь там химичил, чтобы создать впечатление, что он занимается «алхимией». Но зачем ему такое? Или неточность перевода? Но там про запахи. apropos пишет: Пару дней, вроде. Да, долговато приходил в себя. Да нет же, всего один день. Он с утра ушел и вечером вернулся.
apropos: Хелга пишет: Он с утра ушел и вечером вернулся. А, ну да - я вторую ночь, которую Валенси провела дома - посчитала еще. И в первую после истории он был дома. А такое ощущение, что его долго не было - столько событий произошло, плюс страдания Валенси и наши за них переживания. Временные рамки расширились и сместились - один день, но такой долгий.
Хелга: apropos пишет: А такое ощущение, что его долго не было - столько событий произошло, плюс страдания Валенси и наши за них переживания. Временные рамки расширились и сместились - один день, но такой долгий. Причем, интересный момент. В начале, в первых главах, описывается один судьбоносный день Валенси, в нем не так уж много событий, затем есть глава, в которой она вспоминает все невзгоды своей жизни, что до сих пор терзают ее. А в последних главах снова один день жизни, тоже судьбоносный и невероятно насыщенный, и Барни вспоминает свои невзгоды и страхи, они для него уже пережиты, но, раскрываясь, делясь ими, он добивает тем самым все еще живые страхи Валенси. Круг замкнулся.
apropos: Хелга пишет: Круг замкнулся Да, композиция романа очень изящно выстроена, нет ничего случайного, все на своем месте и замыкает круги. Интересно бы узнать, как автор работала над этим романом, ну и вообще, что она рассказывает о своем творчестве. (намек )
полная версия страницы