Форум » Авторы Клуба » Эка. Ivetta » Ответить
Эка. Ivetta
Ivetta: Название: Эка Автор: Ivetta Жанр: не могу определиться Комментарии: Это собранные в рассказ кусочки еще не существующего романа. Сам роман рассказывает историю о молодом человеке, родившемся в городе Тбилиси, но вынужденном переехать. Это попытка собрать детские воспоминания, переживания... Этот рассказ охватывает только часть его жизни. Описываются события августа 2008 года в Южной Осетии.
Ответов - 34, стр:
1 2 All
Ivetta: Я стоял посреди шумящей толпы, похожий на загнанного зверька. Маленькое здание аэропорта походило на разворошенный осиный улей. Рука нервно сжимала диктофон. Вокруг люди, люди, люди, военная форма. Где-то вдалеке автоматные очереди, крики, детский плач. Мой проводник сильно толкнул меня в плечо, так, что я пошатнулся и смачно плюнул, у моих ног. Я попытался очнуться. Странно, вокруг этой трагедии истерзанных лиц, поседевших и осунувшихся, вокруг этого сосредоточенного нерва я думал только об одном. Сейчас от Эки меня отделяет всего несколько часов езды. Когда я ее в последний раз видел? В августе. В августе девяносто четвертого. Это было четырнадцать лет назад. Мы ведь не думали тогда, что расстаемся на всю жизнь. А потом, потом я ее потерял. Потерял навсегда. И вот теперь я стою посреди бомбящегося города и думаю о ней. Отвлек меня все тот же проводник. Он подтолкнул меня к двери, крикнув «Не зевай» и мы очутились в длинном темном коридоре. Пройдя по нескольким лабиринтам, в которые свет не заглядывал последние лет двадцать, чтобы отвлечь мысли я стал рассматривать своего проводника. Майор Дзугаев высокий мужчина, тучный, но такой пружинистый, как кошка. Черные лохматые волосы выбиваются из-под шапки. Давно небритое лицо запылено и обветрено. За его широкими плечами едва можно было разглядеть свет тоннеля, по которому мы шли. Сам он дигорец. Приехал сюда из Владикавказа. На вид я дал бы ему не больше тридцати. Немного грубоват, но взгляд у него какой-то добрый, смешливый, хоть и старается казаться строгим. - Аслан, – окликнул я его. – Долго еще идти? - Что за неженки эти московские, – пробурчал он так и не ответив на мой вопрос. Я подождал еще немного, но переспрашивать не стал. В тоннеле было сыро, пахло дохлыми крысами и дерьмом. Я осторожно ступал на холодный бетон и вспоминал как Мишка блевал на школьном дворе, и боролся с собой, готовый в любую минуту плюхнуться в зловонную лужу и вывернуть свой желудок на изнанку. Наконец, глаза ослепили солнечные лучи, пробивающиеся сквозь отверстие тонеля. Мы стали взбираться по ржавой лестнице наверх. Она шаталась под ногами, издавая скрипящие звуки. Я несколько раз поскользнулся, хватаясь за липкие перила. С каждой пройденной ступенькой радовался тому, что теперь смогу жадно вдохнуть свежий воздух. Выбравшись наружу, я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, но он не доставил облегчения. На улице пахло не лучше, чем под землей. Воздух со вкусом гари, копоти и крови так и тлел в горле. Я нервно сглотнул, чтобы хоть как-то прочистить раздираемое отвращением и чувством вины горло. Шум и стрельба были уже не так близко слышны. Выстрелы раздавались реже. Но самое главное плач… Я готов был отдать все, только бы не слышать его. Маленькая улочка была пыльной и составляла несколько стареньких домов, скорее всего казарм. Кое-где проходили солдаты парами. Аслан ввел меня в двухэтажное кирпичное здание, на втором этаже которого была небольшая комната, с широким окном, завешенным детским одеялом. В углу стоял комод, подпертый книгами вместо ножек. В два ряда расположились железные койки. Как в детском лагере, куда нас отправил как-то мой папа. Всего их было двенадцать. На одной уже лежал полуголый мужчина лет тридцати пяти с ёжиком светлых русых волос и пшенично-голубыми глазами. На нем была грязная тельняшка и старые военные штаны. Он читал газету, но увидев нас, встал. Я кивнул, поприветствовав его. Он подошел ближе и оглядел меня. - Шолохов Максим – представился он, протянув мне руку – Можно просто, Макс. Рукопожатие было крепким. Руки у него были сухие с широкими ладонями. Я мельком бросил на них взгляд. Костяшки побиты, ноготь на безымянном пальце почернел. На предплечье наколка старого образца. Такие делали либо в тюрьмах либо в армии. - Лачи, – я нерешительно запнулся. - Давиташвили. Можно просто Лачи. Максим кинул быстрый взгляд на Аслана, но тот только кивнул, пожав плечами. - Грузин значит, – процедил Макс сквозь зубы. - Грузин – твердо ответил я. - Ты кажется стороны перепутал, парень. Вон где твое место. Он подтащил меня к окну, и протянул руку в сторону города, больно толкнув в спину. Вы видели как плачут дома? Как кричат улицы? Как смеется небо? Я видел. Я видел дома, плачущие дымом, дома с детскими истерзанными лицами. Разрушенные кирпичи улиц, уже не кричащие, а тихо стонущие. Они и сейчас иногда у меня перед глазами. - Там дети, там женщины, ты понял, гад? Смотри, что ты отворачиваешься. Смотри, что делают твои… А может ты с ним заодно? Может ты шпион? – его глаза болезненно засверкали. Я слышал, как заскрежетали его зубы, жевалки заходили. – Аслан, ты проверял его документы? Я опустил глаза, не зная, что ответить. Я понимал, что сейчас они могут меня убить, и возможно, окажутся правы. Во всяком случае, я их винить в этом не буду. Аслан презрительно усмехнулся. - Остынь Макс – сказал он, опуская его руку. - Он из Москвы. Журналист. Последнее было сказано как-то брезгливо. Словно он говорил о чем-то грязном, вонючем, гниющем. Я почувствовал как от его слов у меня сжались кулаки. Ногти впились в ладони до боли, оставляя синие борозды. Они отошли в сторону и уселись на кровати. А я так и остался у окна. Я смотрел вдаль на дымящиеся дома и думал о том, что, если война не закончится, она дойдет и до Эки. Этот дым, эта копоть дойдет до ее тонких плеч. Этот тленный запах окутает ее каштановые волосы. Внезапно я ощутил пронзительную боль, боль бессилия и отчаянья. Я облокотился об оконную раму и выглянул во двор. - Отойди, а то еще голову оторвет, ненароком, – усмехнулся Макс. Аслан хрипло рассмеялся. Я отошел от окна, медленно, хотя очень хотелось отпрыгнуть. Но меньше всего мне хотелось прослыть трусом у этих ребят. Не то чтобы я рассчитывал на радушный прием, но и враждебности такой тоже не ожидал. В конце концов, я страдал сейчас не меньше чем они, если даже не больше. Каково это осознавать ошибку, страшную, роковую ошибку? Каково видеть боль в лицах людей, озлобленность? Каково это - пытаться понять жестокость? Весь вечер прошел в каком-то оцепенении. Стало смеркаться. Я ходил по комнате и курил. Сердце то колотилось, то останавливалось. Ночью, когда мы легли спать, снова возобновились выстрелы. Они были совсем близко. Я вздрагивал, вскакивая с кровати. То подскакивал к окну, то падал на пол. Максим и Аслан тоже не спали. Но лица их были совершенно спокойны и ничего не выражали. Наверное, так бывает, когда слышишь эти звуки слишком часто. Ты перестаешь их замечать и уж тем более, бояться. Я понимал, почему их приставили к обыкновенному молодому журналисту. Открыто запретить мне приехать не могли, поскольку я гражданин России. Да и газета, пославшая меня, не самая последняя. Но и оставить разгуливать самостоятельно подозрительного грузина тоже не полагалось. Вот и появилось у меня две бородатые няньки, готовые разорвать меня на куски при любом удобном случае. Я задремал только под утро. Мне снился город моего детства. Светлый, добрый, приветливый. В нем не было места жестокости, насилию, ненависти. В нем не было братоубийства. В нем была любовь и запах цветущего миндаля на белых кронах деревьев. - Лачи, тебе сегодня папа снился? Эка лежала на траве, прикрыв ладонями глаза, чтобы защитить их от солнца, а я сидел рядом, листая привезенный недавно отцом иностранный журнал. - Снился, конечно, – не отвлекаясь от просмотра пробурчал я. - Что он говорил? - Отстань, Эка! Не видишь, я занят. - Ну, пожалуйста, Лачи. - Сказал, если ты не ответишь сегодня за меня на математике, он на тебя обидится. - Так и сказал? - Так и сказал. - Почему он мне не снится? – обиженно сказала она. – Лачи, почему он только к тебе приходит? - Потому, что он меня любит. - А меня, значит, нет? – ее глаза пронзила боль. Что я тогда понимал, глупый мальчишка. Что я знал о боли, о вине. Что я собственно знал об этой девочке. - А тебя люблю я, что тебе не достаточно? – успокоил ее я. - Но я бы хотела еще разочек увидеть папу, – как-то задумчиво прошептала она. - Пошли, глупая. В школу опоздаем и Натия нас не впустит в класс. Эка поднялась с земли, отряхнула свое простенькое ситцевое платьице и подала мне руку. Я дернул ее так, что она чуть не упала, и ловко вскочил на ноги. Я помог надеть ей рюкзак, свалил свой на плечи и зашаркал по асфальту. Широкое пятиэтажное здание школы находилось в конце улицы. Мы шагали туда каждое утро, подбирая по дороге остальных ребят. Сегодня, немного припозднились, поэтому, я почти тащил Эку за руку и ворчал на ее медлительность. Она покорно принимала обвинения и семенила за мной маленькими ножками. Дядя Резо и правда мне часто снился. Мы с ним много разговаривали, и кажется, я знал этого человека лучше, чем собственного отца. Он мне приснился той ночью и сказал, что я теперь всегда должен быть с Экой, защищать ее, оберегать и любить. Так как он теперь уже не сможет. С тех пор я стал мужчиной. Мне так казалось. Правда, я бы отдал все что у меня есть, даже свою жизнь, чтобы дядя Резо жил. Ведь тогда судьба Эки сложилась бы совсем иначе. Гораздо счастливей…
Хелга: Ivetta Жду продолжения...
Ivetta: - Мжаванадзе, если ты еще раз дашь списать Давиташвили, я поставлю вам обоим двойки! Натия Степановна была самой строгой учительницей в нашей школе. Ее боялись даже старшеклассники. Даже директор. А Эка не боялась. Нас пересаживали, наказывали, оставляли после уроков, но все без толку. Несмотря на угрозы, она всегда умудрялась найти способ дать мне списать контрольную. А домашние задания мы делали вместе. - Эка…- прошептал я, уткнувшись мордой в парту. - Что – тихо ответила она. - Пошли сегодня на канал купаться. - Не могу. - Почему? - Лачи! - Почему? - Давиташвили! - Эка, вай, почему? - Лачи, тебя Натия зовет – ткнула меня Эка. Оказывается, Натия Степановна уже добрых пять минут пыталась докричаться до меня. - Да Натия Степановна. – я спокойно встал, уставившись в доску. - Что «да» – процедила Натия Степановна сквозь толстые очки. - Вы меня звали? – невозмутимо поинтересовался я. - Ты что, министр здравоохранения, чтобы тебя звать? - Еще нет, но кто знает. Сами понимаете, жизнь такая непредсказуемая штука – ухмыльнулся я. По классу пронесся робкий смешок. - Давиташвили, ты корень не можешь извлечь из двадцати пяти, а уже метишь в министры. - Вы думаете, наши министры умеют извлекать корни? - А как ты думаешь, если я тебе сейчас двойку поставлю, твой папа что скажет? - Думаю, он будет расстроен, – трагично произнес я. - Я тоже так думаю. - Значит…- с надежной спросил я. - Значит два Давиташвили. Садись. - Но, вы даже не задали вопрос – возмутилась Эка. Еще бы. Чтобы Эка не возмутилась, когда меня ругают? Учителя дали ей прозвище «адвокат Давиташвили». Эка всегда заступалась за меня перед педагогами. Жаль я для нее ничего не мог сделать. - Мжаванадзе, тоже два! – раздраженно бросила Натия Степановна. Она не любила Эку. Уж не знаю почему. Ведь Эка была прилежной ученицей, когда не пыталась меня ограждать. Всегда отвечала на пятерки, по всем предметам. Эка посмотрела на меня и довольно улыбнулась. Казалось, она дала себе зарок, получать и пятерки и двойки вместе. Мы учились в русской школе. Так захотел мой папа, сетуя на то, что ситуация в стране нестабильная. Вот бы вспомнить еще какой это был год. Если нам было по десять, значит девяносто первый. Точнее, это был сентябрь девяностого. Класс наш был укомплектован, довольно, интернационально. Тут были и армяне, и русские, и грузины, и курды, и даже греки. Это были первые дни в, как нам казалось, старших классах. Мы только-только перешли в пятый класс и возомнили себя местными авторитетами. - Когда я вырасту, стану военным как мой папа. – гордо сказал я, выходя в коридор. - Лачи, твой папа дипломат – улыбнулась Эка. - Сейчас это одно и то же – ухмыльнулся я. - А я стану врачом. Буду лечить детей. – она помолчала, закусив губу – Как мой папа. - Может быть сейчас начнешь практику? Вот Каха скоро лопнет от ожирения. Эка звонко засмеялась, вглядываясь в маленького пухленького паренька, с растрепанными рыжими волосами и бледными конопушками на носу. - Эй, Суслик, пойдешь на канал сегодня? Крикнул я своему товарищу, Мишке Саркисову, которого прозвали сусликом еще в детском саду, за то, что он умел громко свистеть, а наша нянечка Анаида ворчала на него «сус». «Сус» - это по-армянски что-то вроде тихо, замолчи. Так Мишка и остался Сусликом, и, наверное, останется до глубокой старости. Для меня уж точно. Низкорослый, худой, растрепанный чернявый паренек с черными как смоль глазами. На нем всегда были темно синие школьные брюки, видимо старшего брата, и застиранные рубашки. Несмотря на юный возраст, у него стал пробиваться пушок над верхней губой, которым он очень гордился. Мы дружили с ним с детского сада, с горшков можно сказать. Суслик стоял у больших лестниц, ведущих из школы, и стрелял у десятиклассников сигареты. Собирал, правда, только подзатыльники. Вот и сейчас, Мамука, местный «хороший парень» (по-грузински это звучит забавней), дал Мишке такую затрещину, что тот даже покачнулся на своих двоих. - Ух, твою…молокосос – выругался он. - Еще раз увижу, что куришь, ноги повыдергиваю – пригрозил он своим хриплым голосом. - Женой своей будешь командовать – обиженно буркнул Мишка. - Что? – Мамука даже присел от удивления, а ребята, которые были с ним, гулко захохотали. - Что слышал, жмот. Не хочешь, не давай, но бить не смей – не унимался Миша. Надо отдать ему должное. Мало кто осмелился бы перечить Мамуке, а уж говорить с ним в таком тоне, можно было бы уже заказывать четыре доски. Ребята окружили его. Мамука навис над ним и просто сверлил взглядом, чуть прищурившись и перебирая в белоснежных зубах зубочистку. Моя старшая сестра Тея так и сохла по нему. Впрочем, как и большинство девчонок нашей средней школы от пятого до одиннадцатого класса. А я долго кривлялся перед зеркалом, учась делать это так же искусно как он, а потом демонстрировал Эке. Но она не вздыхала зачарованно как Тея. Она только заливисто смеялась, глядя на мои ничтожные попытки казаться мужчиной. - Значит так, шкет – он притянул Мишку ближе, а тот вжал голову в плечи, готовясь к новой затрещине. Но ее не последовало. Мамука вынул скомканную пачку «Мальборо» и достал сигарету. - Кури – приказал он Мишке. Мишка прихватил сигарету и умело свернул руки, чтобы защитить огонек от легкого ветра. Глубоко затянулся и самодовольно оглянул окруживших его ребят. Я оставил Эку у лестниц и протиснулся поближе, чтобы быть на подхвате, если они решат отлупить Суслика. Смешно, два дохлых сопляка против пятерых старшеклассников. Пожалуй, единственное, что мы могли бы заслужить, так это уважение и фиолетовые синяки под глазами. Мишка докурил сигарету и развернулся, чтобы выйти из круга, но Мамука вцепился в его плечо своей железной хваткой. Он достал еще одну сигарету. - Кури! – злобно сказал он. - Э, спасибо брат. Я больше не хочу – отмахнулся Мишка. Но не тут то было. Глаза у Мамуки покраснели, а лицо побледнело. - Кури, я сказал – жестко произнес он. На этот раз, побледнел и я. Мишка, молча, взял вторую сигарету, так же прикурил и затянулся. На этот раз процесс проходил в мертвой тишине. Парни то и дело отпихивали любопытных, протискивающихся в круг, посреди которого стояли Мишка и Мамука и злобно сверлили друг друга. За ней последовала третья. Тут уж Мамуке не пришлось говорить «Кури», он только протянул Мишке сигарету. Вот уже и четвертая. Я онемел от ужаса, увидев, что Мишка собирается выкурить и пятую. Лицо его позеленело, под глазами появились черные разводы и по ходящему вверх-вниз кадыку я понимал, что мой друг пытается справиться с накатывающей его тошнотой, но не сдается. - Гехопа, Мамука, бавшви цудат гахтеба (груз. Хватит, Мамука, ребенку станет плохо) - сказал Заза, рослый рыжий детина из параллельного с Мамукой класса. - Шен ну эреви (груз. Не лезь) – оттолкнул его Мамука. Сигаретная пачка почти опустела. Суслик стоял с зеленым лицом и белыми губами, похожий на оборотня. Белки глаз покраснели. Он из последних сил докуривал очередную сигарету. Ребята сжались в узкое кольцо и молча наблюдали за Мишкой. И тут его прорвало. Он качнулся, упал на колени и весь затрясся от рвотных позывов, издавая страшные звуки. Парни расхохотались и отпрянули в сторону. Все, кроме Мамуки. Он злобно навис над Мишкой и тряс его за шиворот. - Ну что, гад, все еще хочешь курить? Отвечай! Кому сказал, отвечай! Мишка только задыхался и мотал головой, захлебываясь собственной рвотой. Я не выдержал и толкнул Мамуку в грудь, собрав все силы и мужество. Последнее собирать было гораздо сложнее. Он удивлено вскинул на меня острые как нож глаза. Я нервно сглотнул, от чего показалось, что в горле застрял камень размером с орех, и стал барабанить его кулаками. - Отпусти его. Отпусти – вырывалось у меня из бледных губ. - Ах ты сопляк. Заза схватил меня за шею и подкинул в воздух так, что я почти выпрыгнул из сандалей. Теперь и я был обезврежен, болтаясь где-то между головой Зазы и засыпанным бычками асфальтом. Все остальное произошло в считанные секунды. Мамука поднял осунувшееся лицо Мишки, схватив его за подбородок, и стал заталкивать все оставшиеся сигареты в Мишкин рот. Суслик обессилено задрал руку, но она так и застыла в воздухе. Наконец, он собрал все силы которые у него были, и выплюнул содержимое рта в лицо Мамуке. Тот пришел просто в бешенство. Я только увидел, как он замахнул руку над головой Мишки, готовый нанести удар, от которого Мишка наверняка потерял бы последнее сознание, и как на ней повисло знакомое бледное ситцевое платьице. - Пусти – тихо, но твердо сказала Эка. Рука опустилась. Следом за ней и Мишка. Я потом еще не раз встречался с тем, как Эка могла обезоруживать даже самые дикие головы одним движением, одним взглядом. Какая-то сила была в этих детских глазах, маленьком вздернутом носике и капризной родинкой над верхней губой. Мамука еще раз посмотрел на Эку, развернулся и ушел, плюнув напоследок. - Увижу с сигаретами, пеняйте на себя – сказал он, не глядя на Суслика. Заза выпустил меня из своих медвежьих лап, и я тут же кинулся к Мишке. Мы оттащили его в тень и прислонили к дереву. Эка намочила где-то платок ледяной водой. И теперь обтирала им виски и лоб Мишки. Тот лишь беззвучно скулил. Ее маленькие пальчики немного дрожали и были бледными. Наверное, от воды. - Вот видишь, как хорошо, что ты будешь врачом – подмигнул я Эке - Ну, ты как? Суслик… – обеспокоенно спросил я. - Блевать охота. Мишка закатил глаза. - Э, брат, ты уже даже почки свои выплюнул. Побереги хоть что-нибудь. Мишка испуганно схватился за живот и посмотрел на меня, потом на Эку. Она лишь пожала плечами. - Я сам видел – как можно более правдоподобно добавил я. Миша застонал, а мы еле сдерживали улыбку. Жалко было друга, пережившего несколько секунд такое, но пропустить удачный момент и не подшутить над ним я не мог.
Ирбис: Ivetta Роман написанный женщиной про мужчину... интересно... будем читать
Ivetta: - Ладно, парень, не бойся. Я тебе свою отдам. У меня все равно две – успокоил его я, хлопая по плечу. - Ой, я опоздаю. Мери Шотаевна меня убьет. - воскликнула Эка. Обычно, после школы мы забегали домой, успевая перекусить, потом брали папку с нотами и я провожал Эку в музыкальную школу. Где усаживался в кабинете, задрав ноги, и читал, ожидая окончания урока. - Стой, я тебя провожу – остановил ее я. - Ты лучше Мишку проводи, Лачи. Я угрюмо посмотрел на Суслика, распластавшегося на траве. - Ох. Не можешь курить не мучай жо… - Лачи – прервала меня Эка, укоризненно зажав мне рот. Откуда в этой десятилетней девочке было столько взрослой мудрости, столько ума, самопожертвования? Иногда мне казалось, что она инопланетянка. Уж больно неземной выглядела. Мне пришлось повиноваться и тащить Мишку почти волоком до дома, осыпая проклятиями, которыми меня обычно награждала бабушка Гуло, когда я выходил на улицу. Мы периодически останавливались потому что Суслика рвало. В какой-то момент я действительно забеспокоился, подумав, что он и правда может выплюнуть желудок или кишки. Кое-как я донес его до дома и, бросив у дверей, кинулся в музыкальную школу. Когда я вошел в кабинет Эка играла гаммы. Мери Шотаевна - молодая и очень красивая женщина, была моей первой влюбленностью. Мне нравились ее длинные каштановые волосы, пухлые губы и большие карие глаза с длинными пушистыми ресницами. Я всегда говорил Эке, что если она вырастет как Мери Шотаевна, то я на ней обязательно женюсь. Мери Шотаевна цыкнула на меня, когда я хлопнул дверью и задел стул Эки, и велела сидеть тихо. Она называла меня маленьким бандитом и трепала по голове. А еще угощала нас с Экой вкусными чурчхелами, которые готовила сама в их деревне в Кахетии. Я очень хорошо помню комнатку в которой Эка занималась. Маленькая, темная, без окон, с пожелтевшими плафонами на потолке. Большую ее часть занимало старое немецкое пианино, черное и такое громадное, что я прозвал его крокодилом. На нем стоял маленький подсвечник с почти обгоревшей свечкой и метроном. Он притягивал меня больше всего. Поэтому, я радовался когда Эка сбивалась и Мери Шотаевна заставляла играть ее под щелчки метронома. Его звук напоминал мне тикающую бомбу и вызывал неимоверный восторг. В другом углу стоял маленький узкий столик, точнее школьная пара, повернутая к стене и один обшарпанный стул. Зимой горела электрическая печка, от которой жутко воняло. Эка грела руки перед тем, как сесть за занятия, а я ноги, когда сильно замерзал. Я вскарабкался на стул в уголочке и стал наблюдать за игрой. Поупражнявшись в гаммах, они приступили к какому-то этюду, который мне не понравился. Он был какой-то нервный, рваный. Я кивнул Эке и вышел на улицу. Напротив большой кожаной двери, обитой старыми скрепками, была деревянная лавочка, шершавая, с облупившимся по краям лаком. Я лег на нее и уставился в небо. Солнце стояло еще высоко, а облака висели так низко, что до них можно было дотянуться. От безделья я начал насвистывать старую грузинскую песенку, да так и уснул под обжигающими солнечными лучами. Разбудило меня чье-то дыхание почти у самых губ и щекотка, захватившая всю шею. Я испуганно открыл глаза, готовый вскочить и увидел два карих блюдца у самого лица. Эка широко улыбалась, показывая маленькие жемчуженки зубов и чуть сморщив курносый носик. Щекотка была от ее волос. - Лачи, что ты сделал? – она коснулась пальцами моей верхней губы. - Эка, если ты еще раз подкрадешься, я тебя утоплю в Куре. Она залилась смехом, бросив ноты на траву. Я присел на лавке, улыбаясь скорее не тому что понял причину ее веселья, а тому как она заразительно смеется. Тут до меня дошло над чем она смеется. Я нахмурился и сложил руки на груди. - Заткнись – обиженно выплюнул я. Эка нерешительно отошла в сторону, опустив глаза и все еще пряча улыбку. - Хорошо – тихо сказала она. - Это не твое дело – не унимался я. - Хорошо – она стала собирать разбросанные книги и тетради. Аккуратно стряхивала с них траву и клала в небольшую матерчатую сумку с большим алым маком, вышитым детской рукой. Я посмотрел на ее опущенные реснички. Она закусила губу и, словно, сосредоточилась на этом, вроде, простом занятии. Я понял – она обиделась. Потом она резко встала и спустилась к дороге. Шла она неспешно, не оборачиваясь. - У Суслика уже есть усы? – крикнул я, почему-то вопросительно. И спрыгнув со скамейки последовал за ней, сохраняя небольшое расстояние между нами. Она не ответила. - … - Я тоже хочу такие. И тут ничего смешного нет. - … - Мужчина я или нет? - … - Эка! Ты оглохла? - … - Ты что, обиделась? Она шла впереди меня немного прихрамывая. Странная привычка, которую я раньше не замечал, но с возрастом она так и осталась. Нет, она не была хромой. Я понял это, когда увидел как она бегает. А бегала она не прихрамывая. Но если нужно было пройти несколько метров медленно, Эка еле заметно прихрамывала на правую ногу. - Эка! Я улыбнулся во сне. Почему-то мне запомнился именно этот день. Наверное от того, что мне было всего десять лет и я готов был расплакаться от прикосновения этих детских ручек. Меня разбудила чья-то шершавая рука. Это Макс стоял над головой и тряс меня за плечо. Я открыл глаза еще не соображая где нахожусь. Перед лицом все еще было личико Эки. Потом оно превратилось в насмешливую гримасу бородатого русского мужчины, с изъеденным оспой лицом и обветренными губами. - Ну что, Ромео, пора на работу. - Я говорил во сне? – догадался я. Он хмыкнул что-то неразборчиво и бросил мне на кровать сверток. В нем были большие брезентовые штаны и такая же куртка. Для августа в ней было бы слишком жарко. Затем я извлек бронежилет. Тяжелый, он пах потом и ржавчиной. - Это не мои вещи – сказал я. - Теперь твои – твердо ответил Макс. - Но они грязные и велики мне. - Ну, прости, смокинги уже разобрали – оскалился Аслан. Я стал молча одеваться, поглядывая на своих конвоиров. Их насмешливая игра начала раздражать меня. - На! Ты, наверное, голоден. Аслан развернул газетку и аккуратно нарезал помидор, свежий, сочный сыр и хлеб. Сначала я хотел отказаться, но мой желудок быстро заткнул мою гордость. Я вложил большой кусок сыра в хлеб и посолил помидор. Сыр действительно был великолепный. Сок его так и стекал по пальцам. - Я такого не ел пятнадцать лет – воскликнул я. Аслан благодарно кивнул. - Мама моя готовит – мягко сказал он. - Передай ей от меня огромное спасибо – искренне попросил я. – Раньше я думал, что только моя бабушка умеет готовить такой сыр. Аслан расхохотался, от чего глаза его сузились до маленьких щелочек. - Ешь на здоровье, грузин. Я жадно накинулся на сыр, примял немного зеленого лука и окунул в солонку. Сейчас бы еще немного хорошего кахетинского вина, молодого и игристого. Я вдруг очутился у бабушки в деревне, под старым ореховым деревом. И это был ее сыр и ее помидоры, нарезанные любящей старческой рукой. Я запил все это водой, из фляги, которую протянул Аслан и вытер губы. - Я готов – наконец сказал я. Теперь, поев и одевшись в чужую одежду, ткань которой я с отвращением ощущал каждым сантиметром кожи, я был готов к нелегкому предстоящему дню. Я взял небольшой диктофон, поскольку камеру мне носить запретили, и маленький блокнот с ручкой, сомневаясь, что он мне понадобится. Фотоаппарат я сунул в карман брюк, в надежде что смогу оторваться от них и снять что-нибудь. Мы живо пробежались по лестничным пролетам и оказались во дворе. На улице нас ждал Максим, в рычащем УАЗике. Аслан запрыгнул на переднее сиденье, а я разместился сзади. Дорога была неровной, с ямами и ухабами. Меня то и дело подбрасывало и било головой об крышу, болтало из стороны в сторону. Наконец, мы выехали на большую дорогу, по которой проезжали танки, БТР, еще какая-то техника. Всюду сновали солдаты, кое-где появлялись машины скорой помощи и грузовики. Мне страшно было заглянуть в них. Почему-то вспомнилось начало девяностых в Москве. Ребята сокурсники рассказывали, как в Склиф въезжали целые грузовики трупов. Я поежился. От пыли и дыма стало тошнить. Я пытался разглядеть улицы, лица, но от облаков пыли не было видно ровным счетом ничего. У восьмиэтажного полуразрушенного дома мы остановились и вышли из машины. Вокруг было пустынно. Ни людей, ни машин. Даже собак, и тех не было видно. Мужчины огляделись и Аслан закурил сигарету. Максим стал прислушиваться.
Ivetta: - Аслан, ты что-нибудь слышишь? – спросил он. - Нет – удивился тот. - Вот именно. Слишком тихо, тебе не кажется? Я втянул голову в шею и стал озираться, прислушиваясь к тишине. Каждый кирпич мне стал казаться снайпером, а стая напуганных птиц взрывом. Я не успел понять откуда доносится звук, как чьи-то крепкие руки меня подтолкнули и я побежал. Впереди бежал Аслан, ругаясь таким благим матом, которого я не слышал даже в самой захолустной деревеньке. Сзади доносилось тяжелое дыхание Максима. Мы бежали по кривым улицам, перепрыгивая через ухабины, выскакивая в разрушенные проемы домов. За нами была пальба, но преследования я не слышал. Мы выскочили на параллельную улицу, и тут я остановился как вкопанный. Люди, машины, мигалки, все перемешалось. Облака дыма, крики, пулеметная очередь, разворачивающая асфальт. Плач. Плач. Плач. Он звенел у меня в ушах, разрывая голову. Я вытащил свой диктофон и почти кричал в него, так как не слышал собственного голоса. Макс взял меня под локоть и стал протискивать сквозь толпу людей. Краем глаза я заметил носилки, на которых лежал молодой парень. Лицо его было обезображено болью, вместо ноги висело какое-то тряпье. Рядом причитала женщина над телом усатого мужчины, она подбирала его кишки и пыталась засунуть их обратно в живот. Группа из пятерых детей стояла неподалеку. Они не плакали. Детские личика были измазаны копотью. Босые ноги запылены. Один мальчик, лет пяти, стоял в одних трусиках, но крепко сжимал в руках спортивную машину, кажется «Ферарри», с пультом управления. Он так вцепился в нее, словно ее кто-то отбирает. …Далеко-далеко, где-то в северо-западной оконечности Кипра есть небольшой, но очень красивый полуостров. По легенде, сын Тесея Акамас, после окончания Троянской войны основал в этих местах город Акамантис. С тех пор, полуостров так и называется – Акамас. Слева от горы мыса Акамас, по соседству с легендарными купальнями Афродиты, где по преданию, богиня забавлялась с молодыми любовниками до своей свадьбы с Акамасом, притаилась маленькая рыбацкая деревушка Лачи. Так меня и назвали. Говорят, именно оттуда в Тбилиси пришел мой прадед, во время Первой мировой, собрав все свои пожитки, после того, как дом его был разграблен. А потом создал небольшую типографию, печатал старые книги на греческом, потом на грузинском. Еще говорят, что моего деда убили именно из-за этой типографии, которая так и называлась – Лачи. Мне было всего пять лет, когда я понял, что Лачи суждено приносить только несчастья. Мне нравилось наблюдать за большой мусороуборочной машиной, которая приезжала в наш двор каждое утро. Я был уверен, что когда вырасту, стану водителем мусоровоза. В то утро я как обычно сидел на корточках перед домом, играя со спичками и наблюдая за работой своей машины-мечты. Языки пламени сначала поиграли маленькими газетными обрывками, а потом понеслись по высохшей желтой листве тоненькой змейкой. Зачарованный этим зрелищем, я не слышал, как мусоровоз закончил свою работу и выехал на дорогу. Водитель на что-то отвлекся, наверное, попросил папиросу у дяди Заура, и не заметил маленького мальчика, ползающего по асфальту. Я почувствовал только сильный удар по голове и потерял сознание. Когда открыл глаза, на дороге лежал молодой мужчина, с красивыми тонкими чертами лица. Голова была в крови, а руки распластались в какой-то неестественной позе. Лицо было спокойное, глаза полу прикрыты, а на губах застыла улыбка. Он часто снился мне, снится и сейчас, иногда. Лежит, смотрит на меня и улыбается. Рядом с ним сидела маленькая девочка. В одной руке она сжимала тряпичного лягушонка, без одной лапы, а во второй ладонь этого человека. Ее тоненькие ручки были в его крови, а платьице почти черное от пыли, но она не плакала. Она только тихо звала его «Папа, папочка, вставай. Стыдно же, люди смотрят». А потом, она посмотрела на меня и заплакала. Это была Эка. С тех пор, мы не расставались никогда. Почти никогда… Я почувствовал как тошнота подобралась ко рту и уже не в силах держаться упал на колени. Меня рвало. Как сопливого мальчишку на школьном дворе. Меня рвало от вида человеческого горя. От дыма. От детских глаз. От запаха крови. Рвало от собственной фамилии, которую ровным почерком строчил пулемет на изборожденном асфальте.
Ivetta: Ирбис пишет: Роман написанный женщиной про мужчину... интересно... будем читать Честно говоря, страшновато думать за мужчину)
bobby: Ivetta Тема тяжелая, но очень интересно... Если принимаются замечания, то показалось, что повествование слишком изобилует личными местоимениями. Понимаю, что пишется от первого лица, но все-таки где-то можно перефразировать.
Ivetta: bobby пишет: Если принимаются замечания, то показалось, что повествование слишком изобилует личными местоимениями. Понимаю, что пишется от первого лица, но все-таки где-то можно перефразировать. Не просто принимаются, а даже приветствуются. Спасибо. Согласна с вами. Поскольку это только набросок, в нем будет много огрехов. Тема болезненная, очень личная. Пытаюсь понять, стоит ли продолжать его или нет.
гость: Продолжать обязательно стоит. Тема болезненная не только для Вас, и многие, мне кажется, хотели бы обо всем этом забыть, не думать, закрыть глаза. Вы заставляете глаза снова открыть и ... думать. Для моей лично души это очень побуждающий мотив. Я не говорю о тонкости языка и неповторимости стиля. Это у Вас точно есть. Странно, что Вы ещё в "пробе пера".
Ivetta: гость пишет: Продолжать обязательно стоит. Тема болезненная не только для Вас, и многие, мне кажется, хотели бы обо всем этом забыть, не думать, закрыть глаза. Вы заставляете глаза снова открыть и ... думать. Для моей лично души это очень побуждающий мотив. Я не говорю о тонкости языка и неповторимости стиля. Это у Вас точно есть. Странно, что Вы ещё в "пробе пера". Спасибо Вам:) Я сама из Грузии. Родилась и выросла в очень красивом городе Тбилиси. Сначала хотелось просто вспомнить какой он, город детства, а потом пошло поехало. Да и война не прошла мимо( К сожалению. Я пыталась понять ее хоть как-то. Хотя бы свое ощущение выразить. Но это слишком трудно. Если рассказ все же перерастет в роман, в нем будет больше юмора и кавказского колорита.
Ivetta: - Эй, парень – окликнул меня Макс. Я поднял глаза и понял, что плачу. Руки дрожали, все еще сжимая диктофон. Что я мог в него наговорить? Что я должен был рассказать? Кому? И зачем? Лицо Макса, вдруг, просветлело. Он положил свою тяжелую руку на мое плечо и встряхнул меня. Из-за пояса достал запылившуюся фляжку и протянул ее мне. - На, выпей. Это чача. Грузинская. Я отпил глоток и тут же поморщился. Мотнул головой и закашлялся. Затем сделал еще несколько больших глотков и по горлу пробежало приятное обжигающее тепло, взорвавшееся где-то в желудке. - Спасибо – хрипло поблагодарил я. Макс помог мне подняться и отряхнуться. Теперь мы могли идти медленней. Хотя мне хотелось бежать. Бежать изо всех сил, как можно дальше от этого места. Зарыться с головой в колени Эки, как когда-то давно, в детстве. Почувствовать ее миндальный запах и забыться, забыться навсегда. Навечно… Мы зашли в медицинский пункт. Всюду были люди, перевязанные какими-то кусками тряпок, наподобие самодельных бинтов. Я стал наговаривать в диктофон то что видел. Аслан, глядя на меня, мрачно улыбнулся. Я говорил, говорил без умолку. Иногда забываясь, произносил целые предложения по-грузински, не обращая внимания на удивленные взгляды, провожающие меня. Мы стали спускаться по лестницам, наполовину разбитым. Через мгновение оказались в полуподвальном помещении, слабо освещенном. Вдоль стен стояли койки с раненными. Рядом метались медсестры и просто люди, желающие помочь. Все, кто мог двигаться был чем-то полезен. В одной из небольших комнат была сооружена операционная. Врач, по всей видимости грузин, так как ругался он по-грузински, кричал на медсестру, завозившуюся с больным. На столе лежала молодая женщина, может быть, мне ровесница. Густые каштановые волосы слиплись, на переносице запеклась кровь. Нога была разодрана снарядом, а из бедра торчали осколки. Она тихо стонала, едва шевеля губами. - Эка – зарычал я. – Эка! В глазах помутнело. Я видел только дверной проем и копну волос, смешавшихся с кровью. В два прыжка я оказался рядом с койкой, но что-то сильное приплюснуло меня к стене. Я стал вырываться, наносить удары. Что-то обмякло и опустилось на землю. Я снова бросился к койке, но цепкие руки снова оттащили меня к стене. Изо рта пошла пена. - Гамишвит, тквени деда (груз. Отпустите, мать вашу) – кричал я, уже не понимая ни где нахожусь, ни что происходит. - Дацхнарди бичо, очнись (груз. Успокойся парень) – сказал чей-то мягкий голос. Меня тряс врач. Высокий мужчина с густой белой бородой. Я сосредоточился на его лице, но вместо него видел сплошное пятно. - Дацхнарди (груз. Успокойся) – повторил он. Рядом стоял Аслан. Он поднимал с пола какого-то мужчину. Я понял, что это был Макс. Значит, что-то мягкое был он. Он поднялся, потирая челюсть. - Гехвецебит, манахет (груз. Прошу вас, покажите мне ее)- попросил я, срывающимся голосом. Бородач отступил. Я подошел к кровати и приподнял густые локоны. На меня смотрело два больших карих глаза. В них была боль и смущение. Как женщина в такой момент могла еще думать о том, что ее касается чужой мужчина? Какая женщина могла смутиться от того, что на нее смотрят в упор чужие глаза, тогда как ее нога раздроблена? Я отпрянул и уткнулся в стену. Это не она. Не она. Это не Эка! - Бодишит (груз. Простите) – сказал я врачу и выбежал из комнаты. Я не помню как оказался на улице, как сел на землю у дома, как достал пачку сигарет и судорожно закурил. Мышцы вибрировали, приводя тело в нервную тряску, которую никак невозможно было успокоить. - Неплохой удар, грузин. Макс стоял надо мной, загораживая собой все пространство вокруг. - Прости, я случайно – тихо ответил я. - Да ладно, мне понравилось. Он присел рядом со мной и тоже закурил. - Паршивая штука жизнь, правда? – помяв сигарету пальцами, сказал Макс. - Жизнь прекрасна, а паршивой ее делают люди – ответил я. Макс посмотрел на меня и улыбнулся. - Боксом занимался? - Да, было дело. В институте КМС взял. - А бьешь как мастер – Макс снова потер челюсть. - Спасибо. Я виновато опустил глаза. Попытался вспомнить, что произошло. От нахлынувшего воспоминания снова перекосило. Видимо, это отразилось на моем лице, поскольку Макс положил мне руку на плечо и слегка сдавил его. - Спокойней, парень. Так ты здесь долго не продержишься. Я усмехнулся. Долго ли мне здесь придется держаться? Что я вообще здесь делаю? Я огляделся. У края дома стоял открытый автомобиль, у которого собрались несколько человек. На переднем сиденье кричал телевизор. Маленький приемник, подпитываемый от аккумулятора, который тоже стоял рядом. Мужчины нервно курили, сосредоточенно глядя в экран. Я стал прислушиваться. Диктор говорил о каких-то коридорах для беженцев. Среди стоящих был и Аслан. Он стоял немного ссутулившись, запустив одну руку в карман, а другой теребя щетину. Я услышал торопливую грузинскую речь и подскочил как ужаленный. Расталкивая мужчин, я быстро оказался впереди группы, прильнув к экрану. На нем мелькали напуганные лица, военная форма, машины. Кругом люди, толком не собравшие свои пожитки. У кого-то рюкзак, кто-то вообще без единой вещи. Внезапно камера упала на стройный ряд ребятишек, разных возрастов. Они стояли прижавшись друг к другу, и крепко держались за руки. Молодая, высокая женщина провожала их к большому синему автобусу. На ней была белая рубашка, местами разорванная и уже успевшая заваляться от пыли и дыма. Она плотно облегала тонкую талию. Коричневая юбка до колен плотно стягивала бедра, открывая стройные икры. Густые каштановые волосы были собраны на затылке, а выбившиеся пряди трепал ветер. Ее загорелые руки обнимали плечи детей аккуратно, словно несли что-то хрупкое. На мгновение она повернулась, и лицо ее взглянуло в наведенную камеру. Большие карие глаза, полные решимости, маленькие морщинки, собравшиеся у глаз и плотно сжатые губы. Они чуть раскрылись, словно в просьбе. Я прочел на них молитву. В груди что-то стало расти, вытесняя легкие, разрывая кожу. Кости трескались под натиском чего-то горького и огромного, а потом, вдруг, взорвалось. Над верхней губой чернела маленькая родинка. Ну конечно, я мог бы забыть ее глаза, губы, я мог бы забыть ее запах, но я никогда бы не забыл эту маленькую точку над верхней губой, делающую ее то капризной, то решительной. Из глаз бесшумно покатились слезы. Передо мной стояла моя маленькая девочка. Скромный зеленый ситцевый сарафан в белый горошек. Волосы так же прибраны на затылке, а выбившиеся пряди треплет августовский ветер, нашептываемый тополями. Царственно вытянутая лебединая шея, выточенные плечи. Худенькие бледные ручки, теребят разорванный листок бумаги. Пушистые реснички и бездонные карие глаза, в которых собрались все солнца мира, отражая самый теплый свет, который когда-либо грел меня. Запах миндаля на пухлых губах. И маленькая черная родинка. Это моя маленькая девочка. Моя юность. Моя Эка. Я пытался найти ее в этом незнакомом женском лице. Таком прекрасном, даже сейчас. Таком родном. Я застонал и стал метаться на месте. Пытался прислушаться к диктору. Она здесь. Внезапно меня охватил ужас. Она могла бы лежать так же, как эта женщина в операционном подвале. Это могла быть моя Эка. Ей угрожает опасность, а я ничего не могу сделать. Я так близко, так близко… - Все парень. На сегодня приключения закончены. Домой.
гость: Ivetta, мы читаем. Вы не думайте, что если нет откликов, то и читателей нет. Просто без дела писать Охи-Ахи не хочется.
redis: Гость права. Непросто читаем, а с нетерпением ждем продолжения.
Ivetta: Прошу прощения за долгое отсутствие. Выкладываю последние кусочки.
Ivetta: Аслан оттащил от машины. Я обмяк, вдруг, став безразличный ко всему, что происходило вокруг. Все еще была стрельба, и плач. В воздухе летал привкус ржавого дыма. Мы сели в машину и понеслись по городским ухабам. На этот раз я не чувствовал ни тряски, ни тошноты. В доме я быстро разделся и, не поужинав, бросился на свою койку. Оставалось несколько часов до темноты. Тогда я смог бы выскользнуть незамеченным и перейти границу. Всего несколько километров. Я закрыл глаза и они, словно, слиплись. Прошедшая бессонная ночь дала о себе знать. Я силился не проваливаться в сон, от чего кости начали ныть, преодолевая напряжение. Проснулся я уже когда было темно. В раскрытое окно заглядывала луна. Спокойная и безучастная ко всем человеческим несчастьям. Из угла доносился раскатистый храп Аслана. Я осторожно приподнялся на кровати. Она тихо скрипнула. Я застыл. Максим перевернулся на другой бок и пробурчал какое-то ругательство. Наконец, выдержав несколько минут, я встал. Вещи были на месте. Я тихонько надел брюки и рубашку. На пустующей кровати лежало оружие Макса. Я потянулся к нему и рывком выхватил пистолет. Макс снова перевернулся и на этот раз выругался более отчетливо. Я нервно сглотнул и стал пятиться к двери. В тот самый момент, когда я уже нащупал дверную ручку, на улице что-то грохнуло и послышался гулкий смех. В ту же секунду Макс стоял на ногах. - Далеко собрался, парень? Я вытянул руку с пистолетом, она неуверенно задрожала. Аслан поднялся на кровати и стал было ругаться на шум, но увидев направленное в грудь Макса дуло пистолета побледнел и поднял свою могучую фигуру. - Не дури, парень – пробасил он. – Далеко все равно не уйдешь. Макс сделал шаг в мою сторону. Я прижался спиной к двери и стиснул зубы. - Не подходи – прошипел я. – Мне терять нечего. Я выстрелю. - Далеко собрался? – Макс спокойно повторил свой вопрос. Нападать он не собирался. - Мне нужно перейти границу. Тут рассмеялся Аслан. Я машинально направил на него пистолет, ожидая атаки. Но ее не последовало. Аслан просто присел на кровати и заливался своим хриплым, немного булькающим, смехом, от чего вся его фигура, будто, колыхала. - Через границу? – спросил он сквозь хохот. – Через границу говоришь? - Что в этом смешного? – я трясся от негодования. - А то, парень, что если тебя не пристрелят на этой стороне, пока ты до нее доберешься, то уж точно получишь в лоб на другой стороне. От своих же товарищей. На мгновение я опустил руку. Макс, пользуясь моим замешательством, сделал еще один шаг в мою сторону. Я тут же вскинул ее снова. - Стой где стоишь – нервно бросил я. – Послушайте. Я не хочу никого убивать. Но мне нужно перейти границу. Там человек, который мне очень дорог и он в опасности. - Ромео, так ты все таки нашел свою Джульетту? – усмехнулся Аслан. – Стоит ли она пули? Вот в чем вопрос. - Заткнись, иначе я прострелю твою тупую башку – злобно вскрикнул я. Кулаки сжались так, что где-то у основания кисти хрустнуло. Я снова стиснул зубы, до боли сжимая жевалки. - Значит стоит – добродушным тоном изрек Аслан. – Только ты не дойдешь до границы. Он посмотрел на Макса. Тот стоял совершенно спокойный. Луна играла на его хмуром обветренном лице, вырисовывая узоры. - Один – кивнул Максим. - Один тем более не дойдет. Они вели два диалога. Один тот, который доходил до меня непонятными словами, а другой глазами. И последний был мне еще более непонятен. Смысл слов никак не хотел дотрагиваться до воспаленного мозга. - Прошу вас. Просто дайте мне уйти. - Это невозможно. Мы за тебя отвечаем, неужели не понятно? – усмехнулся Аслан. – Ладно, Макс, что встал как девочка. Одевайся. Он кинул Максу куртку и сам стал неспешно одеваться. Я вертел пистолетом, тыча то в одного, то в другого, но они даже глазом не повели. Они одевались и продолжали что-то обсуждать так, будто меня совсем нет в комнате. Я застыл, боясь пошевелиться. Можно было выстрелить и сбежать через окно, но почему-то я этого не сделал. - Парень, верни оружие и поехали. Я помотал головой. И вжался в дверь. Показалось, что еще чуть-чуть, и она сломается, выкинув меня в коридор. - Хорошо оставь себе, только не дергайся. Макс отстранил меня от дверей и направился к лестницам, что-то насвистывая. За ним последовал Аслан. В конце коридора он оглянулся и помотал головой. - Эти грузины такие тугодумы. Ты долго там будешь стоять, парень? Очнулся я только на улице. Макс заводил машину. Аслан сел впереди, а я назад. Совсем как утром. Только теперь мы ехали в другую сторону. Мы осторожно выехали из лагеря. Ночью улицы показались мне не такими мертвыми как днем. Даже несмотря на мрак, окутывающий их. Он казался каким-то покоем сонного города. Я понимал, что теперь меня везут либо в аэропорт либо к начальству. И скорее всего, посадят как грузинского шпиона. Я ничего не смогу доказать, а Эка всего лишь в паре километров от меня. Я решил проехать еще дальше. А когда станем проезжать ту безлюдную улицу, которая мне попалась утром, я смогу выпрыгнуть из машины. Может быть даже не придется никого убивать. Но мы не свернули на эту улицу. Мы проехали перекресток и Макс прибавил газу. - Куда ты едешь? – вскричал я, уткнувшись дулом в его висок. Макс даже не вздрогнул. - Останови машину Макс. Я не хочу этого делать – взмолился я. Мы съехали с дороги на проселочную тропу. Теперь не было ни разбитых фонарей, ни вывороченного асфальта. Лишь немного гравия и деревья. Высокие, величественные деревья, покрытые мирной августовской зеленью. - На, покури. Аслан протянул мне сигареты. Я прикурил и глубоко затянулся, впуская дым в легкие. Я почувствовал как он наполняет меня, вытесняя беспокойство. Мы у границы. Теперь я знал это наверняка. Я не мог этого объяснить, но я знал. Когда дорога стала непроходимой, Макс приглушил мотор. Мы выбрались из машины. Под ногами я почувствовал мягкую землю. Я невольно наклонился, приложив руку к рыхлой, душистой земле, и ладонь обдало теплом. Там, в городе, все было чужим, незнакомым. А теперь, даже воздух показался мне родным. Глаза предательски заблестели и я улыбнулся. - Рано парень, это еще не грузинская земля – усмехнулся Аслан. – Граница вон там. Он вытянул руку, показывая на черные силуэты деревьев. - Да, это уже не грузинская земля – прошептал я, чуть слышно. Мы направились в сторону, куда показывал Аслан минуту назад. Дорога была сложная, приходилось пробираться сквозь колючие деревья. Но я не чувствовал ни усталости, ни беспокойства, несмотря на тяжелый день. Через несколько минут показались тусклые огни палаток. Макс остановился и велел лечь на землю. Сознание того что Эка в двух шагах от меня, ударило в голову, как молодое вино, и я ринулся в гущу света. Над головой пронеслась пулеметная очередь. - Ляг баран – гаркнул Аслан. Макс в считанные секунды оказался рядом со мной и бросил на землю, плотно прижав к ней. Я попытался вырваться. - Эй, мать вашу – заорал я, почти в землю. – Дайте пройти. Это прозвучало настолько наивно, что за пулеметной очередью послышался веселый, почти детский смех. - А кофе с молоком тебе не дать – раздался звонкий голос с до боли знакомым акцентом. Я стал медленно подниматься, отпихивая Макса ногой. - Идиот – услышал я шепот Аслана. Наконец, я вытянулся в полный рост и поднял руки высоко над головой. - Мне нужна одна девушка, она в лагере. - У, шен набичваро (груз. Ах ты ублюдок), тебе мало моей земли, ты еще и женщин решил отобрать? Татрис асколка (груз. Турецкий осколок – ругательство, скорее всего появилось после персидских набегов) - Набичвари шени натлия, шен чемма. Эс родисган мтел Сакартвелос калеби шени гахтес? (груз. Ублюдок – твой крестный, твою... С каких пор женщины во всей Грузии стали принадлежать тебе?) – выругался я, не выдержав насмешливого тона из мрака. Над головой пронеслась пулеметная очередь. На этот раз я не пригнулся, выдержав этот вызов, словно меня сверлит не пулемет, а жестокий, но заинтересованный взгляд. Я стоял и улыбался, чувствуя себя не на границе между жизнью и смертью, а в своем дворе, на очередной разборке местных парней. На той стороне притихли. - Ие – замешкался голос – Эс матховари картулиц ицис? (груз. Этот попрошайка и грузинский знает?) - Тбилисели вар мэ, шен гоимо шена (груз. Тбилисец я, придурок ты этакий). Голос снова замолчал. - Ра убнели хар? (груз. Из какого ты района?) – удивленно воскликнул голос. - Ваке.
Ivetta: - Картвели бичи ар икнеба им мхарезе. Шен хар мтери (груз. Грузинский парень не будет на той стороне. Ты враг) – немного наивно прозвучал голос, заставивший меня искренне рассмеяться. - Шен хар дегенерати (груз. А ты дегенерат) – выругался я – Гаматаре ан момкали, момитхе твини укве глехис тави (груз. Пропусти или убей, мозг мне вые..л уже, деревенская башка) По моему лицу пробежал луч света. Я прищурился. - Лачи? – заговорила темнота – Давиташвили, шена хар? (груз. Давиташвили, это ты?) - Ромели хар? (груз. Кто ты?) – пришла моя очередь удивляться. Луч осветил полную раскрасневшуюся морду, покрытую веснушками. Я узнал это лицо и просиял. - Гочи, гочи, шен мамадзахло, кинахам момкали (груз. Поросенок, поросенок, ах ты сукин сын, чуть не убил меня) Темнота стала надвигаться на меня. Это Гочи бежал ко мне, чуть запыхавшись. Аслан и Максим лежали с широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова. Гочи подбежал ко мне и крепко обнял. Мы стали кричать, как пятиклассники, подбрасывая друг друга и сжимая в объятиях. Передо мной стоял взрослый мужчина, который когда-то списывал алгебру у Эки, которого когда-то приходилось защищать от хулиганов, с которым мы лазали по деревьям, собирая спелую туту. - Гочи, эс ра гхори гахти, бичо (груз. Поросенок, ну и свиньей же ты стал, парень) – смеялся я, пытаясь поднять Каху. - Шен ки исев чончхи дарчи (груз. А ты таким же доходягой и остался) – скалился Каха. Глаза наполнились слезами. Я боялся выпустить его из рук, словно, сделай я это и все окажется сном и растает. Мое детство возвращалось ко мне в этом знакомом полноватом лице с рыжими веснушками. Лице человека, который минуту назад пустил по мне пулеметную очередь. Он увидел распластавшегося Максима и навел на него фонарь. Аслан рывком поднялся и оказался около меня. Каха сразу же преобразился. Теперь это был не Гочи, Гочуна, это был незнакомый человек, с проложенной по лбу жесткой морщинкой и цепким взглядом. - Они помогли мне. Без них, я бы не добрался сюда – поспешно воскликнул я. – Они мои друзья. Аслан, Максим, это Каха, друг моего детства. Я снова обнял его, стараясь снять нависшее напряжение. - Твой друг – мой друг, Лачи – осторожно улыбнулся Каха. Они пожали друг другу руки. Я заметил, как Максим сжал рукоятку пистолета и мотнул ему головой. Он отпустил. Каха скомандовал своему отряду отбой и смачно ругаясь на то, что чуть не пристрелил лучшего друга, провел нас в лагерь. Весь лагерь состоял из двух рядов брезентовых палаток и маленького заржавелого вагончика. Каха уже скомандовал накрыть на стол и шел впереди, почесывая пузо. - Гочи. Я за Экой пришел. Она ведь здесь? Ты знаешь где она? Он обнял меня за плечи. - Она приехала, чтобы вывезти детей – сказал он, через минуту. – Только, я не уверен в какой палатке именно расселилась. Знаешь что? Он не закончил начатое и быстрым шагом направился в гущу палаток. - Эка! – крикнул он, сложив руки рупором. – Эка! - Эка! – подхватил я, озираясь по сторонам. Сердце колотилось мелкой дрожью. Мы пробирались сквозь темноту палаток, разрезая ее своими голосами. Четверо взрослых мужчин, неловко выкрикивающих детское имя. - Гагаэкенеб ме эхла шеен (груз. Я тебе сейчас покажу Эку) – раздался из темноты торопливый мегрельский акцент. Мы рассмеялись. Голос крикнул еще несколько ругательств. Заключив свою речь привычным «набичваребо». - Помнишь? – подмигнул мне Каха. Я промолчал, и только широко улыбнулся. Конечно я помнил как шестнадцать лет назад мы так же бегали от здания к зданию, выкрикивая имя «Эка». Это была городская больница Арамянцы. И Эка лежала там с аппендицитом. Точно так же мы не знали в какой она палате и искали ее окна криками. Точно также высунувшийся в окно голос прошипел «гагаэкенеб ме шеен», а мы рассмеялись. А потом, мы нашли ее окно. Ее бледное личико высунулось из-за штор, и у меня остановилось сердце. Она слабо улыбнулась и помахала рукой, и оно снова забилось. Я метался от палатки к палатке, то шепча, то переходя на крик, но ее не было нигде. - Эка! – крикнул я в черную дыру. - Мжаванадзе – выкрикивал Каха. От одной из палаток отделилась тень и направилась к нам. В темноте виднелась только спутанная рыжая бородка, торчащая из тощего подбородка. Старик поравнялся с нами и смерил презрительным взглядом. - Как вам не стыдно – сказал он, с легким грузинским акцентом. – В такое время ваша голова забита глупостями. - Отец – покорно начал Каха, указывая на меня. – Этот парень приехал из Москвы, он девушку не видел четырнадцать лет. В вопросах любви не может быть приличий. Прости, если обидели тебя. - Уехала Эка – неожиданно резко сказал он. – Два часа назад. - Ты не путаешь? – испугался я. - Мжаванадзе Эка? - Да, она моя помощница. Смелая девочка – склонил голову старик. – Профессор Копияшвили. Он незаметно кивнул головой и пожал нам руки. - А теперь, уходите мальчики. Война на дворе, разве вы не чувствуете, кругом смертью пахнет. Кругом… Он повернулся, не замечая нас, и побрел назад к палатке, шепча что-то себе под нос. Я стоял так, словно меня прибило к земле. Не в состоянии пошевелиться. - Каха, ты можешь дать мне машину? – я вцепился в его рукав. - Нет – жестко сказал он. – Даже не думай об этом Лачи. - Гочи, как ты не понимаешь… - Я все понимаю парень, но это слишком опасно. Дорогу уже закрыли. Ты не проедешь – он помолчал. Я присел на корточки и уставился в землю. Всего лишь два часа, каких-нибудь несколько километров, и я мог бы увидеть ее, просто убедиться, что с ней все в порядке. Спорить бесполезно. Их трое, я один. - Хорошо – спокойно сказал я. – Тогда мы пойдем. Спасибо тебе Гочуна. - Э нет – звонко сказал Каха. – Война войной, а вы мои гости. Он махнул рукой в сторону палатки и направился к ней быстрым, немного развалистым шагом. Рядом шел Аслан. Сзади я и Макс. - Даже не думай об этом – чуть слышно сказал Макс, закуривая. - Я и не думаю – безразлично ответил я. Мы вошли в светлую, небольшую палатку с задернутыми вырезами окон. Сверху свешивался тонкий провод с бледной лампочкой. Посреди палатки стоял невысокий короб с несколькими табуретами. Он уже был бережно накрыт каким-то чехлом, пропитанным бензиновыми пятнами. На расстеленной поверх чехла газете лежал хлеб, зелень, тушенка, сыр и бутылка чачи. - Домашняя – гордо сказал Каха, поднимая бутылку. Он достал из шкафчика на углу четыре граненых стакана и аккуратно разлил жгучую жидкость. Мы взяли по стакану. Каха поднял свой стакан высоко и внимательно оглядел нас. - К сожалению, повод, собравший нас под одной крышей, нельзя назвать мирным. Поэтому, мы можем согрешить еще немного и пренебречь традициями застолья. Пусть оно будет демократическим. Но… - он поднял указательный палец и прищурился. - Вот у вас вся демократия с «НО» - рассмеялся Аслан. Макс кашлянул в кулак. - Какая есть – шутливо пожал плечами Каха. – Но, я хочу предложить первый тост, на правах хозяина… - Вот, сразу хозяина…- не унимался Аслан. - Грузины всегда страдали от своего гостеприимства – сокрушился Каха. – Я хочу выпить за то, чтобы поводы у нас были только мирные. Давайте за мир. - Аминь! Мы чокнулись стаканами и сели. Чача прожгла мне горло и зашипела в животе. Я поморщился. Главное, не пьянеть. Я взял кусок сыра и веточку зеленого лука. Каха отломил ломоть еще теплого хлеба и подал мне. Мы снова выпили. На этот раз за детские воспоминания. - Каха, а почему тебя называют Гочи? – спросил Максим.
Ivetta: - Э – рассмеялся я. - Дай я расскажу – радостно прервал меня Каха. Я покорно сдался. - Короче, у моей бабушки есть деревня, в Кахетии. Там поросята, маленькие розовенькие, ух… - Да не увлекайся, Гочуна. Он может несколько часов описывать еду – прервал я, обращаясь к ребятам. – Ближе к делу. - А дело было так. Бабушка привезла одного поросенка на Новый год. Он спал у нас в кладовке. Сколько мне было Лачи? - Не знаю как тебе, а мне было восемь. - Да, значит, и мне было восемь. В общем, я услышал как отец говорит о том что будут его жарить. А он сидел на половике. Маленький такой, пятачок как пуговица – увлекся рассказом Каха. - Вылитый ты… Меня пробирал смех. Я еле сдерживался и пытался заесть его виноградом. - Мы совершили кражу со взломом. Пока бабушка готовила сациви, пришел Лачи и Мишка. - А Суслик мечтал стать вором в законе. Это было первое его дело – уточнил я. Вспомнив о друге, я помрачнел. Как давно это было. - Мишка приволок какую-то отмычку и сломал старый сервант. Потом мы разворотили замок, но он не поддался. Пришлось его выбить. Короче. Открыли. Куда прятать порося? Не знаем. Засунули в мешок и вышли на улицу. А там снег идет хлопьями. Пошли к Эке. Собрали вещи и решили уехать из города. Помнишь, как она тащила этого поросенка в своей куртке, пока мы волокли чемодан? Мда… Каха затих. Видно было, как задрожал его подбородок, но он быстро справился. Я отвернулся, чтобы не расплакаться. - Ты с Сусликом общаешься? – спросил, вдруг, Каха. - Нет – я помотал головой. – Я потерял его где-то в девяносто седьмом. И Эку тоже. Она переехала после того как умерла бабушка, а новый адрес никто не знал. Все соседи сменились. - Да, что соседи, город сменился. Хожу по улицам и не узнаю. Друзья! – расчувствовался Каха. – Я хочу выпить за Родину. За родную землю! За ту почву, что взрастила нас! За тот воздух, что сделал нас мужчинами! За то небо, которое укрывало нас от невзгод. За то, чтобы оно было светлым и чистым над головами наших детей. Каха быстро чокнулся и выпил. Максим и Аслан последовали его примеру. Я посмотрел вверх, как ребенок, будто там, над моей головой небо. Но увидел только хмурый брезент палатки. Я выпил. Тепло стало горячить тело и мутить голову. Палатка стала раздаваться вширь и ввысь. Не напиваться, только не пьянеть. Осталось немного. Ключи у Кахи в верхнем левом кармане куртки. - А ты знаешь, что Суслик уматал в Израиль? – усмехнулся Гочи. - Не может быть – воскликнул я. – Что он там потерял? - Э… – вытянул указательный палец Каха. – Он, между прочим, лучшим стоматологом города Тбилиси был. Начинающим разумеется. Вот какие зубы мне сделал. Каха постучал по зубам. Вот уж действительно Суслик. Кто бы мог подумать, что из этого горе-домушника получится отличный врач. Я почувствовал как много мне хочется спросить у Кахи и как мало у меня времени. Да и перед ребятами было неудобно. Мне казалось, что им не интересно выслушивать нашу ерунду. Бесценную ерунду, к которой я тянулся четырнадцать лет. Куда подевались соседи, кто теперь живет в нашей квартире, как там учителя, где теперь наши одноклассники. Град вопросов, на которые ненужно было отвечать. - А Мамука где? – осторожно спросил я. - Где-где, в тюрьме, наверное. …Я вспомнил, тот день, когда ко мне прибежал Мишка. Как сбивчиво говорил, что маме плохо, а «Скорая» не приезжает, как мы с Кахой побежали к нему и увидели тетю Марину, бледную, осунувшуюся, как звонили в «Скорую», а диспетчер безразлично отвечал,что бензина нет, и никто к нам не приедет. А потом пришла Эка. За ней вошел Мамука с ключами от машины. Только через несколько лет мы узнали, что он угнал машину, чтобы довезти тетю Марину до больницы… Каха тяжело вздохнул. - Да, разъехались почти все. Кто в Германии, кто в Бельгии, кто в России. Я видел, что ему неприятно говорить о том, что на сердце при посторонних. Это касалось только нас, меня и его и тысячи таких же мальчишек, оставшихся без Родины. Я попытался отвести разговор. - Гочи, ты помнишь сыр, который готовила моя бабушка? - Э… – он выразительно махнул рукой. – Как такое можно забыть. Вкуснее нее никто не готовит. - Вот его мама, готовит сыр, в точности как бабушкин. Я похлопал Аслана по плечу. Тот гордо задрал голову и прищурился. - Иди ты – усмехнулся Каха. - Точно тебе говорю – воскликнул я. Аслан улыбнулся тому, что кто-то может усомниться в способностях его мамы. Но увидев насмешливое лицо Кахи помрачнел. Надо сказать, что выпито было уже достаточно. - Я сейчас приеду, грузин. Убедишься – задорно сказал он, вставая. Мы испуганно вскочили. Аслана было невозможно остановить. Он взял ключи у Макса и сказал что вернется через час. Все это время мы взволнованно стояли на улице, вглядываясь до слепоты в темноту. Теплый воздух слегка развеял мои мрачные мысли. Я пытался вспомнить этот воздух, это лето. Большая светлая комната, окутанная вечерней прохладой. Старое черное фортепиано, с пожелтевшими клавишами. Эка играет Баха. Мы с Мишкой играем в нарды. Он беспощадно выигрывает. - Эка, спой что-нибудь – говорит Суслик. Она, не прерывая игру, поворачивает к нам голову и вопросительно смотрит на меня, весело улыбаясь. Я улыбаюсь в ответ. Она начинает петь и голос льется мягкими волнами, наполняя комнату теплом. Чистый, немного низкий… Тут Макс подтолкнул меня в плечо. В темноте стал вырисовываться огромный силуэт. Аслан несся, присвистывая, и победоносно держал сверток над головой. Макс облегченно вздохнул. Мы вернулись в палатку. - Да – торжественно сказал Каха. – Этот сыр ничуть не хуже, чем у бабушки Софы. Он стоял, словно профессор на дегустации. Аслан усмехнулся, покосившись на меня, и разлил чачу в стаканы. Мы переглянулись и выпили. Молча. Не чокаясь. Каждый о своем. - Вот если бы так сели наши президенты. За хлебом и сыром, с бутылочкой чачи. Разве была бы эта война? Кому она нужна? – обратился в пустоту Каха. - Война никому не нужна – мрачно сказал Макс. - До чего мы докатились. Человеческая жизнь ничего не стоит. - Неправда – вмешался Аслан. - Человеческая жизнь бесценна. Разве можешь ты назвать цену тому, чего не можешь оценить? Это тебе не сулугуни и не бутылка чачи. Это душа, сердце, мысли. Это же нервы. Я подошел к окну палатки и заглянул во двор. Начинало светать. Я прикурил и выпустил кольца дыма в квадрат рассвета. - Разве? – немного резко спросил я. – Так ли уж бесценна? В моей голове созрел план. - Лачи, что ты такое говоришь? – удивился Каха, который уже успел согласиться с Асланом о ценности человеческой жизни и сидел теперь, крепко обняв его за плечи. - Если я докажу вам, что человеческая жизнь имеет четко установленную цену, вы дадите мне ключи от машины? – неуверенно спросил я. Ребята замялись. Максим все время молчал и только угрюмо разглядывал светлячков над лампой. - Идет – воскликнул Аслан и пожал мне руку. - Каха – обратился я к другу. – Сколько стоит один патрон? - Что? – удивился тот. - Ну, патрон. Обыкновенный патрон. - Смотря какой – настороженно ответил он. - Ну какой-какой, вот этот – я поднял одну из пуль, сложенных горкой на высоком деревянном ящике, служащем вещевым шкафом и оружейным складом одновременно. - Это дорогой патрон Лачи – профессиональным тоном заметил Каха. – От пятнадцати долларов как минимум. - У Гринвуда в его «Упрямой невесте» есть такое замечание «Здесь жизнь стоит столько же, сколько выпущенная из «кольта» пуля».
Ivetta: Я положил патрон на стол. Мужчины уставились на него как на бомбу со взведенным механизмом. - Ключи – попросил я Каху. - Лачи, ты погибнешь – сдавленным голосом сказал Каха. - Мне все равно. Я выиграл спор Гочуна. Давай ключи. - Грузин, ты с ума сошел? – протрезвел, вдруг, Аслан. Каха достал ключи положил их на середину стола. Я заколебался, но потом выхватил их, словно у меня их сейчас вырвут. - Это безумие – тихо сказал Макс. Я попятился к двери, как вдруг, что-то громыхнуло, потом снова и снова. У меня заложило уши. В ту же минуту влетел солдат, сбив меня с ног. Ему было лет девятнадцать, не больше. Волосы были взъерошены, он тяжело дышал. - Гори бомбят – сказал он, почему-то по-русски. Аслан и Макс переглянулись. Ключи выпали из моих рук и бесшумно упали на землю, служившую полом. - Будь проклят этот мир – завопил Каха. – Будь прокляты все президенты! Как я смогу, Лачи, как я смогу завтра смотреть на этих ребят через прицел? Как я могу стрелять в людей, с которыми делил хлеб? Скажи мне? Он больно сдавил мои кисти и тряс меня как тряпичную куклу. Глаза его наполнились слезами. - Ты солдат Гочуна. Значит можешь. - Вот именно. Я солдат, а не политик. Я так не могу. Не могу. Он схватил руками волосы и тряс голову. Казалось, он вырвет их с корнем. Аслан подошел к нему и крепко обнял. Я впервые видел, как мужчина плачет. Как он плачет от бессилия, от злости. Это не скупая мужская слеза, описываемая тысячами писателей. Это скорее вой, чем плач. Это лопнувший нерв. Это соль, а не слезы. Я беспомощно стоял у окна. Максим схватил меня за шиворот и потащил к двери. - Каха, передай это Эке. Обязательно передай – я торопливо сунул ему в руку скомканный лист бумаги с телефоном. - Обязательно Лачи – Каха сжал меня так, будто прощается навсегда. Гораздо позже я узнал, что его убили в то утро…А сейчас, он стоял передо мной, пухлый мальчишка, с веселыми веснушками и толстенькими пальчиками… Мы поспешили к припрятанной в кустах машине. Уже совсем рассвело и ночные сумерки сменились пугающим утренним беспокойством. Ночные палатки, так мирно стоящие всего пару часов назад, превратились в растревоженный муравейник. Я бежал, стараясь не оглядываться, не смотреть назад, чтобы избежать искушения вернуться. Спустя несколько часов, мы проехали это же место, сидя верхом на мрачной военной технике. Гори встретил нас мертвой тишиной улиц. Все тот же плачущий город. Измученные улицы, безжизненные развалины домов, умытых кровью. Я сидел в грузовике, свесив ноги, и понимал, что даже внезапно подувший ветер причиняет мне боль. Проникает в каждую клетку, продувает каждую косточку пепельным смрадом. Кажется, эта картина навсегда останется в моей памяти. Картина, которую я хотел бы не видеть, хотел бы вытравить из сознания, забыть, как страшный сон. Гусеницы танков распахивали землю. Эти жернова современных мельниц стирали в порошок все что мне было когда-то дорого. Под ними исчезало мое прошлое и мое настоящее. Мое детство, миндальные деревья, родные лица. Моя юность. Мой город. Моя Родина. Лишь одно лицо им никогда не удастся вытравить из моей крови. Лицо Эки. Оно все еще стоит перед глазами. Большие карие глаза, блестевшие на солнце, золотисто-каштановые волосы, развиваемые ветром, и задорная родинка над верхней губой. Легкое прикосновение холодных пальцев, тоненьких, длинных, таких музыкальных, с красивыми розоватыми ноготками. Прикосновение моего детства. - Не волнуйся, если повезет, сегодня доедешь до своей Эки на этом – Макс постучал по ледяному металлу. - Я бы предпочел, доехать на этом до Москвы…
Ivetta: Пока это все, что у меня есть про Эку.
полная версия страницы