Форум » Вильна, 1812 » Мало ли малин в Марьиной роще? Ночь с 30 апреля на 1 мая. » Ответить
Мало ли малин в Марьиной роще? Ночь с 30 апреля на 1 мая.
Masque: Место действия: дом Исаака Швейцера Дата и время: 1 мая 1812 года, сильно после полуночи. Участники: Бобусь Кучинский (НПС), Исаак Швейцер. Ангел добрый, ты знаешь ли злобу слепую, Руки сжатые, слезы обиды в глазах, В час, как Месть, полновластная в наших сердцах, Адским зовом встревожит нам душу больную? Ангел добрый, ты знаешь ли злобу слепую? Шарль Бодлер
Ответов - 37, стр:
1 2 All
Masque: Он одевался торопливо, но основательно, памятуя, что майские ночи еще холодны и неприветливы к беглецам. А ему предстояло стать беглецом на неопределенное время. Кучинский был к этому подготовлен. Немногочисленные пожитки были перенесены в нежилой полуразрушенный флигель на границе участка, шкатулку и ранее похищенные бумаги он положил в мешок, который забросил на плечо, и, оглянувшись воровато на уснувший дом, выскользнул вон, привычно бросив взгляд на чернеющее небо и рваные серые клочья облаков. Дождя не ожидалось, что не могло не порадовать Бобуся, у которого на дождь начинали ныть суставы и беспокоила раненая шесть лет назад нога, и это позволило ему, немного преувеличив болезни и подпоив полкового лекаря, подтвердившего все мнимые болячки щедрого вахмистра, подобру-поздорову уйти со службы по увечью, минуя маячившую в перспективе кутузку. Впрочем, если бы не князь Шанский и его слабость к белокурой Ляле, кто знает, как все могло обернуться… Довольно быстро, поскольку он знал город и все его переулочки, как свои пять пальцев – он оказался у большого двухэтажного дома Исаака Швейцера. Болеслав прошел мимо темных витрин цирюльни и ателье, где хозяйничала внучатая племянница хозяина, красотка Нинон, небезуспешно выдававшая себя за француженку, и остановился у неприметной двери. Он воровато оглянулся в последний раз, убеждаясь, впрочем, что его опасения напрасны, и, коротко постучал. Через минуту дверь бесшумно распахнулась, и кто-то невидимый провел Болеслава знакомым путем по скрипучей лесенке в комнату, где за столом с единственной свечой, бросавшей неверный свет на иссушенные, темные от времени и работы, руки сидевшего, расположился хозяин – старый еврей Исаак Швейцер. Бобусь остановился в нескольких шагах от стола, всматриваясь в полумрак и наклонив голову в знак почтения: - Здравствуй, Исаак. Я пришел.
Исаак Швейцер: Швейцер сидел в дальней комнате своего дома, располагавшейся позади его лавки. Все его домочадцы уже улеглись спать, и жилище его, напоминающее днём гудящий улей, сейчас представляло из себя образец тишины и покоя. Даже ворчания Сары уже не было слышно, хотя обычно она не успокаивалась, пока Исаак не желал ей доброго сна как минимум седьмой раз. В последнее время делишек у Исаака поприбавилось. В Вильну съехалось светское общество, столичные дамы, блестящие офицеры, петербургская и помельче знать, а с собой они, помимо кухарок, служанок и денщиков, привезли ещё немало драгоценностей и различных тайн. И то и другое представляло для Швейцера немалый интерес, так что от прибытия в Вильну столь блестящего общества он ожидал не менее блестящей выгоды для себя. Пока, правда, выгода получалась не сильно сияющей, но Исаак умел ждать. Нужные люди уже были везде расставлены, разосланы, подсунуты, так что результат был не за горами. В этом Швейцер не сомневался. Один из таких нужных людей должен был вот-вот прибыть к нему в лавку. Именно поэтому Исаак сегодня велел Саре наслаждаться сном в одиночестве. Болеслава Кучинского, говоря проще, Бобуся, приставил он к одному из самых перспективных семейств: Васильчиковым. Ещё несколько людей были им разосланы в другие, не менее славные фамилии, но сейчас его интересовал именно Бобусь. Услышав шум, Швейцер понял, что тот, кого он ждал, явился. Тем не менее он продолжал сидеть за столом, при мерцающем свете свечи изучая свои бухгалтерские книги. Бобуся проведут к нему. Наконец Бобусь появился в комнате. Исаак услышал его слова, подождал с минуту, затем медленно поднял голову и взглянул прямо в глаза вошедшему: -Вижу, Бобусь. Я стар, но не слеп. Говори.
Masque: Болеслав внутренне поморщился, чувствуя непреодолимое желание поставить на место зарвавшегося жида, но сдержался, памятуя, что ныне не в его положении можно диктовать правила, установленные законами жизненными и человеческими. Исаак - заказчик, и заказчик небедный, а Бобусь - исполнитель, чье благополучие целиком зависело сейчас от прихоти старого еврея. Об истинных размерах его состояния ходило множество самых разных слухов, однако даже домашние не были посвящены в «бухгалтерию», которую вел этот внешне безобидный старик. Кучинский позволил себе изобразить на лице нечто среднее между ухмылкой и ироническим согласием – Исаака, согбенного, выглядящего в свои шестьдесят древним старцем, которого многочисленные домочадцы с превеликим почтением сводили вниз, к обеденному столу, ненавидели многие - но боялись. Кучинский презирал Исаака, который имел над ним такую власть, но, старательно пряча презрение, он коротко ответил: - Все получилось, Исаак. Я его принес. Бывший вахмистр неторопливо поставил на пол мешок, и, порывшись в нем, достал шкатулку. Бобусь подошел к столу, уверенно отодвинул стул и сел напротив еврея. - Шкатулка закрыта, разумеется. Мне неизвестно, где хранится ключ, но открыть ее не составит труда.
Исаак Швейцер: Исаак внимательно следил за Кучинским. Тот с весьма недовольным выражением лица - притворная улыбка уж никак не могла обмануть Исаака! - медленно поставил на пол мешок и начал рыться в нём. Бобусь явно боялся Швейцера. Так же явно он его и не любил. Скорее, даже ненавидел. Но при этом слова Исаака, подкреплённые звонкими монетами, оказывали на Бобуся магическое действие, заставляя того выполнять всё, что было нужно старику. Кучинский наконец достал из своего мешка небольшую изящную шкатулку. Что ж, подумал Исаак, не так уж он и глуп, этот Бобусь. По крайней мере шкатулка здесь. Теперь надо было убедиться, что то, ради чего он затеял всё это дело, приехало с Кучинским к Швейцеру. Исаак взял шкатулку, повертел её в руках, снова поставил на стол. -Бобусь, - мягко сказал он. – Ты знаешь, я стар, Бобусь. Я всю жизнь провёл в лавке, Бобусь. Я всю жизнь продавал и покупал, Бобусь, покупал и продавал, но я не научился открывать шкатулки без ключей. Я не могу посмотреть в шкатулку, Бобусь, которая закрыта. Если для тебя открыть её не составляет труда, тогда открой её!
Masque: Бобусь нехорошо оскалился, но промолчал. Старик мог вскрыть не только эту шкатулку - он умел открывать куда более сложные замки - но то ли не хотел афишировать это, то ли пытался своими жалобами усыпить бдительность Кучинского. Он настороженно зыркнул в темный угол комнатушки, словно опасаясь увидеть там кого-то, но сделал это скорее по привычке, нежели подозревая - Исаак умел вести дела так ловко, что даже близкие не знали о "глубине" его способностей. Швейцар снова осклабился и, вытащив из кармана небольшой нож - с ним он не расставался никогда - довольно грубо взломал крышку шкатулки, неосторожно полоснув ножом по гладкому вишневому дереву, на котором осталась светлая царапина. - Смотри, Исаак, - улыбнулся он уголком рта, не сдержав горделивой нотки в голосе, и перевернул шкатулку - из нее на потертую скатерть высыпались кольца, тяжелые серьги, кроваво блеснувшие рубиновыми глазами в свете свечи, и слепящим дождем выскользнула из темного бархата бриллиантовая змейка ожерелья - того самого, в котором была на бале княгиня Васильчикова по приезде в Вильну. Кучинский замер, не сводя глаз с драгоценности, прихотливо сверкающей на старой скатерти.
Исаак Швейцер: - Эх, Бобусь, грубый ты человек, - покачал говолой Исаак, взяв в руки шкатулку, которую нож Кучинского практически привёл в полную негодность. - Смотри, испортил хорошую вещь... Похоже, подумал Швейцер, шкатулка теперь уже ни на что не годится и перепродать её кому-нибудь вряд ли удастся. Хотя можно ещё над ней поколдовать, замочек починить, крышечку восстановить... Исаак медленно встал и спрятал шкатулочку в ящик тяжёлого комода, стоящего у стены. Затем также неторопливо он вернулся к столу, за которым сидел Бобусь, и сверху вниз поглядел на швейцара. Кучинский смотрел на драгоценности, как заворожённый. Исаак внутренне усмехнулся. Он читал по лицу Бобуся всё, что происходило у того внутри. Блеск рубинов и алмазов, равно как и звон монет, являлся тем ключиком, который позволял Исааку открыть волшебную дверцу в душу этого человека. Швейцер сначала взял кольцо, потом внимательно осмотрел серьги, хотя основной целью его были вовсе не эти мелкие побрякушки. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы оценить украшения и понять, что особого интереса они не представляют. При этом он не выпускал из вида ожерелье, алмазное ожерелье, лежавшее на столе и странно контрастировавшее с выцветшей, видавшей виды скатертью. То ли опытный глаз Исаака зацепился за какие-то мелкие детали, то ли интуиция подсказала, что что-то тут не так... - Жаль, что я теряю зрение с годами, - вздохнул он. - Тебе, Бобусь, ещё предстоит узнать, что такое старость, и не думаю, что она тебе понравится, - он наклонился к Бобусю. - Она, как вздорная торговка, так и норовит вытащить из тебя последнее. Так что ты отдохни пока, Бобусь, - Швейцер взял всё, принесённое Кучинским, в том числе и ожерелье. - Отдохни, тебе ведь нужен отдых! А я пока взгляну на то, что ты принёс. Там у меня побольше света, а тут я совсем ничего не вижу. И Исаак медленно вышел из комнаты, оставив Бобуся одного. При этом он не забыл совершенно бесшумно повернуть ключик в дверях. Не повредит, решил Швейцер.
Masque: Болеслав проводил взглядом еврея, исчезнувшего за дверью, и, услышав скрип повернувшегося в замке ключа, зло скрипнул зубами и прищурился. Не доверяет - ну, конечно, разве Исаак кому доверял? Но все равно... много мнит о себе хитрый лавочник - разве мог предположить пять лет назад вахмистр Кучинский, что жизнь повернется к нему не лучшей своей стороной,и он, шляхтич, вынужден будет зависть от милости и денег старого жида? "Ничего, - успокоил он себя, - мелкие побрякушки весьма недешевы (Бобусь вспомнил кровавый блеск рубиновых серег и хищно осклабился), чтобы легко прожить на хуторе много месяцев, а колье позволит ему встать на ноги, и, если жизнь изволит повернуться к нему своей приятной стороной,не зависеть более от прихотей Исаака Швейцера. Болеслав в нетерпении поерзал на стуле и, не выдержав, в два шага преодолел расстояние до двери, за которой скрылся лавочник. - Исаак... - он поскребся в дверь, и прислушался к неразборчивому бормотанию за ней.
Исаак Швейцер: Комната, в которую перешёл Исаак, оставив Бобуся размышлять о превратностях судьбы, была небольшой мастерской. Между прочим, Швейцер совершенно не обманывал Кучинского насчёт освещения: большой подсвечник стоял на столе, на этот раз покрытым не видавшей виды скатертью, а прекрасным дорогим сукном. Объяснялось это просто: вход в мастерскую был закрыт для посторонних глаз. Посторонними считались глаза не только посетителей лавки, но также и всевидящие очи Сары и чуть менее видящие глаза остальных его домочадцев. Он спокойно зажёг несколько свечей, положил на стол драгоценности, бормоча себе под нос нехитрую песенку про воробья и кошку. В этот момент со стороны двери послышались какие-то звуки, напоминающие мышиную возню. "Бобусь, - усмехнулся Исаак. - Эх, Бобусь... Не выдержал..." Впрочем, он нисколько и не сомневался, что Кучинский сможет долго сидеть и терпеливо ожидать его, Швейцера. Ну и отлично. Теперь можно совсем не торопиться. Обращая на доносившиеся звуки не более внимания, чем слон обращает на писк комара, Швейцер принялся за изучение драгоценностей. Кольцо и серьги были сразу отложены им в сторону: с ними всё было понятно. Внимание Исаака, внука ювелира, было приковано сейчас к алмазному ожерелью. Исаак редко ошибался, но всё же мелькнувшую догадку необходимо было проверить. Он взял лупу, снял очки и внимательно изучил камни. Затем также досконально рассмотрел оправу. Любой, кто мог бы видеть его в этот момент, ни за что бы не поверил, что недавно этот старик жаловался на плохое зрение. Сейчас его глаза видели не хуже глаз кошки в темноте. Несколько минут ушло у Швейцера на осмотр. Затем он отложил в сторону лупу, небрежно швырнул ожерелье на стол, что было странно для человека, понимающего толк в алмазах, и обратил свой взор к двери, за которой несчастный швейцар был оставлен им для наслаждения приятными минутами отдыха. - Ну, Бобусь, - пробормотал Исаак. - Ох, Бобусь, тебе сейчас будет делаться плохо... Швейцер надел очки, подошёл к дверям и медленно повернул ключ.
Masque: В ответ на призыв Болеслава комнатка за тяжелой дверью настороженно промолчала. Кучинский повнимательнее рассмотрел дубовую дверь с недавно поставленным замком, и массивной ручкой, в тусклом свете свечи сияющей отполированной медью... Похоже, Исаак устроился основательно. Болеслав вздохнул, и, подобно тигру в клетке, сделал несколько шагов поперек темной комнатушки, натыкаясь на стол и стулья. Наверняка, Исаак просто дурачит его и испытывает его терпение, намереваясь сбить цену - и поэтому не торопится с ответом. Швейцар решительно отодвинул стул и так же решительно присел - старый стул ответил жалобным скрипом, грозя развалиться под тяжестью тела. Бобусь нерешительно пошевелился и притих, услышав поворот ключа в замке. Отворившаяся дверь впустила в комнату лавочника, несущего в руках ожерелье. - Ну что, Исаак? - нетерпеливо спросил Кучинский, вновь осторожно пошевелившись, - сколько ты дашь за эту драгоценность?
Исаак Швейцер: Исаак не спеша закрыл за собой дверь, повернул ключик, даже два раза для верности, затем спокойно взглянул на Бобуся. Он не спешил отвечать на его вопрос. Швейцер размышлял. Ожерелье, алмазное ожерелье, ради которого он столько сделал! Он провернул дело так, что Болеслав Кучинский, нужный ему человек, оказался на нужном ему месте. Он подсунул Кучинского с рекомендациями, слепленными так ловко, что никто, никто в доме русского князя не заподозрил неладного. Да если бы не его, Исаака, усилия, Кучинскому не видать было бы этого места, не только как своих ушей, но и как позапрошлогоднего снега. Последние сомнения Швейцера отпали, когда он изучил предмет своего интереса в лупу. Это были не алмазы! Это было стекло, ловко замаскированное под алмазы! Подделка была довольно искусной, и Исаак мысленно послал приветствие и благодарности деду, в своё время обучившему подававшие немалые надежды внука своему ремеслу. Как же могло получиться так, что ожерелье оказалось ненастоящим? Швейцер неторопливо обошёл вокруг стола, спокойно сел, не глядя на подпрыгивающего от нетерпения швейцара. Потом он поднял перед собой ожерелье и сделал вид, что любуется камнями. Бобусь?.. Но для того, чтобы завладеть ожерельем самому, подсунув Швейцеру подделку, Бобусю надо было взять драгоценную вещь из шкатулки, найти хорошего ювелира ( а хороших ювелиров Исаак знал наперечёт), заплатить тому, чтобы он изготовил подделку... Да и зачем Бобусю обманывать Исаака? Платил он щедро, и Бобусь это знал. Щедрая оплата была одной из причин, по которой штат Швейцера был столь велик. Даже самый мелкий жулик знал: если платить будет Швейцер, дело стоящее. Поэтому обманывать старика было невыгодно. Кроме того, Исаак умел находить ключики к сердцам людей. У одного имелись компрометирующие письма, у другого - туманное прошлое, у третьего - тёмные делишки, про которые не следовало бы знать определённым людям... Каким-то непостижимым образом и первое, и второе, и третье оказывалось у Швейцера в руках, а вкупе со щедрой оплатой первое, второе и третье делали из проходимца прекрасного работника для Исаака. Однако Бобуся стоило прощупать. Вариант, что он решил перехитрить Исаака и припрятать ожерелье для себя самого, никоим образом не исключался. - Красивые камни, - ожерелье в неверном свете свечи переливалось всеми цветами радуги. - И почему только барышни так любят всякие камни, ты не знаешь, Бобусь?
Masque: Что-то задумал старый еврей! Уж больно нарочитым казался его весьма далекий от насущного вопрос. Болеслав скрипнул зубами, но сдержал проклятье, готовое обрушиться на голову хитроумного лавочника. Наверняка Исаак вынашивает какой-то план. Кучинский наклонился вперед, не сводя глаз с камней, и согласно кивнул: - Что бы ни привлекало дам в украшениях, Исаак, для нас это прекрасный повод обеспечить себе безбедное существование на долгое время, - пробормотал он, - женщины любят побрякушки... Помню, моя Ляля... Кучинский вздрогнул, отгоняя от себя видение умершей жены, которую он давно не вспоминал, да и не вспомнил бы еще долго, пока не пришел срок посылать деньги на хутор, где рос Анджей... Если бы не встреча с Шанским... - Словом, пока есть женщины, Исаак, есть жадность и суетность, и желание украсить себя , чтобы заставить завидовать соплеменниц, - Кучинский хохотнул и повторил вопрос, - так сколько же ты дашь за него, Исаак?
Исаак Швейцер: - Жадность и суетность, да... - задумчиво повторил Исаак и покачал ожерелье прямо перед носом у Бобуся. Непохоже... Непохоже было, что Кучинский в чём-то замешан. Обычно Исаак по его лицу мог прочитать многое, а по интонациям и жестам - всё остальное. Сейчас, казалось, швейцара волновал только один вопрос: какую сумму денег он получит за свою работу. Исаак выпустил ожерелье из рук, серебристая змейка проскользнула у него между пальцами и мягко опустилась на стол. - Как ты думаешь, Бобусь, - вкрадчивым тоном начал Исаак. - будут ли давать корм собаке, если она не сторожит дом? - Швейцер сощурился. - Будет ли хозяйка кормить кур, если они не несут яиц? Бобусь, если ты хотел мягкого хлеба, ты умирал хотел мягкого хлеба, ты попросил себе много мягкого хлеба, а получил сухари - как ты думаешь, Бобусь, ты заплатишь за сухари?
Masque: Качающиеся, подобно маятнику, камни отразились волнующимися огоньками в черных зрачках Кучинского, который с трудом отвел глаза от ожерелья в руках Исаака. Слова еврея лишь добавили раздражения в нетерпеливый настрой Бобуся. Швейцар, едва сдержавшись, чтобы не выругаться, предостерегающе поднял руку: - Достаточно, Исаак. Я устал слушать твои сказки, а мне еще нужно успеть вернуться за вещами и уехать из города до рассвета, пока княгиня не хватилась пропажи. - Болеслав пошевелил пальцами и добавил, - и не заговаривай мне зубы, Исаак, я знаю, сколько могут стоить такие камешки. Кучинского не насторожили слова Исаака, и он не в состоянии был увидеть в них намек на то, что было очевидно для более внимательного собеседника. Разглагольствования еврея были призваны отсрочить миг его триумфа, не иначе. Бобусь снова бросил хищный взгляд на ожерелье, в свете единственной свечи бросавшее блики в самый темный угол комнатушки, отчего вся обстановка и все происходящее казалось сном. Несколько лет унижений, мелких делишек, приносящих дохода на неделю-другую кредита в трактире у Эльжбеты, да на подарок Нинон к Дню ангела, и письма, письма Лялиной родни, просьбы, слезы... Чем старше становился Анджей, тем очевиднее было, что нет в нем крови шляхтича Кучинского, и все яснее проступают черты черноволосого, хлесткого князя Шанского. "Что ж, - мстительно улыбнулся Кучинский, и нетерпеливо облизнул губы, - и вы заплатите, пан ротмистр..."
Исаак Швейцер: - Бобусь - улыбка Исаака стала широкой, а голос ласковым, что обычно предвещало не просто грозу, а целый ураган. - Ты не знаешь, сколько могут стоить такие камешки, Бобусь! Ты знаешь, или думаешь, что знаешь, сколько могут стоить алмазы. Но ты не знаешь, Бобусь, и даже не думаешь, что знаешь, сколько стоит стекло. Ты не принёс мне алмазы, Бобусь! Ты принёс мне стекло! С этими словами Швейцер взял ожерелье и вновь поднёс его к самому носу Кучинского. - Бобусь, ты кого хотел надуть? Старого Швейцера? Старому Швейцеру много не надо, ты же знаешь, Бобусь, у меня жена, у меня дети и внуки, и все хотят кушать. В этом смысле еврейские дети ничем не отличаются от русских или польских, знаешь, Бобусь. А ожерелье со стеклом вряд ли кому-нибудь понадобится, Бобусь, и внуки старого Швейцера будут голодать. Швейцер бросил ожерелье на стол и наклонился к Кучинскому. - Бобусь, - медленно произнёс он, - Неужели тебе не жалко бедных еврейских детей?
Masque: - Ты что говоришь, Исаак? – Кучинский побледнел и медленно приподнялся с места, нависая над столом и над тщедушным, сгорбленным телом старика. - Ты… платить не хочешь, лавочник? Болеслав вытер тыльной стороной ладони выступившую испарину на висках и медленно, по слогам, произнес: - Я принес тебе шкатулку прямо из будуара княгини Васильчиковой. Я рисковал, Исаак. Ты не рискуешь так, как рисковал я… И ты смеешь утверждать, что я принес стекляшки?! Рука бывшего вахмистра невольно потянулась к вороту куртки старого еврея, но остановилась на полпути. Непохоже на хитрого жида – пытаться сейчас одурачить его, Кучинского. Беглый швейцар брезгливо пошевелил пальцами и пробормотал уже спокойнее: - Это не стекло, Исаак. Не может быть... Почему ты так в этом уверен, и почему ты считаешь, что я обманываю тебя? Зачем мне это, Исаак? Мне нужны деньги, а ты платишь хорошие деньги… С чего ты взял, что это стекло?
Исаак Швейцер: Исаак выпрямился и медленно прошёлся по комнате. Он наблюдал за Кучинским и увидел, как тот побледнел и покрылся потом, услышал, как задрожал его голос. Нет, подумал Исаак, так притворяться Бобусь не может. Он слишком глуп для этого. Что же это получается: русская княгиня носит фальшивые алмазы? Или русскую княгиню успел надуть кто-нибудь другой? Кто? Неужели здесь, в Вильне, нашёлся смельчак, рискнувший одурачить самого Швейцера? Это было маловероятно. Любой, даже самый мелкий виленский жулик, знал: Швейцеру переходить дорогу - себе дороже. Прознает непременно, и уж тогда - жди беды! Каким образом всё происходящее становилось известно Швейцеру, никто не знал, но становилось, и это был всеми признанный факт. - Бобусь, - начал наконец Исаак. - если бы здесь сейчас сидел с нами мой дед, Соломон, он сказал бы тебе много слов про алмазы, и ты бы сейчас глазел ему в рот, как голодный пёс глазеет в рот жующего лавочника. Он всегда имел в запасе много слов и любил их говорить, старый Соломон! Но я не буду говорить тебе слова про алмазы, Бобусь. Хочешь, сам убедись, что это стекло, но лучшее сейчас для тебя - это поверить мне, Бобусь. Исаак не спеша опустился на стул, кряхтя и потирая спину. - Бобусь, старый Швейцер - честный еврей. И если старый Швейцер сказал, что заплатит, старый Швейцер не обманет и заплатит. Ты знаешь это хорошо, Бобусь. Но я не имею эту привычку платить за то, чего у меня нет. И это, Бобусь, ты тоже знаешь хорошо. Я заплачу тебе что ты принёс. Но алмазы ты мне не принёс. Поэтому за алмазы, - Исаак вздохнул, - за алмазы, Бобусь, я тебе платить не буду.
Masque: Болеслав не умел читать мысли, однако именно в тот момент он подумал точно о том же, о чем рассуждал про себя старый еврей. Неужели княгиня Васильчикова носит подделку? Подмену она обнаружила бы на второй день, следовательно… Вывод напрашивался очевидный. Бобусь вспомнил надменное лицо княгини, холодный взгляд, каким она его «одарила» однажды, в тот момент, когда он, подавая накидку, не удержавшись, зацепился масляными глазами за сверкающее ожерелье на точеной шее, над низким вырезом бального платья. - Княгиня носит подделку, - словно забывшись, пробормотал он вслух и поднял глаза на хитроумного еврея, - кто бы мог подумать, а, Исаак? Разве я мог предположить, что рискую ради стекляшек, лавочник? Бобусь хохотнул, проглотив собственную злость и лихорадочно рассуждая. Дело не выгорело – Исаак зол, да и черт с ним, бедным иудеем, он выкрутится, а вот как быть ему, Болеславу? Бобусь решительно отодвинул в сторону полыхнувшее лживым огнем стекло и с нажимом произнес: - Но я сделал работу, Исаак. Заплати мне за то, что я принес – и за риск. И… еще, лавочник. У меня есть бумаги. Они могут представлять для тебя интерес. – Бобусь помолчал, прикидывая, в какую сумму он может оценить документы, вытащенные из кармана офицерского плаща, и, решившись, добавил, - и еще у меня есть кое-что для тебя, Исаак. Но это личное, и будет стоить недешево. Он уставился злыми глазками в сумрачное лицо еврея, ожидая ответа.
Исаак Швейцер: Исаак усмехнулся. Бобусь произнёс именно те слова, которых он ждал. Конечно, сейчас он должен был начать крутиться и набивать цену. Но не так-то просто было у Исаака Швейцера набивать цену. Вернее, это было очень сложно, а практически невозможно. Исаак посмотрел на Бобуся поверх очков и нехорошо улыбнулся. - Слушай меня, Бобусь, и советую тебе открыть пошире твои уши. Ты хочешь, чтобы я заплатил тебе за работу, Бобусь? Работа бывает разной. Собака тоже выполняет свою работу, охраняя курятник. И получает за это мясо. Но собака не получит мясо, если в курятник, который она охраняла, заберётся лиса. Работа, за которую я плачу - это результат, Бобусь. Ты говоришь, ты рисковал? А что такое риск, Бобусь? Дым! - Швейцер дунул на свечу, пламя качнулось в сторону. - Я не плачу за дым! Я плачу за то, что могу подержать в руках, за то, что у меня потом купят. Купит ли кто-нибудь у старого Швейцера твой риск? Исаак закашлялся, поправил очки и снова посмотрел на Кучинского. Тот казался злым и растерянным. Но Исаака меньше всего волновали чувства сидящего перед ним швейцара. - Я подержал в руках серьги и кольцо, я оценил их, и ты за них получишь. Но за риск я не плачу. Ступай на улицу, Бобусь, и поищи кого другого, кто платит за риск. Швейцер подождал несколько секунд. Какие там бумаги пытается всучить ему этот жалкий человек? Его нисколько не проняли слова Кучинского про интерес и недёшево. Тем более что Бобусь наверняка уже понял, что денег за ожерелье ему не видать, как не видать и самого настоящего ожерелья. Интересно или нет, а тем более насколько это будет недёшево, Швейцер решит сам. Но посмотреть на бумаги, безусловно, стоило. - Так ты давай сюда бумаги, Бобусь, давай, - Исаак протянул руку.
Masque: Кучинский снова оскалился, обнажая в ухмылке кривые, но крепкие зубы: - Я не прошу тебя платить за дым, Исаак. Информация – это порою больше, чем то, что ты можешь подержать в руках, хитрый потомок Иуды. Тебе ли не знать этого, лавочник. Он не спеша вытащил из кармана сверток, и, поплевав на палец, осторожно отделил от пачки один лист, протянув его Исааку. Швейцар сам толком не рассмотрел, что за бумаги лежали в кармане офицера, заметив только, что на них стоит свежая дата и отметка об особой секретности. Не веря собственному счастью и поражаясь разгильдяйству оставившего бумаги, Бобусь тогда сгреб все разом, для полной уверенности встряхнув карман и прощупав плотную ткань подкладки, не исключая, что документы были вшиты в полу плаща и вывалились в карман из прорехи в «тайнике», однако подтверждения своим подозрениям не нашел. - Держи, Исаак. Можешь убедиться, что я не предлагаю то, что ничего не стоит. А информация продается отдельно. И уверяю тебя, она будет стоить того, чтобы не жалеть на нее денег. Сейчас, получив вместо денег за ожерелье толику разочарования, Кучинский понимал, что князь Шанский остается его последней возможностью реабилитироваться за провал и шансом нагреть на этой информации руки. Он нетерпеливо забарабанил по столу пальцами, наблюдая, как Исаак, щурясь, всматривается в листок бумаги.
Исаак Швейцер: - Информация, Бобусь, - произнёс назидательно Исаак, - это тот же дым, если она не цепляется за то, что я могу подержать в руках. Слова не стоят ничего, Бобусь. Слова не сможет продать даже самый хитрый еврей на свете. Нельзя продать шум ветра. Но дерево продать можно. То, что делает пустые слова правдой и то, что я могу подержать в руках - вот это уже информация. И запомни это, Бобусь, если ты захочешь надуть ещё кого-нибудь. Исаак поднёс бумагу к самому пламени свечи, рискуя подпалить документ. Он медленно начал просматривать листок, поданный ему Кучинским. Лицо его при этом выражало только одно: усилия подслеповатых глаз разобрать убористый почерк писавшего. Осилив написанное, он снял очки, потёр уставшие глаза и посмотрел на Бобуся. - Ещё?
Masque: - Я не хочу надуть тебя, Исаак, - возмутился Бобусь, - я хочу получить деньги, хорошие деньги. Мне нужно как-то жить, Исаак, пока… Болеслав с хрустом потянулся, разминая затекшие ноги, и продолжил: - Здесь еще с десяток листов. Я тебе дал первый. Документ важный, и я уверен, ты найдешь на него покупателя. Заплати мне за бумаги и за эти побрякушки, – Кучинский кивнул на сиротливо лежащие кольца и серьги. – уж они-то настоящие. Однако… кто бы мог подумать… - снова нервно хохотнул швейцар, удивляясь неожиданной промашке с ожерельем. Он поднялся и сделалал несколько шагов по комнате, остановившись сбоку и нависая на Исааком, подобно медведю, вставшему на задние лапы: - Заплати мне за это, Исаак, и после я расскажу тебе историю, которая будет стоить не меньше. У меня есть чем подтвердить свои слова, не беспокойся, – Бобусь прищурился и с неожиданной прытью вернулся к своему стулу, придавив его всей тяжестью тела. – Плати же, лавочник, я жду. Мне не терпится подержать в руках деньги, Исаак...
Исаак Швейцер: - Терпение, Бобусь, - добродетель общечеловеческая, - жалеть Кучинского Швейцер не собирался. - И иудейская, и христианская. Коль раз ты есть добрый христианин, Бобусь, как я - почтенный иудей, так что потерпи. Одна облезлая кошка очень торопилась поймать убегавшую мышь и попала под колёса повозки. Так что не скачи, Бобусь, как блоха, сиди спокойно и жди. Исаак медленно встал и, не произнося более ни слова, вышел из комнаты. На этот раз в его планы не входило оставлять Кучинского надолго одного, но дверь запереть он всё-таки посчитал не лишним. Исаак прошёл по коридору в одну из дальних комнатушек, где хранил он часть своих денег. Деньги Исаак держал в разных местах и в разных тайниках. Некоторые из них были известны двум его старшим сыновьям, эти деньги Исаак использовал для ведения дел в своей лавке. О других же не догадывалась даже хитроумная Сара. Швейцер достал деньги, отсчитал причитающуюся Бобусю за серьги и кольцо сумму, снова запер свой тайник на множество замков и поплёлся обратно в комнату, где он оставил Бобуся ждать и терпеть. - Держи, - он кинул на стол деньги. - Это твои деньги, Бобусь. За серьги и кольцо. Я обещал тебе, и я своё слово сдержал. Ты получил деньги. А теперь, Бобусь, прячь свои деньги, пока на них не позарился никто другой, и давай мне твои бумаги и твой рассказ. Убирай подальше деньги, Бобусь, и можешь начинать давать.
Masque: Болеслав, не торопясь, пересчитал купюры, сдержав удовлетворенный возглас. Да, Исаак не поскупился. Блаженно зажмурившись и спрятав деньги, Кучинский развалился на стуле, хитро поглядывая на Швейцера. - Итак, ты хочешь знать мою историю, Исаак? Что ж, послушай ее. Сегодня я встретил одного человека, на вечере князя Васильчикова. Он пришел как гость, Исаак. Высокий, холеный, красавец, прекрасной фамилии и очень богатый… Он очень богат, Исаак. Между нами – пропасть, лавочник, почти такая, как между мною и тобой, презренный сын Иуды…. – Бобуся понесло, глаза его заблестели, словно полученные деньги и предвкушение новой наживы опьянили его не хуже вишневой наливки, – и все-таки у нас есть прошлое Исаак, общее прошлое. Моя умершая шесть лет назад жена, Ляля… Кучинский скрипнул зубами и лицо его исказилось.
Исаак Швейцер: Расчёт Швейцера оказался верным. Исаак знал, что заплатив Бобусю даже чуть больше обещанной за драгоценности суммы, он с лёгкостью развяжет тому язык. Так оно и вышло. Убаюканный ласковым хрустом купюр, Бобусь расслабился. Теперь Исаак был уверен, что тот расскажет ему нечто представляющее интерес. Кучинский начал рассказ про некоего богатого господина. Слова "холёный" и ""красавец" прозвучали с явным привкусом зависти, из чего Исаак заключил, что у Бобуся с этим знатным господином имелись какие-то личные счёты. Швейцер пропустил мимо ушей замечание о презренном сыне Иуды, над которым в другое время не преминул бы посмеяться, и приготовился внимательно слушать. Предположение Швейцера о личных счётах подтвердилось почти сразу же. Бобусь заговорил о своей умершей жене. Значит, тут что-то любовное. Исаак слегка засомневался в полезности для себя любовной истории, которую, по всей вероятности, собирался рассказать ему швейцар. Но, верный своему правилу не делать преждевременных выводов, решил дослушать всё до конца. При упоминании имени своей жены Кучинский остановился. Исаак взглянул на него с любопытством. Неужели в душе этого человечка жили какие-то чувства? - Продолжай, Бобусь, - мягко сказал Исаак. - Продолжай, я слушаю тебя.
Masque: - Шесть лет назад я служил, Исаак. Я был немаленьким человеком… ведал полковым снабжением, был женат на красавице Ляле… При воспоминании о жене глаза Кучинского замаслились, и блеснули в свете свечи: - Ах, какая это была женщина... Такая не снилась тебе, презренный еврей!.. Настоящая красавица, сейчас вспомню, сердце екает… лицо как у ляльки фарфоровой, высокая грудь… предана, как верная собака, глядит в глаза, ждет, что прикажу, на все была готова ради меня, Исаак... Подложил я ее ротмистру Шанскому, использовал, как содержательница борделя последнюю девку… Да проще все тогда казалось, да и Елена моя была не прочь. Вместе смеялись над дураком, фанфароном, что видел только свои усы да белые кудри, разметавшиеся по подушке. Повелся князь Шанский, а я тихо помалкивал, вроде как не знаю, али не хочу знать... У меня свой интерес был, - Кучинский выдохнул и пояснил, - в то время кампании военные шли, и, как водится у русских – бардак, воровали снабженцы, кто во что горазд… ну, и я не удержался, и сам влез по уши, и Лялю втянул... Хорошо все шло, гладко, фальшивые накладные мне Шанский подмахивал, не глядя в глаза – или мужа-рогоносца стеснялся, амант, черт его дери!.. Кучинский зло и коротко рассмеялся, и продолжил, вдохновенно глядя в потолок затуманенным взором: - Потом проверка грянула… Что успел, спрятал, да и ротмистр постарался – Лялечка у него в ногах валялась, просила мужа спасти… И спасла-таки...
Исаак Швейцер: Да, складно получалось у Бобуся! Впрочем, Исаак уже по началу этой истории понял, что этот знатный господин - Шанский - у Бобуся будет выставлен дураком. Сам же пан Кучинский окажется на высоте положения. Но не зря же Бобусь метёт тут языком! Если у него действительно есть счёты с этим Шанским, то в своей истории он явно что-то привирает. Или чего-то недоговаривает. Ибо если бы всё было так, как звонит Бобусь, никаких счётов у него с тем господином не возникло бы. Но ему, Исааку Швейцеру, какое дело до прошлого пана Кучинского и его отношений с тем ротмистром? Конечно, если сейчас этот ротмистр замешан в тёмных делишках, можно было бы извлечь немалую пользу, зная о не совсем достойных событиях его жизни. То, что описываемая Бобусем любовная история между его женой и Шанским действительно была, сомнений не вызывало. Но сейчас, зачем он всё это рассказывает Швейцеру сейчас? Что на уме у этого швейцара? Какие ещё бумаги лежат у него в кармане? - Вижу, что спасла, - усмехнулся Исаак. - Иначе ты был бы сейчас не здесь, Бобусь, а солидно далеко отсюда, и уж точно не бы держал в руках того, что ты держишь теперь. - Исаак смотрел на свечу, которая догорела уже наполовину. - Но пока, Бобусь, я слышу только слова. А слова, как я уже тебе сказал, - это такой же дым, какой исходит от печной трубы. Что мне до твоего Шанского?
Masque: - Или ты глупее, чем я думал, Исаак, или притворяешься, - зло хохотнул Кучинский, разворачиваясь на стуле, который предостерегающе, жалобно скрипнул, - что тебе за дело? Дело очевидное, лавочник. Сам бы взялся, да мне бежать нужно. Вот и хочу продать тебе, Исаак, князя Шанского, за хорошие деньги. Кучинский осклабился, взглянул на еврея и, темнея лицом, продолжил уже без улыбки: - Уговорил я полкового лекаря, приписали мне кучу болячек, кроме ноги раненой… И Шанский постарался ради Лялечки - то ли голову потерял, хлыщ, то ли пожалел… в тягости была она к тому времени… В общем, дело закрыли, списали меня по увечью, припомнив недавнюю травму, и ушел я тихо, унося с собой часть накладных… фальшивых, ротмистром подписанных. А Ляля родами умерла, оставив сына. Анджеем крестили. Мальцу пять лет, живет на хуторе с Лялиной теткой, я им деньги посылал… ежели случалась оказия… Болеслав потянулся, хрустнув суставами, и выдохнул: - Был недавно у них, видел… сына – князей Шанских кровь течет в его жилах… А теперь смекай, Исаак… Дите, конечно, невинное, однако глупо не воспользоваться… облегчить мошну князюшки. Да то ладно, а вот накладные… Шанский уверен был, что документы сгорели – я сам божился, что следов не оставил. А есть они. Дело тогда замяли его стараниями… А сейчас и открыть могут, - он вытер пот со лба, и прямо взглянул на задумавшегося Швейцера, - смекаешь, ты, жалкая душонка? Князь у меня в руках! – глаза Кучинского налились кровью, - а если тебе историю продам, твоя выгода в ней будет, выгода очевидная!
Исаак Швейцер: Старый Швейцер молчал. Старый Швейцер выслушал историю Кучинского. Теперь старый Швейцер размышлял. Ему стало понятно, какие счёты имел с тем ротмистром Бобусь. Конечно, простить жене, что та родила не его сына, он не мог. А также имелись документы, которые подтверждали, что у влиятельного ныне человека, как и у самого Бобуся, в прошлом имеются весьма тёмные дела. Вот что вынес Исаак из рассказа Бобуся. Всю остальную сентиментальную часть он отправил на задворки своего разума. Задворки разума Швейцера, надо признать, были полны разнообразной информации, разложенной в строгом порядке, но он умел держать её там запертой на семь замков. В нужный час он мог достать оттуда то, что ему было надобно. Разумеется, рассчитываться с Шанским за делишки Бобуся Швейцер не собирался. Но иметь у себя бумаги, за которые он мог бы зацепить влиятельного человека, как рыбак цепляет рыбку на крючок, было не лишним. Ещё одного влиятельного человека, усмехнулся про себя Исаак. Половина влиятельных людей и не подозревали, что многое из того, что они сами считали глубокой тайной, находится на задворках разума старого лавочника-еврея, и не только в его голове, но также и в тайниках в виде различных бумаг и вещичек. Швейцер молчал довольно долго, не отводя глаз от пляшушего пламени свечи. Наконец он посмотрел на Бобуся. - Хорошо, Бобусь, - произнёс он. - Я покупаю у тебя князя, но покупаю не слова. Я покупаю у тебя те накладные, про которые ты мне тут так складно описывал. Неси мне накладные, Бобусь, и ты получишь от меня деньги. А то, что ты принёс сейчас - я должен сначала прочитать твои бумаги, чтобы их купить. Даже самая глупая еврейка не купит молока, если молоко в закрытой крынке.
Masque: - Сейчас, Исаак! – Бобусь резко хлопнул ладонью по столу, - ты мне заплатишь за бумаги сейчас, старый пройдоха. Ты прекрасно знаешь, что мне время не позволяет ждать, пока ты прочтешь бумаги. Кучинский поднялся снова, чувствуя себя более убедительным в том момент, когда он, как глыба, нависал над тщедушным евреем. У него не было времени дожидаться, и старик хотел сыграть на этом, сбив цену. Или оставив расчет на будущее. - У меня весьма туманное будущее, лавочник, - скрипнул зубами Бобусь, - я хочу получить деньги за бумаги сейчас. Ты понимаешь, чего они стоят, лавочник, не лукавь… А накладные… Их нет в городе – разве я мог знать, что судьба сведет меня с князем Шанским. Накладные на хуторе, я их держу там, где держу ублюдка князя. Я отправлюсь туда сегодня же ночью, Исаак. Чем раньше ты рассчитаешься со мной за то, что получил, тем скорее я уеду. Я черкну тебе, как добраться туда, Исаак. Дай мне половину денег – а вторую половину привезет твой человечек, ему я и отдам бумаги. Могу и мальца отдать, - Кучинский утробно хохотнул, понимая, что хитрый жид, скорее всего, примет его условия. Дите – не козырь в игре. Так, попытка разжалобить фанфарона, но, если пригрозить бывшему ротмистру Шанскому разглашением истории с поддельными накладными и покрытием махинаций должностного преступника… Совсем иной колер… Бобусь щелкнул пальцами. - Ах, черт бы побрал меня, Исаак, как жаль, что я не смогу прижать князюшку самолично. Ты останешься с хорошим наваром, лавочник! Ну же, не скупись!
Исаак Швейцер: - Ты опять нетерпелив, Бобусь, - спокойно, глядя на Кучинского снизу вверх, ответил Исаак. - Ты прыгаешь на стуле, Бобусь, как масло на раскалённой сковороде моей Сары. Это грех, Бобусь, и он тебе зачтётся со всеми твоими остальными делишками. Швейцер прекрасно понимал, что Бобусю просто не сидится на месте. Он рвался сбежать из города, он боялся. А когда человек боится, им легко можно управлять. - Хорошо, - вновь повторил Исаак. - Бобусь, у тебя свой интерес, а у меня свой. Ты хочешь прижать твоего князя. Я же хочу иметь твои бумаги. Ты принёс мне бумаги Бобусь, ты хочешь продать бумаги, а я хочу их купить. Нам осталось только поговорить про цену. Швейцер остановился на секунду и снова взглянул в глаза Бобусю, горевшие алчным огнём. - Я даже дам тебе выбирать. Я куплю у тебя бумаги, не читая, но это будет для тебя стоить меньше. Если я читаю твои бумаги, я определяю настоящую цену. Я готов ждать, пока твой человек привезёт мне твои накладные, я готов платить за них сколько надо, если они того стоят, и даже больше, если они и вправду стоят больше, но я не буду, Бобусь, платить тебе за дым. Почему я знаю, что ты не сказал старому Швейцеру большую сказку? Так что можешь выбирать, Бобусь, и старый Швейцер сделает что ты выбрал.
Masque: Бобусь понял, что хитрый жид вцепился в его горло клещами, и из него не вытащишь больше, чем он согласен дать. - Некогда, некогда мне ждать, мерзкий сын Иуды, - забормотал Кучинский, тяжело ступая по комнате, – ладно, плати сколько сможешь… сейчас, лавочник. Я оставлю тебе бумаги. И половина за накладные – сейчас. Тогда адрес скажу. На хутор пришлешь своего человечка, Исаак. Я никому не доверяю. И тебе тоже. Получишь накладные в обмен на деньги. Не раньше. Бобусь еще раз прошелся по комнатушке и уселся на хлипкий, скрипучий стул. Он потерял непростительно много времени. Стоило поторопиться, и Исаак это понимал. Чувствуя, как он стремительно сдает свои позиции, выдавая нетерпение и страх, Кучинский поднял злые глаза на Швейцера, обнажив в угрожающей ухмылке кривые зубы: - Ну?.. У меня есть причина торопиться, Исаак, и торопить тебя.
Исаак Швейцер: - Вижу, что тебе просто неймётся, Бобусь, как неймётся собаке получить вожделенную кость. Но обождать тебе всё-таки ж придётся, Бобусь. Я должен принести деньги. Деньги - они сами не приходят, как бы тебе, Бобусь, того бы ни хотелось. Исаак сделал паузу, понаблюдав за реакцией Кучинского на слова о деньгах, торопящихся пожаловать к нему. Потом он продолжил: - Я плачу тебе сейчас за твои бумаги сколько они стоят сейчас, непрочитанные. Ты это выбрал сам. И я плачу тебе за адрес, который ты сейчас мне будешь писать. Я пришлю к тебе деньги, Бобусь. Они поедут с моим человеком по адресу, который ты сейчас продашь мне. Когда они приедут, мой человек изучит твои накладные, и если ты не покормил меня сейчас красивой сказкой, а рассказал чистую правду, мой человек отдаст деньги тебе, а ты отдашь ему накладные. А коли ты решил посмеяться над бедным старым Швейцером, - в глазах старика блеснула слеза, - уж тогда не обижайся, Бобусь, не обижайся, дорогой, но деньги уедут обратно ко мне. А сейчас, Бобусь, я иду нести деньги за бумаги и за адрес, а ты пишешь мне адрес. Вон перо и бумага, Бобусь, начинай, время летит быстро, а когда тебе неймётся, то ещё быстрей. Швейцер, не дожидаясь, когда Бобусь начнёт писать адрес, повернулся и вышел из комнаты. Уже в третий раз. И в третий раз повернулся ключик в двери.
Masque: Кучинский мысленно пожелал хитрому иудею провалиться на месте, а сам, взяв мятый листок бумаги и обмакнув перо в чернильницу, начал писать адрес. Свет единственной свечи был слишком тусклым. Болеслав чертыхнулся, прищурился, скрипнув пером по бумаге, и на руку ему брызнуло несколько чернильных капель. - Чертов жид, скупердяй, пару лишних свечей поставить удавится, - пробормотал он под нос, не заботясь, впрочем, если Исаак услышит его из-за закрытой двери. Кучинский в сердцах сплюнул и начал рыться в карманах в поисках платка, когда его пальцы нащупали какой-то предмет. - Табакерка, - вспомнил Бобусь, извлекая из кармана серебряную табакерку, на крышке которой была выгравирована нехитрая надпись, свидетельствующая о том, что сию изящную вещицу подарила Василию Дмитрию Шанскому его любящая матушка. Табакерку он вытащил из кармана плаща князя, как только тот скрылся в гостиной, оставив стоять в прихожей швейцара, сверлящего его спину недобрым взглядом. Соблазн оставить себе какую-то собственность князя Шанского, пусть эту безделицу, был необъяснимым и опасным, но обладание тем, что принадлежало недавно князю, казалось болезненно привлекательным. Повертев табакерку в руке и прикинув ее цену, Бобусь ухмыльнулся, отправив вещицу обратно в карман. Деньги нужны, но Исаак неплохо заплатит за безделушки княгини Васильчиковой и бумаги. Кучинский кое-как оттер чернильные пятна с руки, дописал адрес и тяжело поднялся, чувствуя ноющую боль в раненой когда-то ноге... «Нужно поторопиться», - снова пробормотал он, и сделал несколько шагов к двери, довольно сильно грохнув по ней кулаком, не беспокоясь о спящих домочадцах Исаака.
Исаак Швейцер: Вернувшись с деньгами, Исаак поднёс руку с ключом к дверному замку. В этот момент дверь содрогнулась от удара тяжёлого кулака Бобуся, который, как понял Исаак, находился в состоянии, близком к бешенству. Швейцер подождал с минуту, повернул ключ и вошёл в комнату. - Хладнокровней, Бобусь, - произнёс он, - ты разбудишь Сару, а я сильно не посоветую тебе встречаться с Сарой, разбуженной ударом в дверь твоего кулака. Она не успокоится, пока не прокричит тебе все слова, которые она будет иметь, а слов у неё может иметься до рассвета. Исаак положил на стол деньги, взял бумажку с адресом и внимательно изучил закорючки. - Хорошо, Бобусь. Вот деньги. Я расплатился с тобой честно. Ты видишь, старый Швейцер всегда держит слово. Езжай на свой хутор, находи там твои накладные и жди. Швейцер сел, откашлялся. Потом он, не глядя на Кучинского, поднял ожерелье. Немного покачав его в ладони, словно взвешивая, он задумчиво, будто самому себе, произнёс: - Кто ж умеет делать такие стекляшки, а? - и, подняв глаза на Бобуся, он бросил ожерелье прямо тому в руки. - Забирай свои стекляшки, Бобусь, и побалуй этой погремушкой твоего мальца.
Masque: Кучинский машинально поймал ожерелье, сверкающей змейкой уютно свернувшееся в широкой ладони, шумно выдохнул и положил его в карман. Деньги он пересчитал куда внимательнее, чем, возможно, рассчитывал Исаак, но ничего не сказал, заметив, что на этот раз старый жид отмерил ровно, ни прибавив сверху ни рубля. Мысленно прикинув, на какое время ему может хватить этих денег, Кучинский пожевал губами, бросив быстрый взгляд на еврея. Беспокоиться, что Швейцер обманет, не было особых причин, но опасения тонкой струйкой пота пробежали между лопаток, и Бобусь поежился. Свернув бумажки и спрятав их за пазуху, он поднялся, и, отодвинув жалобно скрипнувший стул, подошел к Исааку: - Что ж, лавочник, прощай. Жду твоего человека с деньгами. И запомни, - он не удержался, брезгливо поймав засаленный ворот рубашки Исаака, - если кто узнает... прихлопну, как жука навозного, мокрого места не останется… не вздумай сдать меня. Исаак. Пожалеешь, жалкая душонка. Бобусь забросил на плечо мешок, поплотнее запахнулся в старый, поношенный плащ, и вышел из вон комнатушки в переднюю, где его ждал тихий человечек, с крысиным личиком и жиденькими пейсами, то ли домочадец, то ли бесплотный призрак, который проводил его молча до двери, и аккуратно за ним ее запер. Бобусь услышал, как поворачивается ключ в тяжелом замке, и поднял голову. По небу бежали рваные клочья облаков, ветер усилился, как это часто бывает весенними ночами, в краткий промежуток времени между тьмой и рассветом. «Нужно торопиться», - снова сказал он себе, и, неожиданно легко и бесшумно ступая, скрылся за углом дома, растворившись в темноте.
Исаак Швейцер: Исаак спокойно наблюдал, как Кучинский пересчитывает купюры, также спокойно он выслушал и его угрозы. Когда за Бобусем закрылась дверь, он собрал украшения со стола, присовокупил к ним мятую бумажку с адресом хутора, на который должны были поехать деньги и с которого вместо денег планировались прибыть накладные. - Жалкий ты человек, Бобусь, - бормотал Исаак, собирая нехитрые побрякушки. - Нецелеуверенный. Он повернул голову и долго и пристально смотрел на дверь, за которой скрылся бывший швейцар.
Masque: Бобусь решительно шагал по темным улицам, плотнее кутаясь в плащ, не спасавший от утреннего майского холода. «Переодеться надо», - пробормотал он, ускоряя шаг, и пытаясь согреть холодные руки в карманах. Пальцы его наткнулись на ожерелье, которое он сам не помнил, зачем забрал у старого жида. - Черт! – выругался он сквозь зубы и сплюнул, - а это?.. Он воровато оглянулся, словно прячась от собственной тени, и, размахнувшись сильно, швырнул фальшивку в густо растущую живую изгородь у какого-то дома, на мгновение сжавшись от липкого страха быть сей час же пойманным. Однако темнота не ответила ничем, кроме мгновенно стихшего шороха листьев, да сладковато-тягучего аромата сирени. Кучинский выдохнул, и более до самого дома Васильчиковых не останавливался. Он подошел к особняку с той стороны сада, где находился полуразрушенный флигель, замирая ежесекундно и прислушиваясь к возможным звукам от большого, темного здания. Его опасения были напрасны – дом спал, и было очевидно, что никто не хватился пропажи. И не хватится уже до самого утра. Болеслав осмелел, и тихо вошел в открытую дверь флигеля. Там он в темноте, не зажигая свечи – слишком опасное это было дело – упрятал деньги в большой, плотно упакованный мешок, сменил плащ на теплое, тесноватое пальто, и, складывая плащ, уронил что-то, с грохотом, который испуганному Бобусю показался громоподобным… он уронил на пол злосчастную табакерку. Матерясь, швейцар наклонился и начал шарить по полу, сплевывая пыль. Найти табакерку на полу в темной комнате было так же решительно невозможно, как найти в темной комнате черную кошку. Злясь на самое себя, он принялся рыться в мешке, в поисках свечи, и тут ему почудилось, что в комнате кто-то есть. Это было ощущение почти животное, знание волка, почуявшего рядом врага… Ветерок, на мгновение пахнувший от двери, чье-то неслышное дыхание?.. Бобусь бросился к двери, пытаясь обогнуть невидимое со стремительностью хищника, убегающего от опасности, но было поздно. Острый клинок вошел в тело мягко, как нож в масло. Болеслав дернулся, и упал, удерживая хриплый крик… Эпизод завершен.
полная версия страницы