Форум » Хелга » 1853 » Ответить
1853
Хелга: Ноябрь 1853 года. Петербург и окрестности. История о невероятных приключениях девицы Елены Тихменевой, рассказанная ею самой
apropos: Хелга пишет: Понимаю смятение и обескураженность читателей, сама боюсь. Может быть, резкость события из-за того, что мало диалогов и общения между персонами. Или сказывается отношение к периоду. И недостаток логики у аффторши. Ну, последнее утверждение вообще не стоит принимать во внимание , что до остального... Не совсем поняла про "отношение к периоду". Имеется в виду эпоха, ситуация или что еще? Вот насчет диалогов и прочего общения - таки да, есть такое. Т.е. они практически не общались, во всяком случае на глазах у читателей, какого интереса друг к другу не выказывали (имею в виду ту тягу, порой необъяснимую, что, бывает, возникает между мужчиной и женщиной), потому их "сближение", деликатно выражаясь, оказалось полной неожиданностью - как для читателей, так, возможно, для них самих. Впрочем, чет мне кажется, что-то непременно разъясниться. Насчет стиля не уверена - на мой взгляд, не изменился. Необычный сюжет, эпоха, а так... И зачем его менять?
Юлия: apropos пишет: чет мне кажется, что-то непременно разъясниться Поддержу двумя руками. В отношении эпохи, как мне кажется, имеется в виду определенное представление о социальных нормах общения. Нельзя было в те времена подкатить к незнакомому человеку со словами: Привет, че как? Надо было соблюсти принятый в обществе порядок - произвести определенный набор действий и соответствующих фраз. Церемониал отношений между субъектами был достаточно строго определен. Но это предложенные обстоятельства. Человек же может действовать в них так или иначе - нарушая нормы, противостоять обстоятельствам, или, наоборот, полностью им подчиняться. Дама наша уже заявлена как отчаянная нарушительница норм. Шпионка она не профессиональная, похоже по складу авантюрного характера угодила в историю. Сергей Николаевич нам пока мало понятен, но на то и история, чтоб узнать... Так что автор, не сумлевайся, пиши. Что-то мне подсказывает, что этот фортель - вовсе не авторская воля, а брошенный ему вызов - герои заявили о своей самостоятельности и готовности действовать помимо намерений автора. Как же наш дорогой автор поступит? - Направит руль повествования жесткою рукой владыки земного или пустит утлый челн по воле волн на манер владыки небесного?..
Хелга: apropos пишет: Имеется в виду эпоха, ситуация или что еще? Правила, мораль и все такое. apropos пишет: Впрочем, чет мне кажется, что-то непременно разъясниться. Надеюсь, если совсем не запутается. apropos пишет: И зачем его менять? Имею в виду не употреблять слов, которые тогда были неупотребимы. Юлия пишет: Сергей Николаевич нам пока мало понятен, но на то и история, чтоб узнать... Но о нем трудно узнать, пока он сам не заговорит. Юлия пишет: Направит руль повествования жесткою рукой владыки земного или пустит утлый челн по воле волн на манер владыки небесного?.. Пустит, ох пустит...
Хелга: Как-то так... Я вскочила, заметалась в поисках одежды. Белье и домашнее платье сложены на кушетке. Достала из платяного шкапа корсет и платье из шёлкового репса. На столике у кровати под гребнем лежал свернутый вчетверо лист бумаги, надписанный: Елене. Подержала его в руке, боясь развернуть, вернула на стол. Расчесала волосы, заплела их в косы, закрутила кренделем, двигаясь как заводная кукла. Вздрогнула от стука в дверь. Сергей? Нет-нет! Схватила непрочитанную записку, сунула в ридикюль, пригласила стучащего войти. Явилась мрачная как обычно Капитолина. – Доброго утречка. Проснулись, барыня? Завтрак подать в столовую или сюда принесть? – Утро доброе. Который час, Капитолина? – Так уж час как рассвело, барыня. – Сергей Николаевич уехал на службу? – С рассветом уехали, в экипаже. Вот и славно, как говорится, расставания – лишние слёзы. Что случилось – то случилось, непонятно как, в каком-то затмении, в бреду, в… гипнозе, в лихорадке… А он? Воспользовался или попал в те же сети? Я боялась читать его записку. Всё это было не нужно, не входило в планы. В какие-такие планы, с горькой усмешкой одернула я себя. Все твои планы рухнули в тот миг, когда ты вошла в квартиру на Садовой, а, может, и намного раньше. Забудь обо всем, о планах, мечтах и прочем, уехавшим с рассветом… – Завтрак не подавай, Капитолина. Принеси бумаги и чернил. И пальто, мне нужно успеть на поезд. – Как же так, барыня? – изумлённо запричитала горничная. – Барин ничего не говорил про ваш отъезд, а напротив приказал обихаживать… Никак невозможно вас отпустить! – Ничего, я ему всё напишу, принеси бумаги, – отрезала я. Капитолина сдалась не сразу, хотя меня не отпускало чувство, что она, защитница своего дорогого барина, рада моему отъезду. Она ушла, а я прочитала записку. Елена Даниловна, Вынужден срочно уехать на службу, вернусь вечером. Бочаров Я не терзалась, комкая и выбрасывая неудачные варианты, написала один и сразу. Благодарю за доброту, участие и всё прочее, что Вы сделали для меня. Надеюсь, что не доставила Вам излишнего беспокойства. Не могу далее злоупотреблять Вашим гостеприимством. Более того, ждут дела, требующие срочного исполнения. Арендованные платья верну при первой возможности. Елена Вышла из дома под причитания Капитолины, в которых уже зазвучало искреннее желание задержать меня. – Барыня, обождите, вернется Матвей с экипажем, довезет вас. – Я пешком дойду до станции. – Как же пешком, барыня? Вы же ещё не окрепли после хвори… – Окрепла, ещё как окрепла. Хочу прогуляться, смотри, какая славная погода. Прощай, Капитолина, спасибо тебе. – Прощевайте, барыня, – безнадежно кивнула она. – Пройдете прямо по улочке, а там, возле лавки, свернете направо и прямёхонько к станции выйдите. Далековато идти-то пешком. Ох, подождали бы экипаж, упрямые какие… Что барин-то скажет… День действительно выдался славным. Слегка морозило, свет небесной синевы заливал всё вокруг – опавшая влажная листва под деревьями золотилась в её лучах, поблескивал тонкий потрескавшийся ледок на лужах. Прошла по указанному Капитолиной маршруту и, не доходя до станции, свернула с него, направляясь в сторону Мариинской улицы, где жила знакомая и подруга. Спешила, словно героиня того английского романа, сбежавшая от оказавшегося женатым возлюбленного. Подруга моя, Авдотья Киреева, Дюша, жила в собственном доме с мезонином, схожем с домом инженера Бочарова. Познакомились мы еще девочками в Павловском институте, потом, после окончания, расстались и несколько лет не виделись. Дюша вышла замуж за немолодого гатчинского купца, а я, не преуспев в роли гувернантки, ступила на иную дорогу. Встретились случайно, в Гостином дворе. Дюша овдовела, получив в наследство домик и какое-то хозяйство. С тех пор я не раз наезжала к ней, она радостно принимала меня, мы в чём-то понимали друг друга и вели душевные разговоры за полночь. – Лёля, душа моя, как я рада тебе, – приветствовала меня подруга, высокая дородная, белокожая, как все рыжеволосые. – Я тебя в окно увидала, ты пешком, по привычке. Сегодня день – божья благодать. Поездом приехала? Неделю, как поезд пустили, до города. Нет, поезд ещё не пришёл. – Экипажем, с попутчиками, – соврала я. Дюша суетилась, на ходу расспрашивая, отвечая на вопросы и давая распоряжения по поводу чаю и закусок. Вскоре мы сидели за столом, у сияющего медью самовара, делились прожитым, насколько позволял предел искренности. Если бы я могла, то рассказала бы Дюше, что произошло со мною вчера, но, увы, сие было невозможно. Мне было хорошо и покойно у неё, но дело ждало меня в Петербурге. Я составила новый приблизительный план действий. Разумеется, он не был хорош, и, как показало время, отчасти весьма ошибочен, но ничего лучшего в силу своих женских возможностей придумать не смогла. Делай, что должно, и будь, что будет. На следующий день, выполнив малую часть плана, я распрощалась с подругой и, заплатив рубль, села в карету дилижанса, который курсировал между Гатчино и Царским Селом. Оттуда поездом добралась до Петербурга. Не поехала прямым путём, чтобы запутать следы и невзначай не встретиться с Бочаровым, почти телесный призрак которого и без того сначала мешал заснуть, а затем являлся во сне в прошедшую ночь. Первым делом я отправилась в гостиницу, где должны были остановиться кондитеры Штольнеры, и где находился мой саквояж с вещами. Никто не следил за мною в Гатчино – в этом я была уверена, – и никто не мог знать, что я прибыла на Царскосельский вокзал и извозчиком поехала в гостиницу. Встречи с самими Штольнерами избежать не удалось – едва я вошла в вестибюль гостиницы, как попала в их галантные семейные объятия. – Wo waren Sie so lange, Fräulein Helen? – вскричал Франц. – Ich скучать, обеспокоен… ein Hotelzimmer mieten, но вас нет. – Herzlichen Dank. Я пойду переоденусь. Kleidung wechseln. – Ich warte, Fräulein Helen*. Не очень-то нужно ваше ожидание, Herr Franz Stollner, но, с другой стороны, подумала я, его сопровождение не принесёт вреда, а возможно, будет полезным. Номер, точнее, комната, входящая в состав номера, снятого разумно экономным семейством, была небольшой, но чистой и светлой. Платья поглажены и развешены в шкапу. Я сполоснулась в крошечной туалетной, надела чистое белье, выбрала платье – шерстяное оттенка речного жемчуга, – поправила волосы, добавила аромата духов, приличного для скромной девушки со скромными средствами, но не без вкуса; надела пальто и шаль, и спустилась в вестибюль в призрачной надежде, что Франц испарился. Разумеется, такого никак не могло произойти с добродушным суетливым толстяком. Сия часть плана была самой рискованной, но необходимой, поскольку я просто не знала иного выхода. Я намеревалась ещё раз посетить злосчастную квартиру в доме на углу Садовой и Гороховой – возможно, там оставлен какой-либо знак или сообщение, – или хотя бы пройти мимо – вдруг соратник погибшего увидит меня и что-то предпримет. План был скверен, почти безнадёжен – вход в квартиру наверняка закрыт в силу полицейского расследования, а соратники вряд ли сутками болтаются под её окнами, – но если это письмо, дорого оцененное, с таким трудом добытое и почти доставленное, действительно важно и даже может изменить ход текущих военных событий (по утверждению господина N), то я буду не я, если не предприму сию попытку. В конце концов две тысячи на дороге не валяются. Франц поймал извозчика, и мы, под аккомпанемент его затейливой смеси немецкого и русского, отправились к месту назначения. День выдался сумрачным, серым, абсолютно ноябрьским, а когда мы вышли из экипажа, поднялся ветер, погнал по мостовой сырую листву, ударил в лица предзимним холодом. Франц заворчал, ругая петербургскую погоду на родном языке, я слушала в пол-уха, дрожа то ли от стужи, то ли от волнения. – Lass uns gehen, sie wohnen im zweiten Stock, – сказала я, приглашая Франца подняться. Вошли в парадную, швейцар, которого в прошлый раз и вовсе не было, вопросил, куда мы направляемся. – Ми идти zweiten Stock! – выступил Франц, надув и без того пухлые щёки. – Моя знакомая, певица, э-э-э… мадам Жармо, живёт на втором этаже, в квартире номер шесть… или семь, не помню, – прощебетала я на сопрано. – Erinnern Sie, Franz? – Ich erinnere nicht,** – честно признался Франц. – Нет тут никаких певиц, мадам, – пробасил швейцар. – Верно, в другой парадной? – Нет, в этой, на втором этаже. Я поднимусь, поднимусь… – щебетала я, строя глазки пространству. – Подымайтесь, мадам, но в седьмой квартире проживают их высокородие господин Булдаков, а шестая ныне пустует. Там на прошлой неделе человека убили… – Как убили? – ахнула я. – На самом деле убили? До смерти? – А как ещё можно убить? Не до смерти, что ль, – усмехнулся швейцар. Франц испуганно зачастил про опасность и осторожность. – А можно… посмотреть? – закинула я удочку. – Что посмотреть? – Квартиру… где убили… так интересно! – Какой там интерес. Пустая квартира. Я запустила умирающую от любопытства дурочку, забывшую о певице мадам Жармо и опасности. Швейцар вздыхал, твердил о полиции и запрете, я настаивала, Франц стенал и ахал. В конце концов я победила. Швейцар взял ключи, мы поднялись на второй этаж, и он открыл квартиру. Здесь было тихо и темно из-за задернутых штор. Я прошла в комнату, где неделю назад обнаружила на полу тело. Разумеется, сейчас здесь не было никаких признаков произошедшего. Напрасно я пришла сюда, но сделать то, что решила, всё-таки нужно. Когда глаза привыкли к полутьме, а Франц и швейцар увлеклись беседой, я вытащила заранее приготовленную записку и сунула ее за стеклянную дверцу посудной горки так, чтобы виднелся уголок бумаги. Всё было сделано, я заахала, восклицая, что мне стало дурно от одной мысли об убийстве. Мы вышли в парадную и начали спускаться вниз, когда на лестнице показалась внушительная фигура будочника, а следом за ним – худощавая полицейского чина в черном мундире. – Вы есть Тихменева Елена Даниловна? – спросил чин. – Да, это я. – Позвольте сопроводить вас в участок, вы задержаны. – Позвольте, почему? – возмутилась я, чувствуя, как летит к пяткам душа. Франц вращал глазами и вертел головой, кажется, мало что понимая. – По подозрению в убийстве господина Камышина. – Меня? В убийстве? – Was ist denn hier los?*** – вопросил Франц. – Вы также следуйте за мной, – сказал ему чин. У меня подкашивались ноги. Да, я подозревала, что эта часть плана – наихудшая. *Где Вы были так долго, фройляйн Элен? Номер снят... Большое спасибо. Переоденусь. Я буду ждать, фройляйн Элен. (нем.) **Идемте, квартира на втором этаже.(нем.) Вы помните, Франц? Я не помню (нем.) ***Что здесь происходит? (нем.)
apropos: Хелга Ну и поворот - очередной нежданчик... Это получается - она сама каким-то образом подстроила свой арест, что ли? Часть плана? Все загадочнее и загадочнее. Ну, автор, закрутил. Хелга пишет: не употреблять слов, которые тогда были неупотребимы А, в этом смысле.... Лексику 19 века ты прекрасно знаешь, не ошибешься. После Вильны-то. Юлия пишет: Церемониал отношений между субъектами был достаточно строго определен. Но это предложенные обстоятельства. Человек же может действовать в них так или иначе Человек может, конечно, он, как правило, по привычке подстраивается под привычные нормы - хоть в какой степени. А тут получлся слом вообще какого-либо "церемониала". Юлия пишет: Шпионка она не профессиональная, похоже по складу авантюрного характера угодила в историю. А мне она не кажется авантюристкой - ну или с какими авантюрными чертами. Чет представляется, ее что-то к тому - ну вляпаться в эту историю - вынудило, под влиянием пока неизвестных обстоятельств. Возможно даже, все упирается в банальное желание подзаработать. Может, у нее какая безысходная ситуация случилась, вот и ухватилась за первое попавшееся. Но это так, размышления вслух. Пока ни на чем не основанные, потому как автор фактов никаких пока не подбрасывает.
ДюймОлечка: Хелга И все же у героини железные нервы, как бы она не волновалась, как бы ее не подкосила болезнь, но идет вперед (даже ради больших денег), строит и выполняет планы. А мадам Штольнер так легко Франца отпустила с Еленой?
Юлия: Хелга Ух! Как с горки! apropos пишет: Но это так, размышления вслух. Пока ни на чем не основанные, потому как автор фактов никаких пока не подбрасывает Да, рановато мы психоаналитиками заделались. apropos пишет: вынудило, под влиянием пока неизвестных обстоятельств. Возможно даже, все упирается в банальное желание подзаработать. Может, у нее какая безысходная ситуация случилась, вот и ухватилась за первое попавшееся. Все возможно, но и первое попавшееся человек ранжирует по своему представлению о возможном в соотвествии с характером. Хелга пишет: а я, не преуспев в роли гувернантки, ступила на иную дорогу. И на какую такую дорогу?..
Скрипач не нужен: Хелга Ну и ну! Пристёгивайтесь и держитесь крепче! apropos пишет: Человек может, конечно, он, как правило, по привычке подстраивается под привычные нормы - хоть в какой степени. А тут получлся слом вообще какого-либо "церемониала" Именно. Поведение Елены в данном случае меня смущает как раз легкостью "сдачи позиций". Если это первый сексуальный опыт - то в середине 19 века это очень далеко от "церемониала", если не первый, то тем более. Если дама, конечно, не относится к специфической прослойке обЧества apropos пишет: А мне она не кажется авантюристкой - ну или с какими авантюрными чертами. Чет представляется, ее что-то к тому - ну вляпаться в эту историю - вынудило, под влиянием пока неизвестных обстоятельств. И это всё туда же. Посмотри, с какой легкостью она плетет небылицы про певицу, использует немцев и т.д. Но при этом как бы и не авантюристка. Рефлексирует то и дело. Ну, поживем - увидим.
Хелга: apropos пишет: Пока ни на чем не основанные, потому как автор фактов никаких пока не подбрасывает. Стараюсь разбрасывать их по тексту, но пока, да, маловато. ДюймОлечка пишет: А мадам Штольнер так легко Франца отпустила с Еленой? Елена играла роль милой девушки, вот и отпустила. И он же взрослый человек. Юлия пишет: И на какую такую дорогу?.. Это смутный факт... Скрипач не нужен пишет: Но при этом как бы и не авантюристка. Рефлексирует то и дело. Авантюристам тоже может быть свойственна рефлексия. Почему как бы не авантюристка? Я-то авантюристку пишу. Дамы, спасибо, что читаете и пишите. Не буду подробно отвечать, а то придется раскрывать секреты. Надеюсь, продолжение истории само все объяснит. Это для меня такой авантюрный опыт, что получится, то получится.
Хелга: – Вы – Елена Даниловна Тихменева? – спросил следователь, тот самый, что задержал меня в парадной у квартиры. – Да, – подтвердила я, подавив желание добавить, что об этом меня уже спрашивали. Меня била мелкая дрожь, словно возвращалась недавняя лихорадка. То ли в комнате, где я сидела напротив стола следователя, было холодно, то ли мёрзло всё внутри. – Ваше звание? – продолжил следователь. – Девица, – сообщила я и, подумав, добавила: – Сирота, дочь обер-офицера. – Так и запишем, хорошо-с. Бываете, разумеется, на исповеди. Состояли ли под следствием и судом? – Нет. Секретарь в углу усиленно скрипел пером, время от времени бросая короткие взгляды из-под очков. – Замечательно-с, – продолжил следователь. – Должен вас предупредить, что чистосердечное признание и раскаяние смягчает вину преступника, а следовательно, и степень наказания. – Мне не в чем признаваться и раскаиваться, я ни в чём не виновата. – Но факты и улики говорят об обратном. – Я ничего такого не совершала… – Первого ноября, в воскресенье, – монотонно начал следователь, глядя на меня из-за кипы бумаг, что заполонили его стол, – вы прибыли в Петербург и поехали на квартиру номер шесть в доме Яковлева. Там вы встретились с господином Камышиным, которого и убили по неясным причинам. – Я не знаю никакого господина Камышина… – Что в таком случае вы делали в его квартире? – В его квартире? – Да, в той самой квартире, которую вы посетили вчера. Несомненно, последняя часть моего вчерашнего плана была не просто наихудшей, но и наисквернейшей. – Я приехала к певице, мадам Жармо, – пробормотала я. – Но в этом доме не живёт никакая мадам Жармо. – Не живёт, я перепутала адрес. Или Жармо бессовестно дала неверный. – Хорошо-с, но неубедительно. Значит, вы отрицаете, что были на квартире погибшего первого ноября. – Отрицаю, – кивнула я, уже догадываясь, что последует дальше. – Знакомы ли вы со студентом Плетневым? – Нет, не знакома. – Хорошо-с. А вот он утверждает, что знает вас и, более того, видел, как вы выходили из квартиры господина Камышина первого ноября сего года в таком нескрываемом волнении, что даже не ответили на его приветствие. Я молчала. Отрицать встречу со студентом, лицо которого тогда показалось мне знакомым, было невозможно. – Стало быть, вы не отрицаете этот факт-с? – уточнил следователь. – Я… я не помню такого, – промямлила я. – Не помните о встрече со студентом, когда выходили из квартиры после убийства? – Нет, не помню и не выходила… – Что ж, так и запишем-с. Секретарь потряс своим скрипучим пером. Вероятно, поставил кляксу… – Второе… – продолжил следователь. – Возле тела убиенного было обнаружено дамское зеркальце, вот это… Он порылся в ящике стола и почти торжественно извлёк оттуда моё злосчастное зеркало. Зачем, зачем я кинулась проверять, жив ли этот… Камышин? Сжала кулаки, пытаясь унять проклятую дрожь. – Вам знакома эта вещь? – Нет, не знакома. – А вот эти инициалы? Он сунул зеркальце и лупу мне под нос, но я не стала всматриваться, и без того зная, что на обратной стороне иглой нацарапаны две буквы ЕГ. Моя жизнь катилась куда-то вниз, в тёмную бездну. – Я никогда не видела этого зеркала. Зачем вы показываете его мне? – Это улика… Вы напрасно отрицаете, что это ваша вещь. Господин Штольнер подтвердил, что видел это зеркальце у вас и даже держал его в руках, разглядывая инициалы. Вот так-то, сударыня. Ах, Франц, Франц! Неужели ты не мог соврать? Следователь смотрел на меня, будто поставил точку, пригвоздив меня к месту. Рассказать всю или часть правды? Признаться, зачем и почему я пришла на ту квартиру? Придумать что-то другое? Справиться с паникой, собраться с силами. Отрицать всё, даже очевидное… – Я… я не помню, ничего не помню. Скажите, если я убила этого… Камушина, то как? Следователь уставился на меня, прищурив и без того узкие глаза. Секретарь же, напротив, округлил их, став похожим на прилизанного филина. – Камышин, его звали Камышин, – сказал следователь. – Вы не помните, как убили его? – Да, не помню, не знаю… Его зарезали? Задушили? Ударили? Слёзы брызнули и потекли по щекам, хлынули потоком, словно во мне прорвалась лавина. – Воды, подайте воды! – скомандовал следователь секретарю. Тот, засуетившись, притащил пожелтевший графин и стакан такого же вида, плеснул в него воды. Я взяла стакан двумя руками, чтобы не расплескать воду. Больше всего мне хотелось выплеснуть её в лица, уставившиеся на меня, но я сделала глоток и вернула стакан, не поблагодарив. Вследствие моего припадка следователь прервал допрос, вызвал конвой и распорядился отвести меня в секретную. Секретной оказалась душная комната, сажени полторы в длину с крошечным зарешеченным окошком. Грязный стол, рукомойник с ведром в углу и узкая койка, застланная серым одеялом. Я села на койку, затем, чтобы унять дрожь, забралась под одеяло – холод победил брезгливость – и на удивление быстро заснула, словно провалилась в пропасть.
apropos: Хелга Дева влипла капитально. Получается, она себя сама подставила, но случайно, по неопытности (забыла зеркало) и невезению (узнана студентом). Случайная аферистка, все же, не природная. И не опытная. Интересно, как автор теперь это все расхлебывать будет?
ДюймОлечка: Хелга Вот это поворот! Жаль героиню, как же выкручиваться теперь или наоборот просить помощи у полиции нужно?
Юлия: Хелга Бедная наша Елена Даниловна... Угодила-таки... Но это ж только начало. Интрига закручивается очень интересно! apropos пишет: Случайная аферистка, все же, не природная Может, природная, но не профессиональная?.. И почему сразу аферистка?.. Это слово с отрицательной коннотацией. Просто Елена Даниловна - человек с авантюрным складом, из тех, кто на опасность реагирует, не замирая, а действуя... Это не имеет какого-то отрицательного или положительного содержания - мы все относимся к одной или к другой группе. Вопрос - как человек распоряжается своими способностями и особенностями, и каковы его этические нормы. Опять же само участие в каком-то рискованном и секретном предприятии не является априори злостным и общественно вредным деянием. Смотря какие цели преследуются, а речь кстати заходила о изменении хода войны (мы не знаем подробностей, но, возможно, это вообще сверх благородная миссия). А отсылки к материальной стороне вопроса, едва ли может служить доводом к оправданию преступных действий. Что-то мне не кажется положительным человек, который, чтоб решить свои собственные материальные проблемы, участвует в неблаговидном, злостном мероприятии... Ой, что это я?... Как-то мы на бедную Елену Даниловну накинулись. А пока она, несмотря на всю сложность ситуации, очень даже симпатична и интересна. Мне она очень нравится. А уж какую динамику сюжету она придает - так это вообще одно загляденье...
Хелга: apropos ДюймОлечка Юлия Честно говоря, рада, что фигура Елены Даниловны вызвала разные мнения и отношение. Значит, она не скучная, а если и кажется не слишком положительной, так почему нет? Если образ останется нелогичным, то это будет просто неудача аффтора.
apropos: Юлия пишет: И почему сразу аферистка?.. Это я слова перепутала! (У нас аферист в другой теме нарисовался, ну и прицепился ко мне... ). Имела в виду авантюристку, конечно. Хелга пишет: она не скучная, а если и кажется не слишком положительной, так почему нет? Она и не должна быть слишком положительной - иначе сюжет совсем другой был бы. Впрочем, я пока не вижу в ней никаких отрицательных черт. Что влипла - так со всеми бывает. Поддалась влечению к мужчине - а почему нет? Ошибок наворотила - обычное дело. Да и кто без греха и ошибок? Бросьте в меня, как говорится.
Хелга: Продолжение... Нельзя сказать, что наутро я проснулась бодрой и отдохнувшей, но определенно чувствовала себя лучше, чем можно было бы ожидать. Плеснула в лицо водой из рукомойника, переплела волосы. Отведала несколько ложек мутного вида и вкуса похлебки и сжевала кусок хлеба, запивая жидким чаем. Сил сей завтрак не прибавил, но утренние занятия и блёклый свет, проникающий сквозь грязное зарешеченное окно, побудили к размышлениям и даже к составлению хоть какого-то плана действий. Положение виделось почти безнадёжным – всё и все свидетельствовали против. Жизнь моя была движением к пропасти, и вот в конце концов я оказалась на её краю. Сложись всё иначе, я, возможно, до сих пор служила бы гувернанткой, если не детей господина Р – мне не хотелось даже мысленно упоминать его имя, – то другого семейства. Ведь я была не плохой воспитательницей, и дети любили меня. А ныне нахожусь в конце пути, пройденного от гувернантки-выпускницы Павловского института до арестантки, обвиняемой в убийстве. Но кто, кто же убил? Был ли он той темной фигурой, что мелькнула у дома? Или оставался в квартире и следил за мной, когда я трогала Камышина и прикладывала зеркало к его губам? От последней мысли по и без того замёрзшей спине пробежал холод. Чтобы попытаться спастись, нужно рассказать правду. Но какую правду я могу поведать? Что приехала в Баден-Баден на воды в образе скучающей состоятельной дамы по поручению неизвестного мне господина, который следил за мной в Петербурге и предложил две тысячи рублей, если я каким-нибудь средством сумею добыть письмо у поляка графа Валуцкого. Он сказал, что письмо это — дело государственной важности; что никто не должен знать о письме; что в случае удачи мне придётся самой доставить его в Петербург и передать человеку, который будет ждать в той злосчастной квартире. Рассказать, что я успешно выкрала это письмо у графа, который воспылал ко мне пылкими чувствами; что доставила его в Петербург, но на указанной квартире обнаружила убитого человека и от страха сбежала. Рассказать всё это было невозможно. Явился конвой, и меня снова привели в комнату, где ожидали все те же следователь и секретарь в углу. Но на этот раз здесь присутствовал третий – студент Плетнёв собственной персоной. Теперь я узнала и вспомнила его – он пытался ухаживать за мной, в Александринке, где я служила, подвизаясь на ролях «кушать подано». Очная ставка, как объявил следователь, прошла быстро и безболезненно. Как оказалось, Плетнёв занимался математикой с сыном одного из жильцов той парадной, и, когда я бежала из квартиры, он как раз шёл на урок, а позже был опрошен и стал свидетелем. Когда он удалился, стараясь не смотреть в мою сторону, следователь продолжил: – Итак, сударыня, теперь вы не можете отрицать, что были в той квартире первого ноября во время убийства господина Камышина… Я промолчала, собираясь с мыслями, которых не было. – Вы желали знать-с, как убили. Так вот, вы сделали это посредством ножа, который бросили в реку, сбегая с места преступления… – Бросила в реку? – Да, именно так-с. Имеются показания извозчика, который вёз вас от дома Яковлева и по вашей просьбе остановился на Измайловском мосту, с которого вы бросили в воду нож. – Но это… – начала и тут же умолкла я. Моя нелепая попытка скрыться от слежки обернулась ужасной уликой. История про выброшенную шляпку вряд ли вызовет доверие следователя, если не ухудшит положение. – Извозчик довёз вас до станции, где вы, по всей вероятности, сели в поезд и отправились в Гатчино. Так-с? – Да, так, – призналась я, придавленная тяжестью фактов. – Я… я заболела. Но я не убивала! – Где же вы находились, пока хворали? Мне вовсе не хотелось втягивать в свои мрачные дела инженера Сергея Николаевича. Не хотелось, но пришлось. Я очень надеялась, что это не нанесет ему какого-либо вреда. – Хорошо-с. Следовательно, вы провели эти дни в доме господина Бочарова? – уточнил следователь, неприятно скривив губы. – Он любезно предоставил комнату и вызвал доктора. У меня была сильная простуда… катаральное воспаление. – Вы были с ним знакомы прежде? Каково рода ваши отношения? – Никакого рода… Разве это имеет отношение к… делу? – спросила я. – Предоставьте-с решать мне… – Господин Бочаров не был мне знаком прежде, он оказал мне помощь. Я не успела снять комнату, я только что приехала. – Из-за границы… – молвил следователь, вложив в слова, как мне показалось, какой-то особый смысл. С тревогой ждала, что он продолжит объяснять этот смысл, но он спросил: – Отчего же он не поместил вас в больницу? – Он пригласил врача, и тот сказал, что меня не следует перевозить куда-то… – Позвольте спросить, каков род ваших занятий? Чем вы зарабатываете на жизнь? – Служу в театре, актрисой… – Актрисой, стало быть… Хорошо-с. А теперь расскажите, как всё произошло. Я сделала глубокий вдох и рассказала. Обо всём, лишь упустив причину, которая привела меня в ту злосчастную квартиру. Следователь, слушая, уткнулся взглядом в свои бумаги, секретарь скрипел пером, где-то за дверью слышались тяжелые шаги проходящего по коридору. – Стало быть, вы настаиваете, что господина Камышина не убивали и в квартиру попали по случайности, – сказал следователь, когда я закончила своё полупризнание. – Да, настаиваю. – Хорошо-с. Прочтите протокол дознания и подпишите его по всем вопросным пунктам. Я сделала всё, что было указано, и меня снова отвели в секретную. Начинало темнеть, и в комнате становилось мрачней и холодней. Из углов слышалось шуршание, солдат-полицейский время от времени отпирал форточку на двери и наблюдал за мною. Видимо, то была его обязанность и единственное развлечение во время службы. Когда совсем стемнело, он принес ночник. Запах горевшего масла смешался с застоялым запахом комнаты, из угла глянули красные глаза местной обитательницы – крысы. Хорошенькое соседство. В эту ночь я почти не спала, снова и снова обдумывая сказанное следователю, строя предположения и плача. Сон сморил только под утро. На следующий день меня никуда не вызывали, а прочее повторилось с угрюмой монотонностью. Снаружи завывал поднявшийся ветер, пошёл мокрый снег, залепив оконце своими охапками. Моя решимость бороться вовсе растаяла, уступив место горькому отчаянию. Ближе к вечеру, в неурочный час дежурный солдат загремел ключами и отворил дверь. – К вам посетитель, супруг ваш… – сказал он, входя. Я вскочила с койки, изумленно уставилась на него. – Супруг? В комнату вошел Бочаров. Дежурный вышел, предупредив, что свидание продлится недолго. – Сергей Николаевич! Как вы здесь? Почему? – пролепетала я, не веря своим глазам. – Меня вызвали в участок, чтобы выяснить, действительно ли вы провели в моем доме прошлую неделю, Елена Даниловна, – ответил он и спросил, оглядывая мою обитель: – Как вы поживаете? – Как видите, довольно скверно, – сказала я. – Мне пришлось рассказать о вас… Немытые неубранные волосы, помятое платье – я покраснела от стыда и злости. – Вас обвиняют в убийстве? Как такое могло случиться? – Я никого не убивала. Случайно оказалась в квартире, где это произошло… Зачем, зачем вы пришли? – Не нужно было? – спросил он, как-то растерявшись. – Я пришел от следственного пристава, испросил разрешения повидать вас. Не знал, что думать… Он не знал, что думать, а я не знала, как долго выдержу бесстрастный тон, с которым отвечала на его вопросы. Прядка волос опять упала ему на лоб, и он не поправил её. А я не могла ничего сделать. – Зачем вам эти заботы? Вы ничего обо мне не знаете! Уходите и не выдавайте себя за супруга! Я дурная, скверная женщина… Он вдруг взял меня за плечи и встряхнул, словно куклу. Встряхнул и прошипел: – Да поймите же вы, упрямица, я хочу вам помочь. И не потому, что я такой спаситель дурных и скверных, а совсем по иной причине! – Вы ничем мне помочь не можете! – Я узнал факты вашего дела, во всяком случае те, которые известны… – Как вы узнали? – Следователь позволил прочитать протоколы. – Почему? Зачем? Какое вам до меня дело? – выдохнула я. – Есть… некоторое… я же супруг вам… – сказал он, коротко усмехнувшись. Вошел дежурный, сообщил, что пора заканчивать свидание. Бочаров притянул меня к себе, поцеловал в лоб и вышел. Я легла на койку, совершенно лишившись сил. Он пришёл! Пришёл, чтобы поддержать… но придёт ли опять или это был короткий порыв, благородный жест, чтобы не мучили раздумья о равнодушно брошенной женщине, с которой у него была столь же короткая случайная связь. Супруг… Я не успела достаточно помучить себя этой мыслью, как вновь загремел ключ в замке, вошёл солдат и, наклонившись надо мной, сунул в руку скомканный листок бумаги.
chandni: Ох, какие однако развороты-повороты! Теперь уже муж?! То ли ещё будет! Автор! Ну очень зантриговала ты нас!!!
apropos: Хелга А молодец какой наш Сергей Николаевич! Девушку не бросил и явно активно взялся за дело. Интересно, тогда отпускали за залог? Или это не наша практика? Ну она хотя бы правду рассказала - ту часть правды, что могла рассказать. Когда такие свидетели, трудно отрицать очевидное. Студент подлец, конечно. Мог бы и помолчать, но, верно, не простил ей свою отставку.
Хелга: chandni пишет: Ну очень зантриговала ты нас!!! Стараюсь... apropos пишет: Интересно, тогда отпускали за залог? Или это не наша практика? Наверно, было такое, но пока не найду подтверждений. Изменила фамилию героини на Тихменеву (не нравилась первая)
apropos: Хелга пишет: Наверно, было такое, но пока не найду подтверждений. Но суд присяжных таки появился где-то во второй половине века. Правда, ненадолго. С фамилией - будем иметь в виду.
полная версия страницы