Форум » Творчество Джейн Остин » Дж.Остен, ее жизнь и ее окружение - 4 » Ответить
Дж.Остен, ее жизнь и ее окружение - 4
apropos: По материалам книги Клэр Томалин (Claire Tomalin) Jane Austen: A Life Главы на сайте click here
Элайза: Прошу прощения за опоздание, были перебои с интернетом. Выкладываю продолжение 13-й главы, которое, боюсь, может несколько подкорректироваь ваши радужные впечатления от Кента и Годмершема. Генри был любимым деверем Элизабет, но частым гостем бывал и Фрэнк, а когда он обручился с девушкой из Рамсгейта, ее тоже приглашали погостить. Иногда заезжал в Годмершем и Чарльз, и Джеймс как-то летом привозил свою семью на несколько недель, а когда его дочь Анна подросла, ее стали приглашать одну. Отец и мать Остены навестили сына с невесткой в 1798 году. Кассандру часто звали в Кент помочь Элизабет при очередных родах; Джейн бывала там реже сестры. По воспоминаниям ее хэмпширской племянницы Анны, которая хорошо их всех знала, Элизабет не очень-то любила Джейн; как пишет Анна, «Элизабет была прелестной женщиной, очень образованной, хотя, как мне представляется, природных талантов у ней было немного. Ее вкусы были домашними, а привязанности сильными, хотя и избирательными». И далее Анна признает, что из двух сестер, Кассандры и Джейн, Элизабет «гораздо более предпочитала старшую». Подтверждение мы находим и у Фанни, чьи воспоминания о тете Джейн и ее недостатках нашли отражение в частном письме, написанном в 1869 году, когда ей было уже за 70. Фанни вспоминает, что тетя Джейн «была не столь утонченной, сколь ей полагалось бы быть при ее таланте. Они [Остены] были небогаты, и то общество, в котором они вращались, в основном состояло из людей не слишком тонкого воспитания, короче говоря — не более чем mediocres*, и она, хотя, конечно, и превосходила их умственной силой и культурностью, в смысле утонченности стояла на том же уровне, - но я думаю, что с годами их общение с миссис Найт (которая их нежно любила) пошло обеим на пользу, и тетя Джейн была так умна, что не преминула отбросить все обычные признаки “обыкновенности” (если можно так выразиться) и приучить себя держаться более утонченно хотя бы в общении с людьми более или менее знакомыми. Обе наши тетушки [Кассандра и Джейн] были воспитаны в полном незнании законов света и его требований (я имею в виду моды и проч.) и если бы не папина женитьба, благодаря которой у них появилась возможность бывать в Кенте, и не доброта миссис Найт, которая часто приглашала к себе гостить то одну, то другую сестру, они были бы пусть не глупее и не менее приятны сами по себе, но сильно потеряли бы в глазах хорошего общества.» Этот отрывок очень расстроил и возмутил поклонников Остен, и считается свидетельством как предательства племянницей доброго отношения к ней Джейн, так и искаженности викторианских представлений об истинной утонченности; но все же не следует забывать, что Фанни очень любила свою тетушку, и призналась в конце этого пассажа, написанного в частном письме ее сестре Марианне: «Если слышать тебе это противно, пр. прощения, но я чувствовала, что все это у меня на кончике пера, и оно пожелало возвысить голос и рассказать правду.» И для нас это свидетельство важно в первую очередь тем, что оно дает возможность предположить, как именно к Джейн относились в Годмершеме: с добротой, без сомнения, но все же и с некоторым снисхождением — видимо, вполне достаточным, чтобы она могла его почувствовать. К примеру, приходящий куафер, которого регулярно приглашали подстригать и укладывать дамам волосы, обмолвился ей, что с нее он берет меньшую плату, чем с остальных — так что она, очевидно, была представлена даже обслуге как бедная родственница. Автору, в творчестве которого одной из главных тем являлся социальный дискомфорт, такое место, как Годмершем, должно было казаться неоценимым источником наблюдений и впечатлений — однако это не означает, что она всегда чувствовала себя там уютно и свободно. В подобной ситуации нет ничего необычного: наоборот, это в какой-то степени классическая ситуация для писателя. Никто не наблюдает манеры высшего общества с большим интересом и увлеченностью, чем человек, ощущающий, что сам он не совсем принадлежит к светскому кругу. В XX веке очевидным примером такого писателя стал Ивлин Во; да и Генри Джеймс давал весьма авторитетные отчеты о жизни в великосветских английских поместьях, будучи всего лишь сторонним наблюдателем, а не полноправным членом высшего общества. Они оба учились, как и Остен, «скрывать все возможные недостатки вкуса и «обыкновенности» и, как и она, были провозглашены безупречными гидами и экспертами по поведению настоящих леди и джентльменов. Комментарии Джейн Остен по поводу кентских джентри далеко не всегда одобрительны, а подчас и откровенно невежливы: «они навестили нас, пришли, посидели, и ушли» — вот и все описание, которого удостоился в ее письме визит в Годмершем нескольких высокородных леди. О дочерях другой такой леди она отозвалась так: «Кэролайн не стала ни капельки крупнее**, чем была, да и Харриет не сделалась более тонкой.» Или: «Л-ди Элиз-т, для женщины ее возраста и положения, поразительно мало что имеет сказать в свою пользу… <…> да и мисс Хаттон ничуть не больше.» Некая мисс Флетчер, одна из тех многочисленных молодых леди, с которыми Джейн предположительно могла бы подружиться, имела то преимущество, что ей понравилась «Камилла», но этим ее плюсы и исчерпывались, судя по тому, что она полагала, будто единственные люди в Кентербери, заслуживающие интереса — это молодые армейские офицеры. А вечера в Годмершеме проходили тихо и сонно: «Наверняка Элизб. рукодельничает, ты читаешь ей вслух, а Эдвард отправляется спать», — предполагала Джейн в письме Кассандре, когда та гостила в Годмершеме в декабре 1798 года. Ни с кем из соседей и многочисленных родственников Эдварда по линии жены Джейн не состояла в регулярной переписке; на самом деле, наиболее близкой подругой, которой она обзавелась в Кенте, стала гувернантка детей Эдварда, Энн Шарп. В мисс Шарп Джейн нашла по-настоящему родственную душу. Она отличалась хрупким здоровьем, умом, любовью к представлениям и достаточно бойким пером, чтобы написать для детей пьесу, которую те поставили; она называлась «Наказанная Гордость, или Вознагражденная Невинность», и была разыграна, хотя и всего лишь для увеселения прислуги. Энн Шарп приходилось зарабатывать себе на жизнь единственным возможным для порядочной девушки способом, тяжелым трудом гувернантки. Джейн сразу же прониклась к ней симпатией, которая постепенно переросла в долгую и прочную дружбу; и хотя Энн Шарп покинула Годмершем в 1806 году и с тех пор работала в основном на севере Англии, они продолжали переписываться всю жизнь. Джейн называла мисс Шарп «моей милой Энн» ("my dearest Anne"). В 1809 году, будучи в Годмершеме и чувствуя себя там довольно «апатичной и одинокой», Джейн не могла не вспомнить более живые и веселые времена, когда в доме находилась мисс Шарп. Джейн переживала за подругу и за те условия, в которых ей приходилось жить и работать, и не единожды приглашала ее к себе погостить. По меньшей мере, один раз Энн удалось навестить Джейн в Хэмпшире, летом 1815 года. Джейн отправляла ей экземпляры своих книг, и мнение подруги было для нее очень важным. Мы знаем, что «Гордость и предубеждение» была любимой книгой Энн, что «Мэнсфилд-парк» она нашла «превосходным», а «Эмма» находилась где-то посередине. Джейн беспокоилась о ней так, как могла бы беспокоиться и переживать за сестру. Ее переживания за подругу однажды зашли настолько далеко, что она не удержалась от отчаянно романтического пожелания, чтобы один из ее работодателей, вдовый сэр Вильям. П. из Йоркшира, влюбился в гувернантку своих детей: «Как мне хотелось бы, чтобы он на ней женился!.. О, сэр Вм. — сэр Вм. — как я буду вас любить, если вы полюбите мисс Шарп!» Нужно ли говорить, что сэр Вильям остался глух к этим чаяниям; ни он, ни мисс Шарп не были героями романа, да и сам роман, где работодатель женится на своей гувернантке, выйдет несколько позже и из-под другого пера. Именно Джейн, а не кто-либо из обитателей Годмершема, пошлет мисс Шарп письмо с печальным известием о смерти ее бывшей работодательницы, Элизабет Остен. Одно из последних писем Джейн адресовано ее «милой Энн»; и после смерти сестры Кассандра пошлет мисс Шарп — как она по-прежнему ее называла — локон ее волос и несколько принадлежавших ей вещиц на память. Скромность этих подарков подчеркивает бедность и экономность, которую эти три женщины принимали как нечто само собой разумеющееся: одним из даров было швейное шило (а может, и шпилька? bodkin — Э.) , которым Джейн пользовалась в течении двадцати лет. Без сомнения, и последующие тридцать его хранили как величайшую драгоценность. Мисс Шарп дожила до 1850-х годов. Сын Джеймса Остена находил ее «ужасно манерной, хотя и довольно приятной» — суждение, отчасти напоминающее описание самой Джейн, сделанное Филой Уолтер («напыщенная и манерная»). Похоже, что в Кенте Джейн нашла «себе подобную», и сделала одной из своих самых близких подруг; что характерно, она не была ни богатой, ни особенно счастливой — но зато, должно быть, была очень близкой по духу. Что еще характернее, это была ее личная, собственная подруга, а не общая знакомая семьи. И то, что такой подругой стала работающая женщина, которой позже удалось добиться самостоятельности и даже открыть собственный пансион в Эвертоне, позволяет многое предположить о том, что на самом деле интересовало и привлекало в людях Джейн Остен. ---------- * Заурядны (фр.) ** — В оригинале "coarser", которое имеет еще и значение "грубый, резкий, неприятный" — прим. перев.
Хелга: Элайза Спасибо огромное! (Ох, уж этот инет ) Любопытно все-таки, талант, по мнению Фанни, должен сочетаться с утонченностью. Воспитанность, манеры, - все это прекрасно, конечно, но сразу вспомнилось: (грубо) «жара помешала нам быть достаточно утонченными». Тяжко быть зависимым, а особенно человеку, которому необходима независимость, чтобы в полной мере раскрыть свои способности. Хотя, часто все происходит не благодаря, а вопреки.
apropos: Элайза (Лучше позже, чем никогда ) Талант может себе позволить быть отличным от других (что, естественно, могло восприниматься как недостаток утонченности). А умный человек высегда тем или иным способом выделяется из толпы, особенно на фоне усредненных и недалеких "утонченных" дамочек. Быть как все - не для Джейн, думаю. Ужасно жаль мисс Шарп - мало того, что тоже осталась одна, так еще и гувернантка (и без мистера Рочестера, увы). Как это все грустно...
Калина: Элайза Элайза пишет: И то, что такой подругой стала работающая женщина, которой позже удалось добиться самостоятельности и даже открыть собственный пансион в Эвертоне, позволяет многое предположить о том, что на самом деле интересовало и привлекало в людях Джейн Остен. Умение оставаться внутренне свободной. Надо сказать, что Джейн Остин сделала все, чтобы хотя бы в мире ее романов такие женщины были вознаграждены личным счастьем. И за этот оптимизм мы ее тоже любим
Элайза: Окончание 13-й главы. На сей раз вовремя, для разнообразия. И поздравьте меня — я своими черепашьими темпами все-таки добралась до середины книги, мне осталась примерно половина. Казаться напыщенной и манерной — по сути, обычная форма самозащиты. Как и молчание. Умалчивания Джейн Остен достаточно проблематичны, поскольку сложно понять, действительно ли она обходила молчанием те или иные темы, или это эффект от ножниц Кассандры. Хорошо известно ее молчание по поводу политики, и обычно считается, что Джейн вполне разделяла взгляды своей семьи, поддерживавшей тори. Ребенком она написала на полях «Истории Англии» Голдсмита: «Превосходно сказано! Сказано, как подобает тори!» — но это ее единственный дошедший до нас политический возглас. После ее смерти племянница, пытаясь вспомнить, каковы были мнения тетушки о различных политических и общественных событиях, не смогла назвать «ни единого слова оценки», прозвучавшего из ее уст; но если она и хранила верность тори всю свою жизнь, это не мешало ей недолюбливать местного члена парламента от этой партии. Политика принадлежала миру мужчин и стояла особняком. Так же, как и охота, рыбная ловля и прочие мужские развлечения. Генри уверенно называет Каупера ее любимым поэтом-моралистом и особенно его поэму The Task, которую она могла цитировать наизусть; но она хранит молчание по поводу резкого неприятия Каупером охоты с ее жестокостью: «и дикий лай проворной своры… ненавистный спорт,/ Что наслаждение в чужой находит боли,/ Питаясь всхлипами и стонами агоний / Природы безобидной». Если учесть, что Джейн выросла среди братьев и их друзей, для которых отстрел дичи и охота, в том числе и с гончими, и были любимейшим времяпрепровождением, ей, должно быть, казалось бестактностью в разговорах с ними ссылаться на взгляды своего любимого поэта. Генри, приезжая в Годмершем, практически не выпускал ружья из рук; все сыновья Эдварда были воспитаны в любви к верховой охоте, да и Джеймс со своим сыном тоже являлись страстными охотниками; так что, если в глубине души Джейн и разделяла чувства Каупера, она предпочитала этого не показывать. Немногие упоминания об охоте в ее письмах лишены критической интонации. В «Мэнсфилд-Парке» она посылает Эдварда Бертрама и Генри Кроуфорда охотиться вместе, а в «Уотсонах» с симпатией описывает восторженные чувства десятилетнего Чарльза Блейка по поводу его первого охотничьего выезда. Не сохранилось никаких свидетельств о том, что сама Джейн когда-либо принимала участие в этих мероприятиях; но лояльность по отношению к братьям либо перевесила, либо, по меньшей мере, заглушила моралистические поучения Каупера. Еще одна тема, по поводу которой Джейн хранит полное молчание — права женщин. Никто из живших в Англии в 1790-е годы не мог не иметь представления о книге Мэри Уоллстоункрафт «В защиту прав женщины», которая была опубликована в 1792 году и произвела в обществе настоящий фурор; но ее первая глава была меньше всего рассчитана на то, чтобы вызвать симпатии дочери священника, имеющей двух братьев на флоте и одного — в милицейском полку. «Защита…» начинается с атаки на монархию и затем переходит прямиком к армии: «регулярная армия несовместима со свободой», «каждый корпус состоит из цепи деспотов»; «нуждающийся джентльмен, который должен, согласно общепринятому мнению, делать карьеру при помощи своих достоинств, в итоге становится либо подобострастным паразитом, либо соучастником порока». Это, стало быть, о Генри. Далее о моряках: «джентльмены – моряки вполне подпадают под это описание, с той только разницей, что их пороки носят несколько иной характер и совершаются в больших масштабах… что до ума, то он и там точно так же не подразумевается в принципе»; это о Фрэнсисе и Чарльзе. Затем весьма и весьма сурово достается церкви и ее служителям, а стало быть, и отцу Джейн, и ее старшему брату Джеймсу, и доброй половине их родственников и друзей. Разумеется, странно было бы полагать, что Джейн могла с симпатией относиться к подобным чувствам. Во всяком случае, на первый взгляд. С другой стороны, то, как сама Остен живописала некоторых армейских офицеров, и ее портреты отдельных служителей церкви, лишенных милосердия, но исполненных снобизма и угодливости, заставляет предположить, что она, возможно, не так уж и дистанцировалась от взглядов Уоллстоункрафт. А что до основных постулатов «Защиты» — о необходимости дать женщинам лучшее образование и повысить их статус и значение в обществе — эти идеи должны были, по меньшей мере, привлечь к себе ее внимание. А если вспомнить, что у нее имелась книга Роберта Бейджа «Гермспронг», то не остается никаких сомнений в том, что Джейн была в курсе ведущихся в обществе дискуссий о правах женщин. Бейдж был радикалистом и «едва ли христианином» (по его собственному определению), и открыто одобрял и поддерживал призывы Уоллстоункрафт предоставить женщинам больше прав, как и герой его книги. «Гермспронг» на самом деле бросает вызов чуть ли не всем устоям тори. Автор-американец рассуждает с позиции философии равенства и проповедует простоту и прямоту, в том числе и в общении, и горячо защищает права женщин. Он бросает вызов английской классовой системе, олицетворением которой в романе выступают косный и упрямый старый пэр и его угодливое окружение в лице священника, адвоката и любовницы. Основное очарование этой книги заключается в живых и умных диалогах; наиболее интересные мысли вложены в уста главной союзницы Гермспронга, Марии Флуарт. Эта молодая женщина, отличающаяся независимым умом и быстрым язычком, обладает замечательной способностью удачно расстраивать все планы пэра. Когда он требует от нее поцелуй и жалуется на ее сопротивление, она восклицает: «Поцелуй! Господи помилуй, а я уж подумала, по тому как… вы на меня набросились, что вы собирались меня раздеть.» Гермспронг и Флуарт используют прямой, без экивоков, язык как оружие против оппонентов, привыкших к вежливой лжи и завуалированным формам выражения своих мыслей и желаний, принятым в английском обществе — и те, кто говорит прямо и откровенно, в романе торжествуют. Похожая оппозиция была использована Остен в «Чувстве и чувствительности», хотя и с другим результатом. Ее формальное молчание по поводу положения и прав женщины в обществе вполне искупается тем, что ее романы настаивают на интеллектуальном и моральном равенстве полов; а ее озорное и веселое замечание о молодом питомце Оксфорда, который «слышал, что «Эвелину» написал доктор Джонсон» свидетельствует о том, что она прекрасно понимала положение, о котором писали и Уоллстоункрафт, и Бейдж. Если она и не хранит молчание о религии, то говорит о ней спокойно. Религия для нее, как для дочери сельского священника, являлась привычной и существенной составляющей ежедневного существования. Наверное, поэтому религия для Остен не была предметом спора и глубокого изучения, вызывающим разноречивые чувства, как для Джонсона или Босуэлла. В ее письмах изредка встречаются упоминания о семейных молитвах, церковных обрядах и таинствах, но в ее понимании религия главным образом — и как нечто само собой разумеющееся — ассоциировалась в первую очередь с благотворительностью, с помощью бедным; то есть, была в большей степени фактором социальной, нежели духовной жизни. В ее романах никто никогда не молится, никто не показан в церкви, никто не ищет духовного наставления ни у Бога, ни у служителя церкви. Марианна Дэшвуд, пребывая в глубокой печали и раскаянии, говорит об искуплении своей вины перед Богом и контролем над своими чувствами к Уиллоуби при помощи «религии, разума и постоянной деятельности», но нам не показано, как религия помогает ей в действии. Более явственно религиозная тема используется в образе Фанни Прайс, чья вера дает ей смелость и силу противостоять тому, что не кажется ей правильным; вера также делает ее нетерпимой к грешникам, которых она готова вычеркнуть из своей жизни, подобно тому, как мистер Коллинз рекомендовал Беннетам порвать с согрешившей Лидией. Остен-романистку интересовало, как религия вызывает определенную психологическую мотивацию и используется в различных целях; а о своей собственной внутренней духовной борьбе, если таковая и имела место, она не говорит ни слова.
Axel: Элайза Спасибо за очередной кусочек!
Хелга: Элайза Спасибо и поздравляю! Джейн не говорит прямо в письмах ни о религии, ни о политике, ни о правах женщин, но косвенно в своих романах. Вероятно с таким ироничным умом и к идеям критики, приятия либо неприятия тоже относится иронично...
Mirani: Элайза, спасибо! Очень-очень интересно!!!
мариета: Элайза, огромное спасибо! Элайза пишет: я своими черепашьими темпами все-таки добралась до середины книги, Мы, англонеговорящие, благодарны твоими хоть и черепашими темпами, а то никогда бы не узнали эти столь интересные факты! Я стала смотреть на все герои Дж. Остен совсем по иному, не с высоты нашего века, стала их понимать (даже полюбила мистера Коллинза )
Цапля: Элайза Спасибо! интересные умозаключения автора. Хотя, мне кажется, в некоторых вещах она домыслила, опираясь на отсутствие свидетельства обратного - в смысле мужских охотничьих развлечений.. Интересен вопрос отношения к религии. Мне кажется, для дочери священника того времени она была более чем нерелигиозна.
apropos: Элайза О, уже добрались до середины книги! Джейн - умница, поэтому наверняка она многое видела, понимала и делала свои выводы - ее отточенный ироничный ум не мог не замечать того же бесправного положения женщин, не видеть промахов политиков и проч. Другое дело, что до нас не дошли ее высказывания по этому поводу (уверена, донельзя язвительные, бьющие не в бровь, а в глаз). Ну, а в своих романах она описывала то, что ей самой было интересно: развитие характеров, взаимоотношения людей и проч.
Tatiana: Элайза Огромное спасибо! Очень интересно читать. И, действительно, все становится как-то ближе и понятнее.
Калина: Элайза пишет: а ее озорное и веселое замечание о молодом питомце Оксфорда, который «слышал, что «Эвелину» написал доктор Джонсон» свидетельствует о том, что она прекрасно понимала положение, о котором писали и Уоллстоункрафт, и Бейдж. Не поняла этот пассаж. Элайза, мне нужен ликбез И спасибо, конечно, за очередную порцию удовольствия . Очень интересно читать про то, что совершенно вышло из нашего обихода, но влияло на людей когда-то. Про моралиста Каупера и Уоллстоункрафт прочитала с огромным интересом.
Элайза: Axel Хелга Mirani мариета Цапля apropos Tatiana Калина Это вам спасибо, дорогие мои читательницы, за то, что читаете и вдохновляете на "продолжение банкета", то бишь перевода. Кабы не ваш интерес, давно бы уже забросила, замотавшись в реале, но пока есть чувство, что этот перевод кому-то нужен, находятся и силы, и время продолжать. Цапля пишет: Мне кажется, для дочери священника того времени она была более чем нерелигиозна. Да уж, что называется — без фанатизма. Ну, в те довикторианские времена люди совершенно спокойно относились к тому, что священничество — это никакое не призвание и не служение, а обычная работа, дающая хоть и небольшой, но стабильный доход и крышу над головой. Так что особых иллюзий и Джейн на этот счет не питала, как мне кажется. Для нее нравственность безусловно включала в себя религию, но одна принадлежность к духовному сану еще не означала априори, что ее носитель нравственен, скажем так. И она явно не ставила знака равенства между носителями сана и религией как таковой, поэтому священникам от нее доставалось точно так же, как и прочим смертным. Чего стоит, к примеру, пассаж из письма, где она комментирует поведение одного из соседей, некоего д-ра Манта, от которого жена в итоге уехала жить к матери: “Но поскольку д-р Мант священник, их взаимная любовь, при всей своей безнравственности, вид имеет благопристойный”. Уж в чем, в чем, а в сарказме ей не откажешь. Калина пишет: Не поняла этот пассаж. Элайза, мне нужен ликбез "Эвелину" написала женщина, писательница Фрэнсис (Фанни) Берни.
Калина: Элайза пишет: "Эвелину" написала женщина, писательница Фрэнсис (Фанни) Берни. Элайза,
Tatiana: Элайза пишет: Кабы не ваш интерес, давно бы уже забросила, замотавшись в реале, но пока есть чувство, что этот перевод кому-то нужен, находятся и силы, и время продолжать. Значит, время и силы должна быть просто неисчерпаемы.
Юлия: Элайза Большое спасибо! Очень интересно! Элайза пишет: священникам от нее доставалось точно так же, как и прочим смертным А я что-то не вспомнила ни одного положительного священника в ее романах, даже безобидный мистер Грант и тот имел вздорный характер и не отличался завидным умом. Или я кого-то упустила?
Tatiana: Юлия Может быть это не совсем верный пример, то младший Бертрам стал священником. Пусть этот временной отрезок занимает мало места, да и действия.
deicu: Юлия пишет: А я что-то не вспомнила ни одного положительного священника в ее романах, Как! А Генри Тилни! Лучший из героев Остен. Ладно, на этот счет могут существовать разные мнения, скажу так: из всех мужских персонажей самая родственная душа для своего автора. А уж положительный безо всяких скидок.
Юлия: Tatiana deicu Спасибо! *стучит по лбу* Действительно!
полная версия страницы