Форум » Наши переводы и публикации » "Голубой замок" Люси Монтгомери - 2, перевод Хелга » Ответить
"Голубой замок" Люси Монтгомери - 2, перевод Хелга
Хелга: Случилось так, что я влюбилась в эту книгу. И потихоньку начала свой перевод, для собственного удовольствия, ну и чтобы так долго не ждать продолжения. И хочется, чтобы народ прочитал эту книгу. Тапки, замечания, обсуждения, реплики, розочки и кирпичи привествуются в любом виде, размере и количестве.
Скрипач не нужен: Axel пишет: Но Барни было всё равно, что о нем думают жители. Да, ему было всё равно. Хотя, всё-таки нет. Ему хотелось жителей эпатировать. Чем он при каждом удобном случае и занимался Но, возможно, это было небезразлично Валенси. Причины могут быть разными - чтобы её не пилили замужеством с маргиналом, чтобы о нём больше плохо не думали. А могла просто от дикой усталости отвечать, как есть. На выдумывания удобоваримых причин возвращения не было ни сил, ни желания.
bobby: Axel пишет: чужие тайны нельзя выдавать ни при каких обстоятельствах. Мало того что чужие, так еще ей и не доверенные. Хелга пишет: Правда уже так или иначе раскрылась Она раскрылась случайно и только для неё. Если у Барни были причины скрывать свое прошлое от неё, то, разумеется, тем более он не желал, чтобы это стало достоянием всего города. А теперь о нем будут судачить во всех домах. Дядя Бенджамен и прочие постараются. Wega пишет: но раз уж появился отец Барни, то правда, безусловно, станет общим достоянием. Так пусть станет с его подачи, но не с её. Хелга пишет: Она и не задумалась, должна ли хранить его тайны или нет. Она не производит впечатление такой уж безумной, и о своем "обмане" и дальнейшей жизни как своей так и его, задумывается и размышляет много, только ошибочно расставляя акценты. Так что и об этом могла бы подумать. Но это ее родственники, мать, тетя, дядя. У нее других нет Axel пишет: Валенси всю книгу твердила, как она их ненавидит. Могла бы вообще ничего не рассказывать, отделаться общими фразами и уйти к себе. Пусть мать и относится к ней холодно, но домой разрешила приходить. Раз уж ей так все безразлично стало, мнение родственников должно было беспокоить в самый последний момент. Нет, я не согласна. Прежде чем выдавать все подробности, надо было дождаться хотя бы возвращения Барни...
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Причины могут быть разными - чтобы её не пилили замужеством с маргиналом, чтобы о нём больше плохо не думали. А могла просто от дикой усталости отвечать, как есть. На выдумывания удобоваримых причин возвращения не было ни сил, ни желания. Это и есть основные причины, у нее просто не было сил. bobby пишет: Она не производит впечатление такой уж безумной, и о своем "обмане" и дальнейшей жизни как своей так и его, задумывается и размышляет много, только ошибочно расставляя акценты. Так что и об этом могла бы подумать. Не могла она думать в таком состоянии смятении. Просто не могла. Убеждена. bobby пишет: А теперь о нем будут судачить во всех домах. Дядя Бенджамен и прочие постараются. О нем и так судачат во всех домах. Его разве это волновало? Только теперь будут судачить и пресмыкаться.
Хелга: Глава XLII На следующий день часы еще не пробили полдень, как жуткий старый автомобиль прогромыхал по улице Вязов и остановился напротив кирпичного дома. Из машины выскочил мужчина без шляпы и ринулся по ступенькам. Звонок зазвенел так, как никогда прежде — неистово и громко. Звонивший требовал, а не просил впустить его. Дядя Бенджамин, спеша к двери, издал сдавленный смешок. Он только что «заскочил», чтобы справиться о самочувствии дорогой Досс — Валенси. Дорогая Досс… Валенси, как ему сообщили, вела себя все также. Спустилась к завтраку, который не съела, и вернулась в свою комнату. И все. Не разговаривала. И была, по-доброму, сочувственно, оставлена в покое. «Очень хорошо. Редферн сегодня будет здесь», — объявил дядя Бенджамин. А теперь ему обеспечена репутация пророка. Редферн явился, собственной персоной. «Моя жена здесь?» — спросил он дядю Бенджамина без всяких предисловий. Дядя Бенджамин широко улыбнулся. «Мистер Редферн, полагаю. Очень рад познакомиться с вами. Да, ваша маленькая капризунья здесь. Мы…» «Я должен ее видеть», — грубо оборвал его Барни. «Конечно, мистер Редферн. Проходите. Валенси спустится через минуту». Он провел Барни в гостиную и удалился в другую комнату, к миссис Фредерик. «Поднимись и позови Валенси. Ее муж здесь». Но дядя Бенджамин настолько сомневался, что Валенси на самом деле спустится через минуту и спустится ли вообще, что на цыпочках последовал за миссис Фредерик и подслушивал в коридоре. «Валенси, дорогая, — мягко сказала миссис Фредерик, — твой муж в гостиной, спрашивает тебя». «О, мама, — Валенси спустилась с подоконника и стиснула руки. — Я не могу его видеть… не могу! Скажи ему, чтобы он уходил…. Попроси его уйти. Я не могу видеть его!» «Скажи ей, — прошептал дядя Бенджамин через замочную скважину, — что Редферн заявил, что не уйдет, пока не увидит ее». Редферн не говорил ничего подобного, но дядя Бенджамин решил, что он был именно таким человеком. Валенси знала это. Она понимала, что рано или поздно, но ей придется спуститься. Она даже не взглянула на дядю Бенджамина, проходя мимо него по коридору. Тот не возражал. Потирая руки и хихикая, он отправился на кухню, где весело поинтересовался у кузины Стиклз: «Что общего между хорошими мужьями и хлебом?» Кузина Стиклз спросила «что». «Женщины нуждаются и в том и в другом», — просиял дядя Бенджамин. Валенси выглядела отнюдь не красавицей, когда вошла в гостиную. Бессонная мучительная ночь оставила следы хаоса на ее лице. На ней было старое ужасное сине-коричневое платье в клетку, потому что все свои хорошенькие платья она оставила в Голубом замке. Но Барни рванул через комнату и обнял ее. «Валенси, милая… о, милая маленькая дурочка! Что заставило тебе сбежать, вот так? Чуть с ума не сошел, когда вернулся вчера домой и нашел твое письмо. Было за полночь, знал, что слишком поздно сюда приходить. Я не спал всю ночь. А утром приехал отец, и я не мог вырваться. Валенси, что тебе пришло в голову? Развод, подумать только! Разве ты не знаешь…» «Я знаю, что ты женился на мне из жалости, – перебила Валенси, делая слабые попытки оттолкнуть его. – Я знаю, что ты не любишь меня… я знаю…» «Ты до трех часов не спала той ночью, – сказал Барни, встряхивая ее. – Вот в чем все дело. Не люблю тебя! О, разве я не люблю тебя! Девочка моя, когда я увидел, как поезд мчится на тебя, я точно знал, люблю или нет!» «Да, я боялась, ты постараешься убедить меня, что ты тебе не все равно, – пылко вскричала Валенси. – Нет… нет! Я все знаю об Этель Трэверс… твой отец мне все рассказал. О, Барни, не мучай меня! Я не могу вернуться к тебе!» Барни отпустил Валенси и несколько мгновений в упор смотрел на нее. Что-то в ее бледном решительном лице звучало убедительней, чем слова. «Валенси, – тихо продолжил он, – Отец не мог рассказать тебе, потому что ничего не знает. Позволь мне объяснить… все». «Да», – устало сказала Валенси. О, как он был мил! Как она хотела броситься в его объятия! Когда он бережно усаживал ее на стул, она готова была поцеловать его худые загорелые руки. Она не могла взглянуть на него, стоящего перед нею. Не осмеливалась встретиться с ним взглядом. Она должна быть храброй ради него. Она знала, какой он… добрый, бескорыстный. Он, конечно же, притворился, что не желает свободы… она знала, что притворится, когда придет в себя после потрясения. Он жалел ее… понимал ее ужасное положение. И разве когда-нибудь не понимал? Но она не примет его жертву. Никогда! «Ты виделась с отцом и знаешь, что я Бернард Редферн. И, полагаю, угадала, что я и Джон Фостер, раз заходила в комнату Синей Бороды». «Да. Но я зашла не из любопытства. Я забыла, что ты просил меня не входить… забыла…» «Неважно. Я не собираюсь убивать тебя и вешать на стену, так что нет нужды звать Сестру Анну*. Просто хочу рассказать всю свою историю с самого начала. Вернулся вчера, намереваясь сделать это. Да, я сын старого дока Редферна – знаменитого фиолетовыми таблетками и микстурами. Мне ли не знать? Не это ли терзало меня год за годом?» Барни горько рассмеялся и заходил по комнате. Дядя Бенджамин, прокравшийся на цыпочках по коридору, услышал смех и нахмурился. Лишь бы Досс не строила из себя упрямую дурочку. Барни бросился на стул перед Валенси.
Хелга: «Да. Сколько себя помню, я был сыном миллионера. Но когда я родился, отец не был миллионером. И даже не врачом. Ветеринаром и не слишком хорошим. Они с матерью жили в маленькой деревне под Квебеком в отвратительной бедности. Я не помню мать. Даже ее лица. Умерла, когда мне было два года. Когда она умерла, отец перебрался в Монреаль и основал компанию по продаже лосьона для волос. Кажется, однажды ночью ему приснился рецепт. И это сработало. Потекли деньги. Отец изобрел… или ему приснилось… другие средства, таблетки, микстуры, мази и прочее. Когда мне исполнилось десять, он уже был миллионером, имел столь огромный дом, что такая мелочь, как я, терялся в нем. Я имел все игрушки, какие мальчик только мог пожелать, но я был самым одиноким дьяволенком на свете. Помню лишь один счастливый день из детства, Валенси. Только один. Даже твоя жизнь была лучше. Папа поехал за город навестить старого приятеля и взял меня с собой. Мне позволили пойти в сарай, и я провел там целый день, заколачивая молотком гвозди в бревна. Такой славный день. Плакал, когда пришлось вернуться в Монреаль в свою полную игрушек комнату в огромном доме. Но я не сказал отцу почему. Никогда ему ничего не рассказывал. Мне всегда было трудно рассказывать, Валенси, о том, что там, глубоко внутри. А у меня почти все глубоко внутри. Я был чувствительным ребенком и стал еще более чувствительным мальчиком. Никто не знал, что я страдал. Отец никогда не подозревал об этом». «Когда мне исполнилось одиннадцать, он послал меня в частную школу. Мальчишки макали меня в пруд до тех пор, пока я не вставал на стол и не декламировал во весь голос рекламу отцовских патентованных гадостей. Я делал это, тогда, – Барни сжал кулаки, – был напуган, захлебывался водой, и весь мир ополчился против меня. Но когда я поступил в колледж и старшекурсники пытались проделать тот же трюк, я отказался. – Барни мрачно улыбнулся. – Они не могли заставить меня. Но они хотели и сделали мою жизнь невыносимой. Упоминания таблеток, микстур и лосьона для волос стали бесконечными. Меня прозвали «До и после» – видишь, у меня всегда была густая шевелюра. Четыре года в колледже обернулись кошмаром. Ты знаешь – или не знаешь, какими чудовищами могут стать мальчишки, если у них имеется жертва вроде меня. У меня было мало друзей – между мной и людьми, что мне нравились, всегда стоял какой-то барьер. А другие, те, что очень хотели подружиться с сыном старины доктора Редферна, меня не интересовали. Но был один друг, я думал, что был. Умный, начитанный парень, немного писатель. Между нами протянулась нить взаимопонимания – я так хотел этого. Он был старше меня, и я боготворил его, глядя на него снизу вверх. В тот год я был счастливей, чем за всю свою жизнь. А затем в журнале колледжа появился пародийный скетч, зло высмеивающий отцовские лечебные средства. Имена авторов, конечно, были изменены, но все знали, что и кто имелись в виду. О, это было умно, дьявольски умно и остро. Весь Макгилл рыдал от смеха, читая его. Я узнал, что скетч написал он». «Ты уверен?» – потухшие глаза Валенси возмущенно вспыхнули. «Да. Он признался, когда я спросил его. Сказал, что хорошая идея для него дороже, чем друг. И зачем-то колко добавил: «Знаешь, Редферн, есть вещи, которые не купишь за деньги. Например – ты не можешь купить себе деда». Жестокий удар. Я был достаточно молод, чтобы почувствовать себя уничтоженным. Этот случай сокрушил все мои идеи и иллюзии, что было еще хуже. Я стал молодым мизантропом. Не желал больше ничьей дружбы. А затем, через год после окончания колледжа, встретил Этель Трэверс». Валенси вздрогнула. Барни, засунув руки в карманы, внимательно изучал пол и не заметил этого. «Отец рассказал тебе о ней, полагаю. Она была очень красива. Я любил ее. О, да, я любил ее. Не стану отрицать или преуменьшать. Это была первая единственная романтичная мальчишеская любовь, страстная и настоящая. И я думал, что она тоже любит меня. У меня хватило глупости так думать. Был дико счастлив, когда она пообещала выйти за меня замуж. Счастлив несколько месяцев. А затем узнал, что она не любит меня. Однажды невольно подслушал разговор. Этого было достаточно. Словно в пословице о подслушивающем стал свидетелем собственного позора. Подруга спросила ее, как ей удается переваривать сына дока Редверна и все эти медицинские патенты. «Его деньги позолотят таблетки и подсластят микстуры, – со смехом ответила Этель. – Мама посоветовала мне подцепить его, если сумею. Мы без гроша. Но фу! Чувствую запах скипидара, когда он подходит ко мне». «О, Барни! – воскликнула Валенси ,охваченная жалостью. Она забыла о себе и была полна сочувствия к нему и злости на Этель Трэверс. Как та посмела? «Итак, – Барни встал и принялся ходить по комнате, – это добило меня. Окончательно. Я покинул цивилизацию и все эти проклятые пилюли, и отправился на Юкон. Пять лет скитался по миру, по всем заморским краям. Зарабатывал достаточно, ни цента не брал из отцовских денег. А однажды проснулся и понял, что Этель больше меня не волнует, никоим образом. Стала кем-то, кого я знал в прежней жизни, и все. Но я не хотел возвращаться. Наелся прошлым по горло. Я был свободен и хотел сохранить свободу. Приехал на Миставис, увидел остров Тома МакМюррея. Мою первую книгу опубликовали годом раньше, она стала популярной, и у меня было немного денег от авторских гонораров. Купил этот остров. Но я держался в стороне от людей. Никому не верил. Не верил, что на свете существуют такие вещи, как настоящая дружба или настоящая любовь – не для меня, во всяком случае – сына дока-фиолетовые таблетки. Наслаждался всеми этими дикими байками, что ходили обо мне. Боюсь, некоторые сам и подбросил. Люди воспринимали мои реплики в свете собственных предубеждений. Затем появилась ты. Мне пришлось поверить, что ты любишь меня, а не миллионы моего отца, на самом деле любишь. Не было иной причины, отчего ты захотела выйти замуж за нищего мерзавца с темным прошлым. И я жалел тебя. О, да, я не отрицаю, что женился на тебе, потому что пожалел. А затем обнаружил, что ты самый лучший, веселый, славный дружок и приятель. Остроумная, верная, милая. Ты заставила меня снова поверить в то, что есть дружба и любовь. Мир стал добрее, просто потому что в нем есть ты, душенька. Я бы хотел вечно жить так, как мы жили. Я понял это, в тот вечер, когда возвращался домой и впервые увидел свет в окне дома на острове. И знал, что ты там и ждешь меня. Всю жизнь я был бездомным, а как здорово обрести свой дом. Приходить вечером голодным и знать, что есть добрый ужин, веселый огонь и ты. Но до случая на стрелке я не понимал, что на самом деле ты значишь для меня. Это пришло, как удар молнии. Я понял, что не смогу жить, если не вытащу тебя, что должен умереть с тобой. Сознаюсь, это сбило меня с ног, ошеломило. Я не сразу сумел найти опору. Поэтому и вел себя, как осел. Ужасная мысль, что ты умрешь, заставила меня целый день бродить по округе. Я всегда ненавидел эту мысль, но, считая, что у тебя нет шансов, просто отбросил ее в сторону. А теперь пришлось столкнуться лицом к лицу с ужасным фактом – ты приговорена к смерти, а я не могу жить без тебя. Вчера я вернулся домой, приняв решение, что покажу тебя всем специалистам в мире, что что-то точно можно сделать. Я чувствовал, что все не так плохо, как считает доктор Трент, раз даже тот случай на дороге не повредил тебе. Прочитал твою записку и сошел с ума от счастья, и немного испугался, что ты больше не любишь меня и ушла, чтобы избежать встречи. Но теперь все хорошо, да, милая?» Ее, Валенси называют милой? «Я не могу поверить, что ты любишь меня, – беспомощно сказала она. – Я знаю, ты не можешь. Какой смысл, Барни? Конечно, ты жалеешь меня… конечно, ты стараешься все уладить. Но это невозможно уладить, вот так. Ты не можешь любить меня… меня». Она встала и трагическим жестом указала на зеркало над каминной полкой. Без сомнения, даже Аллан Тирни не смог бы разглядеть красоту в скорбном осунувшемся лице, что отражалось там. Барни не смотрел в зеркало. Он смотрел на Валенси, словно хотел схватить ее или ударить. «Не люблю! Девочка, ты вся в моем сердце. Как драгоценность. Разве я не обещал тебе, что никогда не стану лгать? Не люблю тебя! Я люблю тебя так, как только могу. Сердцем, душой, мыслями. Каждая частица моего тела и души трепещет от твоей сладости. Никого нет в мире для меня, кроме тебя, Валенси». «Ты… хороший актер, Барни» – сказала Валенси, болезненно улыбнувшись. Барни смотрел на нее. «Так ты все еще не веришь мне?» «Я… не могу». «О… черт!» – взревел Барни. Валенси испуганно смотрела на него. Таким она его никогда не видела. Злобным! С глазами, черными от гнева. С глумливой улыбкой. Мертвенно-бледным лицом. «Ты не хочешь верить мне, – голос Барни стал шелково-мягким от сдерживаемой клокочущей ярости. – Ты устала от меня. Ты хочешь сбежать, освободиться. Ты стыдишься таблеток и мазей, также как и она. Твоя стирлинговская гордыня не может переварить их. Все было хорошо, пока ты думала, что тебе недолго жить. Пока я был добрым проказником, ты могла мириться со мной. Но жизнь с сыном старого дока Редферна – другое дело. О, я понимаю, абсолютно понимаю. Я был очень глуп, но теперь, наконец, понял». Валенси встала. Уставилась в его взбешенное лицо. Затем внезапно рассмеялась. «Милый мой! Вот ты о чем! Ты и правда любишь меня! Ты не был бы так зол, если бы не любил». Барни несколько мгновений молча смотрел на нее. Затем обнял с коротким смешком торжествующего возлюбленного. Дядя Бенджамин, что замер от ужаса у замочной скважины, облегченно вздохнул и на цыпочках вернулся к миссис Фредерик и кузине Стиклз. «Все в порядке», – радостно провозгласил он. Дорогая крошка Досс! Он сей же час пошлет за своим адвокатом и изменит завещание. Досс будет его единственной наследницей. Именно ей следует отдать должное. Миссис Фредерик, возвращаясь к своей уютной вере во всеобъемлющее Провидение, достала фамильную Библию и внесла запись в раздел «Бракосочетания».
Klo: Ого! Какая дискуссия! А я на этот эпизод вообще внимания не обратила - настолько он показался естественным. Я не считаю, что тайна была доверена Валенси, поэтому не вижу причин, почему оа должна была молчать об этом. Кроме того, вряд ли это могло ему навредить или скомпометировать (куда там еще компрометировать). И еще. Если это не представило интереса для нее, она просто не понимает, что за бомба эта информация. Может, со временем осознает и ужаснется, но это будет потом. Пока писала - события помчались вскачь! Хелга Спасибо, что не стала томить общественность! Пошла дочитывать!
федоровна: Хелга О, милый Барни! Прости меня за глупые сомнения и придирки! Тебе, оказывается, досталось по жизни, и по полной программе, хотя совсем от других "стирлиргов". Но ты не ожесточился, просто уехал, выбрал другую жизнь. Все объяснилось для меня, все стало понятным. Валенси и Барни настолько индивидуальны, но вместе с тем олицетваряют собой Женщину и Мужчину, их путь навстречу друг другу.
apropos: Хелга Чудное продолжение - Барни приехал и показал себя настоящим мужем. Любовь торжествует. Но не могу удержаться - и не кинуть свои очередные монетки. Во-первых, тоже разделяю мнение Axel, что Валенси не должна была выдавать тайны Барни. А во-вторых - все же очень по-женски (голосом автора-женщины) звучит рассказ Барни о тяжелом детстве, унижениях и проч. Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. Особенно перед женщиной. И хочу выразить благодарность всем участникам столь интереснейшей дискуссии - было ужасно интересно познакомиться с разными мнениями и аргументами "за" и "против". Получила огромное удовольствие!
федоровна: apropos пишет: Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. Говорят, сильные мужчины не боятся быть слабыми в какой-то момент. Считаю, это тот момент.
apropos: федоровна пишет: Считаю, это тот момент. Аргумент принят. Но все же мне кажется, что уж слишком он себя обнажил.
Klo: apropos пишет: Чудное продолжение - Барни приехал и показал себя настоящим мужем. Любовь торжествует. Да здравствует счастливый финал! apropos пишет: Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. Особенно перед женщиной. Сколько угодно! Могут изливать, могут жаловаться, могут искать сочувствия и участия, причем именно у женщины. Описание - да, женское, но все же на ситуацию мы смотрим глазами Валенси, поэтому и преломляется увиденное-услышанное, приобретает именно такой оттенок.
Хелга: apropos пишет: Валенси не должна была выдавать тайны Барни. Теоретически не должна была, но он ведь не просил ее хранить его тайны, кроме одного - не заходить в комнату Синей бороды. Не должна, но выдала, пусть это будет ее ошибкой, мы совершаем столько ошибок за свою жизнь, наступаем на грабли, и ошибки ведь могут и украшать, разве нет? apropos пишет: А во-вторых - все же очень по-женски (голосом автора-женщины) звучит рассказ Барни о тяжелом детстве, унижениях и проч. Мужчины - на мой взгляд - не смогли бы так откровенно изливать душу, раскрывая всю подноготную своих переживаний и унижений. В целом соглашаясь с твоей теоремой, высказанной где-то страницами выше, о сдержанности мужчин и поведении, присущем этому подвиду человеческих особей в любви и решении личных неурядиц в отношении противоположнго подвида, не могу согласиться, категорически, с осуждением поступка данного индивида, то есть Барни. Возможно, это его первое и единственное, да не возможно, а точно, подробное излияние. В ситуации, когда он должен был рассказать о себе, объяснить мотивы своих поступков, иначе любимая женщина не приняла бы и не поняла его очередных сдержанных, туманных объяснений. Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима.
федоровна: apropos пишет: Но все же мне кажется, что уж слишком он себя обнажил. Во-первых, это чтобы Валенси быстрее прониклась и поверила, он сильно волнуется. Во-вторых, он же писатель, привык описывать. Klo пишет: Могут изливать, могут жаловаться, могут искать сочувствия и участия, причем именно у женщины. Никто иногда и не представляет, что у мужика за душой бывает, кроме жены. Хелга пишет: Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима.
Klo: федоровна пишет: Никто иногда и не представляет, что у мужика за душой бывает, кроме жены. Жена зачастую бывает совсем ни при чем, может подозревать, может догадываться, но излияний не дождаться. Хелга пишет: Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима. Зачастую трудно решиться на первую исповедь. Потом затягивает... Это не абстрактные рассуждения, поверьте мне. Уж сколько жилеток я сменила
Хелга: федоровна пишет: Никто иногда и не представляет, что у мужика за душой бывает, кроме жены. apropos пишет: Но все же мне кажется, что уж слишком он себя обнажил. Он же себя ей отдал, целиком и полностью. Парень чувствительный, тонкий, с запрятанными чувствами. Такие, если отдаются, то целиком. Или не отдаются совсем. По моему скромному мнению.
федоровна: Klo пишет: Жена зачастую бывает совсем ни при чем, может подозревать, может догадываться, но излияний не дождаться. А кому предназначены излияния: маме, сестре, любовнице?
Klo: федоровна пишет: А кому предназначены излияния: маме, сестре, любовнице? Тому, кто готов выслушать от и до. НЕ лезть в душу, не раздражать и не перебивать вопросами, не ахать и не охать, не давать оценки услышаному, вовремя подать именно ожидаемую реплику. Родственные отношения или любовные тут ни при чем.
bobby: Какого-то такого объяснения прошлого Барни я и хотела, и ожидала. Да, возможно, для мужчины слишком откровенно и страстно. Но, хотя бы иногда должно пробить... И мужчины плачут иногда. Наверное, это тот самый случай. Согласна с федоровна пишет: чтобы Валенси быстрее прониклась и поверила, он сильно волнуется. Во-вторых, он же писатель, привык описывать. Хелга пишет: иначе любимая женщина не приняла бы и не поняла его очередных сдержанных, туманных объяснений. Один раз в жизни, как исповедь, которая ему самому была необходима Вспомнила по этому поводу Рочестера, который изливал душу Джейн во всех подробностях после неудавшегося венчания.
Хелга: "страстно вопия" Дайте мужчине высказаться и поплакать, ему же легче будет!
apropos: Klo пишет: Могут изливать, могут жаловаться, могут искать сочувствия и участия, причем именно у женщины. Далеко не все мужчины это себе позволяют, хотя - да, и мне такие тоже не раз встречались, - которые любят поплакаться и ждут, что их пожалеют. Но мне как-то больше по нраву молчаливый тип, хотя по жизни это может бесить. федоровна пишет: Во-первых, это чтобы Валенси быстрее прониклась и поверила, он сильно волнуется. Во-вторых, он же писатель, привык описывать. Не, ну понятно, почему да для чего. Но чувствуется женская рука. bobby пишет: Рочестера, который изливал душу Джейн во всех подробностях после неудавшегося венчания И тоже писала женщина.
полная версия страницы