Форум » Наши переводы и публикации » Элизабет Гаскелл "Кузина Филлис", перевод Вера » Ответить
Элизабет Гаскелл "Кузина Филлис", перевод Вера
Хелга:
Ответов - 38, стр:
1 2 All
Вера: ЭЛИЗАБЕТ ГАСКЕЛЛ 1863 КУЗИНА ФИЛЛИС Часть I Для любого юноши первый раз самостоятельно снять жилье – важное событие в жизни. Не припомню, чтобы я когда-либо был столь горд собой, как тогда, будучи семнадцатилетним, сидя в маленькой нескладной комнате, над кондитерской в Элтаме – столице графства. Мой отец покинул меня после полудня, прочитав убедительные наставления, которыми я должен был руководствоваться в новой поре моей жизни, в которую вступил. Я был помощником инженера, нанятого для строительства железнодорожной ветки из Элтама в Хорнби. Мой отец устроил меня на это место, которое по рангу превышало его собственное, или если говорить точнее станция, на которой мне предстояло служить, была важнее той, где он служил, став уважаемым и почитаемым в округе человеком. Отец мой был механиком по профессии и вдобавок имел изобретательный ум и немалую толику настойчивости. Он предложил несколько ценных улучшений в конструкции железнодорожной машины. Сделал это отец не ради получения выгоды, хотя это было бы разумным и вытекало из естественного хода вещей общепринятых в мире. Он разрабатывал свои идеи потому, что, как он говорил, «до тех пор пока он не сможет придать форму своим идеям, они докучают ему день и ночь». Но достаточно о моем дорогом отце. Добавлю только, что для любой страны было бы замечательным преимуществом, если бы в ней проживало как можно больше людей, похожих на моего отца. Он был убежденным конгрегационалистом , по происхождению и жизненным принципам. И этот факт в немалой степени сподвиг его поместить меня на квартиру над кондитерской. Кондитерскую держали две сестры нашего священника. Это обстоятельство служило своего рода гарантией сохранения моих моральных устоев, если я, не сдерживаемый ничем, поддамся искушениям столичной жизни с годовым жалованьем тридцать футов. Мой отец оставил службу на целых два дня, чтобы привезти меня в Элтам в своем воскресном костюме и представить меня начальнику, который чувствовал себя в долгу перед отцом за помощь, оказанную ранее, затем вместе со мной нанес визит священнику конгрегационалистской общины в Элтаме. После чего он уехал, и хотя расставаясь с ним, я испытывал сожаления, но сейчас с нескрываемым удовольствием осознал свою самостоятельность. Я достал корзину, которой мать снабдила меня в дорогу, и с наслаждением почувствовал аромат варенья из горшков (которое мог попробовать, когда захочется). Я достал домашнюю ветчину, сулившую мне нескончаемое удовольствие, которое увеличивалось сознанием того, что ее можно съесть, когда моей душе будет угодно, независимо от желания кого-либо еще, даже потворствующего мне. Я спрятал свой стол в маленьком угловом шкафу – так что комната вся состояла из углов, и все в ней находилось в углу: камин, окно, буфет. Я сам, казалось, был единственным ее обитателем, находящимся посередине. Это затрудняло мое проживание в ней. Под окном находился складной столик, само окно выходило на рыночную площадь, таким образом, то обстоятельство, которое вынудило моего отца переплатить за эту комнату, предоставляло мне возможность развлечься, наблюдая мужчин и женщин на площади. Я должен был завтракать и обедать с двумя пожилыми мисс Доусон в маленькой гостиной над магазинчиком внизу. Тогда как мои вечерние занятия к счастью не были определенными, а мой вечерний чай или ужин я мог проводить по своему усмотрению. Затем после того как я испытал гордость и удовлетворение, ко мне пришло чувство одиночества. Я никогда ранее не покидал дома, и в сущности был всего лишь ребенком; и хотя любимым афоризмом моего отца было: «Пожалеешь розгу, испортишь ребенка», невольно его сердце тосковало по мне, и его отношение ко мне было более нежным, чем он признавал или мог бы позволить себе одобрить. Моя мама, не будучи никогда суровой, была еще более далека от строго воспитания, чем мой отец. Возможно, мои мальчишеские шалости довольно сильно досаждали ей. Например, я помню сейчас, когда пишу эти строки, как она взывала ко мне однажды, когда я будучи подростком действительно поступил против отцовского понимания того, что правильно и что нет. Но поздно об этом вспоминать, сейчас я собираюсь рассказать о кузине Филлис, хотя и сам до конца не понял, что за человеком она была. Несколько месяцев спустя после того как я поселился в Элтаме, новая служба, увлекшая меня – моя самостоятельная жизнь – занимала все мои мысли. Я был на службе в восемь часов, обедал дома в час, возвращался в контору к двум. Послеобеденное время на работе не расписывалось так жестко, как утреннее. Я мог заканчивать свои утренние дела, или должен был сопровождать мистера Холдстворта на его выездах с проверками в каком-либо пункте железной дороги между Элтамом и Хорнби. Это всегда доставляло мне особенное удовольствие, наслаждаться разнообразными пейзажами, открывавшимися по пути. Кроме того моим компаньоном был мистер Холдстворт, на тот момент ставший для меня героем. Это был молодой мужчина двадцати пяти лет или около того, более высокого положения на службе, как по рождению, так и по образованию. Он путешествовал на континент, носил усы и бакенбарды на иностранный манер. Я гордился, когда меня видели рядом с ним. Он был действительно отличным молодым человеком во многих отношениях, я пожалуй мог бы попасть и в более худшую компанию. Каждую субботу я писал домой, сообщая о всех моих недельных занятиях – мой отец настаивал на этом; но в моей жизни было так мало разнообразия, что зачастую я находил для себя очень трудным найти тему для письма. В воскресенье я дважды ходил в церковь через тесные, узкие двери, слушать жужжащие гимны и длинные молитвы и еще более длинные проповеди, предназначавшиеся для небольшой паствы, среди которой я, не достигнув двадцати, был одним из самых молодых прихожан. Иногда мистер Петерс, священник, приглашал меня домой на чашку чая после второй службы. Я трепетал от оказанной мне чести, и обычно весь вечер сидел на самом краюшке стула, отвечая на серьезные вопросы, стараясь говорить глубоким басом, пока не наступало восемь часов – время домашней молитвы. Тогда, расправляя свой передник, в комнату входила миссис Петрес и следом за ней горничная. Вначале читалась проповедь и глава из Библии, а затем следовала долгая импровизированная молитва, пока внутреннее чутье не подсказывало миссис Петерс, что время пришло, мы поднимались с колен, терзаемые голодом. За ужином священник отпускал одну-две обдуманные шутки, чтобы показать мне, что несмотря на свой сан, священник, по сути, остается человеком. И затем в десять часов я возвращался домой, с наслаждением позволяя себе зевнуть в своей комнатушке перед тем, как лечь спать. Дина и Ханна Доусоны, так их имена были написаны на доске над входом в магазин – я всегда называл их мисс Доусон и мисс Ханна – считали, что такому молодому человеку как я оказывают огромную честь, приглашая в дом к священнику; и было очевидно, что если после таких привилегий я не буду трудиться над спасением души, я уподоблюсь Иуде Искариоту. И наоборот, они неодобрительно смотрели на мое сближение с мистером Холдсвортом. Он был так добр ко мне во многих отношениях, что доедая привезенную из дома ветчину, я подумал о том, чтобы пригласить его на чай, особенно учитывая то обстоятельство, что открылась ежегодная ярмарка на Элтамской рыночной площади и вид карусели, зверинца и всего великолепия маленького городка был очень привлекательным, как мне представлялось в семнадцать лет. Но когда я осмелился упомянуть о своем намерении даже в отдаленном будущем, мисс Ханна прервала меня и заговорила о греховности подобных увеселений, о мире, погрязшем в грязи, затем ее разговор перешел на Францию и злой гений этой нации и всех кто когда-либо ступит на подобный путь, видя, что ее гнев сконцентрировался на одном предмете, а именно на мистере Холдсворте, я счет за лучшее поспешить закончить свой завтрак под звуки ее голоса. Позже я разделил их радость при подсчете недельной выручки, и рассуждения о том, что кондитерская на углу рыночной площади во время ярмарочной недели в Элтаме, не такое уж плохое место.
Хелга: Вера Спасибо за перевод этой малоизвестной вещи Элизабет Гаскелл. В последнее время открываем все новые и новые грани ее писательского таланта. Интересно, что Гаскелл уже не впервые выбирает повествование от лица мужчины.
apropos: Вера Спасибо большое за перевод неизвестного нам произведения Гаскелл. Особенно, когда оно в таком ироничном ключе. Удовольствие читать. А это роман - или - ?
Скрипач не нужен: Вера, большое спасибо! Ждём продолжения! Тапки принимаете? Мне в своё время об этом написали (за что я очень благодарна), а я Вам в свою очередь. Чуть-чуть многовато "я", "мне", "мой". Они так пишут, мы нет. Тот самый пример: put their hands in their pockets будет просто: "засунули руки в карманы", а не "свои руки в свои карманы", правда же? Вера пишет: собираюсь рассказать о кузине Филлис, хотя и сам до конца не понял, что за человеком она была. Или что она была за человек, или каким человеком она была. Хелга пишет: Интересно, что Гаскелл уже не впервые выбирает повествование от лица мужчины. А я у неё что-то и вовсе не припомню от лица женщины. Или от третьего, или от мужского apropos пишет: А это роман - или - ? Почти! Страниц, наверно, на сто. Повесть?
apropos: Скрипач не нужен пишет: Страниц, наверно, на сто. Повесть? Ну, будем смотреть по эпичности - или небольшой роман или основательная повесть.
Вера: Спасибо всем за отзывы и замечания, постараюсь учесть в дальнейшей работе. Предлагаю продолжение повести. Однако, я так и не рискнул пригласить мистера Холдсворта к себе. Во время первого года моего пребывания в Элтаме мой образ жизни не отличался разнообразием. Но накануне моего девятнадцатилетия, когда я подумывал о собственных бакенбардах, мне посчастливилось познакомиться с кузиной Филлис, о существовании которой я ранее не подозревал. Мистер Холдсворт и я выехали в Хесбридж на день. Хесбридж находился неподалеку от Хорнби вдоль нашей железнодорожной линии, которая была закончена более, чем наполовину. Конечно, день, проведенный вне Элтама был замечательной темой для моего еженедельного письма домой, и я уже предвкушал, как буду описывать сельские пейзажи – недостаток, которому я был подвержен нечасто. Я описал моему отцу болота, покрытые диким ширром и мягким мхом, зыбкий грунт, по которому мы должны были проложить нашу железную дорогу, и то как мистер Холдсворт и я обедали – поскольку нам пришлось провести там два дня и ночь – в уютной деревушке, и как я предполагал нам придется часто бывать здесь из-за того, что осыпающийся грунт серьезно затруднял работу наших инженеров – один конец железной дороги поднимался так же быстро, как опускался другой (я не думал об интересах акционеров, как могло показаться, мы вынуждены были проложить новую линию на устойчивом грунте до того как железнодорожный узел будет закончен). Я изложил все это в подробностях, заполнив своим рассказом целый лист. Из ответного письма я узнал, что вторая кузина моей матери вышла замуж за священника-конгрегационалиста Хорнби – мистера Эбенезе Холмана – и живет теперь в Хесбриджском приходе; том самом Хесбридже, который я описал в письме или как полагала моя мать, никогда прежде не встречавшая свою кузину Филлис Грин, она была наследницей состояния отца, являясь единственным ребенком в семье, а старый Томас Грин был собственником поместья в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери. Родственные чувства моей матери пробудились при упоминании Хесбриджа. Мама просила отца передать мне пожелание при следующем визите навести справки о его преподобии Эбенезе Холмане. И если действительно он живет там, я в дальнейшем должен был узнать, не женат ли он на некой Филлис Грин. И если оба эти вопроса будут решены положительно, то мне следовало представиться единственным ребенком Маргарет Мэннинг, урожденной Монипенни. Я проклинал себя за то, что вообще упомянул Хесбридж, когда понял, чем это обернулось для меня. Я убеждал себя, что знать одного священника-конгрегационалиста совершенно достаточно для любого человека; а я был знаком с мистером Доусоном (у которого к слову слушал катехизис по воскресным утрам) нашим священником дома; и я был в хороших отношениях со старым Петерсоном из Элтама и принимал его приглашения к себе на чашку чая словно это доставляло мне особое удовольствие; а теперь, как раз когда я почувствовал глоток свободного воздуха, бывая в Хесбридже, я вынужден был разыскивать другого священника, и вполне возможно мне придется слушать его проповеди, или более того принять его приглашение на чай. К тому же мне не нравилось навязывать себя незнакомцам, которые возможно никогда не слышали о моей матери, с таким эксцентричным именем как Монипенни; и если это действительно так, то вероятно они знают о ней не больше, чем она о них, до моего несчастного упоминания Хесбриджа. Однако, я не мог ослушаться родителей в такой незначительной просьбе, каким бы скучным не казалось ее выполнение. Так что когда очередное дело привело меня в Хесбридж и мы обедали в маленькой сияющей чистотой гостиной местной таверны, я воспользовался возможностью, когда мистер Холдсворт вышел, и задал приготовленный вопрос, вызвавший румянец на моих щеках. Либо я спросил неразборчиво, либо служанка была глупа, но она ответила, что не знает, но спросит хозяина и, конечно, хозяин вошел в гостиную выяснить, что же я хотел узнать, и мне пришлось произнести мои сбивчивые объяснения в присутствии мистера Холдсворта, который совершенно не обратил бы на них внимания, если бы я не краснел и не путался в рассказе так, что со стороны выглядел довольно глупо. - Да, - ответил хозяин. – Хоупская ферма находится в Хесбриджском приходе, ею владеет человек по имени Холман, священник – конгрегационалист. Насколько хозяин знал, имя его жены было Филлис, во всяком случае, в девичестве она была Грин. - Ваша родственница? – спросил мистер Холдсворт. - Не совсем, сэр, всего лишь троюродная сестра моей матери. Вообще-то да, я думаю, что мы родственники. Правда, я никогда не видел их. - Хоупская ферма находится недалеко отсюда, - серьезно сказал хозяин, походя к окну. – Если вы посмотрите за клумбы с алтеем и деревья фруктового сада, вы увидите верхушки необычных каменных труб. Это трубы Хоупской фермы, это старое место, хотя Холман содержит его в образцовом порядке. Мистер Холдсворт поднялся из-за стола с неожиданной для меня поспешностью и подошел к окну, рассматривая открывшийся вид. На последних словах хозяина таверны он обернулся, улыбаясь, и заметил: - Не часто встретишь пастора, который умеет содержать ферму в порядке, не так ли? - Прошу прощения, сэр, но я считаю своим долгом заметить, что пасторами мы называем здесь служителей англиканской церкви, а мистер Холман не одобрит, если услышит это сектантское обращение. Мистер Холман так же хорошо ведет свое хозяйство, как и любой другой фермер по соседству. Он посвящает пять дней работе на своей ферме и два дня – Господу; довольно трудно сказать, где он работает усерднее. Он проводит субботние и воскресные дни, составляя проповеди и навещая свою паству в Хорнби; а в пять утра в понедельник он выходит с плугом на фермерские поля так, словно не умеет ни читать, ни писать. Но ваш обед остывает, джентльмены. Таким образом, мы вернулись к столу. После чего мистер Холдстворт нарушил повисшую тишину замечанием: - На вашем месте Мэннинг, я бы навестил этих своих родственников. Вы можете зайти и взглянуть, что они из себя представляют, пока мы дожидаемся решения от Добсона. Я тем временем выкурю сигару в саду. - Спасибо, сэр. Но я совсем не знаю их и не думаю, что хочу познакомиться с ними. - Для чего же тогда были все эти расспросы? – удивился он, быстро взглянув на меня. Мистер Холдсворт не представлял себе, как можно делать или говорить что-то без определенной цели. Я не ответил, и тогда он продолжил: - Решайтесь, пойдите и взгляните, что из себя представляет этот фермер-священник, возвращайтесь и расскажите мне – я желаю услышать. Я так привык уступать его авторитету, что у меня не было в мыслях возразить ему, и я вышел со своим поручением, хотя чувствовал себя так, словно мне должны были отрубить голову.
Хелга: Вера Спасибо за продолжение. Интересная, как всегда у Гаскелл, картинка нравов. И молодой человек, вынужденный подчиняться обстоятельствам. Как-то смутило вот это предложение, запуталась. Вера пишет: Из ответного письма я узнал, что вторая кузина моей матери вышла замуж за священника-конгрегационалиста Хорнби – мистера Эбенезе Холмана – и живет теперь в Хесбриджском приходе; том самом Хесбридже, который я описал в письме или как полагала моя мать, никогда прежде не встречавшая свою кузину Филлис Грин, она была наследницей состояния отца, являясь единственным ребенком в семье, а старый Томас Грин был собственником поместья в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери.
Вера: Спасибо, Хелга. Предложение не очень удачное. Так будет лучше: Из ответного письма я узнал, что вторая кузина моей матери вышла замуж за священника-конгрегационалиста из Хорнби – мистера Эбенезе Холмана – и живет теперь в Хесбриджском приходе; том самом Хесбридже, который я описал в письме, как полагала моя мать, никогда прежде не встречавшая свою кузину Филлис Грин. Являясь единственным ребенком в семье, Филлис была наследницей состояния отца, старого Томаса Грина, владевшего поместьем в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери. Следующий отрывок. Хозяин, проявивший очевидный интерес к ходу нашей дискуссии тем способом, что принят хозяевами всех деревенских таверн, сопровождал меня к дверям и еще раз объяснил мне дорогу, если я вздумаю заблудиться на протяжении двух сотен ярдов. Но я выслушал его с благодарностью за возможность задержаться и собраться с духом перед тем, как представиться незнакомым людям. Припоминаю, что шел я вдоль дорожки рассматривая высокие сорняки по бокам, пока, наконец, после одного или двух поворотов я не оказался перед Хоупской фермой. Между домом и тенистой поросшей травой дорожкой находился сад, потом я узнал, что этот сад назывался двором, возможно из-за низкой стены окружавшей его с железной решеткой поверху и внушительными воротами между колоннами, увенчанными каменными шарами, украшавшими парадный вход на тропинку, ведущую к входной двери. В привычки местных жителей не входило пользоваться ни этими внушительными дверями, ни парадной дверью напротив; я обнаружил ворота запертыми, хотя дверь была распахнута настежь. Мне пришлось обойти кругом, по краю местами терявшейся дорожки, и ступить на широкую, заросшую травой, дорогу, которая вела мимо выгона для лошадей, наполовину заполненного сеном, и мимо маленькой дикой желтой дымлянки к другой двери – запасной – или для помощника – как называл ее сам хозяин дома, о чем я узнал позже, в то время как основная дверь, внушительная и впечатляющая, называлась парадной. Я постучал в запасную дверь; высокая девушка, как мне показалось моих лет, открыла мне, молча ожидая, когда я объясню цель своего визита. Вот, наконец, я увидел ее – это моя кузина Филлис. Заходящее солнце освещало ее всю и, проникая в комнату, оставляло за собой луч света. Она была одета в синее хлопковое платье; на шее и на запястьях украшенном небольшими оборками, касавшимися ее белоснежной кожи. Какой белизной сияла ее кожа! Я никогда не видел подобной. У нее были светлые волосы, русого оттенка. Она смотрела на меня своими большими кроткими глазами, заинтересовано, но нисколько не беспокоясь, что видит перед собой незнакомца. Я полагал странным, что такая взрослая девушка, как она, носит поверх платья фартук. Прежде чем я совершенно оправился и приготовился ответить на ее немой вопрос, что мне угодно здесь, послышался женский голос: - Кто это, Филлис? Если это за сливками, отправь их к задней двери. Я решил, что правильнее будет поговорить с обладательницей голоса, чем с девушкой передо мной, так что я вошел и остановился со шляпой в руке у дверей, ведущих в гостиную, где вся семья собиралась после работы. Я увидел невысокого роста живую женщину лет сорока или около, разглаживающую огромный муслиновый шейный платок под светом, падавшим из длинного увитого виноградом окна. Она посмотрела на меня с недоверием, пока я не объяснил: - Мое имя Пол Мэннинг, - начал я. Но поняв, что она не знает этого имени, я пояснил. – Мою мать зовут Монипенни, Маргарет Монипенни. - И она замужем за Джоном Мэннингом из Бирмингема, - продолжила миссис Холман. – А вы ее сын. Садитесь! Я очень рада видеть вас. Подумать только, вы – сын Маргарет! Она была почти ребенком не так давно. О, на самом деле, это было двадцать пять лет назад. Что привело вас в наши края? Она отложила свои занятия и с любопытством стала слушать, так как в течение этих двадцати пяти лет не видела мою мать. Ее дочь, Филлис, продолжила свое вязание – помню, это был длинный серый ужасный мужской чулок – не глядя на свою работу. Я чувствовал внимательный взгляд этих глубоких серых глаз на себе, хотя однажды, когда я тайком попытался заглянуть в ее глаза, она сделала вид, что изучает что-то на стене поверх меня. Когда я ответил на все вопросы миссис Холман, она тяжело вздохнула и произнесла: - Подумать только, сын Маргарет Монипенни у нас в гостях! Я бы хотела, чтобы священник был здесь. Филлис, где сегодня работает отец? - На поле, он с помощниками хотел начать сбор урожая. - Он не любит, когда за ним посылают, иначе я бы очень хотела, чтобы вы познакомились с ним. Но он довольно далеко. Я угощу вас бокалом вина и кусочком пирога, перед вашим уходом. Вы сказали, что должны идти, если только священник не вернется во время перерыва на обед. - Я должен идти. Мне следует отправляться обратно уже сейчас. - Хорошо, тогда Филлис, возьми ключи. Она отдала шепотом указания дочери и Филлис покинула комнату. - Она ведь моя кузина, не так ли? – спросил я. Я знал, что это так, но мне хотелось как-нибудь заговорить о ней, но я не знал как начать. - Да – Филлис Холман. Сейчас это наш единственный ребенок. Из этого «сейчас», а также из-за странной мгновенной тоски, отразившейся в ее взгляде, я понял, что в семье было больше детей, умерших во младенчестве.
Хелга: Вера пишет: Так будет лучше: Определенно лучше. Вера пишет: Хозяин, проявивший очевидный интерес к ходу нашей дискуссии тем способом, что принят хозяевами всех деревенских таверн, сопровождал меня к дверям и еще раз объяснил мне дорогу, если я вздумаю заблудиться на протяжении двух сотен ярдов. Прекрасно звучит. Кузина Филлис явилась, и молодой человек пропал?
apropos: Вера Да уж, и матери не откажешь, и порученьице не самое приятное, да еще если придется пить чай у священника. Но молоденькая кузина компенсировала все неудобства, похоже. Вера пишет: Являясь единственным ребенком в семье, Филлис была наследницей состояния отца, старого Томаса Грина, владевшего поместьем в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери. Ну вот как-то масло масляное получается, на мой взгляд. Ведь в начале упоминается, что Филлис наследница, а в конце фразы опять уточняется, что поместье отойдет его дочери. Ну если наследница, то понятно, что она поместье и унаследует. И не совсем понятно, почему жена мужа все время называет в третьем лице - священник.
Вера: По поводу обращения жены к мужу, в повести автор использует обращение "the minister" для мистера Холмана не только из уст его жены, но и главного героя. Мне показалось, что по-русски называть его священником будет не очень красиво, поэтому в дальнейшем я заменяла его на "мистер Холман". Дальше в тексте есть момент, когда друг главного героя, мистер Холдсворт, сближается с семьей Филлис и упоминает о том, что тоже перешел к обращению "the minister" по отношению к мистеру Холману. Как мне кажется, это менее официальное обращение, чем "мистер Холман", но повторюсь в переводе я использовала его. Фразу о наследнице обдумаю, постараюсь выразиться правильнее. Продолжение. - Сколько лет кузине Филлис? – спросил я, едва осмеливаясь произнести новое имя, но называть ее так - становилось для меня приятным делом. Миссис Холман, не обратив на это внимание, отвечала прямо на мой вопрос: - Семнадцать исполнилось в прошедшие майские праздники, мистер Холман не любит, когда я называю так ее день рождения – добавила она, сдерживая себя с некоторым трепетом. - Филлис исполнилось семнадцать первого числа в мае, - повторила она еще раз. «А мне будет девятнадцать», - вдруг подумал я про себя, не знаю почему. Затем вернулась Филлис, неся поднос с вином и куском пирога. - У нас есть прислуга, - сказала миссис Холман, - но сегодня она занята на маслобойне. Это замечание было достойным извинением того, что ее дочь прислуживала нам. - Мне нравится делать это, - произнесла Филлис своим серьезным звучным голосом. Я вдруг почувствовал, что если я был бы кем-нибудь из Старого Завета, - кем я не мог вспомнить, - то мне бы прислуживала дочь хозяина. Был ли я похож на слугу Авраама, когда Ребекка подавала ему напиться. Думаю, Исаак не мог выбрать более приятного способа, заслужить себе жену. Но Филлис никогда не думала о таких вещах. Она была величавой, любезной, молодой женщиной и в то же время по-детски непосредственной. По традиции я поднял бокал за здоровье миссис Холман и ее мужа, а затем я рискнул обратиться к кузине Филлис, повернувшись к ней, но мне было слишком неудобно наблюдать, как же она воспримет мой комплимент. - Мне пора, - сказал я, вставая. Никто из женщин не угощался вином, только миссис Холман отломила кусочек пирога ради приличия. - Я бы хотела, чтобы мистер Холман был с нами,- произнесла она, поднимаясь. По правде говоря, я был очень рад, что он отсутствовал. Я не был расположен к священникам в те дни, хотя я думаю, он должно быть был особенным человеком, судя по его неприятию названия майских праздников. Перед тем как я ушел, миссис Холман взяла с меня обещание зайти к ним в следующую субботу и провести вместе воскресенье, когда я смогу, наконец, познакомиться с ее мужем. - Приезжайте в пятницу, если сможете, - были ее последние слова, пока она стояла у парадной двери, прикрывая рукой глаза от заходящего солнца. Кузина Филлис осталась в доме, ее золотистые волосы, ее ослепительный цвет лица, оживляли собой угол затененной гостиной. Она не встала, когда я прощался с ней, лишь посмотрела прямо на меня, когда спокойно прощалась. Я нашел мистера Холдсворта на железной дороге, целиком занятого работой. Как только у него выдалась свободная минута, он спросил. - Ну как, Мэннинг, что представляет из себя ваша новая кузина? Как уживаются проповедник и фермер в одном лице? Если его преподобие окажется настолько же практичным, насколько одухотворенным, я начну уважать его. Но он невнимательно слушал мой ответ, так как был очень занят, раздавая задания рабочим; единственное, что он отчетливо уловил, - это упоминание о приглашении, полученном мною. - О, конечно, вы можете сходить – и даже в пятницу, если хотите; нет причин откладывать визит; ведь вы хорошо поработали, дружище. Я не хотел идти в пятницу, но когда она наступила, я обнаружил, что скорее желаю пойти, чем остаться, так что я воспользовался разрешением мистера Холдсворта и отправился на Хоупскую ферму после обеда, чуть позже, чем в мой предыдущий визит. Я обнаружил, что запасная дверь открыта для теплого сентябрьского воздуха, согретого в лучах солнца, так что на улице оказалось теплее, чем внутри, несмотря на полено, подброшенное в очаг поверх груды золы. Виноград, вьющийся вокруг окна приобрел желтоватый оттенок, а кончики листьев слегка подгорели на солнце и стали коричневатыми, миссис Холман сидела в саду и чинила рубашку. Филлис занималась вязанием в доме: казалось, она не отвлекалась от него всю неделю. Шумные домашние птицы клевали на фермерском дворе вдали, а бидоны из-под молока сверкали, выставленные для проветривания. Двор был полон цветов так, что они даже обвивали низкую стену и выгон для лошадей и находили себе место на торфяниках, окружавших тропинку позади дома. Я подумал, что мой воскресный костюм еще долго будет благоухать ароматом роз, пронизывающим воздух. Время от времени миссис Холман доставала из корзиночки у себя на коленях горсть зерен и кидала их голубям, которые ворковали и перелетали с места на место в ожидании угощения. Миссис Холман тепло поприветствовала меня, как только увидела. - Ну вот, теперь это по-дружески, - пожимая мне руку, сказала она, - Филлис, твой брат, Мэннинг, пришел! - Называйте меня Пол, пожалуйста, - попросил я. - Так называют меня дома, а Мэннингом на службе. - Хорошо, Пол. Ваша комната готова. Мистер Холман сказал: «Нужно приготовить ее, приедет ли он в пятницу или нет». Ему нужно было уехать в Эшфилд, но он вернется, чтобы познакомиться с вами, если вы останетесь здесь. Я покажу вам вашу комнату, где вы сможете умыться и немного почистить платье. Спустившись вниз, я понял, что миссис Холман не совсем представляет, что со мной делать, возможно, она считала меня скучным или у нее имелось дело, в котором я мешал ей, поэтому она позвала Филлис и велела ей надеть чепец и пойти вместе со мной найти отца. Итак, мы отправились в путь. Я в небольшом волнении, стараясь быть как можно более приятным и втайне желая, чтобы моя спутница не была такой высокой, она оказалась выше меня ростом. Пока я пытался придумать, как начать разговор, она заговорила первой. - Наверное, вы очень заняты на работе в течение всего дня, Пол. - Да, рабочий день начинается в половине девятого, у нас есть час на обед, заканчиваем мы в восемь или в девять вечера. - Тогда у вас не так много времени для чтения. - Нет, - ответил я с внезапным сожалением, что не использовал свое свободное время с большей пользой. - И у меня немного. Отец всегда встает за час перед тем, как приступить к работе по утрам, но мама не любит, когда я встаю так рано. - Моя мама всегда будит меня пораньше, когда я дома. - Во сколько вы встаете? - О! иногда в половине седьмого, хотя не часто, - я мог припомнить только два раза за последнее лето, когда встал так рано. Она повернулась и посмотрела на меня. - Отец встает в три и мама также, если только она не больна. Я обычно встаю в четыре. - Ваш отец встает в три! Зачем? Что он делает в такой ранний час? - Что делает? У него есть свои личные занятия в его комнате; он всегда звонит в большой колокол, созывая людей доить коров; он будит Бетти, нашу горничную; он кормит лошадей перед тем, как встает конюх Джем, который уже довольно стар и отец старается не беспокоить его лишний раз, и осматривает лошадей, выпуская их в поле; он проверяет, накормлены ли свиньи, убраны ли загоны и пишет, что следует приготовить на обед и людям и животным. Потом, если у него остается немного свободного времени, он приходит почитать со мной, но только английских авторов; латинский мы оставляем на вечер, когда можем не спеша насладиться им, затем он зовет работников к завтраку и нарезает сэндвичи с сыром, проверяет, наполнены ли их деревянные фляги и отправляет их на работу; и к этому времени, когда мы завтракаем, как правило, уже половина седьмого. А вот и отец, - воскликнула она, указывая мне на человека в рубашке без пиджака выше остальных двух, с которыми он работал, на голову. Мы только увидели его сквозь листья ясеней, образующих живую изгородь, но я подумал, что должно быть я ошибся: этот человек выглядел как полный сил фермер, в нем не было ни капли той аккуратной внешней скромности, которую я всегда считал отличительной чертой любого священника. Однако, это был именно Реверенд Эбенезе Холман. Он кивнул нам, как только мы ступили на сжатое поле, я предполагал, что он подойдет встретить нас, но он остался стоять посередине поля, давая указания своим работникам. Я заметил, что Филлис больше похоже на отца, чем на мать. Он, как и его дочь, был крупного телосложения, обладал светлым с румянцем цветом лица, в то время как его жена была хрупкой, белолицей блондинкой. Его волосы в молодости имели золотистый или песочный цвет, но сейчас поседели. Хотя будучи седыми, они сохранили свою силу и пышность. Я никогда не видел человека, более наполненного жизненными силами – широкая грудь, поджарое телосложение, хорошо посаженная голова. К этому времени мы подошли к нему.
Хелга: Вера Спасибо за продолжение. Такое покойное бытовое повествование, скорее напоминает серьезные романы Гаскелл, чем некоторые ироничные рассказы, вроде "Занимательно, если не выдумки" или "Признаний мистера Харрисона". Несколько замечаний, если позволите: Вера пишет: Она не встала, когда я прощался с ней, лишь посмотрела прямо на меня, когда спокойно прощалась. Наверно, стоит как-то перестроить предложение, чтобы избежать повтора. Вера пишет: Я в небольшом волнении, стараясь быть как можно более приятным и втайне желая, чтобы моя спутница не была такой высокой, она оказалась выше меня ростом. Незаконченное предложение. Вера пишет: Однако, это был именно Реверенд Эбенезе Холман. Реверенд, вероятно, лучше перевести: "его преподобие". И, конечно, текст требует еще работы над ним: многие предложения просятся быть подправленными, пунктуация страдает. Но все поправимо.
Вера: Постаралась отредактировать этот отрывок, поэтому выкладываю еще раз его и следующий кусочек. - Сколько лет кузине Филлис? – спросил я, едва осмеливаясь произнести новое имя, но называть ее так - становилось для меня приятным делом. Миссис Холман, не обратив на это внимание, отвечала прямо на мой вопрос: - Семнадцать исполнилось в прошедшие майские праздники, мистер Холман не любит, когда я называю так ее день рождения – добавила она, сдерживая себя с некоторым трепетом. - Филлис исполнилось семнадцать первого числа в мае, - повторила она еще раз. «А мне будет девятнадцать», - вдруг подумал я про себя, не знаю почему. Затем вернулась Филлис, неся поднос с вином и куском пирога. - У нас есть прислуга, - сказала миссис Холман, - но сегодня она занята на маслобойне. Это замечание было достойным извинением того, что ее дочь прислуживала нам. - Мне нравится делать это, - произнесла Филлис своим серьезным звучным голосом. Я вдруг почувствовал, что если я был бы кем-нибудь из Старого Завета, - кем именно я не мог вспомнить, - то мне бы прислуживала дочь хозяина. Был ли я похож на слугу Авраама, когда Ребекка подавала ему напиться. Думаю, Исаак не мог выбрать более приятного способа, заслужить себе жену. Но Филлис никогда не обращала внимания на такие вещи. Она была величавой, любезной молодой женщиной и в то же время по-детски непосредственной. По традиции я поднял бокал за здоровье миссис Холман и ее мужа, а затем рискнул обратиться к кузине Филлис, повернувшись к ней, но мне было слишком неудобно наблюдать, как же она воспримет мой комплимент. - Мне пора, - сказал я, вставая. Никто из женщин не угощался вином, только миссис Холман отломила кусочек пирога ради приличия. - Жаль, что мистера Холмана нет с нами,- произнесла она, поднимаясь. По правде говоря, я был очень рад, что он отсутствовал. Я не слишком любил священников в молодости, хотя предполагал, что мистер Холман должно быть был особенным человеком, судя по его неприятию названия майских праздников. Перед тем как я ушел, миссис Холман взяла с меня обещание зайти к ним в следующую субботу и погостить воскресенье, когда я смогу, наконец, познакомиться с ее мужем. - Приезжайте в пятницу, если сможете, - были ее последние слова, пока она стояла у парадной двери, прикрывая рукой глаза от заходящего солнца. Кузина Филлис осталась в доме, ее золотистые волосы и ослепительный цвет лица, оживляли собой угол затененной гостиной. Она сидела и смотрела прямо на меня, когда я прощался с ней. Мистера Холдсворта я нашел на железной дороге, целиком занятого работой. Как только у него выдалась свободная минута, он спросил. - Ну как, Мэннинг, что представляет из себя ваша новая кузина? Как уживаются проповедник и фермер в одном лице? Если его преподобие окажется настолько же практичным, насколько одухотворенным, я начну уважать его. Но он невнимательно слушал мой ответ, так как был очень занят, раздавая задания рабочим; единственное, что он отчетливо уловил, - это упоминание о приглашении, полученном мною. - О, конечно, вы можете сходить – и даже в пятницу, если хотите; нет причин откладывать визит; ведь вы хорошо поработали, дружище. Я не хотел идти в пятницу, но когда она наступила, то обнаружил, что скорее желаю пойти, чем остаться, так что я воспользовался разрешением мистера Холдсворта и отправился на Хоупскую ферму после обеда, чуть позже, чем в мой предыдущий визит. Я обнаружил, что запасная дверь открыта для теплого сентябрьского воздуха, согретого в лучах солнца, так что на улице оказалось теплее, чем внутри, несмотря на полено, подброшенное в очаг поверх груды золы. Виноград, вьющийся вокруг окна, приобрел желтоватый оттенок, а кончики листьев слегка подгорели на солнце и стали коричневатыми. Миссис Холман сидела в саду и чинила рубашку. Филлис занималась вязанием в доме: казалось, она не отвлекалась от него всю неделю. Шумные домашние птицы клевали где-то на фермерском дворе, выставленные для проветривания, бидоны из-под молока сверкали на солнце. Двор наполняли цветы, они обвивали низкую стену и выгон для лошадей и находили себе место даже на торфяниках, окружавших тропинку позади дома. Я решил, что мой воскресный костюм еще долго будет благоухать ароматом роз, насыщавшим воздух. Время от времени миссис Холман доставала из корзиночки у себя на коленях горсть зерен и кидала их голубям, которые ворковали и перелетали с места на место в ожидании угощения. Заметив меня, миссис Холман тепло поздоровалась. - Ну вот, теперь это по-дружески, - произнесла она, пожимая мне руку, - Филлис, твой брат, Мэннинг, пришел! - Зовите меня Пол, пожалуйста, - попросил я. - Так называют меня дома, а Мэннингом на службе. - Хорошо, Пол. Ваша комната готова. Мистер Холман сказал: «Нужно приготовить ее, приедет ли он в пятницу или нет». Ему пришлось уехать в Эшфилд, но он вернется и познакомится с вами, если вы останетесь погостить. Я покажу вам вашу комнату, где вы сможете умыться и немного почистить платье. Спустившись вниз, я понял, что миссис Холман не совсем представляет, что со мной делать. Возможно, она считала меня скучным или у нее имелось дело, а я мешал ей, поэтому она позвала Филлис, велела ей надеть чепец и пойти вместе со мной найти отца. Итак, мы отправились в путь. Я был немного взволнован, стараясь стать приятным попутчиком, и раздосадован, обнаружив, что моя спутница оказалась выше меня ростом. Пока я пытался придумать, как начать разговор, она заговорила первой. - Наверное, вы очень заняты на работе в течение всего дня, Пол. - Да, рабочий день начинается в половине девятого, у нас есть час на обед, заканчиваем мы в восемь или в девять вечера. - Тогда у вас не так много времени для чтения. - Нет, - ответил я с внезапным сожалением, что не использовал свое свободное время с большей пользой. - И у меня немного. Отец всегда встает за час перед тем, как приступить к работе по утрам, но мама не любит, когда я встаю так рано. - Моя мама всегда будит меня пораньше, когда я дома. - Во сколько вы встаете? - О! Иногда в половине седьмого, хотя не часто, - на самом деле так рано я вставал только два раза за все лето. Она повернулась и посмотрела на меня. - Отец встает в три и мама также, если только она не больна. Я обычно встаю в четыре. - Ваш отец встает в три! Зачем? Что он делает в такой ранний час? - Что делает? Помимо личных занятий в своей комнате у него множество обязанностей: звонить в большой колокол, созывая людей доить коров, разбудить Бетти, нашу горничную, накормить и осмотреть лошадей перед тем, как встанет конюх Джем, который уже довольно стар и отец старается не беспокоить его лишний раз. Также папа проверяет, накормлены ли свиньи, убраны ли загоны и пишет, что следует приготовить на обед и людям и животным. Потом, если у него остается немного свободного времени, он приходит почитать со мной, но только английских авторов, латинский мы оставляем на вечер, когда можем не спеша насладиться им. Затем он зовет работников к завтраку и нарезает сэндвичи с сыром, проверяет, наполнены ли их деревянные фляги, и отправляет их на работу. К тому времени, когда мы завтракаем уже, как правило, половина седьмого. - А вот и отец! - воскликнула она, указывая мне на человека в рубашке без пиджака выше двух своих помощников на голову. Заметив его сквозь листья ясеней, образующих живую изгородь, я подумал, что должно быть ошибся. Этот человек выглядел как полный сил фермер, в нем не было ни капли той аккуратной внешней скромности, которую я всегда считал отличительной чертой любого священника. Однако, это был именно его преподобие Эбенезе Холман. Он кивнул нам, как только мы ступили на сжатое поле. Я думал, что он подойдет встретить нас, но он остался стоять посередине поля, давая указания своим работникам. Я заметил, что Филлис больше похоже на отца, чем на мать: такое же как у него крупное телосложение, светлый, отмеченный румянцем, цветом лица, в то время как миссис Холман была хрупкой, белолицей блондинкой. В молодости мистер Холман должно быть имел золотистые волосы, но сейчас они поседели, хотя сохранили свою силу и пышность. Я никогда не видел человека, более наполненного жизненными силами – широкая грудь, поджарое телосложение, хорошо посаженная голова. К этому времени мы подошли к нему. Он оставил работу и направился к нам, протягивая мне руку, но обращаясь к Филлис. - Итак, это кузен Мэннинг, я полагаю. Минуточку, молодой человек, я надену свой пиджак, тогда-то поприветствую вас официально. Нэд Холл, необходимо осушить этот участок: это тяжелая, суровая, глинистая земля, мы должны приняться за это в следующий понедельник – прошу прощения кузен Мэннинг – в коттедже старого Джема требуется перекрыть крышу, вы можете сделать это завтра, пока я буду занят. Затем внезапно изменив тон с глубоко баса до особого оттенка, более уместного для молитв и проповедей он добавил: - Теперь споем псалом «Придите все славящее», на мотив «Гора Эфраим». Он взял в руки лопату и начал отбивать ритм ею; в отличие от меня, двое работников знали и слова, и музыку, также как и Филлис, чей глубокий голос вторил отцовскому, работники подхватили не очень уверенно, но довольно в тон. Филлис посмотрела на меня несколько раз с небольшим удивлением, замечая мое молчание, но я не знал слов. Так мы стояли впятером, обнажив головы, за исключением Филлис, посреди наполовину сжатого поля, окруженного тенистой рощей, где расположились воркующие голуби, а сквозь деревья проглядывала небесно-голубая даль. Почему-то я подумал, что если бы знал слова и мог подпевать, то все равно не смог бы этого сделать из-за необычности обстановки. Гимн был допет, и работники занялись своими делами до того, как я очнулся. Мистер Холман, надевая пиджак пристально разглядывал меня дружелюбным, но изучающим взглядом. - Осмелюсь сказать, что вы – джентльмен с железной дороги, не заканчиваете день пением псалмов все вместе, - сказал он. – Но это неплохой обычай, совсем неплохой. Нам пришлось выполнить его немного раньше сегодня, по долгу гостеприимства – именно так. Я не смог придумать, что ответить. Время от времени я украдкой бросал взгляд на своего спутника. Он был одет в черный пиджак и такой же жилет, но без шейного платка, его сильная, мускулистая шея обнажилась над белоснежной рубашкой. Он носил серого цвета бриджи, серые чулки (я сразу вспомнил их и того, кто их чинил) и прошитые гвоздями башмаки. Шляпу он нес в руке, наслаждаясь легким ветерком, взъерошившим его волосы. Спустя некоторое время я заметил, что отец взял дочь за руку, так они и шли домой, держась друг за друга. По пути, пересекая дорожку, мы встретили двух мальчуганов, один лежал ничком на траве, душераздирающе крича, а второй стоял неподвижно, держа палец во рту, крупные слезы сожаления, стекали по его щекам. Причина их горя была очевидной; на дороге валялся разбитый глиняный кувшин в лужице из разлившегося молока. - Полно! Полно! Что случилось? Почему ты так расстроен, Томми? – спросил мистер Холман, энергично поднимая всхлипывающего мальчугана. Томми посмотрел на него с удивлением, отразившемся в его круглых глазах, но без страха, очевидно они были давно знакомы. - Мамин кувшин! – произнес он, наконец, начиная плакать заново. - Ну! И долго ты будешь плакать над разбитым кувшином? Как это произошло, Томми? - Он, - ответил Томми, указывая на малыша, - и я бежали по дорожке. - Томми сказал, что поколотит меня, - вставил другой малыш. - Так, хотел бы я знать, как заставить двух глупых мальчишек не бегать с кувшином полным молока, - произнес мистер Холман задумчиво. – Я мог бы выпороть вас и тем самым избавить вашу мать от забот, думаю, она сделает это, если я вас отпущу. Новый приступ плача у обоих свидетельствовал о большой вероятности такого исхода. - Может быть, мне проводить вас на Хоупскую ферму и дать еще молока, но тогда вы опять побежите, и мое молоко окажется на земле, будет еще одна белая лужа. Думаю, порка - наилучший выход, не так ли? - Мы больше никогда не будем бегать с молоком, - взмолился старший из двух. - Тогда вы из мальчишек превратитесь в ангелов. - Нет, мы не станем ими. - Почему нет? Вопрос озадачил их, и они посмотрели друг на друга в поисках ответа на него. В конце концов, один промолвил: - Ведь ангелы – это души умерших людей. - Хорошо, не будем углубляться в дебри теологии. Как думаете, не одолжить ли вам жестяную банку с крышкой, отнести молоко домой? Во всяком случае, она на разобьется, хотя я не поручусь, что молоко не разольется, если вы будете бежать. Пожалуй, я так и сделаю! Он отпустил руку дочери и протянул обе руки мальчикам. Филлис и я следовали за ними и слушали болтовню, которой спутники мистера Холмана сыпали на него и которой он очевидно наслаждался. Когда мы взошли на холм, с которого перед нами раскинулся, окрашенный в рыжевато-коричневые закатные тона, пейзаж, мистер Холман обернулся и процитировал пару фраз из латыни. - Удивительно, - добавил он, - как точно Вергилий смог выразить красоту этого пейзажа, живя две тысячи лет назад в Италии, его слова совершенно точно описывают вид, раскинувшийся перед нами в Хесбриджском приходе одного из графств Англии. - Осмелюсь сказать, это действительно так, - сказал я весь пунцовый от стыда за то, что забыл даже тот латинский, который когда-то знал. Мистер Холман взглянул на Филлис, ее лицо выражало понимание и признательность за эти строки, которые я по своему невежеству не смог разобрать. «Это хуже, чем катехизис», - подумал я: «Это всего лишь заученные фразы». - Филлис, ступай домой вместе с этими мальчишками и расскажи их матери все о молоке и разбитом кувшине. Мама всегда должна знать правду, - обращаясь к детям, он добавил, - передайте ей также, что у меня в приходе есть отличный березовый прут, и если она решит, что ее дети нуждаются в хорошей порке, пусть лучше приводит их ко мне, и если я посчитаю нужным, то задам им трепку гораздо лучше, чем смогла бы она. Филлис повела детей в маслодельню где-то на заднем дворе, а я последовал за мистером Холманом через второй вход в дом. - Их мать, - пояснил он, - сварливая женщина, может поколотить своих детей безо всякого повода. Я стараюсь не допускать необдуманного насилия в своем приходе. Он сел на нескладный, угловатый стул к огню и окинул взглядом пустую комнату. - Где же миссис Холман? – задал он вопрос самому себе. Она появилась через минуту и привычно приветствовала его не более, чем взглядом и прикосновением, но он остро нуждался в этих знаках внимания. Не взирая на мое присутствие, он не стал изменять этой ежедневной своей привычке, а потом, вставая, заметил, что пойдет, приведет себя в более подобающий его сану вид, после чего мы выпьем по чашке чая в парадной гостиной. Для этой цели служила просторная комната с двумя окнами, отделанными створчатыми переплетами, в другом конце широкого коридора, ведущего от парадного входа к большой лестнице с аккуратными отполированными дубовыми ступенями. На полу в комнате лежал ручной работы ковер, сделанный обитателями дома. Несколько портретов семьи Холман было развешано на стенах, каминная решетка и утюг украшены медным узором, на столе напротив окон на томах Библии Мэттью Хенри разместился красивый горшок с цветами. Комната была украшена в мою честь, и я постарался быть благодарным за это; но мы никогда после не обедали здесь кроме этого первого дня, чему я был очень рад, потому что комната, служившая нам повседневной гостиной, была гораздо удобнее и приятнее. Перед внушительным камином лежал коврик. Решетка для поджаривания мяса и птицы, изогнутый металлический прут, на котором был подвешен чайник, над ярким огнем от поленьев и все, что должно было быть черным и начищенным в этой комнате было именно таковым. Портьеры и оконные занавески, и все другие предметы, которым следует сиять белизной и чистотой, не имели ни пятнышка. Напротив камина во всю длину комнаты протянулся дубовый стол для игр, с небольшим уклоном вправо для искусных игроков, способных играть на наклонной поверхности. Рядом стояли корзины для рукоделия, а на стене висела маленькая полка с книгами, книги в этом доме читались, а не только подкладывались под горшки с цветами. Я решил посмотреть несколько из этих книг, когда остался один в этой комнате в первый же вечер – Вергилий, Цезарь, греческая грамматика - о Боже!- все их читала Филлис. Поставив их обратно на место, я отошел от книжной полки подальше. Теперь я избегал мою кузину, хотя она сидела за работой совершенно спокойно, а ее волосы выглядели еще более золотистыми, чем всегда, ее темные ресницы казались длиннее, ее шея – белоснежнее. Мы выпили чаю и вернулись в гостиную, чтобы мистер Холман смог выкурить свою трубку без опасения испачкать оконные занавески в парадной комнате. Чтобы придать себе соответствующий священнику вид он надел один из огромных белых муслиновых шейных платков, который миссис Холман гладила во время моего первого визита на Хоупскую ферму, и сделал несколько других несущественных изменений в своем наряде. Он сидел, направив взгляд в мою сторону, но видел ли он меня или нет, я не могу сказать. Позже я понял, что он изучал меня в своей собственной манере. Время от времени он вынимал трубку изо рта, выбивал пепел и задавал мне несколько новых вопросов. Как только эти вопросы касались моих знаний или круга моего чтения я чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, что ответить. Когда он переходил к более практическому предмету, коим являлась железная дорога, я был более раскрепощен. Мне в самом деле была очень интересна моя работа, возможно не так как мистеру Холдсворту, который помогал мне, когда я не мог разобраться в некоторых вопросах, но не жалел времени. Кроме того я был обеспокоен проблемой поиска устойчивого участка на покрытых мхами Хэсбриджских почвах, по которому мы намеревались проложить нашу железнодорожную линию. В разгар моих горячих рассуждений на эту тему, я был поражен тем, какие дельные вопросы задавал мистер Холман. Я, конечно не предполагал, что он выкажет открыто свое равнодушие ко множеству тонкостей инженерного дела, хотя этого следовало ожидать; но совершенно неожиданно он следил за ходом моих рассуждений, при этом мыслил здраво и логически обоснованно. Филлис – так похожая на него телосложением и складом ума, отложила свою работу и смотрела на меня, стараясь вникнуть во все, что я сказал. Я чувствовал ее заинтересованность, и возможно именно это заставило меня сделать свой рассказ более эмоциональным, чем всегда. «Она увидит, что я тоже кое в чем разбираюсь, хотя это вовсе не латынь и греческий», - подумал я. - Понятно, - сказал мистер Холман, - мне все понятно. У вас светлая голова, вы прекрасно разбираетесь в своей области, мой мальчик – откуда вы получили столько знаний? - От отца, - ответил я с гордостью. – Неужели вы не слышали о его изобретении. Оно было опубликовано в Гэзетт и запатентовано. Я думал, все слышали о запатентованной лебедке Мэннинга. - Мы не знаем, кто изобрел алфавит, - возразил он, слегка улыбнувшись и закуривая трубку. - Нет, осмелюсь сказать нет, сэр, - ответил я немного обиженно. – Это было так давно. Мистер Холман попыхивал трубкой. - Но ваш отец должно быть известный человек. Я слышал о нем однажды до нашего знакомства; а это немало для человека, живущего в пятидесяти милях отсюда, чья слава достигла Хэсбриджа. - Мой отец действительно известный человек, сэр. И не я это сказал, это подтвердит мистер Холдсворт и многие другие. - Он прав, когда защищает своего отца, - вступилась миссис Холман, оправдывая меня. Я внутренне собрался, думая о том, что мой отец не нуждается в защитнике. Он был человеком самодостаточным. - Да, он прав, - произнес мистер Холман спокойно. – Прав, потому что эти слова от всего сердца, а также я полагаю, это действительно так. Есть много задиристых молодых людей, которые подобно петушкам кричат о своих отцах, для того лишь, чтобы между делом добавить сияния к собственному оперению. Я был бы рад познакомиться с вашим отцом, - продолжал он, посмотрев на меня добрым и искренним взглядом. Но я был раздосадован и не обратил на это внимания.
Вера: Окончив курить трубку, он поднялся и вышел из комнаты. Филлис поспешно отложила свое рукоделие и пошла за ним. Несколько минут спустя она вернулась и снова взялась за работу. Немного погодя перед тем, как ко мне совершенно вернулось хорошее расположение духа, мистер Холман открыл дверь, через которую вышел и позвал меня с собой. Я прошел вдоль узкого коридора в необычную комнату со множеством углов, по площади не более десяти шагов, что-то вроде комнаты для занятий и ведения счетов, выходящей окнами на фермерский двор. В комнате было два стола, для занятий сидя и стоя, ряд полок со старинными религиозными книгами, а также полки меньшего размера, заполненные книгами по ведению хозяйства, ветеринарии, возделыванию земли. Напротив сияющих белизной стен были приколоты записочки с напоминаниями с помощью булавок, гвоздей и даже сургуча, всего, что было под рукой; ящик с плотницкими инструментами стоял на полу, несколько рукописных работ лежало на столе. Мистер Холман обернулся, улыбаясь. - Эта глупая девчонка думает, будто я обидел вас, - сказал он, кладя свою большую, сильную руку на мое плечо. - Совсем нет, - ответил я. - Думаю, мы подружимся. В самом деле, не так уж много людей я принимал здесь. Сегодня утром я читал книгу и не смог разобраться в ней до конца. Эта книга однажды была оставлена здесь по ошибке. Я регулярно получаю проповеди от издательства Робинсон бразерс, и я рад был увидеть эту книгу вместо них, что касается проповедей, хотя они, они … ну, неважно! Я взял их обе, думая, что они мне пригодятся. И пусть времени чтобы читать книги у меня немного, мне все же не хватает новых книг, ведь я очень жаден до тех новых знаний, которые можно почерпнуть из них. Вот эта книга. Это было сочинение по механике, включающее множество технических терминов, в том числе и из области высшей математики. Именно они, вызвав затруднение у меня, казались совершенно понятными ему, он просил объяснить ему некоторые технические названия, с чем я легко справился. Пока он просматривал книгу, чтобы найти те места, где он испытывал затруднения, на глаза мне попались записки на стене, и я не смог удержаться и не прочитать одну из них, которая находилась напротив меня. На первый взгляд, она представляла собой обычный список еженедельных занятий, но потом я увидел, что семь дней были разделены между специальными молитвенными прошениями. Понедельник был посвящен молитвам о семье, вторник – молитвам за врагов, среда – за конгрегационалистскую церковь, четверг – за другие церкви, пятница – личным нуждам, суббота – молитвам о спасении собственной души, воскресенье – о душах заблудших и согрешивших, чтобы они возможно скорее вернулись в лоно церкви. Нас позвали назад в гостиную ужинать. Дверь в кухню была открыта, так что было видно, как в обеих комнатах все стояли, пока мистер Холман, положив одну руку на разложенный стол и подняв другую, произносил слова молитвы глубоким голосом, который можно было бы назвать слишком громким, если бы он не был таким звучным и без того оттенка гнусавости, который, как я полагал, считается среди некоторых людей признаком благочестия. - Едим ли мы или пьем, чтобы мы не делали, позволь нам делать все это во славу Твою, Господи. Ужин состоял из огромного мясного пирога. Сидящие в гостиной попробовали первыми, потом мистер Холман вонзил нож с ручкой, вырезанной из кости, в стол один раз и произнес: - Сейчас или никогда, - что означало, хочет кто-либо из нас добавки, и когда мы все отказались, кто молча, а кто вслух, он дважды воткнул свой нож в стол и Бетти, войдя через открытую дверь, унесла большое блюдо на кухню, где старик, парень и девочка – помощница ожидали своих порций. - Будь добра, закрой дверь, - попросил мистер Холман Бетти. - Это специально для вас, - заметила миссис Холман, с оттенком удовлетворения, когда дверь была закрыта. - Когда у нас нет гостей, мистер Холман любит держать дверь открытой и разговаривать со слугами и работниками, так же как с Филлис или со мной. - Это позволяет нам быть одним семейством как раз перед вечерней молитвой, - пояснил он. – Но вернемся к нашему прежнему разговору – можете ли вы посоветовать мне какую-нибудь доступную книгу по динамике, которую можно носить в кармане и изучать в свободное время? - Свободное время, отец? – воскликнула Филлис, наконец-то улыбнувшись в моем присутствии. - Да, в свободное время, Филлис. Много минут теряется в ожидании других людей; а сейчас, когда железные дороги становятся частью нашей жизни, это вынуждает нас изучать их. Я вспомнил, как он сам называл свое стремление к знаниям «потрясающе большим аппетитом». Но он обладал и просто хорошим аппетитом за столом. Мне показалось, что у него были определенные правила в отношении еды и напитков. Как только ужин был закончен, все семейство собралось для молитвы. Это была длинная импровизированная вечерняя молитва. Она оказалась достаточно отрывочной для того, чтобы я смог припомнить события этого дня, и понять ход размышлений, предшествующих ей. Мистер Холман стоял на коленях в центре круга, глаза его были закрыты, ладони соединены – иногда он делал паузу, размышляя, было ли еще что-нибудь, за что он желал благодарить Господа, перед тем как завершить обряд со словами благословения. К моему удивлению он молился за скотину и других живых существ, мое внимание начало ослабевать, когда он произносил привычные слова. Здесь мне необходимо упомянуть забавное происшествие в заключении молитвы. Перед тем как мы поднялись с колен (по правде говоря, перед тем как Бетти проснулась, поскольку у нее была привычка хорошенько вздремнуть, ее усталая голова покоилась на руках), мистер Холман находясь в центре, но уже с открытыми глазами и опущенными руками, отчитал старшего работника, который, обернувшись на коленях, покорно выслушивал. - Джон, понимаете ли вы, что Дэйзи необходимо теплое пойло на ночь, не стоит пренебрегать этим – две кварты овсянки, ложка имбиря и четверть пинты пива – бедное животное нуждается в этом. Боюсь, я позабыл напомнить об этом вам. А сейчас я прошу благословения и пренебрежения к богатству, которое есть обман, - произнес он, понижая голос. Перед тем как мы пошли спать, он извинился за то, что в течение своего визита я должно быть буду редко с ним видеться, поскольку он посвящает и субботу, и воскресенье делам прихода. Я вспомнил, как хозяин трактира упоминал об этом в день, когда я впервые навел справки о своих новых родственниках. Эта новость не опечалила меня, поскольку мне предоставлялась возможность познакомиться ближе с миссис Холман и Филлис, хотя я очень надеялся, что Филлис не будет задавать мне вопросов из латыни и греческого. Засыпая, я мечтал стать таким же высоким как моя кузина и иметь внезапно волшебным образом отросшие усы, и более того чудесным образом выучить латынь и греческий. Но, увы! Я проснулся все таким же невысокого роста, безусым юношей, знания латыни которого ограничивались фразой tempus fugit, услышанной однажды. Пока я одевался, блестящая мысль пришла ко мне в голову: я могу задавать вопросы Филлис сам и таким образом выбирать предмет разговора. Все остальные позавтракали рано, как всегда, а моя порция хлеба с молоком стояла сверху на печке, дожидаясь, когда я спущусь. Домочадцы были заняты своими ежедневными делами. Первой, кто вошла в гостиную была Филлис с корзиной яиц. Следуя своему намерению, я спросил: - Что это такое? Она на секунду взглянула на меня, а затем серьезно ответила: - Картошка. - Нет! Это не так, - возразил я. – Это яйца. Зачем вы сказали, что это картошка? - Зачем вы спрашивали, что это, когда их прекрасно видно? – в свою очередь возразила она. Мы оба немного рассердились друг на друга. - Не знаю. Я хотел начать разговор с вами; но опасался, что вы будете спрашивать меня о книгах как вчера. Читаю я не много, вы и ваш отец читаете гораздо больше. - Совсем нет, - сказала она, - но вы наш гость, и мама говорит, я должна сделать ваше пребывание у нас приятным. Мы не будем говорить о книгах. О чем же нам следует поговорить? - Не знаю. Сколько вам лет? - Недавно исполнилось семнадцать. А сколько вам? - Мне девятнадцать. Старше вас почти на два года, - ответил я, распрямившись во весь рост. - Я думала вам не больше шестнадцати, - заметила она так спокойно, будто не произнесла самую вызывающую вещь, которую только могла. Наступила пауза. - Что вы собираетесь делать сейчас? – спросил я. - Я должна была бы убраться в спальнях, но мама сказала, что лучше будет, если я останусь и составлю вам компанию, - ответила она немного опечалено, как будто убирать комнаты - более легкое занятие. - Вы могли бы показать мне скотный двор? Мне нравятся животные, хотя я знаю о них совсем немного. - Правда? Я очень рада! Я боялась, что вам не нравятся животные, так же как вы не любите книги. Ее слова удивили меня. Думаю это из-за того, что она вообразила, будто наши вкусы во всем расходятся. Мы вместе прошли через фермерский двор и покормили домашнюю птицу. Она встала на колени с фартуком полным зерна и подозвала маленьких застенчивых пушистых цыплят, серьезно обеспокоив этим суетливую, взъерошенную курицу, их мать. Филлис покормила и голубей, собравшихся на звук ее голоса. Вместе мы обследовали больших лоснящихся выездных лошадей; сошлись в том, что нам обоим не нравятся свиньи; покормили телят; утешили больную корову Дэйзи и полюбовались остальными на пастбище; затем вернулись усталые, голодные и грязные к обеду, совершенно забыв о существовании латыни и греческого, но став большими друзьями.
мариета: Вера , бескрайне приятно погрузиться во все эти повседневные мелочи, из которых сотканы произведения Гаскелл. Спасибо Вам за это новое удовольствие!
Хелга: Вера Нелегко приходится бедному Мэннингу, кузина Филлис ему явно не по зубам. А, может, все сложится. Интересно читать бытовые описания. Вера пишет: Именно они, вызвав затруднение у меня, казались совершенно понятными ему, он просил объяснить ему некоторые технические названия, с чем я легко справился. Кажется, здесь что-то перепутано? Мистер Холман же советуется с молодым человеком?
Вера: Спасибо за отзывы, они меня очень вдохновляют. Предложение я еще обдумаю. Теперь следующий отрывок. Часть II Миссис Холман попросила меня почитать ей вслух еженедельную газету, пока она штопала чулки из высокой наполненной доверху корзины, Филлис помогала матери. Я читал, не вникая в смысл произносимых слов и размышляя совершенно о другом, о том как блестят волосы Филлис в лучах послеполуденного солнца, о том как тихо дома, что слышно тиканье старых часов, стоящих на лестнице, о множестве невнятных восклицаний, издаваемых миссис Холман, пока я читал, выражающих сочувствие, заинтересованность, ужас от газетных сообщений. Убаюкивающая монотонность этого часа навела меня на мысль, что если бы я жил вечно, я бы хотел навсегда остаться в этой теплой, солнечной комнате, читая своим тихим слушательницам новости из газеты, наблюдая за свернувшимся клубком котенком на ковре у камина под мерный ход часов на лестнице, отсчитывающих течение этого момента. Между тем Бетти подошла к двери, ведущей на кухню, и сделала знак Филлис, та отложив наполовину законченный чулок, вышла на кухню, не произнеся ни слова. Взглянув на миссис Холман минуту спустя, я увидел, что она склонила подбородок на грудь и заснула. Я отложил газету и был близок к тому, чтобы последовать ее примеру, когда до меня донесся неизвестный запах, неплотно закрытая дверь в кухню позволила увидеть мне как Филлис, подсев к кухонному столу быстрыми проворными движениями очищает яблоки, постоянно заглядывая в книгу, лежащую рядом на буфете. Я вошел на цыпочках, глядя поверх ее плеч перед тем, как она обнаружила мое присутствие, увидел, что книга была на неизвестном мне языке и называлась L'Inferno . Как раз, когда я пытался найти связь между этим словом и знакомым мне «infernal» , она обернулась и в продолжение своих мыслей произнесла: - Ох! Это так трудно! Не могли бы вы помочь мне! – и сосредоточилась на одной строчке. - Я! Я даже не знаю, на каком языке это написано! - Разве вы не знаете – это Данте? – удивилась она почти раздраженно, ей очень нужна была помощь. - Наверно это итальянский? – предположил я с сомнением, так как не был уверен окончательно. - Да. И я очень хочу понять, что тут написано. Отец может помочь мне немного, так как он знает латынь, но у него так мало времени. - Думаю, вы не продвинетесь далеко, если будете делать два дела одновременно, так как сейчас. - Ох! Это ничего! Папа купил кучу старых, дешевых книг. И я знала кое-что из Данте раньше, кроме того я всегда очень любила Вергилия. Чистка яблок мне не мешает, если бы я только смогла понять этот старый итальянский. Я бы хотела, чтобы вы знали его. - Я тоже, - ответил я, движимый ее горячностью, - если бы только мистер Холдсворт был здесь, полагаю, он знает итальянский. - Кто это - мистер Холдстворт? – спросила Филлис, поднимая голову. - О, это наш главный инженер! Он отличный парень! Он может все, - мое поклонение перед ним и моя гордость, все это говорило во мне. Кроме того, если я сам не знал чего-то, то знакомство с ним рождало во мне чувство принадлежности к образованному классу. - Откуда он знает итальянский? – спросила Филлис. - Он прокладывал железную дорогу через Пьемонт, в Италии кажется, ему приходилось общаться со всеми рабочими на итальянском; я слышал, как он рассказывал, что в течение двух лет он читал книги только на итальянском в тех глухих местах, где жил. - О, Господи! – воскликнула Филлис, - я бы хотела … - затем внезапно остановилась. Я не был до конца уверен, хотела ли она произнести следующую мысль, которая пришла ко мне, но я произнес ее: - Могу ли я спросить его по поводу вашей книги или ваших затруднений? Она помолчала минуту, другую, а потом ответила: - Нет! Я думаю, нет. Все равно, спасибо вам большое. Я смогу разобраться во всем со временем. И тогда возможно я запомню язык лучше, чем в том случае если кто-то будет помогать мне. Я отложу книгу сейчас, а вы возвращайтесь в комнату, я приготовлю начинку для пирога, у нас обычно легкий обед в субботу. - Но я могу остаться и помочь вам, не так ли? - Хорошо, не то чтобы вы могли помочь мне, но мне нравится, когда вы рядом. Я был одновременно польщен и раздосадован таким прямым ответом. Мне было приятно, что я ей понравился, и я был достаточно самодовольным молодым человеком, желая изображать влюбленного, в то же время мое благоразумие подсказывало мне, если бы она питала ко мне нежные чувства, то никогда не заговорила бы об этом так откровенно. Я немедленно утешился, заверив себя, что эта девушка не для меня. Высокая, стройная в переднике, на полголовы выше меня, она читала книги, о которых я никогда не слышал, находила их более интересными, чем самые обыденные предметы; это был последний раз, когда я думал о своей дорогой кузине Филлис как о возможной хозяйке моего сердца и жизни. Но мы остались большими друзьями, после того как я уверился в невозможности более глубоких чувств между нами. Позже вечером мистер Холман вернулся домой из Хорнби. Он встречался с различными членами своего прихода; но остался неудовлетворен этим разговором, это следовало из тех замечаний, которые он бросал во время своего рассказа. - Я не встретил ни одного мужчины; они все были заняты хозяйственными заботами; хотя им следовало быть там. Я не жалуюсь; только если пасторские слова наставления полезны, они нужны как мужчинам, так и женщинам. - Не могли бы вернуться к ним, погрязшим в мирских заботах и напомнить о христианских добродетелях и обязанностях, мистер Холман? – спросила миссис Холман, которая очевидно думала, что слова ее мужа никогда не могут быть не к месту. - Нет! – ответил он, тряхнув головой, - я буду судить по себе. Ведь если на небе появятся облака, и я займусь уборкой сена, как раз готового к этому, когда ночью несомненно начнется дождь, я должно быть буду выглядеть дурно в глазах брата Робинсона, если он придет на поле побеседовать со мной о серьезных вещах. - Но, в любом случае, отец, вы совершили благое дело для жен, и возможно они повторят, то что услышали своим мужьям и детям? - Будем надеяться, что они так и поступят, так как я не смог обратиться напрямую к мужьям; но мысли женщины заняты совершенно не теми вещами, когда они собираются ко мне, они наряжаются в ленты и безделушки, как если бы им сообщили, что я буду относиться к ним лучше, если они оденутся элегантно. Филлис, я очень рад, что ты не тщеславна в своих нарядах! Филлис возразила, немного покраснев, тихим смиренным голосом: - Боюсь, что это не так отец. Мне очень часто хочется надеть красивые цветные ленты на шею как дочери сквайра - Это естественно, мистер Холман, - заметила его жена. – Я тоже больше люблю шелковые платья, чем полотняные. - Любовь к одежде – это соблазн, ловушка, - сказал он серьезно. – Настоящим украшением является кротость и спокойствие души. Миссис Холман, - прервал он себя, словно внезапная мысль пришла к нему, - в таком случае я тоже грешен. Я хотел попросить вас, не могли бы мы спать в серой комнате вместо нашей? - Спать в серой комнате? Поменять нашу комнату в это время? – переспросила миссис Холман в смятении. - Да, - добавил он, - это поможет мне сохраниться от искушения прогневаться. Посмотрите на мой подбородок! – продолжал он. – Я порезал его сегодня утром, я порезал его в среду, когда брился. Я сбился со счета, сколько раз я порезал его за последнее время, а все из-за того, что вид Тимоти Купера за работой в саду выводит меня из себя. - Он просто ленивый осёл?! – воскликнула миссис Холман. – Он не стоит своего жалованья. Это самое малое, что он может делать, но делает хуже некуда. - Это - правда, - заметил мистер Холман, - но к слову, он полоумный, и к тому же у него есть жена и дети. - К его стыду! - Но этого теперь не изменить. И если я его выгоню, ему не найти работу в другом месте. Да, я не могу не видеть, как он торопиться взяться за работу в саду утром; и я смотрю, смотрю до тех пор, пока старый Адам просыпается во мне и, однажды боюсь, я спущусь и отправлю его восвояси – это единственный способ избежать постоянных порезов во время бритья – но потом его жена и дети будут голодать. Поэтому я хотел бы перебраться в серую комнату.
apropos: Вера Хелга пишет: кузина Филлис ему явно не по зубам. А, может, все сложится. Ну вот он и распрощался с мыслями о ней - она оказалась для него слишком начитанной, видимо. Вера пишет: - Любовь к одежде – это соблазн, ловушка, - сказал он серьезно. – Настоящим украшением является кротость и спокойствие души. Ну конечно, соблазн. Женщинам надо ходить в рубище, молчать и во всем слушаться мужчин.
Вера: Подкорректировала сомнительное предложение: Это было сочинение по механике, включающее множество терминов, не только технических, но и из области высшей математики. К моему удивлению мистер Холман прекрасно понимал последние (хотя меня они озадачили), он же просил объяснить некоторые технические названия, с чем я легко справился. Теперь продолжение: Я не могу вспомнить более из моего первого посещения Хоупской фермы. Мы медленно и благопристойно шли до часовни в Хэсбридже вдоль дороги, расцвеченной рыжевато-коричневыми и ярко-красными красками наступающей осени. Мистер Холман шел впереди нас, скрестив руки сзади, опустив голову, размышляя о том утешении, которое он может дать своей пастве, миссис Холман что-то рассказывала, мы говорили тихо, чтобы не мешать его размышлениям. Я не мог не заметить уважительных поклонов, как бедняков, так и состоятельных людей, мимо которых мы проходили, поклонов, за которые он молча благодарил знаком руки. Пока мы подходили к городу, нам навстречу попалось несколько молодых людей, бросающих восхищенные взгляды на Филлис, и это заставило меня последовать их примеру. На ней было надето белое платье и короткий черный шелковый плащ, согласно моде того времени. Соломенная шляпка с коричневой лентой завершала ее туалет. Но если наряд ее и был недостаточно ярким, то ее милое лицо так и сияло. От прогулки ее щеки порозовели, а темные ресницы подчеркивали глубину синих глаз. Ее светлые волосы были уложены прямо, насколько позволяли природные кудряшки. И если она сама не замечала восхищения, которое вызывала, то я уверен, что миссис Холман не оставила этого без внимания; она смотрела строго и одновременно гордо, как только позволяло ее спокойное лицо, охраняя свое сокровище и радуясь, что остальные видят его. После обеда мне необходимо было вернуться в Элтам, чтобы приготовиться завтра выйти на службу. Позднее я понял, как мистер Холман и его семья сомневались в правильности своего шага, предлагая мне повторить визит на ферму, ведь они знали, что мне придется возвращаться в Элтам в воскресенье. Но несмотря на это, Холманы продолжали приглашать меня, и я навещал их, пока мои обязательства позволяли. Мистер Холдстворт был в этом деле, как и во всех остальных добрым и снисходительным другом. Мое новое знакомство не уменьшило моего уважения и восхищения им. В моем сердце находилось место для всех и, насколько я припоминаю, я расхваливал каждому другого в той манере, которую, будь я старше и дольше вращаясь среди людей, я бы признал неблагоразумной и нелепой. Это было неблагоразумно, поскольку почти наверняка вызвало бы разочарование, если бы состоялось их знакомство, и возможно это было нелепо, поскольку не предполагало, что кто-либо из нас думал о возможном знакомстве в тот момент. Мистер Холман выслушивал мои восторги в отношении достоинств и хороших манер мистера Холдсворта, а также рассказы о его путешествиях и приключениях с живейшим интересом и неподдельным доверием. В свою очередь мистер Холдсворт слушал мои рассказы о посещении фермы и описания уклада жизни моей кузины там с таким же интересом, как он слушал бы обычный рассказ без каких-либо дальнейших последствий. Итак, я стал навещать ферму раз в месяц в течение осени; распорядок жизни там оставался таким же мирным и тихим, что я могу припомнить только одно маленькое событие, и это единственное что привлекло мое внимание в отличие от остальных: Филлис перестала надевать передники, которые всегда мне не нравились; не знаю, почему она отказалась их надевать, но во время одного из моих визитов я увидел ее в милом льняном фартуке утром и черном шелковом вечером. Голубое полотняное платье было заменено на коричневое шерстяное с приходом зимы; все это звучит как какая-то книга, которую я однажды прочитал, описывающая смену цвета постели от голубого к коричневому, как важное семейное событие. К Рождеству мой дорогой отец приехал навестить меня и проконсультировать мистера Холдсворта по поводу того самого изобретения, которое известно как «ведущее колесо Мэннинга». Как я уже отмечал, мистер Холдсворт был очень расположен к моему отцу, который служил в той самой механической мастерской, где обучался мистер Холстворт. У них с отцом было много общих шуток по поводу одного из тех молодых джентльменов – учеников, которые приходили на работу в белых начищенных кожаных перчатках, боясь испачкать свои руки. Мистер Холдсворт часто рассказывал мне об отце, как о человеке столь же одаренном в механических изобретениях, как и Джордж Стефенсон , и мой отец приехал не только консультировал его, но и предложить ему участвовать в совместном деле. Для меня было огромным удовольствием видеть взаимную симпатию этих двух людей. Мистер Холдсворт, молодой, красивый, энергичный, одетый по последней моде, объект восхищения всей молодежи Элтама, и мой отец в своем приличном, но вышедшим из моды воскресном костюме. Его прямое, некрасивое, но здравомыслящее лицо было испещрено морщинами, следы трудов и забот, его руки почернели, несмотря на мыло и воду, за годы труда в цеху, он говорил на северном наречии, в то время как мистер Холдсворт обладал протяжным, мягким голосом, как большинство южан и считался в Элтаме признаком высокомерия. Хотя большая часть отцовского свободного времени была занята разговорами о деле, я заметил, что он чувствует себя не вправе покинуть Элтам без того, чтобы оказать уважение родственникам, которые были столь добры к его сыну. Итак, я с отцом отправился на локомотиве вдоль незаконченной линии до Хэсбриджа провести день на ферме. Мне доставляло особенное удовольствие видеть как эти два человека, каждый из которых вели совершенно непохожий образ жизни до этого момента, казалось инстинктивно пришли к взаимопониманию, спокойно и прямо взглянув друг другу в глаза. Мой отец был худощавым, жилистым мужчиной пяти футов семи дюймов, мистер Холман был широкоплеч, со свежим цветом лица, чуть более шести футов; никто из них не являлся в общем хорошим собеседником – возможно мистер Холман в большей степени – но они обсуждали разные вопросы. Мой отец прогулялся с мистером Холманом по полям. Так и вижу его перед собой: руки за спиной, внимательно выслушивающий все объяснения, касающиеся обработки земли и других вопросов ведения хозяйства; время от времени критически осматривавший какой-либо инструмент, беря его в руки; он задавал дельные вопросы, насколько я мог судить, именно так оценивал их мистер Холман. Затем мы вернулись посмотреть коровник и его обитателей в ожидании надвигавшейся с запада снежной бури, и мой отец слушал все, что связано с коровами с таким вниманием, будто сам собирался стать фермером. У него в кармане лежала записная книжка, в которой он проводил вычисления и делал пометки по усовершенствованию разных механизмов, он достал ее, чтобы записать в ней термины «прямая спина», «маленькое рыло», «мощное туловище» и я не представляю, что еще под заголовком «коровы». Отец крайне критично оценил овощерезки, неповоротливость которых первым отметил в разговоре; когда мы вернулись в дом, он сел, погруженный в свои мысли, пока Филлис и ее мать заканчивали последние приготовления к чаю, не обращая внимания на извинения миссис Холман, поскольку мы не сидели в парадной гостиной, в которой по ее мнению могло бы оказаться зябко в такой холодный вечер. Я не мечтал ни о чем лучшем, кроме как о ярко горящем огне, распространяющем жар по всей комнате и согревающем снежные следы под нашими ногами до тех пор, пока они не растаят. После чая, мило беседуя с Филлис, я услышал удивленный возглас миссис Холман: - Что вы делаете? Оглянувшись, я увидел отца, достававшего уголек из камина, спустя минуту осмотрев его и решив, что он подходит, отец вернулся к тяжелому деревянному столу, безукоризненно начищенному и начал рисовать что-то угольком за неимением под рукой мела или достаточно острого карандаша. Закончив рисунок, он объяснил свою новую модель овощерезки мистеру Холману, который молча смотрел на него все это время. Миссис Холман, тем временем, с тряпкой в руках встала за спиной изобретателя, делая вид, что она также заинтересована в чертеже как и ее муж, на самом деле поджидая удачный момент, чтобы стереть рисунок и вернуть своему столу прежнюю чистоту. Затем Филлис попросили принести книгу по динамике, по поводу которой я консультировал мистера Холмана во время своего первого визита, а мой отец разъяснил затруднения совершенно ясно, делая чертежи угольком там, где было необходима иллюстрация. Мистер Холман сидел, поддерживая голову руками, поставив локти на стол, почти не замечая Филлис, положившую руки ему на плечи и поглощенную объяснениями, как истинная дочь своего отца. Мне было жаль миссис Холман, которая была совершенно не в состоянии понять удовольствия своего мужа и дочери от интеллектуальных занятий, меньше всего ее заботивших, и к тому же отделявших ее родных от нее. Полагаю, что она ревновала к своему собственному ребенку, как к более подходящему собеседнику ее мужа, чем она сама, я замечал, что сам мистер Холман понимал ее чувства и внезапно менял предмет разговора, или в его голосе возникала нежность, когда он обращался к ней, что возвращало ее лицу удовлетворенное выражение. Не думаю, чтобы Филлис когда-либо замечала эти небольшие изменения в лице матери, она испытывала такое почтение к своим родителям, что слушала их обоих, как если бы они были святыми Петром и Павлом, и кроме того она всегда была всецело поглощена своим рукоделием, чтобы думать о манерах и внешнем виде окружающих.
ДюймОлечка: Вера спасибо за такой интересный кусочек, интересно почему же всё же Филлис перестала надевать передник? по тексту и не скажешь, что ее чемто привлекает молодой человек
полная версия страницы