Форум » Авторы Клуба » Моя любовь - мой друг - 3 » Ответить
Моя любовь - мой друг - 3
Ivetta: Название: Моя любовь - мой друг Автор: Ivetta Жанр: женская проза Комментарии: Действие происходит в Париже нашего времени - городе любви и греха, искусства и науки, революционеров и консерваторов. Неудивительно, что именно здесь, молодая художница Ева Мелиц, бунтарь, непонятый семьей и друзьями, встречает подающего надежды ученого Филиппа, закостенелого консерватора. Она стремится догнать время, похожее на "Танцующие часы" Дали, он - пишет диссертацию о применении нанотехнологий в медицине. Она мечтает посетить Испанию и Мертвое море, он - получить Нобелевскую премию. Она переживает кризис "тридцати", превращая свою жизнь в хаос, он - наслаждается своей зрелостью и твердо идет к намеченной цели. Она болезненно сюрреалистична, он - приторно прагматичен. Она живет воображением, он - разумом. Публикация романа на сайте - http://apropospage.ru/zabava/sof_iv/ml_1.html
Ivetta: Он смотрел на меня, не в силах вымолвить ни слова. Я прочла ответ по его глазам. Показалось, что мраморные плиты стали плыть под ногами. В голове пульсировала кровь. Я сделала усилие и попыталась удержаться на ногах. Она была не одна. Не одна. Филипп. Лео сжал мою руку, заметив, что я готова рухнуть на пол. Мы влетели в больницу к Авелю. Знакомый садик, зеленый фасад. Клэр нервно курила на улице. Руки у нее дрожали. Увидев нас, она бросила сигарету и стала кричать на Лео. - Зачем ты сказал ей? Идиот! Лео оттолкнул ее. Никогда я не видела его таким серьезным и жестким. - Четвертая группа только у нее. Авель перерыл всю больницу. Я не понимала, что происходит. Четвертая группа только у меня. И у Лизы. Лео звонил Авель. Значит, ей совсем плохо. Во рту стало как-то горько. Меня начало мутить. Лео почти тащил меня за собой. Белый коридор был пуст. Семья уже собралась в комнате ожидания. Маленький молитвенный столик, открытое окно, цветы на подоконнике. Я увидела маму. Глаза ее были красные и опухшие от слез. Эжен крепко сжимала ее плечо. Зээв сидел на кресле, притянув ноги к груди. Как ребенок. Папа вдруг весь состарился, ссутулился. Я не успела толком оглядеться. Хотелось кинуться к папе, но Лео остановил меня. - Слава Богу. Вы успели! - воскликнул Авель, влетая в комнату – Быстро сюда. - Авель, что с парнем? – почти кричала я. - Что? - Что с парнем, который был с Лизой. - Удар пришелся на его сторону. Его не довезли до больницы. Лиза в критическом состоянии. Я резко остановилась. Нужно было прислониться к стене. Вот, уже сползла на пол. Глаза, вдруг, ослепли. Странно, но я не могла выдавить даже слез. Уставилась в одну точку. В ушах что-то шумело. Я не могла разобрать ни лиц, ни слов. Горло сдавила чья-то железная рука. Я крепко сжала кисть левой руки, на которой был мой подарок. Подарок Филиппа. Я боялась посмотреть на них. Мне показалось, что стрелки остановились. Замерли. Умерли? - Ева, ты меня слышишь? Ева – доносился откуда-то голос Авеля. Кто-то поднял меня. Я оказалась на кровати. Медсестра вколола в меня иглу, и я увидела, как кровь маленькой дорожкой побежала по тонким трубкам. Кто-то сжимал мою руку. Я никак не могла разглядеть кто, но чувствовала знакомые духи. Спутать их невозможно. Это зеленый чай. Надин рядом. Как хочется открыть рот, прокричать ей, что Лиза отобрала у меня Филиппа. Навсегда. Она снова это сделала. Я лежала и отдавала кровь своей убийце. Мне хотелось отдать все до капельки. До последней капельки. Потому, что самой жить уже не было ни смысла, ни желания. Горечь разочарования захлестнула с головой. Я попыталась повернуться, но голова была свинцовая. Приоткрыла слипшиеся глаза. Я увидела Лизу. Она лежала на соседней кровати совсем бледная. С белыми губами. На лбу остались капли запекшейся крови. Трубки обвязывали все ее тело, как мумию. Но даже в таком виде она была прекрасна. Слезы сами собой стали катиться из уголков глаз на подушку. Без звука, без надрыва, только капля за каплей. Капля за каплей из меня вытекала жизнь. Я совсем обессилила и уснула. Проснулась уже от теплого прикосновения. Это мама положила ладонь на мои глаза. С самого детства, когда у меня что-то болело, неважно что, я брала мамину ладонь и закрывала глаза. Словно какая-то космическая энергия проходила через нее в мое тело и исцеляло его. Лизу снова увезли в операционную. Авель сказал, что случай очень тяжелый. - Она поправится. Вот увидишь – тихо сказала мама. Скорее себе, чем мне. Ночь я провела в больнице. Клэр настояла. Она знала меня слишком хорошо, чтобы отпустить домой. Я лежала в пустой палате и мерзла под двумя одеялами. Луна ехидно заглядывала в окно, похожая на свежий блин. Перед глазами маячили грустные карие глаза, шкодная улыбка, «Дениз», запах ирисов, мягкие руки. Часы. Где они. Я схватилась за руку. Металл обжег меня холодом. Я видела, как луна превращается в часы, с бирюзовым перламутровым циферблатом. Начинает расплываться, булькает на темном пятне неба. И сползает куда-то за горизонт окна. Снова мрак. Мрак и пустота. Я закрыла глаза. Наутро у меня поднялась температура до сорока. Над головой снова закопошились белые халаты. - Она потеряла слишком много крови и ослабла. - Вколите жаропонижающее. - Но… - Делайте что говорят. Ева? Ты меня слышишь? - Авель… - Да. - Как она… - Операция прошла удачно. Она будет жить. Благодаря тебе. Еще минута, и мы бы уже не спасли ее. - Хорошо. - Тебе надо поспать, малыш. - Хорошо. - К тебе заходили утром. - Я не хочу сейчас никого видеть. Усталость свинцовыми грузиками повисла на веках. Лиза будет жить. Еще минута. Удар пришелся на его сторону. Еще минута. Его не довезли до больницы. Она будет жить. Делайте что говорят. Филипп мертв. Мертв. «Чтобы время от тебя больше никуда не убегало, носи его собой…» - слышала я родной голос.
мариета: Ivettaаааааааааа Совесть имей! Остановливаться так не честно, не хуманно и не по-человечески! Совершенно не по-человечески!!! Это не прединфаркное, это прямо инфарктное состояние души бедных читателей. Пожалуйста, еще чуть-чуть Это Филипп заходил с утра? Должен быть Филипп! Автор, ты не убешь его... ты добренькая...ты миленькая...ты...ты...Хочу Филиппаааа Ivetta , дорогая, не могла бы ты ставить запятаи хоть в предложениях, где есть ...как это по-русски ... обращения? Нужно научиться принимать, Ева. Нет, Клэр.Ева, не будь такой занудой.Это контрабанда, Джил. и так далее, и так далее... Понимаешь, без них иногда предложения выглядят очень запутанными
Ivetta: мариета пишет: Ivetta , дорогая, не могла бы ты ставить запятаи хоть в предложениях, где есть ...как это по-русски ... обращения? Да! Спасибо! Как говорится "Виноват. Исправлюсь"))
Ivetta: 10 Меня выписали через три дня. Авель отвез меня домой. День был солнечный. Париж копошился, гулял, сплетал руки на мощеных улочках, пах свежими цветами из магазинов, раздавал блины с вишневыми начинками, улыбался из прозрачных стен кофеен, и ему не было никакого дела до разбитой еврейской девушки. Жизнь шла дальше, надменно вздернув свой курносый нос. - Матильду забрал к себе какой-то парень – сказал он. - Да, это Джил. Спасибо. - Ева, ты точно в порядке? - Да-да. Все нормально. Я хочу побыть одна. - Намек понял. Авель поцеловал меня и бегло спустился по лестницам, чуть не сбив мадам Перье. Та оскалилась. Я вспомнила, как мы с Филиппом поймали ее кошку и остригли наголо. Надин сказала, что кошка могла получить инфаркт. Это нас тогда рассмешило. Филипп стал показывать, как кошки умирают от инфаркта миокарда. Мы предположили, что если такое случится, то Зээв ее реанимирует, а мы будем ассистировать маленькими кошачьими инструментами. Правда, были разочарованы, узнав, что кошачьих инструментов не существует. Надин это произнесла тоном, словно говорила, что «Санта Клауса» не существует. Потом, поехали в Версаль с чистой совестью. Мы часто путешествовали или просто гуляли по Парижу, когда была хорошая погода. Гоняли на велосипедах, читали в парке. Кормили голубей у пруда перед вокзалом. Я стала разбирать его портреты. Их было так много. Разные. Тушь, карандаш, краски, мелки, уголь, шариковая ручка. На салфетках, картонных коробках, холстах, в блокноте. Они были разбросаны по всему дому. Отовсюду на меня смотрело его лицо. Я легла на диван и попыталась уснуть. Рой мыслей в голове превратился в большое осиное гнездо, которое больно жалило меня. Где он теперь? Как жаль, что я не успела ему сказать. Как много мне нужно было ему сказать. Как много мы могли еще сделать. Как долго мне нужно было его любить, и как мало я его любила. Он мог бы быть счастлив с Лизой, а я была бы счастлива им. Я смогла бы, уверена, смогла бы. Только бы он был рядом. Я притянула к себе сумку и вытащила знакомый пузырек. Я несколько раз перечитала надпись и улыбнулась. Как хорошо, что Клэр о нем забыла. Знаете, мысль о том, что завтра ты уже не откроешь глаза, поднимает тонус. Флакон с таблетками нежно обжигал руки. Все это чушь собачья, что человек перед смертью хочет увидеться с родными, простить врагов, попросить прощения у друзей. Это дешевая отговорка цепляющихся за жизнь слабаков, крик о помощи, надежда на спасение. Человек, который по-настоящему хочет умереть, уходит тихо, уходит спокойно, уходит один. Мне кажется, самоубийство придумали англичане. Это было, когда я узнала об Андре и Лизе. Авель нашел меня дома на полу. Пришлось ломать двери. Маме Клэр сказала, что у меня сильное отравление и нужно полежать в больнице. Как это было тогда. Страшно? Я попыталась вспомнить. Нет, знаете, самое забавное, что вам совсем не страшно. Я не стала писать записок, потому как мне нечего было сказать, нечего оставить и не перед кем каяться. Приняла ванну и надела самое красивое белье. Даже забавно, я готовилась так, будто к встрече с любовником. Странна сама мысль, посетившая меня, но мне хотелось понравиться тем парням из морга. Может быть, в последний раз вызвать жалость «Ах, такая молодая, и такая красивая. Как жаль» Я выпила весь флакон и приготовилась к страшной боли, сводящей желудок. Но ее не было ни через час, ни через два. Сознание все еще не оставляло меня, но я ощущала легкость, покой, и небольшой озноб. Словно превратилась в один большой слуховой аппарат, направленный вовнутрь. Вы знаете, как шевелится мозг, когда вы напряженно думаете? Он щекочет голову изнутри, будто там завелись мурашки, от чего хочется вскрыть ее и почесать. Я слышала, как бьется мое сердце, как вибрируют легкие и сжимается желудок. Чувствовала, как потоки крови пульсируют в венах, достигая самых узких прожилок. Будто, превратилась в тонкий слой земли, нагреваемый невидимым солнцем, и ощущала, как энергия вытекает и втекает в меня, обжигая ладони. Потом, конечности постепенно стали неметь. Это как войти в то восхитительное воздушное состояние, которое ощущаешь после физической нагрузки или доброго косяка марихуаны. Когда начал неметь язык, я действительно обеспокоилась. Меньше всего мне хотелось проглотить его и очнуться мало того что живой, так еще и немой. Сменив позу на не самую эффектную, но, определенно, самую безопасную, я превратилась в эмбрион в утробе. Возникает такое впечатление, что вы уже получили свою порцию космического пространства, поэтому теперь, свернувшись червячком, можете смело пережевывать его. А потом проваливаетесь в никуда. В никуда это значит, что нет никаких длинных тоннелей со светом в конце, нет поездов, перевозчиков, чистилища, белой бороды и кудрявых Ди Каприо с крылышками. Я оказалась в той же комнате, в которой была, только вверх ногами, как если бы Землю взяли и перевернули. Как дерево, про которое говорила бабушка Фрида. Вы видели Бога? Говорили с Ним? Вы знаете, что у него ваше лицо? Да, Бог это вы сами. Это Он в вашем обличие, только добрее, лучше Вас. Это Вы настоящий, Вы, реализовавший свои мечты, Вы постигший истинную любовь, Вы просветлевший. И Он предстал передо мной совсем юной девушкой в вишневой пижаме с бледным лицом. Он положил свою ладонь на мои глаза, и их стало жечь, как от тысячи прожекторов. Это была невыносимая боль, и я с усилием открыла их, обнаружив себя в больничной палате с прикованными к койке руками. Я дышу, я шевелюсь, я жива! Первым я увидела лицо Авеля. Он беспокойно смотрел на меня. А когда я совсем открыла глаза он сначала улыбнулся, а потом злобно сжал губы и сердито взгляну. Он мне тогда сказал, что всем депрессивным психам следует прописывать клизмы. Промывание желудка очищает тело от всех дурных мыслей, а голову от накопившегося дерьма. И это правда. После этого вы превращаетесь в пустой полый сосуд, готовый принять в себя всё новое и неизведанное, что вам еще предстоит. Именно тогда, я поняла, что готова отпустить Андре, поблагодарить и пожелать счастья. И это было искренне. То ли от того, что я испугалась, толи это действительно клизма так действовала. Но сейчас все иначе. Я снова посмотрела на пузырек, и захотелось испытать тех же ощущений. Только на этот раз, я не позволю никому себя спасти. Не теперь. Если бы только он был жив. Был рядом. Пусть не со мной, пусть с Лизой, но был. Если бы карие глаза улыбались, своей грустной улыбкой. А так, так мне некого отпускать, некого видеть счастливым. Я встала и пошла на кухню. Вода из-под крана была совсем холодной. Я высыпала таблетки на столешницу и отпила глоток. Пересохшее горло обожгло, словно это не вода, а раскаленная ртуть. Оглядела комнату. Хорошо, что Джил забрал Матильду. Он сможет за ней присмотреть. Не хотелось оставлять одиноким еще одно существо. За дверью послышался знакомый писк. Это была Матильда, которая, скорее всего, скоблила дверной косяк, уткнувшись мордочкой в угол, и звонко лаяла. Сначала, я решила, что не буду открывать, но стук в дверь стал таким настойчивым, словно Джил решил выбить ее. Я наспех закидала рассыпанные таблетки обратно и сунула пузырек под подушку.
Ivetta: Немного поворчав, поплелась открывать двери. Матильда набросилась на меня, облизывая лицо, руки, шею, радостно виляя хвостом. - Я кормил ее три раза в день. Выгуливал. Даже искупал один раз. Просто, она залезла в какое-то дерьмо. Ты знала, что она любит копаться в какашках? Межу прочим, это не смешно. Плохо выглядишь, подруга. Я молча уставилась на говорящего. - Ты долго будешь держать меня на пороге? Ева. Онемела? Что они с тобой сделали в этой чертовой больнице. Кстати, твой брат засранец. Он не впустил меня в больницу. Надо же, это всё я? Почему ты никогда не показывала? Я спокойно села на диван и уставилась на тараторившего Филиппа. Он открыл настежь окно, отвязал Матильду, заглянул на кухню и вернулся ко мне. Стал недовольно разглядывать, ругаясь, на то, что запустила себя так. Как обычно, будто и не умер совсем. - Ты галлюцинация. Я знаю. Это от таблеток. Это сейчас пройдет. - Ева, тебе что промывание мозгов сделали? Да, мне так жаль Лизу. Лео рассказал. Слава Богу, что все обошлось. Какая еще галлюцинация? Вот тебе. Он больно ущипнул меня, от чего я взвизгнула. Сердито наблюдал за реакцией. - Так ты жив? - Нет, знаешь, я одолжил у Патрика Суэйзи плащ-невидимку. Правда, он мне немного маловат, но…Постой. Погоди… До него стали доходить мои слова. Лицо наполнилось ужасом. Он удивленно смотрел на меня, губы сжались в горькую линию. - Тебе сказали, что я мертв? Ева? - Я...- я стала запинаться – Сказали, что Лиза была с парнем. Удар пришелся на его сторону. Его не довезли до больницы. Я удивилась тому, что наизусть запомнила эти слова. - Господи. Я звонил тебе неделю. Почему ты не брала трубку? Я пожала плечами. Он начал трясти меня, потом крепко обнял. Так, что перехватило дыхание. Я заплакала. - Я не был с Лизой. Я никогда с ней не был. Клянусь тебе. Дурочка. Господи. Какая же ты дурочка. - Слиха (пр. ивр. Прости). Прости меня. - Только не сморкайся ладно? Это новая майка. Я рассмеялась сквозь слезы. Он поднял мое лицо и вытер глаза своими ладонями. Я покрепче прижалась к ним, вдыхая их запах. Все еще не верилось, что он сидит напротив меня, что это его руки, его глаза. Мы просидели так пол вечера, не обращая внимания на Матильду, которая от голода уже выделывала такие выкрутасы, что позавидовала бы любая гимнастка. Если бы он немного опоздал…Всего на несколько минут…Какая же я дура.
Ivetta: К Лизе стали пускать только через месяц. Я приехала к ней с огромным букетом белых орхидей, ее любимых цветов. Трубки с нее уже сняли. Теперь, оставалось лишь снять гипс с ноги и дать ребрам срастись. Лиза полулежала в белом шелковом халате, аккуратно причесанная и подкрашенная. Даже на больничной койке эта женщина делала всё, чтобы ее желали. - Выглядишь неплохо – поприветствовала ее я. - А ты, вот, не очень. Напомни мне, чтобы мы пошли к моему стилисту. - Хорошо. - Спасибо тебе. - Не за что. - Прости меня – криво улыбнулась Лиза. - Я чуть не взяла грех на душу. Лиза прикрыла глаза и пролежала так несколько секунд. Мне показалось, что ей стало хуже, и я попятилась к двери, чтобы вызвать врача, но тут она их снова открыла и посмотрела на меня так пронзительно, словно пыталась проколоть насквозь. - Ну, я ведь взяла. Не очень это приятно, скажу я тебе – она немного помолчала - Я любила его. Андре. Я любила его, Ева. Я не хотела, чтобы он умер. - Я знаю. Я попыталась придать голосу спокойный тон, но он предательски задрожал. - И тебя я люблю. Ты ходячее напоминание мне о нем. О моей вине. Ты моя личная совесть. Моя Божья кара. - Лиза… - Лаазазел! (пр. ивр.- черт) Я тут совсем располнела. Она сокрушенно всплеснула руками. - Я принесла тебе диетическое печенье. - Спасибо. Лео, тварь, носит калорийные пироги с маком. А я не могу от них удержаться. - Сказать, чтобы не носил? - Лучше пристрели его. Как там Филипп? - Хорошо. - Он не звонил мне. Твой день рождения был первый и единственный случай, когда мы виделись. И он весь вечер рассказывал, как вы попали в тюрьму, как ходили в музеи, как рисовали на асфальте. Кстати, это оскорбительно. В следующий раз, когда попадешь в участок, не забывай, что у тебя две сестры юристы. Он весь вечер говорил о тебе. - Спасибо, Лиза. - Я не вру. Чтоб у меня соломинка в глазу была, а в ухе щепка, чтобы я не знала какую вытащить, если я вру. Она попыталась поднять руку, чтобы щелкнуть пальцами перед лицом. Я засмеялась. - Я верю, Лилах. - Еще раз меня так назовешь, и я выброшу тебя в окно - пригрозила она. - Лилах – протянула я. - Молись Ева. С самого детства мы дразнили друг друга. Лиза подсыпала мне в еду кокосовую стружку, зная, что меня тошнит от одного слова кокосы. А я называла ее при посторонних Лилах. Странно. Красивое имя, но она его почему-то ненавидела. Лиза попыталась привстать. Ей даже удалось швырнуть в меня подушку. Тогда я подобрала ее и направилась к ней. Авель застал ужасную сцену. Я склоняюсь с подушкой над Лизой, пытаясь задушить ее. Он испуганно закричал и стал оттаскивать меня. Что вызвало у нас истеричный хохот. - Вы совсем обалдели – ругался он. - Авель, она меня убивает не подушкой, а своей ужасной стрижкой – смеялась Лиза - А ее платье снесет меня в могилу. Убери ее, прошу тебя. Я склонилась над ней и крепко поцеловала. Мы обнялись. Авель не верил своим глазам. Тридцатилетняя война была закончена. В нас, наконец, бежала одна кровь. Я шла домой и думала над словами Лизы. Это странно, когда человек начинает ненавидеть того, перед кем виноват. Весьма своеобразное искупление вины. Но потом, покопавшись в себе, я поняла, что почувствовала бы то же самое. Никогда не умела просить прощения по-настоящему. И если приходилось обидеть кого-то, я начинала ненавидеть этого человека. Лиза провоцировала меня на конфликт, чтобы оправдать себя. Ей было невыносимо осознавать, что она причинила боль невинному человеку. Ей нужна была сдача. Сдача, которую я не давала. Она любила Андре. Никто тогда не задумывался над этим, даже я. Все презрительно отнеслись к тому, что она выскочила замуж за Марка, суетились надо мной, наглотавшейся таблеток. А, ведь, это был настоящий потоп. Потоп боли, которую не видел никто. Она как хищник, никогда не показывала своей слабости и никому не позволяла себя жалеть. Мне захотелось вернуться в больницу и сжать ее в объятиях, просить прощения, умолять, плакать.
мариета: Ivetta Так уже лучше. Намнооооого лучше
ирина: Ivetta ну и заставил же автор понервничать своих читателей , спасибо продолжение не заставит себя ждать?
Хелга: Ivetta Спасибо! Прощение - это прекрасно, всегда... Ivetta пишет: А когда я совсем открыла глаза он сначала улыбнулся, а потом злобно сжал губы и сердито взглянул. Ivetta пишет: Я снова посмотрела на пузырек, и захотелось испытать тех же ощущений. Я снова посмотрела на пузырек, и захотелось испытать те же ощущения.
ДюймОлечка: Ivetta Спасибо, главное - все делать вовремя, даже на грани...
Ivetta: Реклама для Мориса все же была сделана. Это был аэропорт. Яркие снимки таблоидов, детских лиц. Стариков. Беременных женщин. Торопливых мужчин. Морис визжал от удовольствия, поглаживая желтоватый чек, выписанный только что клиентом. Я получила право заниматься творчеством. Т.е. делать все, что мне захочется, но, чтобы это нравилось Морису. Я была не против. Этого круглого человечка оказалось очень легко уговорить. Он был слишком ленив, чтобы спорить и слишком глуп, чтобы оспаривать. Жаль было лишь одного. Я не знала когда теперь смогу увидеть Мертвое море и коралловые рифы. Филипп пообещал, что мы непременно туда поедем, как только у него выпадет свободный промежуток времени. Он был теперь очень занят. Командировки, работа. Работа и командировки. Звонить стал реже. Потом я случайно увидела его на улице в обнимку с девушкой. Это была высокая блондинка с карими глазами. Очень красивая. Наверняка похожая на помощницу профессора Шнитке или Шпутке, как его там… - Ты никогда не рассказывал мне о ней – как-то спросила я. Мы сидели у «Дениз» и поедали вишневый штрудель, одно из любимых лакомств. - А разве ты спрашивала? - Нет, но я думала, этого не надо делать – смутилась я. - Да это ничего особенного. Как говорит Надин, «для здоровья» - Надин так не говорит. - Еще как говорит. Слушай Ева, как женщина, что скажешь, может мне ее пригласить в Дисней Ленд? Это будет не слишком глупо? - Ну, я бы обрадовалась на ее месте. - Да, ты любишь глупости. Спасибо. Он чмокнул меня в лоб и набрал чей-то номер. Послышалось веселое щебетанье. Я убеждала себя, что все хорошо. Я не ревную. В конце концов, он не моя собственность. Он свободный и чертовски привлекательный мужчина. Было бы слишком глупо полагать, что он будет вечно привязан ко мне. Рано или поздно это должно было произойти. Я ведь однажды уже потеряла его. Он должен быть счастлив и любим. Теперь надо было научиться с этим жить. Только как? Как? Филипп больше не скрывал ничего. Рассказывал мне о каждом проведенном свидании, сюрпризах, которые готовил девушке, ее реакции. Я пожалела о том, что спросила его тогда. Действительно ведь говорят «меньше знаешь, крепче спишь». Мой сон был нарушен надолго. Наконец, это стало невыносимо. Боль охватывала меня утром, как только я просыпалась и не отпускала весь день. Сама того не замечая, я стала избегать его. Разговоры стали раздражать. Нервозность появилась даже в молчании. Я понимала, что он не виноват ни в чем, но ничего не могла с собой поделать. Сентябрь выдался дождливым. В Париже наступил настоящий потоп. Это не мешало мне брать свой большой красный зонт и шлепать по лужам в резиновых сапогах, похожих на детские. Я засиживалась на мокрых аллеях, в подворотне, на каменной мостовой. Часами смотрела на зеленую от тины Сену. Нанизывала круги по Монмартру и Сити. И не расставалась с маленьким планшетом и коробкой карандашей. На встречи друзей ходить перестала, избегая любого общества. Все больше запиралась дома с бутылкой вина, Ларой Фабиан и Рэем Чарзлом. Первой это надоело Надин. Она появилась на пороге моего дома в пятницу. - И как это называется? – спросила она с порога. - Что именно. - То, что ты делаешь. Ты хоть собаку выгуливаешь? - Да. Надин положила на стол сетку с продуктами и открыла окно. Свежий воздух сразу же опьянил меня. - Ева, что случилось? - Да ничего. Я пошла на кухню варить кофе. Надин облокотилась о стену, строго наблюдая за мной. - У него есть своя жизнь – выдавила я. - А что ты ожидала? - Не знаю. Я думала, она у нас одна, общая…Неужели он совсем меня не любит? - Конечно же, любит. - Но не так. Не так как я его. - Ева. Если человек тебя не любит так, как тебе бы этого хотелось, это еще не значит, что он не любит тебя всем сердцем. Понимаешь? - Понимаю… - Вы говорили? - Нет. - И долго ты будешь прятаться от него? - Не знаю… - Ты понимаешь, что мучаешь и его и себя? Мне кажется, если ты решила разорвать с человеком отношения, он имеет право, по крайней мере, знать причину. - Я боюсь этого разговора. Я очень боюсь его потерять. Может, все само собой образуется? - Ева, это тебе пенка на молоке. Само собой не затянется. Я сидела, как школьница, опустив голову и вжав плечи. - Послушай. Филипп замечательный парень и он тебя действительно очень любит. Я так думаю. Он имеет право знать, почему ты его избегаешь. Хотя бы из уважения к вашей дружбе, ты должна с ним поговорить. - Я попробую. - Ты ведь знаешь мое мнение на этот счет. - Да, я ему не пара. - Нет, дура – Надин впервые за все наше знакомство назвала меня дурой. Обычно, это прерогатива Жюли и из ее губ звучит как «я тебя люблю». Но Надин… Это означало одно, что она очень и очень сердита. - Не ты ему не пара, и не он тебе не пара. Вы оба замечательные. Но он не тот, кто должен быть рядом с тобой всю жизнь. Это не он, Ева. Как бы ты этого ни хотела, это не он. Я всхлипнула. Может быть, где-то в глубине, за тонкой кожей, покрывающей пористую ткань, где-то в подреберье, я понимала это и сама. Но оно было слишком глубоко, чтобы иметь какое-то значение. - И хватит пить – строго добавила она. - Хорошо… Надин просидела у меня весь вечер. Я сидела, уложив голову ей на колени, а она перебирала мои волосы. Я убедила ее, что поговорю с Филиппом, что перестану пить, что пойду на работу. Сидела и врала. Врала лучшей подруге в лицо. Жюли конечно убила бы меня. Взяла бы в охапку и хорошенько встряхнула. Может быть, именно поэтому я боялась рассказать ей обо всем. Прошло еще несколько дней. На звонки Филиппа я отвечала односложно. Встречаться отказывалась, ссылаясь на занятость. Мне безумно хотелось увидеть его, я истосковалась по его лицу, но одна мысль о том, что он снова станет рассказывать о Норе, Мартине, Жульен, Кристин, вызывало во мне дрожь и приступ тошноты. Куда проще было сидеть дома, и захлебываться в воспоминаниях, мечтая о том, что все могло быть иначе. К тому же, нам было о чем поговорить с Матильдой. Мы мечтали о морских просторах, я даже пообещала ей, что возьму ее юнгой на борт; планировали увидеть дом Дали, поехать в Венецию, в Кадакес, в Рио на карнавал. Да, мы расписали неплохой маршрут. В одно из воскресений, кажется, уже после Рош-Х а-Шана (пр. «голова года» - еврейский Новый год, празднуемый в первый и второй дни месяца тишрей (примерно сентябрь-октябрь христианского календаря), лил сильный дождь. Отопление нам с Матильдой не включили, поэтому мы грелись глинтвейном и клетчатым маминым пледом, поедая миндальные пирожные. Матильда вскочила сразу, как заслышала знакомые шаги. Она сидела в коридоре, поджав хвост, и удивленно глядя на меня. Обычно, мы одновременно вскакивали открывать дверь именно этим шагам. Но меня, будто, пригвоздило к дивану. - Ева! Открой, я знаю, что ты дома! Филипп колотил в двери. Я с усилием отодрала себя от дивана и неуверенно направилась открывать. Он ворвался в комнату, злой, взъерошенный и набросился на меня. - Почему ты не отвечаешь на телефон? - Я занята – сонно пролепетала я. - Но Джил сказал, что ты не ходишь на работу. - Да, я взяла ее домой. - Я вижу – сердито сказал Филипп, увидев на кухне стройный ряд бутылок – Что ты делаешь с собой? Почему не берешь трубку, когда я звоню? На что ты сердишься? - С чего ты взял – удивилась я – Просто, мне не хочется сейчас ни с кем говорить. Я попыталась спрятать глаза, разглядывая пол, но Филипп поднял мое лицо, потянув за подбородок. - Даже со мной? – удивленно спросил он. - Даже. Я убрала его руку, которая так и осталась висеть в воздухе и стала накручивать круги по комнате. Голова стала кружиться. Филипп посадил меня на диван и сел рядом. Увидев его лицо так близко, мне сложно было сосредоточиться и очень хотелось плакать. - Что случилось? – строго спросил он. - Да, ничего – начала раздражаться я – Я работаю. Видишь? Филипп оглядел комнату. В ней творился полный бардак. Повсюду валялись тюбики с краской, кисточки, стол был безбожно изрисован, разорванные листы, измазанные моей писаниной, покрывали пол как ковер. Руки и лицо у меня были чумазые, как у пятилетнего ребенка, добравшегося до маминой косметики. - Что случилось? – повторил он. Я помотала головой и жалостливо посмотрела на него. Меньше всего мне хотелось говорить о том, что меня мучает, но я понимала, что это неизбежно. Филипп сейчас не отстанет. Чтобы привести в порядок мысли и дать себе несколько минут я прошла на кухню, чтобы заварить чай. Филипп не сводил с меня внимательного взгляда. Наконец, не выдержав молчания, он подошел сзади и обнял меня. - Ева? - мягко проговорил он – Это из-за меня? - Нет – неуверенно прошептала я – Да. Его руки крепче сжали мне плечи. Скользкая рука удушья стала ползти к горлу, царапая меня изнутри своими острыми когтями. - Я люблю тебя, Филипп. Черт – выдохнула я.
Ivetta: Мне пришлось заставить себя повернуться к нему. Он удивленно смотрел на меня. Мы тысячи раз говорили это друг другу. Всего на всего три совершенно очевидных слова, но на этот раз он понимал, что это не просто слова, не просто я люблю. Взгляд стал каким-то виноватым, растерянным. Я осторожно прикоснулась к его лицу, ощутив мягкую щетину на своих ладонях, потянулась на носочках и наклонилась к губам. Впервые за все время нашего знакомства я смогла оказаться так близко к сумасшествию. Тысячи раз, представляя этот момент, проживая его в голове, пробуждая во сне и на бумаге, запивая вином, тысячи раз дотрагиваясь до его губ. И теперь, он так близко, а я не могу пошевелиться, застыв в нескольких миллиметрах, застыв от его спокойного дыхания, от его запаха. Я закрыла глаза и притянула его к себе. От прикосновения к его губам меня, будто, током ударило. Будь у меня сейчас желание пошутить, я бы сравнила это с тем, как поцеловать розетку в шестьсот шестьдесят вольт. Но он не ответил на мой поцелуй. Это была не розетка, нет. Это был лед. Самый настоящий лед, только мягкий, нежный и обжигающий холодом. Я вскинула на него глаза. Его взгляд был полон тепла и любви, но без искры, без дрожи, без страсти. Пожалуй, так смотрят на нашкодивших младших сестер, а не на любимую женщину. Вот она его нановзрывчатка. Мне казалось, что она излечит меня, но оказывается, у нее было совсем иное предназначение. Мои клетки разрушались, не поддаваясь восстановлению. Одна за другой, именно в эту минуту. Я чувствовала каждую из них. Они лопались внутри, принося колющую боль. Ну вот, удушающая рука уже сомкнулась у моего горла, воздуха катастрофически не хватало. Упершись в него руками, я оттолкнулась, пытаясь отстраниться, но он крепко сжал меня в своих объятиях. Я уткнулась в его грудь и заплакала, все еще пытаясь высвободиться из его рук. Я плакала громко, как загнанный зверь, сама пугаясь своему голосу. Казалось, этот звук не может издать человек. Нет, это была я, точно я. Филипп не ослабил хватку, хотя я царапала его шею и руки, рвала рубашку. Он только крепче и крепче меня сжимал, и стал покрывать шею и волосы поцелуями. Наконец, я обессилела и совсем обмякла. - Прости – всхлипывала я, не решаясь поднять глаз – Просто, это стало невыносимо. Я не должна… - Это ты прости – начал он – Ева. Милая моя. Давай поговорим. - Не надо. Все и так ясно. Уходи. - Надо. Я тоже так не могу. Думаешь, мне легко смотреть, как ты себя изводишь? Знаешь, с того самого дня, как я увидел тебя на вокзале, Ева… - он помолчал, потом снова заговорил, почти шепча - Поначалу, это было просто влечение, симпатия, интерес, но чем больше я узнавал тебя, тем отчетливее понимал, что ты самый необыкновенный человек, которого я когда-либо встречал. Я просто не представляю жизни без тебя. - А я без тебя. - Я очень боюсь, что испорчу что-нибудь и потеряю тебя. У меня не очень-то получаются серьезные отношения с женщинами. Ты ведь знаешь. А когда два человека встречаются, то обязательно что-то происходит. - Да, Филипп, происходит любовь. - Но я люблю тебя. Очень. Он волновался, все крепче сжимая мои руки. - Ты мой лучший друг, Ева. Зачем все портить? Знаешь, так ведь даже лучше, ты это поймешь. Ведь так мы никогда не расстанемся. Никогда не разлюбим друг друга. - Потому, что так мы никогда не полюбим друг друга. - Мужчины всегда причиняют боль женщинам. Я не хочу этого. Я не могу тебе сделать больно. Не прощу себе этого, никогда. Я думал, правда, я думал о том, что мы должны быть вместе. Это было мучительно, поверь. Но я научился любить тебя, просто тебя. И чем дальше, тем сильнее. Только так мы сможем действительно всегда быть вместе. Эти слова меня отрезвили. Я уставилась на него, лицо исказилось гримасой. Наверное, на ней было написано презрение, потому, что Филипп опустил глаза и сжал губы. - Кто дал тебе право решать за нас? Кто дал тебе право решать за меня? Откуда тебе знать, что мне больно, а что нет? - я стала раздражаться - Ах, какие мы гуманные. Мы страдали в одиночестве, мы перебороли мучения! Что ты знаешь о мучениях? Что ты вообще знаешь о любви? Ты сделал свои жизненные выводы по одному лишь случаю, по единственному опыту, и заколотил стену так, что невозможно пробиться. Влечение? Скорее всего, ты решил переспать с миловидной дурой, а потом пожалел ее и сам вляпался. - Не смей так говорить – крикнул он – Я не Рене! Я слишком сильно люблю тебя, чтобы воспользоваться тобой как он. И ты слишком дорога мне, чтобы потерять тебя ради нескольких приятных ночей. Как он не понимал, что я готова была отдать всю свою жизнь, хотя бы за несколько мгновений ночи; за несколько секунд любви, его любви; всего лишь за одну вспышку счастья, оказаться всю жизнь несчастной. Всего лишь за один вздох, согласна была перестать дышать вечность. Я хотела стать Норой, Кристин, Мадлен, Вивьен, кем угодно. Но я не была ни одной из них. Ни одной из тех, кому он дарил несколько приятных ночей. Я не могла выдавить и слова. Голова стала болеть от напряжения, горло сдавил спазм. Я бессильно опустила руки. - Но я не нуждаюсь в сочувствии Филипп. Я не боюсь своих ошибок. Знаешь что? Хватит. Мне вашей поганой дружбы по горло хватило! Идите вы в задницу со своей дружбой! Джил прав, вы все извращенцы. Рене, по крайней мере, был честен. Он хотя бы видел во мне женщину. - Секс это еще не любовь – тихо сказал он. - А дружба это уже не любовь. - Ева… - взмолился Филипп. - Я никогда не относилась к тебе просто как к другу. Никогда, и я не уверена, что смогу это сделать. Я так не умею. Я не умею дышать в полсилы. И не желаю чувствовать в полсердца. Я привыкла отдавать все, без остатка. Понимаешь? Чего ты боишься? Я вцепилась в его рубашку так, что пальцы, казалось, треснули от напряжения. Он не сводил с меня глаз. - Я боюсь потерять то, что имею сейчас, твою дружбу, тебя. - Ты потерял гораздо больше, Филипп, то, что мог бы иметь. Жаль, что ты этого так и не понял. Последнее было произнесено в полголоса и так холодно, что меня саму пронзил озноб. Я отмахнула его руку, и он отпустил меня. Кажется, прошла в комнату и села на диван, уставившись в стену. Да, а Филипп прошел и сел рядом. Он тяжело дышал. Руки нервно сжимались в кулаки, оставляя глубокий след на ладонях. - Если ты больше не хочешь меня видеть, я пойму. Только не бросай меня навсегда. Прошу. - Какой же ты эгоист – усмехнулась я. - Я не смогу без тебя. Его голос задрожал. Я почувствовала себя такой дрянью, мерзкой гадиной, причиняющей боль любимому существу. Филипп сидел, опустив голову, словно ожидая приговора. Впору бы закричать, завыть, но язык не слушал меня. От одной мысли, что он сейчас выйдет, и я больше его никогда не увижу, ткани, держащие сердце разрывались. Я слышала их треск, как от рубашки, которую рвут по швам. В голове тикали часы, как метроном, давя на мозги невыносимым монотонным стуком. Я закрыла лицо руками, уткнувшись в колени. - Я попробую. Попробую – прошептала я. - Ева… – начал он. - Уходи – прервала его я – Прошу. Уйди сейчас. Филипп поднялся и потянулся, чтобы поцеловать меня, но остановился. Потом погладил Матильду, которая жалостливо жалась к дивану, будто понимая, что происходит, и медленно вышел из дома, не решаясь обернуться. Когда дверь за ним захлопнулась, и Матильда заскулила, царапая пол, я дала волю охватившей меня дрожи и заплакала, уткнувшись в подушку. В голове не осталось ни одной мысли, будто их вышибло в одночасье. Одно я знала точно. Я не хочу его терять. Только не его! Дом перевернулся вверх ногами. Мир перевернулся, а Далида предательски пела песню Сержа Лама и от этого голоса кровь в жилах закипала. «Как к скале, как к греху я привязана к тебе. Я устала, у меня больше нет сил делать вид, что я счастлива...Я пью каждую ночь, но все виски для меня на один вкус…» Я поднялась с дивана и прошла на кухню. На столике стояла не откупоренная бутылка Шабли. «…И на всех кораблях твой флаг. Я больше не знаю, куда идти, ты везде…» Я отчаянно оглядела комнату - «…Ты везде…»
Ivetta: Хелга пишет: Спасибо! Прощение - это прекрасно, всегда... ДюймОлечка пишет: Спасибо, главное - все делать вовремя, даже на грани... Наверное, они очень похожи. Хоть и кажутся разными. И обе не умели просить прощения. Вот и объяснение у них вышло такое. Вскользь. Без лишних слов, но абсолютно понятное обеим.
Ivetta: ирина пишет: ну и заставил же автор понервничать своих читателей , спасибо продолжение не заставит себя ждать? Скоро уже конец)
ирина: Ivetta ева тут напоминает страуса... или наоборот ей нравится страдать (кажется об этом кто-то упоминал ), но ведь все должно быть в меру, а у нее намечается явный перебор , а вот это Ivetta пишет: стройный ряд бутылок по меньшей мере глупо
ирина: Ivetta пишет: Скоро уже конец хочется надеятся, что логически-счастливый
мариета: Ком в горле, в душе щиплет, в глазах щекотает, будто через занавеску смотрю - вот такие ощущения от этих кусочках. Прекрасные ощущения, хотя и грустные! Спасибо, Автор!
Ivetta: мариета пишет: Ком в горле, в душе щиплет, в глазах щекотает, будто через занавеску смотрю - вот такие ощущения от этих кусочках. Прекрасные ощущения, хотя и грустные! Спасибо, Автор! Мариета, мне жаль, что долгожданный поцелуй оказался таким холодным( Но, как говорится, из песни слов не выкинешьирина пишет: хочется надеятся, что логически-счастливый Так и будет Ирина ирина пишет: по меньшей мере глупо Не спорю. Но порой, это кажется единственным верным выходом. Конечно же ложным)
мариета: Ivetta пишет: мне жаль, что долгожданный поцелуй оказался таким холодным Разве это был поцелуй? Что-то не очень похож. Автор, не увертывай! Это не зачитывается. Требуем другого, настоящего!!!
Ivetta: 11 Следующий день Святого Валентина меня задержали на работе. Нужно было успеть сделать эскизы для нового рекламного ролика «Coca-Cola», а шеф поехал на ужин с очередной любовницей. Снежные хлопья рисовали на окнах невероятные узоры, так что любой импрессионист бы позавидовал. Офис опустел. Люди снова пустились в погоню за надувными сердечками и белыми тюльпанами, отстаивая огромные очереди в кафе, чтобы признаться в любви или сделать предложение, словно в другой день этого сделать нельзя. Мы сами наносим на календарь особенные дни, заведомо ставя себя в рамки. - Ева, не забудь, в восемь у нас ужин. Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное – кричал Филипп в телефонную трубку. - Да, я помню. Откуда такой шум? Где ты? – забеспокоилась я, услышав тысячи голосов и невообразимо громкую музыку. - Не волнуйся. В восемь Ева! Я положила телефон и упала головой на стол. Сердце тревожно билось. Я взглянула на монитор. Рядом красовалась фотография, где мы с Филиппом чему-то смеемся, при этом, он кусает меня за ухо. Рядом с рамкой стояла маленькая фигурка, изображающая часы, стекающие по одряхлевшим веткам. На кухне послышался шум. Это Джил решил, вдруг, составить мне компанию. На самом деле, он просто любит сидеть на сайте знакомств, цепляя очередную цыпочку в штанах. - Джил, будешь возвращаться, принеси мне чашку чая – прокричала я. - Дорогая, ты употребляешь слишком много кофеина. У тебя пожелтеют зубы – сказал он, ставя мне огромную кружку прямо перед носом. - Ничего, у меня брат стоматолог, мне можно – вид у меня был, конечно, не самый лучший. Растрепанные волосы, из которых торчали карандаши, дикие глаза и расшатанные нервы. - Могла бы хотя бы спасибо сказать, я тебе не автомат за углом – обиделся Джил. - Джил, мне завтра сдавать проект, Морис греет свой зад под очередной блондинкой с пятым размером груди, которая даже не знает, что означает слово «работа». Если я опоздаю на ужин, а я на него опоздаю, мама меня убьет, а когда я приеду, уставшая как собака, терзаемая только одной мыслью, как бы принять горизонтальное положение, на меня накинутся племянники, которым уже давно место заказано в городском зоопарке. У меня хроническое недосыпание, отсутствие секса, первые признаки алкоголизма, меня ждет Филипп, и, черт возьми, минусовой счет в банке. А тебе для полного счастья достаточно «Спасибо»? - Ты хочешь поговорить об этом? – тоном профессионального психиатра спросил он. - Пошел в задницу. Лехи ми по (пр. ивр. - Отвали от меня). - Я так и думал. – Джил поцеловал меня в лоб, как ребенка, и сгреб ключи от машины – тебя подбросить домой? Я, не отвлекаясь от монитора, вытянула руку в неприличном жесте. В ответ услышала знакомое бурчание и захлопывающуюся дверь. Проект был блестяще закончен в районе восьми. Я радостно собрала сумку с подарками и побежала к лифтам. Офисы были уже пустые и темные. Стоя в кабине с мигающим светом я думала, как бы так исхитриться, чтобы сразу пойти спать никого не обидев, как вдруг, лифт с грохотом остановился и на пороге оказался молодой человек в темно-сером пальто. Он был невысокого роста и стройного телосложения, немного бледный, в тонкой серенькой шапочке поверх на лысо бритой головы. У него были миндальные глаза цвета океана близ Карибских островов и почти негритянские губы. На вид ему было не больше тридцати. Он был похож на какого-то азиатского воина, которых показывают в фильмах с Томом Крузом. - Добрый вечер – любезно расплылся он в белоснежной улыбке. - Добрый – пробормотала я. Этот незнакомец показался мне каким-то странным. Во всяком случае, слово «странный», было первым, что пришло мне в голову. Я его тут не видела никогда. А он будто читал мои мысли. - Я у вас немного заблудился. Знаете компанию Версена? – я кивнула – Не работайте с ними никогда. Это сейчас модно? – он указал на мою голову. - Что – удивилась я, машинально трогая волосы. О нет! Из моей головы как из ежа торчали карандаши. Я начала вытаскивать их, чертыхаясь, что вызвало просто бурю смеха. Слишком фамильярно. Это разозлило меня. Только, было, я открыла рот, как лифт со скрежетом понесся вниз, послышался звук лопающихся струн, нас начало болтать, не помню, что я кричала, но незнакомец обнял меня и тут лифт, будто, замер. Завис над пропастью шахты. Мы упали на пол, приплюснутые силой гравитации. Я начала паниковать, стучать по стенам и нажимать на кнопки, пока незнакомец не шлепнул меня по рукам, как провинившегося ребенка. Я притихла и тихонько сползла на пол, периодически всхлипывая. Наконец, мы дозвонились до диспетчера, который был занят непонятно чем, и оповестил нас, что в ближайшие два часа помощи ждать не от кого. - Жаль, здесь нельзя курить – улыбнулся незнакомец – Пьер, инженер, правда, не по лифтам – представился он. - Ева, скорее всего труп, хронический клаустрофоб – мы пожали друг другу руки. - А вы не похожи на разлагающееся тело – он потянул носом, пытаясь уловить трупный запах. - Диор творит чудеса – горько улыбнулась я – ладно, не берите в голову. Я просто опоздаю на последний поезд и, вы не думайте, я взрослый самостоятельный человек, но сами понимаете, для родителей дети всегда остаются детьми. К тому же, я еще опоздаю, а скорее всего не попаду, на очень важную для меня встречу. Надо было идти пешком. Всего-то пять этажей. Наверное, это судьба. Вы верите в судьбу? - Сложный вопрос. Предпочитаю, чтобы она в меня верила. - А вы философ. Как думаете, мы здесь долго просидим, или еще успеем не разложиться на маленьких трупных червяков? - Во-первых, предлагаю обсудить это за бутылочкой белого, во-вторых, я бы предпочел умереть на коралловых рифах Красного моря, в-третьих, почему бы нам не перейти на «ты»? Что скажешь Ева? - Ну, во-первых, не пойму, почему вино еще не налито, во-вторых, я не умею плавать и жутко боюсь акул, в-третьих, ты – я запнулась – все равно два часа сидеть. Мне стало как-то приятно и спокойно в присутствии этого человека. Беззаботно, я бы сказала. Давно я не испытывала этого ощущения. От него веяло умиротворением, как после занятия йогой. Пьер достал бутылку вина из спортивной сумки, брошенной на пол. Мы уселись поудобней друг против друга. - Ты ведь не собираешься отбить ей горлышко? – воскликнула я, когда он покрутил бутылку в руке. Он рассмеялся, немного прищурился, вскинув на меня свои голубые глаза, и достал маленький складной нож. - Нет, я его просто отрежу. Я смотрела как он ловко управлялся с ножом, не оставив ни крошки от нежной пробки. Почти одним простым движением он извлек ее, щелкнув пальцами. Бутылка выдавила характерный стон, приятно запахнув величайшим изобретением человечества. - А ты даешь уроки, по открыванию бутылок? – восхищенно спросила я - Откупоривание пробок, не самое удачное мое занятие. Иногда по двадцать минут приходится возиться с ними, как назло. Мне кажется, они нарочно их так забивают, чтобы охота пить отпала. Борьба с алкоголизмом такая. - Ну, в большом плавании только так и открывают. Штопор у нас не в почете. - Мне казалось, что инженеры наоборот приветствуют любые технические новшества. - Сухопутные да, а вот морские, хм…- он снова рассмеялся, глядя в мое озадаченное лицо. - Ты плаваешь на корабле? - Угу – он сделал небольшой глоток, и удовлетворенно кивнул. - На настоящем? - Ну, на игрушечный я бы не поместился, как думаешь? - Пожалуй. А как ты туда попал? Я взяла бутылку и сделала несколько глотков. Вино было восхитительное. Белое полусладкое, с мягким бархатистым привкусом. - Прошел кастинг в морской академии. - Уж в этом я не сомневаюсь – рассмеялась я. Еще бы, чтобы с таким лицом не пройти кастинг. Я стала барабанить пальцами по бутылке. Пьер отобрал ее у меня и поднял первый тост - за пьяных лифтеров. Потом мы выпили за гравитацию, потом за Святого Валентина, где бы он не находился, болтали о том о сем, уговорив еще и бутылку Бордо. Пьер много рассказывал о своей работе. Это оказалось очень увлекательно. С азиатской внешностью я угадала. Его мама оказалась дочерью какого-то самурая, а папа французским исследователем востоковедом. Он родился на судне «Виктория» во время очередной экспедиции своих родителей в день Святого Петра. Оказалось, что у него тоже большая семья и такие же проблемы с братьями и сестрами. Правда, он был не так безнадежен, как я.
полная версия страницы