Форум » Наши переводы и публикации » "Голубой замок" Люси Монтгомери - 2, перевод Хелга » Ответить
"Голубой замок" Люси Монтгомери - 2, перевод Хелга
Хелга: Случилось так, что я влюбилась в эту книгу. И потихоньку начала свой перевод, для собственного удовольствия, ну и чтобы так долго не ждать продолжения. И хочется, чтобы народ прочитал эту книгу. Тапки, замечания, обсуждения, реплики, розочки и кирпичи привествуются в любом виде, размере и количестве.
Armillaria: Хелга Хелга пишет: «Брак – такое серьезное дело», – вздохнула кузина Джорджиана. «Когда он длится долго», – согласилась Валенси. Кузина Джорджиана совсем не поняла этих слов. Но они обеспокоили ее, и она не спала ночами, размышляя, что Валенси имела в виду. Хелга, Скрипач не нужен, я тоже обратила внимание на этот момент - одну из точек пересечения разных пластов текста и реальностей романа (один из собеседников не владеет информацией, которой обладает другой, и выражения приобретают новые значения; банальность кузины продолжена уже в облике мудрой мысли Валенси). А сейчас прошу меня простить - нет сил держаться, минута ярости под катом: джеймс и бенджамен мерзавцы, это они сами трупешники ходячие и смердят так же
Хелга: Armillaria пишет: А сейчас прошу меня простить - нет сил держаться, минута ярости под катом: Вполне оправданная ярость.
Хелга: Глава XXIX Валенси не утомлялась, не крутилась, как белка в колесе. Работы было немного. Она готовила еду на плите, что работала на жидком топливе; исполняла, тщательно и торжественно, все свои маленькие домашние церемонии, и они ели на открытой веранде, что почти нависала над озером. Перед ними лежал Миставис, словно сцена из сказочной истории старых времен. А Барни, сидящий напротив, улыбался ей своей замысловатой улыбкой. «Что за вид выбрал старина Том, когда строил эту хижину!» – любил повторять Барни. Больше всего Валенси любила ужин. Вокруг всегда тихо посмеивался ветер, а цвета Мистависа, пышные и одухотворенные под переменчивыми облаками, было невозможно описать их словами. И тени. Роящиеся среди сосен, пока ветер не прогонял их прочь, преследуя через Миставис. Днем они лежали вдоль берегов, сплетаясь с папоротниками и дикими цветами. В мерцании заката крались вдоль мысов, пока сумрак не заплетал их всех в единую огромную сеть темноты. Коты, мудрые невинные мордашки, сидели на перилах веранды и уплетали лакомые кусочки, что Барни бросал им. А как же вкусно все было! Валенси, несмотря на романтику Мистависа, не забывала, что у мужчин имеются желудки. Барни расплачивался бесконечными комплиментами по поводу ее кулинарных способностей. «Пожалуй, – признавался он, – плотная закуска – это совсем неплохо. Я, по большей части, варил разом пару-тройку дюжин яиц вкрутую и съедал несколько штук, когда хотелось есть, с ломтем бекона, пуншем или чаем». Валенси разливала чай из маленького побитого невероятно старого оловянного чайника. У нее даже не было посудного сервиза – лишь сборище разносортной посуды Барни да дорогой большой бледно-голубой старый кувшин. После ужина они часами сидели на веранде, беседовали или молчали, на всех языках мира. Барни дымил своей трубкой, Валенси лениво и вкусно мечтала, глядя на дальние холмы за Мистависом, где поднимались в закате еловые шпили. Лунный свет серебрил воду. Летучие мыши пикировали черными силуэтами на фоне золотистого запада. Маленький водопад, что стекал с высокого берега неподалеку, превращался, по прихоти лесных божков, в прекрасную белую женщину, манящую к себе сквозь пряно-ароматную зелень. Линдер начинал дьявольски хихикать на берегу материка. Как славно было бездельничать в этой прекрасной тишине с Барни, который покуривал трубку, сидя за столом напротив! На озере было много других островов, хотя ни один из них не находился в беспокойной соседской близости. Далеко на западе находилась группа островков, названных Островами Удачи. На восходе они походили на гроздья изумрудов, а на закате – на гроздья аметистов. Они были слишком малы, чтобы строить там дома, но огни больших островов разбрасывали лучи по всему озеру, свет от костров на берегах струился в лесной темноте, бросая на воду длинные кроваво-красные ленты. С лодок, здесь и там, или с веранды большого дома миллионера, жившего на самом большом острове, доносились заманчивые звуки музыки. «Ты бы хотела иметь такой дом, Лунный Свет?» – как-то спросил Барни, махнув рукой в его сторону. Он стал называть ее Лунным Светом, и Валенси это очень нравилось. «Нет», – ответила Валенси – та, что мечтала о замке в горах, в десять раз большем, чем «коттедж» богача, а сейчас жалела несчастных обитателей дворцов. «Нет. Он слишком элегантный. Мне бы пришлось таскать его с собой повсюду, куда бы я ни пошла. На спине, как улитке. Он бы завладел мной, и телом и душой. Мне нравится дом, который я могу любить, баюкать и управлять им. Такой, как наш. Я не завидую “самой красивой в Канаде” летней резиденции Гамильтона Госсарда. Она великолепна, но это не мой Голубой замок». Каждый вечер они видели огни проносящегося далеко за озером континентального поезда. Валенси нравилось смотреть на мелькающие окна и гадать, какие люди едут в этом поезде, какие надежды и страхи везут они с собой. Она развлекалась, рисуя воображаемые сцены, как они с Барни посещают танцы и ужины в домах на островах, но не очень хотела попасть туда на самом деле. Однажды они сходили на маскарад в павильоне одного из отелей в верхней части озера и прекрасно повеселились, но ускользнули обратно в Голубой замок на своей лодке, прежде чем настал момент снимать маски. «Было чудесно, но я больше не хочу туда», – сказала Валенси. Барни проводил долгие часы в своей комнате Синей Бороды. Валенси ни разу не побывала там. По запахам, что исходили иногда оттуда, она заключила, что он, должно быть, занимается химическими опытами – или изготавливает фальшивые деньги. Она предположила, что подделка денег, вероятно, пахучий процесс. Но ее это не беспокоило. У нее не было желания проникать в запертые комнаты дома и жизни Барни. Его прошлое и будущее не волновали ее. Лишь это прекрасное настоящее. Остальное неважно. Однажды он ушел и не возвращался двое суток. Он спросил Валенси, не побоится ли она остаться одна в доме, и она ответила, что нет. Он не рассказывал ей, где был. Ей было не страшно одной, но ужасно одиноко. Грохот приближающейся через лес Леди Джейн, когда возвращался Барни, показался ей самым прекрасным звуком, какой она слышала в жизни. А затем его сигнальный свист с берега. Она побежала на причальный камень поздороваться с ним – уютно устроиться в его ждущих руках – они казались ждущими. «Ты скучала по мне, Лунный Свет?» – прошептал Барни. «Мне показалось, прошло сто лет с тех пор, как ты уехал», – ответила Валенси. «Я больше не оставлю тебя». «Ты должен, – запротестовала она, – если захочешь. Я буду несчастна, зная, что ты хотел уйти, но не ушел из-за меня. Хочу, чтобы ты чувствовал себя совершенно свободным». Барни рассмеялся, немного горько. «На свете нет такой штуки, как свобода, – сказал он. – Лишь разные виды неволи. Сравнительной неволи. Думаешь, ты свободна сейчас, потому что сбежала из особенно невыносимой тюрьмы? Свободна ли? Ты любишь меня – это неволя». «Кто сказал или написал, что “тюрьма, на которую мы обрекаем себя добровольно, совсем не тюрьма”? – задумчиво спросила Валенси, вцепившись в его руку, когда они поднимались по ступенькам скалы. «Но и сейчас ты в ней, – сказал Барни. – Это вся свобода, на которую мы можем надеяться – свобода выбирать себе тюрьму. Но, Лунный Свет, – он остановился у дверей Голубого замка и посмотрел вокруг – на царственное озеро, огромные тенистые леса, костры, мерцающие огни – Лунный свет, я рад, что снова дома. Когда я ехал через лес и увидел свет в окнах моей хижины, поблескивающий под старыми соснами – то, что прежде никогда не видел – о, девочка, я был рад, рад!» Но, несмотря на доктрину Барни о несвободе, Валенси считала, что они великолепно свободны. Восхитительно сидеть до полуночи и смотреть на луну, если этого хочется. Опаздывать к обеду – ей, которую за одну минуту опоздания так строго упрекала мать или укоряла кузина Стиклз. Слоняться без дела после еды столько, сколько хочется. Оставлять корки, если хочется. Не приходить домой к трапезам. Сидеть на нагретой солнцем скале и погружать босые ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть чудесной тишине, ничего не делая. Короче говоря, заниматься всем, что хочется, в любое время. Если это не свобода, то что она такое?
Юлия: Хелга пишет: Восхитительно сидеть до полуночи и смотреть на луну, если этого хочется. Опаздывать к обеду – ей, которую за одну минуту опоздания так строго упрекала мать или укоряла кузина Стиклз. Слоняться без дела после еды столько, сколько хочется. Оставлять корки, если хочется. Не приходить домой к трапезам. Сидеть на нагретой солнцем скале и погружать босые ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть чудесной тишине, ничего не делая. Короче говоря, заниматься всем, что хочется, в любое время. Если это не свобода, то что она такое? Как здорово! Я тоже хочу! Хелга пишет: Когда я ехал через лес и увидел свет в окнах моей хижины, поблескивающий под старыми соснами – то, что прежде никогда не видел – о, девочка, я был рад, рад! Вот и Барни признался в любви...
bobby: Лунный свет... Как романтично... Барни, оказывается, романтик, что и неудивительно, учитывая какое место для жилья он себе выбрал. Хелга пишет: «На свете нет такой штуки, как свобода, – сказал он. – Лишь разные виды неволи. Сравнительной неволи. Думаешь, ты свободна сейчас, потому что сбежала из особенно невыносимой тюрьмы? Свободна ли? Ты любишь меня – это неволя». «Кто сказал или написал, что “тюрьма, на которую мы обрекаем себя добровольно, совсем не тюрьма”? – задумчиво спросила Валенси, вцепившись в его руку, когда они поднимались по ступенькам скалы. «Но и сейчас ты в ней, – сказал Барни. – Это вся свобода, на которую мы можем надеяться – свобода выбирать себе тюрьму. Прямо озвученные мысли наших девушек, прозвучавшие несколько выше. Что такое абсолютная свобода и нужна ли она вообще? Риторический вопрос. А вообще от всей главы веет умиротворением и спокойствием - как им хорошо вдвоем, поистине эти двое нашли друг друга, точнее, Валенси нашла Барни...
construct: Сегодня начали размещать на сайте перевод романа "Голубой замок". Читайте первые 6 глав, перевод - Хелгa
федоровна: Хелга Хелга пишет: Перед ними лежал Миставис, словно сцена из сказочной истории старых времен. Это какой-то просто райский остров. И занятия, наверное, соответствующие: мечтательное созерцание, полное взаимопонимание и почти ничегонеделанье.. Работы было немного... Валенси лениво и вкусно мечтала... Восхитительно сидеть до полуночи и смотреть на луну... Слоняться без дела после еды столько, сколько хочется. Просто сидеть чудесной тишине, ничего не делая... Короче говоря, заниматься всем, что хочется, в любое время... Хелга пишет: Однажды он ушел и не возвращался двое суток. Встреча после недолгой разлуки чудесная. И, скорее всего, Барни затарился на большой земле. Все тот же вопрос: откуда деньги хотя бы на еду? Вряд ли деньги куются на острове, значит, кузница находится где-то извне. Хелга пишет: Вокруг всегда тихо посмеивался ветер, а цвета Мистависа, пышные и одухотворенные под переменчивыми облаками, было невозможно описать их словами. Тут не совсем понятно.
apropos: construct пишет: Читайте первые 6 глав Спасибо вебмастеру нашего сайта, которая так быстро выложила начало Замка. Хелга Спасибо за продолжение! Очень красиво и романтично у них на острове, в голубом Замке. И Барни, да, фактически признается в любви. Хороши очень рассуждения о природе свободы - «свободе выбирать себе тюрьму». bobby пишет: Что такое абсолютная свобода и нужна ли она вообще? Риторический вопрос. И возможна ли она в принципе? bobby пишет: как им хорошо вдвоем Так хорошо, что я уже начинаю волноваться. Их вроде бы оставили в покое - надолго ли?
Хелга: construct пишет: Сегодня начали размещать на сайте перевод романа "Голубой замок". Спасибо! И огромное спасибо дорогим читателям за помощь! Юлия пишет: Как здорово! Я тоже хочу! Ох, и я тоже очень. Юлия пишет: Вот и Барни признался в любви... Да, по-мужески так, сам того не подозревая, наверное. bobby пишет: Что такое абсолютная свобода и нужна ли она вообще? Риторический вопрос. Человек страдает и от несвободы, и от свободы, в общем, куда ни кинь, всюду клин. федоровна пишет: И, скорее всего, Барни затарился на большой земле. Все тот же вопрос: откуда деньги хотя бы на еду? Вряд ли деньги куются на острове, значит, кузница находится где-то извне. Или вывозит напечатанные фальшивые деньги из комнаты Синей Бороды... федоровна пишет: Тут не совсем понятно. Потому что блоха затесалась. А так? Вокруг всегда тихо посмеивался ветер, а цвета Мистависа, пышные и одухотворенные под переменчивыми облаками, было невозможно описать их словами. apropos пишет: Их вроде бы оставили в покое - надолго ли? Свободы же нет на свете...
Klo: Хелга - Так романтично, умиротворяюще... Даже тревоги не возникает, хотя, наверное, должна бы...
Хелга: Klo пишет: Так романтично, умиротворяюще... Даже тревоги не возникает, хотя, наверное, должна бы... Когда все хорошо, всегда становится страшновато, да?
Klo: Хелга пишет: Когда все хорошо, всегда становится страшновато, да? Как-то мне подруга сказала судьбоносную вещь. Я: "Что-то я слишком радуюсь, наверняка кто-нибудь настроение испортит. Может, на всякий случай, сразу как-нибудь огорчиться?" Ответ: "Так все равно же огорчишься - вот и радуйся подольше!" С той поры я как-то не испытываю тревоги, если все хорошо. Стараюсь, во всяком случае
Хелга: Klo пишет: Как-то мне подруга сказала судьбоносную вещь. Я: "Что-то я слишком радуюсь, наверняка кто-нибудь настроение испортит. Может, на всякий случай, сразу как-нибудь огорчиться?" Ответ: "Так все равно же огорчишься - вот и радуйся подольше!" С той поры я как-то не испытываю тревоги, если все хорошо. Стараюсь, во всяком случае А у меня состояние жизненное такое: когда все хорошо, я вдруг начинаю тревожно думать - почему я ни о чем не волнуюсь, и тотчас нахожу причину поволноваться. Борюсь с этим, конечно, с помощью того же постулата, что твоя подруга.
Хелга: Глава XXX Они не сидели целыми днями на острове. Половину времени проводили, странствуя по чудесным окрестностям Маскоки. Барни знал эти леса, как свои пять пальцев, и учил Валенси мастерству общения с ними. У него всегда имелись пути подхода к скромным лесным обитателям. Валенси познала сказочное разнообразие болот, очарование и прелесть цветущих лесов. Она научилась узнавать каждую птицу и подражать ее пению — хоть и не столь совершенно, как это делал Барни. Она подружилась с каждым деревом. Она научилась управлять лодкой не хуже, чем Барни. Ей нравилось гулять под дождем, и она ни разу не простудилась. Иногда они брали с собой еду и отправлялись собирать ягоды — землянику и голубику. Какой славной была голубика — изысканна зеленью неспелых ягод, блеском розоватых и красных полуспелых и матовой синевой полностью созревших! Валенси узнала, как по-настоящему пахнет поспевшая земляника. По берегу Мистависа тянулась солнечная лощина, вдоль которой с одной стороны росли белые березы, а с другой – выстроился ряд привычных здесь молодых сосенок. Березы утопали в высокой траве, ветер расчесывал ее зеленые пряди, а утренняя роса до полудня сохраняла свою влагу. Они находили ягоды, которые могли бы составить честь столу Лукулла – огромные, ароматные, как амброзия, рубинами свисающие с длинных розовых стеблей. Они поднимали ветви и ели ягоды прямо с куста, нетронутые, девственные, пробуя на вкус дикий аромат каждого плода. Когда Валенси приносила ягоды домой, этот хрупкий запах исчезал, и они становились просто хорошим продуктом, совсем не такими, как там, в своей березовой лощине, где она ела их, пока пальцы не становились розовыми, словно веки Авроры. Они плавали за водяными лилиями. Барни знал, где найти их, в протоках и заливах Мистависа. Голубой замок сиял великолепием – Валенси ухитрялась заполнить каждый свободный уголок этими утонченными цветами. Когда не было водяных лилий, их место занимали пунцовые, свежие и живые с болот Мистависа, где они горели языками пламени. Иногда отправлялись ловить форель в маленьких безымянных речках или укромных заливах, на берегах которых, вероятно, подставляли солнцу свои белые влажные формы наяды. Они брали с собой лишь соль и сырой картофель. Они пекли картошку на костре, и Барни показывал Валенси, как готовить форель, завернув ее в листья, обмазав глиной и запекая в горячих углях. Ничего более вкусного на свете не существовало. У Валенси был отличный аппетит, и не удивительно, что на ее косточках начала нарастать плоть. Или просто бродили, исследуя леса, всегда готовые предложить что-то неожиданно-чудесное. По крайней мере, так ощущала Валенси. Вниз в лощину – вверх по склону холма, и вы обнаружите это. «Мы не знаем, куда мы идем, но разве не здорово просто идти?» – бывало, спрашивал Барни. Пару раз, когда они заходили слишком далеко от Голубого замка, их заставала ночь, и они не успевали вернуться засветло. Барни сооружал ароматную постель из папоротника и еловых веток, и они спали без снов под потолком из старых сосен, с которых свешивался мох, а меж ними светила луна, и в шепоте сосен было трудно угадать, где свет, а где звук. Конечно, бывали и дождливые дни, когда Маскока превращалась в мокрую зеленую страну. Дни, когда ливни тянулись через Миставис, словно бледные призраки, но они и не думали оставаться из-за этого дома. Лишь когда дождило всерьез, они не покидали Голубой замок. Тогда Барни запирался в комнате Синей Бороды, а Валенси читала или мечтала, лежа на волчьей шкуре, Везунчик урчал возле нее, а Банджо ревниво наблюдал за ними со своего стула. В воскресные вечера они переплывали на материк и шли через лес к маленькой методистской церкви. Кто-то очень любит воскресенья. Валенси никогда не любила их прежде по-настоящему. И всегда, в воскресенья и в будние дни она была с Барни. Остальное было неважно. А каким другом он был! Понимающим! Веселым! Как… как Барни! И это было главным. Валенси сняла часть из своих двухсот долларов со своего счета в банке и потратила их на одежду. У нее появилось маленькое дымчато-голубое шифоновое платье, которое она всегда надевала, когда они проводили вечера дома, – дымчато-голубое с серебристыми штрихами. После того как она начала носить его, Барни стал называть ее Лунным Светом. «Лунный свет и синие сумерки – вот на что ты похожа в этом платье. Мне нравится оно. Оно очень тебе идет. Ты не красавица, но в тебе есть прелестные черты. Твои глаза. И эта маленькая поцелуйная впадинка прямо между ключицами. Твои талия и лодыжки достойны аристократки. Головка прекрасной формы. А когда ты смотришь через плечо, то сводишь с ума, особенно, в сумерки или при лунном свете. Девушка-эльф. Лесная фея. Ты принадлежишь лесам, Лунный Свет – тебе не следует покидать их. Несмотря на твои корни, в тебе есть что-то дикое, далекое и неприрученное. У тебя такой красивый, сладкий, грудной и легкий голос. Прекрасный голос для любви. «Ты будто поцеловал камень красноречия»,* – усмехнулась Валенси. Но потом, неделю за неделей наслаждалась вкусом этих комплиментов. Она также приобрела бледно-зеленый купальный костюм – наряд, который поверг бы все семейство Стирлингов в оцепенение, увидь они ее в нем. Барни научил ее плавать. Иногда она с утра надевала купальник и не снимала до ночи – сбегая к воде, чтобы нырнуть, когда хотелось, а потом сушиться, развалясь на нагретых солнцем камнях. Она позабыла все угнетающие мысли, что прежде приходили к ней по ночам, все несправедливости и разочарования. Словно все это было не с нею, Валенси Снейт, которая всегда была счастлива, а с каким-то иным человеком. «Понимаю теперь, что это такое – родиться заново», – говорила она Барни. Холмс** говорит о скорби, которая “оставляет пятна” на страницах жизни, но Валенси обнаружила, что на страницах ее жизни оставило пятна счастье, окрасив в розовый цвет все ее прежнее существование. Ей было трудно поверить, что она когда-то была одинокой, несчастной и запуганной. «Когда придет смерть, я буду знать, что жила, – думала Валенси. – Каждый прожитый час будет наполнен жизнью». И собственная горка песка! Однажды Валенси собрала в горку песок в небольшой островной пещере и воткнула сверху маленький Юнион Джек***. «Что ты празднуешь?» – поинтересовался Барни. «Я просто изгоняю старого демона», – ответила ему Валенси. *-- такой имеется в замке Бларни в Ирландии. **-- Цитата grief "staining backward" – «скорбь, оставляющая пятна», принадлежит Sr.Oliver Wendall Holmes, сэру Оливеру Уэндаллу Холмсу, автору эссе «Хлеб и газета», написанному в 1861г. Он пишет о гражданской войне, смерти и последствиях войны, влияющих на нацию, народы и отдельных людей. Холмс пишет, что скорбные пятна окрашивают прошлое в темный цвет. *** - британский флаг
apropos: Хелга Идиллия продолжается, но ушатом холодной воды проливаются слова Валенси: «Когда придет смерть, я буду знать, что жила, – думала Валенси. – Каждый прожитый час будет наполнен жизнью». И собственная горка песка! Какая она молодец, что не побоялась изменить свою жизнь. Дни счастья с Барни в Замке стоят многих лет пустого и безрадостного существования.
Wega: Хелга Какая сказочная и до краёв заполненная радостью взаимного существования жизнь! Как ярко вырисовывается на этом фоне единение их сердец! Кажется, bobby высказала предположение о Барни-писателе, и сдаётся мне, что она права!! apropos пишет: Дни счастья с Барни в Замке стоят многих лет пустого и безрадостного существования. Безусловно! Но так хочется, чтобы счастье это было вечным! Хелга Превосходный перевод: не только герои, но и детали их жизни обрели живую плоть и кровь, стали изобразительными, достоверными и невероятно близкими сердцу.
Скрипач не нужен: Хелга О, какое длинное продолжение! И какое замечательное. Слово затертое, но ведь самая настоящая идиллия и есть. Иногда она с утра надевала купальник и не снимала до ночи – сбегая к воде, чтобы нырнуть, когда хотелось, а потом сушиться, развалясь на нагретых солнцем камнях. Они брали с собой лишь соль и сырой картофель. Они пекли картофель на костре Валенси получила сразу все простые радости и детства и юности, которых и знать не знала в своих унылых семейных застенках. Что в летнем детстве может быть лучше лесных ягод с куста, печеной картошки и купания до посинения
Хелга: apropos пишет: Какая она молодец, что не побоялась изменить свою жизнь. Дни счастья с Барни в Замке стоят многих лет пустого и безрадостного существования. Это точно. Время такое относительное понятие. Wega пишет: Кажется, bobby высказала предположение о Барни-писателе, и сдаётся мне, что она права!! Сначала озвучила Кло под катом. Но трудно не заподозрить в человеке с таким воображением и умением написать словесную картину, писателя. Ну или романтика, на худой конец. Скрипач не нужен пишет: Валенси получила сразу все простые радости и детства и юности, которых и знать не знала в своих унылых семейных застенках. Что в летнем детстве может быть лучше лесных ягод с куста, печеной картошки и купания до посинения Нет, ничего не лучше, и жаль, когда этого лишен в детстве. Дамы, спасибо!
Armillaria: Хелга, Спасибо Вам за перевод этого произведения! Хелга пишет: Валенси Снейт, милостью Божией с нею, Валенси Снейт, которая всегда была счастлива, *шёпотом: "- Чтоб Капулетти больше мне не быть!.."* Хелга пишет: У него всегда имелись пути подхода к скромным лесным обитателям. М.б. - "Он всегда находил общий язык со скромными лесными обитателями". Ещё пришла мысль во время чтения этой замечательной главы: Валенси определённо может выздороветь. Год превратится в 10, 10 - в 25, 25 - в 35 и далее до самых почтенных лет, как в "Рождественских грёзах", когда героиня, мать, сначала говорит об оставшейся неделе-другой, а потом в её речи "месяц-другой", "год-другой"... Спрячу это под кат, а то вдруг окажется деталью сюжета.
bobby: Хелга Чарующая картина совместной жизни Барни и Валенси. Wega пишет: bobby высказала предположение о Барни-писателе Хелга пишет: Сначала озвучила Кло под катом. Ага, Кло первая озвучила подобное предположение. И чем дальше читаю, тем более утверждаюсь в этой мысли. Правда, вспомнилось, как Барни отказался слушать чтение Валенси книг Джона Фостера. «Чепуха», – сказал он. Что это тогда, если он и есть тот самый автор? Излишняя самокритика, принципиально не читает, то, что написал, полное отсутствие тщеславия, скромность? Первое и последнее явно не относятся к чертам его характера.
полная версия страницы