Форум » Авторам » Учимся писать - 2 » Ответить
Учимся писать - 2
apropos: Состоявшиеся авторы и начинающие! Давайте поговорим о том, КАК научиться писать - как выстраивать сюжет, выбирать и обрисовывать героев своих сочинений, использовать художественные средства языка и т.д. Тем, кто уже пишет, желательно поделиться своим опытом, как начали писать, почему, зачем, как это у нас получается и что мы делаем для того, чтобы наши сочинения получалось все лучше и лучше. Тем, кто еще не определился, о чем писать, рекомендую прочитать статью "Я собираюсь роман написать..."
Цапля: apropos пишет: Написалась сама на одном дыхании. что и следовало доказать. дамы, еще парочку таких же трепетных сцен - подбросьте, пожалуйста!!! не разберем, так порадуемся У меня нет ничего классического в эл. варианте.
Хелга: Кити и Левин Она сморщила лоб, стараясь понять. Но только что он начал объяснять, она уже поняла. - Я понимаю: надо узнать, за что он спорит, что он любит, тогда можно... Она вполне угадала и выразила его дурно выраженную мысль. Левин радостно улыбнулся: так ему поразителен был этот переход от запутанного многословного спора с Песцовым и братом к этому лаконическому и ясному, без слов почти, сообщению самых сложных мыслей. Щербацкий отошел от них, и Кити, подойдя к расставленному карточному столу, села и, взяв в руки мелок, стала чертить им по новому зеленому сукну расходящиеся круги. Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в каждой бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные. - Нет, - сказала Кити покраснев, но тем смелее глядя на него своими правдивыми глазами, - девушка может быть так поставлена, что не может без унижения войти в семью, а сама... Он понял ее с намека. - О! да! - сказал он, - да, да, да, вы правы, вы правы! И он понял все, что за обедом доказывал Песцов о свободе женщин, только тем, что видел в сердце Кити страх девства и униженья, и, любя ее, он почувствовал этот страх и униженье и сразу отрекся от своих доводов. Наступило молчание. Она все чертила мелом по столу. Глаза ее блестели тихим блеском. Подчиняясь ее настроению, он чувствовал во всем существе своем все усиливающееся напряжение счастия. . - Ах! я весь стол исчертила!- сказала она и, положив мелок, сделала движенье, как будто хотела встать. "Как же я останусь один без нее?" - с ужасом подумал он и взял мелок. - Постойте, - сказал он, садясь к столу. - Я давно хотел спросить у вас одну вещь. Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза. - Пожалуйста, спросите. - Вот, - сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о, э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова. Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: "То ли это, что я думаю?" - Я поняла, - сказала она, покраснев. - Какое это слово? - сказал он, указывая на н, которым означалось слово никогда. - Это слово значит никогда, - сказала она, - но это неправда! Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о. Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую красивую фыгуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: "тогда я не могла иначе ответить". Он взглянул на нее вопросительно, робко. - Только тогда? - Да, - отвечала ее улыбка. - А т... А теперь? - спросил он. - Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! - Она записала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: "чтобы вы могли забыть и простить, что было". Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: "мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас". Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой. - Я поняла, - шепотом сказала она. Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и,не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас же ответила. Он долго не мог понять того, что она записала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и записала ответ: Да. - В secretaire играете? - сказал старым князь, подходя. - Ну, поедем однако, если ты хочешь поспеть в театр. Левин встал и проводил Кити до дверей. В разговоре их все было сказано; было сказано, что она любит его и что скажет отцу и матери, что завтра он приедет утpом.
apropos: При всей моей любви к Толстому и гению его пера - сцена сама по себе превосходна на эмоциональном уровне, и описана блестяще, но меня всегда смущал этот "разговор", который, на мой взгляд, невозможно понять - я имею в виду переписку - без расшифровки автора. (Вообще - как и всех главных героев Толстого - не люблю ни Китти, ни Левина, но это, наверное, отдельный разговор - и не здесь. )
Цапля: apropos пишет: но меня всегда смущал этот "разговор", который, на мой взгляд, невозможно понять - я имею в виду переписку - без расшифровки автора. меня тоже не верю в столь явную телепатию В эмоциональном плане - да, сильнО, но....
Хелга: apropos пишет: но это, наверное, отдельный разговор - и не здесь. ) "заинтересованно" А где? Левин - это вообще, как понимаю, любимый толстовский герой. apropos пишет: превосходна на эмоциональном уровне, и описана блестяще, но меня всегда смущал этот "разговор" Соглашусь. Да и герои, кажется, вряд ли расшифровали эти коды. Или Лев Николаевич из собственного опыта? Но все равно трепетно.
Цапля: Хелга пишет: "заинтересованно" А где? Левин - это вообще, как понимаю, любимый толстовский герой. Откроем тему? По Толстому???
apropos: Хелга пишет: Лев Николаевич из собственного опыта? Что-то где-то было - у Кузьминской, что ли... смутно припоминаю. Цапля пишет: По Толстому??? Да уж не знаю - у нас столько интересного раскидано по разным темам - Наташи Ростовой, Водоворота...
Цапля: apropos пишет: Да уж не знаю - у нас столько интересного раскидано по разным темам - Наташи Ростовой, Водоворота... *подпрыгивает* Водоворота!!! Объяснение в любви в Водовороте! дамы, не удержусь - перенесу сюда, автор, можно???
Хелга: А вот это... Увидав мужа, она опустила руку в ящик шифоньерки, будто отыскивая что-то, и оглянулась на него, только когда он совсем вплоть подошел к ней. Но лицо ее, которому она хотела придать строгое и решительное выражение, выражало потерянность и страдание. - Долли!- сказал он тихим, робким голосом. Он втянул голову в плечи и хотел иметь жалкий и покорный вид, но он все-таки сиял свежестью и здоровьем. Она быстрым взглядом оглядела с головы до ног его сияющую свежестью и здоровьем фигуру. "Да, он счастлив и доволен!- подумала она, - а я?!. И эта доброта противная, за которую все так любят его и хвалят; я ненавижу эту его доброту", - подумала она. Рот ее сжался, мускул щеки затрясся на правой стороне бледного, нервного лица. - Что вам нужно? - сказала она быстрым, не своим, грудным голосом. - Долли! - повторил он с дрожанием в голосе. - Анна приедет сегодня. - Ну что же мне? Я не могу ее принять! - вскрикнула она. - Но надо же, однако, Долли.. - Уйдите, уйдите, уйдите! - не глядя на него, вскрикнула она, как будто крик этот был вызван физическою болью. Степан Аркадьич мог быть спокоен, когда он думал о жене, мог надеяться, что все образуется, по выражению Матвея, и мог спокойно читать газету и пить кофе; но когда он увидал ее измученное, страдальческое лицо, услыхал этот звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило к горлу, и глаза его заблестели слезами. - Боже мой, что я сделал! Долли! Ради бога! Ведь... - он не мог продолжать, рыдание остановилось у него в горле. Она захлопнула шифоньерку и взглянула на него. - Долли, что я могу сказать?.. Одно: прости, прости... Вспомни, разве девять лет жизни не могут искупить минуты, минуты... Она опустила глаза и слушала, ожидая, что он скажет, как будто умоляя его о том, чтобы он как-нибудь разуверил ее. - Минуты... минуты увлеченья... - выговорил он и хотел продолжать, но при этом слове, будто от физической боли, опять поджались ее губы и опять запрыгал мускул щеки на правой стороне лица. - Уйдите, уйдите отсюда! - закричала она еще пронзительнее, - и не говорите мне про ваши увлечения, про ваши мерзости! Она хотела уйти, но пошатнулась и взялась за спинку стула, чтоб опереться. Лицо его расширилось, губы распухли, глаза налились слезами. - Долли! - проговорил он, уже всхлипывая. - Ради бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват, и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я все готов! Я виноват, нет слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости! Она села. Он слышал ее тяжелое, громкое дыхание, и ему было невыразимо жалко ее. Она несколько раз хотела начать говорить, но не могла. Он ждал. - Ты помнишь детей, чтоб играть с ними, а я помню и знаю, что они погибли теперь, - сказала она, видимо, одну из фраз, которые она за эти три дня не раз говорила себе. Она сказала ему "ты", и он с благодарностью взглянул на нее и тронулся, чтобы взять ее руку, но она с отвращением отстранилась от него. - Я помню про детей и поэтому все в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, - да, с развратным отцом... Ну, скажите, после того... что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? - повторяла она, возвышая голос. - После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей... - Но что ж делать? Что делать? - говорил он жалким голосом, сам не зная, что он говорит, и все ниже и ниже опуская голову. - Вы мне гадки, отвратительны!- закричала она, горячась все более и более. - Ваши слезы - вода! Вы никогда не любили меня; в вас нет ни сердца, ни благородства ! Вы мне мерзки, гадки, чужой, да, чужой! - с болью и злобой произнесла она это ужасное для себя слово чужой. Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и удивила его. Он не понимал того, что его жалость к ней раздражала ее. Она видела в нем к себе сожаленье, но не любовь. "Нет, она ненавидит меня. Она не простит", - подумал он. - Это ужасно! Ужасно!- проговорил он. В это время в другой комнате, вероятно упавши, закричал ребенок; Дарья Александровна прислушалась, и лицо ее вдруг смягчилось. Она, видимо, опоминалась несколько секунд, как бы не зная, где она и что ей делать, и, быстро вставши, тронулась к двери. "Ведь любит же она моего ребенка, - подумал он, заметив изменение ее лица при крике ребенка, - моего ребенка; как же она может ненавидеть меня?" - Долли, еще одно слово, - проговорил он, идя за нею. - Если вы пойдете за мной, я позову людей, детей! Пускай все знают, что вы подлец! Я уезжаю нынче, а вы живите здесь с своею любовницей! И она вышла, хлопнув дверью. Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. "Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, - говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. - И, может быть, девушки слыхали! Ужасно тривиально, ужасно". Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты. Была пятница, и в столовой часовщик-немец заводил часы. Степан Аркадьич вспомнил свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что немец "сам был заведен на всю жизнь, чтобы заводить часы", - и улыбнулся. Степан Аркадьич любил хорошую шутку. "А может быть, и образуется! Хорошо словечко: образуется, - подумал он. - Это надо рассказать". - Матвей!- крикнул он, - так устрой же все там с Марьей в диванной для Анны Аркадьевны, - сказал он явившемуся Матвею. - Слушаю-с. Степан Аркадьич надел шубу и вышел на крыльцо.
Цапля: Вот... ни слова о любви напрямую, ни даже единого прикосновения...но - взгляды, химия, нежность, желание, дрожащие в воздухе незримо и так явственно Но сейчас, в этой гостиной, полной гостей, Палевский не смотрел на нее. Он склонил голову к гитаре, сделал небольшую паузу, решительно взял несколько аккордов и красивым мягким голосом запел:: Холодный взор твоих очей Не обещал и не лукавил, Но душу замереть заставил, Унес покой моих ночей. Не ведал я, что женский взгляд Навеки покорит и ранит, Заворожит, пленит и станет Дороже всех иных наград. Докки затаила дыхание. Не в силах оторвать глаз от его чутких пальцев, которые ласково касались гитарных струн, она напряженно вслушивалась в строчки романса; страстный, проникновенный голос Палевского завораживал, заставляя ее верить тем словам, которые звучали в тиши гостиной... Вдали, там, где война и кровь, В вечерний час, остыв от битвы, Я повторял одну молитву, Прося, чтоб свиделись мы вновь. Неожиданно он вскинул свое лицо и их взгляды встретились. Блики свечей переливались в его прозрачных глазах, смотревших на нее выразительно и красноречиво. Ты – тайна счастья моего Ты словно жизни совершенство, Ты – сердца нега, и блаженство, И лед, и жар, и страсть его. И терпких губ твоих вино В чудесный миг испив однажды, Отведать вновь спешу, но жажду Мне утолить не суждено. Тобою лишь одной томим, Я постигаю неизбежность, Познав и грусть твою, и нежность, Стать вечным пленником твоим. Он вновь опустил голову к гитаре, она же так и не отводила от него взгляда, чувствуя, как сердце ее сильно-сильно забилось, чуть не выпрыгивая из занывшей груди, а в душе робко расцветает, распускается вдруг обретшая очертания надежда... Твои печали утолить, И радостей твоих коснуться, В твоих объятиях проснуться Ах, что желанней может быть?..[2] Прозвучали последние аккорды, затихающие звуки гитары еще несколько мгновений дрожали в воздухе, после чего Палевский резко встал и поставил инструмент на место.
apropos: У Толстого потрясающее чутье и понимание вот этих движений души, и, естественно, гениальная их передача. Потрясающая сцена, надо признать. Цапля пишет: взгляды, химия, нежность, желание Ну, только за счет слов романса - ужасно волнующее признание в любви, великолепное и проникновенное. Признаюсь, когда я читаю (или слушаю) романс - тихо умираю от переполняющих эмоций. Хелга Ты - чудо!
Цапля: apropos пишет: У Толстого потрясающее чутье и понимание вот этих движений души, и, естественно, гениальная их передача. Потрясающая сцена, надо признать Соглашусь и подпишусь под каждым словом Это как раз то в Толстом, что меня более всего привлекает(конечно, не только в этом его гениальность, но для меня - как для читателя - умение показать душевные движения героев, раскрыть их, донести, не расплескав, до читателя - нюансы, полутона - просто верх гениальности) apropos пишет: Хелга Ты - чудо! Это правда. Но еще меня восхитила задумка - твоя. кстати. не отнекивайся. дорогая - именно так написать признание - сильного человека, прилюдно преклонившего колени перед Ней Полет авторской фантазии творит чудеса, воистину. в связи с последним отрывком А.К. возникла идея - запостить не только признания, но вообще самые сильные сцены из классиков, оставившие незабываемое, эмоционально яркое впечатление. Я ее подумаю.
apropos: Цапля пишет: Я ее подумаю. подумай! Всегда полезно почитать и восхититься.
Цапля: apropos пишет: подумай! Всегда полезно почитать и восхититься. не было времени, но я еще подумаю. И ты подумай, и все, кто пожелает! ведь были такие сцены у всех, что поразили, заставили играть воображение! У меня - у Булгаков в МиМ, к примеру... будет время , найду в эл. варианте - выложу любимейшие. Заодно и разберем
apropos: Цапля пишет: Заодно и разберем Очень полезное дело.
Леона: Эти сцены можно объединять в рубрику тоже "Учимся писать". У кого учиться, как не у классиков?
Цапля: Леона пишет: У кого учиться, как не у классиков? Что и пытаемся делать. Постичь непостижимое Но интересно ...
Юлия: Цапля пишет: ведь были такие сцены у всех, что поразили Это очень интересно. С таким наслаждением прочла все предложеные сцены объяснения в любви. И тоже не удержавшись хочу предложить одну. А разве нет? Разве это правдоподобно? Разве можно сказать, что это возможно? Для чего, зачем умерла эта женщина? О, поверьте, понимаю; но для чего она умерла - все-таки вопрос. Испугалась любви моей, спросила себя серьезно: принять или не принять, и не вынесла вопроса, и лучше умерла. Знаю, знаю, нечего голову ломать: обещаний слишком много надавала, испугалась, что сдержать нельзя, - ясно. Тут есть несколько обстоятельств совершенно ужасных. Потому что для чего она умерла? все-таки вопрос стоит. Вопрос стучит, у меня в мозгу стучит. Я бы и оставил ее только так, если б ей захотелось, чтоб осталось так. Она тому не поверила, вот что! Нет, нет, я вру, вовсе не это. Просто потому, что со мной надо было честно: любить так всецело любить, а не так, как любила бы купца. А так как она была слишком целомудренна, слишком чиста, чтоб согласиться на такую любовь, какой надо купцу, то и не захотела меня обманывать. Не захотела обманывать полулюбовью под видом любви или четвертьлюбовью. Честны уж очень, вот что-с! Широкость сердца-то хотел тогда привить, помните? Странная мысль. Ужасно любопытно: уважала ли она меня? Я не знаю, презирала ли она меня или нет? Не думаю, чтоб презирала. Странно ужасно: почему мне ни разу не пришло в голову, во всю зиму, что она меня презирает? Я в высшей степени был уверен в противном до самой той минуты, когда она поглядела на меня тогда с строгим удивлением. С строгим именно. Тут-то я сразу и понял, что она презирает меня. Понял безвозвратно, навеки! Ах, пусть, пусть презирала бы, хоть всю жизнь, но - пусть бы она жила, жила! Давеча еще ходила, говорила. Совсем не понимаю, как она бросилась из окошка! И как бы мог я предположить даже за пять минут? Я позвал Лукерью. Я теперь Лукерью ни за что не отпущу, ни за что! О, нам еще можно было сговориться. Мы только страшно отвыкли в зиму друг от друга, но разве нельзя было опять приучиться? Почему, почему мы бы не могли сойтиться и начать опять новую жизнь? Я великодушен, она тоже - вот и точка соединения! Еще бы несколько слов, два дня, не больше, и она бы всё поняла. Главное, обидно то, что всё это случай - простой, варварский, косный случай. Вот обида! Пять минут, всего, всего только пять минут опоздал! Приди я за пять минут - и мгновение пронеслось бы мимо, как облако, и ей бы никогда потом не пришло в голову. И кончилось бы тем, что она бы всё поняла. А теперь опять пустые комнаты, опять я один. Вон маятник стучит, ему дела нет, ему ничего не жаль. Нет никого - вот беда! Я хожу, я всё хожу. Знаю, знаю, не подсказывайте: вам смешно, что я жалуюсь на случай и на пять минут? Но ведь тут очевидность. Рассудите одно: она даже записки не оставила, что вот, дескать, "не вините никого в моей смерти", как все оставляют. Неужто она не могла рассудить, что могут потревожить даже Лукерью: "Одна, дескать, с ней была, так ты и толкнула ее". По крайней мере, затаскали бы без вины, если бы только на дворе четверо человек не видали из окошек из флигеля и со двора, как стояла с образом в руках и сама кинулась. Но ведь и это тоже случай, что люди стояли и видели. Нет, всё это - мгновение, одно лишь безотчетное мгновение. Внезапность и фантазия! Что ж такое, что перед образом молилась? Это не значит, что перед смертью. Всё мгновение продолжалось, может быть, всего только каких-нибудь десять минут, всё решение - именно когда у стены стояла, прислонившись головой к руке, и улыбалась. Влетела в голову мысль, закружилась и - и не могла устоять перед нею. Тут явное недоразумение, как хотите. Со мной еще можно бы жить. А что если малокровие? Просто от малокровия, от истощения жизненной энергии? Устала она в зиму, вот что... Опоздал!!! Какая она тоненькая в гробу, как заострился носик! Ресницы лежат стрелками. И ведь как упала - ничего не размозжила, не сломала! Только одна эта "горстка крови". Десертная ложка то есть. Внутреннее сотрясение. Странная мысль: если бы можно было не хоронить? Потому что если ее унесут, то... о нет, унести почти невозможно! О, я ведь знаю, что ее должны унести, я не безумный и не брежу вовсе, напротив, никогда еще так ум не сиял, - но как же так опять никого в доме, опять две комнаты, и опять я один с закладами. Бред, бред, вот где бред! Измучил я ее - вот что! Что мне теперь ваши законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша жизнь, ваше государство, ваша вера? Пусть судит меня ваш судья, пусть приведут меня в суд, в ваш гласный суд, и я скажу, что я не признаю ничего. Судья крикнет: "Молчите, офицер!" А я закричу ему: "Где у тебя теперь такая сила, чтобы я послушался? Зачем мрачная косность разбила то, что всего дороже? Зачем же мне теперь ваши законы? Я отделяюсь". О, мне всё равно! Слепая, слепая! Мертвая, не слышит! Не знаешь ты, каким бы раем я оградил тебя. Рай был у меня в душе, я бы насадил его кругом тебя! Ну, ты бы меня не любила, - и пусть, ну что же? Всё и было бы так, всё бы и оставалось так. Рассказывала бы только мне как другу, - вот бы и радовались, и смеялись радостно, глядя друг другу в глаза. Так бы и жили. И если б и другого полюбила, - ну и пусть, пусть! Ты бы шла с ним и смеялась, а я бы смотрел с другой стороны улицы... О, пусть всё, только пусть бы она открыла хоть раз глаза! На одно мгновение, только на одно! взглянула бы на меня, вот как давеча, когда стояла передо мной и давала клятву, что будет верной женой! О, в одном бы взгляде всё поняла! Косность! О, природа! Люди на земле одни - вот беда! "Есть ли в поле жив человек?" - кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается. Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце и - посмотрите на него, разве оно не мертвец? Всё мертво, и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом них молчание - вот земля! "Люди, любите друг друга" - кто это сказал? чей это завет? Стучит маятник бесчувственно, противно. Два часа ночи. Ботиночки ее стоят у кроватки, точно ждут ее... Нет, серьезно, когда ее завтра унесут, что ж я буду? Ф.М. Достоевский "Кроткая"
Хелга: Юлия пишет: хочу предложить одну. Начала читать, чувствую - Достоевский... Потрясающе он пишет, тяжело и потрясающе.
Юлия: Хелга пишет: Начала читать, чувствую - Достоевский Надо было в начале. а я в конце подписала. Хелга пишет: Потрясающе он пишет, тяжело и потрясающе Да. А еще я хотела обратить внимание, что это тоже о любви. Признание в любви...
полная версия страницы