Форум » Творчество Джейн Остин » Повседневная жизнь Джейн Остин -2 » Ответить
Повседневная жизнь Джейн Остин -2
Helmi Saari: Вот такая информация мне сегодня пришла по рассылке в числе прочего: Любимые супы Джейн Остин -- швейцарский миагр: суп-пюре из зелени с яичными желтками и карри: густой суп со специями, телятиной и рисом. За достоверность информации не поручусь, но не могла не поделиться :))
Ответов - 127, стр:
1 2 3 4 5 6 7 All
незнакомка: Элайза Не скучная жизнь была у Остен.
Цапля: Элайза Спасибо, весьма интересное продолжение да, Джейн посчастливилось иметь неординарных родственников
apropos: Элайза Французская графиня в доме Остенов - могу представить, как взволновалась вся округа. А для нашей Джейн хорошая возможность расширить свой кругозор. Ну, и улучшить французский.
Tatiana: Элайза Очень интересно и познавательно.
Элайза: Цапля пишет: Джейн посчастливилось иметь неординарных родственников Да, в этом плане, Элайза, пожалуй - самая яркая личность из всех ее родственниц. Хотя нет, там будет еще замечательно эксцентричная тетушка со стороны матери - это тоже отдельный разговор, но до него еще долго... Кстати, хотела предупредить, что в работе над переводом у меня сейчас будет небольшой перерыв в связи с моим отъездом - но надеюсь, не очень долгий, где-нибудь на неделю. Может, до отъезда успею еще что-нибудь выложить, но боюсь обещать. Да, и еще все время забываю доложить, что я ведь прошерстила в свое время интернет на предмет той истории с разводом - и нашла-таки одну выложенную в сети довольно подробную биографию Гастингса. Там про его вторую супругу написано примерно следующее - когда Гастингс заболел, миссис Имхофф самоотверженно за ним ухаживала, буквально не отходила от его постели (где был ее муж в это время, не уточняется ) и, когда он выздоровел, то вскоре понял, что это - она, большая и мытая чистая любовь его жизни. А с мужем они решили вопрос крайне полюбовно, насколько я поняла - просто встретились втроем и поговорили, как цивилизованные люди, и муж согласился подать на развод, тем более, что Гастингс пообещал ему весьма щедрое вознаграждение за все его хлопоты и расходы, так что он, судя по всему, в накладе не остался. Вообще, насколько я успела понять процедуру английских разводов, такой развод, после которого женщина вновь могла выйти замуж, стоил гораздо дороже "обычного". Ну, а в данном случае, поскольку Имхофф был немцем, их разводили во Франконии, одной из немецких областей. Бракоразводный процесс в те времена длился несколько лет, и только через некоторое время после окончания этой процедуры Гастингс и экс-миссис Имхофф смогли создать свою семью. То есть, это все очень не быстро происходило, на самом деле. Там еще и дети были от первого брака, насколько я успела понять.
Цапля: Элайза пишет: То есть, это все очень не быстро происходило, на самом деле Зато какое стремление и стойкость в достижении цели! Может, это в самом деле большая и чистая любовь? Но впечатляет "цивилизованность " развода, да еще в то время. Наверное, отступные были не маленькие
незнакомка: Цапля пишет: Наверное, отступные были не маленькие Наверное! Но не все же мужья дже за хорошие отступные давали развод. Думаю это случай один из 1000. Элайза ты просто клад, столько информации знаешь
bobby: Элайза, большое спасибо за перевод! Только вот добралась до последней выложенной главы. Абсолютно согласна с тем, что читается легко, с интересом - как роман. Помимо всех странностей в семье Остен меня удивило, как можно было при живых родителях и довольно благополучной семье усыновить Эдварда другим людям. Это вообще практиковалось в Англии того времени или единичный случай? Для меня это не просто странно, а, мягко говоря, шокирует. Миссис Остен ( ведь это с ее подачи, насколько я понимаю, принимались важнейшие решения, касающиеся детей) была женщина весьма ( не подберу другого слова) странная... Какой бы ни была причина, но девочек в конце 1876 года забрали из Рединга домой; и на этом формальное образование Джейн Остен закончилось. Наверное в 1786?
Хелга: Элайза Присоединяюсь ко всем спасибам за перевод. Прочитала все и сразу, до чего же интересно читать семейную историю!
Элайза: Приношу свои извинения в связи со столь долгой задержкой перевода - увы, реал временами довольно сильно берет за горло, так что паузы в моей работе еще будут, предупреждаю заранее. Ну, а пока - то, что успела - продолжение 5-й главы. Да, и еще хочу сообщить, что первые две главы уже просмотрены моим замечательным редактором и выложены на форуме уже в новом, отредактированном виде, так что мне теперь за них не стыдно. Пользуюсь случаем еще раз выразить ему - вернее, ей - мою самую глубочайшую признательность за этот нелегкий труд. Я очень надеюсь, что со временем она "причешет" и приведет в нормальный вид и этот - увы, снова наспех - переведенный текст, который я пока, за неимением лучшего, предлагаю вашему вниманию. Скорее всего, именно Элайза с матерью подарили Джейн на день рождения книжки французского детского писателя Арно Беркена (Arnaud Berquin) «Друг детей» — серию морализаторских рассказиков и пьес, которая только вышла во Франции, но уже пользовалась огромной популярностью. К тому моменту существовали переводы и на английский, но Джейн получила оригинальное французское издание: книжечки небольшого размера, специально под детские ручки. Беркен пытается привить своим юным читателям различные добродетели: щедрость, доброту к слугам и животным, благотворительность по отношению к бедным, трудолюбие, ну и девочкам еще — «целомудренное поведение» и послушание. В случае же, когда у них возникают сомнения относительно чего-либо, что они слышат или узнают, им рекомендуется обращаться за советом к матери. Небольшие пьески предназначались для совместного разыгрывания родителями и детьми во время «домашних праздников», в кругу семьи. Возможно, Элайза, питая пристрастие к домашним любительским спектаклям и постановкам, подарила Остенам книги Беркена именно с этим расчетом. Но если и так, она сильно недооценила своих родственников. Даже поверхностного взгляда на книги Беркена достаточно, чтобы понять, что в своем стремлении внушить читателям моральные ценности в семейном контексте он создавал вещи на редкость тусклые, невыразительные и слащаво-сентиментальные. Джейн, должно быть, вежливо поблагодарила Элайзу за подарок, но ее собственные юношеские произведения служат весьма красноречивым комментарием к преисполненному добрыми намерениями Беркену. Там, где он стремился поучать и воспитывать, она бросается в фарс, бурлеск и неприкрытую иронию — создает мир, где царит моральная анархия — мир настолько живой, объемный и полный энергии, насколько скучным и плоским кажется морализаторство французского автора. Пьесы Беркена на бумаге выглядят мертвыми, тогда как некоторые истории юной Остен так и просятся в какой-нибудь диснеевский мультфильм. Но что бы ни думала Джейн о подарке Элайзы, к самой Элайзе у нее было совершенно особое отношение. Джейн привязалась к ней, очевидно, именно тогда, и теплая дружба связывала ее с кузиной до конца жизни последней. Четырьмя годами позже, когда Джейн исполнилось 14, она посвятила Элайзе одно из своих самых ярких юношеских произведений — «Любовь и дружбу», знаменитую памятной сценкой, в которой две главные героини «попеременно падают без чувств на диван». И хотя эта конкретная шутка была позаимствована у Шеридана, многие другие остроты, рассыпанные по всем 33 страницам этого искрометного опуса, вполне достойны его пера. В происхождении Лауры, которая рассказывает свою историю в серии писем, есть нечто, отдаленно напоминающее историю Элайзы: она «родилась в Испании, а образование получила в женском монастыре во Франции», ее отец был ирландцем, а «матушка была дочерью шотландского пэра и итальянской певички». Лаура пишет дочери своей подруги средних лет примерно так же, как Элайза могла бы рассказать свою историю дочери своей тети Остен; и в тональности писем Лауры слышится отголосок беззаботной безмятежности, присущей письмам Элайзы. В этой истории рассказывается в основном о путешествиях, часто совершаемых в компании подружки Софии; обе девушки переживают ряд чувствительных и жестоких приключений, включая крушение экипажа, в котором находились их возлюбленные, со смертельным исходом для последних. В одном из эпизодов почтенный пожилой джентльмен внезапно признает в четверых молодых людях, не связанных кровным родством, своих доселе неизвестных внуков и выдает каждому по банкноте в 50 фунтов, только чтобы тут же покинуть их снова: может ли это быть намеком на ожидания Элайзы от ее крестного отца, Уоррена Гастингса, по отношению к ее сыну, маленькому Гастингсу? Лаура и София нарушают каждый урок, который пытался преподать своим юным читателям Беркен. Они не только не следуют родительским советам и указаниям, они умудряются не заметить даже факт смерти собственных родителей. Они подстрекают своих подружек и возлюбленных «не подчиняться родительской деспотии» — 15-летнюю девицу убеждают сбежать с офицером, охотником за приданым, а двое других молодых людей, незаконнорожденные сыновья дам знатного происхождения, грабят собственных матерей и оставляют их помирать с голоду, а сами отправляются искать удачи на сцене — сначала в качестве бродячих актеров, а потом в качестве «звезд» Ковент-Гардена. Все молодые люди и девицы воруют, сбегают, залезают в чудовищные долги и отказываются за них платить — иными словами, это черная комедия, абсурдная и даже где-то вызывающая в своем отрицании «домашних» нравственных устоев, пристойности и добродетели. И если Джейн посвятила такую вещь своей кузине, значит, она была уверена в том, что Элайза сумеет оценить ее шутки и посмеяться вместе с ней. Элайзе было хорошо известно о «добром расположении ко мне Джейн», и сама она общалась с ней явно охотнее, нежели с Кассандрой: «и все же мое сердце отдает предпочтение Джейн». Очевидно, что они были близкими подругами и много разговаривали: Джейн, должно быть, расспрашивала, а Элайза рассказывала о своей жизни в Лондоне и за границей. Джеймс, вернувшись из Франции, тоже наверняка описывал внешность, нрав и поместья Капо де Февилида; ну и Генри, разумеется, со временем доведется узнать все аспекты жизни и характера Элайзы. Судьбы кузин, таким образом, оставались тесно связанными до самой смерти старшей из них. При этом жизнь Элайзы походила скорее на историю из романа, нежели на биографию близкой родственницы. Самые ранние детские воспоминания Элайзы относились к жизни в Лондоне с молодой матерью, пожилым отцом и могущественной фигурой знаменитого крестного где-то на заднем плане. Когда ей исполнилось шесть, мистер Хэнкок исчез из ее поля зрения, вернувшись в Индию. От него приходили хоть и ворчливые, но полные привязанности письма, на которые она редко отвечала. А что касается ее молодого крестного, он тоже вскоре уехал, и тоже в Индию. Элайзу не посылали в пансион. Она жила вместе с матерью в фешенебельном лондонском квартале, и учителя приходили к ним на дом. Она обучалась верховой езде, пению, игре на арфе и фортепьяно, танцам, чистописанию и основам арифметики. Она участвовала в детских представлениях вместе с другими детьми ее круга; она учила французский, читала поэзию, ходила по театрам. Она носила красивые и хорошо сшитые платья из дорогих тканей. Она посещала церковь и раздавала милостыню беднякам. Она была привязана к своим дяде и тетке Остенам и, как мы видим, часто гостила у них в Хэмпшире. Они с матерью были также частыми гостьями у кентских кузенов Уолтеров. Кузина Филадельфия Уолтер, которая приходилась кузиной также и Джейн Остен и которая была названа в честь Филадельфии Хэнкок, добросовестно сохранила ласковые, поддразнивающие письма, которые писала ей Элайза; они и служат теперь нашим главным источником информации о ней. Дорогая жизнь в Лондоне продолжалась, но все же многое в ней не удовлетворяло миссис Хэнкок в первую очередь потому, что статус, который она занимала в обществе, был не совсем ясен. Представители высшего сословия в то время снобистски относились к капиталам, сколоченным в Индии, если только размер этих капиталов не достигал совсем уж сказочных масштабов, позволявших закрыть глаза на «низкое» торговое происхождение. Но это не был случай Хэнкоков. Когда Элайзе исполнилось десять лет, отдаленная фигура ее крестного приобрела несколько более четкие и весомые очертания: мать сообщила ей, что он выделил ей небольшой капитал. Мистер Хэнкок строго-настрого наказал жене, чтобы она никому об этом не распространялась: «Позвольте мне предупредить Вас не поверять даже самой близкой подруге Вашей сии обстоятельства. Скажите Бетси лишь то, что крестный сделал ей щедрый подарок, но не посвящайте ее в детали; пусть она напишет письмо, приличествующее этому случаю». Возможно, Элайза уже тогда могла задаться вопросом, кто ее настоящий отец; она была смышленым ребенком, оказавшимся в двусмысленной ситуации. Ее официальный отец мистер Хэнкок умер, когда ей было 13 лет, и в то же самое время крестный удвоил сумму, которую выделил ей ранее. Теперь она стала обладательницей 10 тысяч фунтов, помещенных в доверительный фонд под опекой мистера Вудмена, зятя Уоррена Гастингса, и ее дяди Джорджа Остена. Таким образом, Элайза росла с осознанием того, что в ней было нечто, отличающее ее от остальных — и таинственное индийское происхождение, и капитал, об источнике которого не стоило распространяться. Возможно, именно неуверенность в прочности их социального статуса на родине и заставила мать увезти Элайзу на континент, едва той исполнилось 15 лет. Очевидно, этому способствовали и уговоры еще одного друга семьи — сэра Джона Ламбера, баронета англо-французского происхождения, с которым миссис Хэнкок имела кое-какие дела. Они с Элайзой поехали сперва Германию, в июне 1778 года посетили Брюссель, а затем направились дальше в Париж и начали вращаться в блестящем обществе, где связь с «лордом Гастингсом», как французы предпочитали его называть, только придавала им шарма. Элайза, очевидно, имела там успех и чувствовала себя, должно быть, так, словно попала в мир волшебных сказок из «Тысячи и одной ночи». Ее письма того периода к кузине Филе пестрят подробнейшими рассказами о том великолепном обществе, в котором она очутилась. Она описывает Марию Антуанетту, появившуюся на балу в турецком костюме, усыпанном бриллиантами, украшенном цветами, перьями, серебряными сетками и всевозможными драгоценностями. Элайза в деталях расписывает модные наряды, шляпки, прически, серьги, новый излюбленный цвет королевы — «наподобие цвета Помпадур, подернутого черным», который остроумно назвали «la mort de Malborough», «смерть Мальборо». Она упоминает и Лоншамп, «монастырь, расположенный в Булонском лесу», куда ездят прогуливаться в элегантных экипажах, и новое здание оперы «в Тюильри», достаточно большое, чтобы вместить «отряд из пятисот всадников», хотя собственно на оперу она пока не ходила. Она высмеивает то, как французы «убили» Шекспира своими переводами «Ромео и Джульетты», «Лира», «Макбета» и «Кориолана» и сообщает о невероятном успехе «Женитьбы Фигаро» Бомарше. Она заявляет, что ее сердце «абсолютно нечувствительно» ни к каким привязанностям, «кроме дружбы», и рассказывает о своей особенной дружбе с одной воспитанницей парижского монастыря, с которой они обменялись портретами. А когда они с миссис Хэнкок покинули Париж, чтобы переждать жаркое лето 1780 года в Ком-де-Виль под Фонтенбло, Элайза сообщает кузине, что намерена еженедельно писать своей подруге в монастырь, как подобает всякой романтической героине. Ее письма полны энергии и она добросовестно описывает все, что, по ее мнению, будет представлять для кузины интерес, но далеко не всегда из этих писем можно понять, что она на самом деле думала и каковы были ее истинные чувства. Такое впечатление, что первое серьезное событие в ее взрослой жизни — брак в 19-летнем возрасте с французским офицером — застало ее словно бы врасплох. Этот союз был заключен не по любви. Она открыто признает в письме, что не выбирала жениха сама и действовала «не столько сообразно с моими собственными суждениями, сколько опираясь на суждения людей, чьим к советам и мнениям я более всего обязана прислушиваться», людей, которых она называет «советчиками, имеющими высокий ранг и титул». Кто же были эти советчики? Очевидно, что не оба опекуна ее состояния, которые находились в этот момент далеко, в Англии. Наиболее вероятная кандидатура — друг ее матери сэр Джон Ламбер. Элайза просит кузину Филу адресовать письма на имя «шевалье Ламбера в Париж». У него имелись ранг и титул, о которых упоминает Элайза, а также влияние на ее мать. Он был более чем наполовину француз: его отец принял французское гражданство и у них имелись родственники на юго-западе Франции. Был ли у сэра Джона свой интерес в этом сватовстве или нет, мы не знаем, но факт, что кто-то представил Элайзу тридцатилетнему офицеру Жану Франсуа Капо де Февилиду в качестве богатой наследницы, имеющей отношение к «лорду Гастингсу» и ожидающей от него покровительства и в дальнейшем. А он был представлен ей как аристократ, владеющий большими поместьями на юге страны. В обоих этих представлениях имелся элемент истины, но в то же время оба не были до конца правдивы. Состояние Элайзы, хоть и хорошее, не являлось таким уж огромным. Капо де Февилид же был сыном адвоката, который сумел подняться из довольно скромных низов до поста мэра Нерака и поставлен надзирать за «водами и лесами» Ландов, отдаленных и неплодородных земель на границе нижнего Арманьяка. Титула у него не было, и утверждение Элайзы, что, выйдя за него замуж, она сделалась графиней, было основано либо на ее фантазии, либо, что более вероятно, ее просто ввели в заблуждение. Скорее всего, Капо де Февилид надеялся получить титул, а состояние невесты должно было этому поспособствовать. Возможно, из присущего гасконцам бахвальства он кое-что несколько преувеличил или «забежал вперед». Вероятно, сэр Джон рассчитывал получить кое-какие дивиденды от этого союза. Очевидно, что Ламбер был как-то финансово связан с Капо де Февилидом, поскольку через много лет после смерти Элайзы Генри Остен вел дела с его наследниками. Элайзу представили де Февилиду, когда он проходил службу в одном из полков ее величества королевы Франции. У него была слава одного из красивейших офицеров в армии. Завсегдатай придворных балов, в легкомысленной, праздничной атмосфере начала 1780-х он, должно быть, казался очаровательной фигурой. Во всяком случае, миссис Хэнкок пленилась им настолько, что дала согласие на этот брак и вскоре даже одолжила ему деньги из собственного капитала. Это было именно то, чего больше всего опасались опекуны состояния Элайзы. «Они [семья де Февилид] похоже, вознамерились обобрать ее до последнего шиллинга», — пишет мистер Вудмен Уоррену Гастингсу, жалуясь на то, что брак Элайзы оказался не слишком выгодным, хотя миссис Хэнкок и «утверждает, что он ее полностью удовлетворяет, поскольку у этого джентльмена прекрасные связи и большие перспективы». Мистера Остена, помимо прочего, беспокоило еще и то, что Элайзу могут обратить в католичество. И действительно, она как-то упоминает о монахине, которая пыталась уговорить ее перейти в католическую веру. Возможно, это было в монастыре, где жила ее подруга, но на этот счет опекун мог не беспокоиться. В Нераке были сильны традиции протестантизма, и некоторые члены семейства Капо сами были протестантами, а если и переходили в католичество, то больше для вида. А сам Капо де Февилид и вовсе был англофилом: «граф имеет сильнейшее желание увидеть Англию», — писала Элайза. Позже он выразит желание, чтобы его ребенок непременно «родился на английской земле». Это настолько необычно для француза, что невольно начинаешь искать причину такого поведения. Возможно, это связано с религией, хотя более вероятным объяснением видится надежда на то, что этот ребенок заинтересует «лорда Гастингса», у которого не было собственных законных детей, и который мог бы благосклонно отнестись к отпрыску Элайзы — малыша даже назовут Гастингсом в его честь. Элайза в письмах подшучивает над своим супругом: «он молод и считается красавцем, военный, да к тому же и француз — сколько причин сомневаться в его постоянстве!», хотя в то же время «должна признать, он просто обожает меня». На самом же деле у Жана Капо де Февилида имелась одержимость, которая никак не была связана с Элайзой. Он отчаянно нуждался в деньгах — но не на экипажи и не на роскошную жизнь в Париже, а на огромный и затратный проект в его родных Ландах. Он был одержим идеей осушить огромную местность — 5 тысяч акров земли, — представлявшую собой практически бесполезную и нездоровую болотистую пустошь под Нераком, известную как Марэ (le Marais — топь, болото), и превратить ее в плодородные земли, приносящие прибыль. Скорее всего, изначально эта идея принадлежала еще его отцу, который занимал в свое время должность «смотрителя вод и лесов». Французское правительство всячески поощряло улучшение земель и освобождало от уплаты налогов тех, кто занимался этими видами работ. Де Февилид обратился к королю за разрешением приобрести эти земли и осушить их, а также за освобождением от налогов. Этот неплохой план в случае реализации мог бы принести ему богатство, но необходим был большой первоначальный капитал. Отец, умерший в 1779 году, оставил Жану Капо немного земли и небольшое наследство, но этого было недостаточно. В 1789 году он выплатил за землю только половину нужной суммы, а в 1781 году женился на Элайзе Хэнкок. В начале 1782 года он получил от короля лицензию на начало осушения земель и отправился на юг, чтобы проследить за ходом работ, оставив свою молодую супругу с матерью в Париже. Процесс продвигался не слишком гладко отчасти из-за местных землевладельцев, оспаривавших его права на часть земель, а отчасти из-за крестьян, которые начали открыто протестовать против отъема общинных пустошей, где они привыкли издревле пасти скот и собирать тростник. Все обходилось гораздо дороже, чем рассчитывал де Февилид. На эти болота ушло его наследство и часть доходов жены. Ему пришлось также занять еще денег у миссис Хэнкок.
deicu: Элайза пишет: «одна за другой рухнули на диван без чувств» Да-а? Пора, видимо, прочитать перевод. Странно. В оригинале сказано: "We fainted alternately on a sofa" – "мы падали в обморок по очереди на один диван", как у Шеридана. Хмм… Большое спасибо, Элайза, что Вы тратите время и столько усилий, тем паче, что Ваше трудолюбие направлено на Клару Томалин. Вот не люблю я ее – вечно ее заносит. И какое великий смысл должны донести подробности нарядов Марии-Антуанетты и мелиораторских работ аж во Франции, понимаю слабо.
apropos: Элайза пишет: моим замечательным редактором И наши, наши благодарности, пожалуйста, передай своему чудесному редактору - Элайза Хм... История Элайзы - еще один роман и сплошная интрига. Так значит, она вовсе и не графиня, и вообще ничего хорошего из этого брака не получилось - одни ожидания. Тем не менее Элайза не унывает, как можно увидеть, хотя ситуация у нее не самая определенная.
Цапля: Элайза давненько ты нас не баловала да, жизнь Элайзы не так уж шоколодна, как подозревалось сначала. apropos пишет: Тем не менее Элайза не унывает, как можно увидеть, хотя ситуация у нее не самая определенная. мне кажется, если она получила в наследство нотку авантюризма своих родителей - выкарабкается. Заметила, что читаю эту вещь - все-таки как роман.
Элайза: apropos пишет: И наши, наши благодарности, пожалуйста, передай своему чудесному редактору Спасибо, непременно передам. deicu пишет: Да-а? Пора, видимо, прочитать перевод. Странно. В оригинале сказано: "We fainted alternately on a sofa" – "мы падали в обморок по очереди на один диван", как у Шеридана. Хмм… Да-да, вот именно что перевод в данном случае не совсем адекватен. Я вчера, честно говоря, сильно засомневалась, стоит ли давать тут перевод Ливерганта или все же перевести поточнее самой, но потом остановилась на первом, поскольку у нас сайте все-таки выложен этот вариант, чтобы можно было соотнести. Там и дальше тоже цитаты в его переводе, соответственно. Но вообще, коли админ позволит, я тогда некоторые цитаты буду переводить самостоятельно - если отличие от перевода на сайте в данном случае не принципиально. deicu пишет: И какое великий смысл должны донести подробности нарядов Марии-Антуанетты и мелиораторских работ аж во Франции, понимаю слабо. Ну, насколько я понимаю, она ведь пишет не только и не столько историю самой Джейн Остен, сколько историю семьи, и подробнее останавливается на тех членах семейства, жизнь которых представляет собой любытный иллюстративный материал для описания быта и нравов той эпохи. Ну да, и заносит ее слегка временами - меня здесь, правда, больше позабавил пассаж об "отрицании нравственных устоев и добродетели" в "Любви и дружбе". Я не стала сокращать историю Элайзы, потому что мне лично она тоже показалась довольно любопытной, хоть к самой Джейн отношение имеет самое опосредованное; но если читать про это скучно и занудно, то я эту главу могу существенно сократить и ограничиться лишь кратким упоминанием о том, чем вся эта бодяга с ее французским замужеством в итоге закончилась, не вдаваясь в дальнейшие подробности - так что слово тут за моими читателями. deicu пишет: Клару Томалин. Вот не люблю я ее – вечно ее заносит. У книжки Томалин есть одно крайне существенное преимущество - она имеется у меня дома. Тогда как за подавляющим большинством других биографий мне придется ехать в библиотеку, сканировать, копировать, конспектировать и т.д. У меня есть еще парочка, правда, но они совсем уж куцые и кратенькие и в них не упоминается ничего такого, о чем умолчала бы Томалин, так что я просто выбрала самое подробное и обстоятельное жизнеописание из имеющихся у меня под рукой. apropos пишет: История Элайзы - еще один роман и сплошная интрига. Да уж, то ли еще будет. Цапля пишет: если она получила в наследство нотку авантюризма своих родителей - выкарабкается. Правильно понимаешь. Правда, тут еще и естественный ход истории сыграет свою решающую роль... (*не сочтите за спойлер* )
Цапля: Элайза пишет: Я не стала сокращать историю Элайзы, потому что мне лично она тоже показалась довольно любопытной, хоть к самой Джейн отношения имеет крайне опосредованное; но если читать про это скучно и занудно, то я эту главу могу существенно сократить и ограничиться лишь кратким упоминанием о том, чем вся эта бодяга с ее французским замужеством в итоге закончилась, не вдаваясь в дальнейшие подробности - так что слово тут за моими читателями. присутствующий здесь читатель настоятельно и слезно просит эту историю не сокращать, тем паче, весьма вероятно, что естественный ход истории познакомит нас краешком с французской революцией, и жизнью в ней "графской" семьи. Это измышления Элайза пишет: Правда, тут еще и естественный ход истории сыграет свою решающую роль... Вот-вот, это крайне интересно!!
Tatiana: Элайза Спасибо большое!!! Дождались) Теперь будет ждать продолжения. Цапля пишет: Заметила, что читаю эту вещь - все-таки как роман. Аналогично.
chandni: Элайза Огромное спасибо! Читается легко, с интересом! Цапля пишет: присутствующий здесь читатель настоятельно и слезно просит эту историю не сокращать
Элайза: Ну ладно, коли не сокращать, то и не буду особо, пойду по порядку, пока идется. Продолжение 5-й главы: Таким образом, история Элайзы становится экономическим романом и примером, прекрасно иллюстрирующим, как в конце XVIII века деньги циркулировали по миру. Через английскую невесту капитал, нажитый на торговле с населением Индии, проник во французские Ланды, где был употреблен на осушение застарелых болот. Цель хорошая, но вызвавшая возмущение местного населения, поскольку весь финансовый профит от этого предприятия должен был достаться исключительно Капо де Февилиду. И это был еще далеко не конец истории как этих денег, так и означенной земельной эпопеи. В мае 1784 года Элайза и ее мать предприняли поездку на юг с намерением понаблюдать за ходом работ. Чтобы принять их подобающим образом, Капо де Февилиду пришлось найти место, где их можно было поселить, поскольку у него не было там собственного жилья, достаточно комфортного для его супруги. И тогда он решил снять дом, достойный графини, куда пригласил и свою мать, которая должна была оказать своей богатой английской невестке подобающий радушный прием. Шато де Жордан, ставший их резиденцией на следующие два года, был — да и остается по сей день — до нелепости романтичным сооружением, больше похожим на дворец Спящей красавицы, чем на штаб-квартиру по мелиоративным работам. Расположенный между Нераком и местностью Марэ, этот истинно французский замок являет собой не укрепленное сооружение, а просторный трехэтажный каменный дом с мансардной крышей, ставнями на окнах и башенками, похожими на перечницы, по углам фасада. Он стоит на вершине крутого холма, и виды из него открываются лишь на обширную безлюдную пустошь да небо. В 1780-х эта местность была совсем глухой и ближайший городок находился в двадцати милях. В июне миссис Хэнкок и Элайза проделали путь длиной в 450 миль. Элайза провела столько времени на воздухе, что «приобрела загар, который только подчеркивает мой от природы смуглый цвет лица». Аристократических семейств, которым можно было бы наносить визиты, в округе было мало, а основное, хоть и редкое, население составляли местные крестьяне, которые говорили на малопонятном наречии, да и вообще жили в условиях столь примитивных, что казались чуть ли не другим биологическим видом. Такова была провинциальная жизнь в Ландах. Зимой ей приходилось оставаться в замке, большая часть обитателей которого к тому же слегла с простудной лихорадкой; а в конце зимы неожиданно умерла ее свекровь. Муж Элайзы, скорбящий о смерти матери и сам еще толком не оправившийся после болезни, с головой ушел в работы. Масштабы этих работ можно оценить даже сегодня, если прогуляться по тем местам: еще видны прорытые каналы, и среди кукурузных полей и виноградников можно споткнуться о каменные метки с выбитой на них датой «1785». Капо де Февилид также занялся строительством и собственного шато — квадратного, совершенно неромантического по виду дома, стоявшего прямо у дороги. Не смущаясь неуклонно растущими долгами, он возводит и множество других построек — конюшен, ферм, коттеджей и даже дом для брата, который на тот момент находился в Вест-Индии. Элайза настолько увлеклась проектом супруга, что в своих письмах к Филе — и, без сомнения, к Остенам тоже — с энтузиазмом описывала ход работ, объясняя родственникам, что эта земля была передана в дар «месье де Февилиду и его потомкам на веки вечные» самим королем Франции. Более того, первый потомок был уже в проекте. Правда, эта беременность Элайзы закончилась выкидышем, что страшно ее огорчило. Теперь она была предана этим местам. Вдохновившись ее рассказами, кузен Джеймс Остен готовился приехать к ним в гости. Но прежде чем он собрался выехать, Элайза с мужем и матерью предприняли поездку на Пиренеи для поправки здоровья. Спа-курорт Баньер-де-Бигорр пользовался большой популярностью, в том числе и среди английских семей, и Элайза хвалилась, что встретила там молодого лорда Честерфилда, который остался в памяти потомков главным образом своей томной и апатичной бездеятельностью: назначенный послом в Испанию, он умудрился так и не доехать до Мадрида. Баньер оказал желаемый эффект. Капо де Февилид полностью оправился от лихорадки, а Элайза вновь забеременела. Но это не помешало ей строить планы о путешествии на следующий год, на сей раз чтобы навестить друзей и принять участие в домашних празднествах, где планировались любительские постановки: «я уже обещала провести масленицу… в очень приятном обществе; они возвели элегантный театр специально для домашних постановок и собираются ставить там пьесы для своих». Вскоре, похоже, ее супруг напомнил ей о том, как важно, чтобы их ребенок родился в Англии, особенно поскольку Уоррен Гастингс находился в тот момент в Лондоне. Работы по осушению болот лишили де Февилида возможности сопровождать супругу; так что Элайзе и миссис Хэнкок пришлось еще раз вдвоем паковать вещи и в конце мая отправиться в долгий путь. Они протряслись сотни миль по плохим дорогам и пересекли морской путь от Кале до Дувра, в процессе которого пассажирам приходилось в открытой воде пересаживаться с маленькой шлюпки на борт большого корабля — все это должно было быть особенно сложным и утомительным для женщины на последних месяцах беременности. Они успели прибыть в Лондон как раз к сроку, и ребенок родился в июне. Такова история Элайзы на тот момент. И к рождеству 1786 года, по ее собственным словам, все у нее шло настолько хорошо, насколько возможно. Ее кузен Джеймс Остен был на пути в Нерак, что должно было еще сильнее скрепить родственные узы между двумя семействами. Она принесла своему супругу сына и наследника, и ее мать, все еще самое близкое и дорогое существо в ее жизни, была рядом, служа поддержкой и опорой. Тем временем граф занимался работами, которые должны были обогатить и его самого, и все последующие поколения потомков рода де Февилид. К тому моменту еще никто не замечал, что у шестимесячного малютки Гастингса — по отзывам его тетки Остен, упитанного, светленького и хорошенького малыша — имеются какие-то проблемы. Но уже с нового года постепенно становилось очевидным, что семейству опять предстоит пережить этот горький опыт — видеть, как ребенок, при рождении выглядевший вполне здоровым, по мере роста оказывается не в состоянии нормально развиваться. К двум годам малыш Гастингс не умел ни самостоятельно стоять, ни говорить, хотя и издавал множество разнообразных звуков. У него случались частые конвульсивные припадки. Глаза смотрели странно; всем окружающим было уже понятно, что у этого ребенка имеются серьезные проблемы в развитии. Но Элайза повела себя не так, как ее тетка в аналогичной ситуации. Неизвестно, сообщала ли она мужу в письмах эти плохие новости, но сына она постоянно держала при себе и делала все, что было в ее силах, чтобы помогать ему развиваться. Она очень трогательно настаивала на том, что он постоянно делает успехи, даже если его достижения сводились лишь к тому, что он «с удвоенной силой сжимает свои огромные кулачки» и боксирует «совсем в английском стиле». Кузина Фила в письме к брату выражает опасение, что сын Элайзы становится таким же, как «бедный Джордж Остен», но сама Элайза продолжает хвалиться «замечательной одаренностью моего чудесного карапуза» и ни разу не выражает желания отдать сына на воспитание в чужие руки. Несмотря на вполне заслуженную репутацию фривольной, любящей развлечения и удовольствия особы, в Элайзе, тем не менее, имелась и жилка упрямой добродетели, не сдающейся обстоятельствам. Внешне, на поверхностный взгляд, она практически не переменилась. К счастью, мать все время находилась при ней и очень помогала ей по дому и в быту, что позволяло Элайзе вести привычный светский образ жизни. Генри, который весь апрель гостил у нее в Лондоне, вернулся домой счастливым и в самом довольном расположении духа. Он продолжал свое обучение в Оксфорде — как и старший брат Джеймс, он также получил стипендию по праву родства с основателем колледжа, — и в воображении уже рисовал себе самое блестящее будущее. Они с Элайзой составили план, согласно которому Генри должен был сопровождать ее в следующем году во Францию, и, как гласит семейное предание, они «прожужжали всем уши этим планом». Затем Элайза посетила Танбридж Уэллс и привела всех в восторг даже в этом утонченном и изысканном месте. Ее платье было «самым богатым в зале», и способности к экстравагантному шоппингу также не остались не замеченными. «В пятницу утром мы с графиней обошли всех модисток в поисках подходящих шляпок… Она презентовала мне весьма хорошенькую шляпку, которую нужно носить на один бок, за прической — и по смешению цветов это именно то сочетание, которое мне хотелось — зеленое с розовым, с веночком из розовых розочек и перьев; но ей больше нравились самые ужасающие цвета», — пишет кузина Фила, явно разрываясь между восхищением и неодобрением. Они ходили на скачки, слушали известных итальянских певцов, до полуночи танцевали на балу с компанией джентльменов и посещали местный театр. Элайза особо выделила постановку пьес «Который из мужчин?» и «Хороший тон». Первая пьеса принадлежала перу современной писательницы Ханны Коули и рассказывала про очаровательную молодую вдову, которая никак не могла выбрать между несколькими своими воздыхателями, а вторая представляла собой довольно рискованный фарс Гаррика о супружеской паре, в которой каждая из сторон оказывалась буквально на волосок от адюльтера. Скверное французское поведение контрастировало со старой доброй английской моралью, и мисс Титтап, находясь под глубоким французским влиянием, провозглашала: «Что ж, мы должны пожениться, раз все люди в высшем свете женятся, но я буду весьма скверного о себе мнения, если после замужества стану хоть на йоту беспокоиться о своем супруге». Элайзе настолько понравились обе эти пьесы, что она предлагала их для постановки в Стивентоне. Наверняка Джейн и Генри читали их вместе; Джейн знала пьесы Ханны Коули достаточно хорошо, чтобы цитировать в письмах строки из них. Находясь с кузиной Филой в Танбридж Уэллс, Элайза откровенничала с ней, признаваясь, что, хотя граф, ее супруг, страстно любил ее, сама она совершенно не испытывала к нему любви, а лишь только почитание и уважение. После этого они провели еще один вечер в танцевальной зале, развлекаясь до двух часов ночи; закончился этот бал энергичным французским сельским танцем «буланжер», в котором шесть пар пляшут безостановочно в течение получаса, постоянно меняя фигуры. Возможность танцевать столь безудержно и непринужденно была одной из немногих женских радостей, считавшихся вполне дозволительными и пристойными. Даже степенная Фила не могла не любить это времяпрепровождение; Элайза в своем последующем письме к ней выражает надежду на то, что «твое любимейшее удовольствие — танцы — подняло твой дух». Видимо, в этом отношении женщины прекрасно понимали друг друга: и для Элайзы, измученной постоянной тревогой и волнениями за больного сына, танцы, должно быть, были благословенным отдыхом и возможностью забыться. Следующим событием в семье было возвращение Джеймса осенью из его континентального турне. Он вернулся наполовину влюбленный во Францию, хоть и несколько шокированный раскованными французскими манерами, и с готовностью принялся планировать в Стивентоне новые любительские постановки. Поощряемые энтузиазмом Элайзы, братья — Джеймс и Генри — принялись готовиться к рождественским праздникам с даже большим рвением, нежели годом ранее. Мистер Остен согласился на то, чтобы установить в амбаре раскрашенные декорации, и все принялись за работу. В результате были поставлены две пьесы, которые давно и с успехом шли на лондонской сцене. Среди них не было комедии «Который из мужчин?», но, во всяком случае, автором первой пьесы тоже была женщина — Сюзанна Сентливр, и называлась она «О чудо! Женщина хранит тайну». Сюжет «Чуда» заключается в том, что донна Виоланте, дочь португальского вельможи, рискуя потерять своего возлюбленного, прячет его сестру, которая пытается избежать навязываемого ей брака; и даже когда ее собственная репутация и собственный брак в результате оказываются под угрозой, Виоланте твердо хранит свой секрет. Элайза играла главную героиню и произносила эпилог, написанный Джеймсом, в котором возносится хвала если не эмансипации, то, по крайней мере, возросшей власти женщин над мужчинами, с тех пор как португальские вельможи угнетали своих дам: But thank our happier Stars, those times are o'er And Woman holds a second place no more. Now forced to quit their long held usurpation, These Men all wise, these 'Lords of the Creation', To our superior sway themselves submit, Slaves to our charms and vassals to our wit; We can with case their ev'ry sense beguile, And melt their Resolutions with a smile . . . Ох, опять наспех и очень приблизительно - что-то в этом роде: По счастию, то время миновало, Когда вторую роль Жена играла. И узурпаторы, что правили над нами, Мужчины, мнившие себя «Венцом Созданья» Теперь, признавши повсеместно нашу власть, Рабами наших чар к ногам готовы пасть; И в наших силах все их чувства изменить, И всю решимость их улыбкой растопить… Для Джеймса, похоже, в написании прологов и эпилогов к пьесам заключалась чуть ли не половина удовольствия от всего мероприятия. В прологе он возносил хвалу Рождеству и его радостным традициям, пришедшим «с благодатных Франции брегов» — без сомнения, реверанс в сторону Элайзы и графа — и злоумышленно прерванным во времена «Кромвеля и его шайки», которые «уравняли Папство с рождественским пирогом». После Рождества прошло два представления «Чуда!», а затем — видимо, велик был энтузиазм — в январе последовала постановка еще одной старинной комедии, «Шансы». И в завершение они сыграли еще и «Хороший тон», так что Элайзе выпала возможность сыграть и мисс Титтап. Таким образом, зимой в пасторате царила театрально-постановочная лихорадка. Любительские спектакли предназначались для развлечения местных друзей, но всем хорошо известно, что именно участники постановки получают больше всего удовольствия от всего процесса, и наиболее волнующие и интересные моменты происходят зачастую не на сцене, а за кулисами. Генри наверняка к этому времени чувствовал, что имеет определенные «права» на внимание Элайзы, но Джеймс был пятью годами старше. Естественно, поскольку она была замужем, ни о каких серьезных намерениях речи идти не могло, но Элайза, по ее собственному признанию, была кокеткой и любила флиртовать, — «и делала это необычайно искусно, скорее на французский, нежели на английский манер», как 80 лет спустя осторожно выразится сын Джеймса, — и оба брата были ею совершенно очарованы. А их младшая сестренка слушала их разговоры и споры по поводу распределения ролей и костюмов, наблюдала за ними во время читок и репетиций… Когда Джейн через какое-то время посвятит Джеймсу собственную пьесу, она начнет посвящение словами: «Настоящая драма, которую я смиренно предлагаю Вашему вниманию и покровительству, хоть и уступает знаменитейшим комедиям под названием „Школа ревности“ и „Вернувшийся из путешествия“…» Интересно, что она имела в виду?.. Незадолго до Рождества Элайза предрекала «самый замечательный прием, множество развлечений, дом, полный народу, частые балы» — и по крайней мере она не была разочарована. Театральные постановки и танцы помогали ей отвлекаться от беспокойства за здоровье сына, которого еще не видел собственный отец, да и она сама не видела супруга уже более двух лет. Совершенно очевидно, что Элайза не слишком торопилась возвращаться во Францию.
apropos: Элайза Ничего не сокращай!!! Действительно, читается как роман - все очень интересно! Должна признать, мне "осушитель болот" даже нравится - своей увлеченностью (не буду говорить - одержимостью). стихи переводишь чудесно - так что не придирайся к себе. (Читателям нравятся)
Tatiana: Элайза Элайза пишет: Элайза продолжает хвалиться «замечательной одаренностью моего чудесного карапуза» и ни разу не выражает желания отдать сына на воспитание в чужие руки Как жалко Элайзу. *задумчиво* Удивительная жизнь была у женщины, н-да... Перепитий хватило бы на несколько человек (забегаю вперед).
незнакомка: Элайза солнце спасибо за просвещение необразованной!
Хелга: Элайза Спасибо огромное! Увлекательно все: и история самой Джейн Остин и ее окружения! Про Элайзу можно роман писать!
Цапля: Элайза спасибо! Все-таки как сложна была жизнь у Элайзы! Интересная женщина, неординарная.
Юлия: Элайза Большое спасибо! Возможно, на вкус профессионала, детально знакомого со всеми тонкостями и млочами жизни Джейн и ее окружения, здесь и имеются некоторые перекосы, но для непосвященного читателя этот труд представляется сочетанием двух замечательных моментов: захватывающий сюжет и связь с жизнью Джейн Остен. Что же за напасть преследовала их семью - несколько детей с задержкой в развитии? Возможно, они были носителями какой-то генной аномалии? Элайза - поразитекльный человек, ломающий все стереотипы. И ветриница, любящая наряды и развлечения, и преданная, нежная и самоотверженная мать больного ребенка! Элайза! Еще раз спасибо! А также пожелание здоровья и благополучного реала!
Элайза: bobby Прошу прощения, вчера так торопилась выложить очередную порцию перевода, что забыла ответить на Ваш вопрос. bobby пишет: Помимо всех странностей в семье Остен меня удивило, как можно было при живых родителях и довольно благополучной семье усыновить Эдварда другим людям. Это вообще практиковалось в Англии того времени или единичный случай? Для меня это не просто странно, а, мягко говоря, шокирует. Миссис Остен ( ведь это с ее подачи, насколько я понимаю, принимались важнейшие решения, касающиеся детей) была женщина весьма ( не подберу другого слова) странная... Мне думается, усыновления практиковались всегда и везде, и этот случай был далеко не единичным. Тут ведь вопросы наследования тоже играли не последнюю роль. Богатым бездетным парам, наверное, хотелось самим воспитать наследника, которому можно было бы передать свои владения и состояние, нежели думать, что после их смерти все это отойдет какому-нибудь дальнему родственнику, седьмой воде на киселе, которого они ни разу, допустим, и в глаза не видели, или, того хуже, находились в натянутых отношениях. Ну, и с другой стороны - небогатые многодетные семьи зачастую с охотой отдавали кого-то из своих отпрысков на воспитание в дом богатых родственников (вспомнить тех же Фанни и Сьюзен Прайс) - а уж если это означало не только возможность дать им хорошее образование, но еще и какие-то ощутимые материальные блага, гарантируемые официальным усыновлением - то почему бы и нет?.. Наоборот, прямой резон. К тому же, не надо забывать, что в английских семьях мальчики в любом случае покидали родительский кров по достижении 11-12 лет и отправлялись на учебу в школы и университеты, а домой приезжали только на каникулы. Так что миссис Остен, отдавая Эдварда на воспитание в этом возрасте, по сути ровным счетом ничего не потеряла - она точно так же отправляла из дому и всех других своих сыновей, как, впрочем, и практически любая другая мать ее круга. Мальчик точно так же приезжал их навещать, как и другие сыновья - он не потерял своих прежних родителей, а просто приобрел еще одних родителей, причем богатых, которые обеспечили его безбедное существование до конца жизни. И, кстати, как раз благодаря этому сыну миссис Остен под конец жизни будет где приклонить голову - это ведь именно Эдвард предоставит ей и сестрам тот самый коттедж в Чаутоне, где они смогли наконец осесть после смерти отца и своих долгих скитаний по съемным квартирам. Так что миссис Остен просчитала все на удивление верно и ее расчеты полностью оправдались: ей удалось и сохранить привязанность сына, и прекрасно устроить его - а на старости лет и свою - судьбу. apropos пишет: Должна признать, мне "осушитель болот" даже нравится - своей увлеченностью (не буду говорить - одержимостью). Да, мне он тоже чем-то симпатичен... и жаль его, конечно. Болота эти, небось, аки гримпенская трясина - место гиблое, нездоровое - вон они только и делали все, что болели там, а матушка так и вообще преставилась от этой "болотной лихорадки". apropos пишет: не придирайся к себе. (Читателям нравятся) Спасибо читателям за великодушие, но я-то знаю цену своим переводам, увы, и совершенно не обольщаюсь на этот счет. В данном случае меня утешает лишь то, что мистер Джеймс Остен был в стихоплетстве таким же дилетантом-любителем, как и ваша покорная слуга. Юлия пишет: Что же за напасть преследовала их семью - несколько детей с задержкой в развитии? Возможно, они были носителями какой-то генной аномалии? Сложно сказать. Тем более, что мы не знаем точно, какого рода были эти заболевания и относились ли они к схожему типу или нет. К тому же, брат миссис Остен, Томас Ли, и сын Элайзы не были связаны между собой никаким кровным родством - это разные ветви, имеющие отношение к Джейн Остен с отцовской и с материнской стороны... Окончание 5-й главы: В феврале в пасторат должны были вернуться ученики мистера Остена, а это означало, что Элайзе приходилось покинуть Стивентон. Она вернулась в Лондон, на Орчард Стрит, оставив Остенов в процессе постановки еще одной комедии, на сей раз «Трагической истории Мальчика-с-пальчик» Генри Филдинга — бурлескной пародии на высокую трагедию. Возможно, именно к этому периоду относится написанная Джейн драматическая сценка в трех картинах, под названием «Тайна», которую она посвятила отцу и которая поражает нас сейчас своей абсурдистской ноткой в духе литературы XX века: Действие первое Картина 1. Сад (Входит Коридон) Коридон: Но тсс! Сюда идут. (Уходит.) (Входят Плут-старший и его сын, беседуя.) Плут-старший: Вот по этой причине я и желаю, чтобы ты следовал моему совету. Ты согласен, что совет разумный? Плут-младший: Целиком и полностью, сэр, и стану действовать только так, как вы указали. Плут-старший: Тогда вернемся в дом. (Уходят.) (перевод deicu ) Элайзе, вернувшейся в Лондон, теперь предстояло беспокоиться не только о сыне, но и о крестном. Против Уоррена Гастингса, вернувшегося из Индии, было возбуждено судебное дело. Его обвиняли в целом ряде преступлений против тех людей, над которыми он был поставлен править, причем в деле участвовали парламентские прокуроры, славившиеся своими ораторскими талантами — Берк, Шеридан и Фокс. Судебный процесс, ужасный и страшно унизительный для него, был открытым и служил чем-то вроде модного развлечения сезона. Толпы желающих присутствовать в зале заседаний собирались на рассвете и занимали очередь на шоу следующего дня в Вестминстерский зал, где красноречие Шеридана повергало мужчин в слезы, а женщин доводило до обморока. И Гастингс, бледный и равнодушно-презрительный, хоть и держался прекрасно и достойно, вызывая сочувствие у многих, все же не в силах был на равных противостоять своим знаменитым обвинителям. Вместе с тем Уоррен Гастингс пока еще оставался очень богатым человеком. В тот период, когда проходило судебное разбирательство, он жил со своей женой на Сент-Джеймс Сквер и держал еще один особняк в Виндзоре. Гастингсы развлекали Элайзу — и, можно предположить, что и миссис Хэнкок, — предоставляя им свою ложу в опере и принимая их у себя с присущей им роскошью, несмотря на процесс, который отнимал у них много времени, нервов и сил. Элайза также ходила на слушания в Вестминстерский зал, и однажды просидела там с десяти утра до четырех часов, выслушивая атаки и нападки на своего крестного отца. Остены, разумеется, были в числе рьяных защитников Гастингса. Надо сказать, что дело против него в конце концов развалилось, правда, не ранее 1795 года, когда было уже слишком поздно для восстановления его прежнего богатства и влияния. Таким образом мир, в котором существовала Элайза, дал еще одну ощутимую трещину. Ее плану взять Генри с собой во Францию не суждено было осуществиться, так как Генри пришлось, хоть и неохотно, вернуться в Оксфорд, и он присоединился к Джеймсу в колледже Сент-Джон. В июле Элайза с матерью принимали у себя на Орчард-Стрит мистера и миссис Остен, которые вместе с Кассандрой и Джейн возвращались из Кента, где гостили у тамошних родственников. Вскоре после этого Элайза решила навестить Джеймса и Генри в Оксфорде. Ее рассказ о том, как развлекали ее кузены, просто очарователен: "Мы посетили несколько колледжей, музей и т.д., и нас весьма элегантно развлекли наши галантные родственники в колледже Сент-Джон. На меня произвел огромное впечатление тамошний сад и мне так захотелось тоже стать Fellow [членом колледжа] — тогда я могла бы гулять там каждый день, и к тому же я с удовольствием носила бы черную мантию, да и квадратная шляпа, подумалось, была бы мне очень к лицу. Держу пари, вы не узнали бы Генри с его напудренными волосами, да еще и одетого в эдаком стиле. К тому же сейчас он ростом стал явно выше своего отца. Мы провели день, осматривая достопримечательности Блэнема. Я была в восторге от парка — это такое очаровательное место — и внешний вид особняка мне тоже очень понравился, но когда мы зашли внутрь, я была разочарована, поскольку мебель там такая потрепанная и давно уже вышла из моды…» Ну вот и все впечатления от Блэнема. И не остается никаких сомнений в том, которому из кузенов Элайза отдавала предпочтение. Что до ее супруга, то он впервые увидел своего сына Гастингса, когда мальчику исполнилось два с половиной года. Это случилось зимой 1788 года, когда его жена и теща наконец снова появились в Париже. Каковы были его впечатления от наследника Марэ, не сообщается. Вряд ли он разделял упорный оптимизм своей жены — отцы обычно смотрят более трезвым взглядом на детей, которые не оправдывают их ожиданий. В любом случае, помимо этого ему наверняка приходилось волноваться и из-за финансовых трудностей, и из-за общей нестабильной политической атмосферы во Франции. Должно быть, ему приходилось делать над собой усилие, чтобы разделять радость и восторги Элайзы, когда Гастингс пытался лепетать что-то на смеси английского и французского, или умиляться вместе с ней, когда он щедро предлагал «полупрожеванные яблоки и печенье всей честной компании». «Наши дела оставляют желать лучшего. Граф де Февилид болен перемежающейся лихорадкой, которую привез из провинции», — пишет миссис Хэнкок. Элайза этой зимой также выглядела «худее чем когда-либо» и страдала от головных болей. Только «наш дорогой малыш» чувствовал себя прекрасно. В июне 1789 года миссис Хэнкок и Элайза вернулись в Лондон, чтобы уладить кое-какие финансовые дела. Они привезли с собой служанку и остановились в доме мистера Вудмена, где мать с дочерью спали в одной кровати, чтобы не создавать хозяевам лишних неудобств. После этого в письмах следует большой временной перерыв. И дата последнего письма вполне ясно объясняет, почему. 14 июля народ Парижа атаковал и взял приступом Бастилию, символ деспотической власти французской короны. Революция изменила Францию, да и всю Европу. А в меньшем масштабе нашего повествования она изменила все и для Капо де Февилида с его мелиораторскими проектами, и для его жены, и для ее английского семейства.
незнакомка: Элайза Элайза пишет: а в меньшем масштабе нашего повествования она изменила все для Капо де Февилида с его мелиораторскими проектами, и для его жены, и для ее английского семейства. Тоесть он умер?
Элайза: незнакомка пишет: Тоесть он умер? Это будет в следующей серии...
apropos: Элайза Уже начинает читаться как детектив. незнакомка пишет: То есть он умер? могут быть разные варианты, хотя хорошего почему-то не ожидаю.
незнакомка: apropos пишет: могут быть разные варианты, хотя хорошего почему-то не ожидаю. Еще вариант: его казнили.
Tatiana: Элайза Спасибо! Посмотрим, насколько верно в фильме "Becoming Jane" рассказали о судьбе мужа Элайзы.
Элайза: apropos пишет: Уже начинает читаться как детектив. Эх, к сожалению, отличие биографической прозы от художественной состоит еще и в том, что интригу-то тут и не подержишь, при всем желании... Этот роман уже давно дописан самой жизнью и финал заранее предрешен. Кстати, я ошиблась - в следующей серии, то бишь главе, мы пока не прочтем о дальшейшей судьбе Элайзы и ее супруга, ибо следующая глава будет практически полностью посвящена раннему творчеству Джейн. А вот через главу уже будут кое-какие новости с революционного фронта. Постараюсь сильно перевод не задерживать, если реал позволит.
chandni: Элайза пишет: Постараюсь сильно перевод не задерживать, если реал позволит. очень ждем!
Tatiana: Элайза пишет: Постараюсь сильно перевод не задерживать, если реал позволит
Хелга: Элайза, deicu Спасибо!
Элайза: Кстати, подумалось - может, тут имеет смысл выкладывать портреты хотя бы некоторых участников повествования? Вот, к примеру, Уоррен Гастингс и его предполагаемая дочь Элайза (правда, портретик очень маленький, миниатюра на медальоне - что-то я большего ее размера в сети пока не нашла, к сожалению). Могу еще выложить портреты братьев Джейн, если нужно.
chandni: Элайза пишет: может, тут имеет смысл выкладывать портреты хотя бы некоторых участников повествования? о! Отличная идея! Это было бы просто здорово!!!
Tatiana: Элайза пишет: Кстати, подумалось - может, тут имеет смысл выкладывать портреты хотя бы некоторых участников повествования? Присоединяюсь к chandni . Это замечательная идея.
apropos: Элайза можно ли очень осторожно поинтересоваться, а что с продолжением? Не торопим - просто любопытствуем. Элайза пишет: выложить портреты братьев Джейн, если нужно Нужно, нужно - ужасно люблю рассматривать старинные портреты, особенно если идет рассказ об этих людях (да еще и родственников Дж.Остин).
Цапля: Элайза присоединяюсь с той же просьбой о портретах и вопросом о продолжении кстати, на маленьком медальоне - Элайза - совершенная француженка времен Великой французской революции
Элайза: Ох... что-то я не успеваю ничего, девочки. Хотела к сегодняшнему дню сделать хотя бы половину главы, но пока что готов только маленький кусочек, буквально пара страниц. Сырые еще к тому же, совсем не вычитывала. Так что не обессудьте, чем богата... (*ушла за портретами*) Глава 6. Скверное поведение.* Летом 1788 года Остены провели каникулы в Кенте. Они отужинали в Севеноуксе у дяди Фрэнсиса, который в свои 90 все еще присматривал патриархальным оком за состояниями членов клана. На этом ужине присутствовала и Фила Уолтер, впоследствии поделившаяся своими впечатлениями в письме к Элайзе. По ее словам, семья Остенов была оживленной и веселой; все находились «в прекрасном расположении духа и были готовы составить друг о друге наиболее благоприятное впечатление». Впрочем, в том же письме Фила довольно негативно отзывается о Джейн. Для нас такой отзыв важен потому, что это первое дошедшее до нас описание Джейн, где она упоминается отдельно от остальных членов своей семьи, и мы сразу можем получить представление о неординарности ее натуры. По словам Филы, Джейн вела себя «напыщенно и манерно», выглядела «совсем даже не хорошенькой» и не женственной — вероятно, оттого, что внешне была «очень похожа на своего брата Генри». Она была «весьма чинной и натянутой» и в целом не отвечала представлениям Филы о том, какой должна быть 12-летняя девочка. Кассандра же, напротив, оказалась очень хорошенькой, благоразумной и приятной в общении. Отзывы Филы о людях далеко не всегда были благожелательными, и она сама признавала, что данное суждение было торопливым и поверхностным, однако это свидетельство позволяет предположить, что Джейн не очень-то укладывалась в рамки общепринятых представлений о девочках. Ребенок, наделенный исключительными способностями, далеко не всегда приятен в общении. Возможно, Джейн отпускала какие-нибудь шутки и колкости, которые покоробили Филу, смеялась в самый неподобающий момент, когда Фила и Кэсс вели свою «благоразумную и приятную» беседу, а возможно, взгляд ее внимательных карих глаз, останавливаясь на Филе, заставлял последнюю чувствовать себя не в своей тарелке. Возвращаясь домой, Остены остановились отужинать с Элайзой и ее матерью на Орчард-стрит, застав их за приготовлениями к отъезду во Францию. Элайза в ответном письме Филе упоминает об этом посещении и не оспаривает ее недобрых замечаний относительно Джейн, если не считать тактичной ремарки: «Я так понимаю, что это твое первое знакомство с Кассандрой и Джейн». В то же время она не скупится на похвалы своему дяде: «Он показался мне еще более очаровательным, чем когда-либо. Какой же он замечательный и приятный человек! Я люблю его всей душой — так же, как и всю их семью». Его волосы совсем поседели, а миссис Остен потеряла несколько передних зубов, но они оставались такими же неутомимыми и энергичными, с неизменным трудолюбием справляясь с тройным грузом забот по приходу, надомной школе и ферме. У них больше не было прежних финансовых затруднений, хотя они понимали, что им придется работать до старости. Дочери еще не доросли до замужества; пока они помогали матери по дому и в саду, обшивали себя, а также шили рубашки для отца и братьев. Помимо этого, девочки занимались и традиционными занятиями, подобающими молодым образованным леди. Кассандра брала уроки рисования, а Джейн училась игре на фортепьяно у Джорджа Чарда, помощника органиста в Винчестерком соборе. Другие способности Джейн, уже отмеченные ее семьей, такие как сочинение историй и пьес, не могли быть классифицированы как подобающие занятия для молодой образованной леди, зато они развлекали в домашнем кругу. Будущее мальчиков уже определилось; их карьеры обещали быть довольно успешными. К Рождеству Фрэнсис окончил военно-морскую школу, получив отличные рекомендации, и, ненадолго заехав домой, чтобы попрощаться, отправился в Ист-Индию на борту фрегата «Персевиренс» («Настойчивый»). Ему еще не исполнилось и пятнадцати, и только через год он достигнет звания мичмана. Фрэнсис увез с собой прекрасно составленное письмо-наставление отца относительно того, как надлежит себя вести. Ему рекомендовалось помнить о важности религии и молитвы, писать письма тем, кто способен оказать ему добрую услугу, аккуратно вести счета. Мистер Остен заверяет сына, что он может рассчитывать на регулярные весточки из дома, и напоминает: «Твое поведение как члена общества и обращение с теми, кто тебя окружает, могут оказаться необычайно важными для благополучия в будущем и непременно пойдут на пользу твоему счастию и душевному комфорту в настоящем. Ты можешь либо вызвать отвращение и неприязнь, держась презрительно, эгоистично и недобро, либо стать объектом всеобщего уважения и привязанности благодаря своей учтивости, доброжелательности и покладистости. Мне не стоит говорить, следование какому из этих противуположных путей в наилучшей степени послужит твоим интересам». Это достойный образчик этики, которой придерживался мистер Остен, видевший в доброжелательности и покладистости как практическую, так и моральную выгоду и поощрявший своего сына культивировать в себе командные качества, столь необходимые в условиях ограниченного общества корабля. Его младшая дочь позднее признает, что бывают обстоятельства, когда учтивость, доброжелательность и покладистость должны отойти на второй план во имя высших добродетелей, коими являются честность и чистая совесть. Но на тот момент ее куда больше увлекали описания всевозможных буйств, насилия и пороков. Фрэнсису суждено будет вновь увидеться со своей семьей только через пять лет. Во флотской службе столь долгая разлука с домашними, даже в таком юном возрасте, была делом обычным и считалась само собой разумеющейся. В данном случае связь с семьей продолжала быть регулярной и прочной. Джейн писала свои рассказики и с гордостью надписывала их «Фрэнсису Уильяму Остену, эсквайру, мичману корабля королевского флота „Настойчивый“». Все ее ранние опусы имеют посвящения друзьям и членам семьи, присутствующим или отсутствующим, и «Джека и Алису» она посвятила Фрэнсису через год после того, как тот ушел в море. Должно быть, он от души хохотал над этой историей, действие которой происходит в тихой деревушке, а героинями являются три сестры, довольно гадкие девицы, одна из которых честолюбивая, другая — жеманная, а третья — «завистливая, язвительная и зловредная», да к тому же еще и «низенькая, толстая и уродливая». Одна девица ломает ногу, которая попадает в стальной капкан; затем соперница отравляет ее ядом, после чего последнюю вешают. Честолюбивая девица подцепляет себе старого герцога, а жеманная уезжает из страны и становится фавориткой Великого Могола. Другая деревенская семья настолько «пристрастилась к бутылке и игре в кости», что сын умирает с перепоя, а дочь затевает драку с местной вдовой, благочестивой леди Уильямс, которую, впрочем, саму после маскарада приносят домой «мертвецки пьяную». Особенно интересует юную писательницу тот эффект, который оказывает на женщин выпивка. Джейн глубокомысленно замечает, что их головы «недостаточно сильны, чтобы справиться с интоксикацией». Эта фраза подозрительно похожа на сентенцию, изреченную кем-то из старших братьев, поэтому неудивительно, что Джейн ее вычеркнула. Возможно, они с Фрэнсисом начали придумывать эту историю вместе — еще до того, как он отправился в море. Похоже, что «Джека и Алису» изначально придумали двое детей, которые с любопытством приглядывались к миру взрослых и поднимали на смех пьянство, жестокость и даже смерть. Джейн уже доводилось сталкиваться со смертью, когда она болела в школе, да и Фрэнсис, находясь вдали от дома, наверняка неоднократно видел ее. «Лучше умирать, смеясь, нежели вызывая у окружающих жалость», — словно бы говорит эта весточка от сильной духом и несентиментальной сестры к столь же сильному духом и несентиментальному брату. Итак, Фрэнк отправился в море, Эдвард, вернувшись из большого турне, осел в Кенте, но Чарльз пока оставался дома, и Джеймс с Генри часто присоединялись к семейному кругу, поскольку семестры в Оксфорде были короткими, а Стивентон манил к себе развлечениями, например, такими, как охота и отстрел дичи. У обоих молодых людей имелись охотничьи лицензии, и дичь, которую они приносили к обеду, вероятно, была там далеко не лишней. К Рождеству 1788 года молодежь поставила два любительских спектакля — популярные фарсы «Султан» и «Светское общество под лестницей». В первом из них английская девушка, попав в гарем, разрушает всю его систему благодаря своей дерзости и отваге, а во втором слуги обезьянничают, подражая манерам и стилю общения своих хозяев. Элайза была в Париже, но в письмах ей сообщили об этих постановках, где главные женские роли в ее отсутствие достались Джейн Купер, которая в свои 17 лет уже стала настоящей красавицей, а главные мужские — Генри. Элайза поделилась этим известием с кузиной Филой, не преминув добавить: «Я слышала, что Генри стал еще выше ростом, чем раньше». Это был последний всплеск театральной активности в пасторате, ибо внимание Джеймса теперь привлекали более амбициозные проекты. К тому времени стало ясно, что именно он в этой семье считался писателем. На его счету была серьезная поэзия, а также стихотворные прологи к пьесам. Теперь же он обратился к прозе и издательскому делу. В январе 1789 года Джеймс издает первый выпуск собственного еженедельника. В нем уже не было ничего любительского: это полноценное печатное издание, продаваемое по три пенса. Джеймс назвал его «Бездельник» (The Loiterer), и он создавался по образцу знаменитых журналов доктора Джонсона «Праздношатающийся» (The Rambler) и «Лентяй» (The Idler). Каждый выпуск состоял из одного анонимного рассказа или эссе. Авторы некоторых эссе нам известны — это Генри и Бенджамин Портал, их однокашник по Оксфорду. Большинство же очерков принадлежали перу самого Джеймса. «Бездельник» продавался не только в Оксфорде, но и в Лондоне, Бирмингеме, Бате и Рединге. Он продержался 14 месяцев и даже удостоился хвалебного отзыва — должно быть, Джеймс им очень гордился, — когда один из его очерков перепечатал «Ежегодник» (Annual Register) за 1791 год. ______________ * Отредактированный вариант 6-й главы выложен 29.11.08. Редактура Romi.
Tatiana: Элайза Спасибо!!! Элайза пишет: Джейн писала свои рассказики и с гордостью надписывала их «Фрэнсису Уильяму Остену, эсквайру, гардемарину корабля Его Величества «Неколебимость» Сразу вспомнилась мисс Прайс. Зашла без особой надежды и очень рада, что ошиблась. *Задумчиво* Может быть всегда заходить "просто так". Не в первый раз у меня уже такая ситуация. А когда ждешь-ждешь-ждешь - пусто.
apropos: Элайза Ой, будто по "щучьему велению" - появилось продолжение. А Элайза отправилась во Францию, считай, в канун революции. Мне даже страшно. Элайза пишет: именно он в этой семье считался писателем Как говорится: кто бы знал. Вот уж поистине как все неисповедимо.
незнакомка: Элайза Элайза пишет: он продержался 14 месяцев и был даже удостоен хвалебного отзыва Элайза а почему только 14 месяцев?
Элайза: apropos пишет: Ой, будто по "щучьему велению" - появилось продолжение Не по щучьему велению, а по вашим просьбам, дорогие читатели. Честно говоря, не собиралась сегодня ничего выкладывать, поскольку не успела довести перевод до логической паузы, но читательский интерес — это святое, его игнорировать никак не можно. apropos пишет: А Элайза отправилась во Францию, считай, в канун революции. Мне даже страшно. Честно говоря, мне тоже... Когда читала здесь ее историю во всех подробностях, тоже поймала себя на том, что невольно волнуюсь за нее, хоть я и знала уже на тот момент в общих чертах, чем дело кончится. apropos пишет: Как говорится: кто бы знал. Вот уж поистине как все неисповедимо. Ага, не говори. Вот он, кстати, Джеймс в молодости — вполне себе видный молодой человек: Джеймс Остен незнакомка пишет: Элайза а почему только 14 месяцев? Обстоятельства не позволили, должно быть. Да, и у меня вопрос к нашему уважаемому эксперту, deicu, если она вдруг заглянет в эту темку: как все-таки лучше перевести midshipman? Лингво предлагает вариант "гардемарин", но может, для английских реалий все же уместнее будет "мичман"? Заранее благодарна.
apropos: Элайза пишет: но читательский интерес — это святое, его игнорировать никак не можно. Ой, спасибо, уважила, а то все было неловко тебя подгонять. Элайза пишет: хоть я и знала уже на тот момент в общих чертах, чем дело кончится. А я не знаю, потому можешь представить, как мне волнительно - тем более, там столько ужасов было, столько крови пролилось. Страшные годы. Элайза пишет: видный молодой человек Очень даже симпатичный! Интересно, что тип лиц тогда у всех по большей части похожий - то ли дело в прическе, то ли модно было в такой манере рисовать.
Цапля: Элайза спасибо за продолжение. У нашей Джейн злая ирония - не удивительно, что Фила ее нелестно характеризует, но и характеристики странным образом... взаимоисключающи, не находите? Элайза пишет: вела себя «эксцентрично и неестественно и тут же "чинная и натянутая" За что так Фила невзлюбила нашу Джейн? apropos пишет: А Элайза отправилась во Францию, считай, в канун революции Вот именно! Крайне любопытно, что же будет дальше...
Хелга: Элайза Спасибо! Читается, как роман! Элайза пишет: но на тот момент ее куда больше увлекали описания всевозможных буйств, насилия и пороков. Как интересно-то... вот так детские жестокие страшилки перерастают в блистательную иронию.
Элайза: apropos пишет: там столько ужасов было, столько крови пролилось. Страшные годы. Что верно, то верно. Ну, если ты не знаешь дальнейшей судьбы Элайзы, то значит, читать тебе будет очень интересно. Там интрига выдерживается на годы вперед... Цапля пишет: характеристики странным образом... взаимоисключающи, не находите? Ох, нахожу. Тут дело еще в том, что я столкнулась с затруднениями при переводе — какое именно русское определение подобрать (может, посоветуют добрые люди). Фила пишет, что Джейн была 'whimsical and affected", и в то же время "very prim". В принципе, у whimsical, помимо "эксцентричный" есть еще значение "капризный", а affected, помимо "неестественный", может еще употребляться в значении 'жеманный, манерный" ; если они употреблены именно в этом смысле, тогда с определением prim (чинный, строгий, натянутый) они контрастируют не слишком сильно. Просто Фила не вдается в подробности, и тут маловато контекста, чтобы понять, что именно она имеет в виду. Ясно одно — кузина Джейн ей не шибко понравилась.
apropos: Элайза пишет: кузина Джейн ей не шибко понравилась. слишком умная, наверное, - такие не всем нравятся. Элайза пишет: интрига выдерживается на годы вперед Оп! Тревожно, однако, - не для моих слабых нервов.
Цапля: Элайза встречала выдержки из письма Филы - там звучало так: "Джейн совсем не хорошенькая, она очень напыщенная и не похожа на 12-летнюю девочку" Может, "напыщенный" может примирить и чинность, и эксцентричность?
Хелга: Элайза пишет: whimsical and affected А если непредсказуема и манерна.
deicu: Элайза пишет: Да, и у меня вопрос к нашему уважаемому эксперту, deicu, если она вдруг заглянет в эту темку: как все-таки лучше перевести midshipman? Лингво предлагает вариант "гардемарин", но может, для английских реалий все же уместнее будет "мичман"? Заглянула. Как раз сейчас читаю помаленьку великолепный "Иллюстрированный энциклопедический историко-бытовой словарь русского народа" Беловинского, и могу обоснованно сослаться на авторитетное мнение: как русскому читателю представляются эти термины. По Беловинскому, гардемарин - воспитанник старших классов Морского кадетского корпуса, а в 1716-1752, 1860-1882 и 1906-1916 гг. - выпускник Морского корпуса. Пройдя на кораблях годичную практику, после сдачи экзаменов гардемарин производился в чин мичмана... Таким образом, Фрэнсиса вряд ли можно назвать гардемарином, да и сроду midshipman переводился как "мичман", взять хоть романы капитана Марриета.
Элайза: apropos пишет: Оп! Тревожно, однако, - не для моих слабых нервов. *шепотом*: все будет хорошо. Почти как в любовном романе с хэппи-эндом. Почти. Цапля Ага, спасибо! Я помнила, что существует в природе русский перевод, но времени не было искать, те более, что я не помнила, где именно — у Гениевой или еще где. Учту при редактировании. deicu пишет: Таким образом, Фрэнсиса вряд ли можно назвать гардемарином, да и сроду midshipman переводился как "мичман", взять хоть романы капитана Марриета. Спасибо большое! У меня тоже по литературным ассоциациям "мичман" лучше ложился, но Лингво меня искусил своим "гардемарином" - словцо уж больно красивое, но я все же решила на всякий случай уточнить, насколько оно уместно применительно к английским реалиям.
apropos: Элайза пишет: существует в природе русский перевод На сайте есть - помню, читала, но не вспомню сейчас у кого именно - Демурова, Гениева или кто еще. Элайза пишет: Почти как в любовном романе с хэппи-эндом вот за что я всегда любила любовные романы.
Элайза: Спешу уведомить моих любезных читателей (эк меня пробило-то на изысканный штиль опосля перевода... ), что я заменила третью главу на ее отредактированную версию, за что приношу очередную глубочайшую благодарность моему замечательному редактору Romi. Скоро она меня, чувствую, догонит и перегонит. Ну, а чтобы не заходить в темку с пустыми руками, выкладываю еще кусочек шестой главы. Пока еще сырой и неотредактированный, так что прошу прощения за стиль — я очень торопилась. Очерк, напечатанный в Annual Register, представлял собой изящный скетч, написанный от лица молодого члена оксфордского колледжа, который рассуждает на тему женитьбы своих приятелей. Один из них, владелец земельных угодий, женился на дочери своего арендатора, «не обладающей иными чарами, помимо толики здоровья и свежести, и иными умениями, помимо тех, что мог предложить провинциальный пансион», чтобы обнаружить, что его cara sposa , как он ее называл, превратилась в вульгарную и дорогостоящую мегеру. Его брат женился на шотландской аристократке, которая так гордилась своими знатными родственниками, что полдюжины из них привезла с собой и поселила у мужа, будучи не в силах с ними расстаться. Третий приятель, по его словам, женился куда удачнее, но когда рассказчик приезжает к нему в гости, он сквозь тонкую перегородку слышит, как жена пилит мужа за то, что тот привез друга, когда у них нечего есть, а все слуги заняты глажкой. Гостю не предлагают комнату, обитую ситцем, потому что у него грязные сапоги, — он вполне обойдется сырой мансардой без занавесок. Этого для оксфордца оказывается достаточно. Под благовидным предлогом он прерывает свой визит и возвращается в свой уютный холостяцкий уголок в колледже, с «невыразимым удовлетворением» размышляя о том, как ему благополучно удалось избежать сырой мансарды. Привилегия писателя позволяла Джеймсу посмеиваться в своем журнале над аристократами и землевладельцами, в то время как правда заключалась в том, что сам он, молодой человек без гроша за душой и без земельных угодий, уже наверняка начинал ощущать потребность обзавестись собственным семейством. В нескольких юморесках, опубликованных в «Бездельнике», поднимались вопросы, как жениться на деньгах и как получить приличный приход; в некоторых сквозит дух легкого женоненавистничества — возможно, типичный для Оксфорда, даже в среде молодых людей, имеющих сестер. Среди исследователей творчества Джейн Остен высказывалось предположение, что именно она скрывалась под псевдонимом София Сентимент и была автором письма, опубликованного в «Бездельнике» от 28 марта 1789 года — через два месяца после выхода в свет первого выпуска. Автор письма сетует, что в журнале нет ничего подходящего для женщин, и советует издателям публиковать побольше «милых, волнующих историй» о влюбленных с «такими красивенькими именами», которые разлучаются, либо терпят крушение в море, либо стреляются на дуэлях, либо сходят с ума. Но авторство Джейн вызывает сомнение, тем более что это письмо — не столько призыв публиковать в «Бездельнике» больше рассказов для женщин, сколько издевка над «пошлыми» дамскими вкусами в литературе. Вероятно, София Сентимент была трансвеститом — маской, скрывающей либо самого Джеймса, либо Генри. Один из лучших рассказов Джеймса описывает попытки некоего викария собрать деньги на деревенскую воскресную школу. Сэр Чарльз Куртли советует ему обратиться за помощью к епископу и предлагает подвезти до епископского дворца в своем экипаже. Богатая старая дева читает викарию лекцию о том, как опасно сеять знания и просвещение среди простого народа. Другая заявляет, что уже раздала бедным столько милостыни, что никто не вправе ожидать от нее большего. И наконец, мистер Хампфри Дискаунт, которому викарий пытается доказать, что немного денег, потраченных на сельскую школу, избавят его от бездельничающих озорных мальчишек, забирающихся к нему в сад, вместо ответа указывает из окна на два спрятанных в траве стальных капкана: «Ручаюсь, эти юные шельмецы забудут дорогу в мои владения, стоит мне переломать им пару-тройку конечностей». Стальные ловушки на людей фигурируют и в рассказах Джеймса, и в историях Джейн. Очевидно, применение капканов шокирует обоих, но если Джейн использует их в качестве шутки, то Джеймс превращает в аргумент в споре общественно-политического толка. Если бы и остальные очерки в «Бездельнике» были столь же хороши, из него вышел бы замечательный периодический журнал, но в целом очень немногие выпуски дотягивали до этого уровня. В остальных содержатся, к примеру, эссе о различиях между англичанами и французами, полное грубоватого фарсового юмора; история о том, как дети, насмотревшись на бродячих актеров, решают сами поставить спектакль (вероятно, тут имели место аллюзии, навеянные любительскими постановками в Стивентоне); глубокомысленный опус о том, как викарии с помощью упражнений самосовершенствуются в верховой езде и стрельбе на меткость. В одном из эссе содержится описание оксфордских «типажей»: молодой человек с прилизанными волосами и большими пряжками; «ученый», обросший бородой, в несвежей рубашке; «знающий» тип и те, кто пытается «казаться более праздным, несведущим и невежественным, чем есть на самом деле». Перу Генри принадлежит веселый очерк о вечере бальных танцев в ассамблее небольшого провинциального городка. Внимание наблюдателя привлекает активно пляшущая дама, а когда она оборачивается, то он с удивлением обнаруживает, что эта леди по возрасту годится в матери любому из присутствующих в зале кавалеров. Другая пара танцующих на первый взгляд необычайно предана друг другу, тогда как на самом деле это супруги, только что договорившиеся о разводе; а рядом танцор, крайне неохотно выделывающий па, взирает на свою партнершу, словно загнанная дичь на охотника. Все эти картинки, без сомнения, списаны с натуры — с балов, которые проводились в Ассамблее Бэзингстока. Скетчи Генри на удивление дерзки и даже нахальны. Когда он пишет о женщинах, то кажется скорее комплексующим, нежели уверенным в себе. Особенно неуклюжей выглядит его попытка комической зарисовки от лица молодого человека, которого пытается завлечь в силки брака собственная кузина. Она оголяет перед ним свою грудь и лодыжки, кладет на лицо толстый слой румян, носит накладные волосы и силком увлекает его на прогулку, где заводит речь о «Страданиях юного Вертера». И, что хуже всего, она гораздо старше своего кузена. Словесные чары Генри должны были быть значительно лучше писанины, иначе старшая кузина вряд ли сочла бы его настолько очаровательным. Комические произведения юной Джейн уже в то время разительно отличались по уровню. И хотя первый опус, посвященный Генри, появится только через два года, он представляет собой нечто совершенно изумительное. «Замок Лесли» написан в эпистолярном жанре, и каждый адресат имеет свой индивидуальный голос. Чего стоит героиня по имени Шарлотта Латтрелл, настолько поглощенная стряпней к свадьбе своей сестры, что не в состоянии адекватно отреагировать на известие: жених упал с лошади и находится при смерти. Она может думать только о еде, которую наготовила, а ее монолог, обращенный к сестре, убитой горем, достоин лучших пассажей Диккенса. Мы смеемся, поскольку ситуация вполне узнаваема: нам не нравится, когда нас отвлекают от важных и насущных дел, даже если это трагедия, случившаяся с кем-то из близких. «Дорогая Элоиза, — начала я, — охота тебе убиваться из-за таких пустяков. — (Чтобы ее утешить, я сделала вид, что не придаю случившемуся особого значения). — Прошу тебя, не думай о том, что произошло. Видишь, даже я ничуть не раздосадована — а ведь больше всего досталось именно мне: теперь мне не только придется съесть все, что я наготовила, но и, если только Генри поправится (на что, впрочем, надежды мало), начинать жарить и парить сызнова. Если же он умрет (что, скорее всего, и произойдет), мне так или иначе придется готовить свадебный ужин, ведь когда-нибудь ты все равно выйдешь замуж. А потому, даже если сейчас тебе тяжко думать о страданиях Генри, он, надо надеяться, скоро умрет, муки его прекратятся, и тебе полегчает — мои же невзгоды продлятся гораздо дольше, ибо, как бы много я ни ела, меньше чем за две недели очистить кладовую мне все равно не удастся».** Шарлотта — предшественница целой галереи образов многословных, недалеких и одержимых какой-либо идеей женщин, которые позднее выйдут из-под пера Джейн. В их числе и миссис Беннет, и миссис Норрис, и мисс Бейтс. Этот ранний образ не менее колоритен, чем последующие. К примеру, когда Шарлотте приходит в голову мысль посетить Лондон, она пишет об этом так: «Больше всего мне хотелось попасть в Воксхолл, чтобы увидеть собственными глазами, действительно ли там, как нигде больше, умеют тонко нарезать холодную говядину. Сказать по правде, у меня есть подозрение, что мало кто умеет резать холодную говядину так, как это делаю я. Впрочем, было бы странно, если бы после стольких усилий с моей стороны я этим искусством не овладела». Любому писателю такие строки сделали бы честь, а для шестнадцатилетнего автора они и вовсе поразительны. Эти ранние произведения Джейн, написанные за несколько лет, были собраны в произвольном порядке в три тетради. Неоконченный «Замок Лесли», который, судя по всему, был сочинен между январем и апрелем 1792 года, переписан во вторую из них. На титульном листе рукой Джейн выведено: «Ex dono mei Patris» . Примечательно то, что мистер Остен довольно благосклонно и сочувственно относился к дарованиям своей дочери и поощрял ее творчество. Он должен был снабжать девочек бумагой, которая в те времена стоила недешево: Джейн — для ее писанины, Кассандру — для рисования. Кассандре Джейн посвятила свою «Историю Англии» («составленную пристрастным, предубежденным и малосведущим историком») и поручила ей ее иллюстрировать. Это единственное из ее произведений, к которому сохранились современные ему иллюстрации. «История» пестрит семейными аллюзиями. Здесь слышатся и поддразнивание отца, когда автор заявляет, что является приверженцем «римско-католической религии», и намек на отсутствующего Фрэнсиса, когда автор предрекает, что у Фрэнсиса Дрейка в скором времени появится «достойный соперник, который, пусть пока и молод, обещает со временем оправдать пылкие и оптимистические ожидания своих родственников и друзей, среди коих могу назвать очаровательную леди, которой предназначаются эти записки, и не менее очаровательную автора этих строк» . Имеется и модная словесная забава — шарада на слово ковер (carpet), отсылающая к фаворитам Якова I, Карpу (Сarr) и Вилльерсу, герцогу Бэкингему: «Мой первый слог — тот, кто для короля Якова I служил моим слогом вторым , а целое мы попираем ногами». Остены увлекались словесными играми, и «История» выглядит как рождественское развлечение для чтения вслух за семейным столом или у камина в гостиной. У Джейн здесь имеется и отсылка (возможно, сделанная не без подсказки родителей) на творчество Шарлотты Смит, когда-то жившей по соседству. Автор «Истории» сравнивает Эссекса, фаворита королевы Елизаветы, с романтическим Фредериком Деламером, героем одного из романов Шарлотты Смит, который погиб из-за возлюбленной на дуэли. Интерес Джейн к истории, по ее собственному признанию, больше тяготел к романтически-любовным событиям, нежели к фактам и датам; скорее всего, он определялся желанием повеселить домашних. В конце «Истории» проставлена дата — «суббота, 26 ноября 1791 года», совсем незадолго до ее 16-го дня рождения. К тому времени «Бездельник» уже прекратил свое существование, и хотя Джеймс продолжал сочинять стихи для собственного удовольствия, да и миссис Остен по-прежнему могла написать стишок на случай, глава семьи, похоже, уже признавал за Джейн право считаться писателем, подающим большие надежды. На обложке третьей тетрадки мистер Остен пишет весьма благожелательной отзыв: «Порождения фантазии некоей весьма юной леди, являющие собой истории, написанные в совершенно оригинальном стиле». Он с симпатией относился к ее опусам и закрывал глаза на некоторые довольно скользкие пассажи. В «Замке Лесли», к примеру, имеется адюльтер с побегом, совершенный молодой матерью, которая бросает свое дитя, а позже по ходу этой истории ее муж обращается в католичество, благодаря чему ему удается получить расторжение брака, после чего оба супруга благополучно женятся во второй раз. Надо признать, достаточно рискованные шуточки для дочери священника англиканской церкви. ________________________ * — Дражайшая супруга — итал. — Здесь и далее — примечания переводчика. ** — Остен Джейн. Замок Лесли // Джейн Остен. Любовь и дружба. Избранное. Пер. А. Ливерганта. М., 2004. С.85—86. *** — Там же. С.108 **** — Дар моего отца. – лат. ***** — Pet — баловень, любимчик.
Элайза: Да, и вдогонку — хотела спросить вашего мнения. Окончание главы посвящено кругу чтения юной Джейн: представляет ли эта информация интерес, т.е. нужно ли ее переводить, или можно пропустить и двигаться дальше? Мне-то перевести несложно, просто если это не слишком интересно, то и не буду на том останавливаться.
незнакомка: Элайза Элайза пишет: замечательному редактору Romi Огромное спасибо!
Tatiana: Элайза, Romi Элайза пишет: Мне-то перевести несложно Если тебе не очень сложно, то переведи, пожалуйста. Чем больше фактов, тем лучше.
незнакомка: Tatiana пишет: Чем больше фактов, тем лучше.
Цапля: Элайза спасибо! чудесно читается - на наших глазах рождается удивительная писательница. Как здорово, что довольно рискованные литературные упражнения юной Джейн (в плане ммм... иронического отношения к церковным институтам) были по достоинству оценены и поддержаны отцом - это, мне кажется, тоже сыграло немалую роль в становлении писательницы Спасибо Romi Присоединяюсь к просьбам девочек переводить без купюр.
Элайза: Цапля пишет: то, мне кажется, тоже сыграло немалую роль в становлении писательницы Да, безусловно — как и в целом атмосфера в семье, как мы видим, вполне творческая: все они пописывали помаленьку, отец — проповеди, мать — стихи, братья тоже вот подвизались в литературных штудиях, некоторые почти профессионально; наверняка всячески культивировалось чтение вслух в семейном кругу, да и театральные постановки, опять же... То есть, среда, в которой она росла, была достаточно творческой, что, безусловно, не могло не сказаться на развитии ее таланта самым благотворным образом. Цапля пишет: Присоединяюсь к просьбам девочек переводить без купюр. Хорошо, девочки, как скажете — все для вашего удовольствия.
Хелга: Элайза , Romi, Спасибо за увлекательнейшее чтение! А потому, даже если сейчас тебе тяжко думать о страданиях Генри, он, надо надеяться, скоро умрет, муки его прекратятся, и тебе полегчает — мои же невзгоды продлятся гораздо дольше, ибо, как бы много я ни ела, меньше чем за две недели очистить кладовую мне все равно не удастся».** Да не иссякнет кладезь черного юмора... Джеймсу, конечно, было проще добиться чего-либо на писательском поприще, мужчина же....
deicu: Элайза пишет: «шарада» на слово ковер (car-pet), отсылающая к фаворитам Якова I, Кару (Сar) и Вилльерсу, герцогу Бэкингему: «Мой первый слог — тот, кто для короля Якова I служил моим слогом вторым***** ; а целое мы попираем ногами» Хмм... Насколько я помню текст, аллюзии на Джеймса Вилльерса там нет: My first is what my second was to King James the 1st, and you tread on my whole. That is, my first (Carr) was my second (pet) to the king. Вообще несколько странная шарада для юной девицы, Вы не находите? Учитывая, каковы были отношения между Яковом I и Робертом Карром (Robert Carr, Earl of Somerset), не говоря уж о Джеймсе Вилльерсе. Конечно, конец 18 века - это не викторианская эпоха, но все-таки... Насколько глубоко и далеко она могла знать ту давнюю историю? Одно отравление сэра Томаса Овербери достаточно скандально, чтобы вытравить Карра из учебников истории для юношества. Или, наоборот, достаточно сенсационно, чтобы за ним проскользнули незамеченными всякие там личные отношения.
apropos: Элайза Ужасно интересно! (И умоляю: ничего не пропускать!) Для нашей Джейн почва была хорошо подготовлена - атмосфера в семье и впрямь в немалой степени способствовала развитию ее таланта.
Юлия: Элайза Элайза пишет: Одна девица ломает ногу, которая попадает в стальную ловушку; затем соперница отравляет ее ядом, после чего соперницу вешают. Амбициозная девица подцепляет себе старого герцога, а жеманная уезжает из страны и становится фавориткой принца Могола. Просто Хармс какой-то! А я-то по глупости думала что этакий черный юмор абсурда свойствененн ХХ веку! Но все-таки для малолетней девицы это совершенно необычно! не удивительно, что Джейн уже в 12 лет заметно отличалась от сверстниц, и не удивительно, что не вызывала симпатий. Такой одаренный и самобытный человек должен был составлять сильный контраст с окружающим обществом, что, как правило, не нравится обыкновенным людям. Элайза! Большое спасибо! Увлекательнейшее чтение!
Элайза: deicu пишет: Хмм... Насколько я помню текст, аллюзии на Джеймса Вилльерса там нет: Да, верно, в самой шараде упоминания о Бэкингеме нет, она его чуть дальше в тексте поминает, наверное, поэтому Томалин решила приплести его и сюда — ну и я вслед за ней не удержалась , хотя, строго говоря, он тут только под ногами путается и сбивает с толку. Наверное, в окончательной редакции все же выкину, да простит меня Клэр. deicu пишет: Насколько глубоко и далеко она могла знать ту давнюю историю? Вопрос, конечно, интересный... С одной стороны, помимо неограниченного доступа к отцовской библиотеке у нее имелись и старшие братья, которые, теоретически, могли быть для сестер источником всяческой "эдакой" информации, в том числе и довольно рискованного толка; впрочем, судить об этом с определенностью нам сейчас трудно. Ну а с другой стороны, она, мне кажется, вполне могла ничего "такого" не знать и не предполагать, и ее шутка могла носить совершенно невинный характер. Помнится, когда я примерно в этом же возрасте читала в "Графине де Монсоро" про отношения Генриха III Валуа со своими фаворитами-"миньонами", то я совершенно не подозревала о том, какого рода были эти отношения; мне даже в голову не приходило, что они имели какую-то сексуальную окраску, хотя Дюма в паре мест явно на это намекает; для меня тогда слово "фаворит" означало просто "любимчик, избранный близкий друг", и не более того. Времена, правда, были советские, вполне сопоставимые с викторианскими по ханжеству — думаю, что современные дети уже далеко не так наивны и гораздо лучше подкованы в этих вопросах. Но я это к тому, что меня вовсе не удивило бы, если бы и юная Джейн воспринимала слово 'pet' в совершенно невинном, платоническом смысле. Как, впрочем, не удивило бы и обратное. apropos пишет: И умоляю: ничего не пропускать! At your service, ma'am; в смысле, слушаюсь и повинуюсь.
Элайза: Окончание 6-й главы: Очевидно, что отец предоставлял ей неограниченный доступ к своей библиотеке. Тот факт, что еще ребенком ей разрешили прочесть «Сэра Чарльза Грандисона», роман С. Ричардсона, в котором в деталях говорится и об алкоголизме матери, и об отцовской связи на стороне и дается пример того, как следует относиться к любовнице отца и незаконным сводным братьям, свидетельствует о том, что мистер Остен не слишком строго ограничивал круг ее чтения. В этом отношении, как и в спокойной реакции на ее смелые истории, он был исключительным отцом своей исключительной дочери. По свидетельству Генри, Джейн начала читать очень рано, поэтому трудно назвать возраст, «в котором достоинства и недостатки лучших эссе и романов, написанных на английском языке, не были бы ей хорошо знакомы». Это почтительное упоминание, конечно, не подразумевает, что она уже в пять лет читала Ричардсона и доктора Джонсона, но все-таки благодаря этому воспоминанию Генри у нас перед глазами ясно встает образ не по годам развитой маленькой девочки, увлеченно склонившейся над книжкой. Она была, как добавляет Генри, одарена на зависть «отличной памятью». Очевидно, что книжные полки в библиотеке отца имели немаловажное значение для развития ее таланта. Возможно, восторг и удовольствие от чтения чужих историй послужили первым импульсом к написанию собственных. Составить полный список книг, входивших в круг ее раннего чтения, сейчас крайне сложно. Начать с того, что 500 томов из библиотеки мистера Остена были распроданы; к тому же необходимо учитывать, что в 1817 году Генри старался в первую очередь подчеркнуть благочестие и респектабельность своей покойной сестры, поэтому не особо распространялся об эклектичности ее вкусов. В своей биографической заметке он упоминает, что ее любимыми «моралистами» были Джонсон и Каупер и что она предпочитала Ричардсона Филдингу. «Ей претило все грубое», — добавляет он. Возможно, претило, но все же сначала она это прочитывала, и даже не без некоторого удовольствия. Она никогда не была чопорной и чрезмерно строгой, и мы знаем, что Филдинг ей тоже нравился, и, как это явствует из ее писем, не только его фарс «Трагическая история Мальчика-с-пальчик», но и «История Тома Джонса, найденыша». Она была знакома с романами Лоренса Стерна — и с «Жизнью и мнениями Тристрама Шенди», и с «Сентиментальным путешествием по Франции и Италии» — книгами, о которых Генри также предпочел не упоминать. Он ни словом не обмолвился и о женщинах-драматургах и романистках, таких как Шарлотта Смит, Фанни Берни, Шарлотта Леннокс, Мария Эджуорт и Ханна Коули, которые, безусловно, оказали на нее определенное влияние. Ну и, наконец, в кругу семьи читались, обсуждались и даже ставились пьесы, но и об этом Генри, возможно, счел не совсем уместным вспоминать. Он ни слова не говорит о Шекспире, хотя, по словам Генри Крофорда («Мэнсфилд-парк»), «для англичанина он — неотъемлемая часть души». Эдмунд Бертрам соглашается с ним в этом: «Все мы, без сомнения, в какой-то мере знакомы с Шекспиром с малых лет… все мы говорим его словами, повторяем его сравнения, пользуемся его описаниями». Не будет преувеличением предположить, что Эдмунд здесь выражает и точку зрения семейства Остен не в меньшей степени, чем семейства Бертрам; Кэтрин Морланд воспитывалась на Шекспире, а Дэшвуды читают «Гамлета» вместе с Уиллоуби. Хотя верно и то, что в письмах Джейн сохранилось лишь три беглых упоминания о произведениях Шекспира. В случае с Джонсоном проследить прямое влияние куда проще. Мы знаем, что Джейн читала его философскую повесть «Расселас, принц абиссинский», как и его очерки и эссе в журналах «Праздношатающийся» (Rambler) и «Лентяй» (Idler). Позднее в своих письмах она называла его «мой дорогой доктор Джонсон». Джейн была знакома с его биографией, написанной Джеймсом Босуэллом. В ее прозе в равной степени отчетливо проступают и характерный строй джонсоновской фразы, и многие высказываемые им взгляды и идеи. Вполне в джонсоновском стиле, серьезном и в то же время остроумно-насмешливом, звучит, к примеру, знаменитое предложение, открывающее «Гордость и предубеждение». Зачином «Это общеизвестная истина, что…» вполне мог бы начинаться один из очерков в «Праздношатающемся». И все же, заглядывая через плечо юной Джейн Остен в те книги, которые, как нам точно известно, она читала, мы не можем не признать, что она с самого начала была оригинальной. Она брала у других то, что ей нравилось, то, что считала полезным для себя, но в то же время ее собственный голос и воображение оставались свободными от чужого влияния. Нет ни одного раннего произведения Остен, которое было бы написано в подражание Ричардсону, или же Фанни Берни, или Шарлотте Смит, с героинями, отличавшимися непоколебимой святостью, и героями, умудрявшимися проявлять нерешительность на протяжении пяти томов. В подростковом возрасте она с увлечением зачитывалась Шарлоттой Смит, этой Дафной Дюморье 80—90-х годов XVIII века, вполне читабельной и по сей день, с ее волнующими воображение героями, живописными ландшафтами (действие ее романов разворачивается то на фоне валлийских предгорий, то в Швейцарии, то в Америке, то на юге Франции) и рыхлым, многословным повествованием: «Эммелина», «Этелинда» и «Старинная усадьба» занимают по пять томов каждое. Остен несколько раз упоминает героев Шарлотты Смит в своих ювенилиях. Ее внимание привлекает страстный и необузданный Фредерик Деламер, о котором она вспоминает в «Истории Англии». Деламер влеком исключительно чувствами; он импульсивен в поступках, а когда встречает сопротивление, им овладевает почти безумие. Он красив мрачной красотой, аристократичен, горд и несчастен; он может вести себя возмутительно, но при этом никогда — бесчестно: похитив Эммелину и собираясь увезти ее в Шотландию, Деламер раскаивается, не доехав до Барнета. Эммелина не любит его, но ее влечет к нему и она явно им восхищается — так же, как и юная Джейн Остен. Героини Смит, слезливые невинные девицы, имеющие склонность падать то в обморок, то с лошади, неизменно подвергаемые дурному обращению и пренебрежению со стороны тех, кто стоит выше их на социальной лестнице, не имеют ничего общего с героинями Остен (если не считать Фанни Прайс, их весьма отдаленной родственницы). Но любовные романы Смит все же написаны достаточно живо и хорошо; в них чувствуются искренность и талант, и можно понять, почему они нравились Остен и почему она оправдывала их многословие, замечая: «Если книга написана хорошо, я всегда нахожу ее слишком короткой». «Слишком короткий» — определение, которое при всем желании нельзя применить к романам Сэмюэля Ричардсона. «Его совершенно невозможно читать… эта книга просто невыносима», — эту характеристику «Сэра Чарльза Грандисона» Джейн Остен в «Нортенгерском аббатстве» вкладывает в уста Изабеллы Торп, тем самым дистанцируясь от нее, поскольку у самой Джейн этот роман был в числе любимых. «Она знала произведения Ричардсона так хорошо, как не многие», — пишет ее племянник в своих «Мемуарах», отмечая, что Джейн прекрасно помнила все изложенные там события и повороты сюжета и каждый персонаж был ей знаком как близкий друг. Книга, настолько важная для Джейн Остен и настолько мало известная сейчас, стоит того, чтобы уделить ей некоторое внимание. Сюжет в ней строится вокруг двух «образцовых» героев — сэра Чарльза и красавицы Харриет Байрон. Она влюбляется в него в первом томе, после того как он героически спасает ее от похищения, в перспективе грозящего ей неминуемой потерей чести, и продолжает любить на протяжении последующих семи томов длиною в 800 000 слов, в то время как он разрывается между своим чувством к ней и обязательствами перед некоей итальянской леди, с которой связан словом и половиной своего сердца. От обязательств он в итоге освобождается, сохранив свою честь и достоинство, но с черепашьей скоростью. Этот темп предоставляет читателю возможность детально погрузиться в истории семей и друзей главных героев; они подчас столь занимательны, что можно понять, почему Джейн Остен находила удовольствие в том, чтобы «жить» в этом романе, словно в большом доме с множеством комнат, коридоров и лестниц, и снова и снова исследовать его вдоль и поперек. Особенно удалось Ричардсону описание сестер Грандисона, которые становятся подругами Харриет. Младшая из них — остроумная, живая и энергичная Шарлотта — наиболее интересный и ярко выписанный характер в книге. Шарлотта не считает нужным безропотно сносить общество глупцов и не выражает особого желания выходить замуж. Она рассуждает о «западне супружества» и, когда наконец неохотно соглашается принять этот статус, отвратительно ведет себя на собственной свадьбе: во время службы бормочет что-то невнятное, а после церемонии венчания не позволяет жениху сесть рядом с собой в экипаж. Шарлотта ссорится с мужем, упрекая его в том, что он нарушает ее личное пространство, и ее шуточки и поддразнивание доводят мужчину до такой ярости, что он кулаками разбивает ее клавесин. Но, тем не менее, муж горячо любит ее и, вскоре успокоившись, выражает надежду, что она никогда не утратит своего задорного нрава и впредь не перестанет его дразнить. Главная причина необузданного и озорного нрава Шарлотты кроется в поведении ее отца, сэра Томаса Грандисона. Скверное поведение родителей и то, каким образом оно влияет на молодое поколение, — одна из центральных тем книги. После смерти леди Грандисон, когда дочери были еще подростками, отец пригласил вдову своего старого друга, некую миссис Олдхэм, им в гувернантки. Когда она становится его любовницей, девочки отказываются общаться с ней, и отец перевозит ее в другой дом, в соседнее графство (главное поместье Грандисонов располагалось в Хэмпшире, что, должно быть, забавляло Остенов). В это время Шарлотта, оставшаяся без внимания отца, заключает помолвку с армейским офицером, охотником за приданым. Миссис Олтхэм рожает сэру Грандисону двоих сыновей, но в результате он так и не женится на ней и никак не упоминает ни ее саму, ни этих детей в завещании, поэтому заботиться об этой женщине и о своих сводных братьях приходится законному сыну и наследнику Грандисона сэру Чарльзу. Он проявляет по отношению к ним доброту и благородство: любовнице отца назначает пожизненную пенсию, которая обеспечивает ей достойное существование, а братьям помогает начать самостоятельную жизнь. Параллельно развиваются похожие истории, в которых участвуют его дядя и мать наследницы, опекуном которой он является. Каждому из участников этих запутанных взаимоотношений сэр Грандисон-младший помогает стать на правильный путь, действуя с неизменной добротой, благоразумием и щедростью. «Сэр Чарльз Грандисон» пестрит рассуждениями о месте и положении женщины в обществе, о любви, браке и эротизме. Среди персонажей даже мелькает мужеподобная мисс Барнвельт, которая признается Харриет Байрон в том, что «по меньшей мере раз двадцать, сидя с нею рядом, жалела, что не мужчина — ради нее; если бы я была мужчиною, то подхватила бы ее на руки, прижала бы к себе и убежала бы с нею вместе». Сэр Чарльз не признает любви с первого взгляда, ибо она основывается исключительно на сексуальном влечении. Такая любовь подобна «подожженному фитилю», «грубому пароксизму»; она опасна, особенно для женщин. Обсуждается также вопрос о «верности до гроба» безвозвратно утраченной любви, а «нимфы постоянства» подвергаются критике: «Должна ли женщина сидеть и бесконечно лить слезы, оставаясь до конца дней своих скорбной тенью, бесполезной для жизни и для всех родственных связей, если она, возможно, не прожила еще и трети отпущенного ей срока?». Другая дискуссия затрагивает проблемы «девушек со скудным приданым», которые находятся в «наиболее необеспеченном и беспомощном положении» по сравнению с мужчинами, «кои имеют возможность преуспеть в любой профессии, а если получится сделать состояние в торговле, могут и подняться над своей средой и достичь уважаемого положения в обществе». Все эти вопросы, похоже, очень интересовали и Остен: позже некоторые из них она поднимет в своих романах. В «Грандисоне» уважаемая пожилая леди замечает, что «женщины, обладающие большим и независимым состоянием и имеющие достаточно сердечности и ума, чтобы понимать, как им лучше всего распорядиться», могут позволить себе не выходить замуж, в то время как женщины бедные не обладают такой свободой выбора. Пожилые дамы на страницах романа Ричардсона в основном придерживаются той точки зрения, что молодым девушкам не стоит быть излишне романтичными в своих ожиданиях любви и достойного мужа. Харриет Байрон, которой в итоге удается обрести и то и другое, вопрошает: «Разве брак — не наивысшая степень дружбы, которую дано познать смертным?» Эту точку зрения будут разделять и все главные героини остеновских романов. Но, как бы ни были важны для нее все эти моменты, наиболее полезным для Остен, как нам представляется, оказался образ Шарлотты. Эта искренняя и откровенная молодая женщина довольно часто ошибается в своих суждениях и порой ведет себя не лучшим образом, но в то же время она бесконечно очаровательна и непосредственна. Эта героиня получилась очень живой и естественной, говорит она сама за себя или предстает перед читателем в оценке других персонажей. Шарлотту Грандисон с ее преданной сестринской любовью, с ее шуточками и поддразниванием, с ее остроумием и находчивостью, с «лукавством, которое заставляло одновременно и любить ее, и опасаться», безусловно, можно считать одной из ранних вдохновительниц образа Элизабет Беннет. В числе ее предшественниц можно назвать еще одну остроумную молодую женщину, леди Гонорию Пембертон, персонаж романа Фанни Берни «Сесилия». Она постоянно подтрунивает над Сесилией и ее начисто лишенным чувства юмора возлюбленным, причем делает это столь весело и беспощадно, что невольно жалеешь о том, что на страницах этого романа ее образу отводится так мало места. Чтение «Сесилии», объемом без малого тысячу страниц, наверняка скрашивало не один долгий зимний вечер у камина в Стивентоне, и, скорее всего, она тоже отчасти виновата в ухудшении зрения Джейн, глаза которой часто уставали и болели. Остен восхищалась комическими чудаками, созданными Берни, и ее диалогами, но большая часть уроков, которые она вынесла из этого чтения, были уроками «от противного»: видя недостатки прозы Берни, Джейн научилась быть лаконичной, заострять конфликты, разнообразить слог, избавляться от всего второстепенного и ненужного, а также предпочитать несовершенных и жизненных героинь героиням почти безупречным и ангелоподобным. Фанни Берни первым же своим романом — самым сжатым и лаконичным по сравнению с последующими — удалось убедительно продемонстрировать, что у читающей публики имеется большой интерес к социальной комедии нравов, увиденной острым и наблюдательным женским глазом. После «Эвелины» такой человек, как Джордж Остен, вполне мог счесть, что нет ровным счетом ничего неразумного и компрометирующего в том, что его дочь пытается писать художественную прозу.
Юлия: Элайза Элайза пишет: В этом отношении, как и в спокойной реакции на ее смелые истории, он был исключительным отцом своей исключительной дочери. Это действиетльно поразительно. Я уж не говорю о том, что книги сложные, взрослые, и она как видно умудрялась схватить не романтическую историю, а суть конфликта и сатиры. Элайза, большое спасибо! Твой труд открывает для меня Джейн Остен заново, как человека гораздо более глубокого, мощного в интеллектуальном плане и эмоциональном. Спасибо!
Цапля: Элайза спасибо за продолжение! Вспомнилось: Ей рано нравились романы; Они ей заменяли все; Она влюблялася в обманы И Ричардсона и Руссо. Отец ее был добрый малый, В прошедшем веке запоздалый; Но в книгах не видал вреда; Он, не читая никогда, Их почитал пустой игрушкой И не заботился о том, Какой у дочки тайный том Дремал до утра под подушкой. Жена ж его была сама От Ричардсона без ума.
Элайза: Юлия пишет: Я уж не говорю о том, что книги сложные, взрослые, и она как видно умудрялась схватить не романтическую историю, а суть конфликта и сатиры. Да, вот это меня тоже в ней поражает. Даже в самом нежном возрасте она уже четко видела ненатуральность, нежизненность в изображении характеров и чувств, и это уберегло ее от слепого подражания даже тем авторам, которые ей нравились. Врожденный безупречный вкус и безошибочное чутье на всяческую фальшь — возможно, в этом и кроется секрет ее оригинальности. Цапля пишет: Вспомнилось: Ага. А мне самым первым вспомнилось вот это: Но наш герой, кто б ни был он, Уж верно был не Грандисон.
Хелга: Элайза Спасибо! Когда читаю про отца Джейн Остин, сразу вспоминается мистер Беннет с его снисходительностью и любовью к чтению. Подумалось, каким круговоротом или лучше сказать рекой движется литература, перетекая из одного автора к другому.
незнакомка: Элайза Спасибо тебе!
deicu: Элайза пишет: Книга, настолько важная для Джейн Остен и настолько мало известная сейчас, стоит того, чтобы уделить ей некоторое внимание. Безусловно, протопсихологическое повествование Ричардсона много сделало для Джейн Остен, уж во всяком случае, проложило путь ее несравненному психологизму, если речь идет о подготовленности читателей. И тем не менее, несмотря на документально зафиксированную любовь к "Сэру Чарльзу Грандисону", юная Джейн прошлась по его главному герою в "Джеке и Алисе". Кончиком туфельки сравняла его с плинтусом лучше всякого парового катка, отныне и навеки отказавшись для себя изображать откровенно добродетельных и окруженных восхищением (мэрисьюшных? Сэмюэл, я Вас начинаю подозревать ) героев. Даже не хочется торопливо переводить, до чего чудная стилизация, но, в общем, там остеновский персонаж появляется на маскараде в костюме Солнца, и "лучи, исходящие из его глаз, были такие же, как и у великолепного светила, только несравненно превосходнее". Когда же другие участники, не в силах выдержать сияния, отходят в дальний конец комнаты и прищуриваются, обнаруживают, что "то был Чарльз Адамс в своем простом зеленом камзоле, без какой-либо маски". То, что Чарльз Адамс списан с сэра Чарльза Грандисона, достаточно очевидно и по сюжету, и по аллюзиям на роман. Так что как бы и кем бы из авторов она не восхищалась, она с юности (да что - с детства!) знала, что у нее своя дорога.
apropos: Элайза Жутко интересно! (Который раз пожалела, что не читала Ричардсона. Раньше он не переводился на русский язык, не знаю, как обстоит дело сейчас, но еще со времен чтения ЕО очень хотела ознакомиться, так сказать. Не уверена, что смогла бы прочитать все эти километры повествований, но хоть поучить представление. Так что спасибо еще и за то, что дала возможность хоть представить, что за роман такой. ) deicu пишет: не хочется торопливо переводить А если неторопливо? Соблазняете прямо - прямыми и косвенными упоминаниями.
Miss Jane: Присоединяюсь к apropos в желании хотя бы ознакомиться с Ричардсоном. Только где его найдешь в наше время-то?
Элайза: deicu пишет: юная Джейн прошлась по его главному герою в "Джеке и Алисе". Кончиком туфельки сравняла его с плинтусом лучше всякого парового катка И тоже, небось, бормотала про себя, читая "Клариссу": "Мочи нет, какая скучная дура!" © apropos пишет: Раньше он не переводился на русский язык, не знаю, как обстоит дело сейчас А сейчас и подавно не переводится, насколько я знаю. Разве что отрывки какие-то. Его перевели на русский первый и последний раз еще в конце XVIII века, эти переводы сейчас можно найти в РГБ, во всяком случае, лет 15 назад их там еще выдавали. Ричардсону больше повезло в той же Франции; его перевел на французский небезызвестный аббат Прево и, хотя сам Прево тоже отличался редкостным многословием (ведь знаменитая "История кавалера де Грие и Манон Леско" — это всего лишь нечто вроде вставной новеллы в многотомную опупею, о которой сейчас вообще мало кто помнит, окромя специалистов), Ричардсона он, тем не менее, весьма удачно сократил, повыбрасывав оттуда длинноты и тягомотные рассусоливания (ну, чужое, как известно, не свое, так что рука не дрогнула ; да и сам Ричардсон тоже честно пытался сократить свои детища, но так и не смог оттуда ничего выкинуть, бедолага... ). Кстати, и сами англичане еще в середине XIX века выпустили сокращенные варианты романов Ричардсона, поскольку читать его "от корки до корки" уже тогда мало кому было под силу. "Кларисса" долгое время считалась самым длинным романом, написанным на английском языке, а может, и по сей день считается, если ее еще никто не переплюнул. Miss Jane пишет: Только где его найдешь в наше время-то? Кстати, есть довольно неплохой ВВС-шный телесериал, экранизация "Клариссы", с Шоном Бином в роли Ловласа; ее у нас пару раз по телевизору уже показывали - более или менее полное представление о содержании романа она дает, да и играют неплохо. apropos пишет: А если неторопливо? Робко, но настойчиво присоединяюсь к пожеланиям администрации... Это было бы так здорово! Она ведь и небольшая сравнительно. Поскольку речь зашла о мистере Остене, выложу-ка я его портрет. У меня есть миниатюра, на которой он изображен в молодости, только, к сожалению, несколько усеченная; и еще есть портрет уже в летах, для сравнения: У меня переведено еще самое начало следующей главы, "Свадьбы и похороны", правда, совсем небольшой кусочек. Выкладывать или подождать, пока кусочек станет побольше?..
Miss Jane: Элайза , спасибо за интересную и всегда достоверную информацию! Элайза пишет: Кстати, есть довольно неплохой ВВС-шный телесериал, экранизация "Клариссы", с Шоном Бином в роли Ловласа; ее у нас пару раз по телевизору уже показывали - более или менее полное представление о содержании романа она дает, да и играют неплохо. Не знаю, мне почему-то все же хочется почитать...
Хелга: Элайза пишет: Выкладывать или подождать, пока кусочек станет побольше?.. Конечно выкладывать... Что за вопрос?
Элайза: b]Miss Jane Ну, на английском-то он всяко должен быть в сети, если поискать. Мне где-то попадался в свое время весьма подробный синопсис с пространными цитатами из писем (ведь все три его романа эпистолярные); точной ссылки сейчас не найду, но можно погуглить при желании. Сюжеты "Памелы" и "Клариссы" также вполне укладываются в две-три фразы, но там усе дело, разумеется, не в фабуле, а во всем том, что ей сопутствует. Хелга пишет: Конечно выкладывать... Что за вопрос? Как скажете, мэм... Глава 7. Свадьбы и похороны.* В конце 1780-х годов, пока Джейн превращалась из подростка в молодую девушку, клан Остенов постепенно претерпевал изменения своего количественного и качественного состава и рассеивался, кое-где разрастаясь, а кое-где и уменьшаясь в размерах. И в то время как одни члены семейства безмятежно благоденствовали, на судьбы других уже начинали отбрасывать тень грозные политические события эпохи. Пока что миссис Хэнкок и Элайза не особенно беспокоились по поводу медленно, но неуклонно надвигающихся следствий Французской революции. Они прибыли в Англию с очередным визитом в 1790-м году. На том этапе развития событий никого пока не ограничивали в передвижениях и очень немногие чувствовали себя в опасности, оставаясь Париже. Часть лета 1790 года они провели в Стивентоне, и именно тогда Джейн посвятила Элайзе «Любовь и дружбу». На тот момент это было самое длинное ее произведение, и можно считать это посвящение доказательством привязанности к кузине. Но хотя Джейн и Элайза оставались близкими подругами, между Элайзой и Генри явно пробежала кошка. В их отношениях возникли холодок и отчуждение, вину за которые Элайза возлагала на Генри. Поскольку в течение последних нескольких лет они активно флиртовали друг с дружкой, и учитывая то, что Генри к тому моменту уже был не мальчиком-Керубино, а вполне взрослым молодым мужчиной 19 лет от роду, это отчуждение подозрительно похоже на противоборство. Как далеко мог зайти подобный флирт? Соломенная вдова, замужем за человеком, к которому она, по собственному признанию, не испытывала любви, обладающая явной жаждой жизни и всех ее удовольствий, имея темпераментного юного воздыхателя, могла играть с ним в игру «холодно-горячо», а затем выражать невинное удивление результатами своего поведения. А молодой человек вполне мог кипеть от ярости или протестовать, или пребывать в дурном настроении. Очевидно, между ними вспыхнула какая-то ссора. Генри вернулся в Оксфорд. Элайза же уехала в Париж (в сопровождении миссис Хэнкок и маленького Гастинса), но вскоре вернулась Англию, поскольку ее муж отправился на юг страны продолжать свою болотно-осушительную эпопею. Капо де Февилид был ярым роялистом, что неудивительно, учитывая, что он получил свои земли от короля. Элайза упоминает об этом в письмах от 1791 года, добавляя, что граф «в сердце своем уже присоединился к роялистскому клану в Пьемонте и Турине», где в это время находились в изгнании некоторые французские принцы. Революция тем временем катилась дальше, становясь все более жестокой, все более радикальной и кровавой. Англичане, так же как и представители других европейских держав, начали ощущать в своем пребывании во Франции определенную угрозу. Жизнь в Париже сделалась неуютной для той, которая предпочитала называться «мадам графиней», и в начале 1791 года она вновь привозит мать и сына в Англию, не планируя в ближайшем будущем возвращаться на континент. Проведя какое-то время в Маргейте ради морских процедур, рекомендованных для малыша Гастингса, они снова поселяются на Орчард-стрит в Лондоне, где миссис Хэнкок делает успехи в обучении внука чтению. А Остенов в это время занимает помолвка Эдварда. Он собирается жениться на Элизабет Бриджес, дочери баронета из Гуднестон-Парка в Кенте. Невесте было 18 — меньше, чем Кассандре, и всего на два года больше, чем Джейн; этот брак одобрили и Бриджесы, и Найты, и — хоть и на расстоянии — Остены, и свадьба была назначена на конец года. Все девушки Бриджес, хорошенькие и элегантные, обучались в лучших пансионах, располагавшихся на Квин Сквер в Лондоне; и две сестры Элизабет обручились практически одновременно с ней. Похоже, все вокруг стали подумывать о браке. Даже Джейн грезила о будущих мужьях. Она испещряет листок бумаги в отцовском приходском реестре именами своих вымышленных женихов: «Генри Фредерик Говард Фитцуильям, из Лондона», «Эдмунд Артур Уильям Мортимер, из Ливерпуля». В этих девических фантазиях нет ровным счетом ничего удивительного и примечательного, если не считать довольно неожиданной популистской нотки, вкравшейся в строчку в самом низу страницы: «Джек Смит женится на Джейн Смит, в девичестве Остен». Похоже, воображение дочери приходского священника-тори в какой-то момент увело ее в несколько необычном направлении; интересно было бы знать, о чем именно она тогда замечталась. _____ * Отредактированный вариант 7-й главы выложен 20.01.09. Редактура — Romi.
Хелга: Элайза Спасибо! Элайза пишет: Похоже, воображение дочери приходского священника-тори в какой-то момент завело ее в несколько необычном направлении; интересно было бы знать, о чем именно она тогда замечталась. Да, ужасно любопытно...
Юлия: Элайза Как живо, как интересно! Просто представляю себе эту игру Элайзы с Генри, мечтающую юнную Джейн....
deicu: Элайза пишет: Робко, но настойчиво присоединяюсь к пожеланиям администрации... Ох... В Обществе Вудхауза меня же съедят без соли. Я и так со дня на день обмираю в ожидании, когда начнут намекать, что задерживаю том. Хотя и заманчиво тоже, конечно... И людям польза... Ну не знаю, милые дамы, боюсь обещать и в любом случае не прямо завтра.
Элайза: deicu пишет: в любом случае не прямо завтра. Разумеется, мы ж не торопим — сначала Вудхауз, потом Остен... Мы подождем, сколько нужно, просто очччень хотелось бы хотя бы в перспективе пополнить раздел Ювенилий на сайте, а сама я ни за что не дерзну, поскольку у меня уровень совсем уж дилетантсткий. Я вот никак не соберусь отсканировать "Замок Лесли" в переводе А. Ливерганта, тоже времени все не хватает.
Хелга: deicu пишет: Хотя и заманчиво тоже, конечно... И людям польза... "шепотом" Такая хорошая мысль....
Tatiana: Элайза Спасибо!!! Джейн Остен открылась с новой стороны.
Элайза: Tatiana пишет: Джейн Остен открылась с новой стороны. Меня еще очень позабавило ее постоянство в плане любимых мужских имен. БОльшую часть этих имен она затем презентует своим главным героям (Генри, Фитцуильям, Фредерик, Эдмунд...)
незнакомка: Элайза Элайза пишет: БОльшую часть этих имен она затем презентует своим главным героям Теперь мы знаем от куда имена героев пошли.
deicu: Элайза пишет: позабавило ее постоянство в плане любимых мужских имен. Хмм... Можно подумать, у нее женские имена каждый раз другие и с вывертами. Тот же подход - самые стандартные, часто встречающиеся, простые и чисто английские имена, вплоть до того, что два одинаковых имени у разных персонажей в одной книге, что говорить о разных романах.
apropos: Элайза Джейн - прелесть! (К сожалению, ее мечтам было не суждено сбыться - кроме как в ее книгах)
Элайза: deicu пишет: Можно подумать, у нее женские имена каждый раз другие и с вывертами. Да, все верно — простые английские имена, причем без особого разбору, любимого и не вычислишь; в одной книге Элизабет может оказаться самой приятной героиней, а, допустим, Энн — самой блеклой; а в другой, глядишь, и вовсе наоборот. Опять же, главная героиня из Сьюзен в первоначальной редакции может легко превратиться в Кэтрин в окончательной; словом, видно, что особой эмоциональной "привязки" к именам собственным у нее не было. Хотя нельзя не признать, что какие-то более вычурные имена — Изабелла, Августа, Пенелопа —как правило, достаются дамочкам малоприятным, таким, как мисс Торп, миссис Элтон или миссис Клэй. Еще небольшой и торопливый кусочек 7-й главы: Но как бы ни была погружена Джейн в свое воображение, книги и сочинение историй, из ребенка, наблюдающего за жизнью взрослых, она постепенно превращалась в молодую женщину, которая этой жизнью живет. Джейн не было и 14-ти, когда миссис Остен перевалило за 50 — большая возрастная разница между матерью и дочерью; и похоже, что вновь материнскую роль в плане помощи, советов и наставлений подрастающей Джейн взяла на себя Кассандра. Менструации у большинства девушек в XVIII столетии начинались довольно поздно, в 15 или 16 лет; девицам следовало научиться справляться с этим неловким и неприятным состоянием как раз в тот период, когда они, как им внушалось, вступали в самый важный и решающий этап своей жизни, когда ожидалось, что они должны привлекать поклонников и ухажеров и когда большинству из них, естественно, хотелось всегда выглядеть безупречно элегантными, спокойными и невозмутимыми. Представьте, каково им было при отсутствии проточной воды и водопровода, к примеру, скрывать факт стирки и сушки своих тканых прокладок в доме, где было полно мальчишек-подростков. Это еще одна сторона повседневной жизни тех времен, о которой не сохранилось практически никаких письменных свидетельств, но наверняка в тогдашних условиях даже девушки из самых немногочисленных и практичных семей должны были временами чувствовать себя уязвимыми и испытывать дискомфорт. В подростковом возрасте важной составляющей жизни сделалась также дружба с другими девушками. В Стивентон регулярно приезжала кузина Джейн Купер, а в самом конце 80-х годов неподалеку поселились две семьи, в которых тоже были дочери. Весной 1789 года в округу приехали жить Марта и Мэри Ллойд. Их мать, миссис Ллойд, была вдовой священника и имела аристократические родственные связи, вроде тех, которыми гордилась и миссис Остен. Возможно поэтому она охотно начала общаться с ними, сочтя эту семью приятным добавлением к местному обществу. Они приходились кузинами Фаулам, сыновья которых учились в Стивентоне, и третья дочь Ллойдов вышла замуж за старшего сына Фаулов. Джеймс Остен был на свадьбе у своего друга, где и познакомился со всей семьей, а вскоре после этого миссис Ллойд арендовала у мистера Остена пасторат в Дине и поселилась там. Мэри Ллойд была любимицей миссис Остен. Хотя по возрасту она была ближе к Джейн, та никогда ее не любила. Джейн предпочитала Мэри ее сестру Марту, которая была почти на 10 лет старше, но зато обладала замечательным чувством юмора. Джейн посвящает Марте свои стихи и рассказы, и две девушки, бывало, оставаясь друг у друга в гостях, с удовольствием делили одну постель и не спали до самого утра, болтая и смеясь всю ночь напролет, как сообщает Джейн в одном из писем к Кассандре. Отныне Ллойды будут играть постоянную роль в жизни семьи Остен. И в том же году семейство Бигг, имеющее трех незамужних дочерей — Кэтрин, Элизабет и Алетею — унаследовало Мэнидаун, большую усадьбу в четырех милях от Дина. Мистер Бигг, или Бигг-Уизер, был зажиточным землевладельцем, и его дочерям тоже причиталось небольшое состояние, но это не помешало им завязать с сестрами Остен, не имеющими ни гроша за душой, настоящую крепкую дружбу. Девицы Бигг были умны и их вкусы во многом оказались схожими. Таким образом вокруг Джейн образовалось общество молодых женщин, с которыми она могла общаться, обсуждать прочитанные книги и обмениваться ими, сравнивать наряды, разучивать новые танцы и музыку, гулять, ездить в Бэзингсток за покупками и сплетничать о собственных семьях и соседях. Тем временем Джеймс покинул Оксфорд, так как получил должность викария в Овертоне, недалеко от дома. Он вращался в хорошем обществе и даже охотился в свите членов королевской семьи, наезжавшей в те края. Вскоре он познакомился с молодой женщиной, которая отвечала самым честолюбивым мечтам молодого викария. Энн Мэтью была дочерью генерала и внучкой герцога. У нее имелись хорошие финансовые перспективы, она была тоненькой брюнеткой с красивыми глазами, но поскольку ей уже исполнилось тридцать два, на ярмарке невест ее уже, можно сказать, «списали со счетов». Джеймс увидел свой шанс и воспользовался им. Он получил согласие Энн и был благосклонно принят в ее семействе несмотря на то, что был простым викарием. Отец обещал выделить ей денежное содержание в 100 фунтов в год, а это означало, что вкупе с доходами Джеймса они могли позволить себе обставить дом и обзавестись экипажем и сворой гончих. Пока совершались все эти приятные события, Элайза и ее мать переживали тяжелые времена. Миссис Хэнкок тяжело заболела: ее мучили сильные боли в груди, и Элайза отчаянно пыталась найти какое-нибудь средство, чтобы вылечить ее, хотя они обе понимали, что ситуация очень серьезна. Шарлатаны, готовые нажиться на отчаявшихся, предлагая чудесное излечение, существовали во все времена. Элайза и ее мать обратились к некоей «докторше», которая внушила им «самые радужные надежды на полное излечение». Но каким бы ни был ее метод, который, как она предупреждала, потребует много времени, он вряд ли был менее эффективен, чем прочие, существовавшие в то время способы лечения рака груди. Миссис Хэнкок уверяла, что в результате лечения боли уменьшились, и Элайза позволила себе надеяться на «невыразимое счастье увидеть, как к моей возлюбленной родительнице возвращается здоровье». Каждая из них пыталась утешить и ободрить другую. По мере того как проходило лето, Элайза полностью забросила все свои поездки и развлечения и затворилась на Орчард-стрит, безотлучно находясь при матери и пытаясь отвлечь ее от мыслей о болезни и отогнать собственную «мучительную тревогу». Она была настолько занята и несчастна, что даже не известила Остенов о состоянии матери до июня месяца, когда ее навестил Эдвард. Он собирался в поездку по Озерному краю, и Элайза даже нашла в себе силы по старой памяти поддразнить его по поводу его готовности отправиться в путешествие одному, без своей нареченной. «Я спросила его, как же он сможет это вынести, на каковой вопрос он ответил той улыбкой спокойной покорности судьбе, с которой представители его пола обычно переносят обстоятельства подобного рода». На сей раз она ни словом не упоминает о Генри. Миссис Хэнкок не смогла выбраться в Стивентон. Весь август ее мучили острые боли. Как пишет Элайза, «…несмотря на все мои старания, процесс улучшения идет очень медленно. Я иногда падаю духом и содрогаюсь от одной мысли, что наши усилия могут не принести результата… Как ужасно испытывать даже тень неуверенности, когда речь идет о тех, кого мы любим!» «Докторша» продолжала кормить их обещаниями выздоровления, но теперь Элайза обращается еще и к хирургу мистеру Рупсу. К октябрю миссис Хэнкок была уже прикована к постели и не видела никого, кроме дочери и доктора Рупса. В конце месяца у нее случился «ужасный приступ», и Элайза вызвала врача, который выписал лауданум. Элайза к тому времени находилась уже в расстройстве, «граничащем с помрачением рассудка» и не способна была толком уразуметь, каково было действительное мнение мистера Рупса по поводу исхода болезни. Надежда сменялась отчаяньем и наоборот; так продолжалось долгие месяцы. «Никогда год 1791 не изгладится из моей памяти: с самого первого месяца, как он начался... мои чувства постоянно подвергались все новым и новым испытаниям», — писала Элайза. К Рождеству миссис Хэнкок страдала от сильнейшего кашля, отсутствия аппетита, расстроенного желудка и жестоких болей, а опухоль и не думала уменьшаться. Однако она самоотверженно уверяла дочь, что «в ее изначальном заболевании, как ей кажется, наблюдается улучшение». «Но, к моей невыразимой скорби, я не могу тешить себя тою же верою». Слабый проблеск прежней Элайзы мелькает в строках, где она сообщает Филе о приглашениях на два элегантных бала, но у нее не возникло ни малейшего желания появиться ни на одном из них. Лицемерная кузина Фила ханжески сокрушается в письме своему брату, что «веселая и беззаботная жизнь» бедной Элайзы теперь приносит свои справедливые плоды, и предрекает, что в итоге та останется «в одиночестве и без друзей». Заботиться о пятилетнем Гастингсе становится сложнее теперь, когда «вторая мама» не может более принимать участие в его воспитании, но Элайза по-прежнему не теряет надежд на излечение сына. Она сменяет его детские платьица на штанишки и жакеты, надеясь, что в них ему легче станет ходить, хотя он даже не может толком держать спину прямо. Из Франции тоже приходили только плохие вести. В сентябре в Марэ граф подвергся нападению разъяренной толпы крестьян. Ему удалось спастись, но новый дом был целиком разграблен и работы по строительству дренажной системы остановились. Он перебрался в Париж. У него не было денег, не говоря уж о том, что он задолжал теще 6,500 фунтов. Миссис Хэнкок скончалась в феврале 1792 года в Хэмпстеде, куда за несколько недель до этого Элайза перевезла ее в надежде, что на свежем воздухе ей будет легче дышать. За 60 лет своей жизни Филадельфия достигла многого и многое пережила. Надпись на могильном камне сообщает о «Филадельфии, супруге Тайсо Соула Хэнкока» как о той, «чьи моральные совершенства соединялись с жизнью, исполненной всех христианских добродетелей» и с благочестивым смирением, с которым она переносила «тяжелейшие испытания, вызванные длительным и тяжким недугом». Жану Капо де Февилиду удалось выбраться в Англию, чтобы утешить жену и сына, и они все вместе предприняли довольно унылую поездку в Бат. Но вскоре он узнал, что если дольше останется за границей, то будет объявлен «эмигрэ», а его владения конфискуют, и поспешил вернуться в Париж.
apropos: Элайза Жизнь почище романов, как говорится. Так все драматично, и в то же время интригующе. И "болотовед" как-то некстати возвращается во Францию. Как много женщин, и у всех почти все не слава Богу. Хм.
Цапля: Элайза apropos пишет: Жизнь почище романов, как говорится. Вот уж и не скажешь вернее.
Хелга: Элайза Спасибо! Жизнь во всех ее проявлениях. Элайзу и Филадельфию очень жалко. Интересно, что упоминается о менструациях, обычно этот вопрос везде и всегда смущенно обходят стороной, а проблема ведь еще та...
Tatiana: Элайза Всегда с нетерпением жду появления новых глав. Огромное спасибо!!! ...Да, грустное наступило время...
Элайза: Тэк-с, у меня готов еще один кусочек 7-й главы. Как я ни старалась этого избежать, но все же по ходу повествования мне, я чувствую, придется переводить кое-какие отрывки из непереведенных сочинений и писем Джейн, за что заранее приношу свои извинения читателям и прошу их помнить о том, что переводчик-стилизатор из меня, прямо скажем, никакой, не говоря уж о том, что все опять, как всегда, очень наспех. Так что не судите строго. В декабре 1791 года состоялась свадьба Эдварда. Это было двойное венчание — одновременно с одной из сестер Элизабет. Джейн посвятила ему своих «Трех сестер», надо сказать, одну из своих наиболее жестких ранних историй, в которой к тому же речь идет о меркантильном сватовстве. Довольно двусмысленный подарок к свадьбе — даже самая добродушная невеста могла бы счесть его бестактным. В те времена венчания не подразумевали большого скопления родственников и знакомых, так что вряд ли Джейн присутствовала на свадьбе Эдварда. Она вполне могла быть в числе гостей на венчании Джеймса, которое состоялось в марте 1792 года не так далеко от дома, в Лаверстоке. Джеймс и Энн вскоре переехали еще ближе к Стивентону, обосновавшись в пасторате Дина, откуда съехали Ллойды. К их отъезду Джейн написала Марте стихотворение, а Мэри посвятила свой рассказ «Эвелина», полный поспешных браков и помолвок, переездов, забывчивости и похорон. Ллойды переехали за 18 миль, в Ибторп. Для ежедневных визитов было далековато, но Кассандру и Джейн вскоре пригласили туда погостить. В июне стычка толпы с конными гвардейцами в центре Лондона, на Маунт Стрит, напугала Элайзу. Она была далеко не единственной, кто задавался вопросом, не перекинется ли революционный дух через воды Ла-Манша. Наиболее заметные представители графства Хэмпшир специально собрались, чтобы выразить поддержку правительству Питта и заявить об отсутствии каких-либо симпатий к французскому Национальному конвенту и своем неодобрительном отношении к революционным организациям в Англии. Поскольку Хэмпшир преимущественно населяли сторонники тори, одно то, что они нашли нужным заговорить об английских и французских революционных организациях, демонстрирует их обеспокоенность. Позже тем летом Элайза с маленьким сыном появилась в Стивентоне, где Гастингс «стал игрушкой для всей семьи». В кругу близких она немного расслабилась, успокоилась, и даже позволила себе быть счастливой, глядя на мистера Остена, чье «сходство с моей любимой матушкой сейчас сделалось сильнее, чем когда-либо». Иногда это умиляло ее до слез: «Я всегда нежно любила дядю, но кажется, что сейчас он стал мне еще дороже, ведь он самый близкий и самый любимый родственник моей родительницы, о потере которой я никогда не перестану скорбеть». Джейн уже стала выше Элайзы и по-прежнему не чаяла души в своей кузине, для которой, в свой черед, оставалась любимицей. Элайза с похвалой отзывается об обеих сестрах, отмечая заметные улучшения в их внешности и манерах и отдавая должное их здравомыслию. А Генри… Генри теперь был ростом выше шести футов (т. е. 183 см) и тоже, по мнению Элайзы, сделался лучше; более того, он «одарен необычайными способностями». Охлаждение между ними прошло, ну или отчасти прошло, и теперь их связывали «вполне приличные родственные отношения. Ты же знаешь, что семья предназначает его для церкви». А Элайза царила на клубных балах в Бэзингстоке. Джейн уже исполнилось 16. Сам по себе достаточно некомфортный возраст, а уж от того, что, будучи младшим членом семьи, она вынуждена была наблюдать, как старшие братья и сестры завязывают романтические отношения, пока недоступные ей самой, было, должно быть, не легче. В декабре планировалась еще одна свадьба. Джейн Купер, у которой к тому времени умер и отец, уже какое-то время жила в Стивентоне и была помолвлена с морским офицером, капитаном Томасом Уильямсом. Они познакомились в июле того же года на острове Уайт, а уже менее чем через месяц он сделал ей предложение, на которое она ответила согласием. Они должны были сочетаться браком накануне Рождества. Это была самая романтичная свадьба в семье: молодому офицеру, которому только предстояло сделать себе состояние, удалось всерьез вскружить голову красавице Джейн и заглушить все голоса, предупреждавшие о неосмотрительности и преждевременности данного шага. Бракосочетание состоялось в стивентонской церкви; свидетельницами были Джейн и Кассандра Остен, а церемонию отслужил Том Фаул; у них с Кассандрой дело тоже шло к помолвке. Правда, в их случае столь стремительный брак был невозможен, поскольку у Тома Фаула не было почти никаких средств, если не считать очень бедного прихода в Уилтшире. Никаких ближайших перспектив перед ним не открывалось, а у Кассандры и подавно ничего не было. Они оба отличались благоразумием и развитым чувством долга, и без какого-либо давления со стороны обеих семей прекрасно понимали, что им придется ждать, возможно, годы, прежде чем они смогут позволить себе пожениться. Без денег не могло быть и речи о создании семьи. Тем временем и Энн, жена Джеймса, и Элизабет, супруга Эдварда, уже «увеличивались в размерах», как выразилась Элайза, или, используя менее деликатный оборот брата лорда Портсмута Коулсона, «влипли по полной!» Оттенок веселой угрозы, содержащийся в этой фразе, произвел определенное впечатление на Джейн, судя по тому, что позже в одном из писем она его процитировала: действительно, даже самая оберегаемая и обожаемая жена не в состоянии контролировать эту сторону своей судьбы. Вопрос о том, насколько женщина в состоянии распоряжаться собственной жизнью, должно быть, не раз приходил ей в голову в этот год, заполненный помолвками и свадьбами. Деньги, деньги и еще раз деньги. Для женщины, их не имеющей, никакой свободы не было, будь она замужем или нет. Элайза рассказала Джейн об опыте своей матери, о том, как тете Филадельфии пришлось молоденькой девушкой в одиночку предпринять путешествие в Индию и выйти там замуж за человека, которого она не знала и не любила, иными словами, совершить обычную сделку, предоставив свое тело и общество в обмен на деньги. Джейн так поразила эта история, что она в то же лето включила ее в свое новое произведение. В неоконченном романе «Катарина, или Беседка», подруге Катарины, сиротке мисс Винн, досталась судьба юной Филадельфии Остен: «Старшей дочери пришлось принять предложение одного из родственников, который снарядил ее для поездки в Ист-Индию; и хотя это бесконечно противоречило ее наклонностям, она принуждена была принять единственную возможность, ей предоставленную — оказаться на Содержании. Возможность эта была столь противна всем ее представлениям о Пристойности, столь претила ее Желаниям, столь оскорбляла ее Чувства, что она почти готова была предпочесть ей Рабство, коли позволено ей было бы Выбирать. Благодаря своей Привлекательности она нашла себе мужа, как только приехала в Бенгалию, и теперь уже около года состояла в браке. В браке, хоть и роскошном, но несчастливом, соединенная с человеком вдвое старше ее, чей нрав был лишен любезности, а Манеры — приятности, хоть Характер его и был достоин уважения. После замужества подруги Китти всего дважды получала весточки от нее, и от этих Писем оставалось ощущение неудовлетворенности, словно она не могла открыто выражать свои чувства, хотя каждая строчка в них свидетельствовала о том, что она Несчастна». Этот безрадостный и откровенный отчет об опыте, пережитом ее покойной теткой, был написан через несколько месяцев после смерти миссис Хэнкок. Как отнеслись к этому пассажу мистер и миссис Остен, неизвестно; Джейн было 16, и она посвятила эту вещь Кассандре. В сюжете повести эпизод с фактической продажей девушки стоит несколько особняком от остального действия, которое в целом выглядит более жизнерадостным, являясь сатирико-комической зарисовкой жизни английской провинции, где уже слышится интонация, постепенно приближающаяся по тону к ее последующим, более поздним романам. Но интересно, что автор возвращается затем по ходу повествования к этому эпизоду еще несколько раз, словно не желая о нем забывать. Подружка Катарины Камилла Стэнли, дочь члена парламента, заявляет, что мисс Винн на самом деле очень повезло, что ее отправили в Индию и выдали замуж за «невероятно богатого человека». На что Катарина отвечает: «Ты называешь это везением — девушку, обладающую Талантами и Чувством, посылают на поиски мужа в Бенгалию, где ей приходится выйти за Мужчину, о Характере коего у ней не было возможности судить до тех пор, пока это Суждение могло принести ей хоть какую-то пользу, и который вполне мог оказаться Тираном либо Глупцом, либо и тем и другим... Ты это называешь везением?» Слова Камиллы — речи пустоголовой богатенькой девицы, с точки зрения которой это все просто «забавно». В Катарине же, у которой достаточно здравого смысла и воображения, эта история вызывает дрожь отвращения. Камилла небрежно отмахивается: «Она не первая и не последняя девушка, которая отправилась в Ист-Индию за мужем, и я заявляю, что если бы я была бедна, то решила бы, что это было бы весьма и весьма забавно». Здесь мы слышим отголоски действительных споров, спровоцированных прямым упоминанием об опыте, пережитом ее тетей Филой. В этом смысле это уникальный эпизод в творчестве Остен. Элайза с Гастингсом провели в пасторате и осень. Для них нашлось место даже с учетом начала учебного года, поскольку все сыновья Остенов уже покинули отчий кров: младший, Чарльз, по достижении 12 лет отправился вслед за Фрэнсисом в Портсмут, в военно-морскую школу, а Фрэнсис, дослужившийся до лейтенанта, по-прежнему плавал в Ист-Индии. Финансовое положение мистера Остена оставалось стабильным благодаря ученикам и небольшому наследству, доставшемуся от дяди Фрэнсиса, который умер в почтенном 92-летнем возрасте. Возможно, он не одобрил бы того, что племянник вложил часть отписанной ему суммы в государственные лотерейные билеты — риск не оправдался. Фанни, дочь Эдварда и Элизабет, родилась в Кенте в январе месяце, вскоре после того, как Джейн исполнилось 17; а Анна, дочь Джеймса и Энн, появилась на свет в апреле, когда, согласно семейному преданию, миссис Остен призвали в Дин прямо посреди ночи, и она отважно прошагала из одной деревни в другую с фонарем в руке по размытой и слякотной весенней дороге, чтобы помочь невестке произвести на свет внучку, которая станет ее любимицей. Джейн должным образом отметила свое вступление в статус тетки, написав абсурдно забавные подарочки для своих новорожденных племянниц: «Мнения и Предостережения о поведении юных девиц» для Фанни и «Всякую всячину» для Анны. Отдаленные громы из Франции за эти три года становились все более угрожающими, и наконец в феврале 1793 года между Францией и Англией разразилась война. На семействе Остен это событие отразилось тем, что Генри оставил свои планы принять священнический сан и ученые занятия и записался в оксфордский милицейский полк, а затем отправился с ним Саутгемптон. В течение последующих семи лет он служил офицером, и хотя ему пришлось на время взять отпуск, чтобы получить степень, он поднимался по военной службе и пользовался большой популярностью среди своих сослуживцев-офицеров. Его полк квартировал в самых разных городах — и в Брайтоне, и в Ипсвиче, и в Дублине. Служба отрыла перед ним мир новых возможностей и впечатлений, и такая жизнь пришлась ему очень по вкусу. Что касается Элайзы, то на ее судьбе революция и война сказались самым непосредственным образом. В феврале 1794 года ее мужа арестовали. Будучи в Париже, он попытался помочь одному пожилому маркизу, которого заключили в тюрьму по подозрению в заговоре против Республики. Демонстрируя больше благородства, нежели реального понимания того, во что он ввязывается, граф попытался подкупить одного из секретарей Комитета общественной безопасности. Тот обманул его и дал против него показания. Другими свидетелями выступили его экономка и женщина, которая, по слухам, когда-то была его любовницей. Его служанка, цветная девушка Роуз Кларисс, не умела ни читать, ни писать, поэтому ее не позвали. 22 февраля Жан Капо де Февилид был приговорен к смерти и гильотинирован спустя несколько часов после вынесения приговора. Элайза пробыла замужем за ним 12 лет.
apropos: Элайза Жуть - я подозревала, что во Франции дело добром не закончится. Ужасно жалко этого борца с болотами - каким бы он ни был. Да и положение женщин в те времена - хотя мы и знаем об этом - в очередной раз предстали во всей неприглядности. Джейн - с ее умом - понимала это, как никто другой.И ощутила на себе самой. (Девушки, кто ругет феминисток - будьте им благодарны за то, что мы теперь имеем)
Элайза: apropos пишет: Ужасно жалко этого борца с болотами - каким бы он ни был. Да, жаль. Тем более, что, судя по всему, он был довольно неплохим малым — особым умом разве что не отличался, раз не понял вовремя, куда ветер дует (и последний эпизод его жизни это только доказывает), но, опять же, из добрых ведь побуждений... Да и жену он любил, судя по всему, не обижал и позволял ей жить так, как ей хотелось. Другой бы запер ее с ребенком в этих своих болотах и усё... Но история самой Элайзы на этом еще далеко не закончена, как понимаешь. apropos пишет: Джейн - с ее умом - понимала это, как никто другой.И ощутила на себе самой. Да уж, это точно.
Цапля: Элайза Спасибо, очень интересно и напряжено! apropos пишет: я подозревала, что во Франции дело добром не закончится. У меня были те же нехорошие подозрения... А глава любопытная - юная Джейн, будучи и без того очень острой на язык и наблюдательной девочкой, имела возможность , судя по всему, рано понять, что брак - всего лишь сделка в современном ей обществе.
Хелга: Элайза Все увлекательней и интересней! Надо же, какая судьба у Элайзы. А де Февилид представляется таким альтруистом-идеалистом, за что и поплатился жизнью, видимо.
Элайза: Хелга пишет: за что и поплатился жизнью, видимо. Ну да, и Алого Первоцвета, как назло, под рукой не оказалось...
Tatiana: Элайза Элайза пишет: я чувствую, придется переводить кое-какие отрывки из непереведенных сочинений и писем Джейн Ну для нас-то это здорово!!!
Элайза: Готова отредактированная версия 4-й главы, сейчас заменю. А у меня пока готов лишь небольшой "литературоведческий" кусочек — окончание 7-й главы: В какой-то момент в течение последующих двух лет (точная дата нам неизвестна) Джейн Остен написала небольшой эпистолярный роман под названием «Леди Сьюзен». Как и в большинстве ее ранних произведений, речь здесь тоже идет о скверном поведении; но этот роман закончен и отшлифован, и в нем содержится более глубокий и тонкий анализ подобного поведения и его причин. Это произведение разительно отличается от всего, написанного ею раннее и от всего, что будет написано ею позже, не говоря уж о том, что для молоденькой дочери сельского священника оно и вовсе экстраординарно. Роман отличается четкой и продуманной композицией, напоминающей пьесу, и выпуклыми характерами; а по тону он циничен не менее, чем произведения самых отъявленных в этом отношении драматургов эпохи Реставрации, которые, возможно, отчасти и послужили ей источником вдохновения (к примеру, пьесы Ванбру и Конгрива, имевшиеся в библиотеке ее отца). Но интонация у Остен все же своя, совершенно индивидуальная. Она создает образ женщины-хищницы, которая на протяжении всего романа находится в центре внимания и весьма остроумно рассказывает свою историю. Ее порочность очевидна, но в то же время она привлекательна и настолько занимательна, что мы невольно сочувствуем ей в схватке с теми глупцами, которыми по большей части являются ее жертвы. Появление «Леди Сьюзен» иногда связывают с именем Элайзы де Февилид, и не только потому, что та тоже была умной и красивой молодой вдовой. Разумеется, это не ее портрет, но предполагается, что данная вещь написана под влиянием романа Шодерло де Лакло «Опасные связи» (1782 г.), а кто же мог показать Джейн Остен экземпляр этой скандальной книги, как не Элайза?.. С другой стороны, хотя Элайза вполне могла иметь у себя «Опасные связи», сложно поверить, что она дала ее почитать своей незамужней кузине. Одно дело — цинизм, и совсем другое — откровенные сексуальные сцены и описания. Но вполне можно предположить, что она подробно рассказывала кузине об этой книге и ее содержании, поскольку и сюжетное, и идейное сходство действительно налицо. Обе истории, хоть и декларирующие строгую моральную точку отсчета, в некоторой степени опровергают ее, наделяя отрицательных персонажей инициативой и обаянием. Леди Сьюзен — плохая мать и вместе с тем обворожительный Дон Жуан в юбке. Она использует свои чары практически так же, как и маркиза де Мертей: чтобы манипулировать, предавать, совращать и наносить оскорбления своим жертвам, будь то любовники, друзья или родственники. Леди Сьюзен приспосабливается к новым обстоятельствам быстрее, чем все, с кем встречается, и никогда не позволяет застичь себя врасплох или показать окружающим, что чем-то разгневана или расстроена. Даже когда обстоятельства оборачиваются против нее, она остается внешне безмятежной, вежливой и предупредительной. Те, кто относится к ней с настороженностью и недоверием, не могут не признать, что у нее «приятная внешность, нежный голос и обворожительные манеры». Джейн Остен делает видимый упор на том, что леди Сьюзен ведет себя именно так, как предписывают пресловутые «учебники хороших манер». Можно даже добавить, что эта героиня искусно проявляет как раз те самые качества — «учтивость, доброжелательность и покладистость», которые мистер Остен рекомендовал своему сыну Фрэнсису. Леди Сьюзен в совершенстве овладела искусством пользоваться принятой в обществе моделью поведения, чтобы с ее помощью добиваться того, чего ей хочется. Она пытается заставить дочь выйти замуж за человека, которого ей выбрала, но не угрожает при свидетелях. В шестнадцать лет она отправляет ее в пансион — и для того, чтобы унизить ее, и для того, чтобы «приобрести нужные связи». Леди Сьюзен прекрасно понимает, по каким законам живет и действует английское общество. Ей удается очаровать тех, кто предубежден против нее, и она находит «особое наслаждение в том, чтобы подчинить себе дерзкого наглеца, заставить человека, против тебя настроенного, признать твое превосходство». А в тех случаях, когда ей не удается преодолеть недоверие, она способна по меньшей мере обезоружить противника безупречной учтивостью манер. Самая худшая ошибка, которую она может допустить, — и ей самой это прекрасно известно — обнаружить свои подлинные чувства (кроме как перед обязательным по условиям жанра конфидентом). Вывод, который в бесстрастнейшей манере преподносит читателям Остен, сводится к следующему: в обществе имеют значение не дела, а внешняя видимость, не подлинный характер, а репутация. Леди Сьюзен совершает адюльтер и разрушает брак, но она не позволяет своему женатому любовнику навестить ее в провинции инкогнито: «Я ему настрого запретила. Непростительно поведение тех женщин, которые забывают, что пристало делать, дабы не уронить себя в глазах света». До тех пор пока она не разоблачает своих грехов, ей нечего бояться — она остается идеальной и безупречной леди. Критики сочли историю довольно мрачной и зловещей, а натуру главной героини — «неженственной, хищной и агрессивной». Роман не отличается такой сложной структурой, как «Опасные связи», и сильно уступает по объему, что совсем неудивительно, учитывая разницу в возрасте и жизненном опыте двух авторов. Возможно, сюжет «Леди Сьюзен» выиграл бы, если бы у героини был оппонент, равный ей по уму и умению плести интриги; а так она, причинив максимально возможный вред, не встречает достойного отпора, и в какой-то момент ей это просто наскучивает: в конце она лишь пожимает плечами. Но энергия и уверенность, с которыми воплощены подобная идея и подобный характер, весьма примечательны. Эта повесть стоит особняком в творчестве Остен, являясь исследованием натуры взрослой опытной женщины, ум и сила убеждения которой оказываются сильнее, чем у окружающих: она понимает, что обречена жить в этой рутине, где ее возможности во многом растрачиваются впустую. Этот опыт получился просто превосходным. Настолько превосходным, что Остен, наверное, и сама испугалась, почувствовав, что перо завело ее на некую опасную территорию, что в исследовании определенных сторон человеческой и женской натуры она оказалась слишком умна, слишком смела, слишком цинична. Она отложила эту историю и никогда не пыталась публиковать, хотя и скопировала ее десятилетие спустя. Очевидно, что никто из домашних также не поощрял Джейн вернуться к повести. С другой стороны, если бы у нее совсем не осталось к этому детищу интереса, если бы она не чувствовала никакой гордости за него, то она бы его и не сохранила. То, что Джейн Остен решила не развивать далее в своем творчестве этих идей и не написала более ничего, хоть отдаленно напоминающего «Леди Сьюзен», заставляет предположить: она решила взять под строгий контроль внутренней цензуры ту часть своего воображения, которая заводила ее исследования в глубины женской (особенно сексуальной) порочности. И только в относительно позднем «Мэнсфилд-парке» образ Мэри Крофорд вспыхнет искорками того огня, которым наделена леди Сьюзен, но лишь затем, чтобы вновь угаснуть. Тем не менее огонь этот был, как бы тщательно он не гасился.
Tatiana: Элайза Спасибо!
apropos: Элайза Леди Сьюзен, действительно, отличается от других произведений Остин, но написана так, будто это перо уже зрелого мастера, а не юной и не искушенной жизненным опытом провинциальной девушки. Элайза пишет: решила не продолжать и не развивать далее в своем творчестве этих идей О чем можно только пожалеть. Хотя, возможно, на это у нее просто не хватило времени...
Хелга: Элайза Спасибо! Редактору Элайза пишет: «Леди Сьюзен», заставляет предположить, что она решила взять под строгий контроль внутренней цензуры ту часть своего воображения, которая заводила ее в глубины исследования женской порочности, и в особенности сексуальной порочности. И можно предположить, что ей постоянно приходилось сдерживаться, чтобы перо не завело слишком далеко.. apropos пишет: Хотя, возможно, на это у нее просто не хватило времени... Или, как традиционно говорится, родилась раньше времени...
незнакомка: Элайза, Romi Спасибо!
deicu: apropos пишет: написана так, будто это перо уже зрелого мастера С точки зрения раскрытия характера - пожалуй, что и да (правда, биографы утверждают, что был прототип не только литературный, но и жизненный, так сказать, наглядный). А вот с точки зрения структуры - увы. На фоне яркой леди Сьюзен все прочие - картонные куклы. Когда Джейн действительно стала зрелым мастером, такого за ней не водилось, даже второстепенных персонажей она отделывала блестяще, так, что они сразу врезаются в память. А что можно сказать про действующие (?) лица из данной повести? Конфидантка - бледная копия главзлодейки, чтобы уж пробы негде ставить; угнетаемая дочка, так безмолвная до немоты; добродетельная матрона - ну, даже не знаю, как выразить ее бесцветность, так - очередная Кэтрин...
Марти: Не знаю, куда это поместить и стоит ли открывать отдельную тему в разделе о Джейн Остин, поэтому пишу пока сюда. Нашла вот такое сокровище, письма Джейн. При желании, можно и текст разобрать, но я "по аглицки" ни гу-гу. Так что просто любуюсь. Источник http://janeaustensworld.wordpress.com/2010/01/01/a-womans-wit-jane-austens-letters/
мариета: Марти А на втором письме - Касандра вырезала кусочек? Ведь говорили, что она после смерти сестры старательно вырезала все, что не хотела попасть перед чужими глазами. Этот сайт вообще невероятно интересен я просто завидую тем, кто по английски понимает. Там столько интересной информации! У меня он на закладках стоит, только в автоматичном переводе, что не очень мне помогает Однажды была статья про соломенных шляпах 19 века, которые компьютер перевел как "противоракетное укрытие от соломы"
Марти: мариета пишет: противоракетное укрытие от соломы" Ничего себе А этот сайт действительно шикарный, у меня он тоже в закладках
Bella: Марти, спасибо за письма и полезную ссылочку . Я тоже всё любуюсь, красивый у Джейн был почерк. Пришла мне в голову такая мысль: мало в нашей современной жизни нас окружает рукописный текст (не беру в расчёт учащихся и преподающих) и в почтовый ящик нам приносят только счета, да рекламу. А в памяти ещё жив тот восторг, когда обнаруживаешь в нём письмо Давайте посылать друг другу почтовые открытки?
Milady: The writing desk at the Jane Austen Museum.
deicu: Bella пишет: красивый у Джейн был почерк. Если желаете, можете скачать себе вордовский шрифт, имитирующий почерк Джейн Остен. Вот здесь: http://www.dafont.com/search.php?psize=m&q=jane+austen. Разумеется, он без кириллицы. Потом просто разархивируете, вставляете его в папку Fonts и можно использовать в Ворде. (Для администратора: пиратства здесь нет, шрифт можно свободно распространять, но только для личного пользования.)
мариета: Milady, а если в переводе? Хотя у меня есть какие-то предположения... deicu Утащила себе сие драгоценное сокровище. Только...где буду использовать, если без кириллицы?
Галина: мариета пишет: Только...где буду использовать, если без кириллицы? Я тоже утащила. Чтобы был. Как коллекционный экземпляр.
Milady: мариета пишет: Milady, а если в переводе? Письменный стол Джейн Остин.
Milady:
Milady: Церковь в Стивентоне, где Джордж Остин служил священником.
Milady: Платье которое находится в музее Джейн Остин.
Milady: Портрет Кассандры Остин.
Светния: здесь тур по дому Джейн Остин
Светния: Прислали ссылку на любопытное видео. Здесь
Хелга: Светния пишет: Прислали ссылку на любопытное видео. Спасибо! Всегда с удовольствием смотрю такие погружения в прошлое, связанные с одеждой.
Светния: Всегда пожалуйста.
Хелга: Светния пишет: Прислали ссылку на любопытное видео. Забавные комментарии к видео: и зачем это они так одевались, это же неудобно... То есть, почему это они не носили джинсы и свитера?
Светния:
Светния: Новая биография Джейн Остин рекламируют, что книга как раз построенная на изучении простой бытовой жизни её семьи. Кто-нибудь читал? стоит покупать, если попадётся?
полная версия страницы