Форум » Авторы Клуба » О спящей принцессе замолвите слово - 2 » Ответить
О спящей принцессе замолвите слово - 2
Юлия: Полтора года назад я решила переделать свою сказку "В поисках принца", но так увлеклась, что... от прежней осталась только первая фраза. Получилось нечто соврешенно новое и... почти в пять раз длинее. Потому мне бы очень хотелось представить новую сказку на суд форумчан - узнать ваше мнение о сем опусе, выслушать критические замечания и, может быть, советы и возражения.
Хелга: Ничего себе переплет! Вот это Шаул попал, из огня да в полымя. Нетерпимость, гарем для Элизы, ох. Но меня все больше и больше завораживает Сони - вот ведь загадочная фигура, юный философ. Что же с ним не так? Тапочки попозже соберу.
apropos: Юлия Да уж, Шаул попал, как говорится. Но я верю в автора, который каким-то образом эту проблему разрешит. 80d514dce8.gif[/img] Бруно смешно рассуждает о гареме. По такой логике, и у женщин должны быть свои гаремы для мужчин, которые имели счастье\несчастье им понравиться. Словом, да здравствует свободный брак и развод, и никого в неволе держать не надо, да и кормить заодно. Пара тапочков:ни в пример другим комната была убрана без кричащей роскоши, и больше походила на библиотеку Не в пример, ну и запятая лишняя. Примите как благо, пощечины и плевки, предназначенные другому?! И здесь лишняя запятая. Ну и форма глагола - Примите (через "и") - это если в дар, например: примите от меня... Здесь это: вы примете? (через "е") \принимаете? (по аналогии).
Юлия: apropos Спасибо, дорогая. apropos пишет: Бруно смешно рассуждает о гареме. Хоть и кот, а все равно мужчина apropos пишет: верю в автора, который каким-то образом эту проблему разрешит Тогда пойдем разрешать?..
Юлия: *** Элиза медленно брела по краю сжатого поля. Жесткие остатки срезанных стеблей возмущенно шуршали под ее стопами, цепляясь за подол, и исподтишка кололи через тонкий сафьян туфель. Над тусклым охристым золотом поля низко нависло амиантовое небо, словно плохо выстиранная простыня. Элиза не могла понять: сон ли, в который она попала, был наполненной безысходной грустью, или она сама выплеснула свою тоску в чье-то сновидение. На противоположном конце поля показались люди, и Элиза поспешила скрыться в густом кустарнике у его края. Не стоило врываться в чужое сознание и нарушать естественный ход событий. Принцесса с трудом пробралась сквозь колючие ветки, спустилась к небольшому пролеску и оказалась на опушке. Лес обдал ее теплой сыростью с острым запахом хвои. Сумрачная тишина и покой рощи навевали какие-то далекие детские воспоминания. Элиза вошла под мирную сень, спрятавшись от холодного ветра. Ей стоило собраться и перестать в мрачной меланхолии растрачивать силы. Но размышления об увиденном в воспоминаниях Шаула вновь и вновь разбивали ее решимость в прах. – Ох, Дамон! – с негодованием вздохнула Элиза. Она была жестоко разочарованна в принце. Его безжалостный цинизм отвратителен – Элиза была для него лишь средством для достижения целей. И не сумев использовать ее в одном тактическом плане, он тут же воспользовался ею в другом. Яснее ясного, что он рассказал Юсуф-паше про миссию Шаула только затем, чтобы избавиться от внимания принца Фаруха, которого опасался. С какой легкостью он обрек ее на жизнь в гареме! Ее, принцессу, словно рабыню, отправить за многие тысячи лиг от дома для утех восточного деспота?! Да это и есть рабство! Шаул был прав – она предпочла бы не просыпаться вовсе. Но ее никто не спросит. У нее нет ни малейшей возможности отвергнуть злополучный план. И даже Шаул не сможет защитить ее. Зачем, зачем ей все эти принцы с гаремами и без, обманщики без чести и совести, когда у нее есть Шаул?! – О, крестные, крестные! – раздраженно топнула ногой Элиза, и туфель увяз в мягком хвойном ковре. – Этот подлец Дамон и Шаула подставил под удар, - вздохнула она, вытряхивая из туфли побуревшую хвою. Визирь принца без обиняков заявил, что миссия Шаула чревата жестокой расправой безумного принца. Элиза горько покачала головой и опустилась на землю, прислонившись к могучему стволу. Прикрыв глаза, она вызывала в памяти строки письма, обращенные к ней Шаулом. "Твоя участь, любовь моя, представляется с каждым разом все более страшной. Отказав принцу Эльтюда, я лишил тебя трона и защиты могущественного королевства. Потерпев поражение в попытке устроить тебя в тихой обители небольшого княжества, я рискнул вручить твою судьбу отчаянному игроку, наследнику воющего королевства, не имея ни малейшей уверенности в том, что в самом скором времени оно не падет под натиском орд султана. А сейчас я стою перед еще более отчаянным выбором – твоя смерть или гарем восточного принца. Никто не убедит меня, что ты предпочтешь второе. Но как мне защитить тебя? Отчаяние мое не выразить словами. Отправляясь в путь на поиски принца, я считал, что каждый, в чьем сердце есть хоть капля благородства, почтет за великую честь принять право разбудить тебя. Но сейчас я вижу, что в руках моих не свиток герольда, воспевающий подвиг, а договор о сделке самого низкого толка. Твое спасение, твоя жизнь – разменная монета их политических амбиций. И все же, милая, сегодняшний разговор с Юсуф-пашой принес мне облегчение. Под конец он процитировал кого-то из философов (не пример ли это восточной мудрости?): страх застит наш мысленный взор, лишая нас возможности увидеть шанс на спасение. Как это верно, любовь моя! Страх парализует и волю и разум. В страхе за тебя, за Сони (бедный мальчик – в какую смертельную авантюру я втянул его!) не дает мне спокойно рассуждать, постоянно подбрасывая ужасные картинки вашей несчастной участи. Я должен сделать шаг вперед – в конце концов, что бы ни случилось, ничего страшнее смерти нас не ждет, – тогда я смогу увидеть и воспринять трезвым разумом открывшуюся перед нами реальность. Если следующий шаг существует, то он там. Рано отчаиваться, любовь моя. В нашей жизни уже было то, ради чего стоило жить и не жалко умереть. Я люблю тебя все больше. Уверен, что чувствую силу, исходящую из твоего сердца, хоть и не видел тебя уже больше вечности. Провидение, подарившее нам встречу на краю бытия, разрушит и темницы, в которых мы пребываем, какими бы несокрущимыми они нам сейчас не казались". *** Наследный принц Фарух-аль-Рашид был бейлербеем самой западной области султаната беспокойного Мадиса. Сухопутные границы края то и дело осаждались племенами воинственных темнокожих кочевников якубов, а морским – угрожали корабли рыцарей с острова Форцца. Да и само разношерстное население белербейства было подвержено всевозможным волнениям. Все это Шаул узнал от Юсуф-паши. Впрочем, под конец путешествия сановник потерял интерес к пленнику. Шаул не знал, чем объяснить внезапное охлаждение, теряясь в догадках всевозможных предположений, хотя вынужден был признать, что само по себе дружеское расположение восточного вельможи было слишком необычным и малообъяснимым. Теперь он стыдился того, что по наивности принял симпатию Юсуф-паши за чистую монету. Визирь принца в свое время убеждал его плыть по течению, не сопротивляясь и не пытаясь предотвратить неизбежное. И если Шаул прежде хоть изредка мог допустить такой вариант развития событий – конечно, о пребывании Элизы в гареме при этом не могло быть и речи! – то теперь он напрочь отмел его, приняв решение противиться любой попытке принца Фаруха посягнуть на принцессу и земли Оланда. – Твоя любовь ослепляет тебя, – недовольно ворчал Бруно. – Ты понимаешь, что принц и без тебя узнает о принцессе? Представляя ее интересы, у тебя есть небольшой шанс – будем уповать на милость Провидения – хоть каким-то образом обратить ситуацию в ее пользу. Но если ты откажешься, ты лишишься и этого призрачного шанса. В любом случае ты должен позаботиться о Сони, а не разыгрывать из себя оскорбленное достоинство. В конце концов ты даже не видел этого принца. – Действительно, Шаул, – вторил коту Сони, – не стоит отчаиваться. Вдруг принц окажется хорошим. Вот Юсуф-паша мне почему-то нравится. – Давно никого здесь не выбрасывали за борт, предварительно перерезав горло, – раздраженно ответил Шаул. – Ну не знаю, – с сомнением протянул Сони. – Все-таки глаза у Юсуф-паши не такие, как у аги янычар. Вот тот совсем бешенный. Ему ничего не стоит убить человека, кажется даже, что он только того и ждет, как бы кого-нибудь прибить. А Юсуф-паша не такой. – Да, сам он не марает рук, – кивнул Шаул. – Рассуждает, философствует. Но это по его приказам действует ага. А Дамон говорил, что принц подозрительный и опасный. – Дамон сам подозрительный и опасный, – махнул рукой Сони. – Почему ты веришь Дамону больше, чем паше? По мне так Юсуф симпатичней. – Причем тут твои симпатии Сони! – вспылил Шаул. – Ты представляешь себе судьбу Элизы? Либо смерть, либо гарем! – Но почему обязательно гарем? – пожал плечами мальчик. – Пусть принц разбудит ее. А она сама уж решит идти ей в гарем или нет. Если феи правы, и принцесса полюбит его всем сердцем, может быть, все обернется иначе, ведь он тоже будет очень сильно любить ее. Шаул молчал не в силах справиться с обрушившейся на него очевидностью слов Сони. Каким-то образом это незначительная деталь выпала из его внимания – взаимная любовь принца и принцессы должна разрушить чары. По мановению волшебной палочки – или что там у фей? – принц и принцесса полюбят друг друга, навсегда уничтожив вместе с проклятьем любовь Элизы к Шаулу. Не будет ее любви. И ему надо смириться с этим. – Шаул, – Сони сочувственно коснулся его руки. Но он не мог вынести сейчас даже участия. Предостерегающе подняв ладонь, он вышел из каюты. Наткнувшись на одного из янычар, Шаул отшатнулся от него и выскочил на палубу. Как он посмел! Как забылся настолько, что решил себя вправе распоряжаться судьбой Элизы?! Шаул ожесточенно ударил кулаком о дерево мачты – боль обожгла кисть и стрельнула в предплечье, едва ли смягчив душевные муки. – Ты только посланник, – процедил он сквозь сжатые зубы. – Ей… Им всем решать самим. Ты должен только передать. Холодные брызги от ритмично вздымающихся весел окатили его фонтаном. По лицу скатывались соленые капли, смешиваясь с ожесточенными злыми слезами. Шаул вытер лицо рукавом. Невыносимо тяжело было принимать правоту Бруно и Сони. Но приходилось признать, они гораздо лучше разобрались в ситуации. И не мудрено – они не были ослеплены любовью, не обманулись особой близостью к принцессе, не прельстились правом распоряжаться чужой судьбой. В то время как он чуть было не лишил шанса на жизнь сотни людей вместе с той, которой называл своей любимой. И Бруно прав: он должен позаботиться о Сони. С высоты мачты раздался гортанный крик, по палубе за спиной Шаула затопало множество ног – из туманной опаловой дымки на горизонте медленно и величественно проступала земля Мадиса. Галера Юсуф-паши вошла в гавань порта, ловко выруливая между другими судами к причалу, где суетились словно трудолюбивые муравьи грузчики, одетые в жилетки прямо на голое тело, короткие шаровары, открывающие загорелые сухие щиколотки, и небольшие шапочки, чудом удерживаемые на их макушках. За причалом высились мощные крепостные стены города с широкими приземистыми башнями. Шаул рассматривал корабли, стоявшие в гавани, – это были мощные трехмачтовые галеасы, двухмачтовые галеры, небольшие карабы с косыми парусами да рыбацкие лодки, – может быть, среди них и затерялось несколько судов, прибывших с севера, но определить этого он не смог. Шаул и Сони с Бруно на руках впервые за долгое путешествие спустились с борта галеры паши. Привыкшие к качке ноги не сразу обрели твердость на земле. И Шаулу пришлось поддержать оступившегося Сони. Прямо на пристани их ожидало несколько крытых носилок. Шаул оглянулся: убежать сейчас, несмотря на царящую в порту суету, было невозможно – пятеро янычар окружили их с Сони плотным кольцом, в то время как остальные разгоняли толпу вокруг носилок. Пока свита паши рассаживалась, Шаул осматривался кругом. Чуть в стороне от причала он заметил людей, руки и ноги их были закованных в тяжелые кандалы, – женщины, дети, мужчины, оборванные, грязные, светловолосые и темнокожие, со всех концов мира. То был знаменитый невольничий рынок в Мадисе. Он часто слышал о нем в Аустеррии. Прервав наблюдения Шаула, янычар подтолкнул его к носилкам, тот послушно сел, и за ним нырнул Сони, двое янычар уселись с ними, зажав их между собой. Под крики и свист плеток, разгоняющих портовую толпу, они двинулись в путь. Напрасно Шаул пытался увидеть, что-нибудь в небольшое окошко носилок – за кольцом янычар, окруживших кортеж, были видны лишь не складывающиеся в единую картину фрагменты. Закатное солнце одело портовый город в яркий восточный наряд. Перед глазами мелькали его сочные краски – индиго, фиолетовый, лиловый оттенялись терракотой, золотыми и алыми всполохами. Наконец кортеж остановился. Из окошка была видна только высокая стена. Когда они, повернули и въехали в воротную арку, то оказались во внутреннем дворе какого-то дома. Посреди возвышалось прямоугольное строение со стрельчатой арочной нишей, из отверстия которой в небольшой бассейн струилась вода, наполняя воздух тихим переливчатым журчанием. Со всех сторон за кронами деревьев в вечернем сумраке угадывалась галерея. Ни самого Юсуф-паши, ни кого-либо из его слуг во дворе не было. Над ухом Шаула прозвучал неприятный гортанный звук, нарушивший мирную тишину, и янычар довольно бесцеремонно подтолкнул его ко входу. Сони последовал за ним. Их провели в одну из комнат и оставили одних. За их спинами щелкнул засов. Ни багажа, ни тем более оружия им не вернули. Шаул подошел к окну. Ставни были раскрыты. В свете взошедшей луны, с трудом пробивающемся через кроны деревьев, он увидел кованные частые решетки из витых прутов, перехваченных в пересечениях кольцами. В ромбовидные просветы решетки едва могла протиснуться детская ладонь. Их положение пленников стало еще очевиднее, чем на корабле. Сони спустил Бруно с рук и, оглядевшись, проговорил: – По крайней мере они оставили нам еду и воду. Умывшись и подкрепились высушенными фруктами с хлебными лепешками, они улеглись спать, устроившись прямо на покрытом ковром полу. Сони придвинулся к Шаулу и шепнул на ухо: – Мне страшно. Сердце Шаула сжалось. Пора было посвятить Сони в часть его плана. Он отстегнул от пояса кошелек. – Сони, спрячь его где-нибудь на себе подальше. Мальчик послушно зашуршал в темноте, засовывая кошелек. – Я хочу попросить тебя, Сони, об одолжении, – прошептал Шаул на самое ухо мальчику, когда тот перестал возиться. Сони молча кивнул, щекотнув Шаула волосами. – Юсуф-паша упоминал о неком Эзре Аромитянине из Каразерума, главаре контрабандистов, что досаждают принцу. Я не знаю, как сложатся обстоятельства, но ты должен при первой же возможности, используя все свои навыки, бежать и найти этого Эзру, заплатить ему и попросить его вывезти тебя из страны, на остров Рыцарей. Будь с ним осторожен. О нем мне рассказал паша, а он не из тех, кто болтает попусту. Если он, действительно, как тебе показалось, не желает нам зла, то это подсказка, если же наоборот – ловушка. Но выхода у нас нет. – Я тебя не брошу, – повернув голову к самому уху Шаула, прошептал мальчик. – Ерунда, – возразил тот. – Я должен увидеть принца, ты сам говорил. Но тебе рисковать своей жизнь для встречи с ним не стоит. Ты подождешь меня у Эзры. Если принц примет предложение разбудить Элизу, я найду тебя. Нет – постараюсь бежать вслед за тобой. – А Бруно? – прошептал мальчик. – Бруно будет с тобой. Думаю, ему это будет несложно. Если я задержусь, не ждите меня. Ты должен будешь найти принца для Элизы. – Нет, Шаул! – Да, Сони, – погладил Шаул мальчика по плечу. – Только тебе я могу доверить ее. Он помолчал. Сони прижался к его плечу и всхлипнул. Шаул обнял мальчика. – Полно, Сони, будь мужчиной, – прошептал он ему на ухо. Шаул прикрыл глаза. Было тревожно и муторно, на его плече всхлипывал, засыпая, Сони. Ему хотелось утешиться, вспомнив черты Элизы, но они ускользали. Он давно не был в ее прошлом, а о ее настоящем, хоть оно и тревожило его гораздо больше, ему было ничего неизвестно. Бедняжка заперта на границе небытия – что может быть страшнее? Как переносит она свое беремя? Чем наполняет пустоту, что окружает ее? Что ждет она, к чему стремиться ее измученная душа? Ничего из этого он не знал. Не знал и о том, сохранилось ли в ее сердце воспоминание об их встрече… Шаул вздохнул. Сони был прав: он должен предоставить Элизе возможность решать самой. Что бы ни напридумывали феи, человеческое сердце сильнее всех магических приемов – только ему нужна свобода. И Элиза наконец получит ее. Он обратится к принцу Фаруху – как бы тот ни был опасен, он один из тех, кто может разбудить ее. Шаул пожалел, что вместе с вещами его лишили и возможности вести свои записи. Поверяя каждый вечер свои мысли и чувства бумаге, он не только упорядочивал первые, но и находил утешение для вторых. Его письма к Элизе – Бруно был бы в бешенстве, если бы узнал о них – помогали ему переживать разлуку и избавляться от жалких самолюбивых претензий. Элиза никогда не прочтет их, но он был уверен, что пишет не в пустоту. "Любовь моя, – мысленно начал Шаул очередное послание. – Бесценное сокровище души моей, я обращаюсь к тебе, и сердце мое наполняется радостью узнавания. Нет не глухая стена передо мной, а бесконечная тайна духа. Сколько еще откровений подарит мне любовь к тебе? Как я был слеп. Как наивен был в поисках для тебя лучшей жизни. Не благоденствия ты была лишена, а свободы. Отказав тебе в правде о собственной участи, тебя обрекли на ужасающую неволю. И потому твоей судьбой распорядилась злая колдунья. Не в счастье ты нуждаешься сейчас, а в освобождении. Не в любовной неге – а в праве решать". Но как ему убедить принца? Юсуф-паша утверждал, что принц скорее всего не поверит в историю о спящей принцессе. Но мог ли Шаул доверять самому визирю? – Я могу быть с вами откровенным? – как-то в пылу беседы спросил он Юсуф-пашу. – О, нет, – покачал головой тот. – Друг мой, никогда не позволяйте себе такую роскошь. Откровенность слишком дорого обходится. Так чем же была откровенность визиря? В их философских беседах паша, любитель софистики, циник, безусловно, выступал со стороны скептиков. Он утверждал, что человеком управляет исключительно эгоизм, не верил в геройство и подтрунивал над рыцарством своего собеседника. – Человек эгоистичен по своей природе, – утверждал паша. – И если он совершает подвиг, как вы утверждаете, то делает это только потому, что сам того желает. Причин тому может быть множество: от неуемного тщеславия до болезненного желания принести себя в жертву. И заметьте, я не исключаю всего множества разумных вариантов, лежащих между этими двумя крайностями. – То есть вы не допускаете наличия в человеческой душе таких чувств как стремление к справедливости или желание избавить ближнего от беды или смерти? – Это тщеславие. Нет никакой справедливости, и человеческая жизнь – не абсолютная ценность, ее определяют цена и качество. Если человек считает, что может идти против природы, утверждающей это, он просто непомерно тщеславен, – неприязненно морщился паша. – Иными словами, увидев тонущего человека, вы спокойно прошли бы мимо? – Все зависит от того, какова цена спасения. И, не скрою, хотелось бы знать, что за человек тонет, – не помешаю ли я своим вмешательством торжеству так почитаемой вами справедливости. Вам не приходило в голову, что совершая добрые поступки, вы берете ответственность за их последствия? В своем безудержном желании спасти кого бы то ни было, вы можете спасти убийцу, предателя, жестокого тирана… – Я согласен, что само по себе добро, теряет смысл без Высшего источника добра. Но в противном случае у человека появляется мерило его собственного понимания, и возможность, творя добро, осуществлять волю Творца и участвовать в Его благом попечении о мире, что, безусловно, превышает человеческое разумение и рамки его жизни. Тогда, в случае допущенной человеком ошибки, есть Тот, Кто ее исправит. – О нет, – покачал головой Юсуф-паша. – Я, знаете ли, придерживаюсь гораздо более близких горизонтов и ограничиваюсь узким, исключительно практическим кругом задач. Я стремлюсь лишь к личному счастью. – И потому вы стали визирем принца? – усмехнулся Шаул. – Вы попали в самую точку, друг мой. Мое занятие наиболее соответствует моему характеру и потому позволяет мне наилучшим образом достигать счастливого состояния. – Вы говорили, что принц неуравновешенный, подозрительный и жестокий человек. Вы ходите по острию ножа. – Во-первых, я так не говорил. Во-вторых, чем выше человек стоит, тем меньше над ним жестоких людей, от которых зависит его жизнь. В-третьих, мое положение позволяет мне не только защищать себя, но и моих близких, а в-четвертых, мы все ходим по острию ножа. Жизнь – игра, без риска не выигрывает никто. Но способный игрок постарается выстроить ходы так, чтобы цена его проигрыша была не более, чем смерть. Ну, а ее-то не избежит и самый удачливый из нас. Юсуф-паша был игроком, политиком, он делал высокие ставки, при этом всегда помня о цене. – Не более чем смерть, – со вздохом повторил слова визиря Шаул. Но не смерть Сони. Он должен вывести мальчика из этой игры. Жизнь Сони не может ограничиться прозябанием в трущобах Эльтюда и коротким путешествием на восток. Надо во что бы то ни стало устроить его побег из-под стражи.
Хелга: Юлия пишет: Ну почему не так? Половая зрелость ведь не является обязательной для влюбленности. Многие люди начинают влюбляться с весьма нежного возраста. Помнятся и мне нешуточные бури страстей детского сада... Не, с этим все очень хорошо. Я к тому, что Сони подозрительно мудр и рассудителен для своего юного возраста и подозреваю, что здесь какая-то тайна. Спасибо за продолжение! Чем сердце успокоится...
Юлия: Хелга Хелга пишет: Сони подозрительно мудр и рассудителен для своего юного возраста И этот сомнителен Хелга пишет: Чем сердце успокоится До успокоения пока далековато... Чудище сочинение обло, озорно, огромно - разве что не лаяй...
apropos: Юлия Надеюсь, Сони удастся бежать, и Шаулу тоже. Немного запуталась в переживаниях Шаула: если для пробуждения принцессы имеется условие, что не только принц должен полюбить ее, но и она - его, то властитель гарема в любом случае такого испытания не выдержит (ни со своей, ни с ее стороны). Так что в этой ситуации Шаулу скорее надо беспокоиться о том, как выбраться из переделки целым, невредимым и желательно живым. Чуток тапков набралось:сон ли, в который она попала, был наполненной безысходной грустью Сон - наполнен. Она была жестоко разочарованна в принце. Одно "н" - ? Галера Юсуф-паши вошла в гавань порта, ловко выруливая между другими судами к причалу, где суетились(,) словно трудолюбивые муравьи(,) грузчики, одетые в жилетки прямо на голое тело, короткие шаровары, открывающие загорелые сухие щиколотки, и небольшие шапочки, чудом удерживаемые на их макушках. Как мне кажется, запятые здесь не помешают, ну и - шапочки (чудом) удерживаемые как-то смутили. М.быть - шапочки, (чудом) удерживающиеся - ? Напрасно Шаул пытался увидеть, что-нибудь в небольшое окошко носилок Лишняя запятая. Когда они, повернули и въехали в воротную арку, Лишняя запятая. кованные частые решетки из витых прутов С одним "н" кованые здесь, нет? Умывшись и подкрепились высушенными фруктами с хлебными лепешками, они улеглись спать, устроившись прямо на покрытом ковром полу. Как-то сложновато выстроено предложение. М.быть - Они умылись и подкрепились (...), а затем улеглись спать (...). Но тебе рисковать своей жизнь(ю) для встречи с ним не стоит. Буква пропущена. Что ждет она, к чему стремиться ее измученная душа? Лишний мягкий знак.
Хелга: Философствуют, однако! Вечная проблема добра и зла. Визирь определенно нравится, умник такой циничный. Немного тапочков: Юлия пишет: Визирь принца без обиняков заявил, что миссия Шаула чревата жестокой расправой безумного принца. Что-то смущает в этом предложении. Или нет? Юлия пишет: Прикрыв глаза, она вызывала в памяти строки письма, обращенные к ней Шаулом. Может, строки письма Шаула, обращенные к ней? Юлия пишет: Шаул не знал, чем объяснить внезапное охлаждение, теряясь в догадках всевозможных предположений, Не знаю, что-то засомневалась - догадки и предположения не одно и то же? Теряясь во всевозможных догадках? Юлия пишет: Вот тот совсем бешенный. бешеный Юлия пишет: Как забылся настолько, что решил себя вправе распоряжаться судьбой Элизы?! решил, что вправе распоряжаться Юлия пишет: В то время как он чуть было не лишил шанса на жизнь сотни людей вместе с той, которой называл своей любимой. которую Юлия пишет: Напрасно Шаул пытался увидеть, что-нибудь в небольшое окошко носилок Лишняя зпт Юлия пишет: Когда они, повернули и въехали в воротную арку Лишняя зпт Юлия пишет: Умывшись и подкрепились высушенными фруктами с хлебными лепешками, и подкрепившись Юлия пишет: Но тебе рисковать своей жизнь для встречи с ним Но тебе рисковать жизнью ради встречи с ним Юлия, а если выкладывать отрывки поменьше объемом? Я к тому, что читать будем быстрее и тапки легче собрать, ежели что.
apropos: Хелга пишет: а если выкладывать отрывки поменьше объемом? Я к тому, что читать будем быстрее и тапки легче собрать, ежели что. Вот обеими руками поддерживаю и просто умоляю автора, на коленях... (В идеале - примерно (ну там плюс-минус) 2 страницы Ворда если выкладывать - то, действительно, будет проще их и читать, и тапки собирать. )
Юлия: apropos Хелга Спасибо, дорогие. apropos пишет: Немного запуталась в переживаниях Шаула: Я думаю, Шаул и сам запутался. apropos пишет: властитель гарема в любом случае такого испытания не выдержит В смысле - откажется от гарема? Не думаю, что у него возникнет когнитивный диссонанс. Гарем и любовь - для него совершенно не взаимоисключающие вещи. И история Роксоланы не дает надежд в этом смысле. Хелга пишет: Визирь определенно нравится, Еще один сомнительный Хелга пишет: если выкладывать отрывки поменьше объемом Это я погорячилась. Элизин кусок совсем маленький показался, вот я и сунула еще один кусок. Обещаю держать себя в руках.
Юлия: *** Агата с трудом пробиралась на лыжах по высоким сугробам Заколдованной рощи. Зима, укрывшая все своим белоснежным покровом, еще щетинилась морозом и пугала снежными бурями, но календарь не обманешь, и даже сквозь густые кроны сосен, в рощу пробивались солнечные лучи, совсем не по-зимнему весело играющие на снежном насте, в предчувствии весенней капели. Скоро зиме придет конец, а вместе с наступившей весной придет и конец отмеренного Элизе срока. Чем ближе к Заколдованному замку, тем тяжелее было пробираться сквозь густую чащу. Агата нахмурилась и, слегка махнув рукой, освободила себе дорогу. Доставив себе небольшое удовольствие, он лихо съехала с пригорка между расступившимися соснами. Она не была любительницей зимних развлечений, но сейчас отдавалась незатейливой забаве, стараясь отвлечься от тяжелых и безутешных мыслей. Агата сегодня сбежала из дома. Сбежала от пугающей молчанием отчужденности, от безысходной тоски. Они с Селиной не разговаривали с того памятного разговора перед зеркалом, когда она опрометчиво помогла ей вспомнить ее позор. Агата не желала смиряться с этим и не могла простить предательства сестры. А Селина и не пыталась оправдаться или смягчить свою вину, она укуталась в свою похотливую страсть, как в королевскую мантию, и размахивала своим падением, словно рыцарским знаменем! Агата замкнулась. Она не хотела ни с кем обсуждать позорный «духовный брак», как называла свое падение Селина, даже с Гизельдой. Да и что могла ей сказать старая фея? Такое не раз случалось? Агата тяжело вздохнула и уставилась невидящим взглядом на темный корявый ствол сосны. Дар к магии не передается по наследству, и будущий волшебник может родиться в любой семье. Но всем известно, что в роду всех нынешних фей и волшебников были и бабки, и деды с подобным призванием. Конечно, совсем не всегда их появление в семьях было связано с освещенным браком, хотя случалось и такое, особенно в тех краях, где доброе знание и мастерство карались также жестоко, как и черная магия. Ведя обычную для окружающих жизнь, давшие обеты феи и волшебники вступали в браки, рожали детей, сохраняя в кругу семьи свою тайну, и тем самым избегая опасности. Но Селине-то ничего не угрожало! Они были маленькими девочками, когда потеряли родителей, и Гизельда взяла их на воспитание. Тогда они поклялись быть вместе и никогда не расставаться, а подрастая, обучаясь магии, дали обеты, в том числе целомудрия и чистоты, чтобы полностью без остатка отдаться своему служению. Но Селина из-за своего гадкого упрямства решила доказать, что любовь к великом Трауму возможна. Она доказала это, уничтожив самого Траума, а теперь и их клятву. Как могло произойти это чудовищное нелепое единение?! Агата горько покачала головой, и на глаза накатились слезы. – Ты не можешь проклинать то, что позволило Провидение! – бросила ей в лицо Селина. – Не Провидение творит преступления, а вы! – в бешенстве ответила ей Агата. С тех пор она больше не могла общаться с сестрой. В доме воцарилась, затопляя каждый угол своей тягучей тусклой гущей, молчаливая обида. Придумав необходимость попасть в Заколдованный замок, Агата просто оправдала перед собой побег из дома. Как посмел этот проклятый Траум вместо покаяния принести Провидению собственную похоть?! И почему Провидение выполнило его просьбу? Ведь не только душа, но и тело Селины было спасено. Эта непостижимая загадка бросала вызов всем ее знаниям и представлениям о добре и зле. Ах, как бы ей хотелось найти доказательства посрамления бесстыдной уверенности влюбленных! Если действия Провидения оставались для нее тайной, то замысел Траума был ей очевиден – благородного Траума не устраивала собственная смерть. Соединившись с Селиной, он останется жить в ней. Даже если его самого уже не будет, Селина уже никогда не будет прежней. Даже если его существо уничтожено вечным небытием, на душе глупой феи навсегда останется оттиск духа владыки снов. Она развенчала миф о его безграничной жертвенности ради любви. – Он просто хотел жить, – неприязненно процедила она, словно это было непростительным грехом. Агата остановилась, она наконец добралась до замка королей Оланда. Раздвинув кусты, она прошла по заснеженному мосту. Сквозь скрип снега под ногами она услышала потрескивание подгнившего дерева. В самом замке зимы не было. Там навек застрял теплый весенний день. Но следы разрушений и тлена были заметны и там – проросшая между камней трава, трещины, отвалившиеся, разбитые кирпичи, почерневшее дерево. Обитатели замка уже не были застывшими в смешных позах храпунами, они в беспамятстве лежали на тех местах, где застал их столетний сон, с посеревшими и осунувшимися, словно в предсмертный час, лицами. Часы на башне замка отстукивали их последние месяцы. И в королевских покоях все было столь же удручающим – паутина, пыль, разбитые стекла, покосившиеся двери. Люди и животные, забывшиеся предсмертным сном. Только Элиза казалось живой. Ее пунцовые щеки горели, словно она была в горячке, и едва уловимый стон вырывался время от времени из плотно сжатых губ. Агата поднесла руку к взмокшему лбу принцессы, и оправила прилипшие к нему волосы. У принцессы и вправду был жар. Что с ней творилось? Что видится ей в ее страшном сне? Или это отражение ужасных событий, происходящих с Шаулом? Как долго он в пути… Агата прикрыла глаза, и устало провела по лбу ладонью. Стоило ли надеяться на благополучный исход? С самого начала все пошло наперекосяк. А теперь еще эта история с Траумом. Неужели любовь Селины и спасение Элизы – звенья одной цепи? Агата нахмурилась, отгоняя неудобную и неприятную мысль, и занялась крестницей. Поправила подушки, положила на лоб влажный компресс, смочила виски уксусом, а губы водой. Ее заботами стоны затихли, но жар не спадал. Она бессильна была помочь бедняжке. Причина болезни была скрыта от нее. Агата присела на край кровати и взяла Элизу за руку. Несмотря на жар, пальцы девушки были холодными. Агата заварила всю эту кашу, стараясь наилучшим образом исполнить волю Провидения. И что же из ее стараний вышло? Она не могла помочь ни Шаулу, сгинувшему в далеких краях, ни метущейся в горячке Элизе. Единственный, кто из причастных к этой истории был сейчас доступен ее заботам, – потерявшийся Траум. Но она была слишком уязвлена их отвратительным, гадким поступком. Она знать ничего не хотела о их так называемом духовном браке. Она не переступит через себя. Не унизится до того, чтобы признать их отношения. А если они так уверены в собственной правоте, так пусть выпутываются сами. Селина утверждает, что Траум жив – так почему же ее распрекрасный духовный супруг не ищет ее? Забыл, растерялся, увлекся другой, превратился в жабу? Так пусть пожинают плоды своих поступков. А ее пусть не втягивают в свои недостойные авантюры. Ничто и никто не заставит ее изменить своим принципам! Агата погладила измученную лихорадкой Элизу по голове, слегка облегчив заклинанием ее страдания, и покинула Заколдованный замок. Путь назад не был так долгим – Агата приняла решение и не собиралась отступать от него. Она останется верна себе. Пусть Траум и помогал им. Пусть он действительно любил Селину. Но если они поступили так, как считали нужным, то и у нее остается такое же право. В конце концов они с Селиной – не маленькие девочки. Пришло время расстаться. Конечно, Агата не собиралась устраивать трагедий и выставлять сестру из дома или уходить самой. Они прекрасно уживаются под одной крышей. Просто теперь они не будут ничего затевать вместе. Они обе самостоятельные и взрослые феи. Каждая со своим даром. Пусть они и неравнозначны, но такова действительность и ничего с этим не поделаешь. Довольно она возилась с легкомысленной Селиной. Теперь она займется серьезной магией. У каждой из них своя дорога. Селина намерена направить свою магию на удовлетворение своих прихотей – пускай, она не будет препятствовать сестре. Их последнее совместное предприятие только лишний раз доказывает несостоятельность их совместных усилий. К тому же их участие давно свелось к нулю. Значит, пора оглядеться в поисках следующей задачи. Она готова была перевернуть страницу, начинать с чистого листа. Агата застала Селину на пороге. Рядом с ней стоял большой дорожный сундук. – Я не хотела уходить, пока ты не вернулась, – начала она. – Куда ты собралась? – нахмурилась Агата, оглядывая укутанную в меховой плащ сестру. – Пока я погощу у Гизельды. А потом решу, как мне устроиться… – Ты с ума сошла, – процедила Агата. – Мы поклялись быть вместе, потому что не собирались расставаться и не мыслили жизни друг без друга. Но глупо оставаться вместе, когда мы обе не хотим этого. – Что значит, мы обе не хотим?! Это ты нарушила нашу клятву, ты предала меня, соединившись со своим Траумом! – Я полюбила, Агата, и не собираюсь оправдываться в этом. Не моя любовь предает нашу с тобой привязанность, а твое непробиваемое упрямство. Это ты оттолкнула меня! Ты своей ревностью, своим нежеланием делить меня ни с кем! Если ты потратила столько сил, спасая меня, ты решила, что имеешь право надеть на меня короткий поводок?! Ты была уверена, что его уже никогда не будет между нами? Так вот и знай – он всегда будет со мной, даже если я его не найду. Но я найду его! Я не так сильна в магии, как ты, но я смогу благодаря своей любви и вере. Я буду искать его, пока не найду! Она исчезла, а в ушах Агаты стоял грохот захлопнувшейся двери. Хотя Селина и не подумала воспользоваться ею.
apropos: Юлия Ну, Агата ревнует сестру, просто не отдает себе в этом отчета. Влюбиться ей надо, сразу и себе жизнь облегчит, и сестру поймет. Юлия пишет: В смысле - откажется от гарема? Не, не от гарема откажется (хотя и это тоже), а сможет полюбить. Чуток тапочек:сквозь густые кроны сосен, в рощу пробивались солнечные лучи Лишняя запятая. освободила себе дорогу. Доставив себе небольшое удовольствие, он(а) лихо съехала Себе-себе, ну и буква пропущена. доброе знание и мастерство карались также жестоко, как и черная магия. Здесь: так же - раздельно. Агата поднесла руку к(о) взмокшему лбу принцессы, и оправила прилипшие к нему волосы. Лишняя запятая. Путь назад не был так(им) долгим Окончание не дописано.
Хелга: Юлия пишет: Она исчезла, а в ушах Агаты стоял грохот захлопнувшейся двери. Хотя Селина и не подумала воспользоваться ею. Очень-очень! Можно понять и Агату и Селину, хотя непримиримость Агаты огорчает и приводит к тому, что произошло. Нетерпимость и несгибаемость - вредные вещи, на мой взгляд. Юлия пишет: Еще один сомнительный Угу... Юлия пишет: В конце концов они с Селиной – не маленькие девочки. Здесь в конце концов, кажется, выделяется зпт.
Юлия: apropos Хелга Спасибо, дорогие мои. Хелга пишет: Можно понять и Агату и Селину, хотя непримиримость Агаты огорчает и приводит к тому, что произошло. Такая твердолобость свойственна сильным натурам, не привыкшим к неподчинению. apropos пишет: Влюбиться ей надо, сразу и себе жизнь облегчит, и сестру поймет. Разве она сейчас способна заметить хоть кого-то? Гнев застит ей глаза и сердце и с лихвой заменяет все чувства. apropos пишет: Не, не от гарема откажется (хотя и это тоже), а сможет полюбить Я думаю, что принц Фарух, даже полюбив, не откажется от гарема. И не потому, что злодей или недостаточно любит. А потому что таков его мир, и таковы ценности и представления о должном миропорядке. И никакая любовь не в состоянии мгновенно развернуть человека к совершенно чуждому и неизвестному западному миру. Этот процесс (воспринятия чужих ценностей), если и возможен, долог и труден. И для Шаула гарем - не просто недостаток любви и уважения. Это знак и выражение совершенно противоположного мировоззрения и самоидентификации человека (в онтологическом смысле). Гарем - это же закрепленное в социальном институте потребительское предметное (противоположно духовному) отношение к женщине, как существу низшего порядка по сравнению с мужчиной. Она - обезличенный источник наслаждения и продолжения рода. Я не утверждаю, что конкретный восточный мужчина всегда и абсолютно так относился к своим конкретным наложницам и женам. Конечно, личность женщины вмешивалась и нарушала, если не внешний порядок, то его суть. Но как идея. И в этом смысле – он (гарем) диаметрально противоположен западной идее отношения к женщине как к Прекрасной Даме и воплощению этой идеи в рыцарском служении и преклонении перед Прекрасной Дамой в конкретной женщине. Это, конечно, то же идея, а не ежедневная практика, но важно, что она является одним из столпов всего западного мировоззрения, представителем которой и является в данном случае Шаул.
Юлия: *** Холод тряс и тревожил, пробираясь все глубже. Наконец он коснулся сознания и разорвал ткань сна. Шаул открыл глаза. Был темный предрассветный час. Рядом сжался от холода спящий в обнимку с Бруно Сони. Шаул поднялся на ноги, выбивая зубами дробь, и закрыл ставни на окнах, спасаясь от врывающегося из-за отсутствия стекол холодного ветра. В комнате стало совсем темно. Наткнувшись на низенький столик, Шаул на ощупь стянул с него покрывавшую его скатерть и укрыл им спящих Сони и Бруно. Чтобы избавиться от сотрясающей его дрожи, он сделал несколько резких движений. Озноб стих, но Шаул продолжал делать гимнастические упражнения. От точных ритмичных движений мысли и чувства приходили в порядок после ночной сумятицы. Во сне он плутал по лабиринту узких улочек кого-то города в поисках то Сони, то Бруно и никак не мог собрать друзей, чтобы осуществить свой план побега. Шаул тряхнул головой, прогоняя тоскливый морок сна. "Страх парализует разум", – вспомнил он слова Юсуф-паши. – Если у нас есть шанс на спасение, то следует сосредоточиться на его поиске, – прогворил Шаул, обернувшись на шорох, раздавшийся у двери. В следующий момент щелкнул засов, и в проеме отворившейся двери появился вчерашний янычар. Шаул взглянул в его холодные голубые глаза, вспомнив слова Юсуф-паши. Где родился этот голубоглазый блондин? Как попал ребенком в плен, превратившись из милого мальчика северо-западного побережья в свирепого солдата восточного султана? "Во что бы то ни стало надо спасти Сони от подобной участи". Шаул подошел к спящим и разбудил мальчика. Рассвет едва осветил небо. Во дворе янычары суетились около лошадей, среди которых Шаул заметил своего Гнедого и Сонину Лиру. И никаких носилок! Кивнув голубоглазому янычару, велевшему им жестом сесть на коней, Шаул вскочил на своего Гнедого и забрал из рук Сони Бруно, запустив кота в седельную сумку. Ничего, кроме этой пустой сумки и фляги с водой, из их вещей не было. Зато они не были связаны или заперты в закрытых носилках или карете. Шаул взглядом встретился с Сони, и мальчик едва заметно кивнул в ответ. Теперь надо быть предельно внимательными – только бы не упустить шанс. Вскоре появился и Юсуф-паша собственной персоной. Одет паша был по-походному. Многослойные длиннополые одежды с висячими рукавами заменил короткий приталенный кафтан, широкие шелковые шаровары – узкие штаны, заправленные в мягкие невысокие сапоги желтой кожи, а роскошный тюрбан – белая войлочная шапка, обернутая бледно-лазоревым платком. Не удостоив пленников даже взглядом, паша легко вскочил на изумительного вороного с белой звездочкой на лбу, и вся кавалькада в сопровождении двух десятков янычар двинулась со двора. Они проехали по узким улицам просыпающегося города. Высокие тонкие башенки минаретов остриями крыш вспарывали посветлевшее утреннее небо. Укутанные сумрачной предрассветной дымкой дома прятали богатство портового города за невзрачными глиняными стенами и высокими заборами. Лишь редкие деревянные балкончики и галереи под широкими крышами чуть оживляли картину. Скрыться в узких коридорах улиц, образованных глухими стенами, не зная города, было почти невозможно, к тому же белобрысый янычар не спускал с них глаз и, словно приклеенный, ни на шаг не отставал от Сони. Шаул не сокрушался. Конечно, бежать из портового города было легче. Но для того, кто не знает языка и не имеет ни единой знакомой души, на которую мог бы положиться, и портовый город может оказаться ловушкой. Наконец кортеж паши выехал в южные ворота, покинув город. Миновав несколько небольших селений, жавшихся к крепостным стенам, они оказались в пустыне. Пыльная глиняная дорога вилась вдоль невысоких холмов и каменных скал. На всем охватываемом глазом пространстве не было видно ни одного дерева, лишь изредка из расщелин в камнях торчали безжизненные колючие кустики. Поднимающееся солнце стремительно сворачивало длинные лиловые тени, заливая все однотонной охрой. Сероватая, словно выцветшая, зелень кустов не оживляла пейзаж. Яркое кобальтовое небо в сиянии белого солнца слепило глаза. Шаул, вздохнув, опустил пониже поля шляпы. Шанс на побег в пустыне равнялся самоубийству, и о нем не стоило ломать голову. Через несколько часов солнце стало жарить немилосердно. В темном платье стало невыносимо жарко. Шаул ослабил шейный платок, смахнув с лица пот, глотнул из фляги – вода стала теплой и отдавала вкусом бараньего жира – и протянул ее Сони. Щеки мальчика заливал малиновый румянец. Разморенный жарой, он совсем сник. Шаула и самого разморило от жары, слабость одолевала не только тело, но и мысли. Как ни пытался он противостоять одуряющему действию солнца, безжалостное светило расплавляло его волю. Когда солнце неумолимо зависло в зените, кортеж Юсуф-паши подъехал к небольшому оазису. В легкой кружевной тени могучих тамарисков уже отдыхал караван. У длинной каменной поилки источника выстроились верблюды, лошади и серые ослики. Но увидев знатного вельможу в окружении отряда янычар, караванщики засуетились и, почтительно кланяясь, начали оттаскивать своих животных, освобождая места у колодца. Из-под навеса стоявшей под деревьями палатки к Юсуф-паше выскочил одетый в длинную полосатую рубаху господин и, склонившись в низком поклоне, почтительно залопотал. Он продолжал кланяться и улыбаться, протягивая руки в приглашающем жесте, пока Юсуф-паша, едва замечая его, не уселся в палатке, утопая во множестве подушек, которые услужливо подкладывал не отходивший от него хозяин. Засмотревшийся на высокомерного вельможу Шаул, получил тычок в бок – белобрысый янычар знаками велел им идти к той же палатке. Живительная тень манила, но надо было позаботиться о Бруно. Шаул вытащил из сумки кота. И тот, ловко лавируя между ног вьючных животных, пробрался к поилке, запрыгнул на угол каменного ограждения и, присев, начал лакать. Пившая рядом лошадь подняла морду и недовольно фыркнула, но кот не удостоил внимания подобный афронт и продолжал пить, как ни в чем не бывало. Взмахнув темными ресницами, красавица-лошадь повела ушами и меланхолично опустила морду в поилку. Радуясь возможности оказаться в тени, Шаул устало опустился на циновку. Хозяин палатки, поприветствовав их неразборчивой речью и суетливыми, но не слишком усердными поклонами, усадил у самого края и вернулся к Юсуф-паше. Измученный, растрепанный Сони привалился к Шаулу, прикрыв веки. Щеки его все так же горели, а под глазами синели тени. Наблюдая за людьми и животными, Шаул уныло думал о невозможности побега, когда Сони едва держится на ногах. Что же будет, когда они наконец прибудут в Каразерум? Внезапно возникший перед ним слуга протянул небольшие керамические мисочки – с янтарной поверхности наполнявшей их жидкости поднимался седоватый пар. – Щой, щой, – повторял тот, кивая, пока Шаул пытался взять неудобный сосуд без ручки. – Что это? – вяло спросил, поднимаясь, Сони. – Щой, щой, – снова затараторил слуга, вкладывая в руку мальчика мисочку. Шаул глотнул, терпкая золотая жидкость обожгла пищевод. – Чай, – ответил он Сони. Прежде ему всего лишь однажды пришлось пробовать экзотический напиток. Тогда он не произвел на него должного впечатления, но сейчас, когда он изнывал от жажды, терпкая горечь чая показалась приятной и освежающей. Легкий ветерок обдувал сырые волосы, принося долгожданную прохладу. Выпив несколько мисочек обжигающего напитка, Сони, примостившись на его плече, заснул. Шаул почувствовал, как и его одолевает дремота, и, прислонившись спиной к столбу, на котором была растянута палатка, устало прикрыл глаза. Ему казалось, что он лишь на минуту сомкнул веки, но очнувшись от гортанного крика, увидел, что тени заметно выросли. Голубоглазый янычар недовольно махнул ему рукой. Шаул оглянулся – Юсуф-паши в палатке уже не было. Зато Бруно был тут – кот спал на коленях у Сони. После внезапного пробуждения Шаул чувствовал себя разбитым и сонным, но постепенно мерная тряска в седле прогнала сонливость. Силы возвращались вместе с ясностью мысли и решимостью действовать. Шаул оглянулся на Сони – короткий отдых и ему пошел на пользу, – уверенно сидящий в седле, мальчик бодро улыбнулся ему.
Хелга: Юлия Вроде и в седле, а не убежать. Что-то будет? Очень живописная восточная картинка, даже жарко стало. Чуть тапочков: Юлия пишет: Засмотревшийся на высокомерного вельможу Шаул, получил тычок в бок Лишняя зпт Юлия пишет: уверенно сидящий в седле, мальчик бодро улыбнулся ему. Здесь тоже, кажется, зпт не нужна.
Юлия: Хелга Спасибо, дорогая. Хелга пишет: Что-то будет? Будет, будет Хватило бы только терпения читателям.
apropos: Юлия А тут всюду клин - куда ни кинь. В пустыне не убежишь, и кони не помогут. Ну и в городе, из-под замка тоже шансов нет. Ну разве что чудо какое вкупе с авторской фантазией. Гарем - это менталитет, да.
Юлия: apropos apropos пишет: разве что чудо Чудо или не чудо, но что-то будет. Двинемся дальше?
Юлия: Холмы росли и теснее сходились к дороге, в конце концов превратив ее в ущелье, скрытое спасительной тенью от жгучего солнца. Шаул пытался припомнить карту, которую изучал на корабле, пока у них не забрали вещи. Согласно этой карте из его новейшего атласа, главный город провинции Мадис Каразерум лежал в долине, окруженный с трех сторон высокими горами, а с четвертой, западной, – бурной горной рекой. Город стоял на ее высоком берегу, а противоположный уходил вниз узкой покатой долиной. Стесненная с двух сторон горами, она заканчивалась перевалом. Сама природа создала Каразерум непреступной крепостью. Большая армия была обречена на неудачу, решив взять штурмом город. Но небольшие отряды воинственных кочевников, пробирающиеся через западную долину на привычных к горным тропам коням, все же отваживались беспокоить принца Фаруха дерзким вылазками. Через эту же долину пробирались из города и обратно и контрабандисты, о которых как-то раз вскользь упомянул Юсуф-паша. На них и их спасительные связи и надеялся Шаул. Эзра Аромитянин из Каразерума – похоже остался единственным шансом для них покинуть негостеприимный султанат. А пока отряд Юсуф-паши продвигался по узкому ущелью, где едва могли разъехаться две лошади – с такой дороги ни свернуть, ни убежать. Воздух свежел, наливаясь густой синевой вечерних сумерек. Они ехали в тишине, лишь топот лошадиных копыт эхом разносился по ущелью. Вдруг скалы расступились, и сумрак рассеялся золотом выросшей перед ними высокой крепостной стены. Над железными воротами грозно скалила пасть огромная голова льва. Освещенный закатным солнцем каменный барельеф пугающе нависал над утомленными дальней дорогой путниками. – Ох, – пораженно выдохнул Сони. – Какое чудище! Шаул тоже заворожено рассматривал грозно скалившего клыки хищника. Волнистые пряди его гривы, словно лучи, расходились во все стороны от львиной морды, напоминая о испепеляющем жаре полуденного солнца. Ощерившийся лев был сродни жестокой красе дикого безжалостного края. Ворота перед визирем принца отворились, и они въехали в город. Завидев кортеж паши, жители Каразерума жались к обочинам и приветствовали знатного вельможу земными поклонами. Столица Мадиса не многим отличалась от портовой крепости. Те же глухие глиняные фасады, скучные высокие заборы, и те же нависающие над грязными улицами деревянные балкончики верхних этажей. Запах свежевыпеченного хлеба мешался с гнилостной вонью отходов, чарующий аромат пряностей соседствовал с зловоньем нечистот. В противовес унылой застройке наряды жителей Мадиса создавали небывалое разноцветье и разнообразие форм. Головные уборы – платки и шали, высокие шляпы и маленькие изящные шапочки, всевозможных фасонов и размеров тюрбаны – были украшены яркими перьями, драгоценными брошами, золотыми цепочками и монистами. Длиннополые яркие платья и короткие курточки, длинные кафтаны и куцые безрукавки, шаровары – короткие и метущие пыль, узкие и широкие, из шелка и бархата, тафты и кисеи, канифаса и кашемира, парчи и бумазеи. Закутанные с головы до ног женщины и сверкающие бронзовой кожей тел босоногие юноши в одних коротких шароварах. Пестрая людская река, затопляющая улицы, расступалась перед кортежем, теснясь в уходящих в стороны кривых узких переулках и тупиках, и тут же смыкалась. И вдруг мерный гомон толпы взвился вверх – вопли, плач и стоны наполнили узкий лабиринт. Кортеж паши был остановлен и охвачен плотным кольцом людей. Они кричали и тянули руки к визирю, теснили и хватали солдат за сабли и плетки, не давая им двинуться. Ряды янычар смешались. Казалось, толпа вот-вот разорвет их голыми руками. Ужас перед взбесившейся ордой вдруг сменился ясной мыслью: "Вот он шанс!" – Сони! Время! – крикнул мальчику Шаул, напрягая глотку, чтобы перекричать толпу. Тот оглянулся с перекошенным от страха лицом, и все же кивнул, стараясь направить кобылу в сторону. – Слезай! – кричал Шаул, но Сони не слышал его и оставался на неповоротливом животном. Но толпа сама, мешаясь и теснясь, вытолкнула Сони к небольшому боковому проулку. Ему осталось лишь, поддавшись потоку, нырнуть в него. Он был уже у самого угла, когда белобрысый янычар заметил это. Подминая и настегивая толпу, тот прорывался к мальчику. Двигаться в беснующейся агрессивной массе было невозможно, но Шаулу было достаточно развернуть Гнедого. Он со всей силы ударил шенкелями и натянул повод. Жеребец заржал и встал на дыбы. Толпа с криком расступилась. Подавшись в перед, Шаул схватился за гриву и опустил коня на передние ноги прямо перед лошадью янычара. Кобыла белобрысого, испугавшись, дернула головой и рванула в сторону. Пока всадник справлялся с нею, Шаул оглянулся к проулку – ни Сони, ни его лошади там уже не было. Как удалось мальчику так быстро пробраться сквозь толпу, и куда он исчез? Наконец янычары сумели саблями и плетками пробить себе дорогу. Толпа схлынула со стоном и проклятиями, оттаскивая раненых. А кавалькада продолжила путь. Суета, поднятая тотчас белобрысым, оставила Шаула безучастным. Во-первых, он не понимал, что они говорят. Во-вторых, пережитое только что сильное волнение притупило все остальные чувства, и сейчас он равнодушно смотрел в их перекошенные злобой лица, словно сторонний наблюдатель. Главное, он добился того, чего хотел. Несмотря на все опасности, что подстерегают Сони на воле, он был уверен, что свобода для мальчика куда предпочтительнее плена. Жаль, что Бруно так и остался в седельной сумке Шаула, а выпускать кота в такой сутолоке было опасно.
полная версия страницы