Форум » Вильна, 1812 » Вне игры. О, Marianno, gdybys bylo zakochana... » Ответить
Вне игры. О, Marianno, gdybys bylo zakochana...
Пржанский: Верки, июль 1809 года. Поздний вечер. Продолжение эпизода: Вне игры. Пейзаж после битвы [more]О, Marianno, gdybys bylo zakochana... - О, Марианна, если бы ты любила... (строки из польской народной песни "Марианна"[/more]
Ответов - 6
Пржанский: Над Верками спустился вечер, июльский вечер, который обволакивал своими теплыми объятиями дом и парк, и пруд, чуть парящий туманом, отдавая влагу уходящему дневному зною. Обитатели дома угомонились, даже не слышно уже было воркования вездесущей Эльжбеты. Пржанский ждал, трогая струны гитары... Он с трудом пережил ужин и партию в бостон с дамами. Присутствие за столом пани Марианны совершенно лишало его выдержки. Он думал не о картах, лениво огрызался на ворчание тетки Заруцкой и проиграл партию. Впрочем, это его совсем не огорчило, скорее, наоборот. Выбравшись из-за стола, Пржанский сделал то, что не делал уже много лет – велел принести гитару, пылившуюся в задней комнате, и, настроив ее, исполнил несколько романсов из репертуара своей боевой юности - когда он был молод, очень горяч и увлекал молодых паненок своим чуть хрипловатым баритоном. Завтра она уедет, но это было уже не важно. Он думал о сегодняшней ночи. После того, как обитатели Верков разошлись по своим комнатам, Пржанский, проводив вопрошающе-предупреждающим взглядом самую желанную их обитательницу, устроился у окна гостиной и завел старинную песню, что передавалась из уст в устах в их семействе. По семейному преданию автором сей песни был воинственный и любвеобильный пращур, тезка пана Казимира, павший в одном из сражений войска Речи Посполитой со шведскими захватчиками. Ты шутила со мной, и я знал эти речи, И решил, что пора завершить наши встречи. Но взгляни ж на меня, мне наука не впрок, Потерял разум я, бесполезен урок. А в душе разгорается пламя, как стон, Взгляд один лишь, и слышу торжественный звон, Лишь один только взгляд, и, забыв обо всем, Жду объятий твоих, все же прочее – сон. Батюшки светы, к тебе я вернулся, Так и не смог устоять – эх, споткнулся, Батюшки светы, ужель очевидно, Как без тебя скушно мне и обидно? И с той поры мое сердце разбито, Как мы расстались в тот день под ракитой. Только зачем отпустил твои руки, Батюшки светы, не снесть мне разлуки… Он, чуть фальшиво, взял последний аккорд и отложил гитару.
Пани Марианна: Воспоминания о всем чудесном, имевшем место в беседке, владели Марианной достаточно сильно, чтобы не слышать ворчание и намеки тетки, не скупившейся на них. К счастью, дом был слишком наполнен людьми, чтобы старуха могла позволить себе нечто большее, да и в том состоянии счастья, в котором пребывала молодая пани, даже тихое поскуливание Анны Адамовны сходило за звуки дивной музыки. Дивным было решительно все. После вечера в гостиной, когда окружающий мир казался подернутым сплошной пеленой тумана, и единственным несомненно существующим был Казимир, Марианна, вслед за теткой, поднялась по узкой скрипучей лестнице, ведшей к небольшой прихожей. Здесь они остановились у дверей своих спален. Марианна поняла, что теперь у тетки есть все шансы завести столь ненужный ей разговор, а потому поторопилась попрощаться, сослаться на усталость и головную боль, и прозрачно намекнуть на то, что грядущей ночью она собирается оставаться в своей комнате, и без всяких приключений. В последнее она и сама свято верила. Марианна переоделась ко сну, но лечь не смогла. Какой глупостью показалось находиться с ним в одном доме и одновременно так далеко. Вот где он сейчас? Словно в ответ на ее немой вопрос, снизу раздались звуки гитары и пение. Выслушав все до конца, пани пришла в сильное волнение и столь же сильное недоумение. - Пан Казимир, - она легла грудью на подоконник и постаралась вытянуть голову как можно дальше. - Вы это нарочно, чтобы я не смогла заснуть? - спросила Марианна и тихо засмеялась.
Пржанский: – Вы удивительно прозорливы, драгоценная моя! – ответил он негромко и, перекинув ноги через подоконник, спрыгнул на землю, словно скинув с себя лет пятнадцать и превратившись в мальчишку, для которого не существовало преград. Она смотрела на него, высунувшись из окна своей спальни на втором этаже, места, куда были направлены все устремления Пржанского, мысленные, и прочие, весьма вещественного рода. Он вновь, в который раз за сегодняшний день подумал о необитаемом острове, куда желал бы удалиться, перекинув через плечо черноглазую женщину, что смотрела на него сверху вниз и улыбалась. В собственном доме невозможно прямо подняться к любимой женщине, поскольку в соседней комнате спит, а скорее всего, не спит, а прислушивается тетка Заруцкая. Да и черт с ней, пусть прислушивается… – Марылечка, душа моя, – прошептал он, в вечерней тишине даже шепот звучал отчетливо и слышался на десятки шагов вокруг. – Я поднимусь к тебе?
Пани Марианна: - Ты с ума сошел, Казимир, - Марианна тоже старалась шептать, что в условиях усадебной тишины было занятием совершенно бессмысленным. - Ну, конечно, нет. Анна Адамовна учуяла бы, что ты в моей комнате даже если бы она была в другом конце дома. Прошу тебя, не надо. Марианна улыбнулась и послала воздушный поцелуй, и глаза ее смотрели нежно и грустно. Ну вот зачем он здесь? Лучше бы он был в своей комнате и спал, ведь ей теперь так сложно проявлять благоразумие. - Казда, - укоризненно продолжала она шептать. - Зачем ты пригласил столько людей? Теперь в этом доме шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из Ряховских, - а ведь еще один день назад она благодарила судьбу за эту тесноту. - Ну подожди... надо только вернуться в Вильно.
Пржанский: Вот уж нет! Ждать, когда желанная так близка, лишать себя наслаждения обнимать ее из-за людей, что толкутся в доме! Этого он не мог позволить ни себе, ни ей! В доме достаточно места, чтобы уединиться! Кроме беседки... - Ради тебя, драгоценнейшая, пригласил ради тебя, чтобы ты не боялась меня... Ведь ты боялась, признайся? Но как можно разговаривать вот так, через окно? Я чувствую себя каким-то испанским грандом, поющим серенады под окном... Впрочем, почему бы и нет? Пржанский взял гитару, что лежала на подоконнике, и тронул струны... Батюшки светы, к тебе я вернулся, пропел он негромко. Так и не смог устоять – эх, споткнулся, голос его набирал силу. Батюшки светы, ужель очевидно, кажется, сейчас он разбудит весь дом... Как без тебя скушно мне и обидно? Разве он здесь не хозяин?
Masque: Весьма странно, если пана Казимира мучил вопрос, с чего же это милая панна Эльжбетта такая непосредственная, шумная и деятельная, потому что ответ был очевиден. Конечно, если посмотреть на ее матушку. Станислава Ряховская, которую муж ласково называл Стасей, была столь же непосредственна и деятельна. Разве что шуму от нее было поменьше, ну так она была и постарше собственной дочери, так что время научиться скрывать свою кипучую деятельность у нее было. В Верках пани нравилось решительно все - господский дом, парк, аллея на подъезде, старый пруд, беседка. Но более всего ее симпатии простирались на хозяина имения, пана Казимира, чего сам пан по обычной мужской ненаблюдательности, а может, из-за сосредоточенности на другом объекте страсти, просто не заметил. И очень зря, потому что это спасло бы его от чудовищного недопонимания и последовавших за ним неприятностей. Стася была женщиной жизнерадостной, веселой и весьма симпатичной. Склонности к приключениям в ней никогда не обнаруживалось, но пребывание в Верках явно плохо сказалось на этой ее счастливой для пана Ряховского особенности, и ей вдруг вздумалось, что жизнь ее недостаточно полна, а чувства недостаточно востребованы, что и ввело ее в особенно беспокойное состояние. Состояние это обострило ее чутье, благодаря чему она обнаружила, что пан Казимир также пребывает в некотором волнении. Увы, это состояние обострило еще и оптимизм, отчего она сочла себя объектом устремлений хозяина имения. И пока сам пан пребывал в состоянии блаженного неведения, пани бросала на него весьма красноречивые взоры, правда тайно. Исполненные в этот вечер Пржанским романсы вскружили этой примерной жене и матери голову окончательно. Почитая себя адресатом этого завуалированного любовного послания, Стася не могла найти себе места в своей спальне, а уж когда из окна послышались звуки продолжающегося концерта... Пани передумала раздеваться и, промучившись сомнениями, выбежала из комнаты и слетела по лестнице со скоростью своей дочери. У порога гостиной она задержалась, силясь унять совершенно неприличное сердцебиение, после чего вплыла в гостиную. Зрелище, представшее ее взору, было умопомрачительным. Пан Казимир стоял за окном, красивый и словно помолодевший, а уж блеск в глазах у него был и вовсе завораживающим. Он смотрел на нее и одновременно словно куда-то вверх, вероятно, туда, куда воспарила его душа в момент появления в комнате Стаси. Недолго думая, он подскочил к подоконнику, взял гитару и пропел последний, самый волнующий пассаж романса. И был словно безумен в этот момент, ибо громкость себе позволил далеко за гранью приличия. - Пан Казимир, - вскричала Ряховская, на лице которой проступили красные пятна, свидетельствующие о нешуточном скачке давления, и подбежала к окну. - Как вы... о как вы поете.
полная версия страницы