Форум » Вильна, 1812 » Мало ли малин в Марьиной роще? Ночь с 30 апреля на 1 мая. » Ответить
Мало ли малин в Марьиной роще? Ночь с 30 апреля на 1 мая.
Masque: Место действия: дом Исаака Швейцера Дата и время: 1 мая 1812 года, сильно после полуночи. Участники: Бобусь Кучинский (НПС), Исаак Швейцер. Ангел добрый, ты знаешь ли злобу слепую, Руки сжатые, слезы обиды в глазах, В час, как Месть, полновластная в наших сердцах, Адским зовом встревожит нам душу больную? Ангел добрый, ты знаешь ли злобу слепую? Шарль Бодлер
Ответов - 37, стр:
1 2 All
Masque: Он одевался торопливо, но основательно, памятуя, что майские ночи еще холодны и неприветливы к беглецам. А ему предстояло стать беглецом на неопределенное время. Кучинский был к этому подготовлен. Немногочисленные пожитки были перенесены в нежилой полуразрушенный флигель на границе участка, шкатулку и ранее похищенные бумаги он положил в мешок, который забросил на плечо, и, оглянувшись воровато на уснувший дом, выскользнул вон, привычно бросив взгляд на чернеющее небо и рваные серые клочья облаков. Дождя не ожидалось, что не могло не порадовать Бобуся, у которого на дождь начинали ныть суставы и беспокоила раненая шесть лет назад нога, и это позволило ему, немного преувеличив болезни и подпоив полкового лекаря, подтвердившего все мнимые болячки щедрого вахмистра, подобру-поздорову уйти со службы по увечью, минуя маячившую в перспективе кутузку. Впрочем, если бы не князь Шанский и его слабость к белокурой Ляле, кто знает, как все могло обернуться… Довольно быстро, поскольку он знал город и все его переулочки, как свои пять пальцев – он оказался у большого двухэтажного дома Исаака Швейцера. Болеслав прошел мимо темных витрин цирюльни и ателье, где хозяйничала внучатая племянница хозяина, красотка Нинон, небезуспешно выдававшая себя за француженку, и остановился у неприметной двери. Он воровато оглянулся в последний раз, убеждаясь, впрочем, что его опасения напрасны, и, коротко постучал. Через минуту дверь бесшумно распахнулась, и кто-то невидимый провел Болеслава знакомым путем по скрипучей лесенке в комнату, где за столом с единственной свечой, бросавшей неверный свет на иссушенные, темные от времени и работы, руки сидевшего, расположился хозяин – старый еврей Исаак Швейцер. Бобусь остановился в нескольких шагах от стола, всматриваясь в полумрак и наклонив голову в знак почтения: - Здравствуй, Исаак. Я пришел.
Исаак Швейцер: Швейцер сидел в дальней комнате своего дома, располагавшейся позади его лавки. Все его домочадцы уже улеглись спать, и жилище его, напоминающее днём гудящий улей, сейчас представляло из себя образец тишины и покоя. Даже ворчания Сары уже не было слышно, хотя обычно она не успокаивалась, пока Исаак не желал ей доброго сна как минимум седьмой раз. В последнее время делишек у Исаака поприбавилось. В Вильну съехалось светское общество, столичные дамы, блестящие офицеры, петербургская и помельче знать, а с собой они, помимо кухарок, служанок и денщиков, привезли ещё немало драгоценностей и различных тайн. И то и другое представляло для Швейцера немалый интерес, так что от прибытия в Вильну столь блестящего общества он ожидал не менее блестящей выгоды для себя. Пока, правда, выгода получалась не сильно сияющей, но Исаак умел ждать. Нужные люди уже были везде расставлены, разосланы, подсунуты, так что результат был не за горами. В этом Швейцер не сомневался. Один из таких нужных людей должен был вот-вот прибыть к нему в лавку. Именно поэтому Исаак сегодня велел Саре наслаждаться сном в одиночестве. Болеслава Кучинского, говоря проще, Бобуся, приставил он к одному из самых перспективных семейств: Васильчиковым. Ещё несколько людей были им разосланы в другие, не менее славные фамилии, но сейчас его интересовал именно Бобусь. Услышав шум, Швейцер понял, что тот, кого он ждал, явился. Тем не менее он продолжал сидеть за столом, при мерцающем свете свечи изучая свои бухгалтерские книги. Бобуся проведут к нему. Наконец Бобусь появился в комнате. Исаак услышал его слова, подождал с минуту, затем медленно поднял голову и взглянул прямо в глаза вошедшему: -Вижу, Бобусь. Я стар, но не слеп. Говори.
Masque: Болеслав внутренне поморщился, чувствуя непреодолимое желание поставить на место зарвавшегося жида, но сдержался, памятуя, что ныне не в его положении можно диктовать правила, установленные законами жизненными и человеческими. Исаак - заказчик, и заказчик небедный, а Бобусь - исполнитель, чье благополучие целиком зависело сейчас от прихоти старого еврея. Об истинных размерах его состояния ходило множество самых разных слухов, однако даже домашние не были посвящены в «бухгалтерию», которую вел этот внешне безобидный старик. Кучинский позволил себе изобразить на лице нечто среднее между ухмылкой и ироническим согласием – Исаака, согбенного, выглядящего в свои шестьдесят древним старцем, которого многочисленные домочадцы с превеликим почтением сводили вниз, к обеденному столу, ненавидели многие - но боялись. Кучинский презирал Исаака, который имел над ним такую власть, но, старательно пряча презрение, он коротко ответил: - Все получилось, Исаак. Я его принес. Бывший вахмистр неторопливо поставил на пол мешок, и, порывшись в нем, достал шкатулку. Бобусь подошел к столу, уверенно отодвинул стул и сел напротив еврея. - Шкатулка закрыта, разумеется. Мне неизвестно, где хранится ключ, но открыть ее не составит труда.
Исаак Швейцер: Исаак внимательно следил за Кучинским. Тот с весьма недовольным выражением лица - притворная улыбка уж никак не могла обмануть Исаака! - медленно поставил на пол мешок и начал рыться в нём. Бобусь явно боялся Швейцера. Так же явно он его и не любил. Скорее, даже ненавидел. Но при этом слова Исаака, подкреплённые звонкими монетами, оказывали на Бобуся магическое действие, заставляя того выполнять всё, что было нужно старику. Кучинский наконец достал из своего мешка небольшую изящную шкатулку. Что ж, подумал Исаак, не так уж он и глуп, этот Бобусь. По крайней мере шкатулка здесь. Теперь надо было убедиться, что то, ради чего он затеял всё это дело, приехало с Кучинским к Швейцеру. Исаак взял шкатулку, повертел её в руках, снова поставил на стол. -Бобусь, - мягко сказал он. – Ты знаешь, я стар, Бобусь. Я всю жизнь провёл в лавке, Бобусь. Я всю жизнь продавал и покупал, Бобусь, покупал и продавал, но я не научился открывать шкатулки без ключей. Я не могу посмотреть в шкатулку, Бобусь, которая закрыта. Если для тебя открыть её не составляет труда, тогда открой её!
Masque: Бобусь нехорошо оскалился, но промолчал. Старик мог вскрыть не только эту шкатулку - он умел открывать куда более сложные замки - но то ли не хотел афишировать это, то ли пытался своими жалобами усыпить бдительность Кучинского. Он настороженно зыркнул в темный угол комнатушки, словно опасаясь увидеть там кого-то, но сделал это скорее по привычке, нежели подозревая - Исаак умел вести дела так ловко, что даже близкие не знали о "глубине" его способностей. Швейцар снова осклабился и, вытащив из кармана небольшой нож - с ним он не расставался никогда - довольно грубо взломал крышку шкатулки, неосторожно полоснув ножом по гладкому вишневому дереву, на котором осталась светлая царапина. - Смотри, Исаак, - улыбнулся он уголком рта, не сдержав горделивой нотки в голосе, и перевернул шкатулку - из нее на потертую скатерть высыпались кольца, тяжелые серьги, кроваво блеснувшие рубиновыми глазами в свете свечи, и слепящим дождем выскользнула из темного бархата бриллиантовая змейка ожерелья - того самого, в котором была на бале княгиня Васильчикова по приезде в Вильну. Кучинский замер, не сводя глаз с драгоценности, прихотливо сверкающей на старой скатерти.
Исаак Швейцер: - Эх, Бобусь, грубый ты человек, - покачал говолой Исаак, взяв в руки шкатулку, которую нож Кучинского практически привёл в полную негодность. - Смотри, испортил хорошую вещь... Похоже, подумал Швейцер, шкатулка теперь уже ни на что не годится и перепродать её кому-нибудь вряд ли удастся. Хотя можно ещё над ней поколдовать, замочек починить, крышечку восстановить... Исаак медленно встал и спрятал шкатулочку в ящик тяжёлого комода, стоящего у стены. Затем также неторопливо он вернулся к столу, за которым сидел Бобусь, и сверху вниз поглядел на швейцара. Кучинский смотрел на драгоценности, как заворожённый. Исаак внутренне усмехнулся. Он читал по лицу Бобуся всё, что происходило у того внутри. Блеск рубинов и алмазов, равно как и звон монет, являлся тем ключиком, который позволял Исааку открыть волшебную дверцу в душу этого человека. Швейцер сначала взял кольцо, потом внимательно осмотрел серьги, хотя основной целью его были вовсе не эти мелкие побрякушки. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы оценить украшения и понять, что особого интереса они не представляют. При этом он не выпускал из вида ожерелье, алмазное ожерелье, лежавшее на столе и странно контрастировавшее с выцветшей, видавшей виды скатертью. То ли опытный глаз Исаака зацепился за какие-то мелкие детали, то ли интуиция подсказала, что что-то тут не так... - Жаль, что я теряю зрение с годами, - вздохнул он. - Тебе, Бобусь, ещё предстоит узнать, что такое старость, и не думаю, что она тебе понравится, - он наклонился к Бобусю. - Она, как вздорная торговка, так и норовит вытащить из тебя последнее. Так что ты отдохни пока, Бобусь, - Швейцер взял всё, принесённое Кучинским, в том числе и ожерелье. - Отдохни, тебе ведь нужен отдых! А я пока взгляну на то, что ты принёс. Там у меня побольше света, а тут я совсем ничего не вижу. И Исаак медленно вышел из комнаты, оставив Бобуся одного. При этом он не забыл совершенно бесшумно повернуть ключик в дверях. Не повредит, решил Швейцер.
Masque: Болеслав проводил взглядом еврея, исчезнувшего за дверью, и, услышав скрип повернувшегося в замке ключа, зло скрипнул зубами и прищурился. Не доверяет - ну, конечно, разве Исаак кому доверял? Но все равно... много мнит о себе хитрый лавочник - разве мог предположить пять лет назад вахмистр Кучинский, что жизнь повернется к нему не лучшей своей стороной,и он, шляхтич, вынужден будет зависть от милости и денег старого жида? "Ничего, - успокоил он себя, - мелкие побрякушки весьма недешевы (Бобусь вспомнил кровавый блеск рубиновых серег и хищно осклабился), чтобы легко прожить на хуторе много месяцев, а колье позволит ему встать на ноги, и, если жизнь изволит повернуться к нему своей приятной стороной,не зависеть более от прихотей Исаака Швейцера. Болеслав в нетерпении поерзал на стуле и, не выдержав, в два шага преодолел расстояние до двери, за которой скрылся лавочник. - Исаак... - он поскребся в дверь, и прислушался к неразборчивому бормотанию за ней.
Исаак Швейцер: Комната, в которую перешёл Исаак, оставив Бобуся размышлять о превратностях судьбы, была небольшой мастерской. Между прочим, Швейцер совершенно не обманывал Кучинского насчёт освещения: большой подсвечник стоял на столе, на этот раз покрытым не видавшей виды скатертью, а прекрасным дорогим сукном. Объяснялось это просто: вход в мастерскую был закрыт для посторонних глаз. Посторонними считались глаза не только посетителей лавки, но также и всевидящие очи Сары и чуть менее видящие глаза остальных его домочадцев. Он спокойно зажёг несколько свечей, положил на стол драгоценности, бормоча себе под нос нехитрую песенку про воробья и кошку. В этот момент со стороны двери послышались какие-то звуки, напоминающие мышиную возню. "Бобусь, - усмехнулся Исаак. - Эх, Бобусь... Не выдержал..." Впрочем, он нисколько и не сомневался, что Кучинский сможет долго сидеть и терпеливо ожидать его, Швейцера. Ну и отлично. Теперь можно совсем не торопиться. Обращая на доносившиеся звуки не более внимания, чем слон обращает на писк комара, Швейцер принялся за изучение драгоценностей. Кольцо и серьги были сразу отложены им в сторону: с ними всё было понятно. Внимание Исаака, внука ювелира, было приковано сейчас к алмазному ожерелью. Исаак редко ошибался, но всё же мелькнувшую догадку необходимо было проверить. Он взял лупу, снял очки и внимательно изучил камни. Затем также досконально рассмотрел оправу. Любой, кто мог бы видеть его в этот момент, ни за что бы не поверил, что недавно этот старик жаловался на плохое зрение. Сейчас его глаза видели не хуже глаз кошки в темноте. Несколько минут ушло у Швейцера на осмотр. Затем он отложил в сторону лупу, небрежно швырнул ожерелье на стол, что было странно для человека, понимающего толк в алмазах, и обратил свой взор к двери, за которой несчастный швейцар был оставлен им для наслаждения приятными минутами отдыха. - Ну, Бобусь, - пробормотал Исаак. - Ох, Бобусь, тебе сейчас будет делаться плохо... Швейцер надел очки, подошёл к дверям и медленно повернул ключ.
Masque: В ответ на призыв Болеслава комнатка за тяжелой дверью настороженно промолчала. Кучинский повнимательнее рассмотрел дубовую дверь с недавно поставленным замком, и массивной ручкой, в тусклом свете свечи сияющей отполированной медью... Похоже, Исаак устроился основательно. Болеслав вздохнул, и, подобно тигру в клетке, сделал несколько шагов поперек темной комнатушки, натыкаясь на стол и стулья. Наверняка, Исаак просто дурачит его и испытывает его терпение, намереваясь сбить цену - и поэтому не торопится с ответом. Швейцар решительно отодвинул стул и так же решительно присел - старый стул ответил жалобным скрипом, грозя развалиться под тяжестью тела. Бобусь нерешительно пошевелился и притих, услышав поворот ключа в замке. Отворившаяся дверь впустила в комнату лавочника, несущего в руках ожерелье. - Ну что, Исаак? - нетерпеливо спросил Кучинский, вновь осторожно пошевелившись, - сколько ты дашь за эту драгоценность?
Исаак Швейцер: Исаак не спеша закрыл за собой дверь, повернул ключик, даже два раза для верности, затем спокойно взглянул на Бобуся. Он не спешил отвечать на его вопрос. Швейцер размышлял. Ожерелье, алмазное ожерелье, ради которого он столько сделал! Он провернул дело так, что Болеслав Кучинский, нужный ему человек, оказался на нужном ему месте. Он подсунул Кучинского с рекомендациями, слепленными так ловко, что никто, никто в доме русского князя не заподозрил неладного. Да если бы не его, Исаака, усилия, Кучинскому не видать было бы этого места, не только как своих ушей, но и как позапрошлогоднего снега. Последние сомнения Швейцера отпали, когда он изучил предмет своего интереса в лупу. Это были не алмазы! Это было стекло, ловко замаскированное под алмазы! Подделка была довольно искусной, и Исаак мысленно послал приветствие и благодарности деду, в своё время обучившему подававшие немалые надежды внука своему ремеслу. Как же могло получиться так, что ожерелье оказалось ненастоящим? Швейцер неторопливо обошёл вокруг стола, спокойно сел, не глядя на подпрыгивающего от нетерпения швейцара. Потом он поднял перед собой ожерелье и сделал вид, что любуется камнями. Бобусь?.. Но для того, чтобы завладеть ожерельем самому, подсунув Швейцеру подделку, Бобусю надо было взять драгоценную вещь из шкатулки, найти хорошего ювелира ( а хороших ювелиров Исаак знал наперечёт), заплатить тому, чтобы он изготовил подделку... Да и зачем Бобусю обманывать Исаака? Платил он щедро, и Бобусь это знал. Щедрая оплата была одной из причин, по которой штат Швейцера был столь велик. Даже самый мелкий жулик знал: если платить будет Швейцер, дело стоящее. Поэтому обманывать старика было невыгодно. Кроме того, Исаак умел находить ключики к сердцам людей. У одного имелись компрометирующие письма, у другого - туманное прошлое, у третьего - тёмные делишки, про которые не следовало бы знать определённым людям... Каким-то непостижимым образом и первое, и второе, и третье оказывалось у Швейцера в руках, а вкупе со щедрой оплатой первое, второе и третье делали из проходимца прекрасного работника для Исаака. Однако Бобуся стоило прощупать. Вариант, что он решил перехитрить Исаака и припрятать ожерелье для себя самого, никоим образом не исключался. - Красивые камни, - ожерелье в неверном свете свечи переливалось всеми цветами радуги. - И почему только барышни так любят всякие камни, ты не знаешь, Бобусь?
Masque: Что-то задумал старый еврей! Уж больно нарочитым казался его весьма далекий от насущного вопрос. Болеслав скрипнул зубами, но сдержал проклятье, готовое обрушиться на голову хитроумного лавочника. Наверняка Исаак вынашивает какой-то план. Кучинский наклонился вперед, не сводя глаз с камней, и согласно кивнул: - Что бы ни привлекало дам в украшениях, Исаак, для нас это прекрасный повод обеспечить себе безбедное существование на долгое время, - пробормотал он, - женщины любят побрякушки... Помню, моя Ляля... Кучинский вздрогнул, отгоняя от себя видение умершей жены, которую он давно не вспоминал, да и не вспомнил бы еще долго, пока не пришел срок посылать деньги на хутор, где рос Анджей... Если бы не встреча с Шанским... - Словом, пока есть женщины, Исаак, есть жадность и суетность, и желание украсить себя , чтобы заставить завидовать соплеменниц, - Кучинский хохотнул и повторил вопрос, - так сколько же ты дашь за него, Исаак?
Исаак Швейцер: - Жадность и суетность, да... - задумчиво повторил Исаак и покачал ожерелье прямо перед носом у Бобуся. Непохоже... Непохоже было, что Кучинский в чём-то замешан. Обычно Исаак по его лицу мог прочитать многое, а по интонациям и жестам - всё остальное. Сейчас, казалось, швейцара волновал только один вопрос: какую сумму денег он получит за свою работу. Исаак выпустил ожерелье из рук, серебристая змейка проскользнула у него между пальцами и мягко опустилась на стол. - Как ты думаешь, Бобусь, - вкрадчивым тоном начал Исаак. - будут ли давать корм собаке, если она не сторожит дом? - Швейцер сощурился. - Будет ли хозяйка кормить кур, если они не несут яиц? Бобусь, если ты хотел мягкого хлеба, ты умирал хотел мягкого хлеба, ты попросил себе много мягкого хлеба, а получил сухари - как ты думаешь, Бобусь, ты заплатишь за сухари?
Masque: Качающиеся, подобно маятнику, камни отразились волнующимися огоньками в черных зрачках Кучинского, который с трудом отвел глаза от ожерелья в руках Исаака. Слова еврея лишь добавили раздражения в нетерпеливый настрой Бобуся. Швейцар, едва сдержавшись, чтобы не выругаться, предостерегающе поднял руку: - Достаточно, Исаак. Я устал слушать твои сказки, а мне еще нужно успеть вернуться за вещами и уехать из города до рассвета, пока княгиня не хватилась пропажи. - Болеслав пошевелил пальцами и добавил, - и не заговаривай мне зубы, Исаак, я знаю, сколько могут стоить такие камешки. Кучинского не насторожили слова Исаака, и он не в состоянии был увидеть в них намек на то, что было очевидно для более внимательного собеседника. Разглагольствования еврея были призваны отсрочить миг его триумфа, не иначе. Бобусь снова бросил хищный взгляд на ожерелье, в свете единственной свечи бросавшее блики в самый темный угол комнатушки, отчего вся обстановка и все происходящее казалось сном. Несколько лет унижений, мелких делишек, приносящих дохода на неделю-другую кредита в трактире у Эльжбеты, да на подарок Нинон к Дню ангела, и письма, письма Лялиной родни, просьбы, слезы... Чем старше становился Анджей, тем очевиднее было, что нет в нем крови шляхтича Кучинского, и все яснее проступают черты черноволосого, хлесткого князя Шанского. "Что ж, - мстительно улыбнулся Кучинский, и нетерпеливо облизнул губы, - и вы заплатите, пан ротмистр..."
Исаак Швейцер: - Бобусь - улыбка Исаака стала широкой, а голос ласковым, что обычно предвещало не просто грозу, а целый ураган. - Ты не знаешь, сколько могут стоить такие камешки, Бобусь! Ты знаешь, или думаешь, что знаешь, сколько могут стоить алмазы. Но ты не знаешь, Бобусь, и даже не думаешь, что знаешь, сколько стоит стекло. Ты не принёс мне алмазы, Бобусь! Ты принёс мне стекло! С этими словами Швейцер взял ожерелье и вновь поднёс его к самому носу Кучинского. - Бобусь, ты кого хотел надуть? Старого Швейцера? Старому Швейцеру много не надо, ты же знаешь, Бобусь, у меня жена, у меня дети и внуки, и все хотят кушать. В этом смысле еврейские дети ничем не отличаются от русских или польских, знаешь, Бобусь. А ожерелье со стеклом вряд ли кому-нибудь понадобится, Бобусь, и внуки старого Швейцера будут голодать. Швейцер бросил ожерелье на стол и наклонился к Кучинскому. - Бобусь, - медленно произнёс он, - Неужели тебе не жалко бедных еврейских детей?
Masque: - Ты что говоришь, Исаак? – Кучинский побледнел и медленно приподнялся с места, нависая над столом и над тщедушным, сгорбленным телом старика. - Ты… платить не хочешь, лавочник? Болеслав вытер тыльной стороной ладони выступившую испарину на висках и медленно, по слогам, произнес: - Я принес тебе шкатулку прямо из будуара княгини Васильчиковой. Я рисковал, Исаак. Ты не рискуешь так, как рисковал я… И ты смеешь утверждать, что я принес стекляшки?! Рука бывшего вахмистра невольно потянулась к вороту куртки старого еврея, но остановилась на полпути. Непохоже на хитрого жида – пытаться сейчас одурачить его, Кучинского. Беглый швейцар брезгливо пошевелил пальцами и пробормотал уже спокойнее: - Это не стекло, Исаак. Не может быть... Почему ты так в этом уверен, и почему ты считаешь, что я обманываю тебя? Зачем мне это, Исаак? Мне нужны деньги, а ты платишь хорошие деньги… С чего ты взял, что это стекло?
Исаак Швейцер: Исаак выпрямился и медленно прошёлся по комнате. Он наблюдал за Кучинским и увидел, как тот побледнел и покрылся потом, услышал, как задрожал его голос. Нет, подумал Исаак, так притворяться Бобусь не может. Он слишком глуп для этого. Что же это получается: русская княгиня носит фальшивые алмазы? Или русскую княгиню успел надуть кто-нибудь другой? Кто? Неужели здесь, в Вильне, нашёлся смельчак, рискнувший одурачить самого Швейцера? Это было маловероятно. Любой, даже самый мелкий виленский жулик, знал: Швейцеру переходить дорогу - себе дороже. Прознает непременно, и уж тогда - жди беды! Каким образом всё происходящее становилось известно Швейцеру, никто не знал, но становилось, и это был всеми признанный факт. - Бобусь, - начал наконец Исаак. - если бы здесь сейчас сидел с нами мой дед, Соломон, он сказал бы тебе много слов про алмазы, и ты бы сейчас глазел ему в рот, как голодный пёс глазеет в рот жующего лавочника. Он всегда имел в запасе много слов и любил их говорить, старый Соломон! Но я не буду говорить тебе слова про алмазы, Бобусь. Хочешь, сам убедись, что это стекло, но лучшее сейчас для тебя - это поверить мне, Бобусь. Исаак не спеша опустился на стул, кряхтя и потирая спину. - Бобусь, старый Швейцер - честный еврей. И если старый Швейцер сказал, что заплатит, старый Швейцер не обманет и заплатит. Ты знаешь это хорошо, Бобусь. Но я не имею эту привычку платить за то, чего у меня нет. И это, Бобусь, ты тоже знаешь хорошо. Я заплачу тебе что ты принёс. Но алмазы ты мне не принёс. Поэтому за алмазы, - Исаак вздохнул, - за алмазы, Бобусь, я тебе платить не буду.
Masque: Болеслав не умел читать мысли, однако именно в тот момент он подумал точно о том же, о чем рассуждал про себя старый еврей. Неужели княгиня Васильчикова носит подделку? Подмену она обнаружила бы на второй день, следовательно… Вывод напрашивался очевидный. Бобусь вспомнил надменное лицо княгини, холодный взгляд, каким она его «одарила» однажды, в тот момент, когда он, подавая накидку, не удержавшись, зацепился масляными глазами за сверкающее ожерелье на точеной шее, над низким вырезом бального платья. - Княгиня носит подделку, - словно забывшись, пробормотал он вслух и поднял глаза на хитроумного еврея, - кто бы мог подумать, а, Исаак? Разве я мог предположить, что рискую ради стекляшек, лавочник? Бобусь хохотнул, проглотив собственную злость и лихорадочно рассуждая. Дело не выгорело – Исаак зол, да и черт с ним, бедным иудеем, он выкрутится, а вот как быть ему, Болеславу? Бобусь решительно отодвинул в сторону полыхнувшее лживым огнем стекло и с нажимом произнес: - Но я сделал работу, Исаак. Заплати мне за то, что я принес – и за риск. И… еще, лавочник. У меня есть бумаги. Они могут представлять для тебя интерес. – Бобусь помолчал, прикидывая, в какую сумму он может оценить документы, вытащенные из кармана офицерского плаща, и, решившись, добавил, - и еще у меня есть кое-что для тебя, Исаак. Но это личное, и будет стоить недешево. Он уставился злыми глазками в сумрачное лицо еврея, ожидая ответа.
Исаак Швейцер: Исаак усмехнулся. Бобусь произнёс именно те слова, которых он ждал. Конечно, сейчас он должен был начать крутиться и набивать цену. Но не так-то просто было у Исаака Швейцера набивать цену. Вернее, это было очень сложно, а практически невозможно. Исаак посмотрел на Бобуся поверх очков и нехорошо улыбнулся. - Слушай меня, Бобусь, и советую тебе открыть пошире твои уши. Ты хочешь, чтобы я заплатил тебе за работу, Бобусь? Работа бывает разной. Собака тоже выполняет свою работу, охраняя курятник. И получает за это мясо. Но собака не получит мясо, если в курятник, который она охраняла, заберётся лиса. Работа, за которую я плачу - это результат, Бобусь. Ты говоришь, ты рисковал? А что такое риск, Бобусь? Дым! - Швейцер дунул на свечу, пламя качнулось в сторону. - Я не плачу за дым! Я плачу за то, что могу подержать в руках, за то, что у меня потом купят. Купит ли кто-нибудь у старого Швейцера твой риск? Исаак закашлялся, поправил очки и снова посмотрел на Кучинского. Тот казался злым и растерянным. Но Исаака меньше всего волновали чувства сидящего перед ним швейцара. - Я подержал в руках серьги и кольцо, я оценил их, и ты за них получишь. Но за риск я не плачу. Ступай на улицу, Бобусь, и поищи кого другого, кто платит за риск. Швейцер подождал несколько секунд. Какие там бумаги пытается всучить ему этот жалкий человек? Его нисколько не проняли слова Кучинского про интерес и недёшево. Тем более что Бобусь наверняка уже понял, что денег за ожерелье ему не видать, как не видать и самого настоящего ожерелья. Интересно или нет, а тем более насколько это будет недёшево, Швейцер решит сам. Но посмотреть на бумаги, безусловно, стоило. - Так ты давай сюда бумаги, Бобусь, давай, - Исаак протянул руку.
Masque: Кучинский снова оскалился, обнажая в ухмылке кривые, но крепкие зубы: - Я не прошу тебя платить за дым, Исаак. Информация – это порою больше, чем то, что ты можешь подержать в руках, хитрый потомок Иуды. Тебе ли не знать этого, лавочник. Он не спеша вытащил из кармана сверток, и, поплевав на палец, осторожно отделил от пачки один лист, протянув его Исааку. Швейцар сам толком не рассмотрел, что за бумаги лежали в кармане офицера, заметив только, что на них стоит свежая дата и отметка об особой секретности. Не веря собственному счастью и поражаясь разгильдяйству оставившего бумаги, Бобусь тогда сгреб все разом, для полной уверенности встряхнув карман и прощупав плотную ткань подкладки, не исключая, что документы были вшиты в полу плаща и вывалились в карман из прорехи в «тайнике», однако подтверждения своим подозрениям не нашел. - Держи, Исаак. Можешь убедиться, что я не предлагаю то, что ничего не стоит. А информация продается отдельно. И уверяю тебя, она будет стоить того, чтобы не жалеть на нее денег. Сейчас, получив вместо денег за ожерелье толику разочарования, Кучинский понимал, что князь Шанский остается его последней возможностью реабилитироваться за провал и шансом нагреть на этой информации руки. Он нетерпеливо забарабанил по столу пальцами, наблюдая, как Исаак, щурясь, всматривается в листок бумаги.
Исаак Швейцер: - Информация, Бобусь, - произнёс назидательно Исаак, - это тот же дым, если она не цепляется за то, что я могу подержать в руках. Слова не стоят ничего, Бобусь. Слова не сможет продать даже самый хитрый еврей на свете. Нельзя продать шум ветра. Но дерево продать можно. То, что делает пустые слова правдой и то, что я могу подержать в руках - вот это уже информация. И запомни это, Бобусь, если ты захочешь надуть ещё кого-нибудь. Исаак поднёс бумагу к самому пламени свечи, рискуя подпалить документ. Он медленно начал просматривать листок, поданный ему Кучинским. Лицо его при этом выражало только одно: усилия подслеповатых глаз разобрать убористый почерк писавшего. Осилив написанное, он снял очки, потёр уставшие глаза и посмотрел на Бобуся. - Ещё?
полная версия страницы