Форум » Наши переводы и публикации » "A Tangled Web" - "В паутине" Люси Монтгомери, перевод » Ответить
"A Tangled Web" - "В паутине" Люси Монтгомери, перевод
Хелга: Роман написан в 1931 году.
apropos: Хелга Какое единогласное неодобрение помолвки Гей - клан прямо плечом к плечу. Мудрая мать отложила помолвку на год - ну понятно, что ружье выстрелит. Должно, во всяком случае. ... улыбнувшись ему через плечо, словно бросив розу. А затем забыла о нем. Повеяло Александром Грином, не? Пленительное сравнение - обдало ароматом. И все - и забыла. Как же хорошо пишет автор - и переводит переводчик. Ты не страдаешь, если любишь, не имея надежды, что она полюбит тебя». «Я никогда не надеялся, что меня полюбят, но я чертовски страдаю», – ответил Роджер. До мурашек пробирает. Сильный, надежный мужчина. Гей, глупышка, этого не видит, не понимает, не любит его...
Хелга: II Клан был потрясен сначала на приеме тети Бекки, затем – сенсационной дракой на кладбище, но роман Питера и Донны пронесся по нему, как циклон. Утопленник Джон оказался почти при смерти. Питер и Донна хотели бы сохранить свою чудесную тайну до окончательного претворения в жизнь своих планов, но, увидев миссис Тойнби, поняли, что надежда на это потеряна. Донна пошла домой в приподнятом настроении, которое держалось до трех утра. Затем ее охватили страхи и сомнения, обычно подступающие в этот час. Что... что скажет Утопленник Джон? Конечно, сделать он ничего не сможет. Ей нужно просто выйти из дома и уйти вместе с Питером. Но Донне была ненавистна мысль о побеге. Такого никогда не бывало среди Дарков или Пенхаллоу. Более того, сбежав, она потеряет всякий шанс получить кувшин. Конечно, кувшин несравним с Питером. Но если бы заполучить и Питера и кувшин! Донна подумала, что если последнее зависит от Дэнди, то не все потеряно. Она всегда была его любимицей. Но она как-то слышала слова Дэнди о сбежавших парочках. Кроме того, Вирджиния. Она никогда не простит Донну. Не то чтобы Вирджиния что-то значила рядом с Питером. Но Донна любила Вирджинию. Она была ее единственной подругой. И она побаивалась слов упрека, которые могла высказать Вирджиния. Утром Донна думала иначе. Но в три часа утра мы всегда полны тревоги. Но все оказалось ужасно, именно так, как опасалась Донна. На следующий день миссис Тойнби встретила Утопленника Джона на почте, и он пришел домой в состоянии истинного Утопленника Джона, усугубленном твердым намерением не браниться. Но зато он мог орать. Донна была полна отваги. Она бесстрашно призналась, что целовалась с Питером у Дома ухаживаний, как и сказала миссис Тойнби. «Понимаешь, папа, я выхожу за него замуж». «Ты сошла с ума!» —¬ сказал Утопленник Джон. «Думаю, да, – вздохнула Донна. – Но, папа, это такое приятное безумие». Утопленник Джон в очередной раз пожалел, что позволил Донне, когда она была подростком, провести год в Женском колледже в Кингспорте. Именно там она научилась этому непочтительному нахальству, что всегда било ему под дых. Он не осмелился браниться, но стукнул по столу и сообщил Донне, что она никогда больше не заговорит с Питером Пенхаллоу. И если она... «Но мне придется разговаривать с ним снова и снова, папа. Никто не сможет жить в абсолютном молчании с собственным мужем, ты же знаешь». И опять то же самое. Но Донна, несмотря на внешнюю наглость и бесстрашие, внутренне содрогнулась. Она знала своего Утопленника Джона. Когда в этот же день пришел Питер, Утопленник Джон встретил его в дверях и спросил, что за дело привело его сюда. «Я пришел к Донне, ¬– весело ответил ему Питер. – Я женюсь на ней, знаете ли». «Мой милый мальчик, — о, Утопленник Джон постарался наполнить фразу пренебрежением — ты слишком много возомнил о себе». Он захлопнул дверь перед носом Питера. Питер решил было залезть через окно. Но подумал, что Утопленник Джон способен арестовать его за вторжение со взломом. Но где, черт побери, Донна? Могла бы, по крайней мере, выглянуть в окно. Тем временем Донна, с головной болью, рыдала, лежа на кровати и не зная о приходе Питера. Как жестока Текла. Она сказала, что для женщины должно быть достаточно одного мужа, как и одной религии. Но Текла всегда ненавидела замужество Донны. У нее нет подруг... она так одинока в этом жестоком, бесчувственном мире клана. Но она все равно выйдет замуж за Питера. Все оказалось не просто. Питер, который, не колеблясь, увез бы невесту из Конго или Юкатана, если бы захотел, обнаружил, что увести невесту из клана Дарков или Пенхаллоу предприятие совсем иного рода. Он даже не мог увидеть Донну. Утопленник Джон не впускал его в дом и не выпускал оттуда дочь. Конечно, это не могло продолжаться бесконечно. Утопленник Джон не мог вечно держать ее взаперти, и в конце концов Питер и Донна нашли бы путь друг к другу. Но звездные пути, как думала Донна, сложились против них. Однажды вечером она чихнула, на следующий день у нее воспалились глаза. Затем вызвали Роджера, и он сказал, что Донна подхватила корь. Конечно, было бы куда более романтично, заболей она чахоткой или менингитом, или грудной жабой. Но честный хроникер может писать лишь правду. Донна Дарк заболела корью и чуть не умерла от нее. Однажды до обезумевшего Питера дошел слух, что она умерла. А он даже не мог увидеть ее. Когда он рвался в дом на Розовой Реке, никто не ответил на его стук, двери были заперты, а нижние окна закрыты ставнями. Питер хотел было встать на крыльце и орать, пока кто-нибудь не придет, но побоялся, что такое волнение повредит Донне. Роджер, проходя мимо, подошел к нему и попытался успокоить. «Донна жива. Просто она еще очень больна и ей требуется заботливый уход, но я думаю, она вне опасности. Не будь ослом, Питер. Иди домой и спокойно занимайся делами, пока Донна не выздоровеет. Утопленник Джон не может помешать тебе жениться на ней, хотя, без сомнения, сделает все возможное, чтобы подпортить тебе жизнь». «Роджер, ты когда-нибудь любил? – простонал Питер. – Не, конечно, нет. Ты не был бы такой хладнокровной рыбой, если бы любил. Кроме того, ты не любил Донну. Не могу понять, почему все не влюблены в Донну. Ты можешь?» «Легко», – холодно ответил Роджер. «О, да, полагаю, тебе нравятся пышечки, – усмехнулся Питер, – как Салли Уильяма И…. или малютки вроде Гей Пенхаллоу. Роджер, ты не знаешь, что это значит – любить. Это ад… это рай… это ужас и восторг. О, Роджер, почему ты не влюблен?» Роджеру никогда не грозила опасность влюбиться в Донну Дарк. Более того, ему не слишком нравилась ни она, ни ее притворство, хоть он не подозревал, что последнее было лишь жалким способом заполнить пустоту жизни. И ему не слишком нравился Питер. Но он сочувствовал ему. «Я передам письмо для Донны…» «Письмо…» «Нет, она не сможет прочитать. У нее же болят глаза…». «Послушай, Роджер. Я должен увидеть Донну, должен, клянусь плащеносным павианом. Имей сердце, Роджер, проведи меня в дом. Они должны открыть тебе дверь, а как только я окажусь внутри, никакой дьявол не помешает мне увидеть Донну… эта Текла, она способна убить ее… вся эта банда, что терзает ее…. Эта змея Вирджиния… она день и ночь с нею, травит ее ядом против меня». «Хватит тараторить, Питер. Подумай, как скандал в доме отразится на Донне. Он повредит ей, если не убьёт. Текла – прекрасная сиделка, какой бы она ни была, а мысли Донны так полны тобой, что вряд ли кто-то сможет отравить их… весь ее бред вращается вокруг тебя… видел бы ты при этом лицо Утопленника Джона». «Она бредит, моя бедняжка? О, Роджер Пенхаллоу, ты что-то скрываешь от меня? Я тут встретил Лунного человека. Он так странно взглянул на меня. Говорят, старый олух ясновидец – знает, когда кто умрет. Пневмония всегда была фатальной в этой семье, мать Донны умерла от нее. Ради Бога, скажи мне правду…» «Питер Пенхаллоу, если ты не выбросишь все это из головы, я ударю тебя дважды – один раз от себя, а второй – от Утопленника Джона. Донна выздоравливает. Ты ведешь себя, словно ты единственный на свете, кто когда-либо любил». «Именно так, – сказал Питер. – Ты ничего не знаешь о любви, Роджер. Говорят, ты влюблен в Гей Пенхаллоу. Ладно, я не любитель младенцев, но будь я на твоем месте, этот манекенщик, Ноэль Гибсон, не увел бы ее от меня. Ты трусливый щенок, Роджер, у тебя в жилах вода, а не кровь». «У меня есть здравый смысл», – сухо ответил Роджер. «Что доказывает, что ты ничего не знаешь о любви, – с победным видом заявил Питер. – Никто не может рассуждать здраво, будучи влюбленным. Это божественное безумие, Роджер. О, Роджер, ты мне никогда особо не нравился, но сейчас я чувствую, что не могу расстаться с тобой. Только подумать, через несколько минут ты увидишь Донну… о, скажи ей… скажи ей…» «Боже, дай мне терпения! – простонал Роджер. – Питер, иди, сядь в мою машину и медленно сосчитай до пятисот. Я скажу Донне все, что ты хочешь, и принесу тебе ее послание, а потом отвезу тебя домой. Тебе опасно оставаться одному… ты совсем сдурел», – заключил Роджер, вздыхая. «Роджер… ты хоть понимаешь, что человек…» «Ай-ай, Питер, сейчас ты не человек, ты – просто комок нервов». Выздоровление Донны стало долгим, скучным и не слишком радостным. Как только Утопленник Джон начал подозревать, что Роджер передает сообщения от Донны Питеру и обратно, он выставил его за дверь и послал за другим врачом. Вирджиния витала над ее подушкой днями и ночами, а ближайшие родственники – клан внутри клана – приходили и «уговаривали» ее. Донна слушала, потому что была слишком слаба, чтобы спорить. Но никакие уговоры в мире не могли бы ничего изменить. «Ты никогда не любила Барри, – всхлипывала Вирджиния. – Ты любила только его военную форму». «Я очень любила Барри. А теперь я люблю Питера», – говорила Донна. «У разума тысяча глаз…* – начала Вирджиния и… закончила цитату. Беда была в том, что она читала эти строки так часто, что они потеряли для Донны вкус. «Свет жизни не погас… для меня. Все началось вновь». «Я не понимаю, – беспомощно сказала Вирджиния, – как ты можешь быть такой ветренной, Донна. Для меня это полная тайна. Но мои чувства всегда были глубоки. Удивляюсь, что ты до сих пор хранишь фотографию бедного Барри на своем трюмо. Разве он не смотрит на тебя с упреком?» «Нет. Барри кажется мне старым добрым другом. Он словно говорит: «Я рад, что ты нашла человека, который даст тебе счастье, которое я не смог дать». Вирджиния, мы были глупыми и сумасшедшими…» «Я не желаю, чтобы ты использовала такие слова, – всхлипнула Вирджиния. – Я не сошла с ума, я просто верна. А ты нарушила наши заветы. О, Донна, как ты могла покинуть меня? Мы вместе прошли через столько печального, пре… красного… и ужасного. Как ты можешь разорвать эту нить? «Вирджиния, дорогая, я ничего не разрываю. Мы можем всегда быть подругами, дорогими подругами…» «Питер заберет тебя у меня, – стонала Вирджиния. – Он потащит тебя вокруг света… у тебя никогда не будет своего дома, Донна… и места в обществе». «Да, в том, чтобы выйти замуж за Питера, есть какой-то риск», – довольным тоном признала Донна. «И он не позволит тебе иметь свои интересы, только его. Он будет указывать тебе, что ты должна думать. Тебе придется полностью принадлежать ему». «Мне не нужны какие-то другие интересы», – сказала Донна. «И это говоришь ты… ты, которая была женой Барри – его женой. Неужели это ты? Мне кажется, женой Барри была не ты, а совсем другая». «Да, честно говоря, Вирджиния, именно это я и чувствую. Я не та девушка, что вышла замуж за Барри – а совсем другая. Возможно, я напилась из какого-то заколдованного колодца перемен, Вирджиния. Не могу ничего с этим поделать и не хочу. Все, что я хочу сейчас – чтобы Питер пришел и поцеловал меня». В голове Донны закрутилась следующая фраза, усугубляющая высказанное. Она озвучила ее, чтобы рассердить Вирджинию, которая раздражала ее. «Ты даже не представляешь, Вирджиния, как великолепно умеет Питер целоваться». «Не сомневаюсь, что у него имеется обширная практика, – с горечью ответила Вирджиния. – Что касается меня, я помню все поцелуи Неда». Донна позволила себе слегка улыбнуться. У Неда Пауэлла были маленькие пухлые губы, а над ними маленькие каштановые усики. Одна мысль о поцелуе таких губ всегда приводила Донну в дрожь. Она не могла понять, как Вирджиния могла такое терпеть. «Ты можешь смеяться, – холодно добавила Вирджиния. – Я полагаю, ты смеешься над всем, что было свято для нас. Но я случайно узнала – Питер сказал, что ты милая штучка, и он может заполучить тебя, если попросит». «Я не верю, что он так сказал, – ответила Донна, – а если и сказал, почему нет? Это ведь так и есть». Вирджиния ушла, рыдая. Она сообщила Утопленнику Джону, что ей нет смысла приходить — она больше не имеет влияния на Донну. «Я знала, что опал приносит несчастье». Утопленник Джон стукнул по столу и свирепо уставился на нее. Эти дни проходили у него под знаком ударов по столу. Утопленник Джон зло смеялся над всем и вся, и намеревался заставить всех почувствовать это. Разве у отца больше нет прав? Неужели все напрасно – все эти годы жертв и заботы? Они глумятся над родителем, просто глумятся. Они думают, что могут выходить замуж за любого дурака, который им понравился. Женщины такие бесовки. Он укротил двух собственных, но молодое поколение уходило из-под его власти. «Она никогда не выйдет за него… никогда!» «Она собирается», – сказала Вирджиния. «Она не собирается… она только так думает, – заорал Утопленник Джон. Он всегда считал, что если возражать достаточно громко, люди обязательно согласятся. В клане начали заключать пари. Одни, как Стэнтон Гранди, считали, что это не продлится долго. «Чем сильнее огонь, тем скорее все сгорает», – сказал Стэнтон Гранди. Некоторые думали, что Утопленник Джон никогда не уступит, другие – что, вероятно, в конце концов рухнет. А иные уверяли, что не имеет значения, сдастся он или нет. Питер Пенхаллоу возьмет свое, где бы оно ни хранилось. Они приходили к бедной Донне, которая то лежала, скучая, в постели, то сидела, откинувшись на удобном стуле, пытаясь пережить очередной тоскливый день без Питера, и приносили советы, намеки и сплетни. Тетя Но рассказала, что на ее вопрос «как же он наконец попался?» Питер ответил: «О, я устал бегать». Питер мальчиком стрелял горохом в старших в церкви. Питер выплеснул стакан воды в лицо своего учителя. Питер принес осиное гнездо на проповедь. Питер выпустил пойманную крысу на собрании швейного кружка в доме его матери. Они вытащили все, что знали и помнили о том, что сделал Питер. А сколько же он сделал того, о чем они не знали. «Если ты выйдешь замуж за такого бродягу, как Питер, что ты будешь делать со своей семьей?» – желал знать Уильям И. «О, у нас будет только двое детей. Сначала мальчик, а потом девочка, для равного счета, – ответила Донна. – Мы сможем возить их с собой». Миссис Уильям И. была в ужасе. Но миссис Артемас, что пришла вместе с нею, спокойно заметила: «В этом случае я бы даже не смогла их правильно родить». «Будь я вдовой, ни за что бы не сделала такой глупости, чтобы еще раз выйти замуж», – горько сказала миссис Сим Дарк. «Эти Пенхаллоу вечно выкидывают что-то неожиданное, а Питер худший из них», – стонала миссис Уилбер Дарк. «Но если ваш муж делает что-то неожиданное, он, по крайней мере, не наскучит вам, – ответила Донна. – Я могу вынести все, кроме скуки». Миссис Уилбер не знала, что Донна имела в виду, говоря о ее наскучившем муже. Конечно, мужчины иногда утомительны. Она рассказала своим близким подругам, что видимо, корь повлияла на мозг Донны. Такое иногда бывает, знаете ли. Дэнди Дарк пришел и зловеще спросил, что подумала бы тетя Бекки, узнай она, что Донна берет добавку после всех своих возвышенных протестов. «Тетя Бекки любила постоянство, вот что», – сказал Дэнди Дарк, имея пристрастие к пафосным словам. Став хранителем кувшина, он начал все чаще использовать их. Это прозвучало угрозой. Донна надулась. «Дэнди, – умоляла она, – скажи мне, кто получит кувшин… если знаешь. Я не скажу ни единой душе». Дэнди усмехнулся. «Я потерял счет, сколько раз за последний месяц меня просили об этом. Бесполезно, Донна. Никто не узнает больше, чем сказала тетя Бекки, пока не придет время. «Воля умирающей… – Дэнди был очень важен и торжественен, – это священно. Но подумай дважды, прежде чем выходить за Питера, Донна… подумай дважды». «Ах, тетя Кон, иногда я ненавижу жизнь, – сказала Донна родственнице, которую немного любила. – А иногда я так люблю ее». «Так живем мы все», – безмятежно ответила пухлая тетя Кон. Донна уставилась на нее. Тетя Кон не могла любить или ненавидеть жизнь. «Ах, тетушка Кон, я очень несчастна. Мне кажется, я так медленно выздоравливаю. И мы с Питером не можем перемолвиться и словом. Папа так несправедлив, он вспыхивает, как сера, когда упоминают имя Питера. Текла едва разговаривает со мной, хотя и была ангелом, пока я болела… а Вирджиния дуется на меня. Мне… мне так грустно, я так расстроена…» «Ты еще не здорова, – мягко сказала тетушка Кон. – Не беспокойся, Донна. Как только ты наберешься сил, Питер Пенхаллоу найдет способ. Не волнуйся об этом». Донна взглянула через правое плечо в окно, открытое июльскому вечеру. Маленький влажный месяц повис над изгибом Розовой Реки. Со двора слышались звуки, словно там глушили мотор машины. Никто не говорил Донне, что Питер каждый вечер приезжает к воротам Утопленника Джона – тем самым, на которых его отец повесил собаку – и издает клаксоном все возможные звуки, но Донна внезапно почувствовала, что он рядом. Она улыбнулась. Да, Питер найдет способ. * - Вирджиния цитирует строки стихотворения Фрэнсиса Уильяма Бурдильона (1852 – 1921), британского поэта и переводчика, «У ночи есть тысяча глаз» "The Night Has a Thousand Eyes". The Night Has A Thousand Eyes The night has a thousand eyes, And the day but one; Yet the light of the bright world dies With the dying of the sun. The mind has a thousand eyes, And the heart but one; Yet the light of a whole life dies When love is done. У ночи есть тысяча глаз, Но только один – у дня, Свет яркого мира погас Под пеплом заката огня. У разума - тысяча глаз, У сердца же только один, Свет жизни горел и погас, Когда умер, кто был любим. (Корявый перевод переводчика )
Скрипач не нужен: Хелга, Ну что же они все такие упёртые-то! Питер к Роджеру так настроен агрессивно? Лишь бы уколоть, а ведь Роджер ему помощь предлагает. Стихотворение интересное!
apropos: Хелга Ну до чего ж все хороши - каждый по-своему! И бушующий Утопленник, и занудная (и завистливая) Вирджиния, и красавы Роджер с Питером, и все прочие действующие лица сего "циклона". подумай дважды, прежде чем выходить за Питера, Донна… подумай дважды» Зловещие слова Данди приобретают новый смысл (ну, допустим, это моя конспирологическая идея) - уже хорошо представляя себе тетю Бекки, можно догадываться, что она-то как раз должны образом оценила бы упорство Донны и вознаградила бы ее за смелость, за способность пойти наперекор желаниям клана. Вирджиния неимоверно хороша (как образ) в своем желании не только себя похоронить с мужем, но и заставить это сделать свою подругу. Вдвоем не так одиноко. Словом, с такими подругами и враги не нужны. Питер сказал, что ты милая штучка, и он может заполучить тебя, если попросит». Не, ну не прелесть? Донна молодец, держится. Ну а Питер и Роджер - вообще особая статья. Убийственные - с точки зрения клана - характеристики Питера более чем привлекательны и весьма удачно дополняют и насыщают образ истинно мужеского представителя сильной половины. Питер Пенхаллоу возьмет свое, где бы оно ни хранилось. Роджер, хоть и описан более скупо, хорош не менее, пусть и влюблен в малышку Гей, которая пока не способна оценить ни его самого, ни его чувства. Кстати, не удивлюсь, если этот разговор Питера и Роджера, послужит катализатором для последнего: Ладно, я не любитель младенцев, но будь я на твоем месте, этот манекенщик, Ноэль Гибсон, не увел бы ее от меня. Ты трусливый щенок, Роджер, у тебя в жилах вода, а не кровь». «У меня есть здравый смысл», – сухо ответил Роджер. «Что доказывает, что ты ничего не знаешь о любви, – с победным видом заявил Питер. – Никто не может рассуждать здраво, будучи влюбленным. Это божественное безумие, Роджер. Хотя там нарисовалась и Нэн - еще та штучка. По мне как - пусть забирает этого манекенщика себе. И как всегда, чтение навевает всякие раздумья, ассоциации и параллели... В частности, мысли о ГГ (мужчинах в данном случае). У Монтгомери оне необычайно хороши - что в Паутине, что в Замке, и автор явно ими гордится, не позволяя ни себе, ни, соответственно, читательницам вымещать на героях женские стереотипные обиды. Просто вспомнилось, как некая, кстати очень хорошая писательница, создав роскошный мужской образ, не удержалась, чтобы не унизить своего героя, а затем, совершенно сломленного и разбитого, передать его в великодушные руки героини, заодно дав возможность всем, кому не лень, вытереть об него ноги - за все и вся.
Хелга: Скрипач не нужен пишет: Ну что же они все такие упёртые-то! Питер к Роджеру так настроен агрессивно? Лишь бы уколоть, а ведь Роджер ему помощь предлагает. Оба не подарки, да и упорство - фамильная черта, ярко выраженная у многих членов этого клана. Что у мужчин, что у женщин. apropos пишет: И бушующий Утопленник, и занудная (и завистливая) Вирджиния, и красавы Роджер с Питером, и все прочие действующие лица сего "циклона". Ага! И точно, "циклон". Шекспировские страсти на канадской земле. Всех люблю, и мужиков упертых и женщин упрямых и не очень! apropos пишет: У Монтгомери оне необычайно хороши - что в Паутине, что в Замке, и автор явно ими гордится, не позволяя ни себе, ни, соответственно, читательницам вымещать на героях женские стереотипные обиды. Просто вспомнилось, как некая, кстати очень хорошая писательница, создав роскошный мужской образ, не удержалась, чтобы не унизить своего героя, а затем, совершенно сломленного и разбитого, передать его в великодушные руки героини, заодно дав возможность всем, кому не лень, вытереть об него ноги - за все и вся. Причем, она никого из мужчин не унижает, вне зависимости от их характеров. Ну там пару раз швырнула на грядку или утопила, не дотопив. А той писательнице и респект и укор в одной упаковке. Понятное дело, она хотела поднять женщину из ее унизительного, зависимого положения, но не за счет же уничтожения практически великолепно созданного мужчины. То есть, можно сказать, наверное, что писательница эта оказалась во власти противоречий, борьбы естества женской натуры, жаждущей быть рядом с Мужчиной и своего человеческого протеста против его Доминанта. Ох, понесло. А у Монтгомери такая борьба присутствует не в меньшей мере, но на равных, без выкалывания глаз и ломания костей.
apropos: Хелга пишет: упорство - фамильная черта Это точно! Причем, именно что у всех - начиная с тети Бекки и заканчивая Вирджинией и двумя Сэмами. Хелга пишет: Всех люблю Один Утопленник чего стоит! Хелга пишет: писательница эта оказалась во власти противоречий, борьбы естества женской натуры, жаждущей быть рядом с Мужчиной и своего человеческого протеста против его Доминанта Ну вот в своем протесте и отомстила, увы. Причем, что примечательно, подобные раздирающие начала сохраняются до сих пор, несмотря на эмансипацию. Женщины по-прежнему мечтают о сильных мужчинах, но эти их желания идут наравне с не менее сильными желаниями над ними доминировать при помощи столь действенного средства, как любовь. И женские романы (ЛР) это наглядно демонстрируют. Редкий автор удерживается от унижения мужчины - ну хоть на бумаге оторваться, коли в жизни не получается. Кстати, вспомнилось, как Митчелл очень наглядно - и жизненно! - показала, что по настоящему сильного мужчину невозможно унизить, скорее убьешь его любовь. Потому все эти продолжения с воссоединением Скарлетт и Ретта выглядят насильственным натягиванием совы на глобус.
Хелга: apropos пишет: Причем, что примечательно, подобные раздирающие начала сохраняются до сих пор, несмотря на эмансипацию. Женщины по-прежнему мечтают о сильных мужчинах, но эти их желания идут наравне с не менее сильными желаниями над ними доминировать при помощи столь действенного средства, как любовь. И женские романы (ЛР) это наглядно демонстрируют. Редкий автор удерживается от унижения мужчины - ну хоть на бумаге оторваться, коли в жизни не получается. На тему вспомнила об экранизации романа английской писательницы первой половины 20-го века, современницы Монтгомери, Уинифред Холтби "Южный Райдинг". Роман у нас не переводился, но экранизация ВВС, как всегда на высоте. В этом романе главная героиня такая свободная женщина, бросающая вызов обществу, а с человеком, которого она полюбила, автор обошлась сверхжестоко, причем, не логично, да и зачем? Видимо, из тех же побуждений - не просто унизить мужчину за века унижений, но и уничтожить. apropos пишет: Кстати, вспомнилось, как Митчелл очень наглядно - и жизненно! - показала, что по настоящему сильного мужчину невозможно унизить, скорее убьешь его любовь. Потому все эти продолжения с воссоединением Скарлетт и Ретта выглядят насильственным натягиванием совы на глобус. Подпишусь. Ретта вернуть невозможно. Он любил, как мог, но он просто напросто разлюбил и ушел. Какое воссоединение? Митчелл это знала и понимала. И УВ роман не о любви, он о том, как разрушительно ее отсутствие. И еще о том, что любовь к клочку земли может превысить все. Хотя, это уже уход в бок от темы.
Хелга: III Гей Пенхаллоу не могла бы вспомнить тот момент, когда первая легкая тень легла на ее счастье. Она подкралась незаметно. Если смотреть прямо перед собой, ее совсем не было видно. Но стоило повернуться и оглядеться, и вот она, здесь… все ближе и ближе, в ожидании мига атаки. Сначала все было чудесно. Недели, сотворенные не из дней. Воскресенье стало пламенем, понедельник – радугой, вторник – благоуханием, среда – птичьей песней, четверг – танцем ветра, пятница – смехом, а суббота… Ноэль обязательно приходил в субботу вечером, даже если пропускал другие дни – суббота вселяла душу в остальные шесть дней. Но теперь… дни снова превратились в дни. Нэн и Ноэль стали такими друзьями. Но почему бы им не быть? Разве они не будущие кузены? Но все же… бывали минуты, когда Гей чувствовала себя лишней – они беседовали друг с другом на языке, который она не понимала. Гей не слишком разбиралась в современном сленге. А они, казалось, знали множество загадочных модных словечек и понятий… или, возможно, Нэн просто старалась создать такое впечатление. Нэн была экспертом в этом деле… экспертом в том, чтобы привлечь и удержать внимание любого создания мужского пола, неважно, к какой бы компании он ни принадлежал. Для Нэн не существовало преград. Она просто игнорировала их. Ноэль и Гей не могли не брать ее с собой, по крайней мере, не могла Гей, а Ноэль, казалось, был не против. Нэн постоянно намекала, что ей не с кем погулять, что она здесь для всех чужая. Для Гей отказать Нэн было все равно, что бросить ее на морозе. Но довольно часто и со дня на день все чаще Гей ощущала, словно на морозе оставалась она сама. И было еще что-то, неуловимое и мелкое. Столь крошечное, что трудно облечь в слова или даже в мысли. Гей не ждала, что Ноэль будет обращать внимание только на нее. Но она с тоской думала о тех прежних безмятежных днях, когда в Индейском Ключе не было Нэн. А затем наступил тот ужасный день, когда Гей услышала, как Нэн и Ноэль обмениваются шутками по телефону. Она не собиралась подслушивать. Подняла трубку лишь затем, чтобы проверить, свободна ли линия, и услышала голос Ноэля. С кем он разговаривает? С Нэн! Гей стояла и слушала – Гей, которую воспитали в убеждении, что подслушивать по телефону – самая худшая форма подслушивания. Она не осознавала, что слушает, понимая лишь то, что Нэн и Ноэль ведут веселый, полу-доверительный разговор. Ну и что такого? В конце концов, что в этом плохого? Они не сказали ничего, что нельзя было бы сообщить всему свету. Но в разговоре присутствовала нотка интимности… чего-то такого, куда не допускаются другие. Почему Ноэль разговаривает с Нэн, когда должен разговаривать только с нею , с Гей? Повесив трубку, после того как Нэн послала наглый поцелуй по телефону, Гей почувствовала себя потерянной, ее бросило в дрожь. Впервые в жизни она ощутила укол горькой ревности. И впервые поняла, что не сможет всю жизнь быть счастливой. Но когда Ноэль пришел в тот же вечер и был так же мил и нежен, как всегда, Гей пошла спать, смеясь над собой. Она просто дурочка, переживающая из-за пустяков. Нэн может делать что угодно. Даже отправлять поцелуй! Вполне вероятно, что ей хотелось бы устроить размолвку между Гей и Ноэлем. Ну и пусть себе старается. Ей не удастся. Но другим вечером, две недели спустя, Гей уже не была столь уверена в этом. Ноэль должен был прийти. Гей начала ждать его, едва проснувшись утром. Ее голова покоилась на подушке в луже солнечного света. Она лежала, потягиваясь, как ленивый золотистый котенок, вдыхая аромат валерианы, идущий из сада. Вечером Ноэль будет свободен. Он написал об этом во вчерашнем письме. Может быть, они пойдут гулять по лесной тропе. Или, возможно, спустятся на берег? Или устроятся возле калитки под соснами и будут обсуждать свои планы. И никакой Нэн, – она уехала навестить друзей в Саммерсайд – Ноэль будет принадлежать только ей. В последнее время Гей так редко бывала с ним наедине. Нэн приходила в Майский лес, или Ноэль предлагал взять ее с собой, если они куда-то ехали – ведь бедняжка так одинока. В Индейском Ключе слишком скучно девушке, привыкшей к городской жизни. Гей прожила этот день в ожидания счастья. Несколько недель назад каждый день был таким, и она еще не вполне осознала, насколько все изменилось за последнее время. Ближе к вечеру она начала одеваться, специально для Ноэля. Она хотела надеть для него свое новое платье. Очень красивое платье. Из бледно-голубой вуали поверх скользящего шелка цвета слоновой кости. Она размышляла, понравится ли платье Ноэлю и заметит ли он, как голубое подчеркивает топазовые искорки в ее волосах и глазах, и кремовый оттенок ее изящной шеи. Как приятно было наряжаться для Ноэля. Словно священнодействовать. Расчесать волосы, пока они не заблестели… уронить каплю духов на впадинку на горле… превратить ногти в розовые жемчужины… застегнуть на шее маленькую нить из крошечных золотых бусин – последний подарок Ноэля. «Каждая бусина – это поцелуй, – прошептал он ей, даря. – Это четки нашей любви, дорогая». Затем взглянуть на себя и знать, что он увидит ее такой красивой и милой. Знать, что она увидит, как блеснут его глаза, когда он посмотрит на нее. О, как Гей жалела некрасивых девушек. Чем они могут порадовать возлюбленных? И жалела Донну Дарк, которой не позволяли видеться со своим любимым, – хотя как можно любить столь странного дикого скитальца, как Питер Пенхаллоу? Ей было жаль Джоселин, которую так возмутительно унизил собственный жених… и Сэлли Уильяма И., которая была помолвлена с таким некрасивым, незначительным, маленьким человеком, и Мерси Пенхаллоу, что никогда не имела ухажера, и бедную Полин Дарк, безнадежно влюбленную в Хью Дарка, который был хуже, чем вдовец, и даже бедную Вирджинию Пауэлл, столь правильную и занудную. Короче говоря, Гей жалела почти всех знакомых ей существ женского пола. Но позже, этим же вечером, она жалела только себя. Ноэль не приехал. До десяти вечера она ждала его в уголке сада у боковой калитки, где меж темных деревьев светила Венера, а он не пришел. Она позвонила на телефонную станцию, чтобы ее соединили с городским номером его мачехи. Но Ноэля там не было, а мачеха не знала, где он… или, если прислушаться, знала, но не захотела говорить. Гей вернулась на свой пост у калитки. Что произошло? Забарахлила машина? Но он мог бы позвонить. Возможно, случилась авария, ужасная авария, и Ноэль ранен… погиб? Или, может быть, он передумал? Разве не был он слегка рассеян, когда три дня назад поцеловал ее на прощание? И даже его письмо, где он написал, что приедет сегодня, начиналось с «дорогая», а не с «ненаглядная» или «милая». Вдруг она увидела, что он идет через сад. Учащенное сердцебиение и мгновенный восторг заставили ее посмотреть правде в глаза – она ужасно боялась, что он не приедет. Затем она увидела, что это был всего лишь Роджер. Роджер не должен видеть ее. Она готова была расплакаться, и Роджеру не следовало видеть это. Она ринулась вслепую в гущу сосен за калиткой… бежала, всхлипывая, ветки цеплялись и рвали ее платье… все равно… все было неважно, кроме того, что Ноэль не приехал. Она добралась до своей комнаты, заперла дверь и рухнула на кровать. О, какая долгая ночь ожидала ее. Она вспомнила утешительную фразу Роджера, он всегда говорил: «Не беспокойся, всегда есть завтрашний день». «Я не хочу завтра, – рыдала Гей. – Я боюсь его». Это была первая ночь в ее жизни, когда она уснула, задыхаясь от рыданий. Утром позвонил Ноэль с извинениями. Был очень занят. Вчера ближе к вечеру ему телефонировала из Саммерсайда Нэн и попросила, чтобы он отвез ее домой. Он решил, что успеет. Но когда он добрался до Саммерсайда, оказалось, что друзья Нэн устроили импровизированную вечеринку, и ей захотелось побыть там. Он пытался дозвониться Гей, но не смог. Было уже поздно, когда он привез Нэн домой… слишком поздно, чтобы ехать в Майский лес. Ему ужасно жаль, он приедет в первый же свободный вечер. Сейчас в банке чрезвычайно много работы. Ему приходится работать до полуночи и так далее… Гей пришлось поверить ему. А когда мать сказала ей, что народ начинает судачить о Нэн и Ноэле, отнеслась к этому презрительно и безразлично. «Им же нужно о чем-то говорить, мамуля. Полагаю, они устали сплетничать о бедняжке Донне и Питере и перекинулись на меня и Ноэля. Не обращай внимания». «Я-то не обращаю. Но Гибсоны… они всегда носили звание ненадежных…» «Не стану слушать ни слова против Ноэля, – вспыхнула Гей. – Я, что, должна засунуть его в карман? Он не должен разговаривать ни с одной девушкой, кроме меня? Что за жизнь! Я знаю Ноэля. Но ты всегда его ненавидела… ты рада поверить всему против него…» «О, Гей, дитя мое, нет, нет. Я не ненавижу его… я думаю только о твоем счастье…» «Тогда не беспокой меня всякими злыми сплетнями!» – вскричала Гей так резко, что миссис Говард не осмелилась развивать далее эту тему и переключилась на более безопасную. «Ты написала те письма счастья, Гей?» «Нет. И не собираюсь. Мамуль, это полная чушь». «Но, Гей… подумай… я не суеверна, но знаешь , говорят, что если разорвать цепочку – будет тебе беда… это же ничего не стоит, всего каких-то шесть центов…» «Это предрассудки, мама. И я не собираюсь быть такой дурой. Пиши письма сама, если тебе хочется… если это тебя волнует». «Это будет неправильно. Письмо было предназначено тебе. Это же не долго…» «Я не буду этого делать, и все, – упрямо отрезала Гей. – Ты же слышала, что по этому поводу сказал Роджер, мама». «О, Роджер, он хороший врач, но он всего не знает. Существуют необъяснимые вещи…. Твой отец всегда смеялся, так же как и ты, но оказался одним из тринадцати за столом, как раз перед своей смертью. Можешь говорить, что угодно, но я знала женщину, которая не написала письма счастья и сломала коленную чашечку две недели спустя после того, как сожгла полученное письмо». «Миссис Сим Дарк сломала руку на прошлой неделе, но я не слышала, чтобы она сжигала какие-либо письма счастья». Гей пыталась засмеяться, но обнаружила, что это нелегко – для нее, всегда готовой расхохотаться. В ее сердце поселилась незнакомая прежде противная боль, которую приходилось прятать от всех. Она не ревновала, не злилась и не подозревала. Конечно, Нэн пыталась запутать Ноэля в своей коварной паутине. Но Гей верила Ноэлю, да, она должна была верить ему. Ноэль появился через четыре дня. А также и Нэн. Они уселись втроем на ступеньки веранды, смеялись и болтали. Во всяком случае, Нэн и Ноэль. Гей больше молчала. Никто этого не замечал. В конце концов она поднялась и пошла к боковой калитке мимо веселых рядов мальв, мимо старых фруктовых деревьев в сумеречный сад, залитый загадочно-радостным лунным светом, лучшее место для встреч влюбленных. Она ждала, что Ноэль последует за ней. Он всегда так делал, до сих пор. Она прислушивалась к его шагам за спиной. Добравшись до боковой калитки, она повернулась, вглядываясь через сосновые ветви. Ноэль все еще сидел на ступеньках рядом с Нэн. Она не видела их, но слышала голоса. Она прекрасно знала, что Нэн смотрит на Ноэля своими раскосыми зелеными глазами – глазами, которые творили с мужчинами то, что никогда не умели смеющиеся, с золотыми искорками глаза Гей. И можно не сомневаться – губы Гей изогнулись в презрительной усмешке – Нэн уверяет его, что он самый замечательный парень на свете. Гей слышала это не раз. Да, это именно так! Но у Нэн нет права так думать о нем, и нет права заставлять его думать, что так думает она. Гей сжала кулаки. Она ждала и, кажется, очень долго. Закатное небо заливалось бледной зеленью, а праздный веселый смех рассыпался в кристально чистом воздухе над полями. Легкий таинственный аромат чего-то сокрытого, невидимого, сладкого витал вокруг. Гей вспомнила немало почти забытых случаев. Мелких детских проделок Нэн, когда та приезжала на остров на каникулы каждое лето. Однажды на воскресном школьном пикнике Гей ужасно расстроилась, потому что у нее не было одного цента, чтобы заплатить за кинетоскоп, который показывал Хикси Дарк. А затем она вдруг нашла цент на дороге и собралась посмотреть в кинетоскоп, но Нэн забрала у нее денежку и отдала ее Хикси, чтобы позабавиться самой. Гей вспомнила, как плакала, и как Нэн смеялась. День, когда Нэн явилась с большой чудесной плиткой шоколада, которой ее угостил дядя Пиппин. Тогда плитки шоколада были в новинку. «О, пожалуйста, дай мне откусить, всего разочек!», – умоляла Гей. Она обожала шоколад. Нэн рассмеялась и сказала: «Может быть, дам тебе последний кусочек». Она уселась перед Гей и начала есть шоколадку, медленно, не спеша, кусочек за кусочком. Наконец осталась последняя, сочная аппетитная доля, красиво укутывающая большой бразильский орех. А Нэн рассмеялась, сунула ее в рот и снова расхохоталась над слезами, что наполнили глаза Гей. «Ты так легко плачешь, Гей, что нет никакого удовольствия заставлять тебя плакать», – сказала она. День, когда Нэн сорвала новый бант Гей, потому что он был больше и жестче, чем ее собственный, и изрезала его ножницами. Миссис Альфеус наказала ее, но это не вернуло бант, и Гей пришлось носить старый, потрепанный. Однажды Гей должна была петь на миссионерском концерте в церкви, а Нэн сорвала пение и чуть не довела Гей до истерики, внезапно показав пальцем на ее туфли и завопив «Мышь!» О, подобных воспоминаний набралась ни одна дюжина! Нэн всегда была такой – вкрадчивой, потакающей лишь себе и жестокой, словно маленькая тигрица. Исполняла любую свою причуду, не заботясь, страдает ли кто от этого. Но Гей никогда не верила, что она может увести Ноэля. В ее жилах не напрасно текла кровь Дарков и Пенхаллоу. Она не вернулась на веранду. Она прошла в дом через террасу и поднялась в свою комнату, хотя, ей казалось, что каждым шагом наступает на собственное сердце. В комнате она встала у зеркала. Ей почудилось, что ее юное лицо состарилось за этот час. Щеки пылали, но глаза были ей незнакомы. Никогда прежде из зеркала на нее не смотрели такие глаза. Она задрожала от холода, злости, болезненной тоски, от боли неверия. Затем быстро затушила лампу и упала вниз лицом на подушку. Тень наконец настигла ее. В ту прежнюю горестную ночь она уснула от рыданий, но уснула. Это же была первая ее ночь, когда она не могла спать от боли.
apropos: Хелга Недолго музыка играла. Впрочем, ничего другого и не ожидалось. Славно, что у девочки начали раскрываться глаза что на своего жениха-"манекенщика", что на Нэн. Гей скорее повзрослеет и начнет разбираться в людях, во всяком случае, перестанет слепо всем доверять. Ну и Роджер на подходе, что внушает оптимизм. Чудный кусочек.
Скрипач не нужен: Хелга apropos пишет: Чудный кусочек. И правдивый, как всегда. О-хо-хонюшки. Дева в грустях.
Хелга: apropos пишет: Ну и Роджер на подходе, что внушает оптимизм. Роджер - наше всЁ! Скрипач не нужен пишет: И правдивый, как всегда. О-хо-хонюшки. Дева в грустях. Да-да, просто, красиво и правдиво. И грустно.
Хелга: И еще маленькая глава. А Горчица - кошка, что-то с этим котом-кошком у меня не заладилось. IV Ссора и разъезд Сэмов вызвали в клане немалое волнение и на время отодвинули на второй план кувшин тети Бекки, помолвку Гей Пенхаллоу и сражение Утопленника Джона с Питером и Донной в качестве тем для разговоров на семейных посиделках. Мало кто думал, что конфликт продлится долго. Но за лето примирения так и не случилось, и его перестали ждать. Семейство Дарков всегда было бандой упрямцев. Ни один из Сэмов не пытался достойно скрыть взаимные обиды. Случайно встретившись, они взглядывали друг на друга и проходили молча. Но каждый постоянно останавливал соседей и родственников, чтобы преподнести свою версию истории. «Я слышал, он рассказывает, что я пнул собаку в область живота, – пыхтел Маленький Сэм. – Что это за штука, область живота?» «Брюхо», – без обиняков объяснил Стэнтон Гранди. «Ты только посмотри. Он врет. Я никогда не пинал пса в брюхо. Однажды дотронулся до его бока башмаком и все – по доброй и существенной причине. Говорит, что я заманил его кошку. На кой мне его старая кучерявая кошка? Вечно таскает дохлых крыс и оставляет их повсюду. Да еще имеет наглость спать на моей области живота по ночам. Если бы он как следует кормил ее, она бы никогда не ушла от него. Но я не собираюсь гнать от своей двери несчастную, больную тварь. Я слышал его бред о лунах и верных коровах – как это на него похоже. Но я рад, что он счастлив. Да и я тоже. Могу петь, когда захочу, не слушая его ядовитые замечания, вроде, «Неплохой голос для жующего репу», или «Послушайте могил прискорбный звук!»* и прочие подобные пакости. Мне годами пришлось это терпеть. Но разве я устраивал из-за этого переполох? Или из-за его полуночных декламаций эпических стихов с воплями, кудахтаньем, хихиканьем, гоготом, бульканьем, тявканьем и подвываниями. Вы не слышали те безбожные вопли, что умеет издавать это несчастное создание. Он называет это «декламацией». Словно прокручивал тебя через мясорубку. И разве я был против, чтобы он возражал мне? Это придавало жизни вкус. Разве я был против того, что он был фундаменталистом? Нет, я уважал его принципы. Разве я возражал, когда он в воскресенья вставал в неурочный час, чтобы помолиться? Нет. Некоторые могли бы сказать, что его метод молиться непочтителен – он разговаривает с Богом, так же как со мной или с тобой. Я не против непочтительности, но что мне не нравилось, так это его привычка прерывать молитву на середине, чтобы погрозить дьяволу. Но все же, разве я спорил с этим? Нет, я не обращал на это внимания, но стоит мне принести домой такую красивую статуэтку, как Аврора, и нате вам, Большой Сэм вскакивает и отбрасывает все прочь. (Здесь терзают сомнения насчет правильности перевода. I brings home a beautiful statooette like Aurorer there Big Sam up and throws three different kinds.) Я предпочел Аврору, так ему и скажи. Во-первых, на нее приятнее смотреть, во вторых, она не пробирается в кладовку без моего ведома и не лопает мои собственные закуски. Не стану больше говорить об этом, пусть болтает Большой Сэм, но когда-нибудь, если будет время, я расскажу об этом чертовски много, Гранди». «Мне сказали, этот бедный дурак, Маленький Сэм, проводит дни, представляя, как рассыпает цветы на моей могиле, – говорил Большой Сэм мистеру Трэкли. – И насмехается над моими молитвами. Поверите, что он имел наглость заявить, что я должен сократить свои молитвы, потому что они мешают его утрешнему сну? И думаете, я сократил? Да ни на йоту. Твердил их дважды. Чего я только не вытерпел! Его пес почти сжевал мою облигацию победы**, но разве я жаловался? Бог свидетель, что нет. Но когда моя кошка окотилась на его простыне, он рвал и метал. Кстати, о кошке, я слыхал, у нее опять котята. Думаете, Маленький Сэм прислал мне хоть одного? Я слыхал, их трое. А у меня нет никого, кроме тех двух уток, что куплены у Питера Готье. Они – хорошая компания, но зная, что их придется однажды съесть, я расстраиваюсь. Смотрите сюда, мистер Трэкли. Почему Иаков вопил и рыдал, когда поцеловал Рахиль?»*** Мистер Трэкли не знал или не захотел говорить. Некоторые обитатели Розовой Реки считали, что мистер Трэкли был бы рад, что Сэмы убрались прочь. «Потому что он обнаружил, что все не так, как должно быть», – усмехнулся Большой Сэм. Он остался весьма доволен этим днем, потому что перехитрил священника. Но его настроение для шуток о поцелуях, древних или современных, вскоре сошло на нет. Большого Сэма едва не хватил апоплексический удар, когда он узнал, что к Маленькому Сэму явились курортники, что снимали жилье выше по реке, и из-за ошибочного мнения, что тот является поэтом, попросили его продекламировать свой эпос. Самое ужасное, что Маленький Сэм сделал это. Прочитал от начала и до конца и так и не признался, что автор не он. «Путь от поклонения идолам до воровства стихов – этого можно было ожидать. Заметьте, как опускается этот человек», – страстно заявил Большой Сэм. *– Большой Сэм цитирует строку из духовного гимна поэта Исаака Уотса и композитора Уильяма Тэнсьюра, начала 18-го века. Этот гимн исполнялся на похоронной церемонии американского президента Джорджа Вашинггтона. Hark! from the tombs a doleful sound; My ears, attend the cry; “Ye living men, come view the ground Where you must shortly lie. Princes, this clay must be your bed, In spite of all your towers; The tall, the wise, the reverend head Must lie as low as ours! Great God! is this our certain doom? And are we still secure? Still walking downward to our tomb, And yet prepare no more? Grant us the powers of quickening grace, To fit our souls to fly, Then, when we drop this dying flesh, We’ll rise above the sky. **- облигации победы были выпущены канадским правительством для продажи гражданам, частным корпорациям и организациям в период 1915 – 1920 гг, с целью привлечения финансовых средств на военные нужды. click here ***- Книга Бытия 29:11 «И поцеловал Иаков Рахиль и возвысил голос свой и заплакал».
apropos: Хелга Обожаю двух Сэмов - такие они колоритные. Каждый хорош по-своему, и оба жуть упрямые, хотя определенно каждому не хватает общества другого. Недаром только друг о друге и говорят, и ворчат... Надеюсь на восстановление статус-кво. Кот Горчица наконец стал соответствовать своей кличке. Ужасно нравятся вот эти главы, повествующие об отдельных членах клана, хотя не менее нравились и первые, живописующие общий сбор семейства. Упоительный роман.
Скрипач не нужен: Хелга Да, всё-таки Горчице сподручнее быть кошкой)) Уморительные оба два Сэма! С Авророй не понимаю. Может, разбил и расшвырял? Или что-то типа "давай швырять во все стороны"? Странная фраза. Носителя бы послушать
Хелга: apropos пишет: Обожаю двух Сэмов - такие они колоритные. Каждый хорош по-своему, и оба жуть упрямые, хотя определенно каждому не хватает общества другого. Недаром только друг о друге и говорят, и ворчат... Чудесные Сэмы, и упрямство у них такое, семейное, клановое. Скрипач не нужен пишет: Да, всё-таки Горчице сподручнее быть кошкой)) Так сбило с толку, что где-то Монтгомери называет ее he, а где-то she, вот я и металась. Скрипач не нужен пишет: Может, разбил и расшвырял? Или что-то типа "давай швырять во все стороны"? Странная фраза. Носителя бы послушать Да, хорошо бы. И аналогов никаких не могу найти. Что-то авторское, может?.
Юлия: Хелга Как все славно! Завертелось! Закипела, забулькала заваренная старушенцией каша. Вкуснотища! Хочется и проглотить все до последней капли, и посмаковать каждый отдельный характер и сцену. Спасибо тебе, дорогая!
Хелга: Юлия пишет: Закипела, забулькала заваренная старушенцией каша. Вкуснотища! Вот, вот, именно каша!
Хелга: V Питер Пенхаллоу так исхудал и осунулся, что Нэнси начала опасаться за его здоровье. Она попыталась уговорить его принимать пилюли углекислого железа, но ее забота лишь натолкнулась на грубый отпор. Серьезный симптом, поскольку Питер никогда не увлекался сквернословием. Нэнси простила его, приняв во внимание, что он не может договориться ни с Утопленником Джоном, ни с Провидением. В тот самый день, когда Донне Дарк было позволено спуститься из своей комнаты, она заболела ангиной. Это означало еще три недели изоляции. Каждый вечер Питер сигналил своим клаксоном возле заколдованных врат или, попросту говоря, у восточной калитки Утопленника Джона, но это было все, что он мог сделать. По слухам, Утопленник Джон поклялся пристрелить Питера, едва тот появится ему на глаза, и клан жил в жутком ожидании, не подозревая, что Текла спрятала ружье Утопленника Джона под кроватью в комнате для гостей. Не находя ружья, Утопленник Джон игнорировал Питера и его вопли, но переносил все на бедную больную Донну, которая к этому времени уже была готова умереть из-за невзгод. Лежать в постели неделю за неделей, уставившись на эти кошмарные, ненавистные ей обои, выбранные Утопленником Джоном. Жуткие сине-зеленые обои с блестящими звездочками – верх элегантности, по мнению Утопленника Джона. Она лишилась всей своей красоты, – так она считала. Она плакала и утверждала, что не хочет выздоравливать. Питер больше не сможет любить ее, мертвенно-бледную, изможденную, превратившуюся в скелет – именно это она увидела в зеркале, когда наконец встала с постели после ангины. Врач посоветовал вырезать гланды, как только она наберется сил для операции. Об этом донесли Питеру, что увело его еще дальше по тому пути, который, как считали теперь все его друзья, прямиком ведет к безумию. Он не верил в операции. Он не позволит, чтобы у его несравненной Донны что-то отрезали. Они пытаются убить ее, вот что они делают, это проклятое племя. Ежедневно, не меньше дюжины раз, он проклинал миссис Тойнби Дарк. Если бы ни она, Утопленник Джон не узнал бы о помолвке Донны, и та не попала бы под столь строгое наблюдение, и Питер смог бы увезти ее, прочь от всех этих корей и ангин, и кукиш всем вашим микробам. Но теперь… «Что мне делать? – жаловался Питер Нэнси. – Скажи мне, что делать человеку? Я медленно умираю. Они собираются резать Донну». Нэнси лишь мягко ответила, что гланды удаляют у многих, и остается лишь набраться терпения. Утопленник Джон не сможет вечно держать ее взаперти. «Ты его не знаешь, – мрачно сказал Питер. – Это заговор. Уверен, что эта Вирджиния Пауэлл занесла микроб в гланды Донны. Эта женщина сделает все, чтобы разлучить нас с Донной. В следующий раз будет ревматическая атака. Они ни перед чем не остановятся». «Не будь дураком, Питер». «Дураком? Ничего удивительного в том, что я дурак. Странно, что еще не полный идиот». «Некоторые так и думают», – откровенно сказала Нэнси. «Нэнси, прошло восемь недель с тех пор, как я видел Донну, восемь проклятых недель». «Ну, ты прожил немало лет, вообще не видя ее». «Нет, я просто существовал». «Взбодрись… “Все когда-нибудь кончается”, – легкомысленно процитировала Нэнси. – Я слышала, в воскресенье Донна собирается пойти в церковь в Розовой Реке». «В церковь! Что я смогу сделать в церкви? Утопленник Джон будет рядом с Донной с одной стороны, а Текла – с другой. Вирджиния Пауэлл прикроет тыл, а миссис Тойнби станет наблюдать вокруг. Единственный способ – войти, врезать Утопленнику Джону в челюсть, схватить Донну и бежать прочь». «О, Питер, не устраивай сцену в церкви, только не в церкви», – умоляла его Нэнси, жалея, что сообщила ему новость. Всю неделю она жила в тревоге. Питер все же устроил сцену, но не столь ужасную, как она опасалась. Он сидел на скамье под галереей, когда вошла процессия Утопленника Джона: впереди он, за ним – Донна, дальше – Текла, – «я знал, что так и будет», простонал Питер – затем старый Джонас Свон, наемный работник, который, будучи дальним родственником, имел семейные привилегии, затем – два гостящих кузины. Питер всю службу пожирал Донну глазами. Они почти уморили ее, его бедняжку. Но она стала еще прекраснее, еще привлекательней, чем прежде, с этими огромными лиловыми тенями под глазами и воспаленными веками, все еще тяжелыми от болезненной усталости. Питеру казалось, что служба тянется вечно. Неужели Трэкли каждое воскресенье читает столь длинные проповеди, и, если это так, почему его до сих пор не линчевали? Неужели эта идиотка, завывающая соло в хоре, считает, что умеет петь? Таких людей нужно топить в детстве, как котят. Неужели ничего нельзя сделать с ними, несмотря на мольбы народа? В последнем гимне целых шесть куплетов! Питер покинул скамью, прежде чем молящиеся подняли головы. Утопленник Джон встал и отошел, чтобы поговорить с Элдером МакФи, сидящим напротив. Текла беспечно беседовала с миссис Говард Пенхаллоу, что сидела в переднем ряду. Никто не наблюдал за Донной, не подозревая, что Питер может находиться в церкви Розовой Реки. Никто из его клики не переступал ее порога с той памятной овечьей схватки. Все они посещали церковь Серебряной Бухты. Донна обернулась и скользнула вокруг равнодушным взглядом больших скорбных глаз. Затем она увидела Питера. Он пробивался к ней, подхватив маленькую миссис Дэнби за полную талию и слегка приподняв ее, чтобы расчистить себе путь. Миссис Дэнби не на шутку перепугалась за свою жизнь. С замирающим дыханием она рассказывала об этом и годы спустя. У Питера и Донны было лишь мгновение, но его хватило. Он точно спланировал, что делать и говорить. Сначала он поцеловал Донну… поцеловал перед людной церковью, прямо под носом у священника. Затем прошептал: «Будь у западной калитки, завтра вечером в одиннадцать. Я приеду на машине. Сможешь?» Донне претила мысль о побеге, но она знала, что иного выхода нет. Если она откажется, Питер, возможно, просто исчезнет из ее жизни. Кто знает, что он уже подумал, не получая от нее ни слова, ни строчки. Он же не мог знать, как за ней следили. Теперь или никогда. Поэтому она кивнула, как раз перед тем, как Утопленник Джон повернулся, чтобы посмотреть, куда уставился МакФи. Он увидел, как Питер целует Донну – во второй раз – перескакивает через перегородку между скамьями и исчезает в боковом, за кафедрой, выходе. Утопленник Джон начал было произносить «черт…» но вовремя спохватился. Скамья Дэнди Дарка находилась рядом, а Дэнди стал регулярно посещать церковь, едва закрутилось дело с кувшином. Все знали – он ходит, чтобы следить за ними. У Дэнди имелись скамьи, как в церкви Розовой Реки, так и Серебряной Бухты, и он бесстыдно заявил, что держит обе для того, чтобы бывать в той и другой попеременно. После приема тети Бекки посещение обеих церквей весьма возросло. Мистер Трэкли считал, что его проповеди наконец-то дошли до сердец паствы и вызвали новый подъем духа. Дэнди, проходя мимо, слегка ткнул Донну в бок и прошептал: «Не наделай глупостей, Донна». Из чего Донна поняла, что ее шансы получить кувшин сравняются с нулем, если она сбежит с Питером. Даже дядя Пиппин неодобрительно покачал головой. А выйдя из церкви, заявил, что их любовные дела выглядят слишком публичными. Донна выслушала кое-что от отца, когда они добрались домой. Удивительно, что им удалось добраться, потому что Утопленник Джон гнал напропалую, чуть не сбив несколько нерасторопных пешеходов и дважды чудом избежав аварии. У Теклы тоже нашлось, что сказать. Кузины-гостьи хихикали, а старый Джонас удалился кормить свиней. Донна выслушала все, будучи почти в трансе. Утопленник Джон сомневался, что она его слышала. А она отправилась в свою комнату, чтобы все обдумать. Завтра она совершит побег. Не слишком хороший поступок для девушки, воспитанной в традициях Дарков, настоящих, самых дарковских из дарковских. Она думала о том, что будут говорить в клане, обо всех этих многозначительных кивках и подмигиваниях. Когда сбежали Фрэнк Пенхаллоу и Лили Дарк, тетя Бекки сказала после их возвращения: «Вы слишком спешили». Донне претила мысль о том, что такое же скажут о ней. Но они с Питером не вернутся. Вот в чем вся прелесть. Одно усилие, и гордиев узел сложностей будет навсегда разрублен. А дальше – свобода, любовь, бегство от рутины и скуки, подозрительности Теклы и постоянных оскорблений Утопленника Джона, от Вирджинии. Донна почувствовала укол совести и упрекнула себя, что с таким облегчением подумала о бегстве от бедной Вирджинии. Но все решено. Она не может предаваться таким чувствам. Завтра вечером она встретит Питера у западной калитки, а все сплетники пусть вешаются вместе с этим кувшином. К счастью, Текла перебралась в свою комнату. Утопленник Джон спал внизу. Ускользнуть будет нетрудно. Подумал ли Питер о том, что она очень подурнела? Вирджиния сказала, что ангина состарила ее на десять лет. Как ужасно, что Питер поцеловал ее на глазах у всей конгрегации, ужасно, но чудесно! А какое лицо было у бедной Вирджинии! Продолжение главы следует...
Klo: Хелга Чудная вещь, до которой я добралась, наконец-то
bobby: Хелга Спасибо! Чудный перевод, читается на одном дыхании!
полная версия страницы