Форум » Авторы Клуба » О спящей принцессе замолвите слово » Ответить
О спящей принцессе замолвите слово
Юлия: Полтора года назад я решила переделать свою сказку "В поисках принца", но так увлеклась, что... от прежней осталась только первая фраза. Получилось нечто соврешенно новое и... почти в пять раз длинее. Потому мне бы очень хотелось представить новую сказку на суд форумчан - узнать ваше мнение о сем опусе, выслушать критические замечания и, может быть, советы и возражения.
Юлия: *** Скошеный луг топорщился пожелтевшими обкосками у валунов, кочек и вдоль невысокой каменной ограды. На окарине луга на высоких дубах, растерявших всю свою листву, расселись вороны, оглашавшие окрестности унылым карканьем. Селина медленно спускалась по ступенькам, выложенных из больших неотесанных камней, в долине снов. Она сама не могла поверить, что сбежала от Агаты, ничего не сказав ей. Забота сестры совсем измучила Селину. Слушая ее доводы, она отказывалась признаться в собственной одержимости. Но оставаясь с собой наедине, начинала сомневаться. И теперь так запуталась, что и сама не знала, где правда, а где вымысел. И это мучило даже больше, чем ее попытки положить конец своему интересу к Трауму. Пытаясь разобраться с помощью ученых книг, что произошло с ней, Агата, обвинила во всех ее бедах дядюшку Сламбера. Селина горько улыбнулась: Агата осталась верна самой себе, если не Траум, тогда – его помощник. Селина же напротив была совершенно уверена, что ни намеренно, ни случайно добряк Рев не мог причинить ей зла. И сейчас она была уверена, что именно он сможет помочь ей разобраться в самой себе. Загвоздка состояла в том, что Селина не имела не малейшего понятия, как ей его найти. – О, фея Селина! – вдруг услышала она свое имя и, оглянувшись, увидела спешащего к ней молодого Сламбера. "Вот так удача!" – подумала она и радостно поприветствовала молодого человека: – Дорогой мой, Сламбер! – Фея Селина, – искренне улыбнулся он. – Как я рад вас видеть! – А я-то как рада, – Селина протянула молодому человеку руку, и тот нежно коснулся ее губами. – Я все время думал, как вы после вашего отчаянного героического поступка. Вы просто поразили меня. – Ну что вы, милый Сламбер, какой уж там героический, вот отчаянный это – да. Я была в совершенном отчаянии, – улыбнулась она. – Такая преданность, фея Селина, достойна восхищения. Знаете, отсюда из нашего мира, ваш мир порою кажется иллюзией. Настолько иллюзорно в сердцах людей даже то, что сродни вечности. Магия фей, уж простите, мне всегда казалась уловкой, чтобы сделать ваш мир похожим на наш. Но после встречи с вами, я понял, что вы настоящая, – молодой человек смутился собственной откровенности и замолчал. – Спасибо вам, Самбер, за добрые слова. Я очень рада вашему расположению ко мне. Вы мне тоже очень дороги, ведь если бы не ваше участие в моей беде, я бы не справилась с нею. Но моя сестра жива, и в том числе благодаря вам, вашей доброте и отзывчивости, – Селина взяла молодого человека под руку. – Сламбер, мне опять нужна ваша помощь. – Я полностью в вашем распоряжении, фея Селина, – он склонил голову, и щеки его заалели. – Мне надо встретиться с вашим дядюшкой. – С дядюшкой? – удивился Сламбер. – Опять что-то случилось с вашей сестрой? – О, нет, к счастью, – покачала головой Селина. – Мне хотелось бы поговорить с ним. Селина замялась, ей совсем не хотелось посвящать молодого человека в свои проблемы, но воспользоваться его помощью, оставив в совершенном неведении, было бы невежливо. Молодой человек был без сомнения весьма расположен к ней и даже – Селина внимательнее прислушалась к его чувствам и охнула – влюблен. Ну надо же! Это она виновата, ее всегдашняя приветливость в царстве снов обращалась в нечто большее. "Бедный мальчик", – вздохнула Селина и слегка отстранилась. – Я даже не знаю, смогу ли я объяснить свою проблему, – сбивчиво начала Селина. Но тут сердце сжалось в страшном отчаянии. Что так задело ее? Влюбленный трепет молодого человека, горячей волной окативший ее? Собственное волнение? Или что-то иное? Селина не успела понять. "Как нелепо", – мелькнула мысль, и из глаз покатились слезы. – Простите меня, – всхлипывая, бормотала она, безуспешно пытаясь взять себя в руки. – Ну что вы, милая фея Селина, – растеряно проговорил Сламбер. – Не плачьте, я отведу вас к дядюшке, и он обязательно поможет. Он подхватил ее под руку и повел по ступенькам вверх. Куда они шли, Селина не видела, слезы застилали ей глаза, а мысли метались от отчаянной жалости к самой себе до холодящего ужаса от того, что Траум может увидеть ее в таком состоянии. – Подождите здесь, – шепнул ей на ухо Сламбер и умчался прочь. Селина огляделась, она снова была в том же саду, где и в прошлый раз встречалась с господином Ревом, только теперь он был весь в цвету сирени, а на центральной клумбе благоухали белоснежные пионы. Помощник Траума наслаждался весенним цветением вопреки естественному порядку вещей. Селина встрепенулась: сейчас появится Рев, а она даже не знает, что ему сказать. Опять разрыдается, как перед несчастным Сламбером. Надо расспросить его напрямую о сразившей ее иллюзии. Или сразу попросить избавить ее от этой напасти? Селина не успела прийти ни к одному мало-мальски дельному решению, когда на дорожке показались дядюшка с племянником. Они спешили к ней с озабоченными лицами, и Селина поняла, что Сламбер уже поведал господину Реву о состоянии феи. – Что случилось, дорогая моя?! – опустив церемонии, воскликнул добрейший господин Рев. Селина протянула к нему руки. – Я не знаю, – прошептала она, сердечность, с которой обратился к ней Рев, вызвала новый приступ слез. – Простите меня. – Ничего, не смущайтесь, – ласково пожал ее пальцы добрый дядюшка. – Вы в мире снов. Здесь невозможно скрыть свои чувства. Дорогой мой, – обратился он к племяннику, сокрушенно взирающему на плачущую фею, – оставь нас. Ты потом проводишь нашу дорогую гостью, а сейчас ступай. Сламбер неохотно повиновался. Уходя, он все время оглядывался, и Селина чувствовала, как мечется его сердце, стараясь найти для нее утешение. – Милый мальчик, – всхлипнула Селина, глядя вслед молодому человеку. Переживания юного Сламбера отвлекли ее от собственных, и, вытирая лицо платком, заботливо предложенным ей Ревом, она смогла наконец унять свои слезы. – Присаживайтесь, – проговорил господин Рев, и Селину увидела, что они уже не в саду, а в небольшой уютной гостиной. В камине за изящным экраном потрескивали дрова. А на большой картине, висевшей над каминной полкой, трудились в какой-то мастерской два озабоченных господина. Они переговаривались между собой, и низкие тона их голосов разносились по комнате. Селина удивленно взглянула на Рева. – Не обращайте внимания, – махнул рукой на чудо-картину Рев и пояснил: – Это нехитрое устройство помогает мне всегда быть в курсе происходящего. Хотя в нашем мире нет необходимости во всех этих приспособлениях, признаюсь, грешен. Люблю возиться с ними, придумываю разные устройства, – смущенно улыбнулся Рев. – Сила сознания безгранична, и в нашем мире она всевластна. Но меня всегда привлекала возможность создать что-нибудь, что действовало бы автономно от моего сознания. Видимо, я слишком ленив, – усмехнулся магистр, – не люблю все держать в голове. Но я опять отвлекся. Он взглянул на картину, и там по широкому зеленому лугу покатила свои воды река. – Так лучше? Нет, пожалуй, от реки тянет холодом, – и пейзаж сменился философским натюрмортом. – Как раз по теме, – он с улыбкой взглянул на фею. – Садитесь поближе к огню, вы расстроены и продрогли. Он легонько подтолкнул ее под локоть к креслу, и когда она уселась, накрыл колени пледом. В его руке появилась небольшая рюмочка с вишневой наливкой. – Это вас подбодрит, – мягко улыбнулся ей Рев, усаживаясь в кресло напротив. – А теперь рассказывайте. – У вас здесь тоже магия? – удивленно проговорила Селина, сделав небольшой глоток, сладкое тепло растеклась по нёбу и спустилось к сердцу. – Нет, нет, нет, – покачал головой господин Рев. – Никакой магии. Во всяком случае, ни в вашем понимании этого слова. – Да, я помню… – проговорила Селина, и в ответ на удивленный взгляд магистра решилась: – Скажите, господин Рев, когда я вступила в тот ужасный черный сон Агаты, как… как все произошло? – У меня нет однозначного ответа, моя дорогая, – задумчиво проговорил Рев. – Здесь все имеет значение: и ваша любовь к сестре, сподвигнувшая вас к самоотверженному поступку, и вера, позволившая преодолеть естественный страх, и ваша связь с сестрой, которая не исчерпывается кровным родством, и… – он на мгновение замолк и тут же продолжил: – и, полагаю, доверие, которое вы испытываете к нашему миру, ну и, конечно, воля Проведения. – Значит, Траум не причем? – упавшим голосом спросила Селина. – Что значит не причем? – удивился Рев. – Очень даже причем. Вы использовали его силу. Никто из нас не имеет самостоятельной возможности творить что-либо. Мы только проводники. И вы тогда стали таким же проводником. – Только проводники... – кивнула Селина. От этого простого объяснения ей стало грустно. Значит, она не слышала его голоса, не держала его за руку, когда пробиралась по вязкой черноте сна. Да ведь она и сама знала, что не держала! Она просто поддалась чувству… – Агата считает, что я поддалась иллюзии, – горько улыбнулась Селина. – Иллюзии? – непонимающе переспросил Рев. – Ну да, – развела руками Селина. – Видимо, путешествуя по вашему миру, в какой-то момент не смогла отличить реальность от иллюзии и попалась на крючок. – Ерунда какая, – поморщился Рев. – Я уверен, что… Простите, я не могу говорить об этом. Но если вы настаиваете, извольте. Я могу еще раз взглянуть на ваши сны. Селина не понимала, как ее сны могут помочь, но спорить не стала и согласно кивнула. Рев на мгновение пропал и тотчас вернулся с огромной книгой в руках. Он раскрыл ее и положил на столик, около кресел. Фея с любопытством взглянула на открывшиеся страницы книги и чуть не провалилась в какой-то бешеный круговорот. Магистр захлопнул книгу, и Селину откинуло на спинку кресла. – Нет, нет! – помощник Траума с испугом подхватил фолиант. – Вам нельзя смотреть. Ни в коем случае. Он снова опустился в свое кресло и заслонился книгой. Селина прикрыла глаза, у нее все еще кружилась голова, и в ушах стоял какой-то звон. – Это невероятно, – упавшим голосом пробормотал Рев. – Что? Что вы увидели? – Селина вскочила с кресла, но осталась на месте, памятуя неприятнейший эффект книги. – Я не уверен, – проговорил Рев, закрывая книгу. – Сны фей – это сложнейшая материя. До конца разобраться в них может только сам владыка. Он замолчал, уставившись в одну точку, от его недавнего воодушевления не осталось и следа. Селина нетерпеливо шагнула к нему, но он остановил ее решительным жестом: – Присаживайтесь, я постараюсь объяснить вам, – он снова сделал паузу и, собравшись духом, начал: – Я начну чуть загодя. Это произошло после вашего чудесного избавления. Если вы помните, тогда мы с вами повстречались у вашей крестницы. Наш короткий разговор навел меня на одну мысль. Я стал изучать вши сны. Это наша работа – извиняясь, пояснил он. – И через некоторое время я посчитал, что вы влюблены. – Влюблена? – Селина вытаращила на него глаза. – В кого? – Во владыку, конечно, – пожал плечами Рев. – Женщинам так свойственно идеализировать своих спасителей. Чувство благодарности, восхищения зачастую перерастают в романтическую влюбленность. – Но я не думала… Нет, это совсем не так! Вы считаете, что я влюбилась в Траума?! "Ну вот! И добрейший Рев принялся обвинять меня в каких-то безумных затеях!" – Честно говоря, до нашей сегодняшней встречи, я был абсолютно уверен в этом. Но сейчас, когда вы сказали об иллюзии, я пересмотрел ваши сны, и вижу, что вы действительно окутаны ею. Но… Простите, я могу ошибаться. Как я уже говорил, сны фей разгадать безошибочно, может только владыка, – сокрушенно извинился Рев. – Значит, все-таки иллюзия, – упавшим голосом прошептала Селина. – Но как же? Я ничего не понимаю. – Боюсь, я тоже, – расстроено качнул головой Рев. – Я бы предположил, что виновата ваша магия. Вы же пытались здесь колдовать... – Колдовать? – изумилась Селина. – Я не самая могущественная фея и в нашем-то мире, а здесь я совершенно бессильна. – Вы правы. Но магия вносит такой беспорядок. Я не знаю, – вдруг резко ответил Рев, и лицо его исказилось болезненной гримасой. – Ах, я дурак! – сокрушенно воскликнул он, с силой хлопнув себя по коленям. – Что случилось, господин Рев? – забеспокоилась Селина. – Я-то думал, что сердце владыки раскрывается! – возбужденно ответил ей он, словно она была виновата в этом. – Что он, принимая участие в вашей судьбе, решится открыть свое сердце, не отстранится, как обычно. Ведь он так одинок и несчастен! – выговорил он ей. – Я не понимаю, почему вы так переживаете… – нерешительно начала Селина. – Да потому, что вы сказали, что не любите его! – перебил ее Рев. – Значит, и он не раскрыл своего сердца. Он-то все видит и знает. Он просто решил положить границы вашей магической иллюзии, чтобы она не перевернула здесь все вверх дном. У нас не место магии, – снова с укором посмотрев на Селину, пояснил он. – Ах, как все грустно… Он посмотрел на нее разочарованно и горько. – Вам лучше не приходить сюда, госпожа Селина. Я знаю, вы добрая фея, и очень милы, но с вашим приходом все слишком запуталось. И боюсь, владыка будет очень недоволен нашим разговором. – И я не смогу избавиться от этой иллюзии? – прошептала Селина. – Это же магия, – смягчившись, проговорил господин Рев. – Вы с вашей сестрой разберетесь гораздо лучше. И мой вам совет – не приходите сюда, и не пытайтесь встретиться с кем-нибудь из нас. И оставьте владыку Траума в покое. Селина вытерла глаза и не заметила, как оказалась у себя в комнате. – Господин Рев! – воскликнула Селина, пытаясь вернуть собеседника. – Но кого же я тогда видела?..
Хелга: Юлия пишет: Только не надолго. Рано или поздно столкновения с реальностью не избежать. Увы, к сожалению или к счастью, у кого как, но спрятаться невозможно. Кстати, у Монгомери, девы как раз подхватили иллюзию, одна на целых десять лет, вторая, к счастью, ненадолго. Но, думаю, Селина все же осознает реальность более, чем в плену иллюзии.
Юлия: Хелга пишет: девы как раз подхватили иллюзию, одна на целых десять лет, вторая, к счастью, ненадолго Действительно. Десять лет - это не фунт изюма. Ей повезло, что Хью не подцепил ничего похожего и остался верен своей любви. Чем сильнее мы запутываемся в иллюзии, тем больше цена, которую придется заплатить. Так мне кажется. Хелга пишет: Селина все же осознает реальность более, чем в плену иллюзии. Но иллюзия таки ее преследует, если верить магистру Реву
Хелга: Юлия пишет: Но иллюзия таки ее преследует, если верить магистру Реву Но магистр может быть и субъективен?
Юлия: Хелга пишет: Но магистр может быть и субъективен Он, конечно, прославился своим субъективизмом Но он из другой команды, что ж ему субъективничать в свои ворота?
apropos: Юлия Как все запутано, однако. И запущено. Что-то там Траум туману напускает, как мне кажется. Сбивает с толку Рева - заметает следы, похоже. Рев говорит об иллюзии, но, во-первых, он сам признался, что не все понимает в снах фей, а во-вторых - что-то явно там увидел, о чем не смог сказать Селине, и испугался, потому и вытолкнул ее так быстренько из мира снов. Что до Селины, ее определенно сбивает сестра, принимая любовь за иллюзию. Теперь вся надежда на Траума. Юлия пишет: Любовь позволяет нам видеть за недостатками, а порой и пороками, за ограниченностью обычного человека его сущностную красоту. И именно поэтому она способна все эти неприятности пережить. А иллюзия создает несуществующего человека, идеал. Этот идеал довольно быстро разбивается о реальность, и остается лишь разочарование. Любить же можно только реального человека. Нет реальности - по большому счету нет и любви, как мне кажется. Вот поспорю. Впрочем, нет, - не поспорю, т.к. каждый имеет свое представление об этих... материях, так скажем, ежели чувства можно назвать материями. На мой взгляд - и жизненный опыт показал тому немало примеров, - мы как раз идеализируем людей, которых любим. Далеко не всем, увы, присуща "сущностная красота" - ведь любят и негодяев, и преступников, и прочих, наделенных всевозможными пороками. Но для того, чтобы оправдать эту свою любовь, придумывают свои оправдания: он поступил подло (допустим) не потому, что подлый, а потому, что так сложились обстоятельства. Он украл - не потому, что вор, а... И т.д. Оправдывая свои чувства, идеализируется и внешность (красота в глазах смотрящего, как известно), и черты характера, и привычки, и поступки, а на что-то еще подчас и вовсе закрываются глаза. Иллюзии разбиваются - и любовь умирает, когда коса находит на камень, когда или перейдена определенная черта, или накапливается усталость. И наоборот - когда проходит любовь, открываются глаза. Ну и, конечно, приятные открытия тоже бывают. А вот иллюзорная влюбленность - это нечто совсем другое. И пример с героинями Паутины, кстати, весьма показателен - когда человек вбивает себе в голову вот эту иллюзию любви и упорно за нее цепляется, страдает, делает ужасные ошибки, но гордыня, упрямство не позволяют признаться в том даже самому себе. Причем хочу заметить, что это касается, в основном, платонической любви. Одна десять лет лелеет в себе чувство к едва знакомому мужчине, вторая - к давно погибшему мужу, третья - к красивому юноше, красиво за ней ухаживающему. Уффф... Чуток тапок: На окарине луга на высоких дубах Опечатка. Селина медленно спускалась по ступенькам, выложенных из больших неотесанных камней, в долине снов. Она сама не могла поверить, что сбежала от Агаты, ничего не сказав ей. Тут как-то за ступеньками выпадает указание места. Может, как-то перефразировать? Например: Селина спускалась по ступенькам (...) Она сама не могла поверить, что сбежала от Агаты в долину снов, ничего не сказав ей. Как вариант. Агата, обвинила во всех ее бедах дядюшку Сламбера Лишняя зпт. Селина же напротив была совершенно уверена, что ни намеренно, ни случайно добряк Рев не мог причинить ей зла. И сейчас она была уверена Многовато "уверена" - а если заменить одно, например, на - она твердо знала - ? – Дорогой мой, Сламбер! Лишняя зпт. отсюда(,) из нашего мира, ваш мир порою кажется иллюзией. Не хватает запятой - это ведь уточнение - ?и Селину увидела, что они уже не в саду, Опечатка. – Значит, Траум не причем? – упавшим голосом спросила Селина. – Что значит не причем? – удивился Рев. – Очень даже причем. Все выделенное - пишется раздельно. Я стал изучать вши сны. Опечатка.
Юлия: apropos apropos пишет: Как все запутано, однако. И запущено. Так место такое... apropos пишет: Вот поспорю. Впрочем, нет, - не поспорю, т.к. каждый имеет свое представление об этих... материях Это правда. Смотря от чего отталкиваться. В моем представлении человек представляет собой некий потенциал, что принято называть образом Божим, или Ка у древних египтян (на сколько я понимаю, Ка включало в себя и физический образ), т.е. лучшее его воплощение, положительный максимум его возможной реализации. У каждого он есть по праву рождения, появления в этом мире. Безусловно, очень немногие из нас реализуют свой потенциал по максимуму. Жизнь и наши собственные устремления накладывают свои ограничения, дают шансы на реализацию и проч. И по мере прожития нами нашей земной жизни, принятия тех или иных решений, этот самый образ, Ка, либо проявляется, либо затушевывается, затемняется. Если исходить из подобной гипотезы. То можно предположить, что любовь позволяет нам увидеть этот самый образ в его первозданной красоте, под темной маской искажений, но маска остается, и любовь не отрицает ее наличия. Она трезва. Влюбленность набрасывает прекрасный покров на образ в уродливой маске, тем самым скрывая и маску и сам изначальный образ. Любовь делает ставку на образ, понимая, по крайней мере, что маска существует. И если и не всегда, но у нее есть шанс выиграть. Влюбленность-иллюзия делает ставку на несуществующий идеал и всегда проигрывает. apropos пишет: Но для того, чтобы оправдать эту свою любовь, придумывают свои оправдания: он поступил подло (допустим) не потому, что подлый, а потому, что так сложились обстоятельства. Что скажешь, довольно распространенный вариант. Но я бы отнесла это к той же самой иллюзии. Не к любви. Любовь помогает очищать образ от затемнений, а это вариант взаимозависимых, они сами идут на дно вместе с теми, кого оправдывают. apropos пишет: Оправдывая свои чувства, идеализируется и внешность Восприятия внешности, конечно, совершенно субъективный процесс. И сама внешность не статичная данность и очень связана с внутренним содержанием человека, умением его выразить себя и перебросить мостик к своему визави. Я согласна, но только назвала бы это не идеализацией, а преломлением через чувства. Как ты воспринимаешь внутреннего человека, так будешь воспринимать и его внешность. apropos пишет: И пример с героинями Паутины, кстати, весьма показателен - когда человек вбивает себе в голову вот эту иллюзию любви Да, героини Паутины в этом смысле - показательный пример иллюзии влюбленности. Но им всем повезло. Спасибо, дорогая, и за размышления и за тапки (о горе мне !)
Хелга: Юлия пишет: Но он из другой команды, что ж ему субъективничать в свои ворота? Но он же не уверен в своей гипотезе, потому что не верит в возможность любви между феей и великим Траумом. Или верит? apropos пишет: А вот иллюзорная влюбленность - это нечто совсем другое. И пример с героинями Паутины, кстати, весьма показателен - когда человек вбивает себе в голову вот эту иллюзию любви и упорно за нее цепляется, страдает, делает ужасные ошибки, но гордыня, упрямство не позволяют признаться в том даже самому себе. Или упоение иллюзией. Хорошо, если в момент, когда иллюзия рушится, рядом оказывается реальный человек, способный поддержать, но чаще то всего никого рядом не оказывается. Потому не лучше ли упиваться иллюзией и дальше, чтобы не было мучительно больно (с)? Юлия пишет: В моем представлении человек представляет собой некий потенциал, что принято называть образом Божим, или Ка у древних египтян (на сколько я понимаю, Ка включало в себя и физический образ), т.е. лучшее его воплощение, положительный максимум его возможной реализации. Юлия пишет: То можно предположить, что любовь позволяет нам увидеть этот самый образ в его первозданной красоте, под темной маской искажений, но маска остается, и любовь не отрицает ее наличия. Она трезва. Влюбленность набрасывает прекрасный покров на образ в уродливой маске, тем самым скрывая и маску и сам изначальный образ. Мне тоже нравится эта идея о заложенном в каждого человека потенциале, разве что она печальна, потому что с реализацией очень плохо обстоят дела. Но любовь, которая помогает открыть, увидеть, поддержать изначальный образ так редка. Такое чувство требует такого же и образа - с талантом любить, который опять же далеко не каждому дан. Любить своих детей просто, потому что они свои дети, любить свое дело просто, если оно само идет в руки, а вот любить живого человека со всеми его тараканами, увидеть его изначальный светлый образ под покровами, что наложила жизнь, очень нелегко. Потому многие выбирают влюбленность и иллюзию, инстинктивно, то, что по силам.
Юлия: *** Элиза вздохнула и, собрав остатки воли, улыбнулась крестной. – Я рада вас видеть, фея Агата, – поприветствовала она свою строгую наставницу. – Как здоровье вашей сестры. Надеюсь, фея Селина благополучна? Агата насуплено посмотрела на крестницу: – Мне следует понимать, что ты бы предпочла увидеть здесь Селину? В ответ Элиза лишь приподняла бровь. – Она пока не будет появляться в мире снов, – нехотя ответила фея. – Ты все еще путешествуешь по воспоминаниям Шаула? – Нет! – поспешно возразила Элиза. – Я не имею подобных намерений. Агата скептически улыбнулась. – Рада слышать. Что бы ни послужило тому причиной, это только на пользу. Ни при каких условиях Элиза не согласилась бы открыть эту злосчастную причину. Напоминание о ней больно стиснуло сердце. Но говорить об этом с Агатой она не желала. – Вы не замечаете, в этом месте что-то изменилось? – резко сменила она тему. – Изменилось? – Агата озабоченно оглянулась вокруг. Она всматривалась в пустоту, словно могла что-то в ней увидеть. – Это не видимо глазом, – поправила ее Элиза. – Понимаю, – задумчиво кивнула Агата. – Я вижу, ты уже совсем освоилась здесь. – Освоилась? – бровь Элизы взветнулась вверх: – Вы так называете мое пребывание здесь?! – Элиза, я не хотела тебя задеть, – миролюбиво ответила фея. – Просто ты стала чувствовать это место лучше. – У меня было на это время, – бросила Элиза, она не хотела ссориться с Агатой, но раздражение трудно было сдержать. – Почему фея Селина не приходит? – Не думаю, – начала было Агата, но, оборвала сама себя, ответив иначе: – Селина каким-то образом подхватила иллюзию. И теперь здесь ей лучше не появляться. – Подхватила иллюзию? Что это значит? – Это значит, что она вообразила то, чего нет, – строго ответила фея. – И что же она вообразила? – Это не имеет значения, – ответила Агата тоном, пресекающим всякие вопросы. – Зачем вы пожаловали сюда, многоуважаемая фея "не ваше дело"? – не выдержала Элиза. – Сказать, что ничего для меня не имеет значения? – Изволь, – как-то странно глядя на разгневанную крестницу, проговорила та. – Селина вообразила, что ее миссия спасти владыку царства снов Траума. – Спасти владыку Траума?! – удивлению воскликнула принцесса. – От чего? – От одиночества, – невесело усмехнулась Агата. – Одиночества… – сочувственно протянула Элиза. – Владыки всегда одиноки. Но как это возможно? – Это невозможно. В этом и состоит ее иллюзия. – Отчего же? – запальчиво возразила Элиза. – Не все то, что мы не можем вместить в привычные рамки, – иллюзия. Она могла полюбить его. – Полюбить?! – насмешливо переспросила фея. – Нельзя полюбить недосягаемого… – Неправда! – Элиза понимала, что не стоит спорить, но не могла остановиться. – Тот, кто недосягаем в одном мире, в другом может стать близок. – Селина никогда не встречалась с ним,– резко ответила Агата – И позволь напомнить тебе, не все сводится к твоему печальному опыту. Агата ударила по больному. – Вы не можете знать наверняка, – Элиза стиснула зубы, чтобы сдержать подступившие слезы. – Вы судите лишь рассудком, но есть вещи недоступные ему. – Не обманывай себя понапрасну, – с сожалением произнесла Агата. – И не мучь. Ты приняла решение, следуй ему. Фея исчезла, оставив Элизу одну. Вместе с ней прошло и раздражение, на его место заползла тоска. Агата не сентиментальна и не жалостлива, она все называет своими именами. Печальная история – как еще можно назвать то, что произошло с ней? Чудесная, нарушающая законы естества встреча двух сердец, а в итоге – разочарование и разлука… Сейчас, когда она защищала саму возможность любви между неравными и разделенными сословной судьбой, былая нежность к Шаулу затопила сердце. Но теперь и ее сменила тоска. Глухая бессмысленная тоска. Узким корсетом она стиснула грудь, не давая нормально вдохнуть. – Как он мог?! – прерывисто вздохнула, словно после долгих рыданий, Элиза. Обида на Шаула прошла – что толку в ней?! Прошла и злость на свою участь. Их сменила апатия, с частыми приступами безудержной тоски. Она затягивала и изводила, так что сил терпеть ее не было никакой. – Уж лучше небытие, чем эта мука… – И такая возможность не исключена, – ответила она самой себе, наказывая за излишнюю чувствительность. – Если миссия Шаула окажется безуспешной, я довольно скоро окажусь там. Мысль о возможном скором конце, подстегнула ее нрав. – Тем более я имею право знать. Она сама подивилась очевидности собственного довода. – Да, я имею право знать! Я отдала ему сердце, я доверилась ему. Я имею право получить объяснения: что для него значит эта женщина. Едва появившаяся мысль о принце была с негодованием отброшена ею: – Это сейчас неважно, – отмахнулась она. – Я должна разобраться. Откуда ни возьмись взявшаяся уверенность отмела былую решимость никогда не появляться в воспоминаниях Шаула, и Элиза тот час оказалась в небольшой заставленной комнате. Посреди возвышался мольберт, завешанный тканью. Рядом с ним на кресле были брошены вещи – шляпа, шаль, через подлокотник перекинут плащ. В углах громоздились рамы, подрамники, доски для рисования, гипсовая скульптура человека во весь рост с отколотой кистью. Вдоль стен на этажерках в полном беспорядке лежали листы бумаги, торчали кисти, из-под связки нот выглядывал череп, на самой верхней полке, чуть скособочившись, стоял глобус, опираясь на бутылку, из которой торчал букетик засушенных цветов, на нижней – были свалены рулоны холстов. На полу блестела круглым боком огромная пустая пузатая бутыль. Широкий стол в углу заставили всевозможные склянки, бутылочки, ступки. Среди них возвышались большие песочные часы, давно исчерпавшие запасы времени, они назидательно выказывали пустую верхнюю колбу. Благодаря широкому, почти во всю стену, окну – служащим единственным ее украшением – комната была залита ярким солнечным светом. В мастерскую ворвался ветер, качнув открытую раму, и солнечные блики закачались, отражаясь в высоком зеркале, пуская по стенам и потолку солнечных зайчиков. Комната наполнилась волнительным весенним ароматом. В зеркале Элиза увидела Шаула, он недовольно взглянул на свое отражение. Стройная фигура еще более утончалось темным платьем – выделялись только белоснежные воротник и манжеты, тускло поблескивали серебряные пуговицы строгого камзола. Небольшие усики и крохотная бородка под нижней губой не добавляли солидности его облику, и Шаул досадливо отвернулся. – Здравствуйте, мой дорогой! – услышала Элиза за спиной глубокий женский голос. Она не могла не узнать его. И тут же почувствовала, как прилила кровь к щекам и, отхлынув, застучала в висках. – Простите, что заставила вас ждать. Со сборами столько хлопот…– госпожа ван Остенрейн, сердечно улыбаясь, взяла Шаула за обе руки и поднесла их к своему лицу, прижав к щекам. Почувствовав их шелковистую теплоту, Шаул совсем сомлел. Во рту у него пересохло, голова пошла кругом, сердце выбивало барабанную дробь, комок в горле не давал вздохнуть. – Г-госпожа ван О-остенрейн, – заикаясь, прохрипел он. – Аделина, Шаул, – лукаво улыбаясь, поправила его девушка. – Аделина, – прошептал он, и воздух в груди закончился. – Я написала для вас картину, милый Шаул, – художница оставила его руки и скользнула, словно на коньках по льду, к мольберту. "Стремительная, воздушная", – мелькали в голове эпитеты. – Ах, как мне нравится ваше имя! Шаул, Шаул! Я могу повторять его бесконечно. А лучше петь, – и она затянула красивым грудным голосом какую-то незатейливую мелодию, повторяя вместо слов его имя. Аделина стянула изящным театральным движением с мольберта холстину, закрывавшую картину, – на загрунтованной доске серовато-коричневым бистром была схематично намечена будущая композиция. – Это не она, – звонко засмеялась Аделина в ответ на удивленный взгляд Шаула, но вдруг, перестав смеяться, тихо проговорила, поправляя воздушную петлю его камзола: – Ваша уже упакована, и будет отослана вам в день моего отъезда. О, Шаул! – воскликнула она, снова изменившись. – Ну что за лицо?! Вы только посмотрите на себя! Аделине схватила его за руку и потащила к зеркалу. Она поставила его прямо перед стеклом, и смотрела на него, выглядывая из-за его плеча. – Вы бледны, словно увидели приведение, – звонко смеялась Аделине, проведя тонкими пальцами по его щеке. – Неужели я так ужасно выгляжу? – кокетливо воскликнула девушка, и чуть отстранив Шаула, взглянула на себя в зеркало. – Вы прекрасны, Аделина, – улыбнулся Шаул, ее игривое настроение чуть расшевелили его. Повернувшись к улыбающейся Аделине, он вдохнул гиацинтовый аромат ее волос. Она стояла так близко, что он чувствовал ее жаркое дыхание на своей щеке. И вдруг Аделина прильнула губами к его к губам. Жаркая волна плеснулась к голове и отхлынула вниз, затянувшись в жаркий пульсирующий узел. Он обнял ее и прижал к себе. Голова кружилась, он задыхался. – Это тебе за твою нежность, – прошептала она, оторвавшись от его губ так же стремительно, как и прильнула к ним. Аделина скользнула от него, смеясь, и, обогнув мольберт, оказалась за спинкой кресла. Она дразнила и играла с ним. Он не отставал, с готовностью принимая игру. "Держать ее в объятиях, упиваться ее ароматом, ее теплом, сладостью ее губ, нежностью кожи…" – Погоди, я хочу тебе подарить еще один подарок, – она снова выскользнула из его объятий. – Аделина, – простонал он, заворожено глядя ей в след. Девушка что-то искала на этажерке, вороша бумаги: спланировало на пол перо, затем со звоном разбилась упавшая вазочка. – На счастье, – беспечно махнула рукой Аделина. – Вот, – наконец нашла она, что искала и, повернувшись к Шаулу, протянула подарок. Это был футляр тесненной кожи для огнива и трута с вделанной во внешней стороне изящной дугой кресала. – Каждый раз, когда ты будешь разжигать огонь, – нежно проворковала Аделина, – ты будешь вспоминать обо мне. Я буду являться тебе в каждой искре, в каждом всполохе света… Он притянул ее к себе… – Нет! Нет! Нет! – отчаянно закричала Элиза и оказалась в синеватой пустоте своей темницы. – Больше никогда! – Какая низость! Как он мог! – злость на Шаулу, а еще больше на эту жеманницу Аделину разрывала ее изнутри. – Гадкая, мерзкая особа. Что она вцепилась в него?! Он слишком молод для нее. Шаул-шаул шаул, – передразнила она напев Аделины. – Боже мой, какая вульгарность! Она злилась, выкрикивая самые обидные слова, придумывая самые уничижительные эпитеты. Наконец она разрыдалась, и злоба сменилась болью и обидой. Обессилив от рыданий, она провалилась в апатию. И вдруг, словно по волшебству, в голове возник разумный вопрос: "Почему я так злюсь на него?" Что странного в том, что молодые люди флиртуют и влюбляются? Послушать Эмеренс, так она перецеловалась чуть ни со всеми рыцарями двора короля Грегора. – Я должна быть одна в его жизни, – уныло, но упрямо протянул внутренний голос. – Я вообще не должна быть в его жизни, – сердито возразила Элиза. – Я могла влюбиться в кого угодно – рыцаря, принца, короля... – Но не влюбилась же, – не унимался коварный внутренний голос. – И не целовалась ни разу… – Не правда! – запальчиво возразила Элиза. – А принц Торанский, племянник Вильгельма? – Не смеши. Это не считается. Кто потом оттирал губы лосьоном? Крыть было нечем. Элиза усмехнулась собственным мыслям. Почему никогда прежде не возникало у нее желания, чтобы кто-нибудь прикасался к ней. Эмеренс над ней смеялась за ее спиной, а она сама была уверена, что само положения возвышает ее над подобными слабостями. Разве можно было бы представить королеву Аманду страстно целующуюся или томно хохочущую, заигрывающую с кем-нибудь? Тогда Элиза считала, что это и есть достоинство королевы. А сейчас? – Сейчас, я лежу бесчувственной колодой на кровати! – зло крикнула она, наказывая саму себя за непрошеные чувства. – Между прочим, изменить эту ситуацию должен поцелуй, – вкрадчиво пропел ехидный внутренний голос. – Если он будет, как поцелуй принца Торанского, я, пожалуй, предпочту не просыпаться, – горько усмехнулась Элиза. Нет, те поцелуи, незваным свидетелем которых она была, совсем не такие. Она прекрасно помнила, томление и не утоляемую жажду, бурление чувств и восторг соединения, до дрожи будоражащие нежные робкие прикосновения и затопляющее все существо огонь объятий. – Почему это не со мной?.. Шаул… – прошептала Элиза. Ее память надежно сохранила его черты. Она легко могла бы нарисовать его портрет: темная челка упала на высокий лоб, карие глаза, подрагивающие в нетерпении губы, прямой нос и круглый подбородок с ямочкой. Элиза прикрыла глаза, и ей вдруг почудилась теплота его прерывистого дыхания на коже – он волнуется, и смущение перехватывает горло. Как колотится сердце… Все существо, словно сжатая до предела пружина вдруг распустилось и завибрировало в ожидании прикосновения. "О!" Он протянул к ней руку, и задернувшаяся манжета приоткрыла сухощавое запястье. Она провела пальцем вокруг запястной косточки, слегка взъерошив волоски, спустилась вдоль выступающих тонких пястных костей к крепким костяшкам кулака и скользнула между длинных пальцев – на среднем сбоку небольшая шишечка, как у всех студентов и писарей, а бледные ногтевые лунки чуть лиловые, как будто он замерз. Она помнила его прикосновение там, на краю бытия. Элиза поднесла его ладонь к лицу и прижалась к ней щекой. Жаркая волна прокатилась по всему телу. И души их снова соединились, срослись. Как разорвать их? Как жить после этого? Сердце потянула боль. Элиза затрясла головой, прогоняя наваждение. Этого больше не будет. Не будет.
Хелга: О-хо-хо, бедная Элиза! И как чувственно, автор, как осязаемо все! Спасибо! Тапочки попозже соберу.
apropos: Юлия Пошла читать продолжение. Юлия пишет: можно предположить, что любовь позволяет нам увидеть этот самый образ в его первозданной красоте, под темной маской искажений, но маска остается, и любовь не отрицает ее наличия. Она трезва. Влюбленность набрасывает прекрасный покров Гипотеза любопытна сама по себе - и она мне нравится, и было бы здорово, если бы... Боюсь, любовь не столь трезва, как хотелось бы. Сильное чувство точно так же набрасывает покровы, как и увлечение\влюбленность, но если последние разлетаются от первого же соприкосновения с реальностью - и моментально проходит, то любовь как раз продолжает тянуть свою лямку, терпеть и надеяться. Хелга пишет: любить живого человека со всеми его тараканами, увидеть его изначальный светлый образ под покровами, что наложила жизнь, очень нелегко Дык о том и речь. И хорошо, если эти покровы терпимы - ну там отдельные недостатки, на которые можно закрыть глаза, а если они несовместимы с нормальной жизнью, то задача посложнее. Любить хорошего человека - легко и приятно, а если он, допустим, лгун и бабник?
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая Хелга пишет: с талантом любить, который опять же далеко не каждому дан Как ты здорово сказала. Именно – талант любить. И, как всякий талант, он требует веры, решимости, усилий, преодоления себя. К сожалению, мы зачастую робки и ленивы для такой работы. Хелга пишет: Любить своих детей просто А, знаешь, я вот тут пытаюсь любить свою бесценную козявку. И с печальной периодичностью врубаюсь в отвратительную истину, что любить-то вот так, чтобы видеть этот образ и в ребенке, уважать маленького человека (уже потому что этот образ у него есть, а не за заслуги), помогать ему реализовывать свой потенциал (а не потакать его и своим слабостям) не умею. Пытаюсь, но не очень-то выходит. При всей умопомрачительной привязанности и нежности, которую я питаю к своему чаду... Вот так
Юлия: apropos apropos пишет: Боюсь, любовь не столь трезва, как хотелось бы Да, невозможно не согласиться. Легко препарировать в лаборатории, но жизнь запутанна и сложна. Все в ней смешанно. И нет ничего абсолютно чистого или абсолютно грязного. Добро и зло в тугом узле - и вне и внутри человека. Но если определить правильно вектор, может быть, что-нибудь и получиться, хотя бы частично? apropos пишет: Любить хорошего человека - легко и приятно, а если он, допустим, лгун и бабник? Хороших людей тоже трудно любить, потому что у каждого хорошего человека есть свои демоны. И иногда такие, что хоть всех святых выноси.
Хелга: Юлия пишет: И с печальной периодичностью врубаюсь в отвратительную истину, что любить-то вот так, чтобы видеть этот образ и в ребенке, уважать маленького человека (уже потому что этот образ у него есть, а не за заслуги), помогать ему реализовывать свой потенциал (а не потакать его и своим слабостям) не умею. Пытаюсь, но не очень-то выходит. При всей умопомрачительной привязанности и нежности, которую я питаю к своему чаду... Мои, правда, давно выросли, и я теперь лишь терзаюсь мыслями, как неправильно их воспитывала и как много недодала. Но смотри, в связи с этим какой возникает момент: детей своих любит каждый нормальный человек, но вот как раз той, высшей, наверное, любовью, о которой ты говоришь, даже детей любить не получается, трудно не впасть в идеализацию собственного ребенка, трудно любить его с открытыми глазами, а не слепо. А взрослого человека, с его сформировавшимся характером и взглядами, каково? Например, любить талантливого, умного, но сильно пьющего человека, видя его светлый образ под темным? Когда темный становится страшен?
Юлия: Хелга пишет: Например, любить талантливого, умного, но сильно пьющего человека, видя его светлый образ под темным? Когда темный становится страшен? Не знаю... А кто сказал, что будет легко? Рассуждать легко, жить трудно. Но ведь случается и такое. Редко, не без ошибок и боли, но все-таки есть. Значит, возможно? Ходить по воде… apropos пишет: А уж радоваться тому, что бьет - значит, любит Ну это вряд ли - проявление образа Божьего... apropos пишет: утешать себя, что зато в нем такие-то достоинства, - не всякий сможет. Единицы. Но как мне кажется, любовь дает нам не просто абстрактное знание, что в каждом человеке, а значит, и вот в этом, есть что-то хорошее, а осязаемое восприятие этого самого образа, веру глубокую, позволяющую обрести этот пласт реальности, бытия... А когда нет этой веры, то все эти благие рассуждения выхолащиваются в какую-то псевдо-праведность, ничего общего с любовью не имеющую.
Хелга: Юлия пишет: А когда нет этой веры, то все эти благие рассуждения выхолащиваются в какую-то псевдо-праведность, ничего общего с любовью не имеющую. Да, очень согласна. Без веры все неестественно. Тапочки к последней части. – Элиза, я не хотела тебя задеть, – миролюбиво ответила фея. – Просто ты стала чувствовать это место лучше. Здесь хочется сказать: Просто ты стала лучше чувствовать это место. – Не думаю, – начала было Агата, но, оборвала сама себя, ответив иначе: Лишняя зпт после «но». – Спасти владыку Траума?! – удивлению воскликнула принцесса. – От чего? Опечатка: удивленно Сейчас, когда она защищала саму возможность любви между неравными и разделенными сословной судьбой, былая нежность к Шаулу затопила сердце. Но теперь и ее сменила тоска. Здесь, наверное, не нужно слово «сейчас»? Так понимаю, что Элиза защищала в разговоре с Агатой, но теперь, когда Агата ушла, пришла тоска. Когда она защищала саму возможность любви между неравными и разделенными сословной судьбой, былая нежность к Шаулу затопила сердце. Но теперь и ее сменила тоска. Она затягивала и изводила, так что сил терпеть ее не было никакой. Как вариант: Она затягивала и изводила так, что не было сил терпеть ее. Откуда ни возьмись взявшаяся уверенность отмела былую решимость никогда не появляться в воспоминаниях Шаула, и Элиза тот час оказалась в небольшой заставленной комнате. Тотчас – слитно Посреди возвышался мольберт, завешанный тканью. Рядом с ним на кресле были брошены вещи – шляпа, шаль, через подлокотник перекинут плащ. Посреди просит существительного. Посередине или в центре, наверно. Хотя, может, я и неправа. Рядом с ним на кресле лежали или на кресло брошены. Вдоль стен на этажерках в полном беспорядке лежали листы бумаги, торчали кисти, из-под связки нот выглядывал череп, на самой верхней полке, чуть скособочившись, стоял глобус, опираясь на бутылку, из которой торчал букетик засушенных цветов, на нижней – были свалены рулоны холстов. На полу блестела круглым боком огромная пустая пузатая бутыль. Широкий стол в углу заставили всевозможные склянки, бутылочки, ступки. Вариант: На этажерках, стоящих вдоль стен, в полном беспорядке лежали листы бумаги, торчали кисти, из-под связки нот выглядывал череп, на самой верхней полке, чуть скособочившись, стоял глобус, опираясь на бутылку, из которой торчал букетик засушенных цветов, на нижней – свалены рулоны холстов. На полу блестела круглым боком огромная пустая пузатая бутыль. Широкий стол в углу заставлен всевозможными склянками, бутылочками, ступками. Среди них возвышались большие песочные часы, давно исчерпавшие запасы времени, они назидательно выказывали пустую верхнюю колбу. Очень здорово , но чуть вот так если: Среди них возвышались большие песочные часы – давно исчерпав запасы времени, они назидательно выказывали пустую верхнюю колбу. Благодаря широкому, почти во всю стену, окну – служащим единственным ее украшением – комната была залита ярким солнечным светом. служащему Стройная фигура еще более утончалось темным платьем утончалась Аделина стянула изящным театральным движением с мольберта холстину, закрывавшую картину, Изящным театральным движением Аделина стянула… Ваша уже упакована, и будет отослана вам в день моего отъезда. Лишняя зпт? – Вы бледны, словно увидели приведение, привидение Неужели я так ужасно выгляжу? – кокетливо воскликнула девушка, и чуть отстранив Шаула, взглянула на себя в зеркало. Неужели я так ужасно выгляжу? – кокетливо воскликнула девушка и, чуть отстранив Шаула, взглянула на себя в зеркало. Зпт поменять местами. – Вы прекрасны, Аделина, – улыбнулся Шаул, ее игривое настроение чуть расшевелили его. расшевелило – Аделина, – простонал он, заворожено глядя ей в след. вслед – слитно – Какая низость! Как он мог! – злость на Шаулу, на Шаула Обессилив от рыданий, она провалилась в апатию. Обессилев? Эмеренс над ней смеялась за ее спиной, а она сама была уверена, что само положения возвышает ее над подобными слабостями. Как вариант: Эмеренс смеялась над ней за спиной, но сама Элиза была уверена, что ее положение возвышает ее над подобными слабостями.
apropos: Юлия Ага, и я подоспела. Мне чет Агату уже жалко. Она не может понять чувств сестры, боится за нее и не знает, что делать - подсознательно уже догадываясь, что все не так просто. Или мне так кажется? Но разумная Агата уже не выглядит такой разумной и уверенной в себе. У Элизы продолжается процесс становления. Воспоминания и ощущения Шаула ее подготовят к реальной жизни и реальным желаниям. Немного дополню Хелгу с тапками. Аделине схватила (...) смеялась Аделине Аделина. Она поставила его прямо перед стеклом, и смотрела на него, выглядывая из-за его плеча. Лишняя зпт. И как-то много местоимений - его, на него, из-за его. Может, разбить где-то именем? хочу тебе подарить еще один подарок Подарить подарок - как-то не очень. Может, сделать подарок? И да, Аделина еще, показалось,слишком часто скользит - раза три или четыре попадалось. Может где поменять на синоним? она перецеловалась чуть ни со всеми рыцарями двора короля Грегора. чуть не со всеми. – Не правда! – запальчиво возразила ЭлизаСлитно? – Сейчас, я лежу бесчувственной колодой на кровати! Лишняя зпт. Она прекрасно помнила, томление и не утоляемую жажду Лишняя зпт. Слитно.Все существо, словно сжатая до предела пружина(,) вдруг распустилось И царапнуло почему-то - Разве можно было бы представить королеву Аманду(,) страстно целующуюся или томно хохочущую, заигрывающую с кем-нибудь? Пропущена запятая, и вот представить: какую или какой? Чет мне показалось, что лучше: представить какой? - целующейся. Хотя, думаю, можно так и так. Или вообще упростить: Разве можно представить, чтобы королева Аманда страстно с кем-нибудь целовалась (...) - ? Но все на усмотрение автора, конечно.
Юлия: *** Ранние осенние сумерки сменила темнота вечера. Сквозь прорехи разорванного напором северного ветра облачного покрывала то и дело выглядывала щербатая луна и снова, словно стыдливая старая дева, пряталась за темной вуалью туч. Наконец они въехали на широкий грязный двор постоялого двора. Оставив Йенса разбираться с лошадьми и багажом, отец Брамте, подхватив завернутый в темную ткань сверток, который все время держал при себе, важно отправился к зданию гостиницы, за ним последовали и отец До и Шаул, помогавший выбраться старику из кареты. Отужинав вместе с монахами, Шаул поторопился в свою комнату. От сытого ужина и густого эля, его совсем разморило, он думал, что тотчас провалиться в сон и с удовольствием растянулся на кровати. Тело гудело от долгого путешествия, но в уставшей голове, словно навязчивые мухи, жужжали мысли. Он гнал их, но те возвращались снова, и в конце концов уже целый рой возбужденно гудел в голове, не давая сомкнуть глаз. Он лежал в постели без сна, размышляя об Элизе. Кто же она? Та Элиза, которую он увидел и полюбил, или недосягаемая холодная принцесса, жаждущая вершить судьбы мира? – Не спешите, не спешите осуждать, дорогой мой, – положа ладонь на рукав Шаула, воскликнул отец До накануне вечером. – Люди, вынужденные свои жизни посвятить политике, – несчастнейшие из смертных. Какой груз они несут! Нам не поднять его. Иллюзии, мой друг, мы все пребываем в жестоких иллюзиях. Одни – что можно прожить без политики. А другие – что в ней цель мироздания. Уж столько зла и глупости содеяно, уж столько жертв принесено! Казалось бы лучше бы остаться совсем без власти, но так нельзя. Человек не может жить без дома, а в доме должен быть порядок. Вот и получается: каждый из нас – и стар, и млад, и бедный, и богатый – нуждается и в верховной власти, и в политике. И кто-то должен это делать. А власть, мой милый, – это опаснейшая вещь, обоюдоострая. Она вершит порядок – без нее нельзя, но она же отравляет тех, кто служит ей. Она незаметно, как змея, вползает в самые благородные сердца и жалит самые высокие умы. Она стремится подчинить, занять верховное место. И подчиняет и занимает. Вы не представляете, какой странный, порою даже дикий образ мысли появляется у тех, кто еще вчера был полон стремлений служить миру, порядку и справедливости. Это страшный яд! И за свою долгую жизнь я, пожалуй, не вспомню ни одного человека, обличенного и самой малой властью, который не был бы хоть отчасти отравлен ею... – обреченно качал головой старый монах. – Они слепнут, они перестают видеть лица – только форма, только положение, только роль. Но мы не должны так же смотреть на них. Мы должны видеть их лица, какие бы маски они на себя не надевали. Мы нужны им. Они нам, а мы им… – старик замолчал, а потом, словно уговаривал сам себя, проговорил: – С благодарностью, любовью и состраданием, с благодарностью, любовью и состраданием... – С любовью и состраданием, – пробормотал Шаул себе под нос. Что ж выходит, что его Элиза, отравлена тем же ядом, что и спесивый принц Граллон? И Бруно прав: все прекрасное, что он видел в ней, будет прикрыто королевской мантией и подчинено политическим интересам? Отец До утверждает, что они не различают лиц. О сыне портного Шаул и сам не забывал. И все же что-то мешало ему поверить в это. Он вспоминал ее такой, какой увидел там, на окраине бытия. Ее лицо… И он снова увидел ее. Вернее – ее отражение в высоком зеркале с массивной резной рамой, оно было словно парадный портрет принцессы. Синее бархатное платье, шитое жемчугом, кружевная вуаль с серебряной нитью, белоснежная пена воротника обрамляла нежное лицо, чуть заметная улыбка притаилась в уголках рта. В золотых волосах блистала алмазами и сапфирами диадема. Но ее синие глаза горели не хуже тех сапфиров – Элиза была счастлива. Шаул чувствовал это. Вокруг суетились фрейлины и камеристки. Одна из них, уже знакомая Шаулу, восторженно тараторила: – Это было просто великолепно! Какая грация, какая острота ума! Король Вильгельм не отрывал от вас глаз! Как вы блистательно вели беседу! Даже граф Штоссен не мог сравниться с вами! Как тонко вы осадили его! Как вовремя вы процитировали "Беседу философа с правителями"! А элегия Фонтея в ваших устах на древнем языке была словно самая изысканная мелодия! Элиза слушала, и Шаул чувствовал, как, прокручивая в голове встречу, которой восторгалась фрейлина, принцесса и сама чувствовала упоение и радость. Сегодня она смогла прекрасно проявить себя, виртуозно используя свои знания и таланты. Это были уже не придворные диспуты. По приглашению ее отца его двор посетил владыка соседнего королевства, его советники и послы других стран. И она на равных вела беседу об истории и политике с опытными мужами. Она обыгрывала их в логических выводах и с легкостью сокрушала их доводы, она вела тонкую игру слов, и в тоже время ее ум рождал смелые и глубокие аргументы. Она не только красиво и изящно победила в споре, но и заставила всех увидеть эту красоту и восхититься ею. – Оставьте нас, – прервал поток восторженных мыслей принцессы голос королевы. Элиза ждала разговора с матерью. Восторженный лепет Эмеренс и даже восхищенный взгляд его величества Вильгельма Моранского не могли служить достаточным свидетельством одержанной победы. Элиза ждала одобрения королевы, которое она читала во взгляде матери на приеме. Ей нужно было услышать от нее, что она с честью выдержала испытание всех своих даров, полученных от фей, и готова приступить к исполнению своего высшего призвания. Элиза пыталась угадать, в какие слова облечет скупая на похвалу мать свое одобрение. И сейчас она, не оборачиваясь, внимательно всматривалась в отражавшееся в зеркале лицо королевы, стоявшей в нескольких шагах позади нее в ожидании, когда фрейлины покинут комнату. Дверь за ним закрылась, и в наступившей тишине резко прозвучал вопрос: – Что это было, ваше высочество?! – Что вы имеете в виду, ваше величество? – не поняла Элиза. – Не смейте дерзить, – пригрозила мать. – Что вы устроили на приеме? – Я не понимаю вас, – воскликнула Элиза, не веря своим ушам. – Нет, вы отлично понимаете меня, ваше высочество, – едва сдерживая ярость, проговорила королева. – Вы оскорбили короля, усадив его главного советника в лужу. Вы разве только болваном не назвали принца Саранского! Вы перечили не только своему отцу, но и его венценосному гостю! Вы посмели высказываться о вещах, о которых вашего мнения никто не спрашивал. Вы обсмеяли папского посла, чуть не назвав его невеждой и мракобесом! – гремела королева. Сердце Элизы болезненно сжалось, и она медленно повернулась к матери: – Вы обвиняете меня в том, что я, будучи участницей беседы, высказывала свое мнение? – Элиза никак не ожидала подобных обвинений от матери, всегда отстаивавшей свое взгляды жестко и непримиримо. – Вы считаете, что мои суждения были недостаточно аргументированными, вздорными? Но все свои доводы я обосновывала либо цитатами из всеми признанных авторитетных авторов, либо логическим выводом из аргументов самого собеседника. Вы считаете, что мои эпитеты были грубы, или я не выказала должного уважения положению или возрасту своих собеседников? Но вы не сможете привести ни одного доказательства моей грубости или оскорбительности моих слов. Я же утверждаю, что никто из участвующих в беседе не ушел расстроенным или обиженным. Элиза закончила с примирительной улыбкой, считая, что одержала вверх, настояв на справедливой оценке. Королева молчала, и под ее тяжелым взглядом решительность принцессы таяла. "В чем я ошиблась?" – Зарубите себе на носу, ваше высочество, – наконец нарушила молчание королева. Королева говорила негромко с расстановкой, но каждое ее слово, словно пушечное ядро, разбивало прекрасное здание Элизиного триумфа. – Вбейте в свою многоумную, набитую талантами голову, – неумолимо продолжала королева. – Что ни один мужчина не признает превосходство женщины, но ни один из них не простит ей его. Сегодня вы не только нажили себе дюжину врагов, но и поставили свое имя в самый конец списка первых королев мира. Сияние Элизы померкло. – Хотите ограничиться маленьким Оландом? – королева насмешливо подняла брови. – Или все-таки стать властительницей великой державы? Элиза молчала, и королева продолжила: – Тогда дайте им выиграть, – вкрадчиво заговорила королева, постепенно повышая голос. – Дайте им почувствовать, что они умнее, окружите их вашим восхищением, позвольте нянчиться с вашей слабостью. Вся власть – и духовная, и политическая – у мужчин. Но у вас будет власть над мужчинами! – вдруг прогремела она, сжав кулак. – И тогда держите ее крепко. От вас потребуется весь ваш ум, все ваши таланты, все ваши знания, но самое главное – сила! Ни на секунду не ослабляйте повода, ни на мгновение не дайте слабину. Королева подошла к дочери и, положив руку на плечо, заговорила тихо, словно открывала большой секрет: – Забудь о своих детских забавах, Элиза. Забудь об этих интеллектуальных турнирах, куда ты собираешь всякую научную и поэтическую шушеру и упражняешься в остроте ума. Там все тебе льстят, ты победительница по положению. А реальная жизнь – это жестокая борьба, где никто тебе не уступит. Оланд – небольшое и слабое государство. Если ты проиграешь, тебя завоюет более сильный, и ты в лучшем случае будешь влачить жалкое существование в каком-нибудь монастыре. Если выиграешь, присоединишь к Оланду земли любого из соседних государств. И станешь великой властительницей обоих королевств, а, может быть, не только их. Мужчины выигрывают сражения на поле брани, женщины – побеждают на приемах. Я надеюсь, ты поняла меня, – закончила королева. – Спокойной ночи. Королева покинула покои принцессы, и фрейлины вернулись на свое место. Они вились вокруг Элизы, как пчелы вокруг цветка, снимая украшения и платье. Воротник, манжеты, узкий лиф с крыльями широких рукавов, корсет, несколько юбок – с принцессы снимали многочисленные части туалета, словно с рыцаря латы. – Оставьте меня, – устало бросила Элиза, и облако фрейлин, чутко чувствующих настроение своей госпожи, растворилось. Элиза осталась одна. Ее разочарование исказило красивые черты. – Зачем? Зачем это все?! – отчаянно воскликнула принцесса, наконец получившая возможность дать волю своим чувствам. Элиза была раздавлена обвинениями матери. Она привыкла безоговорочно доверять ее суждениям, хотя та и была порой слишком категорична. Королева была воплощением всего королевского. Величественная, строгая, каждая ее мысль, каждое ее действие были определены интересами королевства – придворный шут однажды посмеялся, что ее величество и спит в короне, – вся ее жизнь была исполнением высшего долга. И Элиза призвана была стать такой же королевой – королевой до кончиков пальцев, в каждой мысли, в каждом вздохе. Именно для этого при рождении ей были даны удивительные дары. И она, сколько себя помнила, всегда старалась соответствовать своему высокому предназначению. Она прекрасно училась – для ее обучения выписывались лучшие ученые, философы, музыканты. Без устали овладевала тонкостями этикета, политики и дипломатии. И сейчас, войдя в возраст, когда она наконец готова была осуществить грандиозную миссию верховной власти, принцесса почувствовала свободу – отточив полученные при рождении таланты, она, действительно, в совершенстве овладела всеми полученными знаниями и навыками. Теперь она, как искусный военачальник с мощной, готовой следовать его приказам армией, могла решить любую задачу и взять любую неприступную крепость. И вот она продемонстрировала свое умение и… потерпела полное фиаско. Мать безжалостно расправилась с ее иллюзиями. – Оланд маленькое и слабое государство, – заявила мать. Ее положение принцессы Оланда не так значительно, как она предполагала. Исполнение ее предназначения зависит от того, насколько высокое место она сумеет занять. Судьба принцессы, привыкшей ощущать себя на вершине по самому факту своего рождения, оказалась ничуть не лучше судьбы дочери мелкопоместного дворянина, вынужденной карабкаться наверх, лестью и женскими прелестями пробивая себе путь к короне более славной, чем ее собственная! Сердце Элизы разрывалось от боли: ничего более унизительного никогда не случалось с ней. Мать разрушила годами возводимый Элизой хрустальный замок ее королевства, в котором правили благородство, просвещение и любовь к прекрасному. Действительность оказалась совсем иной. Принцесса была жестоко обманута – словно статуя, сброшенная с пьедестала, она была повержена и разбита. И сделала это не жестокая толпа варваров, а та, кто с младых ногтей лелеяла и пестовала в Элизе идею ее высочайшего достоинства и предназначения вершить судьбы мира. Руины всех восторженных юношеских стремлений и притязаний принцессы теперь мертвой грудой придавили ее волю и сердце. Она бессильно упала на подушки, не имея сил даже на слезы. Шаул открыл глаза. Луна, заглянувшая в маленькое оконце, белым светом наполнила небольшую комнату, незатейливая обстановка которой ни чем не напоминала роскошь покоев принцессы. Горечь разочарования, постигшего Элизу, теснила сердце. Шаул тяжело вздохнул, прогоняя наваждение. Отступившая горестная апатия принцессы дала место для собственных переживаний. Шаул перебирал в памяти увиденное. Ему было отчаянно жаль Элизу: так и не достигнув желаемых высот, принцесса Оланда, разочарованная в собственной короне, заснув, потеряла даже ее, так и не успев примерить ни одну более величественную. Имел ли он право отказать принцу Эльтюда? Могущественное богатое королевство – не о таком ли мечтала Элиза? Шаул вздохнул. Та напудренная, облаченная, как в броню, в драгоценности, парчу и бархат принцесса с высокомерным взглядом и холодной улыбкой – возможно. Но не Элиза, которую он увидел на границе миров, и даже не та растерянная и поникшая девушка, что свернулась калачиком на кровати, спасаясь от боли и сквозняка реального мира. Растеряв иллюзии, словно чопорное роскошное одеяние, Элиза обрела нежность и чистоту своего первозданного образа. Шаул улыбнулся, вспоминая, как горестно вздохнув, Элиза простым движением – как сделал бы любая девушка – убрала за ухо белокурую прядь и откинула за плечи распущенные волосы. Она осталась в одной рубашке, под тонким полотном угадывались изящные линии тела, его матовое жемчужное сияние просвечивало на груди и бедрах. В теплом свете пламени свечей Элиза казалась еще прекрасней. Шаул жадно вглядывался, ловя знакомые черты любимой и упиваясь ими. В ногах беспокойно заворочался Бруно, и Шаула обдало кипятком жгучее чувство стыда. Что он делает?! Как он посмел?! Чтобы избавиться от наваждения, Шаул вскочил с кровати. Спать он не мог. Ему надо пройтись: свежеть осенней ночи охладит сжигающие его изнутри чувства стыда и желания. Как тяжело! Как больно! Видит Бог, по праву их любви – они доверились друг другу! – он имел на нее право! Но… она никогда не будет принадлежать ему. Он должен вернуть ей ее доверие, как возвратил бы слово, и никогда – никогда больше! – не посягать на него.
Хелга: Юлия Бедняга Шаул, каково ему приходится - единение с женщиной, которая никогда не будет рядом, по начертанным законам. И всегда актуальные и такие верные мысли о власти и яде, который она содержит, на горе всем.
Юлия: Хелга Хелга пишет: единение с женщиной, которая никогда не будет рядом, по начертанным законам Истекая кровью, честь борется с его любовью Трудно приходиться бедняге. Она или не она? Есть право или нет?
полная версия страницы