Форум » Наши переводы и публикации » Дороги, которые мы выбираем (The Way We Live now) Энтони Троллоп » Ответить
Дороги, которые мы выбираем (The Way We Live now) Энтони Троллоп
Хелга: Энтони Троллоп "Дороги, которые мы выбираем" (The Way We Live now) Дословный перевод названия "Вот так мы сейчас живём", но роман у нас известен по экранизации с Дэвидом Суше, а название фильма перевели "Дороги...." Увлеклась книгами Троллопа - он известен у нас по "Барсетширским хроникам". Имею нахальство попытаться перевести, хотя не уверена, что осилю. Да и объем велик. Ну, посмотрим. Если будут читатели, будет и стимул.
Ответов - 76, стр:
1 2 3 4 All
Хелга: Часть 1 Глава 1. Три редактора Позвольте представить вам, читатель, леди Карбери, от характера и действий которой будет зависеть ваш интерес к этим страницам, представить в тот момент, когда она сидит за своим письменным столом в своей собственной комнате в своем собственном доме на Уэлбек Стрит. Леди Карбери провела немало часов за этим столом и написала много писем, и, кроме писем, много всего прочего. В те дни она говорила о себе, как о женщине, посвятившей себя Литературе, всегда пишущей это слово с большой буквы. Кое-что о сути ее увлеченности можно узнать, внимательно прочитав три письма, которые она написала в это утро своей быстрой рукой. Леди Карбери была быстра во всем, но быстрее всего в написании писем. Вот письмо номер один. Четверг Уэлбек стрит Любезный друг, Я позаботилась, чтобы завтра или, по крайней мере, в субботу, Вы получили первые оттиски двух моих новых томов, чтобы Вы могли, если захотите, поддержать бедную труженицу на будущей неделе в следующем номере Вашей газеты. Поддержите бедную труженицу. У нас с Вами так много общего, и я не теряю надежды, что мы на самом деле друзья! Я не льщу, когда говорю, что не только Ваше содействие окажет мне помощи более, чем чьё-либо ещё, но и похвала Ваша польстит моему самолюбию более, чем чья-либо другая. Я почти уверена, что Вам понравятся мои «Преступные королевы». Этюд о Семирамиде получился вполне живым, хотя мне пришлось немного отклониться от истины, чтобы выставить ее виновной. Клеопатру я, разумеется, взяла у Шекспира. Сколь развратна она была! Я не смогла преобразовать Юлию в королеву, но как трудно было пройти мимо столь пикантного характера. По двум или трем дамам времен Империи Вы поймете, как добросовестно я изучила своего Гиббона*. Бедный старина Велизарий**! Я сделала все, что сумела, с Иоанной, но не смогла посочувствовать ей. В наши дни она бы отправилась прямиком в Бродмур***. Надеюсь, Вы не посчитаете, что я слишком строга в описаниях Генриха VIII и его грешной, но несчастной Говард. Мне вовсе не жаль Анну Болейн. Боюсь, что я увлеклась и слишком пространно написала об итальянской Екатерине, но, по правде говоря, она моя любимица. Что за женщина! Что за дьяволица! Жаль, не было второго Данте, чтобы создать для нее особый ад. Как видны следы ее воспитания в жизни нашей шотландской Мэри. Надеюсь, Вы согласитесь с моим мнением о шотландской королеве. Преступна! Виновна во всём! Разврат, убийство, заговор и всё такое прочее. Но она заслуживает снисхождения, благодаря королевской крови. Будучи рожденной, взращенной и выданной замуж, вращаясь среди всех прочих королев, могла ли она не стать порочной! Марию Антуанетту я оправдала, но не совсем. Это было бы не интересно и, вероятно, не верно. Я обвинила ее любя, целовала, карая. Надеюсь, что британская публика не прогневается, что я не до конца оправдала Каролину, тем более я поддержала вину ее мужа. Но мне не следует злоупотреблять Вашим временем, посылая другую книгу, хотя мне приятно думать, что я пишу то, что никто, кроме Вас, не прочтёт. Прочитайте ее по-дружески, и так как Вы замечательный, будьте же и милостивым. Или любезным как друг. Ваша благодарная и преданная Матильда Карбери В конце концов, так мало женщин, способных подняться из омута, который мы именуем любовью, и сделаться чем-то иным, а не игрушкой мужчины. Ведь главное преступление всех этих венценосных и роскошных грешниц, что в какой-то период своей жизни они уступали мужчинам, становясь их игрушками, но не будучи женами. Я изо всех сил старалась следовать приличиям, но, когда девушки читают все подряд, почему бы пожилой женщине что-то не написать? Это письмо было адресовано Николасу Брауну, эсквайру, редактору «Утреннего завтрака», ежедневной газеты с высокой репутацией, и, поскольку оно оказалось самым длинным, посчитаем его важнейшим из трёх. Мистер Браун был весьма силен в своем деле и имел слабость к дамам. В письме леди Карбери назвала себя пожилой женщиной, будучи уверенной, что никто такой её не считает. Её возраст не останется секретом для читателя, хотя близкие друзья и даже мистер Браун не были посвящены в эту тайну. Ей было сорок три, но она несла свои годы так умело и получила столько даров от природы, что трудно было отрицать, что она – красивая женщина. Она пользовалась красотой не только, чтобы упрочить своё влияние – это естественно для женщин, к которым благоволят, – но и с хорошо продуманным расчётом получить материальную поддержку в добывании необходимого насущного хлеба благоразумным применением в своих целях тех благ, которыми наградило её провидение. Она не влюблялась, не флиртовала, не компрометировала себя, но улыбалась и нашёптывала, добиваясь доверия, и смотрела в глаза мужчин, словно между нею и ими существовала некая таинственная связь – конечно, если бы только позволили некие таинственные обстоятельства. Но конечной целью всего этого было лишь убедить кого-то сделать то, что побудит издателя заплатить хорошие деньги за плохую работу или редактора быть снисходительным там, где, судя по достоинствам работы, он должен быть строгим. Среди её литературных друзей мистер Браун был человеком, кому она больше всех доверяла, и, кроме того, мистер Браун имел слабость к красивым женщинам. Имеет смысл привести здесь короткую сцену, которая произошла между леди Карбери и её другом за месяц до написания вышеуказанного письма. Она хотела, чтобы он опубликовал серию статей в «Утреннем завтраке» и оплатил их по высшему разряду, но подозревала, что он сомневается в их качестве, и знала, что без особого расположения она не может надеяться на вознаграждение выше среднего или даже самого низкого. Поэтому она посмотрела в его глаза и на мгновение коснулась его руки своей мягкой пухлой ручкой. Попав в такие обстоятельства, мужчины часто теряются, не понимая, как им поступить. Мистер Браун в порыве восторга обнял леди Карбери за талию и поцеловал её. Утверждение, что леди Карбери рассердилась, как поступили бы в таком случае многие женщины, дало бы неверное представление о её характере. Это всего лишь безобидное приключеньице, если только оно не поведет к разрыву между нею и ценным союзником. Её чувство деликатности не было задето. Что такого? Никакого непростительного оскорбления, никакого вреда, если сразу дать понять старому впечатлительному ослу, что не будет никакого продолжения! Без смущения, не покраснев, она выбралась из его объятий и произнесла краткую великолепную речь. «Мистер Браун, как это глупо, неправильно, ошибочно! Вы согласны? Неужели вы желаете положить конец нашей дружбе?» «Положить конец нашей дружбе, леди Карбери? О, конечно, нет!» «Тогда зачем рисковать, совершая такие поступки? Подумайте о моих сыне и дочери – они оба взрослые. Подумайте о тяготах моей жизни в прошлом – так много страданий и так мало благодарностей. Никто не знает этого лучше вас. Подумайте о моем добром имени, которое столь часто бывало оклеветано, но ни разу не опозорено! Скажите же, что вы сожалеете, и что всё будет забыто». Когда мужчина поцеловал женщину, ему вряд ли захочется тотчас сказать, что он раскаивается в содеянном. Это равносильно объявлению, что поцелуй не оправдал его ожиданий. Мистер Браун не мог сказать такое, и, вероятно, леди Карбери тоже такого не ждала. «Вы знаете, что я бы не обидел вас ни за что на свете», сказал он. Этого было достаточно. Леди Карбери снова взглянула ему в глаза, и обещание, что статьи будут напечатаны и щедро вознаграждены, было дано. Когда разговор был окончен, леди Карбери оценила его, как вполне успешный. Конечно, когда приходится бороться и усердно трудиться, возможны небольшие инциденты. Леди, которая ездит на уличном кэбе, приходится сталкиваться с грязью и пылью, в то время как её состоятельная соседка, имеющая собственный экипаж, избежит этого. Она предпочла бы обойтись без поцелуя, но что поделать? Мистер Браун, напротив, отнесся к случившему серьёзно. «Пропади они все пропадом, – сказал он, выходя из дома, – никакой опыт не поможет человеку понять их». Удаляясь, он почти уверил себя, что леди Карбери намекала ему на следующий поцелуй, и разозлился, что не поцеловал её ещё раз. Позже они встретились три или четыре раза, но он так и не повторил попытки. *Эдуард Гиббон (1737-1794) – британский историк и мемуарист. **Флавий Велизарий – византийский военачальник времен Юстиниана Великого. ***Бродмур – психиатрическая больница строгого режима в Кроуторне, Беркшир, Англия.
chandni: Хелга новый перевод!!! Ура-ура!!! *усаживаясь на лавочку* С удовотствием почитаю роман, который лег в основу сериала.
Хелга: chandni Сколько сумею, столько переведу, если перевод не очень ужасен.
Хелга: Теперь мы перейдем к другим письмам, оба из которых адресованы редакторам других изданий. Второе было написано мистеру Букеру в «Литературные хроники». Мистер Букер был усердным литературным ремесленником, никоим образом не без таланта, далеко не без влияния, далеко не без совести. Но из-за трудностей, через которые ему пришлось пройти, компромиссов, на которые пришлось пойти, из-за давления братьев-литераторов с одной стороны и требований нанимателей, интересующихся лишь прибылью, с другой, он увяз в рутине, где трудно оставаться щепетильным и почти невозможно сохранить литературную добросовестность. Ныне это был полысевший старик шестидесяти лет с кучей дочерей, одна из которых – вдова с двумя маленькими детьми – целиком и полностью зависела от него. Он зарабатывал пять сотен в год на должности редактора газеты «Литературные хроники», которая, благодаря его энергии, стала выгодным предприятием. Он писал для журналов и каждый год издавал по одной собственной книге. Он умудрялся избегать финансового краха и те, кто знали о нём, но не были с ним знакомы, считали его успешным. Он всегда был в духе и мог с достоинством преподнести себя в любых литературных кругах. Но под гнётом обстоятельств он пользовался любыми дарами, что попадались на пути, и едва ли мог позволить себе быть независимым. Приходится признать, что литературная добросовестность давно покинула его. Письмо номер два было таким: Уэлбек Стрит 25 февраля 187… Любезнейший мистер Букер, Я просила мистера Лидема (мистер Лидем был старшим партнером в фирме, известной как «Господа Лидем и Лойтер») послать Вам первый оттиск моих «Преступных королев». Я уже договорилась с моим другом, мистером Брауном, что возьму на себя разбор в «Утреннем завтраке» Вашей «Новой Сказки бочки» . Именно сейчас я усердно тружусь над ним. Если хотите, чтобы было высказано что-либо особое по поводу Ваших взглядов на протестантизм, дайте мне знать. Хотелось бы, чтобы Вы написали пару слов о точности моих исторических рассказов, я знаю, что Вам это не трудно. Сделайте же поскорей, ведь продажи зависят от первых отзывов. Я получу лишь роялти, которые не поступят, пока не будут проданы первые четыреста экземпляров. Искренне Ваша, Матильда Карбери Альфреду Букеру, эсквайру, Контора «Литературных хроник», Стренд Ничто в этом письме не удивило мистера Букера. Правда, он внутренне посмеялся, представив, как леди Карбери станет излагать его взгляды на протестантизм, и подумав о множестве исторических ошибок, неминуемо допущенных этой умной леди в теме, в которой она, по его убеждению, совершенно не разбиралась. Но он довольно живо принял факт, что положительный отзыв о его весьма вдумчивом труде под названием «Новая Сказка бочки»* послужит ему даже несмотря на то, что написан рукой литературного шарлатана женского пола, и решил, что без угрызений совести оплатит её услугу похвалой в «Литературных хрониках». Он не стал бы утверждать, что её очерки не грешат ошибками, но написал бы, что это приятное чтение, что женские характеристики героев сделаны мастерски, и что книга определённо порадует гостиные. У него имелся немалый опыт, как писать обзоры сочинений, подобных «Преступным королевам» леди Карбери, не тратя много времени на чтение. Он мог сделать это, даже не разрезая книгу, чтобы позже продать её без убытка. Кроме того, мистер Букер был честным человеком и твёрдо противостоял всяческим литературным злоупотреблениям. Растянутый шрифт, короткие строки, французская манера вертеть несколькими словам на целой странице беспощадно критиковались им. Он считался среди рецензентов почти Аристидом**. Но семейные обстоятельства не позволяли ему противостоять всем обычаям времени. «Дурно, конечно, это дурно», говорил он молодому коллеге. «Без сомнения, мы делаем много дурного. Но если бы мы попытались исправить все плохое, что совершили, то никогда не сделали бы ничего хорошего. Я не в силах изменить мир и сомневаюсь, что вы в силах». Таков был мистер Букер. *«Сказка бочки» Джонатана Свифта - притча о трёх братьях, Петре, Мартине и Джеке, олицетворяющих три основные ветки западного христианства: католицизм, протестантизм и кальвинизм. **Аристид – афинский государственный деятель, полководец периода греко-персидских войн.
chandni: Хелга Ооо, какой вкусный перевод! Какие они колоритные получаются! Жду появления третьего редактора! Думаю, не менее яркого и по-своему интересного. Хелга пишет: Я получу лишь роялти наверно, сноска с уточнением, что имеется в виду под роялти, тут бы не помешала.
apropos: Хелга Прелестное начало, прелестный перевод. Ты справишься. chandni пишет: что имеется в виду под роялти, тут бы не помешала. Не, ну нельзя же все разжевывать. Вполне известный термин, дожил до наших жней, не архаизм. Кстати, оригинальное название куда оригинальней вновь приобретенного. Дороги - были у О.Генри. И еще где-то встречала, кажется.
Юлия: Хелга Да какая ж ты молодец, просто умница! Спасибо тебе, дорогая! Как же ты порадовала. Сил тебе побольше и вдохновения - труд-то не легок... А нам - радость и надежда... Спасибо!
Хелга: chandni пишет: Жду появления третьего редактора! Думаю, не менее яркого и по-своему интересного. Да-да, они все хороши, третий тоже весьма ярок. apropos пишет: Ты справишься. Вот не знаю, страшно - классик и объем давят. apropos пишет: Вполне известный термин, дожил до наших жней, не архаизм. Сомневалась насчет роялти. Может, и стоит сделать сноску. Или прямо в тексте заменить на процент от продаж? apropos пишет: Кстати, оригинальное название куда оригинальней вновь приобретенного. Дороги - были у О.Генри. И еще где-то встречала, кажется. Да, при том, что переводится легко и буквально. Взяла в заголовок вариант перевода названия сериала ради "рекламных" целей. Юлия пишет: Сил тебе побольше и вдохновения - труд-то не легок... Спасибо! Ох, не легок...
Юлия: Хелга Хелга пишет: Или прямо в тексте заменить на процент от продаж? Я не спец, но по мне, так это бы нисколько не повредило тексту. И даже подчеркнуло бы четкую деловитость этого послания. А текст прекрасен. И леди Карбери!.. Она просто невероятна... Вся эта история с мистером Брауном. Вот это мастерство... Нет, не мастерство. Искусство!
chandni: Хелга Хелга пишет: Вот не знаю, страшно - классик и объем давят. бабушка моя всегда говорила-приговаривала: "Глазки боятся, а ручки делают!" Хелга пишет: Или прямо в тексте заменить на процент от продаж? так было бы лучше!
lapkin: Хелга Отличное начинание! Спасибо! Ждём!
Хелга: Юлия пишет: И даже подчеркнуло бы четкую деловитость этого послания. "Мой процент от продаж не поступит, пока не будут проданы первые четыреста экземпляров". chandni пишет: бабушка моя всегда говорила-приговаривала: "Глазки боятся, а ручки делают!" Ручки же тоже боятся. lapkin пишет: Спасибо! Ждём! Спасибо всем за отклики и поддержку!
Хелга: Затем было написано письмо номер три, адресованное мистеру Фердинанду Альфу. Мистер Альф управлял и, как полагали, был основным владельцем газеты «Вечерняя трибуна», которая за последние два года стала «почти имением», как выражались люди, связанные с прессой. В «Вечерней трибуне» ежедневно публиковалось всё, что было сказано или сделано известными людьми столицы и с удивительной точностью предсказывалось, что будет сказано и сделано в последующие двенадцать часов. Все это вершилось в позе таинственного всеведения, иногда с превосходящим журналистское высокомерие невежеством. Но тексты были умно написаны. Ложные факты хорошо придуманы, нелогичные аргументы соблазнительно привлекательны. Главный вдохновитель газеты обладал даром понимать или знать, что хотят читатели газет, и как найти темы, которые их заинтересуют. «Литературные хроники» мистера Букера не вступали в политические дискуссии. «Утренний завтрак» был решительно либерален. «Вечерняя трибуна» уделяла политике много внимания, но строго придерживалась девиза: «Nullius addictus jurare in verba magistri»* и поэтому всегда имела бесценную привилегию бранить всё, что было сделано той или другой стороной. Газета, которая хочет добиться успеха, никогда не должна портить свои колонки, утомляя читателя излишними похвалами. Похвала неизменно скучна – факт, который мистер Альф выяснил и всегда использовал. Более того, мистер Альф обнаружил другой факт. Критика от тех, кто хвалит, расценивается, как личное оскорбление, и обидчикам приходится жить среди недругов. Но порицание от тех, кто находит промахи повсюду, считается само собой разумеющимся и перестает быть нежелательным. Карикатуристу, который рисует только карикатуры, позволено выбирать, насколько свободно он поступит с лицом и характером человека. Труд и профессия вынуждают его чернить всё, к чему он прикасается. Но если художник опубликует дюжину портретов, пара из которых написаны отвратительно, у него точно появится пара врагов. Мистер Альф никогда не наживал врагов, потому что никого никогда не хвалил и, судя по его газете, никогда ничем не бывал доволен. Сам по себе мистер Альф был замечательным человеком. Никто не знал, откуда он явился и кем был. Предполагали, что по рождению он немецкий еврей, и некоторые дамы утверждали, что в его речи различается лёгкий, вероятно, иностранный, акцент. В то же время все признавали, что он знает Англию, как только англичанин может её знать. За последние год-два он, как говорится, «поднялся» и поднялся весьма основательно. Он не был принят в трёх или четырёх клубах, но входил в два или три другие и умел охарактеризовать тех, кто отверг его, таким образом, что у слушателей оставалось убеждение: эти общества устарели, поглупели и скоро развалятся. Он неустанно давал понять, что те, кто не знаком с мистером Альфом, не дружит с ним, не понимает, что мистер Альф всегда будет желанным знакомством, каким бы ни было его происхождение, просто слепы. И поскольку он постоянно это подчеркивал, окружающие поверили ему, и мистер Альф прослыл знатоком в различных сферах политики, литературы и моды. Мистер Альф был мужчина приятной внешности, около сорока лет, старающийся казаться моложе, худощавый, ниже среднего роста, тёмно-русый с легкой сединой, скрываемой благодаря ухищрениям с окраской, с хорошей фигурой и вечной улыбкой, которая казалась искусственной из-за жесткой остроты его взгляда. Одевался он с крайней простотой и с чрезвычайной старательностью. Он был холост, имел небольшой собственный дом недалеко от Беркли Сквер, где устраивал замечательные обеды, держал трёх или четырёх гончих в Нортгемптоншире и, по слухам, получал шесть тысяч фунтов в год в «Вечерней трибуне», тратя около половины дохода. Он также был другом леди Карбери, чьё усердие в поддержании полезных знакомств не знало устали. Её письмо к мистеру Альфу было таким: Любезнейший мистер Альф, Скажите же мне, кто написал рецензию к последней поэме Фицджеральда Баркера. Знаю, что не скажете. Не могу припомнить ничего столь удачного. Думаю, бедняга вряд ли оправится до осени. Но это было вполне заслуженно. Не терплю претензий псевдо-поэтов, которые подхалимством и влиянием друзей добиваются, чтобы их книги лежали в каждой гостиной. Не знаю никого, к кому бы свет благоволил так же, как к Фицджеральду Баркеру, но я не слышала ни о ком, чьё добродушие увеличилось бы до размеров чтения его стихов. Разве это не единственный случай, когда некоторые приобретают репутацию популярного автора, не добавив ни одного стоящего слова в литературу своей страны? Это достигается путем надувательства. Надувать и надуваться самому становится новой профессией. Увы мне! Жаль, что не могу найти школу, где давали бы уроки таким новичкам, как я. От всей души я ненавижу эти уловки и восхищаюсь упорством, с которым «Вечерняя трибуна» противостоит им, но сейчас так нуждаюсь в поддержке моих слабых попыток выстроить прибыльную карьеру, что, представься мне случай, не исключено, что тоже бы спрятала совесть в карман, заглушила бы высокое чувство, которое твердит, что похвала не может быть куплена деньгами или дружбой, опустилась бы на дно низких побуждений, чтобы однажды с гордостью сказать, что преуспела в своем деле, обеспечив нужды моих детей. Моё падение пока не началось, следовательно, во мне еще достаточно смелости, чтобы без беспокойства, но с глубоким интересом ожидать всего, что появится в «Трибуне» о моих «Преступных королевах». Рискну считать, что эта книга – хоть и написала её я – интересна сама по себе, чтобы заслужить рецензию. Я почти не сомневаюсь, что мои огрехи подвергнутся обсуждению, а предположения будут развенчаны, но надеюсь, что Ваш обзор подтвердит, что образы жизненны, а характеры хорошо продуманы. По крайней мере, я не услышу, что Вы сказали про меня, как однажды про несчастную миссис Эффингтон Стаббс, что лучше ей сидеть дома и штопать носки,. Мы не виделись с Вами последние три недели. Каждый вторник вечером у меня собираются друзья – умоляю, приходите на следующей неделе или через неделю. И прошу, поверьте, никакое количество суровой критики редакторов или рецензентов не заставит меня встретить Вас ничем иным, как улыбкой. Искренне Ваша, Матильда Карбери Леди Карбери, закончив третье письмо, откинулась на стуле, на миг закрыла глаза, словно собралась отдохнуть. Но тотчас вспомнила, что у неё много дел. Поэтому она схватила перо и принялась нацарапывать дальнейшие записи. *Никто не пристрастился к ругани словами мастера.
chandni: Хелга Какие характеры! Один лучше другого! Интересно, что бросилась нацарапывать леди?
apropos: Хелга Хитрая леди умудряется обзаводиться полезными друзьями. И к каждому имеет отдельный подход. Славная до чего история вырисовывается. Вообще все правильно: нужно же расчистить дорогу для своей книги.
Юлия: Хелга Чудно, чудно! Эх, тяжела же ты шапка мономаха автора. Столько трудов, помимо написания... Такая интрига, сверх той, что уже в обложке... Хелга пишет: "Мой процент от продаж не поступит, пока не будут проданы первые четыреста экземпляров".
Хелга: chandni пишет: Интересно, что бросилась нацарапывать леди? Об этом дальше. chandni пишет: Какие характеры! Один лучше другого! Да-да, характеры яркие! apropos пишет: Славная до чего история вырисовывается. И чем дальше, тем затейливей. apropos пишет: Вообще все правильно: нужно же расчистить дорогу для своей книги. Да вот - очень верный подход к вопросу. Юлия пишет: Столько трудов, помимо написания... Такая интрига, сверх той, что уже в обложке... Реклама двигатель прогресса, а то!
Хелга: Глава II. Семейство Карбери Кое-что о себе и своей жизни леди Карбери поведала читателю в письмах, приведенных выше, но к этому следует добавить многое. Она заявила, что была жестоко оклеветана, но также и показала, что нельзя принимать на веру все её слова о себе самой. Если читатель не понял этого, прочитав три её письма трём редакторам, значит, они были написаны напрасно. Ей пришлось признаться, что целью её трудов было обеспечить нужды своих детей и что во имя этой благородной задачи она стремится создать себе карьеру в литературе. Как ни отвратительно фальшивы были её письма и абсолютно недостоин способ, которым она силилась добиться успеха, как ни далека от чести и совести была её готовность принять те ужасные вещи, с которыми она недавно столкнулась, тем не менее, её слова о самой себе были в основном правдивы. С нею обращались жестоко. Её оклеветали. Она была предана своим детям – особенно одному из них – и была готова стереть руки в кровь ради того, чтобы обеспечить их будущее. Она была вдовой некого сэра Патрика Карбери, который когда-то совершил какие-то воинские подвиги в Индии и получил титул баронета. Уже в зрелом возрасте он женился на молодой женщине и, слишком поздно осознав, что совершил ошибку, принялся то баловать, то наказывать жену. Ни в том, ни в другом он не знал меры. Среди провинностей леди Карбери никогда не имелось даже зарождающейся, даже сентиментальной неверности мужу. Когда, будучи милой восемнадцатилетней девушкой без гроша за душой, она согласилась выйти замуж за состоятельного человека сорока четырех лет, то приняла решение оставить все надежды на любовь, какую описывают поэты и о которой обычно мечтают молодые люди. Ко времени своей женитьбы сэр Патрик был краснолицым, толстым, лысым, очень раздражительным мужчиной, умным, щедрым на деньги и подозрительным по характеру. Он умел управлять людьми. Он читал и понимал книги. В нём не было ничего подлого. У него имелись положительные качества. Его можно было любить, но сам он едва ли был создан для любви. Юная леди Карбери понимала своё положение и была готова исполнять свои обязанности. Перед тем как идти к алтарю она дала себе клятву, что никогда не станет флиртовать и не позволит никому флиртовать с собой. На протяжении пятнадцати лет всё было вполне терпимо, другими словами, эти годы прошли так, что она смогла их вытерпеть. Три-четыре года они прожили в Англии, затем сэр Патрик получил в Индии новое более престижное место. Все эти пятнадцать лет, несмотря на вспыльчивость, властолюбие и даже жестокость, он никогда не ревновал. У них родились мальчик и девочка, и отец, и мать баловали их, но леди Карбери, согласно своим понятиям, старалась исполнить свой долг перед детьми. С самого детства она научилась лгать, и замужняя жизнь дала ей такую же практику. Её мать сбежала от отца, и девочку перекидывали от одного опекуна к другому, иногда она попадала в опасное положение, когда кто-то оказывал ей знаки внимания, из-за этих испытаний она стала резкой, скептичной и недоверчивой. Но она была умна, получила образование и манеры, вопреки трудностям своего детства и, кроме того, была красива. Выгодно выйти замуж, исполнять обязанности, жить в большом доме, быть уважаемой – таковы были её амбиции, и все пятнадцать лет она успешно справлялась со сложностями жизни. Она улыбалась, когда её унижали. Её муж даже иногда поднимал на неё руку, и главным для неё было скрыть это от света. В последние годы он много пил, и она сначала боролась, чтобы помешать этому злу, а затем – чтобы скрыть дурные последствия этого зла. Ей пришлось маневрировать, прибегая к интригам и лжи. В конце концов она осознала, что уже далеко не молода, и позволила завести себе друзей, среди которых оказался приятель другого пола. Если считать, что верность жены соизмерима с такой дружбой, и статус замужней женщины не требует от неё необходимости избегать любых приятельских отношений с любым мужчиной, кроме её Господина, леди Карбери была невиновна. Но сэр Карбери взревновал, наговорил гадостей, которые трудно было перенести – даже её рассчитанное благоразумие не смогло выдержать его жестокость, – она ушла от него. Но и это она осуществила столь предусмотрительно, что могла на каждом шагу доказать свою невиновность. Этот период её жизни является лишь кратким отрывком нашего рассказа, но важно, чтобы читатель знал, в чём же она была оклеветана. Месяц или два про неё непрестанно сплетничали приятели её мужа и даже сам сэр Патрик. Но постепенно правда обнаружилась, супруги воссоединились, и леди Карбери до кончины мужа оставалась хозяйкой его дома. Она привезла его домой в Англию, и оставшееся ему время он прожил на родине измученным умирающим калекой. Злосчастный скандал и здесь преследовал леди Карбери, нашлись люди, которые неустанно вспоминали, как во время своего супружества она сбежала от мужа, а этот добросердечный пожилой джентльмен принял её обратно. Сэр Патрик оставил некоторое состояние, хотя, далеко не крупное. Сыну, который звался теперь сэр Феликс Карбери, он завещал тысячу фунтов в год, а вдове – столько же при условии, что после её смерти эта сумма будет поделена между сыном и дочерью. Таким образом, получилось, что молодой человек, поступивший в армию, когда его отец был ещё жив; никогда не имевший обязанности содержать дом; нередко живший в доме своей матери, имел доход, равный тому, на который его мать и сестра были вынуждены содержать себя и дом. Леди Карбери, в возрасте сорока лет освободившись от рабства замужества, не собиралась посвящать своё будущее обычным покаяниям вдовства. До сих пор она стремилась исполнять долг, зная, что связана своим положением, мирясь со всем, что в нём было плохого и хорошего. Плохого было значительно больше. Терпеть ругань, побои, оскорбления, подозрительность вздорного старика, затем быть изгнанной из дома из-за его жестокости, принятой обратно из милости с осознанием, что её имя будет навсегда несправедливо запятнано, её будут постоянно попрекать этим бегством, а затем стать на год-два сиделкой умирающего дебошира, было высокой ценой за те радости, которыми она теперь намеревалась наслаждаться. Наконец-то в её жизнь пришли дни отдыха – её награда, свобода, шанс на счастье. Она подумала о себе и приняла пару решений. Время любви минуло, и с этим ничего не поделаешь. Как и нет смысла выходить замуж по расчёту. Но она заведет друзей, настоящих друзей, которые смогут ей помочь, как и она, возможно, сможет помочь им. Она сделает карьеру и таким образом обретет интерес в жизни. Она поселится в Лондоне и войдет в какое-нибудь общество. Случай, более, чем выбор, свел её с людьми, связанными с литературой, но этот случай в последние два года совпадал с её желанием зарабатывать деньги. Она быстро поняла, что ей придется экономить – решающим здесь было не то, что им с дочерью не хватало средств для комфортной жизни, но положение сына. Она не стремилась к роскоши, но дом, расположенный в районе, о котором люди сказали бы, что их семья живёт в приличном месте, был необходим. В благоразумии своей дочери, как и в своём собственном, она не сомневалась. Она могла во всём доверять Генриетте. Но сэр Феликс не был столь надёжен. И всё же он был её любимцем. В момент написания трёх писем, с которых началась наша история, её всерьёз волновало отсутствие денег. Сэру Феликсу исполнилось двадцать пять лет, четыре года он прослужил в элитном полку и уже распродал, а, по правде говоря, промотал то наследство, которое оставил ему отец. Мать его знала об этом и, следовательно, понимала, что при ограниченном доходе должна будет обеспечивать не только себя и дочь, но и баронета. Но она не знала размеров его долгов, хотя об этом не знал ни он сам, ни никто другой. Любой баронет, зачисленный в гвардию, о котором всем известно, что он получил наследство от отца, мог зайти в своих долгах довольно далеко, а сэр Феликс не преминул полностью воспользоваться этой привилегией. Он вёл дурную во всех отношениях жизнь. Его расходы легли столь тяжелым бременем на плечи матери, да и сестры, что их жизнь превратилась в поток неизбежных трудностей. Но ни одна из них никогда не упрекали его. Генриетта была воспитана родителями в убеждении, что мужу и сыну может быть прощён любой порок, а все добродетели ожидаются от женщины, особенно от дочери. Этот урок был преподан ей так рано, что она усвоила его без чувства какого-либо недовольства. Она сокрушалась о недостойном поведении брата, поскольку это вредило ему, но полностью прощала его, так как это касалось её. Для неё было естественно, что её жизненные интересы должны быть подчинены ему, и когда узнала, что её скромные удобства ограничены, а небольшие расходы сокращены, потому что он, проев свою собственность, принялся проедать всё, что принадлежало его матери, ей не пришло в голову жаловаться. Генриетта была воспитана в убеждении, что мужчины того круга, в котором она родилась, вечно всё проматывают. В чувствах матери было меньше благородства или, лучше сказать, больше порицания. Мальчик, красивый как звезда, которым она любовалась, кому отдано было её сердце. Даже когда он шёл дорогой порока, она едва ли отваживалась сказать ему хоть слово, чтобы остановить на пути к краху. Она во всём баловала его, когда он был ребёнком, и продолжала баловать, когда он стал мужчиной. Она почти гордилась его недостатками и с восторгом слушала о его поступках, которые, если и не были слишком дурными, но губительными из-за их сумасбродства. Она так потакала ему, что даже в её присутствии он не стыдился своего эгоизма и, судя по всему, не испытывал мук совести из-за вреда, который причинял людям. Таким образом, получилось, что литературное баловство, начавшееся отчасти ради удовольствия, а отчасти как пропуск в общество, превратилось в упорный труд, который мог принести доход, следовательно, леди Карбери говорила правду, когда писала своим друзьям редакторам о тяжкой борьбе. Она прослышала об успехах того или иного автора и – что особенно затронуло её – о заработках той или иной писательницы литературным трудом. И ей показалось, что и она сможет рассчитывать на успех в своих скромных пределах. Почему бы не добавить тысячу к годовому доходу, чтобы Феликс смог продолжать вести образ жизни джентльмена и найти богатую невесту, которая по плану леди Карбери, предназначена, чтобы исправить положение! Неужели есть кто-то красивее её сына? Неужели есть кто-то любезнее? Кто обладает большей отвагой, необходимой, чтобы покорить наследницу? Более того, она станет леди Карбери. Если бы только удалось заработать достаточно, чтобы преодолеть текущие трудности, всё бы, возможно, и получилось. Главным препятствием к шансу на успех было убеждение леди Карбери, что она достигнет поставленной цели, не написав хорошие книги, а уговорив нужных людей, чтобы они объявили, что эти книги хорошие. Она старательно делала свою работу – во всяком случае, достаточно старательно, чтобы быстро заполнять словами страницы – и была от природы умной женщиной. Она умела писать бойко, поверхностно и бодро, обретя сноровку растягивать содержание, чтобы исписать как можно больше страниц. У неё не было амбиций сочинить хорошую книгу, но она страстно желала написать книгу, о которой критики скажут, что она хороша. Если бы мистер Браун сказал ей тет-а-тет, что книга её – полнейшая чушь, но в то же время пылко похвалил бы ту же самую книгу в «Утреннем завтраке», можно было не сомневаться, что его честное мнение не затронуло бы её тщеславия. Эта женщина была фальшива с головы до пят, но, несмотря на эту фальшь, в ней было и много хорошего.
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая! Вот так поворот... Ох, уж эти мужчины. И они еще смеют говорить о том, что во всем виновата Ева... Нет, я не согласна, что она была фальшива с головы до пят! Так мог написать только мужчина. Называть кого-то фальшивым можно, если все остальные - или хотя бы подавляющее большинство - настоящие. Нет, она просто пытается играть по тем правилам, которые установлены другими. И между прочим, еще и сохранять нечто весьма настоящее и стоящее - честь, как она ее понимала. И то, что она ошибалась в своем понимании - не совсем ее вина. Я целиком и полностью на стороне стойкой леди Карбери
apropos: Хелга М-даа... История теперь выглядит совсем по-другому. Юлия пишет: Я целиком и полностью на стороне стойкой леди Карбери Ну вот даже не знаю, поддерживаю ли я сию точку зрения. С одной стороны - да, она явная жертва "системы", ее можно понять и даже оправдать, но... с другой стороны - вот это потакание негодяю сыну (он, определенно, негодяй) - ее не слишком красит. Ей-бо, я бы целиком и полностью была бы на ее стороне, если бы она это делала ради дочери - чтобы та жила в удобстве и радости, заработать ей на приданое, выдать замуж не по расчету, как это было с самой леди, а по любви... Вот дочь мне точно жалко. С таким братцем и такой мамашей.
Юлия: apropos пишет: другой стороны - вот это потакание негодяю сыну (он, определенно, негодяй) - ее не слишком красит. Согласна. Даже не потому, что он негодяй. Посмотрим, может, просто болван. Но она играет ровно в ту же игру, заложницей которой оказалась и от чего пострадала. И к тому же приговаривает дочь. Да, это плохо... Меня возмутило осуждение ее якобы фальши... ТАкое чистоплюйство с высоты... (А может, это у меня реакция по анекдоту - "Пива нет" ? )
chandni: Хелга Ох, какая непростая жизнь у героини. Выживает как может. И, похоже, не унывает. Очень жаль ее дочь, хочется верить, что и на ее улице в конце концов будет праздник! Нда, сынок тот еще подарок. Но любим и избалован всей семьей. Все всё ему прощают - и тогда зачем напрягаться? Проматывай все, что видишь и до чего можешь дотянуться, а там мама, сестра или будущая невеста всё поправят... Тот еще герой... Теперь понятно, зачем ей книга. Хотя с ее умом и сообразительностью, трудолюбием и ловкостью, верой в себя и протекцию нужных людей можно было написать и нечто стоящее... но оно ей не требуется...
Хелга: Дамы! А я не знаю, чью сторону принять. Сэр Феликс однозначно отпадает, автор с ним сразу разделался. Леди Карбери - дама многослойная, мне кажется. Генриетта же почти идеальна. Стал ли сэр Феликс тем, кем стал, благодаря плохому воспитанию или родился таким – кто знает? Вполне возможно, он был бы лучше, если бы ребёнком его отдали на воспитание хорошим учителям. Хотя, едва ли возможно, чтобы наличие воспитания или отсутствие такового могло взрастить сердце, настолько неспособное к сочувствию. Он не был способен оценить даже собственные невзгоды до тех пор, пока они не затрагивали удобств текущего момента. Ему словно не хватало воображения, чтобы предвидеть несчастья в ближайшем будущем, отдалённом даже не на месяц или неделю, а на одну ночь. Ему нравилось, когда с ним хорошо обращались, хвалили и баловали, кормили и ухаживали, и те, кто так относился к нему, были его избранными друзьями. В этом у него был инстинкт лошади, не достигающий даже более высоких симпатий собаки. Но о нём нельзя сказать, что он когда-либо любил кого-то до такой степени, чтобы ради этого человека лишить себя удовольствий. У него было каменное сердце. Но он был красив, остроумен и умён. Брюнет с тем оливковым оттенком кожи, который придаёт молодым людям нечто аристократическое. Его всегда коротко подстриженные волосы были почти черными, мягкими и шелковистыми без единой нотки того жирного блеска, что присущ шелковистым волосам. Удлиненные карие глаза были украшены идеальной аркой идеальных бровей. Но, возможно, лицо его было красиво, в большей мере благодаря совершенной форме и симметрии линий носа и рта, чем другим чертам. Над короткой верхней губой имелись усы, столь же идеальной формы, как и брови, бороды он не носил. Форма подбородка была столь же совершенна, но в нём отсутствовала ямочка, которая придаёт ту мягкость, что отражает доброту сердца. Он был ростом около пяти футов девяти дюймов, и имел фигуру под стать лицу. Все, в особенности женщины, признавали, что нет мужчины красивее, чем Феликс Карбери, а также то, что он не замечает собственной красоты. Он преподносил себя человеком иных достижений – похвалялся богатством, пока имелись деньги; титулом; положением в полку, пока не покинул службу; а особенно превосходством в светском общении. Ему хватало вкуса одеваться с простотой, чтобы избежать пересудов о его внешнем виде. Таким образом, его знакомые едва ли знали, насколько он бездушен в своих привязанностях или, точнее говоря, насколько он их лишён. Манеры и внешность вкупе с умом выручали его даже несмотря на порочность его жизни. Но однажды он опозорил своё имя, в минуту слабости испортив мнение о себе более, чем сотворённые им за три года глупости. Случилась ссора между ним и его сослуживцем, в которой он был зачинщиком, и в тот момент, когда нужно было доказать своё мужество, он сначала угрожал, а потом спасовал. С того времени прошёл год, и он почти забыл об этом, но некоторые до сих пор помнили, что Феликс Карбери струсил и сбежал. Ныне его задачей было жениться на богатой наследнице. Он хорошо это понимал и был почти готов покориться судьбе. Но ему чего-то не хватало в искусстве ухаживания. Он был красив, имел манеры джентльмена, умел хорошо говорить, не был лишён дерзости и не испытывал отвращения, изображая страсть, которой не чувствовал. Но он так мало знал о любви, что едва ли мог заставить даже юную девушку поверить, что он её любит. Говоря о любви, он не только думал, что несёт чушь, но и показывал, что так думает. Из-за этого недостатка он потерпел неудачу с одной молодой леди, имеющей доход в сорок тысяч фунтов, она отказала ему, откровенно заявив, что «на самом деле он не влюблён». «Как ещё больше я могу показать, что люблю вас, чем предложив стать моей женой?» – спросил он. «Я не знаю, что вы можете, но, тем не менее, вы не любите меня», – ответила она. Юная леди успешно избежала ловушки. Затем появилась другая дама, которую мы представим читателю позже, и сэру Феликсу следовало ухаживать за ней с неустанным усердием. Размеры её состояния были в точности неизвестны, но по слухам значительно превышали сорок тысяч предшественницы. Предполагалось, что оно бездонно, безгранично, бесконечно. Говорили, что для отца этой леди размер обычных расходов на дома, слуг, лошадей, драгоценности и прочее не имел значения. Его одолевали более важные заботы, и отдать десять или двадцать тысяч фунтов за какую-либо мелочь значило для него столь же мало, как для вполне состоятельных людей заплатить шесть либо девять пенни за баранью отбивную. Такой человек мог в любой момент разориться, но женитьба на его дочери в сезон его вопиющего богатства без сомнения была весьма выгодна. Леди Карбери, зная про крах, постигший её сына, беспокоилась, чтобы сэр Феликс разумно воспользовался расположением, которое приобрёл в доме Креза наших дней. Теперь следует сказать несколько слов о Генриетте Карбери. Конечно, она является значительно менее важной персоной, чем её брат, баронет, наследник данной ветви Карбери, любимец матери, и поэтому для нее достаточно лишь несколько слов. Она была внешне похожа на брата, столь же мила, но не так смугла, и не столь совершенны черты. Но выражение её лица, казалось, подразумевало, что отношение к себе подчинено заботам о других. Этой приятности явно не хватало её брату. Лицо Генриетты было точным отражением характера. Кто может объяснить, почему брат и сестра выросли такими противоположностями, и стали бы они настолько разными, если бы в детстве на них не влияли отец и мать, или достоинства девушки явились результатом меньшей любви к ней родителей? Во всяком случае, она не была испорчена титулом, влиянием денег и ранним знакомством с соблазнами мира. В настоящее время ей был почти двадцать один год, но она редко бывала в лондонском обществе. Её мать и прежде не часто посещала балы, а в последние два года им пришлось экономить, что несовместимо с покупкой перчаток и дорогих платьев. Сэр Феликс, разумеется, бывал в свете, но Гетта Карбери проводила время с матерью, дома на Уэлбек Стрит. Изредка она появлялась в обществе и, когда это случалось, все признавали, что она очаровательная девушка. В этом свет не ошибался. Но для Генриетты романтика жизни уже обрела серьезный оборот. Существовала другая, старшая ветвь Карбери, и ныне её представлял некий Роджер Карбери из Карбери Холла. Роджер Карбери был джентльмен, о котором есть много, что рассказать, но сейчас нужно сообщить лишь самое важное: он был страстно влюблён в кузину Генриетту. Однако, ему было почти сорок, и, кроме того, существовал некий Пол Монтегю, с которым встретилась Генриетта.
apropos: Хелга Сколько завязок для дальнейших интриг! Хелга пишет: А я не знаю, чью сторону принять. Ну, там пока кроме Генриетты никого и нету. Юлия пишет: Посмотрим, может, просто болван. Болван без сердца, редкий эгоист - гремучая смесь. Бедная та леди, которая выйдет за него замуж. chandni пишет: Хотя с ее умом и сообразительностью, трудолюбием и ловкостью, верой в себя и протекцию нужных людей можно было написать и нечто стоящее... но оно ей не требуется... Ну, мало ли - вдруг напишет какой шедевр. Случайно.
chandni: Хелга Какое полотно разворачивается перед нами!!! Любо-дорого посмотреть! apropos пишет: Бедная та леди, которая выйдет за него замуж. да уж...
Юлия: Хелга Ну вот, автор и поставил точки над i Вот оно как - брат и сестра, а какая разница... Удивляться не приходится...Хорошо, что автор не сделал Генриетту и во внешности противоположностью брату, а только лишь чуть -чуть смирил совершенство... Хелга пишет: Она была внешне похожа на брата, столь же мила, но не так смугла, и не столь совершенны черты. не хватает согласования или что-то выпало?..
Хелга: apropos пишет: Бедная та леди, которая выйдет за него замуж. chandni пишет: да уж... А если такая же как он? Юлия пишет: Хорошо, что автор не сделал Генриетту и во внешности противоположностью брату, а только лишь чуть -чуть смирил совершенство... И относится к Генриетте очень душевно, несмотря или даже благодаря своему сарказму. Юлия пишет: не хватает согласования или что-то выпало?.. Выпало. Это результат борьбы с глаголом "быть". Дамы, как вообще читается? Не громоздко? Не скучно?
chandni: Хелга пишет: А если такая же как он? это вряд ли. Такие мужья-"подарки" чаще всего достаются хорошим девочкам. Ха, с другой стороны, было бы интересно почитать про семейку "подарков" жизни! Хелга пишет: Дамы, как вообще читается? Не громоздко? Не скучно? Захватывающе! Ждем продолжения!
Юлия: Хелга Хелга пишет: Не громоздко? Не скучно? Ну сказала! Читается на одном дыхании. Язык живой и динамичный. Ты отлично справляешься!
Хелга: chandni пишет: Захватывающе! Юлия пишет: Язык живой и динамичный. Спасибо, надеюсь, что так. Но если пойдет плохо, говорите сразу.
Юлия: Хелга пишет: Но если пойдет плохо, говорите сразу Как-то мало верится... Но, в любом случае, мы же всегда тут... И нам не все равно
apropos: chandni пишет: было бы интересно почитать про семейку "подарков" жизни! Друг друга съедят. А перед тем выпьют все соки из матери с дочерью. Хелга пишет: Но если пойдет плохо, говорите сразу Ага, всенепременно. Не боись.
Хелга: Юлия пишет: Но, в любом случае, мы же всегда тут... apropos пишет: Ага, всенепременно. Не боись. Вся надежда!
Хелга: Немного продолжения. Глава III. Медвежий сад Дом леди Карбери на Уэлбек Стрит был довольно скромен – без претензий называться особняком и едва ли даже резиденцией, но она купила его в те времена, когда располагала некоторыми средствами, сделала красивым и уютным, и до сих пор гордилась, что, несмотря на сложность положения, имеет удобную собственность, где может принимать своих литературных знакомых. В этом доме она жила теперь с сыном и дочерью. Задняя гостиная отделялась от передней дверью, которая всегда была закрыта, здесь леди Карбери занималась своими великими трудами. Здесь она писала свои книги и плела свои сети обольщения редакторов и критиков. Дочь редко причиняла ей беспокойство, сюда не допускались визитеры, кроме вышеуказанных редакторов и критиков. Но сын не подчинялся правилам дома и, не задумываясь, врывался в её уединение. Леди Карбери едва успела написать пару заметок, после того как закончила письмо мистеру Фердинанду Альфу, когда вошёл Феликс и рухнул на диван, дымя сигарой. «Дорогой мой мальчик, – сказала она, – умоляю, оставляй свою сигару, когда заходишь сюда». «Что за манерность, матушка, – отвечал он, бросив, однако, недокуренную сигару в камин. – Некоторые дамы клянутся, что обожают дым, другие уверяют, что до чертиков ненавидят его. Все зависит от того, хотят ли они привлечь человека или оттолкнуть». «Ты же не думаешь, что я хотела тебя оттолкнуть?» «Право, не знаю. Хотелось бы узнать, можете ли вы дать мне двадцать фунтов?» «Мой дорогой Феликс!» «Точно так, матушка, но как насчет двадцати фунтов?» «Зачем тебе, Феликс?» «Ну… по правде говоря, чтобы продолжать игру, пока всё как-нибудь не устроится. Не может же человек жить без гроша в кармане. Я и так трачу меньше, чем мои приятели. Не плачу, если удается. Даже стрижку делаю в кредит и, пока была возможность, держал брогам*, чтобы не тратиться на кэбы». «Когда же это закончится, Феликс?» «Я не умею ничему предвидеть конца, матушка. Не могу придержать лошадь, если вижу, что гончие славно идут к финишу. Никогда не откажусь от блюда, которое мне нравится, ради того, кто стоит позади. Чего ради?» Молодой человек не сказал «carpe diem»** , но это было философией, которой он намеревался следовать. «Ты был нынче у Мелмоттов?» Зимний день подошёл к пяти часам, времени, когда леди собираются на чаепитие, а праздные господа – на партию виста в клубах, когда молодые бездельники позволяют себе пофлиртовать и, когда, по мнению леди Карбери, её сын мог бы поухаживать за Мари Мелмотт, богатой наследницей. «Я только что оттуда». «И что ты думаешь о ней?» «Честно говоря, я мало что о ней думаю. Она не красива, не дурна, не умна, не глупа, не ангел, не грешница». «Подходящие качества, чтобы стать хорошей женой». «Может быть. Во всяком случае, я почти готов признать, что она достаточно хороша для меня в качестве жены». «Что говорит её мать?» «Она очень скрытная. Меня занимает вопрос, смогу ли узнать, кто она такая, если даже женюсь на её дочери. Долли Лонгестафф утверждает, будто кто-то сказал, что она еврейка из Богемии, но думаю, она слишком толста для этого». «Разве это важно, Феликс?» «Нет». «Она любезна с тобой?» «Да, вполне». «А отец?» «Ну, он не гонит меня прочь или что-нибудь вроде того. Там и так крутится полудюжина ухажёров, и, думаю, старик дуреет от них. Но его больше занимают герцоги и как заполучить их к себе на обед, чем ухажёры дочери. Она может выскочить замуж за любого, кто первым ей понравится». «Почему бы этим первым не стать тебе?» «Почему нет, матушка? Я делаю, что могу, но не стоит гнать послушную лошадь. Можете ли вы дать мне деньги?» «О, Феликс, ты едва ли понимаешь, насколько мы бедны. Неужели ты до сих пор держишь лошадей для охоты?». «У меня две лошади, если вы их имеете в виду, но я не отдал ни шиллинга за их содержание с начала сезона. Согласитесь, матушка, это рискованная игра, но я играю по вашему же совету. Если я женюсь на мисс Мелмотт, то, полагаю, всё уладится. Но я не думаю, что бросить всё и известить весь мир, что у меня нет ни гроша – хороший способ заполучить её. Я должен поддерживать свой уровень. Я и так почти не езжу на охоту, но, если совсем откажусь от неё, найдется немало тех, кто тотчас сообщат на Гросвенор Сквер, почему я это сделал». Эти аргументы казались справедливыми, и бедная женщина не смогла им противостоять. Требуемая сумма, хотя она сама в ней нуждалась, была выдана, и молодой человек ушёл, без сомнения, с лёгким сердцем, пропустив мимо ушей мольбы матери довести по возможности дело с Мари Мелмотт до победного конца. *Брогам – пассажирский кузов со съёмной частью крыши над передним рядом сидений или вообще без неё, и четырьмя боковыми дверями. **Capre diem (лат) – лови момент.
Klo: Хелга Спасибо! Хелга пишет: Дамы, как вообще читается? Не громоздко? Не скучно? На комплимент напрашиваешься? Не переживай - очень хорошо идет. Я что-то пропустила, Мэриголд еще не закончена?
Хелга: Klo пишет: На комплимент напрашиваешься? Нет, страдаю от несовершенства. Klo пишет: Мэриголд еще не закончена? Пока споткнулась на середине. Но продолжу, не брошу, честное слово.
Klo: Хелга Хелга пишет: Требуемая сумма, хотя она сама в ней нуждалась, была выдана, и молодой человек ушёл, без сомнения, с лёгким сердцем, пропустив мимо ушей мольбы матери довести по возможности дело с Мари Мелмотт до победного конца. Даже не очень понятно, кому хочется надрать уши: сынку или маменьке. Хелга пишет: Пока споткнулась на середине. Но продолжу, не брошу, честное слово. Да, очень интересно, как все там сложится.
Хелга: Klo пишет: Даже не очень понятно, кому хочется надрать уши: сынку или маменьке. Мне так обоим хочется.
chandni: Хелга Хелга пишет: Мне так обоим хочется. Не то слово Интересно, какова та Мари...
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая. Klo пишет: Даже не очень понятно, кому хочется надрать уши: сынку или маменьке Строгие дамы... Но посмотрите, в них обоих есть своя красота. Хелга пишет: Она не красива, не дурна, не умна, не глупа, не ангел, не грешница». «Подходящие качества, чтобы стать хорошей женой Хелга пишет: Когда же это закончится, Феликс?» «Я не умею ничему предвидеть конца, матушка. Каков ответ! Нет, честное слово, я не могу не восхититься
apropos: Хелга Жутко наглый тип, ну и болван, каких мало. Хотя и остроумен - по наитию, видимо. Очень нравится авторская ирония. Ох уж этот английский юмор.
Хелга: chandni пишет: Интересно, какова та Мари... Действующие лица все прибавляются. Юлия пишет: Но посмотрите, в них обоих есть своя красота. Да-да, есть за что зацепиться. apropos пишет: Очень нравится авторская ирония. Ох уж этот английский юмор. Чувствуется в переводе? Переживаю, что много теряю.
apropos: Хелга пишет: Чувствуется в переводе? Переживаю, что много теряю. Не переживай, все не только чувствуется, но и прочитывается.
Юлия: Хелга пишет: Чувствуется в переводе? По мне, это чувствуется не только в каких-то отдельных моментах, но в самом тексте ты улавливаешь этот особый тон. Просто класс!
Хелга: apropos Юлия Спасибо! В интернете, на https://www.gutenberg.org книга выложена с сорока иллюстрациями к первому изданию 1874-75 г.г. . Они принадлежат то ли Samuel Luke Fildes, то ли Lionel Grimston Fawkes. «Право, не знаю. Хотелось бы узнать, можете ли вы дать мне двадцать фунтов?»
apropos: Хелга пишет: книга выложена с сорока иллюстрациями Спасибо! Впрочем, у меня не получилось их посмотреть. Чет в последнее время я не в ладах с интернетом и компьютером.
Хелга: apropos пишет: Впрочем, у меня не получилось их посмотреть. Так буду выкладывать иллюстрации по мере продвижения, чтобы они к содержанию ложились.
apropos: Хелга пишет: Так буду выкладывать иллюстрации по мере продвижения, чтобы они к содержанию ложились. Как здорово ты придумала!
Хелга: Продолжение и окончание 3-й главы Покинув дом матери, Феликс отправился в клуб, единственный, где он ещё числился. Клубы приятное место для развлечений во всех отношениях, кроме одного. Повсюду требуют деньги и, что ещё хуже, годовые авансовые взносы, а юный баронет был вынужден ограничить себя. И, разумеется, из всех мест, куда он имел право входа, он выбрал наихудшее. Этот клуб, недавно открывшийся, назывался Медвежий сад и являл собой идею сочетания экономии с расточительностью. Клубы разоряются, по мнению некоторых экономных транжир, потому что обеспечивают удобствами старых хрычей, которые почти ничего не платят, внеся годовой взнос, но приносят убытка в три раза больше одним своим присутствием. Такой клуб не должен был открываться до трёх часов пополудни, потому что, по мнению учредителей, вряд ли кто-то захочет явиться сюда раньше. Здесь не должно быть ни утренних газет, ни библиотеки, ни гостиной. Медвежьему саду достаточно столовой, бильярдных и картежных. Всё должно предоставляться одним поставщиком, дабы клуб обкрадывал только один человек. Всё должно быть роскошно, но по сходной цене. Идея оказалась удачной, и, считалось, что клуб процветал. Поставщик, герр Фосснер был сущий клад, ведя дела так, что ни с чем не возникало проблем. Он даже помогал сглаживать мелкие неприятности, такие как улаживание карточных долгов, действуя с величайшей деликатностью с владельцами чеков, объявленных банком «безрезультатными». Герр Фосснер был настоящей находкой, а Медвежий угол преуспевал. Пожалуй, никто из молодых людей в городе не ценил приятности Медвежьего сада, столь же высоко, как сэр Феликс Карбери. Клуб располагался вблизи от прочих, в переулке, выходящем на Сент-Джеймс Стрит, привлекая внешним покоем и простотой. Зачем платить за каменные стены, чтобы просто глазеть на них – зачем вкладываться в мраморные колонны и карнизы, которые невозможно ни съесть, ни выпить, не раскинуть с ними партию? Зато в Медвежьем саду были лучшие вина – во всяком случае, так считалось, – удобные кресла и два бильярдных стола – прекрасное изобретение для тех, кто предпочитает проводить время стоя. Сюда и двинулся сэр Феликс в тот январский день, имея в кармане чек в двадцать фунтов, который получил от матери. У входа он встретил своего приятеля Долли Лонгестаффа, который стоял на крыльце с сигарой в зубах и тупо глазел на кирпичную стена дома напротив. «Пришёл поужинать, Долли?» – спросил сэр Феликс. «Полагаю, да, потому что слишком хлопотно идти куда-то ещё. Меня куда-то приглашали, но я не в силах тащиться домой, чтобы переодеться. Святой Георг! Не понимаю, как люди умудряются проделывать все эти штуки. Я не могу». «Едешь завтра на охоту?» «Ну да… хотя сомневаюсь, что поеду. На прошлой неделе каждый день собирался, но мой слуга ни разу вовремя не разбудил меня. Не знаю, почему всё так скверно устроено. Почему бы не выезжать на охоту днём, часа в два или три, чтобы человеку не приходилось подниматься среди ночи?» «Потому что никто не охотится при лунном свете, Долли». «В три часа нет луны. В любом случае, мне не добраться на Юстон Сквер к девяти. Не думаю, что моему малому самому нравится подниматься в такую рань. Он говорит, что приходил будить меня, но я этого не помню». «Сколько у тебя лошадей в Литоне, Долли?» «Сколько? Было пять, но, думаю, мой малый продал одну, хотя, вроде, потом купил другую. Короче, он что-то там делал». «Кто на них ездит?» «Так он и ездит, полагаю. Конечно, я сам езжу, но редко там бываю. Кто-то мне говорил, что на прошлой неделе две их них брал Грасслоу. Хотя, я не разрешал ему. Думаю, он заплатил моему парню, это низкий поступок, я бы сказал. Я бы его спросил, но он ведь ответит, что я сам их одолжил. Может, так и было, когда я порядком набрался». «Ты же не дружишь с Грасслоу». «Мне он совсем не нравится. Кичится своим лордством и чертовски брюзглив. Не знаю, почему он ездит на моих лошадях». «Чтобы сохранить своё». «Да ему и не нужно. Почему бы ему не завести своих? Вот, что я скажу тебе, Карбери, я принял одно решение и, ей-богу, выполню его. Больше никому не одолжу ни одной лошади. Если приятели хотят лошадей, пусть покупают их». «Но не у всех есть деньги, Долли». «Тогда пусть живут в кредит. Не думаю, что я заплатил хоть за одну, что приобрёл в последнее время. Вчера здесь кто-то спрашивал меня…» «Что! Здесь, в клубе?» «Да, явился сюда вслед за мной требовать, чтобы я ему за что-то заплатил. Наверно, за лошадей, потому что у парня были такие брюки…» «И что ты сказал?» «Я? Ничего». «И чем всё закончилось?» «Когда он заговорил, я предложил ему сигару, и, пока он откусывал кончик, я удрал наверх. Полагаю, он ушёл, устав меня ждать». «Слушай, Долли, одолжи мне двух лошадей на пару дней, конечно, если они тебе на понадобятся. Ты ведь сейчас не пьян». «Нет, не пьян», – меланхолично подтвердил Долли. «Имею в виду, что мне не хотелось бы просить у тебя лошадей в тот момент, когда ты ничего не помнишь. Никто, кроме тебя, не знает, в каком я ужасном положении. Я справлюсь, но это страшно давит. Я ни у кого не могу просить, кроме тебя». «Ну и бери их, на два дня. Не знаю, поверит ли тебе мой малый. Он не поверил Грасслоу, так и сказал ему. Но Грасслоу всё равно взял их из конюшни. Кто-то мне рассказывал». «Ты мог бы написать записку своему конюху». «О, друг мой, это так скучно, нет, я не смогу. Он поверит тебе, потому что мы с тобой друзья. Думаю, пора глотнуть кюрасо перед ужином. Пойдем, выпьем аперитив». Это было около семи вечера. Девять часов спустя те же два молодых человека с двумя другими – одним из которых был лорд Грасслоу, вызывавший особое отвращение у Долли Лонгестаффа – только что встали из-за карточного стола в кабинете клуба на верхнем этаже. Хотя Медвежий сад открывал свои двери после трёх часов пополудни, услуги, недоступные днём, свободно предоставлялись по ночам. Никто не имел возможности позавтракать в Медвежьем саду, но ужин в три часа ночи был здесь обычным делом. Такой ужин или, точнее говоря, череда ужинов начиналась вечером и продолжалась до утра в виде сэндвичей, горячих тостов и прочих закусок, которые подавались то одному, то другому посетителю. Игра не прекращалась с десяти вечера, когда была распечатана первая колода. В четыре утра Долли Лонгестафф уже дошёл до состояния, когда мог, не помня того, одолжить всех своих лошадей. Он был вполне доволен и лордом Грасслоу, и прочими партнёрами по столу – довольство было его обычным состоянием в таких случаях. Без сомнения, он не был безнадёжно пьян – и, возможно, едва ли глупей, чем в трезвом виде – и готов играть в любую игру, зная или нет её правила, и за любые ставки. Когда сэр Феликс поднялся из-за стола и сказал, что закончил игру, Долли встал тоже. Когда лорд Грасслоу нахмурился и угрюмо заявил, что не годится обрывать игру, когда проиграно столько денег, Долли снова сел, видимо, посчитав, что просидел недостаточно. «Завтра я собираюсь на охоту, – сказал сэр Феликс, имея в виду сегодня, – и больше не играю. Человеку иногда нужно спать». «Мне всё равно, – сказал лорд Грасслоу. – Очевидно, когда человек выиграл столько, сколько вы, он должен остаться». «Надолго? – сердито спросил сэр Феликс. – Ерунда, всему когда-то приходит конец, а для меня на сегодня игра закончена». «Ну, если вы так считаете», – сказал его лордство. «Я так считаю. Доброй ночи, Долли, сочтёмся в следующий раз. Я всё записал». Эта ночь стала для сэра Феликса весьма серьёзной по её последствиям. Он сел за карточный стол с чеком, полученным от матери, несчастными двадцатью фунтами, а сейчас у него в карманах было… он даже точно не знал, сколько. Он был пьян, но не настолько, чтобы плохо соображать. Он знал, что Лонгестафф остался должен ему больше восьмисот фунтов, и, кроме того, у него были наличные и чеки от лорда Грасслоу и других игроков. Долли должен будет выплатить ему долг, пусть и жаловался на назойливость своих кредиторов. Шагая по Джеймс Стрит в поисках кэба, он прикинул, что теперь у него более семисот фунтов. Выпрашивая деньги у матери, он сказал, что не сможет продолжать играть, не имея их при себе, и был доволен, что удачно справился с этим делом. Ныне же у него было целое состояние – вероятно, достаточная сумма, чтобы осуществить свои планы. У него не возникло и мысли о неоплаченных счетах. Даже эта немалая сумма, столь неожиданно попавшая к нему, не завела его в дебри донкихотства, зато теперь он мог блеснуть, купить подарки и похваляться богатством. Трудно ухаживать за женщиной, не имея что-то в кошельке. Он так и не поймал кэб, но это не заботило его – он пошёл пешком. Деньги в кармане наполнили его радостным чувством, сделали приятным ночной воздух. Затем он вдруг вспомнил тот вздох, с которым мать говорила о своей бедности, когда он требовал помощи от неё. Теперь он мог вернуть ей двадцать фунтов. Но тотчас, с новой для него опаской он подумал, что это было бы глупо. Как скоро ему, возможно, понадобятся деньги? И более того, нельзя вернуть эти двадцать фунтов, не объяснив, где он их достал. Лучше ничего не говорить о них. Поэтому, добравшись домой и поднявшись в свою комнату, он решил, что ничего не скажет матери. Этим утром в девять он уже был на вокзале, и уехал на охоту в Букингемшир, где ездил на паре лошадей Долли Лонгестаффа, за пользование которыми заплатил «малому» Долли тридцать шиллингов.
apropos: Хелга До чего ж отвратный тип, этот сыночек. Действительно, зачем матери возвращать деньги? Перебьется. Сейчас ему повезло, а как опять проиграется? Хелга пишет: Почему бы не начинать охоту в два или три Пропущено - часа ночи?
Юлия: Хелга Спасибо! Однако, это довольно утомительный образ жизни... Диалоги прекрасны, они мне нравятся больше, чем едкие характеристики автора. В диалогах герои сами за себя говорят, и говорят прекрасно!
apropos: Юлия пишет: довольно утомительный образ жизни Праздность, да, весьма утомительна. Вот такая бесцельная. когда нечем заняться, но нужно как-то убить время. Юлия пишет: В диалогах герои сами за себя говорят, и говорят прекрасно! Абсолютно! Картина маслом.
Хелга: apropos пишет: Пропущено - часа ночи? Дня. Долли рано встать не может, поэтому говорит про 2 или 3 часа дня. А Феликс, видимо, имеет в виду, что если в 2 или 3 выезжать, то охотиться они начнут уже при луне. Как-то так поняла. В диалогах там много таких недосказаний. Юлия пишет: Однако, это довольно утомительный образ жизни... Не то слово, а если ещё и не на что утомляться, совсем плохо.
Klo: Хелга Этот шалопай еще и выигрывает! Хелга пишет: Долли рано встать не может, поэтому говорит про 2 или 3 часа дня. А Феликс, видимо, имеет в виду, что если в 2 или 3 выезжать, то охотиться они начнут уже при луне. Как-то так поняла. Да, я тоже так поняла.
apropos: Хелга пишет: Дня. Упос. Вот мне непонятно оказалось. Недосказанности в диалогах - это хорошо. Но именно это оказалось непонятным.
Хелга: Глава IV. Бал мадам Мелмотт На следующий вечер после вышеупомянутого игрового в Медвежьем саду на Гросвенор Сквер давали большой бал. Этот бал был настолько великолепен, что о нём говорили, начиная с парламентской сессии, а с той поры прошло уже две недели. Некоторые утверждали, что такой бал не может быть успешным в феврале. Другие объявляли, что потраченные на этот праздник деньги – их сумма должна была сделать его чем-то из ряда вон выходящим в летописях балов – сделают это событие таким, что успех ему обеспечен. Затрачены были не только деньги. Сделаны почти невероятные усилия, чтобы получить согласие на присутствие влиятельных людей, и эти усилия в конце концов оказались грандиозно успешными. Герцогиня Стивендж прибыла из замка Олбери, чтобы присутствовать на бале со своими дочерями, хотя её милость не любила посещать Лондон в это ненастное время года. Без сомнения, доводы рассудка, которые подвигли на это герцогиню, были весьма вескими. Её брат, лорд Альфред Грендалл, оказавшийся, как известно, в весьма затруднительном положении, поправил свои дела, получив, по слухам, своевременную денежную помощь. А позже стало известно, что один из молодых Грендаллов, второй сын Альфреда, пристроен на какую-то коммерческую должность с доходом, который, по мнению его близких друзей, он вряд ли мог заработать. Налицо был факт, что он четыре или пять дней в неделю ездит на Абчёрч Лейн в Сити и явно не тратит там время попусту, действуя в столь непривычной для себя манере. Куда направлялась герцогиня Стивендж, туда готов был двигаться и весь свет. В последний момент, точнее говоря, за день до события, стало известно, что на бале будет присутствовать принц королевской крови. Никто не мог объяснить, как такое могло быть устроено, но ходили слухи о драгоценностях некой леди, выкупленных у ростовщика. Всё делалось тем же способом. Премьер-министр возразил, чтобы его имя появилось в списке приглашённых, но один из министров кабинета и два или три секретаря приняли приглашения, потому что в воздухе витало мнение, что хозяин бала может вскоре стать фигурой, которой заинтересуется парламент. Говорили, что он обратил свой интерес к политике, а всегда мудро иметь большое богатство на своей стороне. Таким образом на бал имелся немалый спрос. В свете его много и взволнованно обсуждали. Когда большие ожидания терпят неудачу, провал катастрофичен и, возможно, разорителен. Но этот бал состоялся без малейшего шанса на провал. Бал устраивал Огест Мелмотт, эсквайр, отец девушки, на которой желал жениться сэр Феликс Карбери, и муж дамы, о которой говорили, что она еврейка из Богемии. Во всяком случае, так представлялся джентльмен, появившийся в Лондоне два года назад и поначалу известный, как месье Мелмотт. Но он утверждал, что родился в Англии и был англичанином. Хотя признавал, что его жена иностранка – признание было необходимо, так как она очень плохо говорила по-английски. Мелмотт говорил на «родном» языке бегло, но с акцентом, который выдавал, по крайней мере, долгое изгнание. Мисс Мелмотт – совсем недавно мадемуазель Мари – говорила по-английски хорошо, но как иностранка. Относительно неё было признано, что она родилась не в Англии – кое-кто считал, что в Нью-Йорке, – но мадам Мелмотт, которая не могла не знать этого, утверждала, что сие великое событие произошло в Париже. В любом случае, фактом являлось то, что состояние мистера Мелмотта было нажито во Франции. Без сомнения, у него имелось немало дел в других странах, касательно них шло много разговоров, в которых всё, разумеется, преувеличивалось. Говорили, что он построил железную дорогу в России, что он занимался снабжением южан во время гражданской войны в Америке, что он обеспечивал Австрию оружием и скупил всё железо в Англии. Он мог создать и уничтожить любую компанию, купив или продав акции, и умел делать деньги дороже или дешевле, как ему было выгодно. Это говорилось о нём в качестве похвалы, но в то же время считалось, что он был в Париже самым большим мошенником, каких свет не видывал, и ему пришлось сбежать оттуда; что он пытался утвердиться в Вене, но был выслан полицией и в конце концов понял, что только британская свобода позволит ему без опаски наслаждаться плодами своей деятельности. Ныне он устроился приватно на Гросвенор Сквер, официально – на Абчёрч Лейн, и весь свет знал, что на бал его жены прибудут принц крови, министр кабинета и сливки герцогинь. Всё это было достигнуто за какой-то год. В семье имелась одна дочь, наследница всего богатства. Сам Мелмотт был крупным мужчиной с кустистыми бакенбардами, густыми жесткими волосами, нависшими бровями и каким-то замечательно властным выражением в чертах рта и подбородка. Это выражение было столь сильным, что искупало его лицо от вульгарности, но вся внешность и манеры этого человека были неприятны и, если можно так сказать, ненадёжны. В нём проглядывали кичливость и задиристость. Она была толстой и светловолосой – не в тех тонах, что присущи евреям, - но у неё были еврейский нос и разрез глаз. В мадам Мелмотт имелось мало качеств, которые можно было рекомендовать, если бы не готовность тратить деньги на что угодно, предложенное ей её новыми знакомыми. Иногда казалось, что муж поручил ей дарить подарки любому, кто их возьмёт. Свет принял этого человека, как Огеста Мелмотта, эсквайра. Таким же образом обращались к нему в многочисленных письмах, которые он получал, и под этим же именем он состоял в советах директоров трёх дюжин компаний, с которыми имел дело. Но его жена всё ещё оставалась мадам Мелмотт. Дочери же было дозволено занять место в свете под английским обращением. Ныне она повсюду звалась мисс Мелмотт. Феликс Карбери вполне подробно описал Мари Мелмотт своей матери. Она не была красивой, умной, не была ангелом, но в то же время не была ни дурнушкой, ни глупой, ни грешницей. Маленькая девушка, едва ли двадцати лет от роду, непохожая ни на отца, ни на мать, без каких-либо еврейских черт в лице, оглушённая, казалось, своим новым положением. У таких людей, как Мелмотт, всё происходит быстро, и все знали, что у мисс Мелмотт уже был один жених, за которого она чуть не вышла замуж. Дело, однако, не сложилось. В это «не сложилось» никто не вменял вину или невезение молодой леди. Никто не знал, бросила ли она его сама или была брошена. Как в королевских помолвках интересы государства регулируют их целесообразность с признанным отсутствием или даже объявленной невозможностью личных склонностей, так и в этом случае деньги решали всё. Такой брак был бы или не был одобрен в соответствии с великими денежными договорённостями. Молодой лорд Ниддердейл, старший сын маркиза Олд Рики, предложил жениться на девушке и сделать её со временем маркизой за приданое в полмиллиона. Мелмотт не возражал против суммы – так говорили, – но предложил вложить её в какое-то предприятие. Ниддердейл же хотел получить деньги наличными в своё распоряжение и не соглашался ни на какие другие варианты. Мелмотт, стремясь заполучить маркиза – и более того маркизу для дочери, поскольку на тот момент ещё не имел дел с баронессами – в конце концов потерял терпение и обратился к адвокату его светлости с вопросом, можно ли доверить такую сумму такому человеку. «Вы намерены доверить ему своё единственное дитя», – ответил адвокат. Мелмотт несколько секунд хмуро смотрел на него из-под кустистых бровей, затем заявил, что этот ответ ничего не значит, и вышел из комнаты. Этим дело и закончилось. Сомнительно, что лорд Ниддердейл сказал хоть одно нежное слово Мари Мелмотт, и едва ли бедная девушка их ожидала. Без сомнения её участь была ей объяснена. Были и другие, кто пробовал попытать счастья, но и они потерпели неудачу. Каждый относился к девушке, как к обузе, которую приходится брать на себя, хоть и за очень большую плату. Но так как дела Мелмотта процветали, принцы и баронессы были получены другими средствами – без сомнения, затратными, но не разорительно затратными, – немедленное устройство Мари стало менее необходимым, и Мелмотт сократил свои предложения. У самой девушки появилось собственное мнение. Ходили слухи, что она решительно отвергла лорда Грасслоу, чей отец почти разорился, а молодой лорд, не имея собственных средств, был некрасив, порочен, раздражителен и ни в чём не проявил себя перед нею. После истории с Ниддердейлом, когда тот со смешком заявил, что мог бы просто жениться на ней и тогда время от времени подумывал бы о её собственном счастии и положении, она приобрела некоторый житейский опыт. В свете начали судачить, что, если сэр Феликс Карбери приложит усилия, то, возможно, ему повезёт. Многие сомневались, дочь ли Мари этой женщине с еврейской внешностью. Предпринимались безуспешные расследования – ни этого, ни даты венчания Мелмоттов выяснить не удалось. Выдвигалась версия, что Мелмотт получил первые деньги из приданого жены, и произошло это не очень давно. Другие утверждали, что Мари вовсе не его дочь. В целом в тайне содержалось немало приятности, поскольку деньги определённо существовали. В их существовании не могло быть сомнений, исходя из ежедневных затрат семейства. У них был свой дом. Своя мебель. Экипажи, лошади, слуги в ливреях и напудренных париках, и слуги в черных фраках с натуральными прическами. У них были драгоценности, подарки и все те приятные вещи, которые можно купить за деньги. Они ежедневно давали два обеденных приёма, один, в два часа пополудни, звался ланчем, а другой начинался в восемь вечера. Торговцы знали о положении их дел достаточно, чтобы доверять, в Сити имя мистера Мелмотта стоило любых денег – хотя сам по себе он ценился не высоко.
apropos: Хелга Автор прямо зажигает - точнее, продолжает. Ни от кого и мокрого места не оставил, по всем прошелся. Каждая фраза прямо-таки сочится иадом. Ну разве чуть сжалился над бедной мисс Мелмот, как прежде над Гарриет, видимо, сочувствует им. Что до прочих, то... Ну и обстановочка там у них, в Лондонах. Жуть просто.
Юлия: Хелга apropos пишет: Ну и обстановочка там у них, в Лондонах. Жуть просто Не то слово. Вот еще монстры пожаловали
Klo: Хелга Такой серпентарий! Хелга пишет: На следующий вечер после вышеупомянутого игрового в Медвежьем саду на Гросвенор Сквер давали большой бал. Я зацепилась за слово "игрового". Фраза не складывается, а как еще можно - не соображу. Хелга пишет: Премьер-министр возразил, чтобы его имя появилось в списке приглашённых Оборот: "...возразил, чтобы...", - меня смущает.
Хелга: apropos пишет: Каждая фраза прямо-таки сочится иадом. Мне под настроение очень идёт. Вещь, конечно, не романтическая и не очень душевная. Юлия пишет: Вот еще монстры пожаловали Klo пишет: Такой серпентарий! Да, народу много и один краше другого. Klo пишет: Фраза не складывается, а как еще можно - не соображу. Тоже вертела так и эдак. Вот такой вариант: На следующий вечер после встречи игроков в Медвежьем саду... Klo пишет: Оборот: "...возразил, чтобы...", - меня смущает. Да, он сомнителен, но про списки в тексте очень хорошо звучит. Может, "не согласился видеть своё имя в списке..."?
Klo: Хелга пишет: На следующий вечер после встречи игроков в Медвежьем саду... Да, так лучше, мне кажется. Хелга пишет: Может, "не согласился видеть своё имя в списке..."?
Хелга: К десяти часам большой дом на южной стороне Гросвенор Сквер светился всеми окнами. Широкую веранду превратили в оранжерею: натопили, задрапировали щитами под шпалеры и заполнили экзотическими растениями по баснословной цене. От дверей был сделан крытый переход, который пересекал тротуар, выходя прямо к дороге, и, боюсь, полиция была подкуплена, чтобы отправлять прохожих обходить кругом. Дом был убран так, что, войдя внутрь, было трудно понять, куда вы попали. Холл выглядел райским местом. Лестница – сказочной страной. Холлы – гротами, заросшими папоротниками. Стены убраны и заменены арками. Проходы украшены коврами. Бал устраивался на первом и втором этажах, и дом казался бесконечным. «Всё это обошлось тысяч в шестьдесят фунтов», – сказала маркиза Олд Рики своей старой подруге графине Мид-Лотейн. Маркиза явилась на бал, несмотря на неудачу своего сына, узнав, что здесь должна быть герцогиня Стивендж. «Не припомню случая, чтобы кто-то потратил столько денег впустую», – сказала графиня. «И, судя по всему, деньги так же и приобретены», – заметила маркиза. Затем обе аристократки, одна за другой, обратились с милостиво льстивыми речами к уставшей богемской еврейке, которая стояла в центре сказочной страны, встречая гостей, почти в обмороке от волнения. Три зала на первом или гостином этаже были подготовлены для танцев, и здесь находилась Мари. Герцогиня решила, что кто-то должен управлять танцами и снарядила своего племянника Майлза Грендалла, молодого джентльмена, который ныне зачастил в Сити, дать указания музыкантам и постараться стать полезным. Между семейством Грендалл – ветвью лорда Альфреда – и Мелмоттами складывались довольно близкие отношения такого рода, когда каждый мог что-то дать и каждый – получить. Было известно, что у лорда Альфреда нет ни шиллинга, но его брат являлся герцогом, а сестра – герцогиней, и в последние тридцать лет они были обременены постоянной заботой о бедном дорогом Альфреде, который разорил себя неудачной женитьбой на бесприданнице, потратив свое скромное наследство, заимел трёх сыновей и трёх дочерей и жил за счёт не слишком довольных этим знатных родственников. Мелмотт мог поддержать всё семейство в довольстве без особого труда – так почему бы и нет? Сначала возникла идея, что Майлзу следует попытаться завоевать наследницу, но вскоре решили, что целесообразней отказаться от этой мысли. Майлз не имел ни титула, ни положения, да и едва ли годился для этого. В любом случае было предпочтительней, чтобы воды фонтана омывали всё семейство Грендалл, и Майлз поступил на службу в Сити. Бал открылся кадрилью, в которой лорд Бантингфорд, старший сын баронессы, танцевал с Мари. Пары подбирались заранее, и эта среди них. Можно сказать, она была частью сделки. Лорд Бантингфорд слегка сопротивлялся, будучи деловым человеком, предпочитающим собственный порядок, довольно скромным и плохо танцующим, но в конце концов позволил матери покомандовать собой. «Конечно, они настолько вульгарны, – сказала баронесса, – что весь этот абсурд не стоит неприязни. Осмелюсь сказать, что к тому же он не очень честен. Когда у людей столько денег, трудно быть честными. Разумеется, у нас имеется цель. Понятно, что мы поступаем неправильно, но что нам делать с детьми Альфреда? Майлзу нужно пятьсот фунтов в год. Между нами говоря, векселя Альфреда хранятся в их сейфе и, по их словам, могут лежать там до тех пор, пока ваш дядя не сможет их оплатить». «Долго же им придется лежать», – сказал лорд Бантингфорд. «И они ожидают получить что-то взамен, например, потанцевать с их девушкой». Лорд Бантингфорд немного помялся и сделал то, о чём его просила мать. Праздник шёл своим чередом. В одной из комнат на первом этаже были поставлены три или четыре стола для игр в карты, и за одним из них устроились лорд Альфред Грендалл и мистер Мелмотт с двумя-тремя другими игроками, меняясь местами в конце каждого роббера*. Игра в вист была единственным талантом лорда Альфреда и почти единственным занятием в жизни. Он начинал играть в клубе, днём часа в три, и продолжал до двух утра, отвлекаясь лишь на пару часов, чтобы пообедать. Так он проводил десять месяцев в году, а два оставшихся – на курортах, где играли в вист. Он не был азартен, никогда не превышая клубные ставки. Он отдал этому делу всего себя и должен бы превосходить всех своих обычных партнёров. Но фортуна столь упрямо не жаловала лорда Альфреда, что даже карточная игра не приносила ему доходов. Мелмотт очень хотел попасть в клуб, который посещал лорд Альфред – The Peripatetics**. До чего же забавно было видеть, с какой любезностью он сорил деньгами и фамильярно обращался к его светлости по имени – Альфред. Лорд Альфред еще не потерял остатков самолюбия и был бы не прочь ударить его. Хотя Мелмотт был значительно крупнее и, конечно, моложе, у лорда Альфреда хватило бы смелости ударить его. Несмотря на свою привычную лень и скучную беспомощность, в нём ещё оставалось немного мужества, и иногда он представлял, что ударит Мелмотта и сделал бы это. Но существовали его бедные мальчики и векселя в сейфе Мелмотта. И кроме того, Мелмотт проигрывал ему с такой регулярностью и оплачивал его ставки с таким добрым юмором! «Пойдёмте выпьем шампанского, Альфред», – сказал Мелмотт, когда они оказались вдвоём. Лорд Альфред любил шампанское и последовал за хозяином, но по пути почти принял решение, что когда-нибудь ударит этого человека. Позже вечером Мари Мелмотт танцевала вальс с Феликсом Карбери, а Генриетта Карбери беседовала с неким Полом Монтегю. На балу присутствовала и леди Карбери. Она, как и её дочь, не любили ни балов, ни таких людей, как Мелмотт. Но Феликс, держа в уме план на наследницу, убедил их принять приглашение, которое взялся достать. Они подчинились, а Пол Монтегю тоже добыл пригласительный билет, чем была не очень довольна леди Карбери. Она обменялась парой любезностей с хозяйкой бала, а затем устроилась в кресле, не ожидая от этого вечера ничего, кроме скуки. Но она умела исполнять свой долг и страдать, не жалуясь. «Это мой первый бал в Лондоне», – сказала Гетта Карбери Полу Монтегю. «И как вам здесь нравится?» «Совсем не нравится. Что тут может нравиться? Я никого здесь не знаю. Неужели все эти люди знакомы друг с другом. Или они танцуют, не зная с кем?». «Вероятно. Полагаю, они привыкли знакомиться во время танцев и быстро узнавать, кто есть кто. Если вы хотите потанцевать, почему бы не со мной?» «Я уже два раза танцевала с вами» «Есть какой-то закон, запрещающий третье приглашение на танец?» «Я не очень хочу танцевать, – сказала Генриетта. – Лучше пойду и развлеку бедную маму, ей не с кем поговорить». Однако, как раз в этот момент леди Карбери уже не находилась в столь плачевном состоянии – к её радости, к ней подошёл нежданный друг. Сэр Феликс и Мари Мелмотт кружились и кружились в вальсе, всецело наслаждаясь музыкой и движением. К чести Феликса Карбери, он не был лишён физической живости. Он танцевал, ездил верхом и охотился с большим воодушевлением, которое делало его на миг счастливым, вследствие темперамента, а не мысли или расчёта. Мари Мелмотт тоже была счастлива. Она обожала танцевать, когда могла делать это без принуждения. Её предупреждали относительно некоторых кавалеров, что ей не следует танцевать с ними. Её почти швырнули в объятия лорда Ниддердейла, и она смирилась с мыслью выйти за него замуж по желанию отца. Но ей никогда не нравилось его общество, и она не чувствовала себя несчастной лишь потому, что ещё не научилась высказывать собственное мнение в делах, где следует иметь свой голос. Ей совсем не хотелось танцевать с лордом Ниддердейлом. Лорда Грасслоу она просто ненавидела, хотя вряд ли осмелилась бы это сказать. Пара других были ей противны по разным причинам, но они прошли мимо. Сейчас рядом не было никого из тех, чьё предложение, если таковое было бы сделано, следовало принять по распоряжению отца. И ей очень нравилось танцевать с сэром Феликсом Карбери. Он был не только красив, но и талантлив в использовании мимики, игре лицом, умея выражать то, что на самом деле не чувствовал. Он мог казаться любящим и искренним до той грани, когда приходилось быть по-настоящему любящим и искренним или притворяться таковым. Здесь он терпел неудачу, ничего не зная об этом. Но в процессе ухаживания за девушкой он мог быть вполне успешен. Он уже почти перешёл эту грань с Мари Мелмотт, но она ещё не умела распознавать сей недостаток. Для неё он был как бог. Если бы ей позволили принять ухаживания сэра Феликса и сблизиться с ним, она была бы довольна. «Как хорошо вы танцуете», – сказал сэр Феликс, едва отдышавшись для продолжения беседы. «Правда? – она говорила с небольшим иностранным акцентом, который придавал её речи лёгкое очарование. – Мне никогда такого не говорили. Никто никогда не говорил мне что-то обо мне самой». «Мне бы хотелось рассказать вам о вас всё, от начала до конца». «Ах, но вы же ничего не знаете». «Узнаю. Думаю, сумею кое-что отгадать. Могу сказать, чего бы вам хотелось больше всего». «Чего же?» «Встретить того, кто полюбил бы вас больше всего на свете». «Ах… да. Но как узнать». «Только поверив, мисс Мелмотт». «Так не узнать. Если бы девушка сказала мне, что я нравлюсь ей больше всех остальных, я бы не поверила ей просто потому, что она так сказала. Мне следовало бы узнать, так ли это». «А если скажет джентльмен?» «Я ему ничуть не поверю, и не буду утруждаться, чтобы выяснить, так ли это. Но мне бы хотелось, чтобы у меня была подруга, которую я смогу любить намного больше себя». «Мне бы тоже хотелось». «У вас есть такой друг?» «Я имел в виду девушку, которую мог бы полюбить, о! – полюбить намного больше себя». «Вы смеётесь надо мной», – сказала мисс Мелмотт. «Интересно, приведёт ли это к чему-нибудь?» – сказал Пол Монтегю мисс Карбери. Они вернулись в гостиную и наблюдали за ухаживаниями баронета. «Вы имеете в виду Феликса и мисс Мелмотт? Мне противно думать об этом, мистер Монтегю». «Для него это был бы прекрасный шанс». «Жениться на девушке, дочери вульгарных людей, просто потому что у неё много денег? Она ему вовсе не нравится – но она богата». «Но он так хочет денег! Мне кажется, для Феликса не существует иного порядка вещей, чем стать мужем наследницы». «Какие ужасные вещи вы говорите». «Но разве это не так? Он же разорён». «О, мистер Монтегю». «Он разорил вас и вашу мать». «Я не беспокоюсь о себе». «Но другие беспокоятся». Говоря это, он не смотрел на неё, но процедил слова сквозь зубы, словно был зол и на себя, и на неё. «Не думала, что вы можете так резко говорить о Феликсе». «Я не говорю о нём резко, мисс Карбери. Я не сказал, что это его вина. Он кажется одним из тех, кто рождён, чтобы тратить деньги, а так как эта девушка получит много денег, думаю, было бы неплохо, если бы он женился на ней. Если бы Феликс заимел двадцать тысяч дохода в год, все бы считали его самым славным малым на свете». Говоря это, мистер Пол Монтегю показал себя плохим знатоком света. Будет ли сэр Феликс богат или беден, жестокосердный свет никогда не посчитает его славным малым. Леди Карбери почти полчаса просидела в непростительном одиночестве под каким-то бюстом, когда к её удовольствию к ней подошёл мистер Фердинанд Альф. «Вы тоже здесь?» – сказала она. «Почему нет? Мы с Мелмоттом братья по авантюрам». «Думаю, вы нашли здесь мало развлекательного». «Я нашёл вас и, кроме того, баронесс и их бесчисленных дочерей. Они ждут принца Георга». «Неужели?» «Легги Уилсон из индийского департамента уже здесь. Я разговаривал с ним пять минут назад в той разукрашенной беседке. Это почти успех. Вы согласны, что это неплохо, леди Карбери?» «Не знаю, шутите ли вы или говорите серьёзно». «Я никогда не шучу. Я утверждаю, что это очень хорошо. Эти люди потратили тысячи тысяч, чтобы порадовать вас, меня, а в ответ хотят получить всего лишь небольшую любезность». «И вы намерены предоставить им эту любезность?» «Уже предоставляю». «Ах! Ободрение «Вечерней трибуны». Вы это имеете в виду?» «Ну, в наших колонках не бывает списков имён и описаний нарядов леди. Возможно, для нашего хозяина лучше держаться подальше от газет». «Вы будете так строги ко мне, бедной, мистер Альф?» – сказала, помолчав, леди Карбери. «Мы никогда ни с кем не строги, леди Карбери. Здесь принц. Что они будут делать с ним теперь, когда подцепили его? О! Заставят станцевать с наследницей! Бедная наследница!» «Бедный принц!» – сказала леди Карбери. «Вовсе нет. Она милая девушка и в нём нет никакого изъяна. Но как она, бедняжка, станет беседовать с королевской кровью?» Майлз Грендалл вышел первым и нашёл женскую жертву, баронесса последовала за ним с жертвой мужской. Действительно, бедняжка! Принца провели в большой зал, где Мари всё еще разговаривала с Феликсом Карбери, и ей сразу же дали понять, что она должна встать и танцевать с королевским отпрыском. Знакомство состоялось в официальном стиле. Майлз Грендалл вышел первым и нашёл женскую жертву, баронесса последовала за ним с жертвой мужской. Мадам Мелмотт из последних сил ковыляла следом, но ей не позволили принять участие в событии. Музыканты заиграли было галоп, но тотчас остановились, вызвав замешательство среди танцующих. Через пару минут Майлз Грендалл организовал кадриль, станцевав в паре со своей теткой, герцогиней, визави с Мари и принцем, пока к середине танца не обнаружился Легги Уилсон и поставлен на его место. Лорда Бинтингфорда не нашли, но явились две дочери герцогини, которых тут же подхватили. Сэр Феликс Карбери, будучи красивым и титулованным, был призван в пару с одной из них, а лорд Грасслоу – с другой. Так собралось четыре пары, намеренно составленные из титулованных персон, чтобы этот особый танец был запечатлен если не в «Вечерней трибуне», то в любом менее серьёзном ежедневном издании. В доме находился оплаченный репортёр, готовый ринуться с блокнотом, как только задуманный танец станет реальным фактом. Сам принц не совсем понял, зачем он здесь, но те, кто управляли его жизнью, решили, что этот час он должен провести здесь. Вероятно, он ничего не знал о спасенных бриллиантах леди или о значительных вложениях в больницу Святого Георга, которые были сделаны мистером Мелмоттом. Бедная Мари чувствовала, что бремя этого часа слишком велико и невыносимо, и, казалось, была готова спастись бегством, если бы могла. Но трудности длились недолго и оказались не такими уж тяжелыми. Принц сказал несколько слов в промежутках между фигурами, не ожидая ответов. Он умел придавать большое значение нескольким словам и научился облегчать бремя своего величия тем, кому на какое-то время был навязан. Когда танец закончился, ему позволили удалиться после церемонии распития бокала шампанского в честь хозяйки бала. С большим мастерством удалось сохранить присутствие королевского гостя в секрете от хозяина, пока принц не уехал. Мелмотт захотел бы лично наполнить этот бокал, произнести хвалебные речи и был бы суетлив и шумен. Майлз Грендалл организовал всё событие с учетом этого. «Боже милостивый, его высочество приехал и уехал!» – воскликнул Мелмотт. «Вы с отцом так увлеклись вистом, что вас невозможно было оторвать», – сказал Майлз. Мелмотт был неглуп и всё понял – не только, что решено было лучше не пускать его к принцу, но и то, что это на самом деле было лучше.. Он не мог получить всё одновременно. Майлз Грендалл был ему полезен, и он не спорил с Майлзом. «Сыграем ещё роббер, Альфред?» – сказал он отцу Майлза, когда экипажи увозили гостей. Лорд Альфред хватил немало бокалов шампанского и на миг забыл про векселя в сейфе и подарки, что получали его мальчики. «К чёрту этот бред, – сказал он. – Называйте людей как следует». Затем он уехал, не сказав больше ни слова хозяину бала. В эту ночь перед тем, как уснуть Мелмотт потребовал у своей уставшей жены отчёт о бале и в особенности о поведении Мари. «Мари, – сказала мадам Мелмотт, – вела себя хорошо, но явно предпочитала «сэра Карбери» любому другому из молодых людей». До сих пор мистер Мелмотт знал немного о «сэре Карбери», кроме того, что он баронет. Стараясь всё видеть и слышать, бывая повсюду и имея острый ум, он ещё не вполне разобрался в значении и порядке следования английских титулов. Он знал, что должен добыть для дочери старшего сына титулованной особы или того, у кого уже есть титул. Сэр Феликс, как он слышал, был всего лишь баронет, но он уже имел титул. Он также узнал, что сын сэра Феликса по прошествии времени также станет сэром Феликсом. Поэтому сейчас он не был расположен давать какие-либо позитивные указания своей дочери, как ей вести себя с молодым баронетом. Но он не знал, что при расставании молодой баронет уже адресовал его дочери те слова, какие Феликс всегда использовал в таких случаях. «Знаете, кому вы нравитесь больше, чем кому-либо на свете», – прошептал он. «Не знаю, сэр Феликс». «Мне»,— сказал он, держа её за руку целую минуту. Он смотрел на неё, и она думала, как это чудесно. Он заучил слова, как урок, и, повторяя их как урок, делал это очень хорошо. Во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы бедная девушка уснула со сладким убеждением, что наконец-то с нею говорил мужчина, которого она могла полюбить. *Роббер – в некоторых карточных играх, например, в висте, законченный круг игры. **Перипате́тики — ученики и последователи Аристотеля, его философская школа.
apropos: Хелга Жуть какая! Мне жалко девушек, хотя они тоже, по всему, умом не отличаются. Одна повелась на льстивого прощелыгу, вторая чет слишком сурова с единственным, похоже, приличным молчелом. Ну и нравы у них там, в туманном Альбионе.
Klo: Хелга Очень интересно и очень едко! Бедная девушка, купившаяся на сладкие речи. Ну, посмотрим. Хелга пишет: Стены убраны и заменены арками. Задумалась, о каких стенах речь. Хелга пишет: «Думаю, вы нашли здесь мало развлекательного». Какое-то другое слово хочется, нет?
Юлия: Хелга apropos пишет: Мне жалко девушек, хотя они тоже, по всему, умом не отличаются Да... С Мари все более или менее понятно - не быть ей романтической героиней. А Генриетта, хоть автор ей заметно симпатизирует, и именно ей им назначена роль лучшей девушки в мире, что-то пока не слишком впечатляет... Чем ее брат лучше Мелмоттов, которых она презирает? А за то? За то, что они вульгарны. Это, по ее мнению, хуже, чем быть бессердечным паразитом, как ее братец... И при этом она соглашается потакать ему в его желании жениться на вульгарной богачке... Тонкая натура... Ох, что-то я на бедную Генриетту наехала?.. Но что-то ее душевные качества мне не пришлись...
Хелга: apropos пишет: Одна повелась на льстивого прощелыгу, вторая чет слишком сурова с единственным, похоже, приличным молчелом. Девушкам нелегко, вариантов немного, времена же какие. Klo пишет: Задумалась, о каких стенах речь Я тоже. Там такое у автора завернуто, что разобраться нелегко. Думаю, собрать в одно предложение все стены и не париться. Klo пишет: Какое-то другое слово хочется, нет? занимательного? интересного? Юлия пишет: Чем ее брат лучше Мелмоттов, которых она презирает? А за то? За то, что они вульгарны. Это, по ее мнению, хуже, чем быть бессердечным паразитом, как ее братец... И при этом она соглашается потакать ему в его желании жениться на вульгарной богачке.. Генриетта - дочь своей матери и воспитана соответственно, думаю. Чем нравится книга, кроме сарказма и иронии, тем, что она о том, что люди не меняются и одинаковы повсюду. Имею в виду набор качеств, присущих т.н. непростым. Не обобщаю, нет. Дамы, спасибо за поддержку и чтение! Не знаю, вывезу ли всё, но хоть частично.
Юлия: Хелга Спасибо тебе, дорогая, что берешься за такой труд. Хелга пишет: Генриетта - дочь своей матери и воспитана соответственно, думаю Нет, все совершенно логично. Это я так, по-стариковски ворчу... Картина очень яркая, и образы все очень живописны. Автор беспощаден, и как-то сам напрашивается Вдохновения тебе, дорогая, и сил!
Хелга: Юлия пишет: Автор беспощаден, и как-то сам напрашивается Ещё как напрашивается! Не оставляет живого места ни у одного героя, пуляет стрелами и прочими снарядами.
Хелга: Глава V. После бала «Что за утомительное дело», – сказал сэр Феликс, усевшись в брогам с матерью и сестрой. «А каково это для меня, кому было совсем нечего там делать?» – спросила его мать. «Я называю это утомительным именно потому, что приходится что-то делать. Кстати, подумал, забегу-ка я в клуб, прежде чем ехать домой». Сказав это, сэр Феликс выглянул из экипажа и остановил кучера. «Уже два часа», – забеспокоилась леди Карбери. «Боюсь, что так, но, видите ли, я хочу есть. Вы, вероятно, поужинали, а я – нет». «Ты собираешься ужинать утром в клубе?» «Если я не поем, придется лечь спать голодным. Доброй ночи». Он выпрыгнул из экипажа, подозвал кэб и отправился в Медвежий Сад. Он убедил себя, что тамошние завсегдатаи решат, что с его стороны непорядочно не дать им реванша. Он играл прошлым вечером и снова выиграл. Долли Лонгестафф проиграл ему крупную сумму, и лорд Грасслоу также стал его должником. Он был уверен, что Грасслоу явится в клуб после бала и решил, что не должен дать им повод подумать, что мать с сестрой увезли его домой. Так он убеждал сам себя, но, по правде говоря, огонь азарта пылал в его груди, и, хотя он боялся, что, проиграв, может проиграть реальные деньги, а выиграв – долго не получить своего выигрыша, всё же не мог удержаться от карточного стола. Ни мать, ни дочь не промолвили ни слова, пока ехали домой и, приехав, поднимались наверх. Затем старшая высказала тревогу, что была у нее на сердце. «Думаешь, он поехал играть?» «У него нет денег, мама». «Боюсь, что это не помешает. И у него есть деньги, хотя, для него и его приятелей, они невелики. Но если он играет, все потеряно». «Думаю, они все играют – больше или меньше». «Я не знала, что он играет. У меня больше нет сил ждать от него уважения ко мне. Я не требую от него подчинения. Вероятно, матери не следует ожидать послушания от взрослого сына. Но мои слова ничего для него не значат. Он меня совсем не уважает. Когда он поступает дурно, ему все равно, кто перед ним – я или незнакомый человек». «Он уже давно сам себе хозяин, мама». «Да – сам себе! А мне приходится обеспечивать его, словно он – ребенок. Гетта, ты весь вечер беседовала с Полом Монтегю». «Нет, мама, неправда». «Он все время был с тобой». «Я там больше никого не знаю. Я не могла запретить ему разговаривать со мной. Я всего лишь два раза с ним потанцевала». Леди Карбери прижала ладони ко лбу. «Если вы не хотели, чтобы я разговаривала с Полом, вы не должны были везти меня туда». «Я не хочу мешать тебе общаться с ним. Ты знаешь, чего я хочу». Генриетта подошла, поцеловала мать, пожелав ей доброй ночи. «Я самая несчастная женщина в Лондоне». «В этом виновата я, мама?» «Ты могла бы избавить меня от многих проблем, если бы захотела. Я тружусь как лошадь и не трачу ни шиллинга. Мне ничего не нужно – ничего для себя. Никто не страдает так, как я. Но Феликс никогда обо мне не думает». «Я думаю о вас, мама». «Если бы ты думала, ты бы приняла предложение своего кузена. Какое право ты имела отказать ему? Думаю, что всё это из-за того молодого человека». «Нет, мама, это не из-за него. Мне нравится кузен, но и только. Спокойной ночи, мама». Леди Карбери позволила поцеловать себя и осталась в одиночестве. Утром следующего дня рассвет застал в Медвежьем Саду четвёрку молодых людей, только что вставших из-за карточного стола. Этот клуб был особенно приятен тем, что не закрывался в какое-то определенное время – главное, что он не открывался раньше трёх часов дня. Единственным ограничением было распоряжение для слуг не подавать ужин и выпивку после шести утра, поэтому после восьми ничем не разбавленный табак становился слишком тяжёл даже для молодых организмов. Компания состояла из Долли Лонгестаффа, лорда Грасслоу, Майлза Грендалла и Феликса Карбери, и все четверо целых шесть часов забавлялись различными карточными играми. Они начали с виста и завершили последние полчаса баккарой. Феликс выигрывал всю ночь. Майлз Грендалл возненавидел его и разделял желание молодого лорда законным образом освободить сэра Феликса от выигрышей последних двух ночей. Оба имели одну и ту же цель и по молодости не могли скрыть её, поэтому за столом витал дух враждебности. Нельзя сказать, что кто-то из них жульничал или обвинял кого-то в нечестной игре. Но Феликс чувствовал, что Грендалл и Грасслоу враждебны к нему, и обратился к Долли за сочувствием и поддержкой. Но Долли был слишком пьян. В восемь утра они стали подводить итоги, хотя расплаты не последовало. Сделки с наличными не совершались по ночам. Грасслоу был главным потерпевшим, его фишки и расписки, что перешли к Карбери, после подсчета составили сумму в почти две тысячи фунтов. Его светлость с горечью оспаривал факт, но тщетно. То были его расписки и его фишки, и даже Майлз Грендалл, будучи самым трезвым, не смог оспорить размер проигрыша. Сам Грендалл проиграл Карбери четыреста фунтов, сумму для него небольшую, поскольку в текущий момент он мог легко дать расписку в сорок тысяч. Он с легким сердцем отдал свой проигрыш противнику. У Грасслоу не было денег, но у него имелся отец, хотя тоже безденежный, но на него хоть как-то можно было надеяться. Долли Лонгестафф был так пьян, что не мог участвовать в своем подсчёте, и его оставили до более удобного случая. «Полагаю, ты будешь здесь завтра, то есть, сегодня вечером», – сказал Майлз. «Конечно, но с одним условием», – ответил Феликс. «С каким условием?» «Думаю, это стоит оговаривать перед каждой игрой!» «Что ты имеешь в виду? – сердито спросил Грасслоу. – Ты хочешь на что-то намекнуть?» «Я никогда не намекаю, мой Грасси, – сказал Феликс. – Я считаю, что, когда люди садятся играть в карты, предполагается, что у них имеются наличные, вот и всё. Но я не собираюсь соблюдать этикет с вами. Я дам вам возможность отыграться». «Отлично», – сказал Майлз. «Я говорю с лордом Грасслоу, – сказал Феликс. – Мы старые приятели и знаем друг друга. Ты был груб сегодня, мистер Грендалл». «Груб – какого черта это значит?» «И я думаю, расплата будет сделана, прежде чем мы начнём игру». «Расплата раз в неделю – таков мой обычай», – ответил Грендалл. Больше говорить было не о чем, и молодые люди расстались, не очень дружелюбно. Феликс, приехав домой, подсчитал, что, если бы получил всю свою добычу, мог бы зажить по-прежнему, с лошадьми, слугами и прочей роскошью. Если бы ему всё заплатили, у него было бы три тысячи фунтов!
apropos: Хелга Жуть продолжается. Феликс, чувствую, в итоге проиграется в пух и прах. И поделом. Хотя жалко его мать и сестру, которые в итоге и пострадают. Хотя мамаша тоже хороша - винит со всем дочь. С сыном сладить не может, а дочь виновата. Впрочем, и дочь тоже хороша. Все хороши, словом. И еще эти развлечения "золотой" молодежи. Им самим, кажется, уже тошно от того образа жизни, что они ведут. Вот же удовольствия...
Хелга: apropos пишет: Все хороши, словом. А я уже с ними как-то смирилась.
Юлия: Хелга Хелга пишет: Им самим, кажется, уже тошно от того образа жизни, что они ведут. И никакого выхода - свет в конце туннеля им очевидно не светит... Бедолаги...
Хелга: Юлия пишет: И никакого выхода - свет в конце туннеля им очевидно не светит... Бедолаги... Безнадега...
apropos: Хелга пишет: А я уже с ними как-то смирилась. А меня продолжают... удивлять. Так скажем. Юлия пишет: И никакого выхода - свет в конце туннеля им очевидно не светит... Бедолаги... Вот да, такая перспектива как-то удручает - мягко говоря. Правда оне этого, похоже, не понимают, не осознают.
Малаша: Хелга Какая жестокая сатира над обществом и его отдельными представителями. Такое впечатление, что у автора долго накипало, пока не вылилось в подобную "ярмарку" человеческих пороков. Читать очень интересно, персонажи яркие, каждый по-своему "хорош". Не вижу пока ни одного положительного героя.
Хелга: Малаша пиш ет: Такое впечатление, что у автора долго накипало, пока не вылилось в подобную "ярмарку" человеческих пороков. Явно накипело, не оставляет камня на камне от людей.
полная версия страницы